Введение

 

Территория Белоруссии в XIX в. являлась местом национального, религиозного, культурного противостояния и взаимодействия. Это самым непосредственным образом влияло на процесс формирования белорусской идентичности. Белорусские земли в этот период входили в состав Российской империи будучи частью ее, по сути,  гетерогенного пространства. А до указанного времени они в течении более 220 лет развивались в рамках Речи Посполитой, что оказало глубокое влияние на сложный вопрос национального определения населения, разделенного по социальному и религиозному признакам.

 

Именно в западном пограничье империи проходила трудная и затяжная борьба за выстраивание границ, которые должны были определить принадлежность территорий и населения к тому или иному национальному проекту.

Во второй половине XIX в. в Российской империи проводились широкомасштабные реформы, призванные модернизировать страну. В северо-западной ее части в связи с кардинальными преобразованиями сложилась ситуация, когда власть должна была выстроить действенный механизм противодействия польскому национальному проекту, который соперничал с русским. Именно национальному аспекту такого противодействия посвящена данная статья.

Следует отметить, что особые условия, в широком смысле, польско-русского пограничья, где проходило влияние политических, социальных и конфессиональных идентичностей на формирование национального сознания белорусов, создавали сложную, многоцветную картину нациостроительства в данном регионе.

 

Империя как объект национального соревнования

 

Российская империя отличалась структурной неоднородностью и этническим многообразием. По всеобщей переписи  населения  империи  1897 г. можно определить, что в ней насчитывалось более 100 языков, представлены прочти все мировые религии, различные экономические уклады (от промышленности до кустарничества, кочевых хозяйств и собирательства) [5, с. 398].

При таком разнообразии империя служит чрезвычайно интересной площадкой, демонстрирующей большое количество форм, типов и фаз становления национальных движений и наций. Эта уникальная для Европы ситуация позволяет исследовать природу национализма и весьма неоднозначные пути его развития.

С другой  стороны, справедливо, на наш взгляд замечание о том, что строгий национальный нарратив не углубляется в изучение контекста и часто не анализирует проблемы самой империи, межэтнического взаимодействия в ней. Вместе с тем, как представляется, именно указанные моменты явились ключевыми в национальном развитии,  например, белорусов, украинцев, литовцев, латышей и эстонцев.

Северо-западная часть Российской империи с точки зрения национального развития представляет значительный интерес, так как позволяет ответить на вопрос – почему формирование наций в одном регионе дало столь различные результаты. Как писал А.Каппелер о таком подходе: «В будущем, как мне кажется, региональный подход к истории империи станет особенно инновационным. Преодолевая этноцентризм национально-государственных традиций, он позволяет изучать характер полиэтнической империи на различных пространственных плоскостях. В отличие от национальной истории, этнические и национальные факторы здесь не абсолютизируются, и наряду с этническими конфликтами рассматривается более или менее мирное сосуществование различных религиозных и этнических групп» [3, с. 21].

Образование наций в империи было во-многом следствием модернизации и социальной мобилизации, проходившими во второй половине XIX в. В эпоху Великих реформ общество обрело самосознание и представление о собственной значимости в качестве национального. Изменения в образовании, средствах информации, цензуре, характере развития экономики привели к актуализации национальной темы.

При этом следует учитывать, что политические, социальные и экономические отношения в империи не стимулировали процесс становления наций. Если связывать этот процесс с модернизацией общества, то очевидно, что основные предпосылки возникновения наций были еще недостаточно развиты. Это неравномерная индустриализация и урбанизация, слабая сеть высших учебных заведений и массовая неграмотность, поздняя отмена крепостного права и консерватизм большинства населения [5, с. 400]. Великие реформы, конечно, обеспечили модернизацию, но социальная мобильность общества росла медленно.

Отсутствие до 1905 г. в империи гарантированных гражданских прав и свобод препятствовало действию важных и в национальном отношении факторов: возникновение обществ и союзов, развитие средств массовой информации, проведение демонстраций. До указанного времени сложно говорить о массовом участии в политической жизни, выборах, парламентах и легальных политических партиях, что в совокупности мешало политической мобилизации [5, с. 400].

Национальные движения на белорусской территории (польское, русское, белорусское, еврейское) с точки зрения власти могли подрывать основы империи, ее стабильность, форму правления. Государство во второй половине XIX в. только начало искать новые ответы на национальные вопросы при сохранении сильной инерции. Постепенно сформировались и стали углубляться противоречия между гражданским национализмом с его постулатами народного суверенитета, расширением демократии и самодержавием как формой правления, а также между этническим национализмом и многонациональной империей [5, с. 422].

Национальное строительство на западе империи представляло для центральной власти опасность своим сепаратистским потенциалом. Учитывая наследие Речи Посполитой и возможность военного конфликта с Западной Европой, эта угроза для империи в Белоруссии была особенно острой.

После восстания 1863 г. постепенно происходит ужесточение правительственной политики по отношению к западным пограничным областям. Традиция толерантности и сотрудничества с национальными элитами заменяется более жесткой централизацией и интеграцией.

Следует отметить, что политика русификации, активизировавшаяся после польского восстания и совпавшая с системными реформами, не представляла собой четко определенную систему с обозначенными кратко- и долгосрочными целями. Вообще, значительную часть XIX в. (до середины 60-х гг.) русификация не ставилась во главу угла политики центральной власти на территории Белоруссии. Добавим, что и сам термин «русификация» по верному замечанию А.И.Миллера нуждается в более глубоком понимании и разновариантном толковании [4, с. 55-61].

Непоследовательность национальной политики властей империи стала в перспективе одним из дестабилизирующих факторов для всего государства.

Национальные движения в западной части Российской империи оказали  серьезное влияние на процесс формирования самой русской нации. Ее образование происходило, в том числе, и в результате столкновения с польским национальным вызовом.

Пространство империи было не только ареной соревнования националистических движений, но и объектом этого соревнования. Каждое такое движение формировало и внедряло в массовое сознание свой проект или «образ национальной территории», т.е.  той земли, которая «по праву» должна принадлежать именно этой нации. Образы национальной территории, формируемые различными национальными движениями, находились в конфликте между собой, частично «налагаясь» друг на друга, претендуя на одни и те же территории, а порой и вовсе отрицая право других групп претендовать на статус отдельной нации [2, с. 8]. Это в полной мере отразилось на белорусской ситуации, в которой смысловое наполнение пограничья заключалось в польско-русском взаимодействии.

 

Белорусская тема в общеимперском контексте

 

Данные всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г. предоставляют интересный материал для анализа роли белорусского элемента в пространстве империи. В переписи отсутствовала графа «национальность», но присутствовал вопрос о родном языке. Так «великорусский», «белорусский» и «малорусский» языке выделялись, но потом объединялись в общую категорию – «русский».

Следует отметить, что такая градация отражала официальную позицию, согласно которой термины «великоросс», «белорус» и «малоросс» подчеркивали историческую и культурную близость трех народов (более того, рассматривались как три части единого целого), т.к. в них содержался единый корень «рос» - «рус».

По переписи насчитывалось 5,9 млн. белорусов, а например, украинцев («малороссов») – 22,4 млн. [5, с. 408].

Таким образом, белорусская составляющая в многонациональной империи была значительной – 4,6%  всего населения империи [5, с.  591]. Для сравнения отметим, что русские составляли 44% населения, украинцы – 18%, поляки – 7%. Учитывая то, что официальная правительственная позиция относила белорусов и украинцев к русским, то эта категория вместе насчитывала 2/3 населения империи [5, с. 399].

Основная часть белорусов (90%) проживала в пяти губерниях: Минской, Гродненской, Витебской, Могилевской и Виленской. Данные губернии обладали низким уровнем урбанизации. Если рассматривать в национальном аспекте официальную статистику по городам Северо-Западного края в начале XX в., то картина получается следующая:

-   Минск – 43% «русских» (отметим еще раз широкое трактование данной категории с включением белорусов и украинцев), 11,4% поляков, 43,3% евреев;

-   Могилев – 38,6% «русских», 5% поляков, 43,2% евреев;

-   Гомель – 47,5% «русских», 1,8% поляков, 50,5% евреев;

-   Вильно – 22,9% «русских», 28,6% поляков, 39,8% евреев [5, с. 606].

Население городов, с современной точки зрения, было незначительным: Минск – 99 762 человека, Могилев – 49 583, Витебск – 101 005, Гродно – 49 707, Вильно – 181 442 [5, с. 606].

Наиболее урбанизированной была Гродненская губерния (для городского населения – 16%), далее шли Виленская и Витебская (от 10% до 15 %), замыкали ряд Минская и  Могилевская губернии   (от 5% до 10%) [5, с. 592]. В городах проживало менее 3% белорусов [5, с. 592].

Таким образом, учитывая уровень урбанизации и состав городского населения на территории Белоруссии (большинство составляли евреи), города во второй половине XIX в. еще не являлись центром формирования национальной белорусской идентичности.

Большинство белорусов принадлежало крестьянскому сословию и проживало в сельской местности.

По данным переписи 85% белорусов были неграмотными, только 0,35% имели образование выше начального и около 0,5% являлись лицами свободных профессий [5, с. 592]. Сельская принадлежность и низкий уровень образованности самым непосредственным образом сказались на процессе национального строительства.

Белорусское крестьянство не представляло собой организованную группу с выраженными интересами. Традиционализм и консерватизм были определяющими чертами в общественных настроениях.

Внешний мир не находился в сфере крестьянских интересов и таким образом, как справедливо отметил Р.Радзик, крестьяне не являлись носителями национального сознания, для формирования которого необходимо было определение границ национальной территории, образованность, в том числе историческую, понимание того, что собой представляла Белоруссия.

Шляхта, в большинстве своем полонизированная, воспринимала белорусскую культуру как мужицкую. Таким образом, формирующаяся во второй половине XIX в. национальная белорусская культура испытывала острый недостаток элитарности, что ограничивало возможность принятия ее людьми, которые хоть сколько-нибудь поднялись по социальной лестнице, т.к. это, по их мнению, снижало достигнутый ими социальный статус. Это обстоятельство отрицательно повлияло на процесс национального развития белорусского общества, в котором отсутствовало единство граждан и соединённость общими институтами.

В отношении населения белорусских губерний для властей центральными были два вопроса: утверждение общерусской идентичности и лояльность. Если для белорусских крестьян решение первого вопроса одновременно разрешало и второй, то в отношении, например, литовских крестьян или масс еврейского населения, акцент, в основном, делался на обеспечении их лояльности, при сохранении собственной идентичности.

В целом, власти империи не имели четкой программы по белорусской проблеме. Официально было обозначено, что белорусы – это часть русского народа. Более глубокая проработка национальной темы была осложнена тем, что на белорусской территории более актуальными для власти, в национальном отношении, были польский и еврейский вопросы, а на юго-западе империи в рассматриваемое время формировался уже украинский вопрос. Возникла ситуация, когда официально принятая слитная религиозно-национальная идентификация не всегда давала ясные ответы (например, в случае с белорусами-католиками), а другие критерии еще не были выработаны [5, с. 590]. Вместе с тем и сама политика, определяемая как «русификация», не была активной, наступательной и последовательной.

Метод проб и ошибок имел место, но складывания четкой системы мер не произошло. Ситуация с увеличивающимися (и количественно, и качественно) национальными вопросами в империи осложнялась еще серьезными проблемами с административной дисциплиной.

Для власти было далеко не просто определить и саму белорусскую территорию. Когда Министерство внутренних дел прислало запрос о целесообразности переустройства административно-территориальных границ в Западном крае, Виленский генерал-губернатор В.И.Назимов в феврале  1863 г. провел через Виленскую губернию своеобразную демаркационную черту между «русской народностью» («племенами белорусов, кривичей, чернорусов, говорящих русским наречием») и народностью «жмудско-литовской». Такого рода рассуждения, хотя и не привели к практическим результатам, демонстрируют пример «территориализации этничности» и той сложности этнического определения, которую испытывала власть империи в отношении столь сложного региона [2, с. 170].

В 1869 г. Могилевская и Витебская губернии были отделены от Виленского генерал-губернаторства и подчинены по отдельности управлению из Петербурга.

В 1870 г. к ним добавилась Минская губерния. Такое административно-территориальное переустройство обосновывалось ликвидацией прямой угрозы польского восстания в Белоруссии, стабилизацией политической ситуации и стремлением к унификации с центром империи. Правительство решило, что особый статус Виленского генерал-губернаторства способствует сохранению представления о былой территории Речи Посполитой и провоцирует сепаратизм [2, с. 267] .

По отношению к Минской, Могилевской и Витебской губерниям в административной практике применялось название «белорусские», а Виленская, Гродненская и Ковенская губернии сохранили название северо-западных. Во всех указанных губерниях сохранялось действие законодательства, вызванного чрезвычайными обстоятельствами 1863 г. [2,  с. 268].

Белоруссия периода Великих реформ на ментальных картах имперской бюрократии представлялась в образе земли, где происходило наиболее острое противоборство русскости и польскости. Этот образ включал в себя идею «исконно русской» территории и страх похищения ее западным соперником [2, с. 209].

Учитывая указанную образность представляется интересными и весьма продуктивным утверждение Р.Радзика о том, что белорусский этнос в XIX в. выжил в определенной степени благодаря разделам Речи Посполитой и включению белорусской территории в состав Российской империи. Дело в том, что польский национальный проект, оформившийся несколько ранее русского, уже не мог быть реализован в сложившихся политических условиях, а русский только начал формироваться в конце XIX в.

Белорусский народ, по мнению М.Грокха, в первой половине XIX в. имел три дефицита, к устранению которых, в целом, стремятся оформившиеся национальные движения: «незавершенная» социальная структура (особенно отсутствие собственной этнической элиты); отсутствие непрерывной традиции государственности; отсутствие собственного литературного языка и элитарной культуры [5, с. 409]. Во второй половине XIX в., как вытекает из вышесказанного, эти дефициты не были устранены, хотя модернизация, связанная с реформами, должна была способствовать их ликвидации.

Даже в начале XX в. национальная тема в белорусском регионе не была актуальной для властей империи. Так, в одном из правительственных докладов, датированных 1914 г. отмечалось, что «проявление национального движения среди белорусов слабо, в народной массе его почти нет, и лишь часть белорусской интеллигенции, путем печати и другими способами, пытается пробудить среди белорусов национальное самосознание». Этот низкий уровень национального самосознания противопоставлялся, например, ситуации с литовцами, которые, наоборот, демонстрировали интенсивное развитие национального движения [Цит. по 5, с. 595].

Следует отметить, что национальное  определение большую  часть  XIX в. действительно не было значимым фактором развития Белоруссии. Этому содействовала, в том числе, и позиция соседних крупных этносов (русского и польского), где такое определение уже сформировалось. В русском национальном восприятии, с учетом конфессиональной, языковой, культурной близости, белорусы считались своими, но с чертами полонизации, от которой следовало избавиться. В польском – белорусы воспринимались как возможный член формируемой большой польской нации с чертами русскости, которая затрудняла их национальное развитие.

У самих белорусов помимо сложностей, связанных с процессом модернизации, получила распространение тема национальной виктимности, оформленная появляющейся белорусской интеллигенцией. Данная тема осложняла и без того далеко не простое складывание национального самосознания, препятствуя закреплению личной и коллективной ответственности за судьбу своей Родины. Полагаем, что элементы такой виктимности присутствуют в сознании многих граждан уже независимой Беларуси и сегодня.

 

Противодействие польскому проекту

 

Практически все реформы второй половины XIX в., проводившиеся на белорусской территории имели и национальные последствия.

Реформа 1861 г. освободила крестьян, предоставила им наделы, способствовала развитию самостоятельности – все это актуализировало вопрос о национальной идентичности большинства населения. Само по себе освобождение, проводимое имперскими властями, противоречило представлению полонизированной шляхты о своих бывших крепостных как о потенциальных поляках [2, с. 168]. Снижение польского влияния ставилось властями как важнейшая задача при реализации каждой из реформ. Крестьянская, а за ней судебная, земская, городская реформы несли в себе антипольский компонент и, в итоге, не дали реализоваться в Белоруссии польскому национальному проекту.

Подавление восстания 1863 г. сопровождалось мерами по снижению уровня материального благосостояния шляхты. Помимо конфискации и секвестра владений лиц, прямо или косвенно участвовавших в вооруженных выступлениях (в шести северо-западных губерниях – около 850 имений), на все помещичьи имения Западного края с 1863 г. был наложен штрафной сбор в размере 10% дохода. И хотя в 1864 г. он уменьшился до 5%, но просуществовал 34 года [2, с. 211].

Борьбой с польским влиянием был вызван закон от 10 декабря 1865 г., призванный физически вытеснить польских дворян из Западного края. Он предписывал обязательную продажу секвестированных имений и запрещал всем «лицам польского происхождения» покупку имений в крае до тех пор, пока в нем не увеличится в «достаточной степени число русских землевладельцев. Покупать имения могли только «лица русского происхождения, православного и  протестантского   вероисповеданий»    [2, с. 213].

Практическое определение «лиц польского происхождения» осуществляли генерал-губернаторы или губернаторы, которые и выдавали разрешение на покупку имения [2, с. 213]. В таком обозначении происхождения отсутствовали строгие критерии: как правило, поляками считали католиков из дворянского и мещанского сословия, родившихся и на этой территории. Административная практика при такой размытости основного термина привела к тому, что закон не дал того эффекта, на который рассчитывали его инициаторы.

Так, за 3 года после принятия закона из примерно 15 тысяч имений, принадлежащих шляхте в Западном крае, в руки лиц «непольского происхождения» в северо-западной части перешло около 350 имений, а юго-западной – 100 [2, с. 214].

Направление правительственной политики на снижение польского влияния проявилось и в судебной реформе, проводимой на белорусской территории.

Предполагалось, что само учреждение новых судов и повышение русского участия в них показало бы, что “с введением в крае более совершенных учреждений значение отдельных национальностей все более и более умаляется, а поэтому польской и еврейской народностям при дальнейшем развитии государственных учреждений не остается ничего другого, как слиться окончательно с господствующим в  крае племенем” [1, с. 153.].

Считалось, что при гласности судопроизводства русский язык вытеснит польский и только судебной реформой можно положить сильное русское начало, которое необходимо для подчинения его влиянию “враждебных русским   интересам   религиозно-национальных  особенностей  страны” [1, с. 153.]. Запрет официального использования польского языка в Северо-Западном крае должен был способствовать этому процессу. Виленский генерал-губернатор М.Н.Муравьев своим циркуляром от 1 января 1864 г. воспретил пользоваться им в официальной переписке и в присутственных местах [6, с. 40.]. При этом, в целом на территории Российской империи польский язык не запрещался.

Примечательно, что судебным преобразованиям, проводимым в этой части империи, некоторым высокопоставленными чиновниками придавалось большое значение не только в плане совершенствования правосудия и приведение его в соответствии с западноевропейским уровнем, но, в более широком контексте, как средство распространения русской культуры.

По существу, антипольский компонент, включающий в себя запрет полякам занимать судебные должности, назначение мировых судей, ограничение польского участия в составе коллегии присяжных заседателей, распространение русского языка в судопроизводстве определил специфику судебных преобразований в этой части империи.

Жесткость политики  деполонизации,  имевшая место на белорусской территории, вызвана была не только стилем управления в империи и полонофобией отдельных администраторов. В первую очередь она была обусловлена острым соперничеством польского и русского проектов национального строительства. А Белоруссия занимала «важное место на ментальных картах польского и русского национализмов» [2, с. 251].

Как верно указал М.Д.Долбилов, после восстания 1863 г. польский национальный проект уже не мог реализоваться на белорусской территории. Реакция на восстание привела к тому, что население эти земель «все более обособлялось   от   развития   польского   национального  самосознания» [2, с. 252]. Но следует отметить, что и русский проект не стал господствующим. Властями не было предложено такое видение русскости, которое смогло бы «динамично развиваться, учитывая этнокультурную гетерогенность региона» [2, с. 252].

 

Выводы

 

В период реформ второй половины XIX в. на территории Белоруссии проходил сложный процесс противостояния и одновременно взаимодействия российской и польской культуры, русского и польского проектов национального строительства.

Это было время, когда произошла «этнизация национализма» – общество стало обретать самосознание и представление о собственной значимости в качестве национального.

В Белоруссии отсутствовало четкое национальное самоопределение, что стало одной из причин слабости модернизационных тенденций в обществе.

Для национальной политики имперского центра была характерна непоследовательность и осторожность, что обуславливалось сочетанием стремления с одной стороны к «обрусению» края, а с другой – к стабилизации общества. К тому же сложно было ставить вопрос о национальных организациях, их программах и средствах коммуникации в государстве при отсутствии конституции и участия граждан в политической жизни, без обеспечения гражданских прав и свобод.

Таким образом, исторический контекст для белорусского национального движения не способствовал противопоставлению белорусов другим этническим общностям. Наоборот, в разных ситуациях белорусский элемент включался то в польский, то в русский национальные проекты, что акцентировало внимание на общих, сходных чертах.

 

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Белевич Ф.Р. Судебная реформа 1864 г. и политика русского самодержавия по отношению к лицам польского происхождения в Белоруссии/Ф.Р.Белевич//Материалы к IX конференции молодых ученых. Общественные науки. – Минск, 1964. – С.149-155.
2. Западные окраины Российской империи. – М.:Новое литературное обозрение, 2007. – 608 с.
3. Каппелер А. «Россия – многонациональная империя»: 8 лет спустя после публикации книги// Ab Imperio. – 2000. - №1/ - C.9-21.
4. Миллер А. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования/А.Миллер. – М.:Новое литературное обозрение, 2006. – 248 с.
5. Российская империя в зарубежной историографии/сост.:П.Верт, П.Кабытов, А.Миллер. – М.:Новое издательство, 2005 . – 694 с.
6. Самбук С.М. Политика царизма в Белоруссии во второй половине XIX века/С.М.Самбук. -  Минск: Наука и техника, 1982.- 223 с.

Александр Загорнов