Неудачи России в Первой мировой войне, Февральская революция 1917 г. и последующий приход к власти большевиков деморализовали ту часть белорусской интеллигенции, которая исходила из идеи общерусского единства, одновременно активизировав оппонентов данной идеи из числа белорусских национальных деятелей, выступавших за создание собственной белорусской государственности.
Взгляды белорусских политиков в вопросе национально-государственного строительства постепенно эволюционировали от идеи автономии белорусского края в рамках России до создания Белорусско-Литовского федеративного государства и отдельной независимой Беларуси. В известной степени подобная эволюция была результатом Первой мировой войны и политики немецких властей на оккупированных белорусских землях. В отношении белорусов и литовцев немецкая оккупационная администрация проводила политику «поддержки их национальных устремлений для создания противовеса доминировавшим здесь полякам. ...В период немецкой оккупации была создана система белорусского образования, охватившая значительную часть детей и молодежи».1 В ходе разработки будущей модели белорусского государственного устройства белорусские деятели «ориентировались на заявление канцлера Германии Т. Бетман-Гольвега о том, что оккупированные территории больше никогда не будут возвращены России».2
«Кто знает в Европе о Белоруссии? Кто знает в России о Белоруссии? Почти никто... История всегда была для белорусского народа мачехой. Народ, когда-то шедший в авангарде русских славян, создавший еще в XIV веке высокую культурную жизнь и возвысившийся до идеи конституционного государства, народ белорусский шестой век тянет ярмо подневольной рабской жизни, — писал в начале 1918 г. один из лидеров белорусского национального движения А. Цвикевич, выражая взгляды оппонентов идеи общерусского единства и сторонников создания отдельной белорусской государственности. — Соседи с запада и востока — королевская Польша и Московское княжество — оказались для него жерновами, безжалостно смоловшими его культуру и государственность. Сделавшись парием, гражданином второго сорта, белорус сумел сохранить в чистоте лишь врожденную славянскую мягкость и благородство души.».3
Осознавая недостаточность собственных ресурсов и важность внешней поддержки для реализации идеи создания независимого белорусского государства, белорусские национальные деятели первоначально связывали свои надежды с возрождавшейся Польшей, усматривая в ней потенциального союзника. Лидеры образованной в Вильно Центральной Белорусской Рады Виленщины и Гродненщины в своей декларации от 12 июля 1919 г., написанной на польском языке, положительно реагируя на обращение Пил-судского к жителям бывшего Великого Княжества Литовского, заявляли, что «только при помощи и поддержке братской Польши в соответствии с давним лозунгом польского народа «вольные с вольными, равные с равными», мы добьемся нашей заветной цели — независимости Беларуси. Польша. должна помочь белорусам решить вопрос освобождения края от большевистского московского деспотизма.».4
Издававшаяся в Гродно в 1920 г. газета «Белорусское слово», аргументируя необходимость появления на политической карте Европы независимой Беларуси и характеризуя позицию белорусских деятелей в отношении Польши в то время, писала: «Беларусь должна быть независимой не только ради белорусского населения, но ради благополучия всех народов Беларуси, ради спокойствия на Востоке Европы. Польская демократия, от голоса которой многое зависит в решении белорусского вопроса, должна лучше всего понимать наши стремления. Всего 2-3 года назад она была в нашем положении: ей, как и нам, предлагали лишь куцую российскую автономию. ... Но не пошла на компромисс истинная демократия польская, во главе которой стоял Пил-судский. Пример этот имеет для нас огромное воспитательное значение».5
Весьма сочувственно по отношению к полякам «Белорусское слово» освещало и военные действия между Польшей и Советской Россией, регулярно помещая на своих страницах военные сводки польского Генерального штаба и благожелательные к польским властям материалы. Так, 2 октября 1920 г. «Белорусское слово» опубликовало на титульном листе заметку под названием «Юзеф Пилсудский в Гродно», в которой подчеркивалось благожелательное отношение жителей города к Пилсудскому. «На третий день после изгнания большевиков из Гродно сюда прибыл Начальник Польского Войска Ю. Пилсудский, — говорилось в заметке. — Известие об этом быстро распространилось по городу, и толпы народа. приветствовали избавителя Гродно от большевистской оккупации.».6
Однако надежды белорусских деятелей на то, что «истинная демократия польская» во главе с Пилсудским «должна лучше всего понимать» белорусские государственнические устремления, развеялись очень быстро. Планы создания независимого белорусского государства с самого начала не встретили положительной реакции Варшавы, у которой имелись свои собственные планы в отношении населенных белорусами территорий. По словам польской исследовательницы К. Гомулки, «толерантность и выполнение некоторых требований белорусов было переходным явлением и касалось лишь временного отрезка с августа по декабрь 1919 года. Но даже в это время польские власти дистанцировались от решительных сторонников независимости Беларуси».7
После раскола в декабре 1919 г. Рады БНР на группу полонофилов и последовательных сторонников создания независимой Беларуси во главе с В. Ластовским польские власти арестовали Ластовского и его приверженцев, обвинив их в действиях, направленных против польского государства.8 Это окончательно лишило последних иллюзий в отношении Польши тех белорусских деятелей, которые рассчитывали на содействие Варшавы в создании белорусского государства.
Подобное поведение Варшавы в вопросе о белорусской государственности было предсказуемым. Оно логично вытекало из традиции всей предшествующей польской политической мысли, которая рассматривала польский этнический элемент на литовских, белорусских и украинских землях как «доминирующую и единственную цивилизационную силу, способную к политической организации данного края. Поэтому, — полагал лидер польских национальных демократов Р. Дмовский, — будущее польское государство имеет право выйти за пределы польских этнографических границ в такой мере, чтобы соответствовать ценностям исторической Польши и. реализовать цивилизаци-онный потенциал великого народа».9 Аналогичным было восприятие восточных соседей поляков и политическими оппонентами национальных демократов — польскими социалистами. Так, Пилсудский причислял все народы, жившие к востоку от поляков, к числу «неисторических» и полагал, что польская политическая опека над ними является совершенно естественным явлением.10
Примечательно, что лидер польских национальных демократов Р. Дмовский сравнивал отношение Польши к литовским, белорусским и украинским землям с отношением Франции к Эльзасу, который, по словам Дмовского, «не является французской областью в этнографическом отношении, но в цивилизационном смысле принадлежит французской нации. К сожалению, наш Эльзас больше нашей собственной этнографической области и в чужих руках он находился не 50 лет, а намного дольше. Не везде в нем наше влияние было так глубоко, как французское влияние в Эльзасе, и, к сожалению, его более поздним хозяевам в значительной мере удалось наше влияние искоренить.».11 Само проведение подобной параллели явственно обнаруживало у польской политической элиты решимость взять этнокультурный реванш за прошлые поражения и восстановить польское цивилизационное доминирование в восточных областях бывшей Речи Посполитой.
Еще одним важным фактором, вызвавшим повсеместное разочарование представителей белорусского национального движения в Польше, было поведение польской армии и оккупационных властей на захваченных ими белорусских землях. Один из лидеров белорусского национального движения А. Луцкевич опубликовал в 1920 г. в Вильно брошюру под характерным названием «Польская оккупация в Беларуси». Характер польского оккупационного режима на белорусских землях А. Луцкевич определял как «террор против белорусского населения», достигший своего пика в ходе польского наступления на востоке, когда «в польских руках оказались Гродно, Вильно и Минск».12
Автор обвинял польскую администрацию в разгоне органов белорусского сельского самоуправления, члены которого голословно обвинялись поляками в большевизме и подвергались массовым тюремным заключениям, избиениям и расстрелам. Среди многочисленных примеров польского террора в отношении белорусов, приводимых Луцкевичем, был расстрел 36 крестьян и арест 200 местных жителей в Слуцком повете; массовая экзекуция крестьян в селе Дедово у станции Микашевичи со смертельными исходами, а также сожжение семи белорусских деревень в Бобруйском повете.13 Луцкевич указывал на многочисленные факты реквизиций и преследований белорусского просвещения и белорусского языка со стороны польских властей.
По его словам, польская администрация силой навязывала запуганному населению польский язык и польскую национальность, заставляя «при помощи морального насилия (посредством костела и ксендзов) подписывать декларации о «добровольном» присоединении края к Польше. Часто было достаточно признания, что ты — белорус, достаточно было выписывать журналы и книги на белорусском языке, чтобы тебя стали преследовать и посадили в тюрьму. Избавиться от преследования. мог только тот, кто имел своего рода «свидетельство благонадежности» от ксендза. Плебании14 как будто превратились в жандармские управления, которые подтверждали «благонадежность» только «добрым католикам.».15
Число арестованных и брошенных в тюрьмы белорусов было настолько велико, что действовавший в Вильно Белорусский Национальный Комитет был вынужден еще 5 июля 1919 г. обратиться в управление польской полевой жандармерии в Вильно с просьбой допустить своих представителей «в виленские тюрьмы для выяснения личностей арестованных белорусов и для оказания им материальной, а в случае необходимости и юридической помощи».16 Чуть позже, 28 июля 1919 г., руководители Белорусского Национального Комитета направили шефу жандармов в Вильно список находившихся в местной Лукишской тюрьме белорусов с просьбой о возможно более быстром рассмотрении их дел и освобождении невиновных.17
В наибольшей степени репрессиям со стороны польских властей подвергалось белорусское население, оказавшееся в прифронтовых областях в ходе польско-советской войны 1920 г. Так, оставив 25 мая 1920 г. под натиском частей Красной Армии г. Борисов, польская артиллерия 28 и 29 мая расстреливала его зажигательными и химическими снарядами, почти полностью разрушив город; при этом погибло около 500 мирных жителей, а более 10 000 населения осталось «без помещения, без пищи, без одежды. Подобный акт вандализма получил широкий отклик и осуждение в Беларуси и России, где начался сбор средств в помощь пострадавшим. .Через корреспондентов английских газет информация была передана в зарубежную прессу. М. Горький заявил по поводу чинимых зверств: «есть много способов опозорить себя. Поляки выбрали худший.».18
С утверждением польской администрации на белорусских землях деятели белорусского движения окончательно убедились в том, что первоначально воспринятый ими всерьез пропагандистский лозунг «вольные с вольными, равные с равными» не имеет ничего общего с реальной политикой Варшавы в Западной Беларуси.
В своем открытом письме, опубликованном в виленской газете «Белорусские ведомости» 14 сентября 1921 г., председатель Белорусского комитета в Варшаве А. Дубейковский подробно остановился на трагизме положения белорусского населения г. Гродно, который он посетил в августе 1921 года. Приведя ряд фактов облав и арестов среди гродненских белорусов, Дубейковский дал крайне нелицеприятную характеристику действиям местной польской администрации. По его словам, «каждый, кто называет себя белорусом, уже по этой причине становится в глазах администрации преступником в отношении польской государственности. Каждая белорусская организация, культурная, просветительская, христианская, экономическая — заранее обрекается администрацией на уничтожение. Каждый белорус и целые организации не только вызывают подозрение в большевизме, но и прямо объявляются большевистскими, чтобы настроить весь польский народ враждебно по отношению к белорусам».19 По мнению Дубейковского, суть польской политики на белорусских землях состояла в том, чтобы «запретами на легальную жизнь» всячески ущемлять и провоцировать белорусское население на различные проступки, которые затем использовались властями как основание для «репрессий за нелояльность Польше».20
Широко распространенное среди польских властей и общественности нежелание видеть в белорусах самобытный этнос с собственной культурой и языком, а также частые проявления высокомерно-культуртрегерского отношения к белорусам вызывали резкую критику на страницах белорусских печатных изданий. «Отношение к белорусам со стороны многих начальников и определенной части общественности очень пренебрежительное. Нас считают то москалями, то большевиками, то вообще людьми второго сорта, — констатировали «Белорусские ведомости» 10 октября 1921 года. — Беларусь, частично попавшая под власть Польши, поделена на провинции-воеводства, и не видно, чтобы в этих воеводствах проводилась политика по принципу, объявленному в первые дни польского господства в нашем краю: «равные с равными, вольные с вольными.».21
Ощущение себя «людьми второго сорта» вполне соответствовало реалиям и, что примечательно, прямо перекликалось с мыслью лидера польской национальной демократии Р. Дмовского, который в одной из своих работ еще в начале ХХ века откровенно отзывался о белорусах, литовцах и украинцах как о «поляках низшего сорта», неспособных к собственной государственности.22Отрицание Варшавой какого-либо права белорусов на собственную государственность или даже на автономию логично вытекало из общего восприятия белорусов польским общественным мнением как «этнографического материала, который следовало проглотить и переварить».23
Особое негодование белорусских национальных деятелей вызывали частые антибелорусские выпады на страницах той части польской печати, которая выражала взгляды польской национальной демократии. Так, «Белорусские ведомости» часто критиковали виленское издание «Речи Посполитой» за отзывы о белорусах как о народе «диком, некультурном и поэтому не имеющем права учиться на своем родном языке, вместо которого необходимо пользоваться польским языком».24 Высказывания данного польского издания о белорусах и литовцах «Белорусские ведомости» характеризовали как «бесчеловечные и пока безнаказанные оскорбления белорусского и литовского народов».25 9 января 1921 г. виленская «Крыница» с удовлетворением информировала своих читателей о том, что «перестала выходить виленская черносотенная газета «Дженник Виленьски». Решение о прекращении издания этой газеты принял Окружной Суд».26
Симптоматично, что высокомерно-культуртрегерское отношение к белорусам со стороны польской интеллигенции и рецидивы полонизаторской политики периодически имели место в 1920-е годы даже на территории БССР, где для польского национального меньшинства были созданы польские образовательные учреждения. В отчете о положении дел в польской средней школе № зз г. Минска, направленном в Наркомпрос БССР в начале 1926 г., говорилось о систематической антибелорусской пропаганде, ведущейся польскими преподавателями данной школы, и о последовательной полонизации учеников-белорусов. В результате ученики в массовом порядке отказывались от изучения белорусского языка, заявляя о себе как о поляках. В документе подчеркивалось, что полонизаторская деятельность преподавателей школы шла рука об руку с пропагандой католического костела, насаждавшего польскую идентичность среди местных белорусов-католиков, которые потом способствовали распространению пропольских настроений среди своих детей.
«Мало образованные, крайне религиозные. белорусы — отцы детей, обучающихся в 33-й школе27, очутились под двойным влиянием, исходящим из двух, казалось бы, противоположных пунктов, костела и польской советской (так в оригинале. — К. Ш.) школы, но идейно сливающихся, — отмечалось в отчете. — Любопытно, что полонизаторская работа, которую ведет Польское Бюро Наркомата Просвещения вообще и 33-я школа в частности, совпадает с полонизаторскими задачами, которые выдвигаются современной бело-панской Польшей в отношении Белоруссии. Наркомату Просвещения необходимо обратить самое серьезное внимание на развитие у нас в Советской Белоруссии польского шовинизма и католического фанатизма, направленных на воспитание идеи Великой Польши 1772 года».28
Крайне негативно и очень эмоционально реагировала запад-нобелорусская общественность и пресса на заключение в марте 1921 г. Рижского мирного договора между Польшей и Советской Россией, по которому земли Западной Беларуси вошли в состав польского государства без какой-либо автономии и учета этнокультурной специфики данных территорий. На заседании Белорусского Национального Комитета в Вильно 21 марта 1921 г. было принято решение выразить протест против раздела Беларуси и направить его в Лигу Наций.29
Орган белорусской христианской демократии газета «Крыни-ца», издававшаяся в Вильно на латинице, комментируя подписание Рижского договора между Польшей и Советской Россией, писала 3 апреля 1921 г.: «В основе данного мира нет никакой справедливости, т. к. он разделил нашу Беларусь. Граница, которая разрезала Беларусь, проведена по воде. Границы одного государства от другого ничем не отделены: ни реками, ни горами, ни морями. Кругом только волны белорусского народа. Можно ли провести границу по воде? — задавала риторический вопрос «Крыница». — По нашему мнению, это невозможно.».30Данный прогноз оказался очень точным — граница, проведенная «по воде», действительно оказалась недолговечной. Правильность этого прогноза подтвердилась, возможно, даже ранее, чем это мог предположить автор процитированных выше строк «Крыницы».
Положение белорусских земель после подписания Рижского мирного договора белорусские деятели рассматривали как трагедию. «Беларусь поделена, разрушена и по отношению к ней осуществляются самые гадкие и недостойные приемы черной-пречерной политики, которой она еще никогда не видела, — писали "Белорусские ведомости" 14 сентября 1921 г. — Как некий остров среди широких просторов этнографической Беларуси возвышается "Советская Беларусь". Но что это? Независимое государство? Одно название.»31
Белорусское общественное мнение успело серьезно разочароваться в национальной политике польских властей задолго до подписания Рижского мирного договора. Если в своей декларации от 12 июля 1919 г. Центральная Белорусская Рада Виленщины и Гродненщины еще выражала надежду на реализацию обещаний Пилсудского и на воплощение в жизнь красивого польского лозунга «вольные с вольными, равные с равными», то уже 17 сентября 1919 г. в резолюции пленума Центральной Белорусской Рады Виленщины и Гродненщины содержалась крайне негативная оценка политики Варшавы в белорусском вопросе.
«Со стороны польской верховной власти в вопросе создания независимой и неделимой Белорусской державы до сих пор ничего не сделано, — говорилось в данном документе. — Разные представители польской политической мысли от национальных демократов до польских социалистов в вопросе о создании независимой Беларуси четко высказались в том смысле, что земли на восток от Польши до реки Березина, возможно, до Днепра, являются польскими землями и их нужно присоединить к Польше. .Таким образом, все польские общественные и политические круги явно встали на путь раздела Беларуси и непризнания ее независимости.».32
Примечательно, что этот вывод лидеров Центральной Белорусской Рады Виленщины и Гродненщины в целом соответствовал мыслям их идеологического оппонента русского историка М. О. Кояловича, уроженца Гродненщины и убежденного сторонника идеи общерусского единства. Так, еще в 1862 г. после своего общения с польской и полонизированной интеллигенцией в г. Вильно Коялович сделал вывод о том, что «согласиться на отделение литовских и белорусских земель от административного единства с Польшей также невозможно для поляков, как невозможно человеку отказаться от частей собственного тела.».33Вопрос о возможности существования отдельной белорусской государственности решался Кояловичем сугубо отрицательно: «Политическая самостоятельность западной России невозможна. при польской цивилизации. Эта самостоятельность кончилась бы тем же, чем кончалась прежде, например, в половине XVI столетия, когда Литва сливалась с Польшей».34 То, что было совершенно ясно Кояловичу уже в 1860-е годы, лидерам белорусского национального движения пришлось заново открывать для себя в начале ХХ века.
Разочарование национальной политикой польских властей на белорусских землях нашло свое отражение на страницах гродненского «Белорусского слова», которое изначально было настроено весьма полонофильски. Предметом особой озабоченности белорусских деятелей стала политика польской администрации в области школьного образования, моментально обнаружившая явные полонизаторские тенденции. Чаще всего белорусская пресса жаловалась на многочисленные бюрократические препоны, использовавшиеся польскими властями для отклонения ходатайств об открытии белорусских школ, на преследования и дискриминацию белорусских учителей и на закрытие ранее действовавших белорусских школ.
«В этом году мы надеялись, что прошлогодние препятствия — только временные; что они возникли по вине не совсем удачного школьного начальства на Гродненщине и его политической нетактичности. Но наши надежды не оправдались: и система, и приемы остались прежними, — с разочарованием писало «Белорусское слово» 10 декабря 1920 г. — Мы далеки от мысли, что эта система диктуется из культурной Варшавы; что из министерства образования сюда идут инструкции тормозить белорусскую школу. Мы и сейчас склонны полагать, что хитро выдумываемые препятствия имеют свой источник в личности местного инспектора. Мы не можем поверить, чтобы из министерства образования в Варшаве гродненскому инспектору была дана инструкция не открывать белорусскую школу в селе даже при наличии «приговора» с подписями крестьян, но требовать еще подачи индивидуальных деклараций от каждого родителя с подтверждением того, что он хочет обучать своего ребенка в белорусской школе».35
Однако редакция «Белорусского слова» напрасно идеализировала «культурную Варшаву» и упрямо не верила в то, что инструкции, тормозящие развитие белорусского образования, исходили именно оттуда. В действительности решение о механизме открытия белорусских школ принималось на самом высоком уровне в польской столице. Условием этого был не только коллективный «приговор» крестьян, но и лично подписанные ими индивидуальные декларации, что серьезно усложняло весь процесс открытия белорусских школ и давало в руки польских властей дополнительные рычаги для создания препятствий развитию образования на белорусском языке.
Именно эта процедура впоследствии нашла свое отражение в «Законе о языке и организации школьного образования у национальных меньшинств», принятом в Польше 31 июля 1924 года. В соответствии с этим законом, заполненную декларацию надлежало потом заверить в местной польской администрации, после чего она подавалась школьному инспектору повета и после него направлялась куратору школьного округа. «Процедура подачи индивидуальных деклараций была психологически трудной для белорусских крестьян, привыкших со времен Российской империи решать вопрос об открытии школы всем селом и вынесением коллективного «приговора», — отмечает современный белорусский исследователь А. Загидулин. — Самым распространенным препятствием, с которым сталкивались инициаторы открытия белорусских школ, был отказ заверить декларации представителями местных польских властей по самым разнообразным причинам».36
При этом польские чиновники нередко открыто нарушали даже установленные самими польскими властями весьма сложные правила открытия белорусских школ в сторону еще большей дискриминации белорусов в сфере образования. «Школьный инспектор в г. Воложин дошел до того, что отказался принять заявления населения с просьбой открыть белорусские начальные школы»,37 — сообщали «Белорусские ведомости» 3 октября 1921 года. Орган белорусской христианской демократии виленская газета «Крыница», давая общую оценку политике Польши в сфере образования на белорусских землях, еще 18 марта 1921 г. четко констатировала, что «Польша, заняв своим войском Западную Беларусь, изо всех сил старается ее полонизировать, основывая польские школы для чисто белорусской молодежи».38
Частым сюжетом на страницах западнобелорусской прессы была критика политики польских властей и польской католической церкви в отношении белорусов-католиков. «Крыница» в декабре 1921 г. отмечала, что «церковной жизни белорусов в Вильно со стороны польского духовенства чинятся просто чудовищные препятствия»39 и что «белорусы-католики направили католическому епископу Вильно просьбу о выделении для белорусов одного из костелов и о введении преподавания белорусского языка в Ви-ленской духовной семинарии».40
Виленские «Белорусские ведомости», анализируя отношение к белорусам со стороны виленских католических иерархов, писали, что «католический епископ в Вильно ксендз Матулевич может говорить по-белорусски, так как он из местных. Но плохо то, что епископ Матулевич, вопреки многочисленным просьбам, до настоящего момента так и не предоставил белорусам-католикам костела в Вильно».41 Пытаясь понять причины нежелания вилен-ского католического епископа пойти навстречу просьбам местных белорусских католиков, «Белорусские ведомости» отмечали, что «епископ, возможно, боится нападок со стороны польских энде-ков. Возможно также, что епископ опасается появления между белорусами-католиками и поляками тех острых споров и даже драк за костелы, которые имели место ранее между поляками и литовцами».42
Догадки «Белорусских ведомостей» были, безусловны, вполне логичны и не лишены оснований. Однако редакторы данного издания вряд ли подозревали, что белорусское католическое население Виленщины и Гродненщины было объектом № 1 среди тех этнокультурных групп, которые по планам Варшавы должны были подвергнуться тотальной полонизации. По словам белорусского историка А. Загидулина, первый пункт программы польской национальной политики на белорусских землях, разработанной чиновником Министерства иностранных дел Польши М. Арци-шевским в 1921 г., предусматривал «проведение размежевания между белорусами-католиками и белорусами-православными. Первых надлежит ограждать от белорусизации и окружать атмосферой польской культуры. Вторых надлежит предохранять от русификации, привлекая для этого белорусские силы».43
Таким образом, белорусы-католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и в силу этого подлежали первоочередной и безусловной полонизации. Именно поэтому польские власти и польская католическая церковь крайне подозрительно и враждебно относились к деятельности тех католических ксендзов, которые участвовали в белорусском национальном движении или симпатизировали ему. Католические ксендзы-белорусы, «скомпрометировавшие» себя подобным образом в глазах польской администрации, преследовались, часто лишались своих приходов и высылались за пределы белорусских земель. По справедливому замечанию польского историка Е. Мироновича, «государственную власть раздражало само присутствие белорусского элемента в католическом костеле. Во время санации власти не допускали самой возможности появления белорусского движения в костеле.».44
Что касается православной церкви, то, несмотря на негативно-враждебное отношение к ней польских властей, воспринимавших ее как наследие Российской империи и «реликт времен разделов Речи Посполитой»,45 Варшава, руководствуясь прагматическими соображениями, энергично стремилась использовать православную церковь в качестве инструмента в своей этнокультурной политике. Это, в частности, нашло свое выражение в «подчинении структур православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать её для ассимиляции непольского населения восточных «кресов».46 Именно эти соображения определяли политику Варшавы, направленную на провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г. и на ее последующую полонизацию, активно проводимую в 1930-е годы.
Отношение Варшавы к белорусскому национальному движению в целом определялось исключительно сиюминутными интересами польского государства, являясь прагматичным и избирательным. Так, Варшава способствовала белорусскому движению лишь среди православных белорусов, полонизация которых была затруднена, для противодействия существовавшей у них общерусской идентичности. В то же время польские власти препятствовали укреплению и развитию белорусского самосознания у белорусов-католиков, поскольку они рассматривались как «потенциальные поляки» и первоочередной объект полонизации.
Большое внимание западнобелорусской прессы в 1921 г. привлекла перепись населения в Польше, подготовка и ход проведения которой вызвали оживленные критические отзывы в белорусских газетах. Разочарованные реалиями польской национальной политики на белорусских землях, белорусские национальные деятели настороженно отнеслись к проведению переписи, отдавая себе отчет в практически неизбежных злоупотреблениях со стороны польской администрации.
«Главное статистическое управление Польши объявляет, что 30 сентября этого года будет проведена перепись населения. .От ее результатов зависит многое в жизни белорусского народа. Национальность будет определяться не только по языку, но и по убеждению, то есть к полякам будут стремиться отнести и тех, кто не говорит по-польски и, следовательно, поляком не является, — писали «Белорусские ведомости» 26 сентября 1921 года. — Как добиваются согласия на принадлежность к польской национальности, мы уже знаем. . Показать большее число поляков будут хотеть не по соображениям национальной гордости, а в силу более практических причин. . Обещается, что число национальных школ будет пропорционально статистическим данным.».47 Белорусские деятели заранее выражали скептицизм в отношении предстоящей переписи.
«Мы, наученные польской школьной политикой в Беларуси, уже перестали надеяться на справедливое отношение к нам польской администрации. Но все равно важно, чтобы численность белорусского населения была показана не такой, как этого хочется польским чиновникам, а такой, какой она есть на самом деле: — отмечали «Белорусские ведомости» и с иронией заключали. — Важно, кто именно будет проводить опрос: местные гражданские лица или нет. Если вопросы о национальности будут задавать жандармы, полицейские или стражники «стражи кресовей», то они способны выбить у человека согласие не только с тем, что он поляк, но даже с тем, что он — китаец.».48
Механизм проведения переписи населения, в ходе которого имели место многочисленные злоупотребления польской администрации и дискриминация белорусского населения, подтвердил все худшие опасения белорусских деятелей. Пресса Западной Беларуси, критикуя процесс проведения переписи и ставя под сомнение ее официальные итоги, приводила многочисленные примеры административного своеволия польской администрации. «Почти повсеместно в сельской местности перепись населения проводили польские учителя, волостные писари и их помощники. Белорусскому учителю очень редко удавалось принять участие в переписи. Эти так называемые квалифицированные переписчики переделывали белорусов в поляков самыми разными способами. . В селе Дзягили пан Чиж ни у одного крестьянина не спросил, какой он национальности, а просто всех, и православных, и католиков записал поляками. Нужно отметить, что в селе Дзягили католиков очень мало»,49 — писали 31 октября «Белорусские ведомости», комментируя ход проведения переписи.
«По официальным данным, в 1921 г. в Виленском, Белостоц-ком, Новогрудском и Полесском воеводствах проживал лишь 1 миллион 34,6 тысяч белорусов, а в 1931 г. — лишь 984,1 тысяч человек, — отмечает белорусский историк А. Вабищевич. — Для увеличения численности поляков к ним специально приписывали значительную часть белорусских католиков; использовались различные методы фальсификации итогов переписи».50 Между тем даже сами польские исследователи оценивали реальную численность белорусов в межвоенной Польше в 1,4-1,6 миллиона, тогда как западнобелорусские деятели определяли численность белорусов в 2-3 миллиона.51
Крайне негативно белорусская пресса отзывалась о политике Варшавы в Виленской области, которая была призвана подготовить и легитимировать инкорпорацию данной территории в состав польского государства. «Временное правительство Средней Литвы стремится решить вопрос Вильно путем созыва сейма. Оно намерено организовать выборы в сейм в условиях, когда все другие национальности помимо поляков не могут свободно выразить свою волю, — писала 9 января 1921 года виленская «Крыница». — Взвесив все эти обстоятельства, виленский Белорусский Национальный Комитет, а также Литовский и Еврейский комитеты решили воздержаться от выборов в сейм, не желая участвовать в несправедливой процедуре. Выборы эти будут очень легкими. Выбирать будут только поляки поляков — и только. Подобный сейм не будет являться истинным сеймом; это будет
сейм приватный, сейм одних лишь только поляков.».52
* * *
Неоправдавшиеся надежды на политику Варшавы и повсеместное разочарование от поведения польской администрации на белорусских землях побудили западнобелорусских национальных деятелей в начале 1920-х годов более пристально и заинтересованно отнестись к процессам, происходившим в то время в БССР, где первые проявления большевистской политики коре-низации53 были сразу замечены в Западной Беларуси. «При всем общем расстройстве и зависимости от московцев, в Советской Беларуси в этом году повсеместно введены школы на белорусском языке, открылся белорусский университет, и многое было сделано для нашей культуры»,54 — отмечали «Белорусские ведомости» 3 октября 1921 г.
Попытки властей БССР воздействовать на Варшаву с целью улучшения положения белорусского населения Польши позитивно воспринимались западнобелорусской общественностью. Так, западнобелорусская пресса подробно информировала о ноте главы СНК БССР А. Червякова министру иностранных дел Польши Скирмунту от 21 августа 1921 г., в которой польские власти критиковались за несоблюдение параграфа № VII статьи 1 Рижского договора, который гарантировал белорусам в Польше свободное развитие культуры и родного языка. «Текст данной ноты пан Скирмунт не поместил в польские газеты. Мы очень хотели бы знать, что он на это ответил, — писали «Белорусские ведомости» 14 сентября 1921 г. — Давно мы уже отмечали, что политика польских властей на так называемых «кресах» — бессмысленная и вредная. Выступление Червякова может вызвать у польских властей проблеск понимания того, какую пользу имеют Советы от подобной политики.».55
Однако и эта осторожная надежда западнобелорусских деятелей не оправдалась. Вся последующая политика Варшавы в белорусском вопросе показала, что «проблеска понимания» так и не наступило. Так, если в 1922/1923 учебном году существовало 32 белорусские начальные школы в Западной Беларуси, то к 1938/1939 учебному году их число сократилось всего до 5 — и это примерно на 2 миллиона населения!56 Один из лидеров белорусского национального движения в 1920-е годы и депутат польского сейма Б. Тарашкевич в своем выступлении перед представителями белорусской эмиграции в Праге в ноябре 1924 г. констатировал крайне неутешительные итоги пятилетнего пребывания белорусов под польским господством.
По его словам, «степень социального и национального угнетения белорусов в Польше переходит границы возможного; массы настроены большевистски, симпатии и взоры их направлены на СССР..».57 Говоря о позиции польских политических партий в белорусском вопросе, Тарашкевич отмечал, что «все, начиная от эндеков до ППС стоят единым фронтом» и что большинство белорусских депутатов польского сейма склоняются к социальной революции как методу решения белорусского вопроса в Польше.58
«Наша внутренняя жизнь представляет грустную картину; это в огромной степени картина варварства и глупости»,59 — такую нелицеприятную и самокритичную характеристику польской внутренней политике давал Р. Дмовский в начале 1930-х годов. В первую очередь столь нелестные слова можно адресовать политике Варшавы в отношении национальных меньшинств, хотя Дмовский вряд ли имел в виду именно этот аспект внутренней политики межвоенной Польши.
«Ориентация польского правительства на возможность решения белорусской проблемы путем ассимиляции белорусов и ликвидации белорусских структур оказалась противоречащей интересам государства. Не только советская пропаганда, но и практическая политика властей привела к усилению среди белорусского населения тенденций радикальной антигосударственной оппозиции»,60 — справедливо отмечает Е. Миронович. Все это в значительной степени объясняет поведение населения Западной Беларуси в роковой для польского государства и счастливый для белорусов и украинцев день 17 сентября 1939 года.
1 М1ранов1ч Я. Беларусы у Польшчы (1918-1949). Вшьня, Беласток, 2010. С. 17.
2 Луцкев1ч А. Да гюторьп беларускага руху. Мшск, 2003. С. 14.
3 Цвикевич А. Судьба Белоруссии // Белорусская земля. 1918. № 1.
4 Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). Ф. 878. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 48. Deklaracja cztonkow Centralnej Rady Wilenszyzny i Grodzienszyzny. W Wilnie 12 czerwca 1919 roku.
5 Беларускае слова. Палггычная, л1тэратурная i эканамшчная газэта. 1920. № 1.
6 Там же.
7 Гамулка К. Памшж Польшчай i Рашяй. Беларусь у канцэпцыях польсгах паль тычных фармшраванняу 1918-1922. Вшьня, 2008. С. 88.
8 Там же. С. 94-95.
9 Dmowski R. Polityka polska i odbudowanie panstwa. Warszawa, 1926. S. 17.
10 Mironowicz E. Biatorusini i Ukraincy w polityce obozu pitsudczykowskiego. Biatystok: Trans Humana. 2007. S. 10.
11 Dmowski R. Op. cit. S. 17.
12 Луцкевич А. Польская окупацыя у Беларусь Вшьня, 1920. С. 7.
13 Там же. С. 11.
14 Плебания — двор священника католической или униатской церкви, который обычно находился у храма и включал жилые и хозяйственные постройки.
15 Там же. С. 15-16.
16 НАРБ. Ф. 879. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 19.
17 17 НАРБ. Ф. 879. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 66.
18 Платонов Р. В объятиях «начальника державы Польской» // Беларуская думка. 1999. № 4. С. 101.
19 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 1.
20 Там же.
21 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 5.
22 См.: Mironowicz E. Biatorusini i Ukraincy w polityce obozu pitsudczykowskiego. Biatystok: Trans Humana. 2007. S. 8.
23 Zaprudnik J. Belarus at a Crossroads in History. Westview Press, Boulder-San Francisco-Oxford. 1993. P. 86.
24 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 1.
25 Там же.
26 Krynica. Bietaruskaja Cryscijanska-Demakratycnaja hazeta. 1921. № 1.
27 Имеется в виду польская школа № 33 в Минске, где преподаватели в 19211922 гг. весьма энергично и небезуспешно занимались полонизацией учащихся.
28 НАРБ. Ф. 4 п., Оп. 1. Ед. хр. 675. Л. 368-369.
29 НАРБ. Ф. 878, Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 5.
30 Krynica. Bietaruskaja Cryscijanska-Demakratycnaja hazeta. 1921. № 10.
31 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 1.
32 НАРБ. Ф. 878. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 4. Рэзалюцыя устаноуленая 17.9.1919 Пленумам Цэнтральнай Беларускай Рады Вшеншчыны и Горадзеншчыны.
33 Цит. по: Черепица В. Н. Михаил Осипович Коялович. История жизни и творчества. Гродно: ГрГУ. 1998. С. 41.
34 Коялович М. О. Чтения по истории западной России. Минск, 2006. С. 21-22.
35 Беларускае слова. Палггычная, литературная i эканамшчная газэта. 1920. № 58.
36 Загщулш А. Беларускае пытанне у польскай нацыянальнай i канфешйнай паютыцы у Заходняй Беларус (1921-1939). Гродна: ГрДУ. 2010. С. 85.
37 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 4.
38 Krynica. Bietaruskaja Cryscijanska-Demakratycnaja hazeta. 1921. № 8.
39 Krynica. Bietaruskaja Cryscijanska-Demakratycnaja hazeta. 1921. № 1.
40 Там же.
41 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 2.
42 Там же.
43 Загщулш А. Беларускае пытанне у польскай нацыянальнай i канфесШнай паютыцы у Заходняй Беларус (1921-1939). С. 40.
44 Mironowicz E. Biatorusini i Ukraincy w polityce obozu pitsudczykowskiego. S. 56.
45 Papierzynska-Turek M. Historyczne uwarunkowania ogtoszenia autokefalii Kosciota Prawoslawnego w Polsce w 1925 r. // Autokefalie Kosciota Prawo-slawnego v Polsce. Biatystok: Wydawnictwo Uniwersytetu w Biatymstoku. 2006. S. 152.
46 Ibidem. S. 151.
47 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 3.
48 Там же.
49 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 8.
50 Вабiшчэвiч А. Нацыянальна-культурнае жыццё Заходняй Беларус (19191939). Брэст: БрДУ iмя А. С. Путина. 2008. С. 12.
51 Там же.
52 Krynica. Bietaruskaja Cryscijanska-Demakratycnaja hazeta. 1921. № 2.
53 Коренизация — политическая и культурно-национальная политика советской власти в 1920-е годы, направленная на поддержку и развитие национальных культур нерусских народов союзных республик, что, в частности, проявилось во введении национальных языков в административную сферу и в сферу образования. В кадровой политике данный курс нашел свое выражение в выдвижении на руководящие посты местных национальных кадров.
54 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 4.
55 Беларусия ведамасьщ. 1921. № 1.
56 Вабiшчэвiч А. Нацыянальна-культурнае жыццё Заходняй Беларус (19191939). С. 60.
57 НАРБ. Ф. 4 п. Оп. 1. Ед. хр. 675. Л. 225. Записка о положении белорусской
эмиграции.
58 Там же.
59 Dmowski R. Swiat powojenny i Polska. Warszawa, 1931. S. 305.
60 Mironowicz E. Biatorusini i Ukraincy w polityce obozu pitsudczykowskiego. S. 125.
Русский Сборник: исследования по истории Росcии \ ред.-сост.
О. Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Колеров, Брюс Меннинг, Пол
Чейсти.Ответственный составитель тома К. В. Шевченко.Том XII.
М.: Издательский дом ≪Регнум≫, 2012.