Журнал Ксенофонта Антоновича Говорского «Вестник Юго-Западной и Западной России» вошел в историю русской общественной мысли как одиознореакционный [26, с. 90-97; 36, с. 17—104;5, с. 284-296]. Однако этот стереотипный образ нуждается в определенном пересмотре: в него не слишком укладывается ни весьма своеобразная защита православия с помощью ссылок на Вольтера [2, с. 77-95], ни специфический характер антипольского дискурса, приобретавшего на страницах журнала не столько националистический, сколько антисословный характер [12]. Рассматривая «поляков» прежде всего как носителей сословно-аристократического начала, редакция журнала претендовала на защиту широких народных масс. Полемика, которую вел журнал, была частью противостояния двух ветвей русской политической культуры: национального и сословного направлений [14], а направление, к которому принадлежал журнал, одним из его авторов характеризовалось как «консервативно-прогрессивное» [34, с. 228].

Журнал был основан в 1862 году, а спустя два года по приглашению М.Н. Муравьева переехал в Вильну, где выходил с прежней программой и чуть сокращенным названием: «Вестник Западной России». Свою задачу редактор формулировал следующим образом: «Встречая у многих польских публицистов разные придуманные, будто бы исторические, изыскания насчет народности польской, которую они навязывают чисто русским провинциям Западного и Юго-Западного края России, и имея в виду, что во многих наших архивах находятся богатые исторические документы, могущие послужить к совершенному разоблачению этих ложных толков, против коих почти никто еще не возражал и которые чрез это могли заслужить авторитет истины не только между народами Западной Европы, но и между обитателями вышесказанных наших русских провинций, я решился предпринять издание в г. Киеве журнала под названием "Вестник Юго-Западной и Западной России”, с целию опубликовать интересные документы и акты с присовокуплением основанных на них исторических и других статей, разъясняющих русскую народность и вообще разоблачать ложь польских выпадов против России историческими указаниями» [19, л. 1—1об].

Однако, как и большинство изданий «русского направления», журнал не мог игнорировать важнейший аспект польского вопроса - внутриполитический. В 1865 году «Вестник Западной России» перепечатал из «Московских ведомостей» статью одного из постоянных своих авторов, М.В. Юзефовича [15], в которой указывалось на наличие у мятежной шляхты «сознательных и бессознательных» русских союзников - тех, кто «наших государственных людей, спасающих дело России, клеймят прозвищем людоедов» [37, с. 173]. Этих «союзников» киевский публицист делил на две категории. Первые из них, «выродки русской жизни всегда были союзниками поляков» [37, с. 173]. Вторые же «...не выяснили себе дела и, по русскому добродушию, не смотрящему ни назад, ни вперед, подчинились без задней мысли ходячим у нас гуманным теориям. Одна из таких теорий в особенности способствовала у нас поддержанию ложного взгляда на польский вопрос: это - теория о народе и государстве, которая принимает их не как две нераздельные силы одного и того же организма, <...> а представляет государство как наружную оболочку, более или менее крепкую, с внутренними перегородками, за которыми могут жить и развиваться отдельные организмы, существуя, подобно некоторым моллюскам, без вреда общему содержанию охраняющей их внешней формы. Добрые у нас люди, наслушавшись этой немецкой теории, устарелой и брошенной уже в самой Германии, относятся к польскому у нас населению как к составной части государственного агрегата, могущей сохранять в нем свой политический характер, не нарушая законов связующей государство силы, а вследствие того требуют не только пощады польской историко-политической национальности, но и уважения к ней» [37, с. 173].

К первой категории относилось прежде всего революционное движение и в особенности его духовный отец-А.И. Герцен. Одним из первых обличителей лондонского изгнанника выступил постоянный автор журнала, педагог и публицист из г. Нежина И.Г. Кулжин-ский. Появление революционного движения он рассматривал с религиозной точки зрения: «Неверие, святотатски прикрывшись именем прогресса и цивилизации, давно уже начало между нами свои разрушительные действия» [10, с. 226]. В этой предапокалиптической картине Герцену отводилась ключевая роль: «Горе, вечное горе тому несчастному, кто первый у нас распочал эту цивилизацию и этот прогресс. Горе тому, кто взял на себя апостольство антихриста, и из развращения России сделал задачу для всей своей постыдной жизни! Этот несчастный - Александр Герцен, он же Искандер. Стенька Разин и Емелька Пугачев были вредны пока жили, а Герцен вреднее их потому, что ядовитые листки и книжки его переживут его, и долго будут отравлять неосторожных читателей» [10, с. 228]. Именно неосторожностью и легковерием публики Кулжинский объяснял то влияние, которое получил «Колокол»: «Старинная слабость нашей природы <...> - наше лакомство к запрещенному плоду чрезвычайно благоприятствовало доселе бесцеремонному и едкому тону суждений и приговоров Герцена; и многие из имевших несчастие читать его контрабандные сочинения, нередко по причине недостатка логического образования принимали дерзость приговоров его - за правду. Недаром говорит пословица: кто раньше встал, да палку взял, тот у нас и капрал. Вот в такие именно капралы над легковерными умами некоторых своих читателей произвел сам себя Герцен. Построенное им капральство, или система прогресса, т.е. развращения России, уже проявляет у нас свои действия; зараза уже пущена им в русскую атмосферу. Это кажется, еще не холера, но какое-то странное, предхолерное время, располагающее к эпидемии» [10, с. 228].

Обличения «Колоколом» русских порядков Иван Григорьевич считал недобросовестными: «Чтоб подсластить яд своего адского учения, Герцен употребляет следующую уловку: прикидывается поборником правды и честности, бранит злоупотребления (неизбежные у нас так же точно, как и во всяком другом человеческом обществе), из кожи вон лезет за угнетенную невинность, да тут же разом - всякую, выставляемую им на позор неправду частного лица растворяет своею удушливою ненавистью к оставленному им отечеству и с особенным злорадством приписывает нашему правлению все наши частные неправды и злоупотребления, которые впрочем публикуются им без всяких доказательств в справедливости навета» [10, с. 230-231]. Как следствие, «неосторожные читатели Искандера рискуют еще своей головою: мало-мальски некрепкая голова как раз одуреет от этого ядовитого чтения. Посмотрите: какое множество таких несчастных - одурелых! Это стадо такое жалкое, что наш простой народ, не разбирая правого и виноватого, и не зная истинного значения иностранного слова "прогресс”, но только помня свою обиду, уже без разбора называет всех прогрессистов - мошенниками: в устах нашего народа это - два синонима. Страшно попасть на язык нашему народу, а не приведи Бог попасть ему в руки с герценским прогрессом - будет еще хуже» [10, с. 231].

Из всех антинигилистических публикаций журнала наибольшую известность получил направленный против Герцена памфлет А. Горошковского «Ворона в соколиных перьях». В нем объект критики представал как «известный русской публике псевдо-либерал, псевдо-патриот, псевдо-русский, <...> законный родоначальник столь же известной и знаменитой партии якобинцев, называющихся "Молодая Россия”. <...> По имени, - г. Герцен - немец; по месту жительства и спискам, - Герцен - агличанин; по своим действиям в отношении России и общества г. Герцену - нет имени» [3, с. 1]. С характерным для многих публикаций «Вестника» натурализмом автор проводил параллель между общественными и медицинскими патологиями:

«Когда в организме человека кровь сгущается и приобретает остроту, вследствие ли употребления несвойственных его природе питательных веществ, либо сидячей жизни, сырой и темной квартиры, и других причин, тогда орган кожи воспаляется, покрывается сыпью и вередами.

Накопления в государственных кабинетах разного рода щекотливых вопросов, недоумений, честолюбивых замыслов, экономических и политических соображений, вызывает войну и проч., и проч.

Таким образом, гром и молния, чума, холера, война, сырь и вереда - суть естественные последствия преполнения, составляющего крайнюю и неизбежную точку при повороте к нормальному положению; а все эти явления, вместе взятые, могут быть определены одним словом - изверженность. Теперь будет весьма понятно, что Россия, преполнен-ная вследствие продолжительного застоя разного рода вредными для ее организма началами и элементами, в смелом и крутом повороте к новой, лучшей жизни, должна была выдержать обыкновенный в этом случае кризис и выделить продукт, который назван нами “изверженностию" вместе с тем, по естественному порядку вещей, небывалое по своей громадной величине и могучему складу государство, должно было произвести в чудовищную по своей форме и свойству изверженность.

Итак, отыскивая соответственное для г. Герцена определение и рассматривая характер деятельности этой личности, нельзя не согласиться, что г. Герцен со всеми своими доблестными сотрудниками и в качестве родоначальника шайки поджигателей и разбойников, именующейся "Молодая Россия”, есть ничто иное, как безобразная и злокачественная изверженность Русской земли» [3, с. 3].

Как и Кулжинский, Горошковский объяснял влияние Герцена сладостью запретного плода и привлекательностью «контрабандного товара, неочищенного пошлиною цензуры» [3, с. 3]. Обращаясь к объекту своей критики, автор проводил новую, теперь уже ветеринарно-педагогическую параллель: «Будь в вашем сердце одна только любовь к истине и стремление к пользе, добру, а патриотизм ваш без всякой примеси личных интересов, ненависти, злобы и желания вредить правительству, вы, принимаясь проповеды-вать реформы, не могли бы изгнать из вашего сердца и ума того чувства весьма понятной робости и осторожности, какими проникнуты бывают родители, поднося своему ребенку лекарство, которое, хотя может спасти его жизнь, но в то же самое время и убить его, пропорция входящих в него веществ, неудачно составлена. Вы же как поступаете, проповедуя новые идеи и реформы, стремясь разрушить те порядки и понятия, которые медленно и беспрепятственно слагались в течении целого тысячелетия? Вы действуете как цыган коновал на ярмарке, бестрепетно берущий в руку шнипер, чтобы выпустить ведро крови из бедного животного, которое потому только опустило голову и отказалось от жевания корма, что тяжкий труд изнурил его силы, для восстановления которых необходимы только одно спокойствие и отдых, а не кровопускания» [3, с. 12].

Разумеется, обличал журнал и последователей Герцена. Отвечая на знаменитую прокламацию П.Г. Заичневского «Молодая Россия», «Вестник» - вполне в духе М.Н. Каткова - подчеркивал связь русских крамольников с польскими мятежниками: «Разумная старая Россия намекнула "молодой” на ученье, труд, на обуздание порывов больного воображения, на отеческие меры исправления, посоветовала предоставить рассуждение о судьбе царств и народов тем, которые знают дело, кого оно касается, и сказала со вздохом: "молодо, зелено”! Почуяв себя одинокими на родной почве, передовые в деле безумия и безурядицы начали искать себе сторонников подальше и скоро нашли их в старых наших приятелях - патриотах польских. Эти последние готовы побрататься хоть бы с сатаной, лишь бы насолить России и, конечно, с восторгом приняли милых дружков под свое вельможное протекторство, открыли тоннель для беспрепятственного сообщения друг с другом, для рукожатий и całusów. Нечего сказать, честная компания! Любуясь ее симпатией, поневоле вспомнишь хоть старый, да меткий русский афоризм: "укажи мне своего друга, и я скажу; таков ты сам”. Вот куда зашла наша маленькая молодая Россия!» [4, с. 121].

В том же обвинял революционеров военный историк и полковник Генерального штаба П.М. Сакович: «Наша красная Русь не уразумела даже и того, что ей предстояла роль чернорабочего в польском анархическом движении; она с непонятным одурением бросалась в объятия [польских] патриотов и заключала с ними pacta conventa, чтоб идти против России. Ее девиз: с кем ни соединяться, как ни действовать, да только бы встряхнуть (взбунтовать) Россию. Подготовительные к встряске средства, употребляемые молодой Россиею - те же, которые употреблены были и польскими патриотами: клевета на правительство, ложное толкование преобразовательных правительственных мер, распространение идеи атеизма, коммунизма, сепаратизма, нарекание на так называемую немецкую партию и на всех русских, восставших против красной Руси и оставшихся верными консервативно-прогрессивному направлению» [34, с. 228].

На представителей же направления крамольного Сакович смотрел свысока: «Большею частию, сколько ни приходилось сталкиваться с нашим так называемым красным людом, все они считают себя резервуаром ума, талантов и познаний, серьезно мало чему учились, редкий из них не бежит от труда, все они фанфаронят идеями Бюхнера, Искандера, Феербаха и др. Люди эти, с высокомерным мнением о себе и о своем призвании пересоздать Русь, воображают, что толчок всем реформам дан ими, либеральничают, нередко укрываясь за мундир и должность, держатся за доходные места, пробавляются казенным содержанием, и во что бы ни стало, добиваются популярности, хоть бы даже для того пришлось потворствовать, льстить, нарушать долг и легкомысленно относиться к закону. В обществе незнакомом они трусливо заявляют свои идеи, или отделываются молчанием, мимикою, отрывочными выражениями: а разумеется! еще бы! да как же иначе! Но зато в своем кружке неистовствуют, поднимают кулаки на все русское и распинаются за все анархическое и революционное» [34, с. 218]. Таким образом, заключал автор, революционеры - это «большею частию люди наглядного ничтожества, молодые честолюбцы, мелкие деспоты, обожатели своего я, люди, ничего не делавшие, неопытные, невежественные, не знавшие России, - люди без заслуг, без правил и убеждений, легкого, поверхностного образования и большею частию шарлатаны и наглые самолюбцы» [34, с. 228].

О связи между русскими и польскими мятежниками писал еще один военный историк - генерал В.Ф. Ратч, бывший при Муравьеве начальником артиллерии Виленского военного круга и подготовивший по поручению графа Михаила Николаевича историю шляхетского мятежа 1863 годав русских северо-западных губерниях. Его обширный 400-страничный труд, посвященный истории польской эмиграции «до и во время последнего мятежа», печатался в «Вестнике Западной России» за 1865 год и представлял собой серьезное, насыщенное фактическим материалом и, разумеется, вполне тенденциозное исследование.

Одним из главных его героев был А.Е. Чарторыйский - представавший своеобразным символом польского предательства по отношению к гуманной политике Александра I: «Александр Павлович полюбил им созданное дитя - царство Польское. Щедрые русские пособия лились в край приготовлять этот образчик для устройства России; вконец разоренная Польша быстро воспрянула, поддерживаемая русскими средствами, и соперничала благоденствием и благоустройством с Германиею. Александр Павлович дал ей собственную армию» [27, с. 113]. Однако политика примирения была обречена на неуспех самой историей, так как «поляки, приняв латинство, стали невольными ренегатами славянского мира», а «ненависть, укоренившаяся в течение веков, питаемая событиями, источник нелегко угасаемого очага крамолы» [27, с. 109]. Особенно ярко она проявилась на заре Великих реформ: «Заявленный Государем вопрос о положении крестьян вместе с наделом их землею переполошил всех патриотов, эмигрантов и туземцев; белые, красные, аристократы, дипломаты, демократы, консерваторы, демагоги, социалисты, коммунисты, клерикалы, ультрамонтанцы, товянисты, мессианисты, все в один голос провозгласили "не позволям!”» [27, с. 111]. Соответственно, такой «очаг крамолы» может быть погашен «только утопленным в русской жизни при полном ее преобладании в западной России. Без западной России сами поляки, столь способные увлекаться мечтами, не могут не признать восстание конгрессовки одною гибельною мечтою» [27, с. 109].

Пока же этого не произошло, русское общество неизбежно должно было подвергнуться воздействию эмигрантской пропаганды: «Русские люди, не догадываясь о тайных хитро задуманных польских кознях, не могли обороняться от им готовимых сетей; они не догадывались, куда ведут все провозглашения о благоденствии рода человеческого, и многие тем скорее попадали в Панургово стадо, что поляки преимущественно лукавили перед молодежью, издевались над элементами русской жизни, относили их к нашей неразвитости, твердили, что мы еще не дозрели до польской интеллигенции. Все русские коренные начала, завещанные предками, которые правильным народным развитием будут достоянием нашего позднейшего потомства, столь пугавшие польскую справу, были, по их провозглашениям, только остатками московского варварства; всякое здравое учение, всякие истинные сведения, верные исторические выводы они называли казенными, дабы лишить русских людей возможности пресечь с ловким искушением распространяемое зло, то они в молодом, еще не окрепшем обществе настойчиво проводили те понятия, чтоб указать властям и обществу - посягателей на русское могущество, на наше народное достояние, на государственное единство, на нашу славу, на нашу честь это есть донос и шпионство» [27, с. 95]. Облегчила действия эмиграции и предреформенная оттепель: «...Предательски злоупотребляя великодушное помилование Государя, неисправимые разом увеличили <...> число столбов польской справы, по отделу партии красных. Они стали притягивать к себе земляков, и местными агентами, вооруженные "Колоколом”, повели пропаганду между русскими - вербовку в Панургово стадо» [27, с. 108].

Таким образом русская революция оказывалась инструментом польской реакции: «"Колокол” силился быть проводником мятежа в России, единовременно с шляхетско-ксендзовским. Русские, конечно бы, изумились в 1862 году, узнав, что такова была нижняя сторона медали, что пресловутые поборники русского благоденствия, Герцен с компанией), были работники польской справы, передовые в Панурговом стаде. Своеобразные поборники крестьянского освобождения, ослепленные тщеславием и злобою, с полным своим усердием и удовольствием, работали именно на тех, которые готовили новую кабалу крестьянам, в новых легальных формах» [28, с. 120].

Следствием этого должно было стать полное крушение русской государственности и цивилизации: «Русские люди, по декретам "Колокола” должны были всё принести в жертву польской справе, и пока на раздроблении нашего отечества поляки приводили бы в исполнения свои заветные вековые месты, отодвигали бы Россию к Волге, и вновь созданною Польшею начертывали бы постоянные границы Европы, русские люди должны были бы утешаться перестройкою своей общественной жизни на принципах польской централизации» [28, с. 121]. Впрочем, и поляки оказывались здесь не самостоятельной силой, но агентами влияния Запада: «Торжество польской справы избавило бы запад от восточного соперника и прибавило бы ему семьдесят миллионов чернорабочего люда; Чарторыйским и Мерославским открылось бы свободное поприще, с готовыми уже бойцами, по старому, среди междоусобий и анархий, мечом и интригами искать власти, сознательно распевая: "еще польска не згинела”, а герценовская компания отправилась бы между Белым морем, Волгою и Уралом смотреть, хорошо ли русский человек работает на западников, гостеприимно принявших ренегатов и, в утешение русскому люду, проповедовать ему теории Сен-Симона, Фурье и Оужа, к практическому применению приспособленные польскою централизацией)» [28, с. 14].

Герцена Ратч характеризовал в том же духе, что и другие авторы «Вестника»: «Щеголяя разнообразием, "Колокол” из политико-социально-философических декретов обратился в помойную яму всяких сплетен... Даже наглая ложь была так дорога Герцену, что для помещения подобных известий он придумал особую рубрику "Правда ли?”. Герцен был уверен, что всегда найдется такой нравственно или физически нечесаный и немытый, который поверит и за удовольствие себе поставить пересказать знакомым о том, что он вычитал в "Колоколе”. <...> Герценизм хотел отнять наше народное достояние, наше прошедшее; мужей, которыми гордится русская земля, подымали из могил не для того, чтоб исследовать их деяния для назидания современникам, а чтобы глумиться над деятелями, создавшими славу России. Этот поток увлек неоперившихся в знаниях юношей, которые с знаниями школьников судили и рядили по увлечениям, не обузданным ни наукою, ни положительною думою; он вывел на свет безбородых и нечесанных, невесть откуда появившихся сотрудников новой, так названной изобличительной литературы, и, прискорбно вспомнить, что поддались этому одурению и мужи, поседевшие в науке, которые поторопились отречься от своих прежних убеждений. Грустные следы на русской литературе, грустные воспоминания тогдашней жизни оставили после себя два союзника: чад полонизма и смрад герценизма» [28, с. 157-158].

В своей миссии лондонский изгнанник был не одинок. Красное и белое крылья польской эмиграции, несмотря на все свои конфликты, делали общее дело: «Простолюдинам предстояло оставаться быдлом, в виде фермеров и батраков, отданных под начало панов, по проектам белых; быдлом, управляемым на первый случай, по проектам красных, как батальон, как военные поселения, заведенные графом Аракчеевым, против которого так опоясываются издатели "Колокола”» [28, с. 121]. Точно такая же «неслиянность и нераздельность» была свойственна и русскому филиалу «ржонда»: здесь в качестве соратника русских революционеров выступали русские же реакционеры - сторонники сословного консерватизма, представленные в первую очередь таким своим глашатаем, как Ф.И. Фирке, получившим широкую известность как Шедо-Ферроти: «Между этими работниками двух враждующих лагерей не мог не возникнуть свой антагонизм. Шедо-Ферроти должен был проводить польскую справу по теориям Ламберова отеля, легальными доводами воздействовать на правительственные сферы, проводить в них симпатию к полякам; по примерам времен Александра Павловича до крайней возможности во тьме и во мгле удерживать польские дела и дипломатическим изворотом доставить свободный доступ своим творениям под покровом благонамеренной их цели, как ратующим за прогресс, цивилизацию и, по теориям Чарторыйского, за преуспеяние русской империи. Герцен с компаниею должен был действовать на русское общество, проводя в него принципы польской централизации и тоже симпатию к полякам... Вражда между поляками белыми и между поляками красными отразилась и на неприязненные литературные отношения между Шедо-Ферроти и Герценом, но на чем сходились Ламберов отель и централизация, на том сходились и оба работника польской справы. Как деятели польской справы бывших областей Речи Посполитой создали искусственную Польшу, так и Шедо-Ферроти с Герценовскою компаниею хотели искусственно пересоздать Россию. К великому прискорбию поляков, в отличие от погибшей внутренними разорами Речи Посполитой, вся Россия от царя до простолюдина образует одно сплошное неразрывное целое, потому, по революционной теории польской справы, подлинную Россию должно было заменить искусственно созданною Россиеку, Шедо-Ферроти и Герцен взялись за это дело. По польским проектам, в искусственно пересоздаваемой России надлежало между правительством и народом произвести разрыв. По комбинациям Ламберова отеля, Шедо-Ферроти взял на себя оторвать правительство от народа, а Герцен с компаниею, по комбинациям централизации, взял на себя оторвать народ от правительства» [28, с. 114-115].

Подобно Ю.Ф. Самарину, видевшему в идеале «аристократической партии» «вчерашнюю Австрию» [35, с. 485], Ратч указывал: «При грубо замаскированной обстановке, г. Шедо-Ферроти старается выяснить в России то, что выяснял покойный Адам Чарторый-ский, что для основания благоденствия Русской Империи не только Польше, но всем ее окраинам должно быть дано особое самостоятельное управление, полная автономия. Г. Шедо-Ферроти знать не хочет, что эти окраины куплены русской кровью и ему весьма желательно Русскую Империю уподобить Австрийской» [29, с. 119]. Генерал обращал внимание на главный (и позднее многократно цитированный публицистами «русского направления») тезис знаменитой брошюры Шедо-Ферроти: «Всякий русский, за исключением одного императора, <...> отправляясь в Финляндию, в Лифляндию, в Польшу или на Кавказ, отправляется в иностранную землю; один только император, посещая их, не перестает быть в своем отечестве, между своими детьми, которых перед Богом и своею совестью, он обязался сделать счастливыми. Пусть патриотизм поляков состоит в том, что они любят только себя, патриотизм русских, по крайней мере, сторонников г. Каткова, - в ненависти иностранцев, патриотизм финляндцев - в желании удалить от себя русских; патриотизм Императора России, Царя Польши, Великого Князя Финляндии состоит в том, чтобы держать одинаково весы для всех своих подданных. Недосягаемый духу партий и национальному антагонизму, он не может принести Польшу в жертву крайне-русской партии» [29, с. 120].

Упоминание М.Н. Каткова было, разумеется, не случайным. В общей ненависти к «московскому громовержцу» ярче всего проявлялось единство Герцена и Шедо-Ферроти: «Оба работника польской справы признали его в высшей степени человеком зловредным, только Ламберов отель при шестидесятидвухлетних своих заботах о преуспеянии Русской Империи заставляет своего присяжного ходатая по делам доказывать, что Катков для нее человек самый опасный, что он смотрит на свои статьи не как на разъяснения тьмы и мглы польских дел, а как на декреты, обязательные для правительства; а "Колокол” рядом статей изображает того же Каткова редактором казенных, закупленным правительством, желающим только выслужиться перед ним и для полноты стратагемы, по теории столь пригодной польской справе - доносчиком. Впрочем, поляки белые и красные сходились в желании только мятежа в России, и расходились во всем остальном» [29, с. 125].

Во второй половине 1860-х годов главными оппонентами «Вестника Западной России» становятся газета «Весть» В.Д. Скарятина с Н.Н. Юматовым и наследовавшее ей «Новое время» Н.Н. Юматова с А.К. Киркором. Не являясь сторонниками крепостничества (как нередко утверждали их оппоненты) и опасаясь явно критиковать «систему Муравьева», обе эти газеты поддерживали крупное землевладение и призывали уважать права местного польского дворянства - которое предпочитали «революционному» русскому крестьянству. Их программу сословного консерватизма поддерживали многие крупные государственные деятели - в том числе ставший в 1868 году виленским генерал-губернатором А.Л. Потапов.

Утратив после разгрома Потаповым «кружка виленских русификаторов» своего покровителя в Вильне [13], Говорский сохранил тем не менее приверженность своим основным положениям: необходимости «русификации» Западной России с опорой на широкие народные массы, посредством распространения православия и мелкого русского землевладения: «Первою... статьею в проекте обрусения западного нашего края должно бы быть возвращение земель польских их законным, стародавним хозяевам и отчуждение их от тех, которые не умели пользоваться чужою собственностью, вечно мечтают о победе над Россией. <...>До тех пор, пока мера эта не осуществится, мы будем теоретическими, кочевыми обладателями западной России, будем окружены неприятельскими вооруженными лагерями, будем жить словно на бивуаках, постоянно ожидая снятия часовых наших, поминутно отбиваясь от штурмов и вылазок ксендзо-шляхетских» [17, с. 27-28].

В Северо-Западном крае «Вестник» призывал опираться на три силы: местное русское крестьянство, православное духовенство и русское чиновничество. Первое, впрочем, не могло быть самостоятельной силой, так как пострадало от польского влияния: «Нравственная сторона западно-русского простолюдья при сравнительной оценке его качеств с качествами всякого другого простолюдья не может не радовать зоркого его наблюдателя. Большинство популярных в другом народе преступлений в западно-русском относительно слабее развито. Состоя долго под самою суровой опекой, народ этот почти незнаком с теми явлениями жизни, которые происходят из самомнения, народной гордости и роскоши, произвола и разгула. Выработанный этою опекой характер народный, если неположительно - сознанием долга, - то отрицательно - опасением последствий его нарушения, удерживал народ в пределах всяческой умеренности. Эта, если так можно выразиться, трусость зла едва ли скоро заменится в здешнем народе свободным стремлением к добру, разумным выбором в безграничной его сфере благ лучших. Болезнь не так скоро излечивается, как получается, а нравственная излечивается еще медленнее физической. Вот уже прошло восемь лет со времени возрождения русского простолюдья вообще и здешнего в особенности, а его идолослужение всякой силе, его ужас всякой власти успели только обратиться в раболепство, напуганность, скрытность, недоверчивость» [18, с. 9-10]. Тем не менее «даже "Весть” и "Новое Время”, с особенною заботливостью и наслаждением копошащиеся в нравственных язвах русского народа, не много могли подметить их в здешнем народе, - несмотря на усовершенствование микроскопа этих органов нашей прессы, наводимого ими на явления народной жизни» [18, с. 11-12]. Таким образом, «консервативный, добрый и мирный по природе и обычаю смотрящий, по указанию Евангелия, на власть, как на "установление” Божие, верный присяге и внушениям неиспорченной совести, - народ здешний составляет крепкий оплот против всякого посягательства на целость и спокойствие страны, неприкосновенность веры, Престола и отечества. Последние события: польское возмущение, его террор, свобода крестьян, обязательный надел землею и другие гуманные и прогрессивные законоположения еще усугубили чувства патриотизма, признательности и благоговения народа к осыпавшей его бесчисленными и незабвенными благодеяниями Власти. Такой народ вполне заслуживает то внимание, те благодеяния, какие оказываете ему правительство» [18, с. 12-13].

Вторую опору русского дела составляло духовенство, «победоносно вынесшее вековые пытки нравственные, материальные и физические от супостатов русской веры и народности, запечатлевшие "крепкую, как смерть”, любовь свою к России и православию страданиями исповедников и смертью мучеников, православное духовенство здешнее составляло и будет составлять тот неодолимый оплот России в крае, который устоит против всяческих треволнений политических, который выдержит напор всяческих нападений вражеских» [18, с. 15-16]. И наконец, третьей силой в регионе представлялся «институт его русских чиновников»:«3аправляя всеми отраслями гражданской деятельности, они составляют, вопреки инсинуациям и клеветам "Вести” и "Нового Времени”, надежный залог обрусения края, крепкую стражу русских порядков и неприкосновенности закона. При пестроте даже своего происхождения, образования, убеждений, направлений, привычек -русские чиновники составляют уже силу русскую, домашнюю, вполне благонадежную со стороны политической» [18, с. 18].

Одно из первых столкновений «Вестника» с «Вестью» произошло в 1866 году по поводу конфликта между польскими землевладельцами и пользовавшихся их землей русскими крестьянами-старообрядцами. Последних поддержала в соответствии с принципами М.Н. Муравьева администрация К.П. фон Кауфмана, а также националистическая периодическая печать во главе с «Московскими ведомостями». «Весть» же, руководствуясь своим основным принципом «в России весьма много народностей, а собственность одна» [22], стала на сторону местных землевладельцев-поляков - имевших, по мнению Скарятина, законное право распоряжаться своей землей. Для «Вестника» же право народности явственно преобладало над правом собственности: «Мы думаем, что русский и польский землевладелец личности совершенно разные. Помимо различного отношения их к России и народу, они стоят не в равносильных даже отношениях к закону». Правительство «вынуждено было оградить русские интересы в западном крае от нарушения их нашими приятелями и обуздать произвол, ограничить право польской шляхты. И свобода распоряжаться своею землею не так широка, как думает "Весть”. <...> Закон оградил земледельцев от произвола от землевладельцев, при безусловности которого со стороны последних, вероятно, не много осталось бы первых... Такая гарантия русского народа со стороны правительства всего сильнее должна обнаруживаться в западной России» [16, с. 39-40].

Собственно, сам конфликт объяснялся переходом неоконченного русского-польского противостояния в новую фазу: «Отчего же теперь ...пан ожесточился против старообрядца? Причина этого ожесточения очевидна. Ее нужно искать не в интересах экономических - не в идее и правах землевладельца, а в идее польского панства, в бесправии шляхтича, в разномыслии политическом, в ненависти пана ко всему русскому. Это очевидно; следовательно, очевидно и то, что на русской администрации лежала и лежит святая обязанность защитить русского человека от фактического проявления политической панской к нему ненависти, формулировать ясно те условия, которые защитили бы его от панского произвола и которые, не причиняя никакого убытка пану, дали бы средства русскому человеку укрепить в крае свою оседлость, разветвить всесторонне разные проявления русской народной жизни» [16, с. 43]. Особенно актуальным это представлялось в условиях, когда «мятеж подавлен, а война продолжается», «интрига польская успела уже посеять разлад в нашей прессе, склонить в свою пользу мнения некоторых людей, носящих русское имя» [16, с. 47].

Следующим поводом для спора стал 10-процентный сбор - контрибуция, которой еще М.Н. Муравьев обложил польские имения. Не позволяя себе открыто критиковать действия «виленского проконсула», «Весть» настаивала на том, что после подавления открытого мятежа в этой мере отпала необходимость. Говорский отвечал на это: «Пока status quo продолжается, движение повториться не может; но последуйте только советам гг. Скаря-тиных, - отмените контрибуцию, снимите военное положение, выбросьте лет на десять из головы мысль о «возможности польских беспорядков», усыпите себя оптимизмом, что все обстоит и будет обстоять спокойно и благополучно, не примите тех мер, которые должны дать другой характер целому краю - и польский бунт упадет на Россию, как мокрый снег на голову. Где доказательства, спрашивает г. Скарятин? В истории, г. Скарятин, в характере и тенденциях ксендзо-шляхетских» [16, с. 34].

После этого редактор «Вестника» переходил к главному предмету своего противостояния с «аристократической партией» - вопросу о землевладении, который был производным от вопроса сословного. Полемизируя с «небольшой, но энергической партией» [23] «милютинцев», которые при содействии «виц-мундирных французов» из славянофильской среды [6] занимались национально-демократическими преобразованиями в Польше и Северо-Западном крае, «Весть» не отказывалась от необходимости собственно обрусения западных окраин - настаивая на том, что последнее должно совершаться не бюрократическими методами. При этом было очевидно, что при отказе от последних покупка земель в регионе оказывалась прерогативой крупного дворянства.

По мнению же Говорского, «само правительство дало почувствовать, какому землевладению русскому дает оно преимущество в деле обрусения края - когда постановило раздавать конфискованные и секвестированные земли не целыми имениями, а участками от 400-600 десятин, а для отдачи большого количества земли в одни руки приказало всякий раз испрашивать особое разрешение» [20, с. 10]. Это представлялось редактору «Вестника» безусловно верным: «Много ли обрусит, например, край землевладелец, который приобретет здесь 10-20 000 десятин, сам будет жить в Венеции или Мадрите, а именье и русское дело будут эксплуатировать, положим, хоть его мосци» [20, с. 20].

Редактор «Вестника» отвергал все упреки в антисословном и революционном пафосе, регулярно раздававшиеся со страниц «Вести» в адрес «русской партии»: «...Мы лучше г. Скарятина знаем услуги, оказанные этим сословием отечеству; при всем том никто не может нас заставить воздавать поголовное раболепство неделимым, составляющим это сословие» [20, с. 11]. При этом подчеркивалось, что, поддерживая среднее землевладение перед крупным, «Вестник» также «ратует за права собственности» [20, с. 15]. Зато вполне крамольным представлялся Говорскому скарятинский антибюрократический пафос: «Г. Скарятин слишком уж часто, поголовно и можно сказать, непростительно дерзко относится ко всем чиновникам русским... Чиновнику него синоним и "афериста и голыша” (sic!) и т.п. ...Чиновник есть человек, посвящающий всю свою нравственную деятельность разносторонним пользам своего отечества, есть человек, принадлежащий (у нас) к одному из 14 рангов, имеющих чин, от которого он и получил свое название. Таким образом, в полном объеме этого слова, под идею чиновника подходят все служащие престолу и отечеству, начиная от канцелярского чиновника, до председательствующего в комитете министров, от прапорщика до фельдмаршала. Только повелитель, глава, господин нации выделяется из группы чиновников как слуг, - служащих... Как бы то ни было, только то несомненно, что г. Скарятин наносит самые непростительные оскорбления всей корпорации нравственных деятелей России. Быть может, г. Скарятин понимает часть вместо целого, неделимых вместо корпорации; но мы не имеем никакого основания прибегать к такому нелогичному, хоть и великодушному, толкованию выходок г. Скарятина против чиновников: идеи чиновника он нигде не суживает добавлением к ней понятий или эпитетов вроде: некоторые чиновники, есть чиновники и т.п.» [20, с. 13-14].

В следующем году тема получила дальнейшее развитие. Постоянный автор «Вести», писавший под псевдонимом «Русский», обратил внимание на статью «Киевлянина», которую характеризовал как «ропот на медленный успех обрусения». Возражая главному органу киевских русских националистов, в качестве главной причины он указывал не «пропаганду революционных устремлений и религию поляков», но видел ее «именно в том, что плохо обозначается чужеземным словом пролетарии, и то разве только в смысле, в каком кто-то толковал значение слово пролетариат от слова пролетать». Далее консервативный публицист развивал этот образ: «Босой патриотизм не есть явление новое; он появляется часто в истории всех народов, а гг. босые патриоты всех народов и национальностей везде и всегда действуют почти одинаково, т.е. несут свое нищенство в жертву на алтарь отечества, босиком или, яснее сказать, оборвышами стремятся спасать отечество, дабы в случае успеха приличнее одеться, а буде возможно и разбогатеть» [32].

Приняв столь изысканную аргументацию и на свой счет, Говорский вмешался в дискуссию, не без деланной наивности заявляя, что слово «нищенство» к местному чиновничеству неприменимо: «Мы знаем, что большинство его владеет, независимо от служебного, также честного и законного содержания, и родовыми материальными средствами к жизни» [1, с. 3]. Приведя в качестве примера состав мировых учреждений Минской губернии, редактор «Вестника» далее вопрошал: «А если бы честный и полезный для отчества чиновник жил одним получаемым по службе содержанием, разве честно будет и логично назвать его "нищим оборвышем”? И те личности, которых интересы силится поддержать "Весть”, разве отказываются от казенного по службе содержания и разве легко определить их материальный фонд вне этого содержания?» [1, с. 3]. Предполагая, что далее «клеветник-писатель этой статьи проведет в ней любимую и воспеваемую газетою "Весть” идею, что все благо Западного края в одном водворении здесь богатых и крупных землевладельцев и в замещении всех должностных лиц людьми с независимым состоянием» [1, с. 3], «Вестник» задавался вопросом о причинах отсутствия таковых в регионе: «Быть может, богачи не пожаловали сюда из чувства самосохранения?» [1, с. 4]. В заключение Говорский предлагал: «Не угодно ли автору статьи в обществе редактора газеты "Весть” пожаловать к нам, пожить да всмотреться в занятия наши, хоть, например, по крестьянскому вопросу, поплавать по болотам, поездить по лесам, пожить несколько недель в курной хате, потолковать с крестьянами - увидели бы они тогда, как легки и комфортабельны наши занятия» [1, с. 4].

Однако публицист «Вести» разумно ограничился центром Вильны, а курной хате предпочел тамошнюю немецкую кондитерскую, в которой и обнаружил подлинные европейские ценности: «Я очень люблю заходить к Шпору по многим причинам; во-первых, хороший кофе и отличное пирожное, потом - уютность, тишина и чистота, наконец - сам почтенный содержатель, почтенный и благонамеренный немец, - все это производит на усталую душу успокоительное действие. <...> Истинный кейф - и где же? В швабской кондитерской, которая существует в центре "нашей древлеправославной и полякующей Вильны”, где кипит патриотическая деятельность, где разит "Вестником Западной России”, где потомок Свидригайлы какой-то Кивайло [намек на исторические публикации «Вестника» - А./С.]... да что и говорить, разве это не странно? Странно, но очень понятно. Как честный и благородный немец, "у которого в Швабии свой король есть”, герр Шпор стоит на нейтральной почве, потому у него вся обстановка, столы, стулья, рюмки, плюшки и селедка с луком, - все дышит нейтральностию, и Боже! - как же я люблю за это герра Шпора и как уважаю!» [31]. Рюмкам и плюшкам почтенного немца противопоставлялись «фальшь и пустота патриотического рвения» К.А. Говорского, чей журнал характеризовался как «беспорядочный, никому не нужный, бестолковый и безграмотный набор какой-то макулатуры» (под которой подразумевались «необработанные» исторические источники), существующий «только побирательством из других журналов и газет» [31].

Ответу на это послание редакция «Вестника» посвятила сразу две публикации. В первой - редакционном предисловии - перечислялись все заслуги журнала, первым выступившего против еще только намечавшегося польского мятежа. Там же давалась ссылка на авторитет М.Н. Муравьева, высоко оценившего деятельность Говорского и пригласившего его в Вильну. В заключение гордо указывалось, что печатаемые в журнале исторические «документы и акты - не мертвый материал, это еще несомненнее: они - и уроки для настоящего, и точка опоры для исторической истины, и завет наших предков, и права наши на владение нашим достоянием» [25, с. 10].

Продолжалась полемика с вынесенными из кондитерской Шпора суждениями и в следующей статье, принадлежавшей перу И.Г. Кулжинского. Почтенный защитник классицизма пытался воззвать к законам формальной логики: «Во имя здравого смысла, просим вас сказать нам: каким образом кипящая в Вильне патриотическая деятельность и издающийся в ней "Вестник Западной России” могли бы воспрепятствовать тому, чтобы в кондитерской Шпора не было хорошего кофе, отличного пирожного, тишины и чистоты? Какое отношение, какая связь между патриотическою деятельностью Вильны и между кофеем и пирожным Шпора, между тишиною и чистотой кондитерской его и - между "Вестником Западной России”??» [11, с. 14]. Впрочем, далее сам публицист заключал, что проблема была скорее в приоритетах: «По вашему прорывающемуся наружу убеждению, пустяками занимаются те люди, которые желали бы, чтоб "издревле православная Вильна” не была ополячиваема. По-вашему, пусть она будет себе какая угодно, лишь бы в кондитерской Шпора был хороший кофе и хорошее пирожное?..» [11, с. 15].

В дальнейшем «Вестник» писал о «Вести» уже не как об органе «аристократической партии», но как о газете, отстаивающей исключительно польские интересы: «Мы оставляем в стороне намерения и теории барской газеты, касающиеся интересов северо-восточной России как потому, что это не наше дело, так и потому, что эта газета почти забыла свой общерусский характер и из газеты барской преобразилась, чуть ли не исключительно, в газету панскую, в покровительницу угнетенного в крае полонизма» [9, с. 21]. При этом «адвокатуру» «Вестью» польского дворянства журнал объяснял финансовыми интересами: «Если польские землевладельцы одной Волынской губернии выписывали в прошлом году этой газеты около 500 экземпляров; то все девять западных губерний составляли контингент друзей "Вести” около 5000, которые, несмотря на плач "Вести” о нищете своих клиентов, платили дань своему адвокату в количестве около 50,000. А так как эти клиенты не ограничиваются одними девятью западными губерниями, а рассыпаны по всем десяти губерниям бывшего царства польского и отчасти по всей России, то мы затрудняемся определить подлинную цифру бюджета "Вести”, так выгодно ведущей свою адвокатуру» [9, с. 22].

Вновь возвращаясь к постоянной для «Вести» теме сбора, которым были обложены польские землевладельцы (консервативная газета считала его мерой, подрывающей экономику края), «Вестник» подчеркивал, что эта мера носит одновременно и финансовый, и политический характер: «Западный край, состоя в исключительном положении, требует и особых расходов, так сказать, двойного, в сравнении с другими местностями, бюджета, на удовлетворение двойных его нужд. В этом крае, как окраине России, как воротах в Россию, как в области, умиротворенной только снаружи, - необходимо содержать относительно большую армию. Чиновники края, большинство которых прибыло сюда из внутренних губерний для возмещения людей, служивших большею частию по инструкции "Польского катехизиса”, естественным образом вовлекли правительство в экстренные расходы на их переселение, обзаведение, усиление их контингента и средств, гарантирующих безбедное их существование в стране чужой, малопроизводительной и потому страдающей дороговизною жизненных потребностей. В течении веков систематически угнетаемое и подавляемое, родное краю православие требовало усиленных средств к его поднятию. <...> Вопиющая необходимость заменить польскую в крае интеллигенцию русскою вызвала правительство на весьма значительные расходы, каких потребовало открытие множества новых и реформа прежних народных училищ, со всеми соприкосновенными к этой мере обстоятельствами» [9, с. 28-29]. Тем же польским помещикам, которым все это казалось разорительным, предлагалось следующее: «Вместо того, чтобы продавать вещи заветные и необходимые, расставаться с фамильными портретами, имеющими такую условную ценность и такое огромное значение для панского гонора, и что то же - вместо того, чтобы заниматься ощипываньем листиков на дереве злополучия, - отчего бы не вырвать с корнем самого дерева,- не продать то есть самого имения, или не променять его на равноценное имение во внутренних губерниях?» [9, с. 31].

Смена власти в Северо-Западном крае и приезд туда А.Л. Потапова были с восторгом встречены «Вестью», надеявшейся на окончательный разгром «кружка русификаторов», «девизом которого было изречение: "дать крестьянам побольше помещичьей земли и притом подешевле”». «Русский» подчеркивал в своей корреспонденции: «Мы - местные русские помещики - возлагаем все наши надежды и упования на нового начальника, полагая, что он найдет возможным и полезным отправить наших деятелей обратно на службу во флот и в семинарии, в пехоту и кавалерию и в полицейские управления» [33]. Впрочем, звезда самой «Вести» к этому времени уже закатывалась: в ходе полемики с М.Н. Катковым она - вопреки утверждениям Говорского о мощной поддержке польского дворянства -теряла подписчиков и авторитет. Однако на смену ей пришло созданное А.К. Киркором и Н.Н. Юматовым «Новое время».

Ни бывший соредактор «Вести» Юматов, ни польский просветитель Киркор не имели оснований сочувствовать «русификаторам». Последних в этот период нередко (и, разумеется, ошибочно) называли клерикалами - из-за того, что глава их кружка, И.П. Корнилов вслед за славянофилами отождествлял русскость с православием. Последнее служило поводом для периодических столкновений с М.Н. Катковым, в свою очередь стремившегося разделить национальность и религию. Этим противоречием воспользовалось «Новое время», перепечатав из «Московских ведомостей» статью, направленную против руководства Виленского учебного округа и сообщавшую об уменьшении числа православных учеников в местных школах и «вредного действия» его политики. Впрочем, обвинение, предъявленное «клерикалам», в другом контексте сошло бы за попытку их оправдать: «Наша клерикальная партия, ратующая за обрусение, с которым она неразрывно связывает и переход местных уроженцев в православие, забывает, как трудно, как даже невозможно и физически и нравственно, чтобы современное поколение вдруг отказалось от всего, что оно усвоило в течение всей своей жизни, отказалось от своей веры и перестало называть себя поляками... Дело в том, что народ не может переродиться, переобразоваться вдруг; для этого нужно время, необходимо глубокое убеждение, что новая цивилизация выше той, которая была доселе усвоена; нужно уменье и постепенность действий. Одним словом, подобные перерождения могут совершаться только с течением времени, в будущих поколениях». Тем не менее сравнение с временами М.Н. Муравьева выглядело и в самом деле не в пользу его эпигонов: «Граф М.Н. Муравьев, владея громадными средствами и понимая всю важность подобных мер, сильно подвинул дело народного образования. Всякому, кто желал, дозволялось открыть школу без всяких стеснений формальностями; <...> приходские священники, даже семейства их, отставные грамотные солдаты и много частных лиц, устраивали школы, старались залучать как можно более учащихся. Последних считали уже десятками тысяч. Крестьяне вполне доверяли этим лицам и охотно посылали своих детей в школу. К несчастью, все это недолго продолжалось... Формалистика, непонимание народного духа и быта крестьян, стеснения всякого рода и, главное, грубость, безнравственность многих из наставников, беспечность ревизоров, произвели то, что число школ значительно уменьшилось и тысячи воспитывающихся оставили школы» [24].

На страницах «Вестника» «Новому времени» отвечал автор, писавший под псевдонимом «Зуботычкин». Обвинив газету в клевете на «русских деятелей» [8, с. 11] и поставив под сомнение другой тезис «Нового времени» - о необходимости для России автономной Польши как барьера против угрожающей стране германизации, анонимный публицист переходил к ответным обвинениям: «Если мы, достаточно ознакомившись с образом мыслей "Нового времени”, внимательно просмотрим все вышедшие его нумера, то увидим, что оно особенное гостеприимство оказывает корреспонденциям из Западного края, особенно одному (кажется) известному нам корреспонденту из Гродны. Эти корреспонденции о чем только не уведомляют своих читателей! Если верить им, то в Ковне нищета и голод достигли таких громадных размеров, что жители его целыми семействам вымирают, бросаются в Неман (№ 40); в Вильне днем на улицах режут из-за голода (№ 19), между тем, русские чиновники давят своими рысаками по улицам Вильны стариков, женщин (№ 8); бедным полякам причиняют всевозможные преследования; бьют их на улицах публично за польский язык (№ 28); даже жидов усердные "русификаторы” колотят Бог весть за что (№ 52) и берут с них штраф за еврейский язык (№ 43)!...» [8, с. 22]. Все эти претензии автор объяснял только одним: «Внимательно просмотрев все обвинения, взводимые польскою партиею на местных деятелей и все официальные опровержения этих обвинений, мы положительно можем сказать, что не блаженные глумятся над поляками, не юродивые [«блаженными» и «юродивыми» «Весть» и «Новое время» называли публицистов «русского направления» - А/С] оскорбляют их напрасно и бесцельно, не они позорят и ругаются над тем, что для поляков священно и дорого, а сами же поляки, глумятся и ругаются над нами, называя нас сапожниками, пирожниками, блаженными, юродивыми, ханжами, самодурами и др. эпитетами с целию компрометировать здешних русских деятелей пред высшею администрацией) и общественным мнением России, - заменить их как негодных, во избежание пролетариата, поляками; даже в обществе здешних русских землевладельцев поселить элемент сочувственный полякам, укоренить в России ложную мысль, что для ее спасения от грозного Drang nach Osten полезно возрождение Польши при "восходе животворящего солнца с Востока”. Вот для чего на нас взводят целые горы обвинений. Не мы оскорбляем, не мы позорим, но нас поляки оскорбляют своею интригою и дерзостию, так резко бросающеюся в глаза» [8, с. 25].

Тезис об угрозе германизации получил развитие через номер, когда тот же автор отвечал на замечание «Нового времени» о вреде обеих - русской и польской - «крайних» партий, работавших, по мнению Юматова, во вред России и в интересах Пруссии. Публицист «Вестника» отказывался верить в возможность германизации региона, отдаленного от Пруссии и окруженного «густою массою коренного русского населения, как новгородцы, псковичи и русские литовцы»: «...германизация так ничтожна, что она должна совсем исчезнуть от тех средств, которые предприняты уже правительством. Русское образование, русские народные школы и дарование господства русскому языку - пока и довольно. Время и действие этого лекарства покажут, нужно ли будет еще что предпринять или вполне достаточно и этого для произведения реакции и уничтожения зародыша болезни» [7, с. 13]. Обращая же свое внимание на юг, автор утверждал: «Самое лучшее средство, которое отлично подействует против непрошеного пангерманизма, это скорейшее и коренное слияние Польши с Россиею. Тогда, чрез подобный барьер, будет труднее перешагнуть такому исполину, каков, по уверению "Нового времени”, грозный Drang nach Osten. Да и России будет тогда безопаснее и спокойнее, чем за спиною такой вероломной союзницы, какова Польша. Произвести этот маневр можно при помощи того же самого рецепта, который одобрен г. Юматовым для остзейского края. Русское образование, русские школы, откуда юношество и будущие поляки будут выходит со свежими головами, не отуманенными иезуитскою схоластикою, и разумным понятием относительно порядка вещей, господство

русского языка и русское судопроизводство, - вот главные ингредиенты лекарства для получения желанного результата. Как смешны и неуместны протоколы губернских правлений Риги и Ревеля на немецком языке, также точно смешны и неуместны они в Кельце или Радоме на польском языке, точно также смешно и решение дел в губернском правлении Радома по кодексу Наполеона и польскому статуту» [7, с. 13].

К концу 1860-х годов противостояние «Вестника Западной России» с «Вестью» и «Новым временем» себя исчерпало. Постепенный отход новой администрации Северо-Западного края от «системы Муравьева», а польского вопроса - на второй план, все менее способствовал полемическому задору редактора журнала. Еще менее последний был свойствен Ивану Эремичу, занявшему этот пост после «болезни сердца, расстройства умственных способностей и выезда в Петербург г. Говорского» [30, л. 17]. Поэтому на очередной выпад «Нового времени» в адрес своего издания он отвечал почти примирительно: «Пути наши так розны, что мы можем встречаться только на перекрестках, и чем скорее и невозвратнее уничтожится возможность таких встреч, тем более мы должны быть благодарны услуге счастливого случая. Конечно, "Новому времени” слишком больно, что вместе с тяжким недугом бывшего издателя "Вестника Западной России” это издание не прекратилось, но к чему ругаться, когда ненависть "Нового времени” к "Вестнику Западной России” и без того известна всем - и нашим, и вашим?» [21, с. 46].

На протяжении всей своей недолгой истории «Вестник Западной России» последовательно противостоял как революционной, так и сословно-аристократической пропаганде, которые представлялись его редакции продолжением пропаганды польской. Тот факт, что с установлением в Вильне власти А.Л. Потапова журнал не переменил этого направления, свидетельствует о том, что К.А. Говорский, несмотря на определенную конъюнктур-ность и отнюдь не безусловную порядочность, все же являлся человеком убежденным. Однако региональная ограниченность проблематики журнала не давала ему возможности отрефлексировать сущностную близость революционного и реакционного начал. Вполне удалось это сделать Ю.Ф. Самарину и И.С. Аксакову - к консервативно-демократическим воззрениям которых в целом примыкал и зарождавшийся в публицистике «Вестника Западной России» западнорусизм.

Котов Александр Эдуардович,
доктор исторических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета.

Тетради по консерватизму: Альманах. – № 2.  2020.

 

Литература

1.  А...в М. Чиновники Западной России «Вести» И Вестник Западной России. 1867. № 7. Отд. III. С. 1-9.

 2.  Взгляд Вольтера на восточную церковь в сравнении ее с римскою, и о гонениях за веру в Польше И Вестник Юго-Западной и Западной России. 1864. № 1 (июль). Отд. II. С. 77-95.

 3. Гэрошковский А. Ворона в соколиных перьях И Вестник Юго-Западной и Западной России. 1863. № 1. Приложение. С. 1-23.

 4. Два-три слова о сочувствии патриотическим движениям и притязаниям поляков И Вестник Юго-Западной и Западной России. 1862. № 11. Отд. IV. С. 119-138.

 5. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М.: НЛО, 2010.

 6. Желательно или нежелательно усиливать демократизацию России? И Весть. 1865. № 6. 23 сентября.

 7.  З...кин А. Новое время не стареется И Вестник Западной России. 1868. № 7. Отд. III. С. 1-15.

 8. Зуботычкин А. «Новое время» И Вестник Западной России. 1868. № 5. Отд. III. С. 9-25.

 9.  Инсинуации «Вести» И Вестник Западной России. 1868. № 2. Отд. III. С. 21-36.

 10. К-ий И.[Кулжинский И.Г.] Александр Герцен, он же Искандер И Вестник Юго-Западной и Западной России. 1862. № 12. Отд. IV. С. 226-231.

 11. К-ий И.Г. [Кулжинский И.Г.] Ответ «Русскому» корреспонденту газеты «Весть» И Вестник Западной России. 1868. № 1. Отд. III. С. 13-19.

 12. Котов А.Э. Польский вопрос на страницах «Вестника Юго-Западной и Западной России» (1862-1864 годы) И Научный диалог. 2019. № 8. С. 258-272.

 13. Котов А.Э. «Нравственный Кавказ» И.П. Корнилова И Российская история. 2018. № 5. С. 46-59.

 14. Котов А.Э. «Народность» и «сословность»: два полюса русского консерватизма И Христианское чтение. 2017. № 2. С. 288-306.

 15. Котов А.Э. Михаил Юзефович - идеолог русского политического предмодерна И Вопросы истории. 2018. № 6. С. 105-121.

 16. Недоразумение И ВЗР. 1866. № 5. Отд. III. С. 39-48.

 17. Несколько соображений, вызываемых современным положением западной России И Вестник Западной России. 1869. № 3. Отд. III. С. 25-39.

 18. Несколько соображений, вызываемых современным положением - западной России (окончание) И Вестник Западной России. 1869. № 5. Отд. III. С. 9-20.

 19. ОР РНБ. Ф. 377. Ед. 597.

 20. Ответ г. Скарятину И Вестник Западной России.1866. № 11. Отд. III. С. 1-20.

 21. Панская деликатность И Вестник Западной России. 1870. № 3. Отд. III. С. 45-46.

 22. Передовая статья И Весть. 1863. № 12. 27 октября.

 23. Передовая статья И Весть. 1866. № 45. 13 июня.

 24. Передовая статья И Новое время. 1868. № 26. 6 февраля.

 25. По поводу вынесенных из кондитерской впечатлений И Вестник Западной России. 1868. № 1. Отд. III. С. 1-12.

 26. Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т. 4: Белоруссия и Сибирь. СПб., 1892.

 27. Ратч В.Ф. Польская эмиграция до и во время последнего мятежа. 1831-1863 гг. И Вестник Западной России. 1866. № 8. Отд. II. С. 45-129.

 28. Ратч В.Ф. Польская эмиграция до и во время последнего мятежа. 1831-1863 гг. И Вестник Западной России. 1866. №9. Отд. II. С. 141-158.

 29. Ратч В.Ф. Польская эмиграция до и во время последнего мятежа. 1831-1863 гг. И Вестник Западной России. 1866. № 11. Отд. II.С. 110-131.

 30. РГИА. Ф. 776. Оп. 4. Ед. 300.

 31. Русский. Вильно (из письма к редактору) И Весть.1867. № 144. 15 декабря.

 32. Русский. Из Западного края И Весть. 1867. № 73.28 июня.

 33. Русский. Из Минской губернии И Весть. 1868. № 38.29 марта.

 34. Сакович П.М. Наши домашние дела И Вестник Юго-Западной и Западной России. 1863. № 2. Отд. IV. С. 217-228.

 35. Самарин Ю.Ф. О политическом идеале газеты «Весть» / Ю.Ф. Самарин И Сочинения. Т. 9: Окраины России. М.: Типогр. А.И. Мамонтова, 1898. С. 456-485.

 36. Цьвікевіч А. «Западно-руссизм»: Нарысы з гісторыі грамадзкай мысьлі на Беларусі у XIX I пачаткуХХ в. Мн.: Навука і тэхніка, 1993. 352 с.

 37. Юзефович М.В. Что такое шляхта И Вестник Западной России. 1865. № 4. Отд. IV. С. 172-178.