Василий Васильевич Розанов

Прошлое и настоящее Западной Руси волновало умы не только уроженцев этого края. Ситуация в Западном крае не раз становилась темой размышлений видных русских консервативных публицистов. Для них не были секретом притязания поляков на этот регион. Используя современную терминологию, территории нынешних Белоруссии и правобережной Украины были частью двух «идеальных отечеств»¹. Западный край входил в «идеальное отечество» польского национализма, стремившегося к восстановлению Речи Посполитой в границах 1772 года. Представители русской националистической мысли с этим были категорически не согласны, считая эти территории неотъемлемой частью Русской земли, и апеллировали к факту вхождения этих земель в Древнерусское государство, а также к этническому, религиозному и культурному родству восточных славян. Ситуация осложнялась тем, что, как отметил Л.Е. Горизонтов, «концепции "большого русского народа” (великороссы - малороссы - белорусы) противостояла почти зеркальная польская конструкция (поляки - литвины - русины)» [5, с. 7]. По мнению польского исследователя X. Глембоцкого, спор о принадлежности Западного края имел решающее значение для отношения российской общественности к полякам [22, s. 207].

На наш взгляд, представляется интересной исследовательской задачей попытка проанализировать воззрения на спорный регион незаурядного и противоречивого философа, публициста, представителя русской националистической мысли Василия Васильевича Розанова (1856-1919). Как справедливо отмечает О.Е. Пучнина: «Творчество Розанова примечательно тем, что, хотя в основной своей массе оно представляет собой публицистические произведения - небольшие статьи, легковесные, злободневные, почти "скользящие” по поверхности проблемы и не претендующие на фундаментальные интеллектуальные искания, в которых он тем не менее обнаруживает удивительную глубину понимания, психологию и суть вещей» [11, с. 95]. Статьи, посвященные Западной Руси, публиковались им на всем протяжении довоенного периода его творчества, во время его писательского расцвета (1897-1914). По нашему мнению, цитата, помещенная в заглавие статьи, свидетельствует о его искреннем интересе к событиям на западной окраине империи [18, с. 209].

Одна из первых статей Розанова о Западном крае была посвящена личности усмирителя польского восстания 1863-1864 годов в Северо-Западном крае - Виленскому генерал-губернатору в 1863-1865 годах М.Н. Муравьеву-Виленскому (1796-1866). Тема была актуальной, так как в Вильно (современный Вильнюс) планировали открыть памятник Муравьеву. Розанов внес свою лепту в общественное обсуждение этого незаурядного государственного деятеля Российской империи. Как признавался публицист, первоначально он был убежден в реальности образа жестокого усмирителя восстания, ведь в тот момент времени без насилия нельзя было обойтись: «Однако я был уверен, что "грозный” диктатор был действительно "грозен”; что в пору суровую, в момент критический - он был жесток. Ни на минуту мне не приходила мысль внутренне осудить его за это: высланный государем и народом отразить нападение на государство мятежных провинций, он и должен был поступить с ними как укротитель, смиритель, как больно бьющий бич» [12, с. 483].

Действия власти, как заявлял Розанов, были для него абсолютно оправданы: «В "правах” России смирять я также не сомневался, зная несколько историю: ведь Польша собственно не была разделена, насилия никакого ей не было сделано» [12, с. 83]. В разделе Речи Посполитой никакой пресловутой «вины России перед Польшей» (выражение А.И. Герцена) публицист не видел: «Она [Речь Посполитая - Д.Т.] расселась по швам, раздевалилась [таку В.В. Розанова Д.Т.] ранее; стропила полезли в одну сторону, стены подались в другую, печи рухнули; для людей она сделалась опасным, негреющим, небезопасным, невозможным [здесь и далее курсив В. В. Розанова -Д. Т.] жилищем; и когда камни рушащейся храмины покатились к ногам соседей, - каждый из них, имевший свой крепкий дом, пришел и взял только строительный материал для своих поделок, и, кстати, из милосердия дал приют у себя и оставшемуся бездомным населению» [12, с. 483-484].

Размышляя над образом Муравьева, Розанов делился с читателями своими сомнениями по поводу реальной жестокости последнего: «Меня удивляла молва о жестокости его, столь твердая в самом русском обществе. Он был суров, груб', был беспощаден в требовательности; был крут в мерах, как капитан корабля среди взбунтовавшихся матросов» [12, с. 484]. Публицист спрашивал себя и других: «Но "жесток”, то есть жаден к чужим страданиям? находивший в них удовольствие?..» [12, с. 484]. Розанов отвечал отрицательно на свой, обращенный к читателю, вопрос: «Он не мог быть жестоким уже потому, что был мужествен. Жестокость есть черта женственных натур, натур слабых и боязливых, сантиментальных и фантастических. По закону связности психологической, в Муравьеве-Виленском эта черта не совмещалась со всеми другими, и притом хорошо засвидетельственными» [12, с. 484].

Розанов не сомневался, что Муравьев лишь в целях пропаганды создавал свой образ жестокого усмирителя: «Молва о его казнях и жестокости - преувеличена и лжива. Он знал поляков, их робкий, пугающийся дух. Цифра казненных им мятежников официально известна и изумительно мала; но он всякую казнь производил шумно и демонстративно, чтобы подействовать на воображение поляков и сберечь от опасных искушений всех между ними колеблющихся» [14, с. 554]. Действительно, как утверждают современные исследователи, М.Н. Муравьев-Виленский в целях воздействия на умы местного польского населения занимался «черным самопиаром» [подробнее см. 4, 6, 7].

Для публициста было несомненно, что Муравьев достоин возведения ему памятника, ведь: «...он [Муравьев -Д.Т.] продолжал политику великой императрицы [Екатерины II-Д.Т.], когда гордо отверг польско-католические притязания на эти издревле русские земли, охваченные дерзким мятежом» [14, с. 553-554]. В целом же Розанов подчеркивал историческую заслугу Муравьева-Виленского перед империей: «Едва ли, в далеком потомстве, не придется признать его не только лучшим практическим выразителем за этот век русского исторического credo, но и для самих поляков суровым, очень суровым дядькой, который многое для них спас, научив их самому важном в их положении, уменью - повиноваться, сдерживать себя, не распускаться. Злыми гениями Польши были и останутся те, которые действовали обратно» [12, с. 485].

Публицист не обошел своим вниманием вопрос о предоставлении нескольким белорусским губерниям (Витебская, Минская, Могилевская) земского самоуправления по Положению 1890 года. В этих губерниях, помимо белорусов, проживали также поляки и евреи, что могло, как полагал Розанов, привести к этническим конфликтам в органах местного самоуправления: «С общегосударственной точки зрения важно, чтобы эти учреждения не стали возбудителем или не сделались почвою для развития племенной и религиозной розни» [13, с. 504]. Публицист вполне здраво рассуждал, что в приоритете должны быть интересы русского населения региона: «Нет вопроса о желании инородческому и иноверному населению этих губерний всякого собственного блага, если оно не понимается им, как ущерб или оскорбление коренному великорусскому племени. При введении самоуправления в них, в высшей степени важно соблюсти, чтобы ни к чему подобному не могло быть дано ни повода, ни самых условий почвы» [13, с. 504].

Розанов обоснованно переживал за участь русского и белорусского крестьянского населения в органах самоуправления, ведь у них не было никакого опыта участия в них, несмотря на свое подавляющее большинство в регионе: «Великорусы и белорусы являются там в меньшинстве и, причем это меньшинство, если и велико численностью, то еще не вполне окрепло морально, особенно для постоянной борьбы; всякому известно, как не только в законодательстве нашем, но и в правах населения нашего лежит соблюсти, оберечь всякое меньшинство, всякого слабого - заброшенного к нам судьбою» [13, с. 504]. Чего не скажешь о местных поляках и евреях: «Этот дух особенного милосердия воспитан был в нас православною церковью, и, к сожалению, не таков был исторический дух католицизма и еврейского кагала» [13, с. 504].

Публицист предлагал меры, способные не дать в обиду русское население региона: «Очень простая мера, чтобы единогласный протест русских по племени и вероисповеданию членов думы ли, земского собрания, мог бы один предупредить всякие конфликты» [13, с. 504]. Он успокаивал тех, кто считал, что подобные меры приведут к угнетению нерусского населения: «Не было примера и напрасно такового ожидать, чтобы русские по племени и вере стали когда-нибудь и где-нибудь нападающими. Не этому учила нас церковь, не в этом духе воспитывала нас история. Но дать защиту против этого необходимо русским, как бы они ни были малы в числе среди населения, так часто возбуждавшегося нападать» [13, с. 504].

Розанов не забывал о местном православном духовенстве: «Наконец, в тех же видах, мы думаем, что православному духовенству должна быть дана более деятельная и высокая роль в самоуправлении северо-западных местностей, нежели то мизерное участие, едва ли даже не совершенное исключение, каковое оно несет, необъяснимо почему, во всей остальной России» [13, с. 504-505]. По его мнению, указанные им меры смогут обеспечить права местного русского населения: «Это так немного желать, чтобы на протяжении всей России русский, т.е. великорус, белорус и малоросс чувствовали себя не на чужбине, а дома» [13, с. 505]. Розанов утверждал, что: «Высказанное нами желание могло бы предупредить именно всякую роющуюся интригу, которая захотела бы опереться на принцип "большинства голосов”. Для польско-еврейских местностей, испытавших в золотую пору шляхетства даже единоличное "не позволям” ², нами предлагаемая мера не могла бы показаться ни новою, ни оскорбляющею» [13, с. 505].

Следующий всплеск интереса В.В. Розанова к Западному краю относился к 1905— 1906 годам. Публицист приветствовал указ Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 года [15, с. 562]. Согласно указу, лица старше 14 лет могли поменять исповедание, включая выход из Российской Православной Церкви [8, с. 374]. Этот указ спровоцировал массовый переход православной паствы в католицизм на территории Северо-Западного края, белорусских губерний и «Холмщины» (юго-восточная часть современной республики Польши, до 1946 года населенная преимущественно украинцами). Подавляющая часть из сменивших конфессию в 1905 году в 60-х годах XIX века исповедовала католицизм (СЗК, белорусские губернии) либо в 70-х годах того же столетия была униатами («Холмщина»),

Для Розанова было очевидно наличие в Российской Православной Церкви большого количества «фиктивных» православных, удерживаемых в ней только силой закона, не разрешавшего ранее выход из православия: «Сколько бы живой человек, какой-нибудь федосеевец, ни говорил, что он "не православный”, или литовец и белорус, ни кричал, что он католик или униат, - делалась простая справка, как были "записаны” его родители, часто 30-40 лет назад и под давлением специальных "временных мер”, - и "по справке” этой писался "православным” человек, ни разу в православном храме не бывавший и, словом, вовсе не православный. Все текло "по документам” и ничего - по живому состоянию души» [15, с. 563].

По мнению публициста, из-за этого происходили человеческие трагедии, порожденные административной практикой 1840-1860-х годов, когда происходила ликвидация Греко-католической (униатской) церкви в Западном крае (1839), и совершались массовые переходы белорусов-католиков в православие в 1860-х годах: «И вот вступал человек на службу, по документу "православный”, в действительности никогда им не бывший. Начинались требования, чтобы он ходил на исповедь и к причащению в православный храм, крестил детей в православие, когда ни он, ни родители его никогда православными не были, а только родители или деды под влиянием застращивания какого-нибудь Собакевича 40-60-х годов дали почти немое согласие на занос их в "православные вероисповедные росписи”, или даже и согласия не давали, а только в страхе промолчали на опрос, уже и содержащий в себе и ответ: "Так мы вас запишем в православные? Не опротестовываете?” И илоты не "протестовали”» [15, с. 563].

Розанов подчеркивал, что администрация относилась в вероисповедном вопросе к крестьянам исключительно как к объекту управления, а не как к личностям: «Не забудем, что эти "воссоединения с православием” совершились еще в крепостную эпоху и что "души”, так и этак "зарегистровываемые” [так у Розанова -Д. Г.], были крестьянские, крепостные, были "холопские” души» [15, с. 563]. Публицист демонстрировал читателю свое «интеллигентское» отношение к религии как глубоко внутреннему делу человеческой души: «"Веры” никакой, собственно, не было, было "казенное состояние” в таком-то "графике вер”. Не было "веры” как личного, своего, как внутреннего убеждения» [15, с. 563]. Считаем необходимым отметить, что в современной историографии вопроса о добровольности/ принудительности вышеописанных переходов из униатства/католичества в православие не сложилось какого-либо консенсуса, и, скорее всего, он не достижим в силу слабости базы источников [подробнее см. 3, 7].

Вскоре, однако, радость Василия Васильевича от указа «Об укреплении начал веротерпимости» прошла, так как он привел не только к массовому отпадению от православия, как нами указывалось выше, но и к вспышке межрелигиозной борьбы на западных окраинах империи: «Мы отнеслись к этой реформе с большим сочувствием. Но на практике эта реформа поставила господствующую православную церковь в подчиненное положение католичеству, и притом на такой окраине, как Царство Польское. Почему же на практике эта реформа выявила нежелательные явления?» [16, с. 602]. Опять-таки в историографии существуют диаметрально противоположные суждения о добровольности/принудительности перехода из православия в католицизм в годы Первой русской революции [подробнее см. 1; 2, с. 50, 52; 3, с. 317; 8, с. 375]. Перед Розановым возник классический русский вопрос: «Кто виноват?». Ответ был найден быстро. Виновником оказалась бюрократия: «Да просто потому, что она написана в кабинете, по бумажным справкам, никого не спрашивая, ни поляков, ни русских, и не подвергая публичному обсуждению такой большой вопрос» [16, с. 602].

Публицисту сообщали, что называется, с мест о ситуации в регионе: «Вчерашняя наша корреспонденция из Холма: "Католическая агитация” - рисует очень печальную картину. Мы знаем, что русская администрация поступала не лучше, когда действовала принуждением относительно униатов. Католики воспроизводят своими действиями подобные же действия русской администрации, когда она не считалась с вопросом о свободе вероисповедания» [16, с. 602]. Розанов подчеркивал свою мысль о негативных последствиях административного произвола: «И то и другое - плод полной мертвенности народных и общественных сил, народного и общественного разума и совести и полного хозяйничанья самоуверенного чиновного элемента в недрах души человеческой, в быте городском, сельском и деревенском» [16, с. 602].

Досталось и местным православным, которых Розанов обвинял в лицемерии и в «готтентотской морали»: «Жалобы корреспондента мы принимаем условно: отчего он не кричал, не жаловался, ну хоть в других более мягких терминах, когда "бывших униатов” записывали в "православные” несмотря на их протесты, и отнимали у них католический костел и службу, когда они хотели по древнему посещать их?» [16, с. 602]. В итоге все накопленное католиками недовольство прорвалось и обрушилось на православных: «Теперь он кричит, когда картина внезапно изменилась, и по участию толпы народной видно, что сам народ здесь в точности много претерпевал в делах веры: и не кричать ему нельзя, ибо картина, им рисуемая, представляет полное безобразие и как государственное явление, и как религиозное явление, и как просто факт этнографического быта» [16, с. 602].

Предлагаемое православной общественностью привлечение административного ресурса для обеспечения интересов Православной Церкви Розанов категорически отметал: «Вопросов, мучительно и страшно поднимаемых корреспонденциею, вовсе никак нельзя решить (как надеется корреспондент) в порядке бюрократическом: "позвать урядника и укротить католиков”: ведь это только дожидаться послезавтрашнего дня, когда, может быть, будет еще хуже, мучительнее и опаснее, чем на что он жалуется сегодня» [16, с. 603]. По его мнению, было только одно решение проблемы: «И только общественное, став у кормила законодательства и администрации, по крайней мере, получив влияние на них, может дать одной и другой стороне обещания, которым обе они поверят, дать спорящим и ненавидящим советы и указания, которые они примут как что-то старшее и однородное» [16, с. 603-604]. Василий Васильевич идеалистически полагал, что: «Только в свободе и после свободы мы получаем себе настоящее "отечество” в нравственном его значении, то есть мы получаем что-то старшее и более зрелое над собою, что стоит как нравственный авторитет, а не как юридический авторитет над единичными умами и душами, над православными и католиками» [16, с. 604].

На наш взгляд, к этому сюжету публицистики Розанова вполне применима характеристика отношения Розанова к К.П. Победоносцеву в годы революции 1905-1906 годов, данная А.Ю. Полуновым: «Подхваченный общим критическим настроем общества, литератор предъявлял сановнику в эти годы претензии, связанные не только с его деятельностью, но и с грехами всего "старого порядка” в целом. Многие из этих претензий звучали вполне в духе лозунгов либеральной оппозиции, а главное требование оппозиции (созыв представительства) представлялось ключом к решению многих, если не всех общественных проблем» [10, с. 124]. Достаточно заменить «сановник» на «бюрократия», и мы получим сконцентрированное суждение В.В. Розанова о причинах и возможном решении этого религиозного конфликта.

По мнению публициста, столичная бюрократия была виновна в затягивании решения «Холмского вопроса» то есть проекта выделения из Привислинского края юго-восточных уездов, населенных православными (а также униатами и католиками) украинцами, и образования из этих уездов новой губернии: «Самая печальная медлительность и самая печальная нерешительность петербургских сфер, не чувствующих остроты и болезненности провинциальных нужд, связана с этим скорбным вопросом о 300 000 русских и православных людей, населяющих Холмщину, и которые тают с каждым днем под напором польско-католической пропаганды» [17, с. 193]. Региональная власть в лице варшавских генерал-губернаторов, по мнению Розанова, из чувства административного эгоизма не хотела передавать эти территории под контроль столичной бюрократии: «Мнения двигались туда и сюда, так же энергично вперед, как и энергично назад; бумага исписывалась, люди старались, но мертвая точка не сдвинулась с места, собственно, по тому же внутреннему основанию, что варшавские генерал-губернаторы, вероятно предполагая всю Россию ненадзорною, не хотели выпустить из-под личного своего рачительного надзора эти частицы русского уголка, неосторожно заплетенного в административное управление компактного Царства Польского - католического, сплоченного, фанатичного в каждом своем уголке и имеющего тысячи незаметных культурных средств, недосягаемых ни для какого надзора, давить и, наконец, раздавить этих православных мужиков и попов в мощных объятиях своего распаленного национализма» [17, с. 193].

Примечательно, что Розанов, будучи критиком бюрократии и административного произвола, полагал, что, проведя административную границу между Холмской Русью и остальным Привислинским краем, можно будет спасти православных от польского, католического фанатизма: «Дело идет о выделении некоторых русских уездов с русским и православным населением, Люблинской и Седлецкой губерний (так называемая Холмская Русь), в самостоятельную административную единицу, которая присоединилась бы к рядовым губерниям Империи, в то же время оторвавшись от неосторожной и неестественной связи с инородным и иноверным польским краем, с которым мы их торопливо и непредусмотрительно соединили в отдаленную пору еще разделов Польши и административного образования нового края» [17, с. 194].

Требуя от власти решительных мер, публицист ссылался на чувства общественного мнения, но не призывал к действиям в этом вопросе самого русского общества, что вполне в духе отечественной интеллигенции: «Русское общество не может смотреть без самой острой сердечной боли на положение русских людей в этом крае, очутившихся теперь именно, когда "гонор” так поднялся, в положении русских или хохлов в австрийской Галиции, также теснимых, униженных и угнетенных. Нам это больно. И мы ожидаем самых быстрых и энергичных мер, чтобы спасти этот русский островок от затопления окружающим польско-католическим морем» [17, с. 194].

Впрочем, по мнению публициста, проблема была не только в бюрократии, но и в польском национализме: «Поляки, не наученные историею или наученные ею отрицательно, не знают никакой меры в своих пылких националистических стремлениях и, в противоположность всем решительно другим славянам России, Австрии и Турции, не умеют уживаться терпеливо, спокойно и уважительно около людей другого языка и другой церкви. Им непременно надо обращать этих других или в быдло и рабство, или сливать со своею национальною и религиозною личностью. Они не выносят иноличья, они выносят только единоличность: принцип и практика, решительно ни для кого нестерпимые» [17, с. 194].

Как полагал Розанов, у польского национализма в Холмщине нет достойного противника: «В Холмщине же, к сожалению, они [активисты польского националистического движения -Д.Т.] не встречают никакого отпора: здесь какая и есть русская интеллигенция из местных уроженцев, она под влиянием космополитического университетского образования теряет связь собственно со своим краем и выезжает на службу или практическую работу во внутреннюю Россию» [17, с. 194]. Необразованные же слои православного населения не способны противостоять польским планам на регион, какими их представлял себе публицист: «Остаются одни мужики и одно духовенство, которым со всех сторон напевают, что край этот, слитый теперь административно с привислинскими десятью губерниями, войдет частью в возрождающееся польское крулевство, в котором им несдобровать как русским, в котором будет место только молельцам костела и говорящим на языке с бесчисленными “з” и "дз”» ³ [17, с. 194-195].

Розанов сообщал своим читателям о способах и инструментах польской пропаганды в крае: «Об этом поют им баре-помещики, поет школа, поют газеты, говорящие ныне тоном, каким два года назад никто не смел говорить. Много ли нужно для разумения темного мужика или запуганного попа в крае, куда не доходят или ничтожно доходят русские книги? Гипнозу поддаются и люди посильнее, пообразованнее» [17, с. 195]. Результатом активных действий поляков, как писал публицист, стал безысходный пессимизм местных православных: «И кажется этим заброшенным русским, что они забыты Русью, - покинуты в пору, когда все русское вообще ослабло, зашаталось и так поднялось и возгордилось все нерусское. Забыты; и что не остается им ничего, как "вольно” захлебнуться в том море "дзыканья”, в котором невольно и тягостнее им будет захлебнуться завтра» [17, с. 195]. Резюмируя ситуацию, Розанов не мог не бросить очередной упрек в адрес имперской власти: «И это родовая отчина Св. Владимира! Но что помнит Петербург из русской истории?» [17, с. 195].

По мнению публициста, ситуация в более близких Петербургу и Москве губерниях Западного края не лучше положения дел в Холмщине: «Самый младший и самый слабый из трех братьев, составивших "отчий дом” в нашей многоплеменной и многоверной стране, тот "отчий дом”, которым и живет наше "русское” государство, - белорусы, - они задыхаются под натиском польской и католической пропаганды, острой, неотступной, лукавой, извилистой» [18, с. 209]. По мнению Розанова, психологический портрет белорусов не способствовал успешной борьбе с местными поляками: «Бедные белорусы: и все-то вообще русские не богаты железом в характере, уступчивы, мягки, деликатны и сторонятся перед нахальством и нахалами даже в тех случаях, когда умственно и вообще душевно стоят неизмеримо выше наступающих; а эти тихие, молчаливые, грустные белорусы точно имеют в крови своей еще утраченную дозу русской печальной пассивности и в рабстве выработавшегося "непротивления злу”...» [18, с. 209]. Розанов тонко подмечал разницу в психологии двух народов, во многом обусловленную занимаемыми социальными ступеньками в общественной иерархии (поляки - помещики/шляхта, белорусы - крепостные): «Белорус и поляк!.. В одном все дышит самоуверенностью, переходящею в хвастовство, в кичливость, - все дышит высокомерием, надменностью, презрением к другим людям; в другом все говорит о великом терпении, скромности, самоограничении» [18, с. 209].

И кто же в виноват в том, что белорусы задыхаются от польского натиска? Розанов ищет ответ не в истории региона, в котором в ходе исторического процесса поляки и полонизированные потомки древнерусских князей и бояр стали местной элитой со всеми вытекающими отсюда привилегиями для польской культуры. Виноватой опять-таки оказалась незадачливая отечественная бюрократия: «Нет материала лучшего для управления, чем белорусы, но позорная распущенность русской администрации, верхоглядство из Петербурга и виляние во все стороны "впечатлительных” генералов и губернаторов на берегах Немана и Вилии допустили же вечно готовых на укус и лукавство поляков стать на горло и придушить этих забитых наших братьев» [18, с. 209].

А вот с заграницею, как полагал Василий Васильевич, все было бы по-другому: «В Пруссии, в Австрии, во Франции, в Англии были же [возможно, имелась в виду частица «бы» вместо «же» -Д.Т.] взлелеяны эти преданнейшие сыны родной страны, столько долго угнетенные историею; администрация, законы, правила и распорядок местной жизни - все было бы приноровлено, чтобы дать широкое и свободное дыхание этим беспритязательным людям, которые пронесли русские предания сквозь все шипы и тернии этнографической и религиозной злобы панствующего полонизма. Но куда русским чиновникам до прусской мудрости, до истинно культурной деликатности?!» [18, с. 209].

Розанов упрекал представителей местной администрации в отсутствии понимания ими истинных национальных задач, которые они должны реализовать в регионе: «"Поскобли русского-увидишь татарина”, -сказал Наполеон; эти "непоскобленные [таку В.В. Розанова-Д. Г.] татары” в раззолоченных мундирах и с красивыми аксельбантами, приезжая в Ковну, в Вильну, в Гродно, в Минск и Витебск, и не воображают, что они приехали из России и к русским, приехали от властительных частиц России к ее забитым, угнетенным частицам, чтобы поднять и оживить их, чтобы ободрить их и вдохнуть энергию» [18, с. 209-210]. Мало того, что чиновники не обладают национальным духом, так они еще, по мнению публициста, бесхитростные простаки, которых легко обманывают поляки: «Эти господа чуть не считают себя в "международном” положении и, нимало не замечая народного слоя, стелющегося по деревням и селам, начинают играть почти дипломатические роли в отношении разных "бискупов” в кружевных пелеринках, усатых панов и шуршащих шелком пани. И не догадываются, бедные, как те, другие и третьи все равно и неизменно перешептываются о них как о наезжих "нескобленых татарах», как о ненавистных "москалях”, которых им предстоит провести в интересах "ойчизны”...» [18, с. 210].

И вновь публицист от имени русской общественности требовал от власти немедленных и жестких мер в отношении поляков не требуя усилий от самой общественности: «Мы хотим, настаиваем, и, наконец, мы будем требовать, чтобы высшие административные сферы в Петербурге и, в частности, Министерство внутренних дел, вырабатывая какие угодно "освободительные”, "уравнительные” и "автономные” законопроекты для привислинских губерний, сберегали России как зеницу ока эти чисто русские и глубоко русские области по Неману и Вилии» [18, с. 210]. Розанов предлагал власти свой рецепт польской проблемы: «Полякам - польские права, но только в Польше; в России, среди великорусов и совершенно на тожественных условиях, среди белорусов - полякам только русские обязанности, т.е. обязанности перед русскими, обязанности деликатности, осторожности, междуплеменной и междуверной вежливости» [18, с. 210].

По его мнению, попытки создания белорусской литературы на основе латиницы были одним из инструментов полонизации белорусов: «Никакого натиска, о каком пишут наши корреспонденты и г. Белорус и говорят со всех сторон множество голосов, - допускаемо не должно быть ни в отношении русской народности, ни в отношении православной веры. Прочь все эти потаенные и явные пропагандирующие школы, занятые не грамотою, а политикою, - все эти "белорусские ламентари” (буквари), печатаемые латино-польскою азбукою» [18, с. 210]. Розанов обращался к полякам - представителям Римско-католической церкви и грозил им применением к ним европейского опыта борьбы с политикой Рима: «И поумерьте, гг. бискупы и ксендзы, ваше польское политиканство, хотя бы вспомнив Францию и Италию, где за "политику” в религии приходилось рассчитываться так горько, что об этом плачут и не наплачутся Ватикан и гордые кардиналы. А если нужен полонизм, и вы переодеваете Христа в польский "кунтуш”, то уж не поминайте же имени Божия всуе, оставьте Евангелие и действуйте открыто, как агитаторы, политики и воины, сняв сутану и одев "конфедератку”...» [18, с. 210].

Разумеется, политика местной администрации и столичных ведомств, определявших основные направления правительственной деятельности в регионе, не была столь однозначна, как казалась В.В. Розанову. Конечно, при разных императорах, генерал-губернаторах, губернаторах могли колебаться основные линии правительственной политики, но сказать, что вся администрация была составлена сплошь из полонофилов, нельзя. Правительственная деятельность в регионе скорее определялась общей ситуацией в стране, конкретными задачами, поставленными столичными ведомствами. Да и не обладало правительство ресурсами и инструментами, чтобы быстро и радикально изменить сложившуюся веками социальную иерархию в регионе. Только советская власть, опрокинув социальную пирамиду, смогла добиться так желаемого публицистом освобождения белоруса от польского натиска.

Тем временем религиозная борьба в Западной Руси не прекращалась. Об одном из таких случаев межконфессионального противоборства Розанов сообщал читателям следующее: «С истинным негодованием вся Россия прочтет вчерашнее известие о том, как толпа католиков, около 1000 человек в местечке Зельне Волковышского уезда напала на возчиков, доставивших камень для постройки православного храма, строящегося на месте недостроенного костела, и что затем между напавшею толпою и стражниками произошла перестрелка, оставившая на месте шесть трупов и семерых раненых» [19, с. 249].

Таковы были последствия указа «Об укреплении начал веротерпимости», о которых, как справедливо отметил публицист, в апреле 1905 года никто и не подозревал: «Не о таких событиях молились два года назад в костеле св. Екатерины в Петербурге на торжественном благодарственном молебствии по поводу Высочайшего указа, даровавшего народам России вероисповедную свободу; не таков был смысл молитв, читавшихся на этом молебствии; не о том говорили лица многочисленного католического духовенства, съехавшегося на это торжество. И самый указ был, конечно, дан вне предвидения таких и подобных событий» [19, с. 249]. А польский католицизм, по мнению Василия Васильевича, продемонстрировал свое истинное отношение к православию и русским: «Но тогда небо было ясно. Теперь оно начинает хмуриться. Тогда католики получали, - теперь они уже получили и, как всякий собственник, хотят распорядиться свободою по-католически, не по-русски. "Вы, русские, терпимы: но это не обязывает нас к терпимости”; "вы дали нам свободу: но свобода - это только развязывание рук, и мы развязанными руками хотим поколотить вас”» [19, с. 249].

Спустя пару лет В.В. Розанов вновь возвращается к ситуации в северной части Западного края. Он приходит к выводу, что основное внимание власти и общества должно быть приковано именно к этому региону, а не Привислинскому краю: «Польша и поляки заняли непропорционально большое место в нашем внимании. Чего можно пожелать русскому управлению во всем обширном Западном крае, то это перестать особенно тревожиться варшавскими криками и варшавской лестью, варшавскими жалобами и варшавским угодовством - и перенести центр своего внимания на Литву и на Белоруссию» [20, с. 301]. По его мнению, эти территории ближе Центральной России благодаря этнической и культурной близости украинцев и белорусов к великорусам: «Края эти обширнее Привислинских губерний ближе к сердцу России; и они не только географически ближе к нему, но и по существу» [20, с. 301].

Не осталась без внимания и проблема взаимоотношений католичества и православия в Северо-Западном крае, но тональность изложения, на наш взгляд, стала более спокойной, без критики правительственной политики в области религии. Публицист утверждал, что православие всегда оборонялось от католической экспансии в регионе: «Отношения православия к католичеству всегда были только отпором» [20, с. 302]. По его мнению, поляки могли бы прекратить свою деятельность по обращению православных белоруссов в католицизм, ведь русские и поляки - славяне: «и родственное чувство к русским, славянское чувство к русским (поляка) естественным образом могли бы выразить в том, чтобы не допускать именно в отношении русских и их православия никакого дальнейшего напора католичества. Это и ожидалось бы, и это совершенно нормально. Пусть все стоит в своих границах; раз границы мирны - не для чего переступать через них» [20, с. 302].

Публицист стал оправдывать насильственные меры по обращению униатов в православие тем, что сама уния вводилась насильственно: «Если русские сделали усилия, даже жесткие, чтобы обратить униатов в православие, то это был только отпор на унию, которая была незаконным выхватом белорусов и частью литовцев из недр православия. Кто похищает - не сетует, что похищенное отнимается» [20, с. 302]. Розанов подчеркивал, что собственно против папы Римского и католицизма он ничего плохого не имеет, но считает ненужным активную католическую деятельность в Белоруссии и Литве: «Мы ничего не имеем ни против папы, ни против Рима, насколько они сидят спокойно. Семи холмов "Вечного города” и половины Европы, наконец далеких стран Азии, Африки и Америки достаточно для энергии, власти и славы католичества, - и представляются совершенно излишними дальнейшие успехи его в среде скромной и лесистой Белоруссии и Литвы» [20, с. 302].

Последняя довоенная статья Розанова с западнорусской проблематикой была им опубликована в начале 1914 года. В ней публицист выразил свое негативное отношение к деятельности украинофилов, считая, что их деятельность только играет на руку полякам. Он цитировал письмо своего знакомого, который считал себя малороссом и владел небольшим имением в Полтавской губернии. Знакомый Розанова сообщал ему, что: «Для инородцев наших и заграничных, как-то: немцев, поляков, жидов, - ничего нет милее этой "выдумки нового украинского языка”. Нынешние же учителя в малорусских школах - это жидовские и австрийско-польские попыхачи [так в оригинале - Д.Т.]у> [21, с. 229]. Это письмо «малоросса», процитированное публицистом в своей статье, не было им придумано. Это было письмо Степана Васильевича Беха, в котором и содержались приведенные цитаты ⁴.

В итоге мы можем однозначно констатировать постоянный интерес В.В. Розанова к западнорусской проблематике. Он не проходил мимо актуальных для общества проблем региона. События из жизни Западного края становились для публициста информационным поводом для донесения своего взгляда на одну из проблем польского вопроса общественности, власти. При анализе его статей наглядно наблюдается противоречивость мыслей публициста. Откровенное бичевание бюрократии и правительства и тут же требование именно к ним укротить польских националистов. Восторг от указа «Об укреплении начал веротерпимости», предоставившего возможность легального выхода из православия, и оправдание насилия при обращении русских (белорусов и украинцев) униатов и католиков в православие. Публицистика Розанова демонстрирует напряженную общественную жизнь поздней империи - империи, стремительно приближающейся к своему закату и трагическому финалу. Но разве были тогда простые решения этого сложного клубка проблем, получившего в историографии название «польского вопроса»? Как нам кажется, нет. Да и сейчас, наблюдая за крайне сложными взаимоотношениями между Россией, ставшими независимыми Белоруссией и Украиной и Польшей, становится ясно, что простого решения межгосударственных, межэтнических конфликтов нет и сейчас.

Тимиряев Денис Олегович,
кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры всеобщей истории
Белгородского государственного национального исследовательского университета.

Тетради по консерватизму: Альманах. – № 2.  2020.

------------------------

¹ Мы используем определение А.И. Миллера: «Терминами “национальная территория” и “идеальное отечество” я обозначаю националистическое представление о том, какое пространство должно принадлежать данной нации “по праву” именно как нации, как “наша земля”, а не подвластная территория. Аргументы в пользу такой принадлежности могут быть самыми разными - от фактической демографической ситуации на данный момент до “исторического права” (“наши предки здесь жили”), геополитических резонов (“выход к морю”, “жизненное пространство”), ссылок на кровь, пролитую “нашими” солдатами за эту землю, и т.д.» [9, с. 150].

² Русская транскрипция польского выражения «Nie pozwalam», которое переводится с польского «не позволяю», - фраза, которой депутат как на общепольском сейме, так и на региональных сеймиках Речи Посполитой мог заблокировать любое решение этих законодательных представительских учреждений.

³ Розанов имеет в виду восточные диалекты польского языка, распространенные в Белоруссии и на Украине, в которых звуки «ж» и «дж» литературного польского заменяются на «з» и «дз».

⁴ К характеристике воззрений В.В. Розанова [Из письма С.В. Беха В.В. Розанову от 28. 12. 1913] // Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 369. Л. 39 об.

 

Литература

 1. Бендин А.Ю. Практика применения российского указа 17 апреля 1905 г. о веротерпимости в Холмской Руси [Электронный ресурс] И Сайт «Западная Русь» / Режим доступа: http://zapadrus. su/rusmir/istf/272-17-1905.html (дата обращения: 10 августа 2020 г.).

 2. Бендин А.Ю. Указ о веротерпимости и его реализация в Северо-Западном крае Российской империи (1905 г.) И Вестник РГГУ. 2009. № 17.С. 44-58.

 3. Бендин А.Ю. Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863-1914 гг.). Минск: БГУ, 2010. 439 с.

 4. Бендин А.Ю. Граф Михаил Николаевич Муравьев-Виленский - усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи. М.: Книжный мир. 2017. 416 с.

 5. Гэризонтов Г/.Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX - начало XX в.). М.: Индрик, 1999. 272 с.

 6. Долбилов М.Д. Полонофобия и политика русификации в Северо-Западном крае империи в 1860-е гг. И Образ врага / сост. Л. Гудков; ред. Н. Конрадова. М.: ОГИ, 2005. С. 127-174.

 7. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 1000 с.

 8. Западные окраины Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 608 с.

 9. Миллер А.И. Империя Романовых и национализм: эссе по методологии ист. исслед. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 248 с.

 10. Полунов А.Ю. К.П. Победоносцев и В.В. Розанов: «отцы и дети» русского консерватизма И Тетради по консерватизму: Альманах. М.: Некоммерческий фонд - Институт социально-экономических и политических исследований (Фонд ИСЭПИ), 2019. № 4. С. 124-131.

 11. Пучнина О.Е. Художник слова о художниках кисти: В.В. Розанов о русском изобразительном искусстве и национальном характере И Тетради по консерватизму: Альманах. М.: Некоммерческий фонд - Институт социально-экономических и политических исследований (Фонд ИСЭПИ), 2019. № 4. С. 95-102.

 12. Розанов В.В. Был ли жесток М.Н. Муравьев-Виленский? / В.В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т.Т. 28:] Эстетическое понимание истории: Статьи и очерки 1889-1897 гг; Сумерки просвещения / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2009.С. 483-485.

 13. Розанов В.В. Западные губернии И В.В. Розанов. Собр. соч.: [в 30 т. Т. 28]: Эстетическое понимание истории: Статьи и очерки 1889-1897 гг; Сумерки просвещения / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2009. С. 504-505.

 14. Розанов В.В. Памятник М.Н. Муравьеву в Вильне / В.В. Розанов. И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 28]: Эстетическое понимание истории: Статьи и очерки 1889-1897 гг; Сумерки просвещения / под общ. ред. A. Н. Николюкина. М.: Республика, 2009. С. 553-554.

 15. Розанов В.В. Снятие «вероисповедных недоимок» ИB. В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 25:] Природа и история: (Статьи и очерки 1904-1905 гг.} / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика; СПб.: Росток, 2008. С. 562-564.

 16. Розанов В.В. На почве старой унии / В.В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 25:] Природа и история (Статьи и очерки 1904-1905 гг.) / под общ. ред.A. Н. Николюкина. М.: Республика; СПб.: Росток, 2008. С. 602-604.

 17. Розанов В.В. Об административном выделении Холмщины / В.В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 15]: Русская государственность и общество (Статьи 1906-1907 гг.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2003. С. 193-195.

 18. Розанов В.В. Берегите Западную Русь /B. В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 15]: Русская государственность и общество (Статьи 1906-1907 гг.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2003. С. 209-210.

 19. Розанов В.В. Осторожнее, поляки! / В.В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 15]: Русская государственность и общество (Статьи 1906-1907 гг.) / под общ. ред.A. Н. Николюкина. М.: Республика, 2003.С. 249-251.

 20. Розанов В.В. Белоруссы, литовцы и Польша в окраинном вопросе России / В.В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 9:] Старая и молодая Россия (Статьи и очерки 1909 г.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2004. С. 301-304.

 21. Розанов В.В. Голос малоросса о неомалороссах /B. В. Розанов И Собр. соч.: [в 30 т. Т. 23:] На фундаменте прошлого (Статьи и очерки 1913-1915 гг.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика; СПб.: Росток, 2007. С. 226-230.

 22. Głębocki Н. Fatalna sprawa: Kwestia polska w rosyjskiej myśli politycznej (1856-1866). Kraków: Arcana, 2000. 582 s.