Деятельность начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова и курируемых им легальных рабочих организаций (так называемая «зубатовщина») широко известны. Однако активность этих организаций в провинциальных центрах Российской империи, прежде всего в западных губерниях, до сих пор изучена гораздо меньше. В эксперимент по легализации рабочего движения, предпринятый С.В. Зубатовым, была включена и Независимая партия рабочих Минска (Независимая Еврейская рабочая партия, НЕРП, НРП).
В августе 1901 г. НЕРП (НРП) получила официальное разрешение властей на проведение партийных собраний. Таким образом, деятельность рабочих кружков, возглавляемых лидерами Независимой партии, стала легальной. Минские газеты начали публиковать регулярные отчеты о собраниях, проводившихся членами движения. 19 сентября 1901 г. «Новое Время» (одна из наиболее популярных российских газет) напечатала первую статью, описывающую собрание рабочих столярных цехов: «25 августа в Минске состоялось собрание еврейских рабочих столяров. Присутствовало до 400 рабочих. После того, как некоторые ораторы обрисовали бедственное положение рабочих столярного цеха, председателем был поставлен вопрос о средствах повышения материального и культурного уровня столяров. Собрание высказалось за устройство клуба и выбрало комиссию из 11 человек для выработки проекта устава клуба и для созыва второго собрания».[1] Вслед за организацией столяров были структурно оформлены общества слесарей, щетинщиков и переплетчиков.
Газетные публикации осени 1901 г. могут быть дополнены радостными сообщениями агента московской полиции М. Вильбушевич (знаменитая Маня Вильбушевич перешла из Бунда на службу в полицию и прославилась крайней активностью), писавшей на имя С.В. Зубатова: «У нас все так наладилось и так далеко пошло, что во мне, пожалуй, и больше надобности нет. Собрания рабочих проходят прекрасно. Получено разрешение собираться всем ремесленникам Минска на частных квартирах, только каждый раз нужно заявить в участке за несколько часов, что в таком-то месте будет собрание».[2] Помимо собраний по отдельным ремеслам рабочие все чаще приглашались на общие литературные вечера, проходившие в просторной зале «Париж», вмещавшей до 1000 человек. Как и в Москве, организовывались семейно-танцевальные вечера, поощрялось творчество самих рабочих. По согласованию с минскими властями была образована Комиссия из рабочих, которая следила за соблюдением 12-часового рабочего дня, и в случае, его нарушения, давала знать полиции для составления протокола.
Принятие вышеозначенных мер способствовало привлечению в НЕРП большого числа рабочих. М. Вильбушевич восторженно писала об этом: «Публика так воспиталась, что отбросила все предрассудки, самым милым образом сговаривается с властями и совсем забыла о своем еще очень недавнем отвращении к правительству. Каменщики почти все наши, переплетчики тоже. Слесаря всей душей; столяров половина; приказчиков половина; жестяники почти все. Мы ожидали, что компания перебродит, поволнуется, погогочет и вернется, но вернется уже совсем нашим. Так и случилось. С НРП теперь считаются, как с силой…».[3] Также как и С.В. Зубатов, М. Вильбушевич в лестных тонах характеризовала начальника минского губернского жандармского управления (ГЖУ) полковника Н.В. Васильева, принимавшего самое непосредственное и живое участие во всех мероприятиях НЕРП. Под ее пером Н.В. Васильев удостаивался таких эпитетов, как «самый нужный и деятельный человек, превзошедший самого себя, чрезвычайно последовательный, удивительно схвативший дух движения». Помимо благожелательных отзывов о работе НЕРП в Минске, в письме М. Вильбушевич обращает на себя внимание одна характерная особенность. Перечисляя успешные действия независимцев, она весьма пренебрежительно отзывалась о силах находящихся на противоположном политическом фланге. Однако, социал-демократы 1901 г. достаточно активно проявляли себя: продолжались акции разбрасывания прокламаций, в различных социальных слоях общества непрерывно велась революционная пропаганда, было осуществлено очередное покушение на полковника Васильева. Заявление М. Вильбушевич о том, что «демократическая интеллигенция для нашего движения вещь почти безвредная, и все мы относимся к этому весьма хладнокровно»[4], явно не соответствовало действительности. Подобные шапкозакидательские настроения уже начинали быть характерными и для остальных лидеров НЕРП, что в дальнейшем стало одной из причин провала партии.
В субботу 20 октября состоялся рабочий вечер – грандиозный праздник Независимой партии. На этом празднике присутствовало около 1500 рабочих – такой результат был достигнут впервые. По сообщению М. Вильбушевич, члены «Бунда» всю неделю до проведения праздника собирались на квартирах и в чайных и агитировали против него, сжигая купленные на вечер билеты. Помимо этого, они распространяли ложные слухи о том, что пятаки, которые взимались с билетов, поступят в распоряжение полковника Васильева. Все действия социал-демократов по срыву мероприятия оказались неудачными. Проведение такого масштабного торжества НЕРП имело важное значение, позволившее С.В. Зубатову в записке на имя Особого отдела выразить уверенность в том, что «если только правительство теперь не испугается, да не возьмет данного назад, то оно сделает громаднейший переворот по всей России».[5] Благодаря событиям в Минске, С.В. Зубатов был настроен оптимистично, как никогда. В другом своем письме в Особый отдел начальник Московского охранного отделения пишет: «В руках Независимой Партии очутилась вся экономическая деятельность минских еврейских рабочих. Независимая Партия стала фактически вести все стачки и вообще всю экономическую работу». К этому временному отрезку относится и предложение С.В. Зубатова созвать съезд жандармских чинов, на котором они получили бы инструкцию, как держать себя по отношению к экономическому движению, а в особенности, во время стачек. Это предложение, не получившее сочувствие и одобрение в правительственных верхах, было направлено на то, чтобы опыт легализации рабочего движения в Москве и Минске, был распространен на остальные губернии страны.
Оптимизм С.В. Зубатова подкреплялся положением НЕРП в Минске. После легализации партии, организации еженедельных собраний рабочих различных отраслей производства, проведения праздников, фабрикантам стало значительно сложнее противостоять деятельности независимцев. Требования главы ГЖУ Н. Васильева о прекращении стачек на заводах путем уступок рабочим с октября 1901 г. исполнялись большинством промышленников, что способствовало расширению социальной базы поддержки экономического движения. В докладе Н.В. Васильева в Департамент полиции от 1 ноября 1901 г. указывалось, что «в этот момент в городе Минске по означенной программе организованы 15 ремесел, а именно: столяры, переплетчики, сапожники, модистки, портнихи, слесаря, заготовщики, каменщики, приказчики, табачники, фотографы, гильзовщицы, белошвейки, пекарки и чулочницы».[6]
С конца 1901 г. деятельность Независимой партии стала принимать более обширные масштабы по всем направлениям. Увеличилось количество выпускаемых партией листовок, конкурировавших с листовками «Бунда» и эсеров. Кроме того, независимцы стали вести культурно-просветительскую работу на еврейском языке. Они нашли еврейского лектора, который, с разрешения жандармского управления, согласился читать лекции еврейским рабочим на их родном языке, обещая не касаться вопросов политики. Эти лекции имели большой успех, так как были единственными в городе, читавшимися на идише. Однако, революционные силы, напуганные позитивными для Независимой партии результатами, стали путем угроз воздействовать на профессора, после чего лекции прекратились.
Легальная культурно-просветительская работа была задумана широко: известно о желании лидеров НЕРП организовать издание научной литературы и газеты на еврейском языке. Сообразовываясь с их пожеланиями, С.В. Зубатов послал в Департамент полиции докладную записку «О необходимости периодических изданий на жаргоне», в которой указывал на то, что «Бунд» издает на еврейском языке восемь подпольных органов в России и один за границей, вследствие чего «бороться с деморализующей силой нелегальной жаргонной литературы можно только путем издания легальной, преимущественно экономической литературы».[7] В записке также содержалась просьба о разрешении издания в Минске легальной еврейской газеты для рабочих.
В конце 1901 – начале 1902 гг. на общеремесленных собраниях был выработан проект устава Общества ремесленных рабочих, который был выслан в Петербург на утверждение. Этот документ содержал в себе информацию по структуре НЕРП. Каждый ферейн (союз) партии был автономен в своей внутренней работе и управлялся правлением, выбранным общим собранием – так называемым Ремесленным Советом. Ремесленный Совет разбирал все недоразумения, возникавшие в разных мастерских, заведовал библиотекой, которая имелась почти в каждом ремесле, устраивал чтения, курсы, вечера для рабочих своего ремесла. Для решения какого-нибудь важного вопроса, имеющего значение для всего ремесла, созывалось общее собрание, которое решало вопрос простым большинством голосов. Каждый член ферейна имел право голоса на общих собраниях и был обязан еженедельно вносить в стачечную кассу сумму, утвержденную правлением ремесла. В то же время каждый рабочий мог самостоятельно выбирать форму участия в жизни своего ферейна. Членство в различных клубах, кассах взаимопомощи и благотворительных обществах было добровольным.
Каждый Ремесленный Совет избирал из своей среды одного или нескольких представителей в комитет партии, состоявшей из представителей ферейна и деятелей из числа интеллигенции. Комитет партии имел только право инициативы и совещательный голос в профессиональных делах каждого союза. В делах чисто партийных, имеющих значение для всей партии, решение комитета было обязательно для каждого ее члена. Комитет принимал обращение ферейнов во всех затруднительных случаях и был обязан по возможности удовлетворять требования членов ремесленного союза. Комитет устраивал общие собрания, общие курсы, библиотеку, партийные рефераты, издавал партийную литературу. Все сношения между собой ферейны осуществляли только через партийный комитет. Средства комитета составляли 10% ежемесячных отчислений от доходов каждого ферейна, а также добровольные пожертвования. В состав всех Ремесленных Советов входили верные полиции люди, которые регулярно сообщали в ГЖУ о настроениях рабочих. Декларировавшаяся самостоятельность ферейнов была ограничена полным контролем со стороны комитета партии, первые роли в котором играли передовики агентуры С.В. Зубатова – М. Вильбушевич, В. Чемерисский и другие. Правления ферейнов, осуществлявшие негласный надзор за рабочими, пользовались с их стороны большим уважением и доверием. «На квартиру ферейна рабочие являлись ежедневно за советами и справками, с просьбами, жалобами и предложениями санкционировать стачку, либо взять на себя щекотливые переговоры с хозяевами».[8]
Легализация Независимой партии открыла широкие возможности для организации в союзы рабочих различных специальностей. Со времени разрешения партийных собраний на благо НЕРП трудились официальные печатные органы, а образованные из активистов рабочих обществ комиссия из рабочих взяла на себя функции фабричной инспекции. В создавшихся благоприятных для легального рабочего движения условиях стало возможным проведение мощных идеологических акций, таких как литературные вечера, празднование партийных торжеств. Данные предприятия способствовали дальнейшему привлечению рабочих в систему НЕРП. Разработанный устав партии четко формировал структурное деление НЕРП. Обладая формальной независимостью, каждый ферейн был подчинен своему Ремесленному Совету – правлению союза, члены которого в большинстве состояли на службе полиции. Центральный орган НЕРП – Комитет партии, определявший ее общую тактику, также управлялся агентами С.В. Зубатова. Четкая иерархичность легального рабочего движения позволяла его руководству иметь точные неопровержимые сведения по составу НЕРП, ее численности, настроении членов. Созданные легальные союзы осуществляли успешную деятельность по борьбе с оппозиционными политическими течениями, что нашло конкретное выражение в нескольких срывах массовых манифестациях революционных сил. Несколько покушений на вдохновителя минского легального рабочего движения начальника ГЖУ Н.В. Васильева также свидетельствовали о серьезном кризисе, охватившем революционное подполье.
Успешная деятельность НЕРП находила соответствующий отклик в Москве. Начальник Московского охранного отделения С.В. Зубатов с большим интересом следил за работой своих минских агентов, оказывая им всяческую поддержку и практическую помощь. Когда минские лидеры независимцев в очередной раз пожаловались ему на то, что частые аресты в Минске подрывают доверие рабочих и ремесленников к их партии и самому правительству, то в ответ на это С.В. Зубатов пишет на имя директора Департамента полиции С.Э. Зволянского следующее: «Вся практика социал-демократического движения в Минске и его теперешнее состояние доказывает, что сила, способная бороться с ним не в арестах. Единственная сила, способная подорвать в корне революционную деятельность, есть легализация экономического рабочего движения. В настоящее же время бороться с деятельностью социал-демократов может только НЕРП, которая, благодаря устраиваемым ею легальным собраниям, приобрела громадное влияние на массу. Каждый забираемый НЕРП у социал-демократической партии человек действует угнетающим образом на остающуюся массу, каждый же арест действует возбуждающе. Если некоторое время не будет арестов, то есть новых фактов, тогда и старые постепенно изгладятся из памяти, потеряют свое озлобляющее действие, и в распоряжении у социал-демократов останутся одни голые факты, не действующие на массу».[9]
Данное ходатайство С.В. Зубатова было удовлетворено, и временное прекращение арестов членов оппозиционных партий вскоре начало приносить свои плоды. Тревожные бундовские листовки свидетельствовали о разрастающемся кризисе внутри революционного движения. В апреле 1902 г. социал-демократы не смогли провести массовую демонстрацию против НЕРП по причине того, что большая часть рабочих Минска была на стороне их противников. Данные о несостоявшейся манифестации революционеров были изложены в докладе начальнику ГЖУ Н.В. Васильеву: «В конце апреля сего года ЦК социал-демократов решил устроить демонстрацию в Минске. Подсчет рабочих сил показал «Бунду», что в городе Минске осталось возможным существование лишь двух партий: экономической и революционной, так как все силы его перешли в эти два лагеря, причем наиболее число рабочих оказалось на стороне первой».[10] Единственное, что в этой крайне невыгодной для революционного движения ситуации мог сделать «Бунд», так это публично объявить бойкот Независимой партии со стороны всех революционных организаций города, демонстрируя тем самым свою слабость, отчаяние и неспособность продолжать борьбу. Отдельные оппозиционные группы продолжали устраивать выходки чисто хулиганского характера, направленные на срыв собраний ферейнов, однако серьезных результатов эта деятельность не достигала.
НЕРП пыталась расширить свое влияние на другие российские города. С этой целью С.В. Зубатов еще в 1901 г. поручил лидерам партии подготовить необходимые кадры для руководства организациями рабочих. М. Вильбушевич писала по этому поводу: «В последнее время Комитет стал вырабатывать способных людей, чтобы иметь возможность послать их в другие города и там проводить идею легализации рабочего движения».[11] Агентами Департамента полиции была осуществлена попытка перенести свою работу в ряд городов Северо-западного края: Вильно, Гродно, Гомель, а также в города юга России: Одессу, Киев, Екатеринослав, Елисаветград, Николаев и другие.
Необходимо отметить, что еще до образования в Минске НЕРП М. Вильбушевич, по указанию С.В. Зубатова, пыталась создать организацию рабочих в городе Гродно. В письме на имя начальника Московского охранного отделения она пишет о рабочих: «Я убеждала их послать в Министерство внутренних дел устав какого-нибудь союза для утверждения его. Напрасно доказывала все преимущества утвержденного общества. Они упрямо доказывают, что стоит только коллективно подписаться и всех членов союза, до сих пор неизвестного полиции, переарестуют».[12] Не добившись успеха, М. Вильбушевич все же продолжала работу. Через некоторое время ей удалось убедить типографщиков организовать стачку законным путем. По ее указанию был арестован ряд лиц, активно боровшихся с учреждением легальных обществ. Однако, несмотря на предпринятые действия, в Гродно не удалось запустить маховик легального рабочего движения.
В Гомеле при активном содействии местной полиции была создана артель дамских портных. На эту артель Гомельское охранное отделение возлагало большие надежды, рассчитывая с ее помощью отвлечь рабочих от революционной пропаганды и революционной деятельности. В письме на имя Л.А. Ратаева помощник начальника ГЖУ пишет: «По примеру других городов в городе Гомеле дамские портные ремесленного портняжеского цеха в числе 22 человек решили соединиться вместе и создать одну артель под наименованием «Первая Гомельская Артель Дамских Портных». Находясь в полном курсе гомельского рабочего движения и, ознакомившись детально с содержанием договора, считаю необходимым сообщить, что, так как пункт 4 этого договора воспрещает Артели пользоваться наемными рабочими, то по надлежащем утверждению договора и открытии действий этой артели, возникшие, и в последнее время сильно обострившиеся отношения цеховых рабочих к своим хозяевам, уже не смогут найти себе место, каковые обстоятельства, лишив революционных агитаторов столь плодотворной почвы, несомненно, могут принести немаловажную пользу в смысле, если не окончательного подавления, то, в крайнем случае, хотя бы возможности приостановки рабочего движения».[13] Усилия агентов полиции в воплощении в жизнь идеи легализации рабочих организаций в городе Гомеле довольно скоро потерпели фиаско.
Летом 1902 г. представители Независимой партии попытались обосноваться в городе Вильно, но и там обстоятельства складывались не в их пользу. Незадолго до их приезда в Вильно были проведены усмирения демонстрантов, и почва явно не способствовала посевам идей легализации стачек. Представители НЕРП сообщали: «Работать в Вильно нет никакой почти возможности: сильнейший бойкот, массы почти в глаза не видим. Сколько не пробуем таскать людей на агитацию – не идут. А если кого-нибудь удается заполучить, так в другой раз не приходят – бундовцы не пускают и запугивают. Они стерегут мою квартиру и тех, кто в нее входит. Положение тут ужасное. Темнота непросветная, некоторые рвут наши прокламации, даже не читая их. Наше положение, безусловно, критическое, никакого доступа к бундовцам, никакой возможности вести среди них устную агитацию. Между тем, Бунд устраивает сходку за сходкой, собрание за собранием, на которых интеллигенты формулируют бойкот».[14]
Неудачные попытки агентов Департамента полиции привлечь рабочих мелких городов черты еврейской оседлости в легальные рабочие общества были связаны с несколькими причинами. Во-первых, с отсутствием в этих городах высокопрофессиональных кадров органов полиции, оказывающих серьезную поддержку легальным рабочим обществом на этапе становления и развития. Во-вторых, с малочисленностью рабочего класса, также представлявшую определенную проблему для агитации. Революционные партии, создав в этих городах области социального влияния, сильно осложняли работу агентам С.В. Зубатова. Малоразвитый, консервативный в своем невежестве рабочий небольших городов гораздо охотнее воспринимал теории разрушения государственного порядка и созидания социалистической справедливости, чем разумные доводы независимцев. Это было связано с тем, что имея многочисленный опыт ущемления своих прав, они не имели возможности для саморазвития, формирования собственных взглядов на политическую обстановку. Если в революционных центрах, таких как Москва, Минск или Одесса, рабочие имели возможность сопоставлять различные теории, создавать кассы взаимопомощи, полемизировать с революционерами, так как имели более высокий уровень развития, то провинциальные пролетарии даже не помышляли о каком-либо культурном росте, перебиваясь с хлеба на воду, и заботясь только о том, как прокормить семью. Чем беднее и голоднее был рабочий, тем больше в нем недовольства, и тем больше он имел склонность винить в своем положении «все и вся», что представляло плодородную почву для посадки революционных семян. С таким настроениями столкнулись независимцы в Гродно, Вильно и Гомеле, где рабочие даже слышать не хотели агитацию о легализации.
В Минске большинство стачек и забастовок, на которые изначально сделало упор руководство НЕРП, заканчивалось благоприятным для рабочих исходом. Принятие директорами промышленных предприятий решений в производственном процессе на какое-то время было поставлено под надзор полиции. Минское ГЖУ, разуверившись в возможности успеха переговоров с фабрикантами, действовало исключительно с позиции силы. Такая тактика априори не могла привести к положительным результатам. Как и следовало ожидать, произошло объединение торгово-промышленных кругов города, опасавшихся «нараставшего самоуправства рабочих ферейнов». В государстве, где уже четверть века правительство боролось со стачками репрессивными методами, жалобы фабрикантов просто не могли быть не услышаны. Выход рабочими обществами НЕРП за правовые границы производственных отношений при систематическом нарушении ими промышленного устава, предопределили ликвидацию минского легального рабочего движения.
Успешный подрыв революционного влияния на общества посредством легализации стачек за улучшение условий труда в Минске породил существенные трудности в реализации программы НЕРП. Вмешательство полиции во взаимоотношения хозяев с рабочими вызвало новый виток острого недовольства минских фабрикантов, которые, хотя на первых порах и были вынуждены идти на уступки, все же ждали удобного случая, чтобы изменить сложившееся положение дел. На защиту своих интересов промышленники привлекли назначенного в 1902 г. минского губернатора гр. А.А. Мусина-Пушкина, неодобрительно относящегося к организациям независимцев с самого начала вступления в должность. Противодействие губернатора деятельности НЕРП объяснялось его нескладывающимися отношениями с полковником Васильевым. Немаловажное значение, очевидно, имело и то обстоятельство, что сама организация руководство партией шли мимо него и целиком и полностью сосредотачивались в руках начальника ГЖУ. Наконец, можно предположить, что в борьбе против легализации рабочего движения Мусиным-Пушкиным двигали личные интересы, подкрепленные материальным стимулированием со стороны фабрикантов.
Первым нежелательным для НЕРП решением генерал-губернатора стало неудовлетворение просьбы минских приказчиков, которые, по инициативе Васильева, обратились к нему с ходатайством издать постановление о закрытии магазинов в девять часов вечера и уменьшении рабочего дня. В ответ Независимая партия незамедлительно выпустила серию листовок следующего содержания: «Всем еврейским приказчикам и приказчицам. Губернатор отказал в просьбе закрывать магазины в девять часов вечера. При том еще через приставов у многих приказчиков взята подписка в том, что они согласны сидеть в магазинах до одиннадцати часов. Подача прошения была хорошей агитацией для приказчиков, а отказ должен быть еще лучше. Мы можем из этого сделать следующий вывод: воевать, воевать за человеческий достойный рабочий день. Мы должны устраивать стачки потому, что мы ясно видим, что никто не хочет нам помогать, а потому мы должны помочь себе своей силой и единством собственной своей борьбой». [15] Отличие данного воззвания от предыдущих заключалось в том, что в нем впервые содержался протест против распоряжений действующей власти в лице губернатора. Не задумываясь о вероятных последствиях, лидеры НЕРП рассчитывали путем активизации стачечного движения заставить губернатора пойти на попятную и отказаться от выбранной линии политического поведения. Приведенная выше прокламация возрождала еще не забытые антиправительственные настроения в рабочей среде Минска, что таило в себе опасность возвращения многих «новообращенных в прежнюю революционную веру».
Вскоре после начала забастовок владельцы промышленных заведений обратились с прошением в Министерство внутренних дел. Суть их претензий состояла в том, что образованные в городе ферейны присвоили не принадлежащую им судебную власть, то есть «исполняя функции суда уголовного, приговаривают хозяев к штрафам за провинности, совершенные ими, по мнению ферейнов, против рабочих».[16] Далее следовала жалоба на то, что «ферейн считает рабочих неответственными за причиненные хозяевам и их семействам оскорбления и не признает за хозяином даже право уволить оскорбляющих их рабочих». Возмущение фабрикантов вызывало принуждение их заключать коллективные договора и присвоение ферейнами законодательной власти, выражавшееся в издании обязательных постановлений, регулирующих отношения хозяев и рабочих. Главное же обвинение, выдвигаемое промышленниками против союзов, заключалось в организации рабочих забастовок. В прошении, в частности, упоминается общая забастовка портных в самый разгар сезона, снявшая с работы в течение нескольких часов всех дамских и мужских мастеров. В завершении перечисления многочисленных вин ферейнов приводятся статьи Уложения о наказаниях, по которым их деятельность должна была быть признана незаконной: «Такой образ их действий и побуждение ими рабочих к стачкам ставит их союзы в разряд обществ, имеющих целью возбуждение подобной вражды и возникновение стачек, предусмотренных в первой части 318 статьи Уложения о наказаниях; подстрекательство же ими рабочих с целью возвышения заработной платы и изменения условий найма, и принуждение насилиями и угрозами других рабочих пристать к стачке, представляют преступления, предусмотренные в статьях 358 и 359 того же Уложения».[17] На основании вышеизложенного, фабриканты требовали оградить их от произвола ферейнов, возбуждающего вражду между классами общества и приводящего к «разорению работников, хозяев и купцов». По мнению составителей прошения, единственной мерой парализации деятельности рабочих союзов могло быть немедленное закрытие оных. Усилившаяся оппозиция промышленников была использована генерал-губернатором, чтобы выступить на защиту интересов минских хозяев. К тому же, в течение 1903 г. в Петербурге продолжались и усиливались трения и разногласия между Министерством финансов и Министерством внутренних дел. В действиях легальных рабочих организаций Министерство финансов усматривало ущемление интересов торгово-промышленного сословия. Мусин-Пушкин обратился к министру внутренних дел В.К. Плеве, добиваясь ликвидации НЕРП в Минске.
В то же время начальник ГЖУ полковник Васильев направил в Департамент полиции секретный рапорт на имя С.В. Зубатова, в котором, излагая ход дела и указывая на противодействие со стороны генерал-губернатора, доказывал, что именно его вмешательство привело к расстройству всех планов полиции и вместе с тем способствовало росту революционного движения в городе. По твердому убеждению Васильева, именно благодаря генерал-губернатору он вынужден был устраниться от руководства независимцами, что не могло не сказаться на самом рабочем движении и привело к усилению стачечной борьбы. Он писал: «Партия, оставшись без руководителя и направляемая лишь молодыми силами, пришла в колебание и в последнее время устроила ряд стачек, которые я нахожу вполне несправедливыми, но на стачечников при настоящих условиях влияния оказать не могу».[18] В заключении рапорта Н.В. Васильев указывал на то, что в связи с этим, он вынужден устраниться от руководства Независимой партией и сложить с себя всякую ответственность за ее деятельность. Однако, надеясь, что политика легализации рабочего движения будет продолжена, а его ходатайство поддержано, Н.В. Васильев соглашался снова встать во главе партии после получения соответствующих указаний из Департамента полиции. Наряду с полковником ГЖУ, активисты Независимой партии также были готовы продолжить работу.
Массовые протесты фабрикантов совпали со временем продолжения ведомственной борьбы 1903 г., что повлияло на правительственное распоряжение о прекращении деятельности легальных ферейнов в Минске. Министр финансов С.Ю. Витте в вопросе легализации занимал твердую позицию ее неприятия, тогда как министр внутренних дел В.К. Плеве все время колебался и до лета 1903 г. не мог прийти к определенному отношению к идеям С.В. Зубатова. Усиление антиеврейской политики МВД, ярко выразившееся в кишиневском погроме 1903 г., способствовало тому, что НЕРП стала терять свои позиции в рабочей среде. В июле 1903 г. через два года после основания НЕРП объявила о прекращении своего существования. Объясняя причины ликвидации партии, С.В. Зубатов писал: «Распустили независимцы свою организацию не по чьему иному, как по личному моему их уведомлению, что В.К. Плеве без указания причин приказал мне остановить навсегда легальное движение. Выполнили они это с полной корректностью, хотя, говорят, кто-то из независимцев после этого застрелился. Прекращение рабочего движения в Минске последовало, очевидно, по настоянию министра финансов по отделу торговли и промышленности, то есть фабричной инспекции, как то случилось при Сипягине с московским рабочим движением».[19] Ликвидация организаций С.В. Зубатова открывала простор для действий как революционеров, так и авантюристов вроде Гапона.
[1] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 1898. Д. 5. Ч. 16. л. Г. Л. 65.
[2] Там же. Л. 74.
[3] Там же.
[4] Там же. Л. 75.
[5] Там же.
[6] Там же. Д. 5. Ч. 16. л. Д. Л. 22.
[7] Айнзафт С.С. Рабочее движение в России до 1905 года. М., 1925. С. 67.
[8] Морской А. Зубатовщина. М., 1913. С. 112.
[9] ГАРФ. Ф. 102 Оп. 1901. Д. 801. Ч. 2. Л. 18.
[10] Там же. Оп. 1898. Д. 5. Ч. 16. л. Д (1). Л. 52.
[11] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 1901. Д. 801. Ч. 2. Л. 13.
[12] Там же. Ч. 3. Л. 4.
[13] Там же. Л. 2.
[14] Там же. Л. 7.
[15] Там же. Л. 74.
[16] Там же. Д. 5. Ч. 17. л. Б. Л. 40.
[17] Там же.
[18] Там же. Д. 801. Ч. 2. Л. 25.
[19] Былое. 1917. № 4. С. 167.