Продолжение | Часть I |Часть II |Часть III |
7. Тайное обучение: новый виток развития и реакция правительства на процесс полонизации белорусов.
Предусмотренное указом 17 апреля преподавание закона Божьего на природном языке учащихся в его светской, а не религиозной интерпретации, вызвало на практике недовольство католического епархиального начальства, духовенства и части мирян. Они предпочитали видеть критерием «природности» языка утвержденное авторитетом Папского престола использование его в молитвах и дополнительном богослужении, а не в семейном общении.
Однако надежды сторонников распространения польского языка среди этнических белорусов с помощью государственной школы не оправдались. Тогда, в качестве практического выхода из сложившейся ситуации часть католического духовенства и мирян вновь прибегло к испытанной ранее противоправной практике – созданию тайных польских школ. Толчком к росту этого нелегального движения стали законодательные акты правительства. По донесениям полиции, ксендзы и миряне истолковали указ 17 апреля и последовавший за ним манифест 17 октября как свободу открывать «без всякого разрешения школы и учить в них детей закону Божьему на польском языке»[1].
Так, например, в январе 1906 г. Слуцком уезде в местечках Клецк и Ляховичи Минской губернии полиция обнаружила тайные польские школы, в которых обучение молитвам и катехизису производилось мирянами «под наблюдением ксендза В.Герасимовича». Виновные в организации незаконного обучения С. Пласковицкая и О. Домашевич, на основании правил 3 апреля 1892 г., были приговорены губернатором П.Г. Курловым. Первая к штрафу в 100 рублей с заменой в случае неплатежеспособности арестом на 1 месяц; вторая к штрафу в 300 рублей или к аресту сроком на 3 месяца. По распоряжению губернатора арестованные были отпущены на свободу раньше установленного срока. Католики Клецка обратились с прошением к председателю Совета Министров С.Ю. Витте о разрешении им продолжить обучение детей основам римско-католической веры в закрытой полицией школе с приглашенным для этой цели учителем, было отклонено. Правительство предложило католикам воспользоваться легальным способом обучения. Просителям напомнили, что в местечке имеется народное училище, в котором их дети могут обучаться бесплатно, а в качестве законоучителя может быть приглашен тот же ксендз Герасимович[2].
Однако ксендза предлагаемый государством вариант решения проблемы обучения детей основам веры не устраивал. Несколько позже он сам незаконно организовал школу, в которой дети обучались закону Божьему на польском языке. Местная полиция начала требовать от Герасимовича прекратить недозволенные занятия, а из канцелярии губернатора пришло разъяснение, что «произвольное открытие школ законом не допускается». Школа была закрыта, а жалобы ксендза на действия полиции были оставлены «без последствий»[3].
В Гродненской губернии после издания манифеста 17 октября 1905 г., открытые по инициативе крестьян-католиков тайные польские школы были обнаружены полицией в 8 деревнях Гродненского, Волковысского, Сокольского и Бельского уездов. В этих же уездах открытие 9 тайных польских школ произошло при содействии католического духовенства. Не смотря на резкий рост правонарушений в этой области зимой 1905 -1906 гг. администрация все же не торопилась применять к виновным крестьянам предусмотренные законом меры наказания. Исключение в этом отношении составляли только ксендзы.
Гродненский губернатор Ф.А. Зейн в письме генерал-губернатору К.Ф. Кршивицкому 22 августа 1906 г. предложил не применять к крестьянам, виновным в открытии тайных польских школ, взысканий, предусмотренных правилами 3 апреля 1892 г. В тоже время Ф.А. Зейн считал необходимым по отношению к ксендзам, которые руководили открытием этих школ, и вина которых была доказана расследованием, «применить строгую меру взыскания»[4]. Но, как выяснилось, и от предложенных губернатором «строгих мер» пришлось вскоре отказаться.
Правительство, продолжая политику демонтажа системы административных распоряжений, 24 августа 1906 г. отменило действие Правил 3 апреля 1892 г. о взысканиях за тайное обучение в губерниях Западного края[5]. Утвержденное императором решение восстанавливало действие статей 1049 и 1051 Уложения о наказаниях, которые предусматривали незначительные наказания за противоправную педагогическую деятельность. Правила 3 апреля 1892 г., позволявшие использовать административную власть в качестве инструмента борьбы с распространением тайного обучения, преследовали цели политического характера – пресечение польской пропаганды в форме религиозного обучения. Теперь же, после 24 августа 1906 г. в распоряжении администрации остались только те правовые инструменты, применение которых в свое время было признано нецелесообразным, что, собственно, и привело к появлению правил 3 апреля 1892 г.
Как отмечал в своей записке полковник А.Г. Загряжский: «Таким образом, вопрос о борьбе с полонизацией населения при помощи тайных школ и обучения, возвратился к такому положению, при котором не существует ни закона, карающего польскую пропаганду при помощи тайного обучения, ни административных правил а, следовательно, вести эту пропаганду фактически разрешается»[6].
Иными словами, правительство, восстановив силу указанных выше статей Уложения о наказаниях, (заметим, что ст. 290 нового Уголовного уложения 1903 г. так и не была введена в действие) вновь деполитизировало область правонарушений, связанную с тайным польским обучением. С правовой точки зрения, указ 17 апреля, разрешавший преподавание закона Божьего на «природном» языке учащихся и правила МНП, конкретизировавшие его применение, казалось, должны были исключить, или, по крайней мере, существенно ослабить потребность католического населения в тайных формах обучения. Но, как уже отмечалось выше, практика правоприменения оказалась иной. Правовые инструменты, предложенные правительством для примирения религиозных интересов католического населения с государственными, вместо ожидаемого эффекта согласования и сотрудничества, стали порождать явления противоправного характера.
Католическое духовенство и миряне, не удовлетворенные теми возможностями обучения детей закону Божьему на польском языке, которые предоставлял Правила МНП от 22 февраля 1906 г. начали вновь предпринимать попытки создания школ для обучения польскому языку и римско-католическому катехизису. Следует отметить, что вначале эти попытки были легальными. Католические священники пытались организовать в своих приходах начальные формы религиозного обучения на польском языке либо явочным порядком, либо, обращаясь за разрешением к губернской администрации. Однако на эти обращения следовал официальный отказ, так как католическое духовенство по-прежнему не имело право самостоятельно организовывать приходские школы при костелах без выполнения требований, предусмотренных российским школьным законодательством[7].
В этом отношении правительство заняло довольно жесткую позицию, считая, что: «Открытие римско-католических учебных заведений, в частности учреждение их римско-католическими священниками и церквами, признается МВД нежелательным, так как препятствует сближению учащихся католического исповедания с русскими православными в общих для всех национальностей и вероисповеданий школах, развивает в них католические клерикальные взгляды и создает, таким образом, кадры людей, чуждающихся России и русских»[8].
Изданный 1 октября 1906 г. указ о частных учебных заведениях, также не предусматривал организацию учебных заведений с преподаванием на польском языке в Северо-Западном крае[9]. Поэтому появление тайных польских школ стало практически неизбежно.
Витебский губернатор Б.Б. Гершау-Флотов в отчете за 1908 г. сообщал императору Николаю II о том, что: «После всемилостивейшего дарования населению империи свободы совести, ничтожная, сравнительно с общим числом жителей губернии, часть поляков, во главе с римско-католическим духовенством, усиленно начала ополячивать коренное белорусское население, принадлежащее к латинской церкви и совращать в католицизм православных белорусов. В отчетном году в губернии было обнаружено несколько тайных польских школ, открытых ксендзами при материальном содействии некоторых помещиков-поляков. В этих школах, обучались наряду с католиками и дети православных белорусов».
Губернатор, сообщавший об этих фактах, сетовал на то, что:«За отменой в 1906 г. Правил 3 апреля 1892 г. учредители и учителя этих тайных школ были привлечены к судебной ответственности по обвинению в деяниях, предусмотренных 1049 и 1051 статьями Уложения о наказаниях. К сожалению, ничтожность уголовной репрессии по этим статьям (денежный штраф в селениях не свыше 5 рублей, с заменой в случае несостоятельности арестом на 1-2 дня) никакого устрашающего значения иметь не могут. По закрытии тайных школ и уплате виновными определенного судом штрафа, в той же местности были вновь обнаружены такие же школы»[10].
В качестве примера, подтверждающего слова губернатора, можно привести организацию тайных польских школ в Шатиловском приходе Полоцкого уезда, которые в течение трех лет «вели пропаганду католичества и полонизма». По сообщению епископа Полоцкого Серафима, «школы содержались на средства помещицы Т. Глушаниной. Учительницы этих школ девотки Ева Пацевич и Станислава Станкевич заманивают конфектами и баранками в свои школы и православных детей, внушая им не ходить в церковь и церковноприходские школы. Хотя деятельность этих тайных учительниц осуждена окружным судом, присудившем их к штрафу, но штраф не остановил их, и тайные школы в Шатиловском приходе имеются и в настоящее время»[11].
Указывая на «огромное зло, причиняемое тайными польскими школами», Гершау-Флотов предлагал императору «значительно увеличить уголовную ответственность за открытие их и привлечение к обучению православных»[12].
Сообщение витебского губернатора о действиях католического духовенства по ополячиванию «коренного белорусского населения» вызвали негативную реакцию Николая II. Его отметка, сделанная на отчете, гласила: «Обращаю серьезнейшее внимание на это скверное и недопустимое явление»[13]. Тем не менее, император не счел нужным политизировать проблему и прибегать к ужесточению уголовных репрессий за нелегальное школьное обучение.
Однако администрация на местах думала иначе. К аналогичному выводу, как и витебский губернатор, пришел полковник А.Г. Загряжский, подготовивший летом 1911 по требованию департамента духовных дел МВД, записку «О мерах борьбы с тайным обучением в Северо-Западном крае». По его мнению, при подготовке законопроекта по борьбе с тайным обучением, правительство должно учитывать, что: «Действительная причина распространения тайного обучения заключалась в том, что школы эти преследовали всегда антиправительственные цели…
В Северо-Западном крае – утверждал полковник - правительство борется не с народом, который является только объектом борьбы, а с небольшой группой польского общества и римско-католического духовенства, поставившим себе задачей отделения Северо-Западного края от коренного населения России путем полонизации. Противник этот считает все средства борьбы доступными, поэтому низость приемов борьбы и наглость домогательств его не имеют себе равных. В борьбе с таким противником сентиментальность и уступки недопустимы не только в отношении самого противника, но и в отношении объекта борьбы…
Все это вынуждает раз и навсегда отказаться от каких-либо уступок, даже по видимому самых ничтожных, как сделали это наши более культурные и более политически зрелые немцы… Возвратиться к исключительным для Северо-Западного края законам несомненно придется - утверждал А.Г. Загряжский… Или раз навсегда надо отказаться от мысли считать Северо-Западный край искони русским, или преследовать ополячение этого края всеми возможными способами». В этой связи полковник предлагал МВД существенно увеличить штрафы за тайное обучение, рассчитывая, что в таком случае население начнет более охотно принимать материальное участие в открытии правительственных школ разных типов»[14].
В подтверждение положений, выдвинутых в упомянутой записке А.Г. Загряжского, администрация губерний предоставила в департамент статистические сведения, позволяющие сравнить динамику роста тайных школ в периоды действия административных наказаний и судебных решений на основании ст.1049 и 1051 Уложения о наказаниях.
По сведениям администрации края, в трех губерниях - Виленской, Ковенской и Гродненской с 1892 по 1907 гг. было обнаружено 394 школы, в которых обучались 3153 ученика. Резкое уменьшение суммы штрафов за тайное обучение значительно изменило динамику правонарушений. Так, за период с 1908 по 1910 гг. в этих губерниях было раскрыто 153 школы, в которых обучались 2307 учеников. Обучение в этих школах, сосредоточенных в основном в Виленской и Гродненской губерниях, осуществлялось в абсолютном большинстве случаев на польском языке, и только часть учеников обучалось на еврейском, литовском, жмудском и русском языках[15].
Негативное отношение к санкционированному императором восстановлению правовых методов борьбы с тайным обучением высказал минский губернатор А.Ф. Гирс. Он считал, что: «Самым тяжелым ударом для русского дела в крае была отмена закона 3 апреля 1892 г. Этот закон удерживал поляков от стремления навязать белорусскому населению польскую грамоту, а вместе и с ней польское национальное самосознание. Польское духовенство, поддерживаемое богатым поместным польским классом, решило использовать удобный момент и энергично принялось за распространение польской грамоты при помощи тайных польских школ. Цель тайной польской школы, как ясно означено в программе кружка польских патриоток в Вильно – «воспитать в народе польскую душу и польское сердце». Цель эта в тайных школах достигается двумя путями: выставление бывшего польского государства в ореоле мученичества, героизма и святости, и выставлением русского правительства в роли свирепого и беспощадного варвара, загубившего польское государство и стремящегося загубить и польскую веру»[16].
Убедившись в неэффективности действия статей 1049 и 1051 Уголовного уложения, минский губернатор 20 января 1911 г. издал распоряжение, в соответствии с которым, как учредители тайных школ, так и те, кто содействовал их открытию, подлежали денежному взысканию до 500 рублей или аресту до 3 месяцев[17].
Восстановление административных методов борьбы с тайным обучением произошло и в Гродненской губернии. П.М. Боярский, управлявший губернией в 1912 г. в записке «О полонизации белорусского населения Гродненской губернии», направленной в МВД, писал о том, что с 1908 г. на территории губернии было обнаружено 36 тайных школ со значительным числом учащихся. «В этих школах, открытие и содержание которых обставлено с собой таинственностью и неуловимостью для местной правительственной власти, ксендзы являются полновластными хозяевами и достигают в деле воспитания детей в польско-патриотическом духе, желательных для них успехов. Число этих рассадников полонизма заметно уменьшается только в тех пунктах губернии, - отмечал М.П. Боярский - в которых взыскания за тайное обучение налагаются в административном порядке»[18].
Следует отметить, что администрация, помимо целей воспитания польского самосознания, усматривала в деятельности тайных школ и мотивы сугубо клерикального характера. В частности М.А. Лозина-Лозинский в июне 1911 г. сообщал П.А. Столыпину о том, что центром всего нелегального польского обучения является иезуитское общество в Кракове, которое покрыло тайной сетью школ весь Северо-Западный край. Ссылаясь на информацию жандармерии, он утверждал, что целью этой организации является подготовка учащихся-мальчиков к духовному служению, последним этапом которой служат католические семинарии. Отсюда делался вывод, что «хорошо организованная сеть тайных школ имеет целью воспитание будущих ксендзов»[19]. Воспитание, разумеется, в духе польской католической традиции.
Ярко выраженная динамика роста тайного польского обучения потребовала нового осмысления этой проблемы и поиска адекватных решений на правительственном уровне. В этой связи новый министр внутренних дел А.А. Макаров в 1912 г. начал разработку программы действий, которая предполагала комплекс мер, направленных «к развитию в белорусском населении русского национального самосознания». Министр предлагал, наряду с действующими мерами борьбы «в виде уголовно судебной репрессии», противопоставить «тайной польской школе правильно оборудованную и доступную массам населения русскую школу, как правительственную, так и частную, а наряду с этим организовать в широкой мере внешкольную просветительную деятельность на русских национальных окраинах»[20].
Разработанная министром программа действий МВД сохраняла преемственность с прежним политическим курсом в отношении местного католичества. Вместе с тем, для неё были характерны и принципиальные новшества, которые можно охарактеризовать как прагматичные и соответствующие духу указа о веротерпимости. Предлагаемые инновации отличались широтой поставленных задач и не укладывались в узкие рамки предложений местной администрации об ужесточении наказания за организацию тайного обучения. Свой подход к религиозно-этнической политике А.А. Макаров сформулировал так: «Воздействие польских начал, проводником которых в белорусском населении служит, как и прежде, помещичья усадьба, польский костел и тайная школа, продолжается по настоящее время. При таких условиях на правительстве лежит долг наряду с деятельностью местных русских общественных организаций всемерно содействовать поддержанию и дальнейшему развитию сознания в белорусских массах кровной и культурно-исторической близости к России». Конкретным выражением такого содействия становилась: «Национализация русской народной школы, в которой внимание главным образом должно быть уделено развитию русского национального самосознания у подрастающего поколения белорусов, как отрасли единого русского племени».[21]. На этот раз поставленную задачу - «парализовать влияние польского костела и тайного польского обучения» на формирование польского этнического самосознания белорусов-католиков предполагалось решать на пути приоритетного развития интеграционных процессов в сфере народного просвещения.
В этой связи предусматривалась принципиально иная тактика достижения стратегической цели правительства в Западно-Русском крае. «Располячение костела» необходимо было тесно увязывать с решениями таких сложных вопросов как реорганизация учебно-воспитательного процесса в Виленской духовной семинарии, введение русского языка в дополнительное богослужение и преподавание на этом языке закона Божьего. По мнению министра: «Постепенное осуществление этих мероприятий требует, несомненно, продолжительного времени, так как крутая ломка сложившегося уклада жизни без деятельного участия самого населения, как показал опыт минувших лет, не может привести к благоприятным результатам. Необходимо целесообразными мерами подготовить белорусское население, исповедующее р-к веру к тому, чтобы оно подобно литовцам, само заявило р-к духовенству и Папскому престолу настойчивое требование о своих национальных правах в церковной жизни а, следовательно, и о введении русского языка в богослужение»[22].
В данном случае министр продемонстрировал понимание неэффективности прежних сугубо бюрократических способов решения проблем, задевавших и травмировавших в свое время религиозные и этнические чувства множества католиков. Однако связанная с этим необходимость поиска и разработки конкретных, основанных на инициативе «снизу» способов достижения политических целей правительства, представлялась пока ещё в качестве ближайшей перспективы. Во всяком случае, самому А.А. Макарову, оставившему свой пост в декабре 1912 г. реализовать свой политический проект не удалось.
Нельзя сказать, что министр в своих высказываниях о необходимости формирования самосознания католиков Литвы и Белоруссии по принципу (я – католик, я - белорус, и я – русский), и реализации «национальных прав» белорусов в костеле, был оригинален. Эти мысли, сформированные в русле политики системного обрусения края и практики правоприменения указа 25 декабря 1869 г. высказывались и ранее представителями местной администрации, русской общественности и католического духовенства. В частности, генерал-губернаторами Северо-Западного края А.Л. Потаповым, П.Д. Святополк-Мирским, А.А. Фрезе, К.Ф. Кршивицким, виленским губернатором Д.Н. Любимовым, А.В. Белецким, прелатом Ф. Сенчиковским и др[23].
Однако теперь проект формирования белорусского этнического самосознания в католической среде в качестве инструмента деполонизации костела приобретал статус централизованной государственной политики. Его принципиальные положения получили преемственность и вошли в программу действий Н.А. Маклакова, преемника Макарова на посту министра внутренних дел.
Самому же Макарову предстояло большей частью решение повседневных дел по регуляции взаимоотношений с Католической церковью, включая и рассмотрение претензий католического епископата к нормотворческой и административной деятельности МВД. Проблема борьбы с ростом тайного польского обучения оказался связанной с борьбой за расширение прерогатив епископской власти
Римско-католические епископы Могилевской митрополии, собравшиеся на совещание в Санкт-Петербурге 20 октября 1911 г., указывали на трудности, которое испытывало католическое духовенство в обучении детей закону Божьему. Епископат отмечал нехватку законоучителей в митрополии и обращал внимание министра внутренних дел на сложности, вызванные установленным порядком, когда инициатива в деле замещения законоучительных должностей была представлена школьной администрации. По мнению епископов, начальники учебных заведений, хотя им и принадлежало право выбора законоучителей, «никогда, или крайне редко, обращаются к римско-католическому духовенству с предложением занять законоучительскую должность. При подобном нерадении учебных властей, - подчеркивали епископы - необходима инициатива духовного начальства. В противном случае, молодое поколение рискует остаться вовсе без религиозно-нравственного воспитания»[24]. Однако А.А. Макаров категорически отказал епископату в предоставлении духовным властям решающего голоса в назначении законоучителей в учебные заведения империи. В качестве компромисса, министр предложил епископам заранее сообщать училищному начальству списки кандидатов на законоучительские должности[25].
8. Противоречия между правительством, католической иерархией и духовенством по вопросам религиозного воспитания и обучения католиков.
Жесткая позиция МВД, занятая в вопросе о приоритете школьной администрации в подборе кадров католических законоучителей, становится понятной, когда речь о характеристиках некоторых ксендзов, призванных к преподавательской и пастырской деятельности. Например, в Минской губернии за пропаганду религиозно-этнической нетерпимости в 1905 г. был отстранен от должности законоучитель учебных заведений Бобруйска ксендз Миржвинский. Ксендз Росицкого костела Режицкого уезда Витебской губернии Федор Куликовский в том же 1905 г. во время урока Закона Божьего в Сарьянском народном училище открыто порицал православную веру[26].
В октябре 1906 г. минский губернатор Я.Е. Эрдели сообщил директору народных училищ губернии, что не может допустить ксендза Иосифа Скаковского к преподаванию закона Божьего в народных училищах Минского уезда. Ксендз обвинялся в русофобии, нетерпимости к православию и пропаганде польского этнонационализма. В 1908 г. этот ксендз, согласно данным расследования,агитировал местных крестьян католиков против открытия в деревне Полоневичи Минского уезда государственной русской школы, за что и был, по решению МВД, отстранен от должности настоятеля в июне 1909 г[27].
Тот же губернатор Эрдели в октябре 1906 г. отказал директору народных училищ Минской губернии и попечителю Виленского учебного округа в назначении ксендза Казимира Ваньковича законоучителем в народных училищах и железнодорожных училищах м. Барановичи в связи с тем, что: «Ксендз Ванькович, будучи ярым фанатиком, враждебно относится ко всему православному, внушил католикам своего прихода избегать общения с православными под страхом отлучения от Римско-католической церкви, вселил между теми и другими вражду, доходящую до драк, и вообще наэлектризовывает одну часть населения против другой»[28].
21 июня 1909 г. в Медведичском костеле Слуцкого уезда Минской губернии воспитанник императорской римско-католической духовной академии Иосиф Вержбицкий произнес проповедь, содержавшую в себе призыв к открытию тайных польских школ и оказании противодействия правительственной власти, в случае закрытия таковых. Обвинение Вербицкого в антиправительственной проповеди было подтверждено проведенным расследованием. Возмущенный поведением Вержбицкого, П. А. Столыпин предложил управляющему Могилевской архиепархией епископу С. Денисевичу запретить этому воспитаннику после окончания академии занимать приходские должности[29].
О неоднократных проявлениях нетерпимости к православным со стороны полоцкого декана Л. Барановского сообщал в МВД в начале 1914 г. витебский губернатор М.В. Арцимович. Этот ксендз, будучи законоучителем Полоцкого кадетского корпуса, кощунственно отзывался о православных храмах, запрещал кадетам–католикам принимать участие в общих с православными молитвах и требовал от них не посещать пригородный Спасо-Евфросиньевский монастырь. На этом основании губернатор счел «целесообразным и весьма желательным» ходатайствовать перед МВД об удалении ксендза Барановского, как «польского фанатика», за пределы Витебской губернии[30].
Противоправные действия отдельных католических священнослужителей вынуждали руководство МВД с настороженностью относиться к предложениям епископата о расширении прерогатив его духовной власти, включая и такую ответственную для государства сферу как народное просвещение. Постоянные попытки епископата ограничить разбирательство проступков ксендзов, обвиняемых в прозелитизме, разжигании религиозной и этнической вражды к православным, только мерами внутрицерковного расследования, не могли вызвать понимания МВД. Такие меры явно не годились для пресечения действий правонарушителей-ксендзов, проступки которых выходили за рамки, предусмотренные каноническим правом, и подпадали в категорию правонарушений, требующих решения министра внутренних дел или применения карательных статей Уголовного уложения. По замечанию управляющего МВД А.А. Макарова, «доселе, за самыми лишь редкими изъятиями, римско-католические епархиальные начальники признавали подведомственных им священников не заслуживающими никакого взыскания даже в случаях очевидного и доказанного их собственным признанием, нарушения закона»[31].
Указанные выше столь явные проявления корпоративной солидарности, призванной защитить виновных ксендзов от заслуженного наказания, ставили перед МВД непростую задачу. Следовало, не выходя за правовые границы указа о веротерпимости, принудить католическую иерархию сделать максимально прозрачной для правительства деятельность подведомственного ей духовенства. В частности, в такой сложной для повседневного административного контроля области как катехизация детей. В записке, поданной министру внутренних дел 13 января 1912 г. февраля, римско-католические епископы, собравшиеся на совещание у Могилевского митрополита Викентия Ключинского 20 октября 1911 г., в качестве примера умаления авторитета иерархии и ограничения её власти в епархиях, приводили циркуляр МВД от 21 сентября 1911 г., подписанный А.А. Макаровым.
В этом документе исполняющий обязанности министра указывал губернаторам, «что совместное обучение детей католиков молитвам и догматам Римско-католической церкви вне разрешенных правительством учебных заведений должно быть относимо к категории тайного обучения во всех случаях, когда оно имеет характер систематического преподавания. Во всех таких случаях надлежит привлекать виновных к ответственности, за исключением, впрочем, случаев так называемой катехизации, производимой самими римско-католическим священниками и при том в церквах.
Имея в виду, что этого рода обучение практикуется с давнего времени, я затрудняюсь принять ныне же меры к безусловному его прекращению. С другой стороны, я нахожу, безусловно, необходимым, урегулирования такого преподавания в целях установления соответствующих правил надзора»[32].
Епархиальным начальникам предписывалось доставить в МВД сведения о возрасте катехизуемых детей, о языке обучения, о программе, о времени и продолжительности катехизации и о канонических основаниях, вызывающих катехизацию. Издание циркуляра вызвало резкое недовольство католического епископата. В записке, поданной А.А. Макарову, епископы, ссылаясь на Евангелие и действующее законодательство, доказывали МВД, что цель катехизации носит исключительно религиозный характер, что она заключается только в изучении молитв, главных истин веры и христианской морали. Не поскупились епископы и на положительные характеристики светских катехизаторов, высоко оценивая их религиозно-нравственные качества, политическую лояльность и законопослушность. «Мы считаем долгом уверить ваше превосходительство, – говорилось в обращении – что в катехизации допускаются лишь такие светские лица, убеждения которых, нравственность и христианские добродетели вполне гарантируют катехизацию, совершаемую под контролем и наблюдением священника, от примеси каких бы то ни было несвойственных ей явлений»[33].
На этом основании епископы потребовали от А.А. Макарова незамедлительной отмены циркуляра от 21 сентября 1911 г., так как: «Подчиняясь указаниям министерства, как обучать истинам веры, кого, когда, мы предали бы неотъемлемые права Христовой церкви, отреклись бы от священнейших наших обязанностей, утратили бы пастырский авторитет и влияние»[34].
В своих сетованиях на действия российских властей епископы рассчитывали на заступничество Римской курии.По сообщению российского представителя при Св. Престоле Д. А. Нелидова, Папа Пий X вопрос о катехизации считал едва ли не главной своей заботой о католиках в России. Папа высказывал убеждение в том, что «без обучения Закону Божию будет вырастать поколение, непослушное Церкви и зараженное вредными для государства теориями»[35]. С точки зрения Папы, религиозное воспитание необходимо не только для блага Церкви, но и для государства, так как оно благотворно воздействует на формирование законопослушного поведения подданных.
Нельзя сказать, что духовенство Северо-Западном края не разделяло обеспокоенности Пия X по поводу проблем катехизации подрастающего поколения. Вот только свою задачу начального религиозного просвещения многие из них понимали своеобразно, с учетом местных условий. Ксендзы были, как правило, людьми консервативно настроенными. Подобно Папе, эти священнослужители отвергали в качестве «вредных», социалистические, анархистские и либеральные «теории». Но они охотно принимали и проповедовали идеи польского сепаратизма и русофобии, которые, без сомнения, являлись «вредными» для государства, подданными которого они являлись. Поэтому воля Папы выполнялась избирательно, лишь в той мере, что не препятствовала идейно-этническим пристрастиям известной части ксендзов. В процессе катехизации они, как и положено, воспитывали у юных католиков послушание Церкви, но не отказывались и от пропаганды антироссийской идеологии, направленной на восстановление польской государственности.
Насколько правдивы и убедительны были богословские и нравственные аргументы, к которым прибегли епископы для доказательства правоты своих требований к МВД, должна была показать проверка катехизаторской практики в губерниях. Для этого МВД поручило губернаторам сообщить данные о том, какой характер имеет катехизация во вверенных им губерниях и следует ли внести в эту практику какие-либо изменения.
Сведения, которые начали поступать в министерство, давали возможность сформировать иное представление о содержании катехизации, расходившееся с теми характеристиками, которые предлагал епископат. Упоминаемый ранее М.П. Боярский, анализировавший вопросы полонизации белорусского населения Гродненской губернии писал в МВД: «Могучим средством для вселения вражды к православным и ополячения белорусского народа является здесь ещё конфессиональное обучение; оно выражается в том, что молодое юношество, под бдительным и непосредственным руководством ксендза, готовясь к исповеди, проходит в катехизической форме главные основания учения Католической церкви. А наряду с этим, без различия широких политических горизонтов, но в достаточно увлекательной для молодых слушателей форме, неизбежно преподается и настойчиво внушается мысль о принадлежности всякого католика к польской нации; взрослым же эта идея неукоснительно повторяется на исповеди»[36].
Минский губернатор Я.Е. Эрдели, выполняя распоряжение МВД, потребовал от исполнителей – уездных полицейских чиновников:«В виду большой важности этого вопроса в жизни Северо-Западного края … самого вдумчивого к нему отношения». В итоге, был составлен документ «о характере катехизации в костелах Минской губернии», направленный в МВД 21 июня 1912 г.
В нем содержалась сведения, которые явно противоречили уверениям католического епископата об исключительно вероучительном содержании этой формы начального религиозного обучения. В результате расследования выяснилось, что ксендзы в большинстве случаев привлекали для катехизации особых учителей и учительниц, не имеющих права на обучение, которые «отличаются фанатической приверженностью к католичеству и ненавистью к православной вере и всему русскому». Обучение катехизису происходило вне стен костела и попадало в категорию «тайного». По данным полиции, в период с 1906 по 1908 гг. ксендзами было открыто «громадное количество таких школ» под предлогом «изучения детьми католиками катехизиса и молитв Римско-католической церкви». В действительности же обучение детей в этих школах, заключалось, «главным образом, в изучении польской грамоты и преподавании истории Польши».
Данное обстоятельство, по мнению губернатора, и определяло подлинный «характер катехизации» в Минской губернии. В донесении говорилось, что: «Упорное нежелание ксендзов посещать народные школы для преподавания католикам закона Божьего, если таковое производится на русском, а не на польском языке, как того хотят ксендзы, - все это свидетельствует, что римско-католическое духовенство, под предлогом сообщения детям первоначальных познаний о религии и Церкви, стремится не к укреплению религиозно-нравственных начал в среде своей паствы, а к ополячиванию местного русского населения.
С этой целью ксендзы в учителя и учительницы тайных школ берут лиц, рабски им преданных, слепо исполняющих всякое их распоряжение и фанатиков в религиозном смысле. Иногда среди этих учителей и учительниц бывают и такие, которые на свое дело смотрят как на великую религиозную миссию и, если им приходится понести наказание за недозволенное обучение детей, то в этом видят служение Богу и Церкви. Под влиянием ксендзов они настроены крайне враждебно ко всему русскому и к православию. Эти же чувства ненависти к православию и России они стараются привить юношеству католиков-белорусов, внушая им любовь ко всему польскому и полякам, якобы «страдающим» под игом русских. Поэтому дети местных католиков русских, пройдя через такую школу, считают себя природными поляками, и понятие «католик» для них является синонимом «поляка».
К православным они относятся с фанатическим презрением. Такая в высшей степени вредная для русских интересов в здешнем крае постановка обучения молитвам и догматам Римско-католической церкви требует установления правил надзора за производством катехизации»[37].
Выводы, сделанные минским губернатором относительно содержательного аспекта катехизаторской практики, по существу, лишали убедительности аргументацию католического епископата Могилевской архиепархии. Оказалось, что его настойчивые уверения об исключительно религиозном содержании катехизации не соответствовали действительности. Получалось так, что Могилевский митрополит Ключинский либо не знал о реальном положении дел в этой области, что весьма сомнительно, либо сознательно замалчивал противоправные действия своих подчиненных с целью получения уступок от МВД. Что же касается самого МВД, то сведения, предоставленные минским губернатором, лишь подтверждали необходимость продолжения политики контроля за деятельностью католического духовенства в области религиозного и светского образования, которую проводил П.А. Столыпин и его преемник А.А. Макаров.
Н А. Маклаков, сменивший А.А. Макарова на посту министра внутренних дел в декабре 1912 г., определил задачу своего ведомства следующим образом: «Организация катехизационного обучения МВД допускается исключительно в церквах, с производством её притом непременно самим священником. Особенное внимание МВД обращено на то, чтобы катехизация не служила целям общего обучения, не отвлекала бы тем самым детей от посещения правительственной школы и не содействовала полонизации белорусов и малороссов»[38].
Факты привнесения в процесс религиозного обучения юной католической паствы идеологии польского этнического национализма и русофобии, существенно сужали возможности правительства идти на уступки требованиям католической иерархии. Располагая информацией о реальном положении дел на местах, МВД не имело достаточных оснований видеть в католическом епископате ответственных и надежных партнеров, способных поддерживать правопорядок и пресекать противоправную деятельность своих подчиненных. В этой ситуации министр внутренних дел А.А. Макаров, в ответ на возмущение епископов изданием циркуляра от 21 сентября 1911 г., пришлось разъяснить митрополиту Ключинскому правовые основы решений МВД: «Не ограничивая ни в чем свободы римско-католического духовенства в церкви и школе поучать свою паству правилам веры, распоряжение это лишь обеспечивает государству неотъемлемое от него право наблюдения, наравне с общекультурным, и за духовным просвещением своих граждан»[39].
Мнение министра подкреплялось ещё и тем, что к этому времени в распоряжении МВД находились сведения, полученные в результате ревизии делопроизводства римско-католических духовных консисторий, осуществленной по распоряжению П.А. Столыпина в первой половине 1911 г. Материалы ревизии зафиксировали целый ряд правонарушений и негативных для МВД тенденций в деятельности католического духовенства. В частности, отмечались:
- факты устройства тайных польских школ;
- стремление римско-католического духовенства захватить в свои руки школьное образование;
- практика насильственной замены у русского католического населения его природного языка языком польским;
- систематическое давление на мирян духовным оружием для достижения политических целей[40].
Указанные явления и тенденции в поведение католического епископата, духовенства и мирян, свидетельствовали о росте социально-политической активности и этнического самосознания в католической среде. Быстрый рост этих процессов стал возможным во многом благодаря новым правовым условиям, созданным указом о веротерпимости и манифестом 17 октября 1905 г.
Отвечая на вызов, брошенный католичеством, МВД начало процесс адаптации нового законодательства о веротерпимости к реалиям формирующихся государственно-конфессиональных отношений. Стимулом к ведомственному нормотворчеству послужило также ошибки правительства, не сформировавшего своевременно правовые механизмы правоприменения указа 17 апреля 1905 г. В результате, министерством была создана система ведомственных нормативных актов, устанавливающих правомерный порядок государственного регулирования отдельных сторон деятельности Католической церкви. Как и в предыдущих случаях, приоритет государства в области интерпретации положений указа позволял МВД устанавливать целесообразные с его точки зрения нормы регуляции церковно-государственных отношений, которые, в свою очередь, учитывали специфику политической опасности, которую представляло католичество для сохранения Белоруссии и Литвы в составе империи.
Не удивительно, что нормотворческая практика МВД вызывала протесты римско-католической иерархии, носившие как межведомственный, так и правовой характер. При этом епископат апеллировал к нормам указа о веротерпимости и Положению Комитета Министров от 11 февраля 1905 г., которым отменялись «стесняющие свободу веры и не основанные прямо на законе административные распоряжения»[41].
Следует отметить, что эти претензии не только не учитывали «низовую» практику правонарушений со стороны духовенства и мирян, но и не имели под собой реальных правовых оснований, вытекающих из положений указа о веротерпимости. В конечном итоге, после проведенной правоведческой экспертизы, они не были приняты МВД во внимание, о чем министр А.А. Макаров и сообщил митрополиту Ключинскому в феврале 1912 г[42].
Попытки же епископата и духовенства выйти за рамки действовавшего законодательства о веротерпимости и подчинить его каноническому праву и реализации польских этнических интересов в белорусской и малороссийской среде, встречали неизменное противодействие со стороны государственных ведомств.
Вместе с тем, усилия МВД и МНП, призванные обеспечить государственную интерпретацию пункта 14 указа о веротерпимости, нельзя назвать вполне успешными. Они встретили достаточно сильное сопротивление со стороны иерархии, части духовенства и мирян-белорусов, которые стремились использовать открывшиеся правовые возможности для усиления польской этноцентричности костела. С их точки зрения польский язык в преподавании закона Божьего в государственной школе должен был войти в число инструментов формирования польского самосознания католиков-белорусов наряду дополнительным богослужением, домашней молитвой, исповедью, катехизацией и нелегальным преподаванием в тайных школах. Борьба, развернувшаяся вокруг интерпретации п.14 указа о веротерпимости и катехизации, была вызвана столкновением двух идентификационных механизмов – гражданского и религиозного, за которыми стояли политические и конфессиональные интересы противоборствующих сторон.
Сущность конфликта, начавшегося после указа 17 апреля, заключалась в том, что государственная школа Российской империи, согласно законодательству, формировала в качестве первичной идентичности учащихся – гражданскую, надэтническую, российскую, а только затем уже религиозную и этническую. Католические иерархи – С. Денисевич, В. Ключинский и поддерживавшие их духовенство и миряне наоборот, полагали, что государственная школа должна в качестве первичной формировать идентичность религиозную и этническую, а лишь только затем гражданскую, российскую. Ещё более клерикальной и трайбалистской, не способствующей социализации подрастающего поколения, была позиция епископа фон Роппа, который предлагал заменить государственную начальную школу для белорусов-католиков церковноприходской и этнической по своему составу.
Ожидаемое правительством от Рима решение, способное снять противоречия между государством и сторонниками доминирования польского языка в костеле и народной школе, так и не осуществилось. Папский декрет от 13 октября 1906 г., распространяя свое действие только на новообращенных католиков-великороссов, сохранял церковно-лингвистическое status-quo в Белоруссии и Литве, расширяя вместе с тем возможности для распространения католицизма в центральной России[43].
Конфликт идентификационных механизмов стал для правительства ещё одним подтверждением, что католичество вновь становиться источником политической опасности для сохранения целостности Российской империи. К этому выводу, практически реанимировавшему взгляды, характерные для М.Н. Муравьёва, К. П. Победоносцева и губернской администрации Северо-Западного края, пришел и министр внутренних дел Н.А. Маклаков. С его точки зрения, законодательные инициативы правительства, направленные на модернизацию устаревшего института веротерпимости, включая указ 17 апреля 1905 г. и законы о Католической церкви 26 декабря 1905 г., не принесли ожидаемых результатов. Речь скорее шла об известном разочаровании, которое испытывало правительство относительно использования католическим духовенством дарованной ему религиозной свободы.
«Все эти мероприятия, признанные в указе «делом мира и любви», - отмечал министр - должны были бы, казалось, служить, наряду с укреплением в католическом населении России религиозности и развитию в нем чувства благодарности к русскому правительству. Но, с самого начала осуществления новых принципов религиозной политики все усилия католического духовенства, главным образом польской национальности, были направлены к достижению своих прозелитических и национально-сепаратистских целей, и «дело мира и любви» обращено этим духовенством в оружие религиозного насилия и национальной вражды»[44].
9. Этно-политическое измерение религиозных конфликтов и противоречий в Северо-Западном крае.
МВД, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, и в апреле 1914 г. провело совещание губернаторов Северо-Западного края, на котором были разработаны меры по борьбе с полонизацией белорусского населения. Материалы Совещания дают нам представление о том, каким образом МВД оценивало этнорелигиозную ситуацию, сложившуюся в Литве и Белоруссии накануне Первой мировой войны. Материалы содержали описание и перечень явлений и процессов, которые вызывали особую тревогу министерства. В них, в частности, указывалось, что:
- «главнейшим орудием полонизации белорусского населения является Католическая церковь, которой пользуется польское духовенство для достижения политических целей;
- в этом отношении большое значение имеет нежелание Римской Курии допустить замену польского языка в дополнительном богослужении языком русским,объясняемое «внушением высших представителей польского римско-католического духовенства».
- использование польского языка в дополнительном богослужении влечет за собой изучение на этом языке катехизиса и преподавания закона Божьего. У белорусов возникает необходимость изучения польского языка и создает представление о нем, как важнейшем из языков, служащих для общения с Богом;
- во всех епархиях подавляющее большинство прелатов, каноников, официалов и членов консисторий образуют лица польского происхождения[45];
- в римско-католических семинариях ксендзы-поляки воспитывают семинаристов в духе преданности польским политическим идеалам, препятствуя тем самым развитию у белорусов-семинаристов «русского национального самосознания»;
- этнически ангажированная и прозелитическая деятельность польских и ополяченных ксендзов, «помимо всякого рода внушений», приводит к бойкоту русских школ, запрещению смешанных браков с православными, общению с прихожанами исключительно на польском языке, участию белорусов-католиков в польских обществах;
- и, наконец, в качестве основного заключения из всего вышесказанного - русская государственная власть не может относиться безразлично к денационализации «одного из русских племен»[46].
Переходя на практический уровень решения проблем борьбы полонизацией края, Совещание предложило правительству следующую программу действий:
- замещение высших римско-католических духовных должностей лицами не польского происхождения.
- воспрещение преподавания Закона Божьего и катехизации католикам – белорусам, литовцам и латышам на польском языке;
- допущение преподавания Закона Божьего и катехизации на белорусском наречии, но лишь в том случае, если на этом же наречии будет признано возможным преподавание Закона Божьего православным.
- употребление всех усилий к тому, чтобы в белорусских римско-католических приходах сами прихожане возбуждали ходатайства о введении дополнительного богослужения на русском языке или на белорусском наречии в случае, если это наречие будет допущено при произнесении проповедей и поучений в местных православных церквах.
Предполагалось, что комплексное осуществление предложенных мер будет направлено на «развитие национального самосознания белорусов» и «предотвращение полонизации литовцев и латышей». Достижение к поставленной цели рассматривалось в двух аспектах: непосредственного правительственного воздействия на римско-католическое духовенство и путем продолжения дипломатических переговоров с Римской курией. «Но, во всяком случае, – подчеркивалось в материалах Совещания - необходимо в этом деле избегнуть таких мер, которые бы могли носить насильственный характер, так как этим путем никого нельзя заставить признать себя русским»[47].
Принятые решения ещё раз подтвердили, что правительство продолжает весьма болезненно реагировать на прозелитизм и польские политические тенденции в религиозном служении католического духовенства, усиление которых связывалось с правоприменением указа о веротерпимости. С точки зрения Совещания эта противоправная практика в условиях действующих религиозных свобод стала острой политической проблемой, решение которой должно носить постепенный, эволюционный характер. Преемственность религиозно-этнической политики МВД, осуществляемый П.А. Столыпиным, А.А. Макаровым и Н.А. Маклаковым выразилась здесь в понимании, что ведущий критерий эффективности предпринимаемых действий - в добровольном появлении русских этнических предпочтений католического населения Северо-Западного края.
Новый уровень осмысления задач интеграции белорусов-католиков в состав «русской народности» и принятая на его основе программа действий, свидетельствовали о политической решимости правительства продолжить курс «этнического предпринимательства», начатый администрацией М.Н. Муравьёва и указом 25 декабря 1869 г. в новых правовых условиях и новыми тактическим средствами.
Складывавшаяся под воздействием костела самоидентификация «я – католик, значит, я поляк», должна была смениться иными ценностными ориентирами, «я – католик, я – белорус, и я – русский».
Нельзя не отметить, что актуализация вопроса о радикальной смене идентификационных механизмов костела вновь открывала путь к обострению конфликтов на религиозно-этнической почве. Несмотря на стремление правительства снизить политические риски и вероятность нарушения религиозных свобод католиков, предлагаемый им путь деполонизации костела не мог быть безболезненным для духовенства и мирян, глубоко воспринявших польскую католическую традицию. Начавшаяся Первая мировая война не позволила реализовать этнический проект, разрабатываемый правительством.
И Совещание, и министр Н.А. Маклаков сходились в общей оценке того, что осуществить переход от конфронтации к сотрудничеству государства с католическим духовенством Северо-Западного края так и не удалось. В этой связи, указ 17 апреля можно было оценивать, говоря современным языком, как попытку правительства в одностороннем порядке выйти из состояния церковно-государственной «холодной войны», объявив противнику о завершении конфронтации. Однако «холодная война» государства с польским католичеством, которая с разной степенью интенсивности велась после восстаний 1830-1831 и 1863 – 1864 гг., с изданием указа 17 апреля 1905 г. не прекратилась. Она приняла новую эволюционную форму, так как часть католической иерархии и духовенства, приняв издание указа как вынужденную уступку со стороны государства, возобновили свою прозелитическую и этнополитическую активность. В этой ситуации политика правительства должна была эволюционировать в обратном направлении – от попытки сотрудничества с иерархией и духовенством к политике сдерживания католичества, не выходящей, впрочем, за правовые рамки указа о веротерпимости, манифеста 17 октября 1905 г и законов 26 декабря 1905 г[48].
Объяснением нового политического курса правительства могут служить слова Н.А. Маклакова, сделавшего ретроспективную оценку событий, произошедших после издания указа о веротерпимости: «Мероприятия правительства, направленные на укрепления начал веротерпимости были использованы римско-католическим духовенством для достижения двух основных целей.
Первой из них является стремление к совращению православных в католичество, наблюдавшееся первоначально только в Западной России, а в последнее время даже в центральных губерниях и в обеих столицах.
Второй целью польского римско-католического духовенства является полонизация непольских народностей и, главным образом, белорусов и малороссов.
Эти стремления не только не встречают противодействия Рима, но во многих отношениях им поддерживаются. Деятельность римско-католического духовенства представляется особенно опасной для русских начал в Западной России и состоявшееся в апреле месяце в МВД Совещание губернаторов Северо-Западного края с высшими представителями министерства, констатировало печальные факты полонизации этого края и единогласно признало необходимость борьбы с этим явлением»[49].
Указанные «явления» вновь заставляли правительство принимать ограничительные меры и проводить политику пресечения и сдерживания политически враждебных, ассимиляторских и прозелитических тенденций в действиях католических священнослужителей, не выходя на этот раз за рамки закона о веротерпимости[50].
Впрочем, правительство не настаивало на неизменности своей политики, прогнозируя дальнейшие действия в зависимости от поведения и законопослушности католической иерархии и духовенства.
Н.А. Маклаков, опираясь на решения Совещания, свое видение перспектив развития отношений государства с Католической церковью сформулировал так: «Если эти меры оградят русское население от дальнейшей полонизации, и вновь назначенные епископы направят деятельность римско-католического духовенства исключительно к заботам о религиозных интересах их паствы то, тем самым, устранятся причины, вызывающие ныне необходимость некоторых ограничений в отношении Римско-католической церкви, и тогда Ведомство не преминет принять меры к постепенной отмене таковых ограничений»[51].
[1] ЛГИА. Ф.378. Оп.1906. Д.343. Л.53 об.
[2] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 233. Д. 2552. Л. 12, 16.
[3] НИАБ. Ф. Ф. 295. Оп.1. Д.7494. Л.18.
[4] ЛГИА. Ф.378. Оп.1906. Д.343. Л.84.
[5] Циркуляр по Виленскому учебному округу за 1906г. Вильна, 1906. С.567.
[6] ЛГИА. Ф.378. Оп.1911. Д.45. Л.230 об.
[7] ЛГИА. Ф.694. Оп.1. Д.2810. Л.16-17.
[8] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.150. Л.11 об.
[9] НИАБ. Ф.295. Оп.1. Д.7494. Л.18, 25.
[10] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д.47382. Л.39 об.
[11] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д.47654. Л.2.
[12] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д.47382. Л. 40.
[13] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д.47382. Л.46 об.
[14] ЛГИА. Ф.378. Оп.1911. Д. 45. Л.243-244.
[15] ЛГИА. Ф.378. Оп.1911. Д. 45. Л.311, 313, 358.
[16] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.25 об.
[17] Там же. Л.25 об.
[18] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.14 об.
[19] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.157. Л.153.
[20] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.2-3.
[21] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.2.
[22] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.2.
[23] Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005. С.320-321; А.В. Жиркевич. Из-за русского языка. На родине Белоруссии / Минская старина. Труды Минского Церковного Историко-Археологического комитета. Вып. III. Часть 1-я. Вильна, 1911. С.361; РГИА. Ф.1284. Оп. 190. Д.84 б. Л. 13.
[24] ЛГИА. Ф.696. Оп.2. Д.360. Л.26-27.
[25] Там же. Л.39.
[26] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д. 47622. Л.79 об.
[27] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д.7288. Л.18, 20, 27.
[28] НИАБ. Ф.295. Оп.1. Д. 7285. Л.50, 56.
[29] НИАБ. Ф.1430. Оп.1. Д. 47647. Л.2.
[30] НИАБ. Ф. 1430. Оп.1. Д. 54201.Л.7-8.
[31] ЛГИА. Ф.696. Оп.2. Д.360. Л.37 об.
[32] НИАБ. Ф.295. Оп.1. Д.8087. Л.2.
[33] ЛГИА. Ф.696. Оп.2. Д.360. Л.18.
[34] ЛГИА. Ф.696. Оп.2. Д.360. Л. 19.
[35] Архив внешней политики Российской империи. Далее: АВПРИ. Ф. Ватикан. Оп. 890. Д. 22. Л. 115 об.
[36] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.11-12.
[37] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д.8087. Л.23-24.
[38] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.150. Л.11 об.
[39] ЛГИА. Ф.696. Оп.2. Д.360. Л.38.
[40] РГИА. Ф.821. Оп.10. Д.109. Л.2; Вестник Виленского Православного Свято-Духовского братства. 1911. № 19. С.368.
[41] Высочайше утвержденное 11 февраля 1905 г. положение Комитета Министров // Законодательные акты переходного времени 1904 -1908 гг. Издание 3-е, пересмотренное и доп. по 1 сентября 1908 г. Под ред. Н.И. Лазаревского. СПб., 1909. С.16-17.
[42] ЛГИА. Ф.696. Оп. 2. Д.360. Л.36-39.
[43] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 243. Д. 131. Л. 55.
[44] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.150. Л.2.
[45] АВПРИ. Ф. Ватикан. Оп. 890. Д. 22. Л. 33.
[46] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.167. Л.67-69.
[47] Там же. Л.71-73.
[48] Подводя первые итоги правоприменения указа о веротерпимости, МВД положительно оценивало его интеграционный эффект. «Если православие не терпит ущерба от новой вероисповедной системы, то соображения государственной политики заставляют правительство относиться с тем большей осторожностью ко всякому сужению вероисповедной свободы, так как призрак религиозного гонения всегда будет использован врагами русской государственности и Православной церкви во вред им, и всякое проявление религиозной нетерпимости, как бы незначительно оно ни было, будет отдалять столь необходимое для государственной мощи культурное сплочение инородческих окраин с центром». См: РГИА. Ф.821. Оп.10. Д. 267. Л.33.
[49] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.150. Л.14.
[50] АВПРИ. Ф. Ватикан. Оп. 890. Д. 22.Л. 95-97, 285-287.
[51] РГИА. Ф.821. Оп.150. Д.150. Л.15.
РУССКИЙ СБОРНИК: Исследования по истории России. Том X. Москва, Москва, РЕГНУМ, 2011 г.