Доклад Бориса Михайловича Лепешко на конференции "Отечественные войны Святой Руси", посвященной 200-летнему юбилею Отечественной войне 1812 года. Конференция пройдет 22 июня 2012 года с 13.00 до 16.00 в Бресте.
Мне бы сегодня (22 июня!) хотелось обратить внимание на феномен войны. В чём смысл войны, меняется ли он, меняется ли наше понимание специфики войны (в философском, политическом аспектах), можно ли говорить о преемственности в понимании самого этого явления?
Какие ценности при обращении к этому феномену являются определяющими, какова иерархия ценностей – вопросов, словом, много.Высказанные соображения, очевидно, небесспорны, но суть их одна: попытка понимания некоторых злободневных проблем. Цель при этом тоже понятна -- приближение, движение к истине. И начать хотелось бы с некоторых философско-исторических суждений.
1.
Война – это тайна. Почему Наполеон, несмотря на все предупреждения, скажем, того же Коленкура, несмотря на очевидное нежелание Александра I начинать военные действия, выступать в роли агрессора, всё же сосредоточил военную армаду и напал на нашу страну? Почему Гитлер, понимающий и страшащийся территорий России, её людских ресурсов, всё же убедил себя, что имеет дело с колоссом на глиняных ногах, победа над которым очевидна и бесспорна? Почему бывший французский президент, Саркози, посчитал, что мёртвый Каддафи является залогом его победы на выборах, и послал французские самолёты в Ливию? Историки, политологи предлагают нам десятки, сотни причин, когда убедительных, когда нет, но суть это не меняет: война, начало войны – всегда неожиданность, это некий рубеж, часто катастрофический и никакое понимание (предчувствие) неизбежности войны не исключает её тайны.
Сталин в первые часы, дни войны, как известно, не мог поверить, что она всё же началась. Когда французские войска переправились у Ковно, царь был на загородной даче у Бенигсена, танцевал и любезничал с дамами. Александр не поверил, что началась длительная и грозная война, и первым делом направил Балашова к императору с письмом: предлагалось вступить в переговоры. Вспомните, как реагировал и Сталин на известие о начале войны: «надо кого-нибудь послать к Шуленбургу», германскому послу. Войну ждали и не ждали одновременно.
Но речь не только о тайне начала войны. Обратитесь к нашей победе, как в войне 1812 года, так и в войне 1941-1945 годов. Ведь часто говорят о «чуде», о некоем «фатуме», я не буду развивать эту мысль, но очевидно: у аналитиков Запада не вызывала сомнений западная же победа. По их просвещённому и не лишённому логики мнению Наполеон должен, обязан был победить в войне 1812 года, как и Гитлер в последующей отечественной (для нас) войне. Сопоставление материальных сил, возможностей организации, стратегическое и тактическое мастерство – всё было на стороне противника, так что разговоры о наших поражениях – не пустая бравада. Последующий анализ причин поражения, при всей их полноте и системности, всегда содержит намёк, а то и прямую ссылку на фатум, рок, тайну, чудо.
Где и когда, каким образом причины, поводы собираются в такую немыслимую для рационального ума связь, за которым следует «прорыв постепенности», заканчивается мирное течение событий и начинается война? Предполагаю, что нам сложно в полной мере ответить на этот вопрос. И дело не в методологиях, век которых тоже скоротечен. Дело в нас самих: как таинственен (метафизически) человек, так таинственны и сферы проявления его духа, его действий. Мне же хочется особо подчеркнуть это потому, что уж больно много стало сегодня «окончательных выводов», «бесспорных фактов», «непреложной ясности». Как-то забывается, что самый «бесспорный» факт сам должен быть обоснован и доказан. Нет в итоге такой определяющей ясности, а есть постоянный поиск истины, да, вечный поиск, зависящий от актуальных условий, от политической ситуации, от нашей ментальности, от иных причин. И задача наша вовсе не в том, чтобы «дать окончательный ответ» или «написать рекомендации», задача – в поиске, в споре. Предполагаю, что и нынешняя конференция есть вклад в этот непрекращающийся процесс.
2.
Война (любая) не может быть рассмотрена изолированно от иных процессов, в частности, иных войн. В частности, та же война 1812 года и война 1941-1945 годов – здесь же сплошные исторические аналогии, здесь столь много общего, что, похоже, мы вправе поставить их в один смысловой ряд. Формальная логика требует перечислить существенные признаки, черты, которые объединяют рассматриваемые, сопоставляемые феномены. Попробуем это вкратце сделать. И та, и другая войны – Отечественные, об этом я хотел бы подробнее сказать ниже. И та, и другая начались жестоким отступлением, поражениями и та, и другая закончились освободительным походом в Европу. И та, и другая со стороны агрессоров планировались как скоротечные войны, блицкриг, но оказалось всё совсем иначе. И та, и другая всколыхнули наше общество, заставили забыть локальные обиды, возникло «общее дело», выдающимся национальным явлением стал патриотический подъём. В результате войн выросло наше общество, чувство национального достоинства стало определяющим, рост национального самосознания стал очевидным фактом. В результате войн мы получили новую национальную элиту, в частности, военную, на авансцене появились новые личности, причём не только среди генералитета, но и среди рядового состава. Стал очевидным культурный подъём в результате войн, достаточно назвать имена Льва Толстого, Константина Симонова, вообще наших писателей, поэтов, музыкантов, художников военной и поствоенной поры. Что уж тут говорить об апелляции к зиме, погодным условиям обеих кампаний, «бесчинствах» партизан, которые воевали «не по правилам» и т.д. Эти сопоставления несложно продолжить, но главное всё же не в этом.
Главное заключается в том, что война вообще – элемент общенациональной жизни, это такое же проявление общенационального существования, как культура (хотя для кого-то это сопоставление может показаться спорным). Дело в том, что воюют-то всё те же мужички, которые пашут, сеют, стихи пишут, которые (у нас) предпочитают коллективный дух и общинную жизнь, для которых соборность не пустое слово, среди которых ценности в целом общие, идентичные. То есть, мы продолжаем всю ту же одну войну, которую начали достаточно давно, во времена формирования нации. Нам сложно понять коллизии войны 1941-1945 годов без уяснения коллизий войны 1812 года. А события XVII века, движение Минина и Пожарского мы не поймём без более ранних аналогий. И причина этого очевидна: люди одни и те же, их воспитание, образование (генетически, как элемент общего развития) одни и те же. Их ментальность, иерархия ценностей – идентична. Ополченец времён Минина и Пожарского, времён Бородинского сражения и битвы под Москвой в 1941 году чувствовал одно и тоже, стремился к очень близким целям. Поставь ополченца начала XVII века под Можайск в 1941-м – он будет делать то же дело, чувства его будут понятны и близки всем нам.
В этой связи нам очень важно видеть всю ту же связь времён, видеть преемственность нашего национального развития, не давать себе воли в части локальных интерпретаций, особенно в сфере воздвижения идеологических барьеров между эпохами. Да, конечно, Багратион князь, помещик, а товарищ Жуков из простой семьи, у него рабоче-крестьянское происхождение. Но в иерархии ценностей должны быть приоритеты и мы должны определиться с ними. В частности, что важнее: родовое происхождение или патриотизм, реальный патриотизм, когда жизнь своя ничто по сравнению с существованием Родины? Ответ, полагаю, очевиден.
Конечно, Глинка написал «Жизнь за царя», мы сами сочинили массу опусов, в которых прославляли великого Сталина, то есть, обслуживание конкретной системы власти – это та реальность, которой не избежать. Но надо чётко себе представлять, что всё же, во-первых, а что, во-вторых. На какой ступеньке в системе наших приоритетов должен быть патриотизм, а на какой – построение светлого коммунистического общества. Всё же в начале мы славяне, мы русские, а уже затем – миллионеры и пенсионеры, коммунисты и демократы.
3.
Несколько слов о смысле войн. Помню, как когда-то, на излёте советского времени рассуждали о смысле войн в эпоху ядерного оружия. Мы ведь тогда делили войны на справедливые и несправедливые. Дескать, если война освободительная, прогрессивная (никто не знает, правда, что это такое), то и война справедливая. Но если на ядерный удар надо ответить ядерным ударом и существует угроза утраты жизни вообще, как же эту войну назвать справедливой? Понятно, что на такого рода вопрос просто нет ответа. Надо переформулировать вопрос. Как? Чтобы получить ответ, вернёмся к «нашим» войнам.
Когда у войны 1812 года появился общенациональный смысл? Когда стало понятно, что речь идёт о спасении родины, национальных ценностей и именно тогда появилось слово «отечественная война». Смысл войны сосредоточился на понятии «отечественная война». Когда у войны 1941-1945 годов появился смысл? Когда стало ясно, что речь идёт не об идеологии, даже не об идеалах, а о родине, об отечестве. Коммунистический идеал – это всё же абстракция, а отечество – вот оно, рядом, где хата, берёза, поле и лес. Отечество, семья совсем в конфуцианском духе вышли на первый план и Сталин, волнуясь, стал обращаться не к привычным «товарищам», а к «братьям и сёстрам» (в своей первой «военной» речи). К слову, и в речи на ноябрьском параде 1941 года Сталин в числе прочих обращений вспомнил о «братьях и сёстрах». Причём такого рода смысл проявился и внешне – в кабинете вождя появились портреты Кутузова, Суворова, Нахимова, Ушакова. Вскоре «золотопогонники» времён гражданской войны (те, кто выжили и остались) увидели на плечах уже советских офицеров всё те же золотые погоны с просветами и звёздочками. Стали много говорить о традициях, в «Красной звезде» начали печататься очерки об истории русского офицерства – об этом вспоминает К.Симонов в «Живых и мёртвых».
Но традиционность надо воспринимать не только в рамках именно такого – всё же второстепенного – антуража. Всё было, гораздо серьёзней и глубже, поскольку внешне возвращалась, но по содержанию не менялась суть нашего социального качества: мы были и остались людьми одной нации, одной культуры, одного прошлого и, можно предположить, одного будущего. Людьми, тяжёлыми на подъём, плохо воспринимающими разного рода новации, тяготеющими к отеческой руке государства, жаждущими помощи в части духовного утешительства и совмещающие эту жажду с разрушением собственных духовных основ. Людьми, для которых рабское и свободолюбивое уживаются рядом каким-то непостижимым образом. Мы не любим бюрократов, но не можем без них жить, мы не понимаем, что такое национальная гордость, ног ищем национальную идею, как цветочек аленький. Но такого рода метафизика имеет непосредственное отношение к теме нашего разговора, поскольку смысл войны метафизичен и такого рода метафизика неразрывно связана с нашим пониманием иных феноменов: русской души, национальной идеи, специфики православных ценностей, русского духа. На Западе часто говорят, что ничего не понимают во всём этом нагромождении «духов», Н.Бердяев любил рассуждать о парадоксах национального менталитета, но суть, очевидно и в том, что мы сами в себе мало что понимаем. У нас отсутствует понимание собственной самости, более того, такого рода констатация может привлекать сама по себе. То есть, не знаю, но знаю, а что знаю, никому не скажу. Даже себе. Но, парадоксальным образом, недостатки становятся достоинствами, а антиномии формулируют вечную загадку нации, о которой спорят до сих пор, когда с иронией, когда уничижительно, когда с уважением и даже страхом.
То есть, смысл войны надо искать и находить, привлекая более широкий национальный контекст. Мы не можем говорить о войне как, только о «борьбе», «столкновении систем», «отпоре агрессору» и т.д. Война – это и наше понимание собственного достоинства, и нежелание подчиняться внешнему давлению, и признание того, что у нас есть свои, особые ценности и нам в этой связи есть что защищать. Здесь надо бы сказать несколько слов и о ценностях.
4.
Любая война «апеллирует» к той или иной системе ценностей. Что писал Наполеон в воззвании к своим солдатам перед походом в Россию? Он писал о том, что влияние России на Европу надо немедленно прекратить, это влияние «неуместно». Он писал о том, что Россия «вероломна», ей нельзя верить. Он писал о том, что «Россия увлекается роком», судьба готовит ей гибель. Ничего, кстати, не напоминает? Имею в виду призывы Гитлера в июне 1941 года. Там, правда, добавился мощный антикоммунистический, расовый мотив, а так – всё очень близко. То есть, ценности тоже в каком-то смысле вечны – у агрессоров и тех, кто защищает свою свободу, у нас и тех, кто всё время пытается нам внушить нашу неполноценность и то, что мы живём всё время не так, неправильно.
А война сама по себе – ценность? Для тех, кто её выбирает в качестве аргумента, в том числе и последнего аргумента – это, несомненно. Для Наполеона – ценность, для ушедшего Саркози – тоже, для политического руководства известной заокеанской страны – тоже. Но обратите внимание, в истории нашей страны говорить о войне, как ценности всё же было не принято, от этого уходили. Тот же Александр 1 заявлял всё время: я войны не хочу. Об этом же заявлял, кстати, и Наполеон, но разница было в том, что развязал войну всё же француз. И Сталин, и Гитлер подписали пакт о ненападении, но напал всё же Гитлер, сколько бы г-н Резун (Суворов) не утверждал о готовности советского руководителя сделать то же самое. Даже если хотел – то не сделал. Всю послевоенную эпоху упрекали Советы в том, что наши танки за три часа будут у Ла-Манша, что мы можем развязать мировую войну. Отсюда Фултон и т.д. Так можем или развязали, танки были или будут? Танков ведь не было. Была, правда, Прага, был Будапешт, но это всё же не война, это идеология и решение идеологических проблем силовыми методами. Говорят, война – это инструмент для решения неких глобальных задач. Это, верно, тут нечего спорить. Но не надо забывать и то, что война – отражение всё той же ментальности, отражение духа нации, сколь бы неуловимым этот дух не казался.
Что, скажем, защищали солдаты генерала Скобелева на Шипке? Идеалы славянофильства? Да нет, в основе было всё то же понимание справедливости (и несправедливости), в том числе – и в международных делах. Турок режет болгар несправедливо – этой констатации было достаточно для понимания того, зачем и для чего война.
Вообще говоря, понимание таких категорий, как «справедливость», «отечество», «совесть», «родина» во многом исчёрпывает суть наших ценностей. И получается, что слово «Отечество» выше любых идеологических предпочтений. Партизаны времён Отечественной войны 1812 года защищали не помещиков, не их добро, они защищали Отечество. Более мощный идеологический компонент войны середины ХХ века был дополнен всё тем же «отечественным» фактором. Да так «дополнен», что становилось ясным: цвет флага, слова гимна вторичны по отношению к понятию «родина» и понятию «отечество». Хотя для тысяч людей эти понятия были неразделимы.
Всё сказанное актуально и сегодня. Скажем, ныне у нас иногда можно услышать резкие, уничижительные высказывания в адрес страны, республики. Дескать, здесь жить невозможно, надо «мотать» отсюда, надо строить коммунизм в отдельно взятой семье и не здесь. Потому что вокруг диктатура, стагнация, отсталость и дебилы кругом. Не хочу полемизировать по сути – надо уезжать или не надо и где следует искать дебилов. Но хочу вспомнить замечание по этому поводу известного человека, Василия Розанова. Размышляя в годы революции 1917 года о бедах страны, он писал (цитирую произвольно): любить счастливую родину – не велика вещь. А вот когда ваша мать (родина) пьёт, вся в грехе, грязи, не бросать её, помогать ей – вот что главное. В этом контексте ещё один пример. Известна полемика между Александром Герценом и Алексеем Хомяковым первой половины XIX века. Два блестящих русских человека, два замечательных мыслителя. Однако если один (славянофил) надевал болотные сапоги и ходил по деревням, лечил крестьян, выписывал сельскохозяйственные журналы и пытался что-то изменить (притом, что «Семирамиду» всё же написал), то второй (западник) ограничивался критикой режима, находясь «за бугром». Есть разница в подходах и действиях.
Всем сказанным вовсе не хочется сказать, что это мы такие хорошие, а все остальные – бяки. Но разговор в данном ключе очень важен по двум основным причинам. Первая: уж слишком часто и много нас упрекают в кровожадности, в агрессивности, дикости и не цивилизованности. Отсюда – необходимость защиты. И второе: защищая собственную систему ценностей, мы защищаем самих себя, своё будущее.
5.
Войны остались и ныне, но изменились ли ценности? Склонен считать, что нет, не изменились. Типичный пример – размещение противоракетных систем в Европе и реакция наших стран на эти действия НАТО. Не кажется ли, что всё это – повторение пройденного? Нас продолжают упрекать в агрессивности, но наших ракетных систем нет вблизи границ США. Нас продолжат упрекать в кровожадности, но не наши самолёты бомбили Ливию, Ирак, готовятся к бомбёжкам Сирии. Очевидность всех этих констатаций столь впечатляющая, что иногда думаешь: непонимание (когда это непонимание, а не умысел) имеет своим источником нашу действительную принадлежность двум мирам, двум цивилизация. Прав, наверно, Николай Данилевский, когда говорил: и Россия не Европа, и культурно-исторические типы у нас разные.
Но здесь есть и ещё один очень важный мотив. Вспомним, как после Второй мировой войны люди всех стран и народов боролись за мир. Ведь мир – базисная, основополагающая ценность. Вспомним Жолио Кюри, Александра Фадеева, Пабло Неруду, Илью Эренбурга, Пабло Пикассо и его голубку – это движение за мир. Что бы и как не говорили о «руке Москвы», но войны ведь не допустили, мы жили всю вторую половину ХХ века без войны в Европе. А сегодня борьба за мир – такая же ценность? Признаемся себе, что нет. Мы привыкли к крови, войнам, «целесообразности интервенций», привыкли к тому, что кровь льётся где-то, а не у нас, а это значит – у нас не болит. Причин этого положения много: дискредитация идеалов, временное увлечение постмодернизмом с его «смыслами», за которыми смысла как раз и нет, фактически бесконтрольное владычество «денежных мешков», в том числе и из мировых коммуникационных систем, но факт остаётся фактом: борьба за мир во многом стало формальностью и, как ценность, ушла на второй план.
Сегодня мало кто акцентирует внимание на страхах и ужасах войны. В центре внимания экономические потребности, энергоресурсы, неоглобализм – а как быть с ресурсом собственно человеческим? Как быть собственно с «человеческим» измерением войны? Как быть (пусть простит Фридрих Ницше) с моралью? Мало ныне книг откровенно антивоенного характера, всё ищем смыслы, копаемся в подсознании и находим там откровенную гадость, «выворачиваем наизнанку» самих себя. А ведь в наших генах живёт великая констатация – «лишь бы не было войны». Потому что для нас война – это та страшная реальность, которую не забудешь и не перешагнёшь.
Война вечна, истребить в нас страсть к войнам конечно, можно, но для этого надо истребить само человечество. Но войне всегда есть что противопоставить, например, всё ту же борьбу за мир. Должно быть чёткое понимание того, что войне всегда есть альтернатива, что она не фатальна. И здесь вновь можно говорить об отечестве, о ценности конкретной человеческой жизни. Эта всё те же вечные ценности, которые никто не отменял. Нам надо лишь верно выстроить систему ценностей и представлять, что на первом месте, а что – на втором. В этом контексте не могу не вспомнить известную полемику патриарха Алексия II в Страсбурге, важную для нас и в методологическом плане. Помнится, на него наступали критики, вопрошающие: если права человека первичны, то почему РПЦ выступает против прав сексменьшинств, против однополых браков и т.д. И замечательный ответ патриарха: у вас искажённая система приоритетов. Первичны вовсе не права человека, а вечные ценности – мораль, этика, религиозная мораль. Вот этот ответ всё ставит на своё место и возникает верное понимание приоритетов.
Применительно к войне часто говорят: её понимание – вопрос методологии. Мне кажется, не совсем верный посыл, поскольку применительно к пониманию сути войны основа – это именно мораль, этические ценности. И как только мы с этим критерием «подойдём» к войне, всё станет на свои места: война – абсолютное зло и никакие рассуждения о справедливых и несправедливых войнах эту констатацию не спасают. Возразят: а как же война за независимость, за свободу? Но и ответ предсказуем: а что, война за независимость исключает понимание войны, как зла? Что, человеческие жизни, утраченные навсегда, можно квалифицировать как добро? Характер войны ничего не меняет в её метафизической оценке.
В заключение можно отметить следующее. Неуважение и вражда к другим народам (а это одна из основных предпосылок войн) должны быть исключены из нашего обихода. Есть мир г-на Обамы, г-жи Меркель, г-на Туска и мы понимаем, что это миры, несущие в себе и традицию, и энергетику многих поколений. Но не надо исключать нас из числа тех наций, этносов, которые уже состоялись и состоялись вне зависимости от того, что и кто о них думает. Нам дорога цивилизация Сартра и Камю, нам близки переживания известного французского историка Марка Блока, который в антифашистском подполье писал свою книгу «Ремесло историка», но не увидел её вышедшей из печати – был убит, казнён. Но хотелось бы и соответствующего отношения к нам и нашим ценностям. А нам чаще всего оставляют роль вечно оправдывающихся – в том, что мы не агрессивны, от нас не надо ждать новых войн, что мы, вообще-то, точно такие же, как англосаксы и норманны. А чего здесь оправдываться – надо жить, как жили, и доказывать свою жизнеспособность делом. Собственно, мы так и поступаем.
Все материалы конференции "Отечественные войны Святой Руси"