Доклад доктора исторических наук Кирилла Владимировича Шевченко на Международной научно-практической конференции «Исторические судьбы Карпатской и Западной Руси в отражении славянских литератур». Все доклады размещаются в специальном разделе конференции.

 

 

 

 

---

 

        Роман Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» по  праву считается визитной карточкой не только творчества этого писателя, но и всей чешской литературы ХХ века, а сам Я. Гашек наряду с К. Чапеком давно стал самым узнаваемым и популярным чешским писателем за пределами Чехии. Попытки утвердить на вершине чешского и международного литературного Олимпа М. Кундеру, в котором проницательная американская критика сумела обнаружить «блестящего модерниста», несущего в массы «глубокий пафос», и бархатно-революционного В. Гавела, которому, по его собственному признанию, «нравится писать всякие красивые речи, в которых с безупречной логикой доказывается бессмыслица»[1], только способствуют популярности Гашека.

       Между тем, в нынешней Чехии бравый солдат Швейк востребован в основном в утилитарно-прикладном качестве как расхожий чешский туристический бренд, призванный завлекать иностранных туристов в пражские пивные; более глубокое и адекватное современности осмысление и образа Швейка, и творчества Гашека в целом, судя по всему, еще ждет своего часа.  

        Примечательно, что в последние годы чешские литературоведы и историки литературы признают хроническую недооценку творчества Я. Гашека в Чехии. Некоторые литературоведы при этом считают необходимым полную деидеологизацию творческого и жизненного пути Я. Гашека, которого длительное время обвиняли в «измене» чехословацким легионерам в России, имея в виду его переход на сторону большевиков в ходе Гражданской войны и стойкие прокоммунистические симпатии.[2] Подобные мысли, в частности, высказывались чешскими литературоведами во время празднования 120-летнего юбилея Я. Гашека в 2003 году. Чешский режиссер А. Кахлик с сожалением отмечал, что давно написанный сценарий фильма о Гашеке после «бархатной революции»  1989 г. в Чехословакии оказался невостребованным, поскольку потенциальные спонсоры и продюсеры, признавая высокое качество данного сценария, тем не менее, не решаются снимать фильм «о большевистском комиссаре».[3] Полноценная реабилитация Гашека, по мнению ряда чешских литературоведов, потребует серьезной переоценки так называемой «легионерской легенды» и надлежащего увековечивания памяти о писателе, давно заслужившего себе памятник в Праге, отсутствие которого выглядит все более скандальным.[4] В эпоху глобализации и в непростых условиях современных вызовов знаменитый роман Гашека, по мнению некоторых литературных критиков, приобретает дополнительный смысл в качестве указателя того, как можно «бороться с господством глупости и торжеством силы при помощи иронии и юмора... Швейковская ирония не случайно приводит в замешательство тех, кто увлекся гонкой в заколдованном кругу безбрежного консюмеризма…».[5]   

* * *

         Наряду с многочисленными литературными и художественными достоинствами, роман Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» имеет и колоссальную ценность в качестве оригинального исторического источника. Описываемые в романе события пропущены сквозь призму личного восприятии автора – не только современника и наблюдателя, но часто и прямого участника данных событий, что в известной степени размывает границы между реалиями и художественным вымыслом. Известно, что в образе ироничного и склонного к розыгрышам вольноопределяющегося Марека Гашек в определенной мере изобразил самого себя. Роман в концентрированной форме доносит до читателей неповторимый колорит изображаемой эпохи, отражая состояние чешского общества в начале ХХ века, сложные межнациональные отношения в монархии Габсбургов и восприятие начавшейся Первой мировой войны многонациональным населением Австро-Венгрии.

       Роман Гашека содержит несколько коротких, но ярких и выразительных эпизодов, непосредственно касающихся положения карпатских русинов, которые в то время были подданными Австро-Венгрии, исчезнувшей с политической карты Европы после Первой мировой войны. Гашек отнюдь не случайно уделил внимание русинам – во-первых, сказался его интерес к славянским народам и стойкие русофильские настроения; во-вторых, во время своих странствий по Венгрии и Галиции он сталкивался с местными русинами и уже имел о них определенные представления.

       Краткое, но сочное и емкое упоминание о трагической судьбе Галиции и ее русинского населения содержится в описании кабинета австрийского военного следователя Берниса, на допрос к которому бравый солдат Швейк угодил сразу после начала войны. «Нельзя сказать, чтобы обстановка здесь производила очень приятное впечатление, особенно фотографии различных экзекуций, произведенных армией в Галиции и Сербии, - с грустной иронией замечает Гашек. – Это были художественные фотографии спаленных хат и сожженных деревьев, ветви которых прогнулись под тяжестью повешенных…».[6] С нарастающим сарказмом Гашек продолжает: «Особенно хороша была фотография из Сербии, изображавшая повешенную семью: маленький мальчик, отец и мать. Двое вооруженных солдат охраняют дерево, на котором висит несколько человек, а на переднем плане с видом победителя стоит офицер, курящий сигарету…». [7]

       В романе Гашека показано, что жестокость к местному населению оккупированных территорий и звериные инстинкты среди солдат австро-венгерской армии всячески поощрялись командованием. Так, старый сапер Водичка рассказывал Швейку, что во время пребывания его подразделения в оккупированной Сербии австрийским солдатам, соглашавшимся выступать в роли палача по отношению к мирному сербскому населению, командование выдавало дополнительные порции сигарет. По словам сапера Водички, изобличенный чешскими солдатами его подразделения такой добровольный палач и любитель сигарет был казнен ими в результате скорого и сурового солдатского самосуда... Несколько словесных штрихов, сделанных рукой мастера, рисуют яркую и трагическую картину австрийских военных зверств над мирным населением Сербии и Галиции, напоминающих военные преступления немецких нацистов. Примечательно, что примерно в это же время, в начале сентября 1914 г. по решению австрийских властей был создан печально известный концлагерь Талергоф, предназначенный для тех русинов Австро-Венгрии, которые исповедовали общерусские идеи и цивилизационное единство с Россией. Жертвами Талергофа стали тысячи галицких русинов, брошенных в концлагерь только за то, что они придерживались русофильских взглядов.

       С прибытием воинского подразделения Швейка в Угорскую Русь, являвшуюся в то время частью Венгрии, чешские солдаты полностью окунулись в прифронтовую атмосферу и стали свидетелями тяжелого положения местного русинского населения. По словам Гашека, «отчетливо были видны следы боев… Там и сям виднелись сожженные крестьянские усадьбы. Тут солдаты своими глазами увидели, как жестоко после ухода русских обращаются власти с местным населением, которому русские были близки по языку и религии».[8]

       Выразительный эпизод, непосредственным свидетелем которого, судя по всему, был сам Гашек, также имел место на территории Угорской Руси. «На перроне, окруженная венгерскими жандармами, стояла группа арестованных русинов. Среди них было несколько православных священников, учителей и крестьян, - размеренно повествует Гашек. – Руки им связали за спиной веревками, а сами они были попарно привязаны друг к другу. У большинства носы были разбиты, а на головах вздулись шишки. Поодаль забавлялся венгерский жандарм. Он привязал к левой ноге православного священника веревку, другой конец которой держал в руке и, угрожая прикладом, заставлял несчастного танцевать чардаш. Жандарм время от времени дергал за веревку и священник падал. Так как руки у него были связаны за спиной, он не мог встать и делал отчаянные попытки перевернуться на спину, чтобы таким образом подняться. Жандарм хохотал от души, до слез…».[9] Чешские офицеры, впрочем, не разделили веселья венгерского жандарма. По словам Гашека, «этот эпизод стал поводом для крупного разговора в штабном вагоне, и большинство офицеров осудило такую жестокость».[10] Конец забавам венгерского жандарма положил местный жандармский полковник, который, как поясняет наивным читателям Гашек, руководствовался при этом отнюдь не соображениями гуманизма, поскольку его приказ «отвести арестованных за вокзал, в пустой сарай» был продиктован желанием того, «чтобы никто не видел, как их избивают».[11]

       Русины часто становились жертвами и в ходе вполне будничных бытовых контактов с австро-венгерскими военнослужащими. Об этом свидетельствует изображенная Гашеком живописная сцена реквизиции свиней у крестьянина-русина, который вместо обещанной платы получил от австрийского солдата удар прикладом.[12]

        Имеются в романе и общие зарисовки с натуры, свидетельствующие о тех колоссальных опустошениях, которым подверглась многострадальная Угорская Русь и ее население в ходе военных действий. «Вся Медзилаборецкая долина была разрыта и раскопана, как будто здесь работали армии гигантских кротов, - описывает Гашек состояние западных областей Угорской Руси, в настоящее время являющихся частью северо-восточной Словакии. – Шоссе за речкой было изрыто и разворочено, поля вдоль него истоптаны… В Медзилаборце поезд прошел мимо разбитого, сожженного вокзала, из закоптелых стен которого торчали искореженные балки…».[13] 

 

* * *

       Наблюдательное око автора «Похождений бравого солдата Швейка» заметило, а его острое перо в художественной форме отразило страдания русинского населения Австро-Венгрии во время Первой мировой войны. Тем самым роман Гашека стал одним из немногих произведений мировой литературы, где не только затронута до сих пор замалчиваемая проблема австро-венгерских репрессий против мирного русинского населения, но и выражено сочувствие этим многочисленным, но пока, увы, малоизвестным жертвам «Великой войны».

       Русинские сюжеты и зарисовки с натуры, содержащиеся в романе Гашека, можно считать художественными иллюстрациями к имеющимся документальным свидетельствам о трагической участи карпатских русинов во время Первой мировой войны. Так, в «Меморандуме Русского Конгресса в Америке», созванного «Союзом освобождения Прикарпатской Руси» 13 июля 1917 г. в Нью-Йорке, говорилось, что «как только Австро-Венгрия объявила войну России, более 30.000 русских людей – австрийских подданных в Галичине, Буковине и Угорской Руси были арестованы, избиты австрийскими жандармами, полицией и войском, подвержены неописуемым мучениям и заключены в неподдающиеся, по своему ужасу, описанию, концентрационные лагеры… В одном лишь Талергофе, в продолжение нескольких недель, их умерло 1.500 человек от побоев, болезней и голода… Над мирным русским населением в Прикарпатской Руси… немцы и мадьяры издевались таким нечеловеческим образом и сделали над ним столько насилий и зверств, что они ни в чем не уступают зверствам турок в Армении… Лишь за первые девять месяцев войны немцы и мадьяры расстреляли и повесили в Галичине, Буковине и Угорской Руси 20.000 людей. Сколько русского народа перевешали они во время своего наступления в 1915 г. и в продолжение 1916 и 1917 годов – не поддается никакому исчислению…».[14]  

       Наблюдения Гашека позднее подтверждались и теми представителями Чехословакии, которые специально изучали положение русинов во время войны. Известный чехословацкий литератор и публицист А. Гартл в 1925 г. писал в авторитетном пражском славистическом журнале «Словански пршеглед», что Первая мировая война стала одной из самых трагических страниц в истории Угорской Руси. По словам Гартла, «полумиллиону угорских русинов был вынесен смертный приговор… Война обрушила на отсталый и обнищавший народ новые страдания. Начались преследования, поскольку мадьяры при приближении русских войск всюду видели панславизм. Русинское духовенство было под наблюдением полиции; в самом начале войны в двух русинских епархиях было арестовано более 100 священников, половина из них была до конца войны интернирована в разных областях южной Венгрии…».[15] После Первой мировой войны после вхождения Подкарпатской Руси в состав Чехословакии широко распространенные симпатии и сочувствие чехословацкой общественности к трагической судьбе русинов выразились в том, что чехословацкие власти, преследуя собственные цели в Подкарпатской Руси, тем не менее, в меру своих возможностей стремились улучшить положение местного русинского населения. В наибольшей степени это нашло свое выражение в политической, культурной и образовательной сфере.  

       Роман Ярослава Гашека недвусмысленно свидетельствует о том, что в свете совершенных Австро-Венгрией многочисленных военных преступлений против мирного русинского и сербского населения расхожий имидж Дунайской монархии как толерантного и цивилизованного европейского государства с венской оперой и вальсами Штрауса в качестве визитной карточки не вполне соответствует историческим реалиям и нуждается в существенной корректировке.   

Кирилл Владимирович Шевченко,
доктор исторических наук,
заведующий Центра евразийских исследований 
при филиале РГСУ в Минске.