Продолжая знакомить читателей с наследием западнорусских классиков, размещаем статью М.О. Кояловича в газете сотом номере «Русский инвалид» от 1864 года. Материал для публикации на сайте «Западная Русь» подготовлен кандидатом исторических наук Валерием Николаевичем Черепицей.    

***

Предисловие от В.Н. Черепицы

Выход в свет первых лекций по истории Западной России Кояловича на страницах газеты «День» вызвал резкое неприятие концепции этого труда со стороны профессора Петербургского университета Н. И. Костомарова. В газете «Голос» либеральный историк, идеолог украинофильства попытался подвергнуть ироничному «разбору» некоторые положения лекций Кояловича. Но «Ответ» молодого историка, помещенный в «Русском Инвалиде» поверг маститого и популярного в демократических кругах историка в явное смятение. Взяв на вооружение общий, пересыпанный юмором тон Статьи Костомарова, Коялович тонко и язвительно показал, что все упреки в адрес лекций, их критик должен принять в свой адрес. Странность критики Костомарова происходит, считал Коялович, «не от недостатка знания дела, а от преобладания в нем чувства, от нерасположения к Белоруссии», которая в противопоставлении критиком истории украинской и российской «низводилась им на низшую ступень общерусского, родства».

Отвергая такой эгоистичный подход, Коялович предлагал историку отнестись к Белоруссии с надлежащим вниманием и, тогда окажется, «что это древнейшее племя, которого и происхождение и государственность покрыты мраком древности». Предлагая разогнать его, этот мрак и туман, молодой автор заверял, что это позволит Костомарову увидеть, что чрезмерное выпячивание отличий Малороссии от, великоросов и белорусов созрело лишь «в самое последнее время,- в то. время, когда существенные задачи Малороссии, вопиющие ее требования, упущены из виду и все сосредоточено около мало-российской мовы (речи), мовы прекрасной и достойной всякого уважения в устах народа и в его естественных произведениях, но самой, безобразной и злополучной для всей Западной России, как мовы науки, как мовы, которую стараются создать самым деспотичным образом... Понятно после этого, почему г. Костомаров недолюбливает памятников белорусского происхождения. Они колют глаза его своим общим взглядом на всю русскую часть западной России, как на страну одного народа…, они колют глаза самим языком своим, не дающими никакой возможности представлять его местною мовою».

Опровергая Доводы Костомарова о том, что белорусские памятники написаны польско-русским языком, Коялович ставит критика в один ряд с фалангой польских ученых времен Виленского университета, которые как и почтенный профессор «истощились в усилиях найти объединение Западной России с Польшей за счет возведения языка летописей белорусского происхождения в степень польско-прусского». Свой «Ответ» Костомарову Коялович заключил дополнением о том, что, решившись на такое предприятие, как свой труд, он рассчитывал на людей, «которые не станут глумиться надо мной балагурной речью, а займутся больше, чем мною лично, самим делом, надеюсь, стоящим серьезного разбора. Я не имел счастия встретить такого критика в г. Костомарове».

Из книги  «Михаил Осипович Коялович. История жизни и творчества».
В.Н. Черепица. 1998. Гродно. Стр. 62-64.

 

 

Коялович М.О.

ОТВЕТ Г. КОСТОМАРОВУ НА ЕГО СТАТЬЮ В №18 ГАЗЕТЫ «ГОЛОС».

Г. Костомаров оказывает мне обязательное содействие в моих исследованиях западно-русской истории. В №118 газеты „Голос'’ появилась энергичная статья его против моих лекций по этому предмету, печатаемых в газете День. г. Костомаров выступает против меня с многообразною эрудицией, вводит в тонкости летописных изысканий, номенклатуры, не забывает при этом прочитать мне урок об исторической азбуке и пересыпает все это юмористическими фразами, словом в этой статье - вся та роскошь знания, которою так богаты все исторические сочинения г. Костомарова.

Я сам просил указывать мне мои ошибки в этих лекциях. Я не могу не радоваться, что такой опытный и известный писатель оказывает мне щедрую услугу. Но меня смущает одна крупная особенность этой услуги. Г. Костомаров оказывает мне ее с явным раздражением, с неоспоримым сильным гневом. Судя по тем действительным причинам, которые вызвали против меня гнев достоуважаемого Николая Ивановича и которые, надеюсь, будут понятны читателям из настоящего моего ответа, я должен думать, что дальнейшие мои лекции вызовут еще больший гнев его; что если г. Костомаров не откажет мне в дальнейшем содействии, о котором я прошу его убедительно, то гнев его неизбежно будет подниматься.

Но предоставляю воле Судет мои будущие бедствия от угрожающей мне бури. Оставляю в стороне также и настоящий гнев г. Костомарова и его последствия для меня в мнении той части публики, у которой авторитет г, Костомарова не подвергается никакому уже процессу изменения, т.е., в окаменелом состоянии. - Разберу самое дело и посмотрю, чему могу поучиться из наставлений г. Костомарова.

Г. Костомаров начинает свою статью длинной тирадой о том, что я, в моем "историческом созерцании народа" западной России неправильно очерчиваю пределы этой страны Днепром, Двиной, границами Польши и Австрии и еще неправильнее употребляю самое название - народ западно-русский. Желая показать всю нелепость этих неправильностей, г. Костомаров трактует о действительных этнографических границах населения той страны, которую я называю западной Россией и с особенною силой опровергает мое название - "западно-русский народ". Опытный ученый тут не оставляет камня на камне. Мне внушается, что не нужно смешивать литовского народа с русским, как нельзя смешивать с русскими казанских татар и черемис, что не нужно забывать языка народов, и тут же наставление, что такое язык народа в области этнографии и что затем еще составляет "физиогномию народную". Словом, выходит, что я не имею никакого понятия о предмете, о котором говорю, и если оказывает мне содействие в моем крайнем неведении, то нужно начинать его с указания азов.

Да простит мне почтенный ученый ту нечестивую мысль, которая во мне пробудилась, когда я читал эту внушительную тираду. Мне невольно подумалось, что г. Костомаров с первых строк его статьи против меня заговорился, что, начав говорить обо мне, стал говорить о ком-либо другом. Толковать мне, что я упустил из виду этнографические границы населения западной России и этнографические особенности племен его, в статье против моих лекций по истории западной России, когда у меня вся вторая лекция посвящена разъяснению этнографических вопросов западной России, и в ней показаны те же границы, что и у г. Костомарова, - этнографические особенности народностей, чего не сделал мой критик, - мне казалось невероятным! Читатели согласятся, моя нечестивая мысль, будто г. Костомаров заговорился, возникла во мне невольно и неизбежно.

Но я должен был сейчас же отвергнуть ее. В этой невероятной тираде так часто употребляется мое имя и так решительно приписываются мне небывалый вещи, что я должен был думать, что г. Костомаров действительно пишет о моих лекциях по истории западной России. Мне необходимо было найти другое объяснение этого невероятного обличения меня в том, чего я не допускаю. Я подумал, что г. Костомаров не читал второй моей лекции и введен был в заблуждение какими-либо неточностями первой. Но и это объяснение сейчас же оказалось невозможным. В статье г. Костомарова есть указания и на вторую, и на третью лекции. Что за странность! Если я в первой лекции в общих словах очерчиваю западную Россию и называю, без объяснения, население ее западно-русским народом, а во второй показываю ее границы, как желал г. Костомаров, и точно различаю все племена ее, привожу даже образцы речи каждого племени, и о литовском языке говорю, что его не понимают русские, то мне кажется, что самый злой и неразборчивый мой противник не решился бы сказать, что я не знаю границ западной России и различий ее народностей. Он не решился бы даже утверждать, что я противоречу себе, не справившись, нет ли у меня объяснения, что я разумею под западной Россией, когда очерчиваю ее Днепром, Двиной, царством Польским и Австрией, и в таком смысле употребляю слово западно-русский народ. - Справка эта не была бы для него трудна. Он увидел бы, что только в начале, вводя моих слушателей в область еще не раскрытого предмета, я обозначаю общие, наглядные границы страны, говорю о нынешней западной России, как ее обыкновенно понимают неспециалисты. Для устранения крупной ошибки, я перечисляю губернии этой страны. Затрудняться тут, следовательно, нечем. Далее, самый злой и неразборчивый мой противник нашел бы в конце второй и в начале третьей лекции, что когда я употребляю слово западно-русский народ обо всем населении западной России, то разумею простой народ этой страны всех племен ее. Следовательно, употребляю в таком случае это слово не в этнографическом смысле и даже не в историческом, а в социальном или просто географическом. Сомнения на это счет для него не могло бы быть никакого. Я несколько раз говорю: простой народ литовский, белорусский, малороссийский, крестьянский народ западной России. Злой и неразборчивый мой противник указал бы разве на одно, зачем я не говорю везде: народ западной России, а не западно-русский народ или зачем не выделяю литовского народа, когда говорю - западно-русский народ. Но он должен был бы и здесь согласиться, что у меня встречается название народ западной России и что в важнейшем месте первой лекция, когда я говорю, что смотрю на историю западной России с народной, западно-русской точки зрения, то выделяю литовский народ и говорю об этом в примечании. А не злой и разборчивый мой противник, занятый действительными интересами науки и западной России, пожалел бы по этому поводу, что вследствие жестоких переворотов, испытанных этой страной и, между прочим, вследствие тех печальных разделений, каким подвергалась и подвергается в жизни и в науке западная Россия, спутана даже ее терминология, что только теперь уясняется общее положение, общая жизнь этой страны, а, следовательно, и общее ее название.

К чему же нужна вся эта неидущая к делу тирада г. Костомарова о границах и народностях западной России и об этнографических принципах, в которых ни я, ни читатель не может научиться ничему новому, а встречаем давно известные и избитые положения.

Зная г. Костомарова не первый день, я не могу назвать его ни злым, ни не разборчивым моим противником. Не могу так же приписать такому серьезному и почтенному ученому легкомыслия и случайного невнимания при чтении моих лекций. - Единственное для меня объяснение этого барбаризма в его статье - это предвзятое его понятие о моих воззрениях на западную Россию, или, как выражается г. Костомаров, моем историческом созерцании западно-русского народа, и желание его вновь показать и авторизовать свои собственные воззрения, с которыми мои, очевидно, идут в разрез. Оказывается, что вся тирада о моем непонимании западной России направляется к той главной цели, чтобы ниспровергнуть мои фактические показания сродства и близости белорусского и малороссийского племен, выражающихся в одинаковости их истории, условий жизни и объединении их языка на пунктах их соединения. В этом случае, г. Костомарова особенно возмущает тот указанный мною факт, что от смешения белорусского и малороссийского наречий выходит наречие великорусское.

Г. Костомаров с беспощадной иронией относится к тому факту, которого нельзя опровергнуть, и поражает меня балагурною выпискою юмористической фразы из комедии г. Квитки (¹) - фразы, которая должна убедить читателей, что я преглупо сопоставляю два совершенно отдельные наречия.

Мне понятно, почему г. Костомаров ограничивается здесь балагурным опровержением филологического дела, а не ученым разбором его. Г. Костомаров - известный незнаток филологии и потерпел, как известно, два неисцелимых побиения за свои попытки сказать новость в этой области - раз от г. Летголы (²) за литовскую филологию, другой раз от г. Гильфердинга (³), за русскую. Очень понятно, что чувство самосохранения удерживает его от третьей попытки. Я, впрочем, могу уверить г. Костомарова, что третье его покушение на филологические новости было бы для него безопасно с моей стороны. Я откровенно сознаюсь, что, подобно г. Костомарову, имел несчастие не изучать специально филологии и спорить с ним на этом поприще не могу. Я даже скажу, что не мне принадлежит то филологическое разъяснение объединения наречий - белорусского и малороссийского, против которого г. Костомаров вооружается аргументами г. Квитки. Мне только известно было давно это странное, видимо великорусское, наречие на многих пунктах соединения белорусского и малороссийского племен. Мне, действительно, приходили по этому поводу разные предположения, но я их не осмеливался' пускать в ход. Я искал случая поговорить об этом с филологами. Такой случай мне представился год тому назад. Мне объяснил этот факт филологически, знакомый г. Костомарову, магистр Невского университета историко-филологического факультета, г. Пигулевский (4), родом белорусе, около Припяти, изучавший специально пункты, где сходятся белорусское и малороссийское племена. В одной из прежних статей моих в Дне я указывал уже на это явление и на то, что оно разъяснено мне молодым ученым-белорусом. Верно ли разъяснение, я на этом не настаиваю, как не знаток филологии.

Пусть разберут это люди компетентные, но, вероятно, г. Костомаров признает правду за мною, если я скажу, что не компетентным в филологии, а тем более испытавшем решительное побиение на этом поприще, не следовало бы подвергать посмеянию такого разъяснения, которое может быть окажется и не смешным.

Впрочем, я уверен, что мои предостережения не подействуют на г. Костомарова. Я имею основание думать, что он приведенное мною объяснение сближения малороссийского наречия с белорусским считает истинно-дьявольским наваждением, которое долго еще не будет давать ему покоя. Г. Костомаров приходит в изумление, что из этого объяснения может выходить невероятная вещь, что великорусское наречие, а с ним, конечно, и великорусский народ суть порождения Малороссии и Белоруссии.

"Не думает ли г. Коялович указать нам, говорит г. Костомаров, важное открытие в области славянской филологии и истории, что из смешения малороссийской речи с белорусской возникает великорусское наречие? Не доищемся ли мы, таким образом, происхождения этого наречия? В таком случае, г. Кояловичу следовало бы не ограничиваться одним таким примером, какой он решился привести: а то, при чтении вышеприведенных строк Кояловича (о том, как из малороссийского «тэпэрь» и белорусского «цяпер» выходит великорусское теперь) невольно приходит на память следующее место из малороссийской комедии Квитки: "Ось озьдечка Михайлович, а оттутечка Михяйлова, так оце будучи узявши вид Михайлова херъ-азъ-ха-ха-ий, тай притулити до Михяйлова, а вид его вирвати-наишъ-азъ-на-на-ий та й залатати дирку, будучи у Михайлова. "Ось так усе учени робять" (драм. ,соч. г. Квитки, стр.8).

Прочитав все это место в статье г. Костомарова, можно подумать, что Николай Иванович приходит в ужас от одной мысли, как бы не оказалось, что великоруссы - детища Малороссии и Белоруссии! Признаюсь, мне не приходила мысль о происхождении великороссов от соединения Малороссии и Белоруссии, когда я узнал и обдумывал сказанное филологическое объяснение смешения малороссийского и белорусского наречий, и должен приписать это открытие г. Костомарову. По-моему, на этой оригинальности немного нужно и остановиться. Великоруссы так уже выросли, так самобытны, и объединение между ними и малороссами и белоруссами так уже подвинулось, что можно обойтись без тонких указаний первого момента их родства и степеней родства. Я думаю, просто, хотя, может быть и грубо по мнению г. Костомарова, что и великорусом, и малороссы, и белорусы - один и тот же русский народ. Это прежде всего, а потом уже частности, особенности, которым никогда не следует давать преимущества перед основными элементами единства. Но при этом я не могу не отдаться одному увлечению: меня до крайности занимает, почему г. Костомаров так боится, чтобы великоруссы как-нибудь не оказались детищами Малороссии и Белоруссии, и предупреждает серьезный разбор этого дела изумлением над самим вопросом подобного рода? Прошу извинения у читателей и у г. Костомарова за длинную беседу. Не могу отказать себе в увлечении разрешить этот курьезный вопрос?

Я мог бы вдаться в разъяснения того мнения, что г. Костомаров смотрит на великороссов так, что от них нужно держать себя подальше и, с утра до вечера, на каждом шагу показывать им, что мы их понимаем, т.е. показывать им постоянно всю их негодность. Я мог бы доказать, что этим взглядом проникнуты, действительно, все исторические сочинения г. Костомарова (^*), и что это составляет самую печальную сторону трудов его, не раскрытую надлежащим образом только благодаря жестокому у нас невниманию к науке русской истории. Но теперь меня больше гораздо занимает здесь особая сторона дела. Боясь, чтобы великоруссы как ни будь не оказались детищами от брака Малороссии с Белоруссией, г. Костомаров ставит этих опасных детищ сразу в положение самых взрослых людей, и, что нас особенно удивляет, ставит их в совершенно равноправное положение с малороссами. По мнению г. Костомарова, весь русский народ разделяется на две ветви: северно-русскую и южно-русскую. Северно-русская - это, очевидно, великоруссы, южно-русская - это малороссы. Таким образом, мы здесь опять встречаемся с злополучною, совершенно разбитою г. Гильфердингом филологическою теорией г. Костомарова об изменении буквы «о» на «а» и наоборот, и о разделении на этом основании всего русского народа на ветви северно-русскую, изменяющую о на, а и южно-русско-западную, изменяющую, наоборот, «а» на «о». Положим, что г. Костомаров выдерживает характер малоросса и в филологии - не уступает даже после явного поражения. Но мы думали, что к истории он относится с большею мягкостью. До сих пор мы думали, и сам г. Костомаров не отвергал, что народ, называемый им северно-русским, занял свои места поселения позднее, позднее и того, который у г. Костомарова называется южно-русским, и того, который называется белорусским (**). До сих пор многим из нас было совершенно ясно и убедительно, что каким бы то ни было образом, но верно, что этот северно-восточный русский народ составился из большинства выходцев, колоний из тех стран, которые потом стали называться Малороссией и Белоруссией. Теперь, вслед за филологическою теорией г. Костомарова об изменении буквы «о» на «а» и «а» на «о», мы открываем еще новость, что оба народа северно-русский и южно-русский равноправны, равновозрастны по истории. Любопытно знать, как все это мирится с историей. Но нас поражает еще одна особенность, еще более близко касающаяся нашего предмета. Мы себя спрашиваем: а куда же девалась Белоруссия, как она пристроена к родству общерусскому. "Белорусская ветвь славяно-русского народа принадлежит к разветвлениям северно-русской, хотя в силу исторических обстоятельств: часть ее значительно обособилась", говорит г. Костомаров. Таким образом, Белоруссия низводится на низшую степень родства вообще-русской семье. Белоруссы - дети северно-русского племени. Мы не боимся такого родства белоруссов с великоруссами, как боится г. Костомаров подобного родства с ними малороссов. Мы думаем, что от этого не может выйти зла в практической жизни. Великорусы не отнесутся к белоруссам, как к канальям, несмотря даже на то, что юношами здесь представлены исторические старики и в таком неестественном положении легко могли бы показаться канальями. Но все это неправда, вся эта теория об исторической юности Белоруссии грешит против истории. Дети стариков кривичей, прихода которых не знает хорошо Нестор, не могут быть представляемы юными историческими детьми северно-русского племени. Сам г. Костомаров когда-то заботливо доказывал их глубокую древность. Почему же теперь они вдруг помолодели? Некрасивы больно, если их представлять стариками? Действительно так! Г. Костомаров не может, при своих воззрениях на русские племена, вынести, чтобы белоруссы были стариками. Тогда разрушится любимое им разделение славянорусского народа на северную и южную ветви, а с нею и его неугомонная филологическая теория о переходе звуков «о» в «а» и «а» в «о». Но что всего хуже, тогда нужно будет г. Костомарову признать законный, исторический брак Малороссии с Белоруссией, а этот брак, даже независимо от детища - не может быть допущен г. Костомаровым. Он ему едва ли не более антипатичен, чем великорусские детища. "Считать южно-русское племя с белорусским за один западно-русский народ нет оснований; совместное исследование их судьбы без Великороссии допустить можно только по отношению к государственному единству, соединявшему их под властию Польши", говорит г. Костомаров.

В этих многознаменательных словах столько новости, что мы не можем на них не остановиться с особенным вниманием. Исследование судьбы западно-русского народа без Великороссии, т.е. разрывать не внешним, а внутренним образом обе эти истории действительно нельзя допустить, даже по отношению к бывшему государственному единству западной России, и не нас, конечно, можно упрекнуть в этом разрыве, потому что мы ставим главнейшею задачей наших лекций, показать, как единый русский народ разделился на две половины, восточную и западную, и потом соединился опять. Мы только разъясняем этот вопрос в западно-русской его половине и думаем, что имеем неопровержимые основания, чтобы считать эту половину -западно-русскую - цельною. Г. Костомаров допускает только государственное единение западной России, и то под властью Польши. Мы спрашиваем его прежде всего, зачем в его словах дано место только польскому государственному единению западной России, а опущено литовское, которого важности никак нельзя отвергать, потому что оно по преимуществу дало широкое развитие тому внутреннему объединению западной России, которого г. Костомаров почему-то не хочет видеть, но которое очевидно всякому неспециалисту. № спрашиваем г. Костомарова, что такое, если не внутреннее народное объединение, - тот поразительный протест всего литовского княжества против слития с Польшей, который делал столько шуму и бед в ХV столетии и до самого Люблинского сейма? Что такое, если не народное объединение, тот религиозный протест западной России против Польши, который выразился в противодействии унии, и во время которого, в 1623 году, жители всей западной России, во всеуслышание говорили о себе, что истребить веру русскую можно не иначе, как истребив всех русских? Что такое, если не внутреннее объединение, выразилось в борьбе казачества против Польши, казачества, элементы которого сам г. Костомаров не ограничивает одною Малороссией? Что такое, наконец, если не внутреннее, народное объединение выразилось в том вековом факте, на который не хотят обратить внимания люди воззрений г. Костомарова, но который имеет громадное значение в исследовании единения западной России, - именно литературный и государственный западно-русский язык, который не был ни малороссийский, ни белорусский, а просто западно-русский, равно понятный обоим племенам, на котором целые века писали, на котором писал воззвания к народу сам Хмельницкий, просим обратить на это внимание г. Костомарова и его друзей? Неужели и это не внутреннее, не народное объединение западной России? Читатели, надеюсь, согласятся, что все это такие доказательства исторического брака Малороссии с Белоруссией, которые способны уничтожить всякие возражения против его действительности и дать полное право считать обе части западной России неразрывно соединенными, видеть один западно-русский народ, в котором общее единство, общие интересы не должны быть подавляемы частными особенностями и интересами.

Так я и поступаю в моих лекциях, - называю оба племени одним западно-русским народом и в тех случаях, когда идет вопрос не о национальных особенностях, не отрываю от этого народа и литвинов, потому что сами они в таких случаях не отрывались от русских западной России, а действовали с ними заодно.

Мы здесь опять находимся в затруднении понять, каким образом упущены г. Костомаровым эти общеизвестные и наглядные явления, и чувствуем опять сильное искушение разгадать эту странность. Происходит она и здесь не от недостатка знания дела у г. Костомарова, а от преобладания в нем чувства, от нерасположения к Белоруссии, которая действительно имеет удивительное свойство мешать всем прихотливым воззрениям. Отнеситесь к Белоруссии с надлежащим вниманием, изучите ее надлежащим образом, и окажутся самые неприятные вещи для людей с воззрениями г. Костомарова. Тогда окажется, что это -древнейшее племя, которого и происхождение, и государственность покрыты мраком древности.

Но положим туман, так туман; ничего не видно, так можно и не смотреть. Но начните смотреть на нее хоть с того времени, когда многое ясно видно, например, со времени татарского ига. Вы тогда увидите, что и государственность, и общественность здесь развитее, чем в Малороссии. Западно-русское законодательство, литература, братства развертывают здесь прежде всего и показывают свою силу. Малороссия представляется вам иною страной до самого начала ХVII столетия. Мы указываем на эти факты вовсе не для того, чтобы раскрыть какие-либо счеты одного над другим. Счетов этих не было.

Они созданы в самое последнее время, - в то время, когда существенные задачи Малороссии, вопиющие ее требования, упущены из виду и все сосредоточено около малороссийской мовы (речи), мовы прекрасной и достойной всякого уважения в устах народа и в его естественных произведениях, но самой безобразной и злополучной для всей западной России, как мовы науки, как мовы, которую стараются создать и самым деспотичным образом и с забвением всех общих интересов западной России.

Понятно, надеемся, после этого, почему г. Костомаров недолюбливает памятников белорусского происхождения. Они колгот глаза его своим общим взглядом на всю русскую часть западной России, как на страну одного народа, прибавляя даже к нему чаще всего и литовский народ по общим государственным и общественным вопросам. Они колют глаза, самым языком своим, не дающим никакой возможности представлять его местною мовою.

Г. Костомаров отталкивает от себя этот неприятный для него западно-русский язык этих памятников, решительным ударом, что это польско-русский язык. Мы точно видим здесь перед собою появление фаланги польских ученых времен Виленского университета, которые истощились в усилиях найти объединение западной России с Польшей, и возвели, между прочим, западно-русский язык на степень польско-русского. Отсюда само собою следовало, что не только книжный язык западной России - польско-русский, но и оба наречия западной России - малороссийское и белорусское £ тоже польско-русские наречия. Отсюда далее теория всяких уний западной России с Польшей; отсюда теория о единстве русинских племен с Польшей и об отдельности их от российского народа, а отсюда далее знаменитая теория Духинского. Г. Костомаров, без сомнения, готов осудить нас здесь за необузданность выводов. Мы напротив думаем, что страдаем здесь излишнею скромностью и в одном нарушаем ее: не смотря на нашу относительную молодость, в сравнении с г. Костомаровым, позволим себе спросить его: дает ли он себе надлежащий отчет в своей ученой теории и ее выводах?

Раскрывая полонизм западно-русских исторических памятников, г. Костомаров находит, что содержание их взято из польских писателей, Стрыйковского (⁵) и других, чем доказывается неоспоримо их позднейшее происхождение и негодность. Странное дело, историки польского типа, как например Нарбут (⁶), находят наоборот, что Стрыйковский и его братья заимствовали свои сведения из этих западно-русских летописей. Дело тут, впрочем, не в полонизме Нарбута, а в том, что он действительно вдумывался в те и другие источники, сличал их серьезно, без предубеждений, потому и пришел к заключению, противоположному мнению г. Костомарова, очевидно, не изучавшему внимательно западно-русских летописных сказаний. Я, конечно, не отвергаю, что иные из этих сказаний наполнены польскими баснями, но это не может быть отнесено ко всем им и ко всему их содержанию.

Не может их ниспровергать совершенно также и то, что в иных из них перевраны события других русских стран. То же встречается и в восточно-русских, даже новгородских летописях касательно Литвы, которую они даже не всегда умеют отличать от Чуди, что доказал сам г. Костомаров в своей истории Новгорода. Западно-русские летописи не знали чужих дел и перепутывали их, но знали свои и в этом случае нельзя относиться с пренебрежением к их рассказам. Поэтому не следует без оглядки ниспровергать и историю о Мингайле.  Г. Костомарова смущает, что в то время, в которое я указываю покорение Мингайлом Полоцка и после того, были полоцкие князья Рюриковичи. Но ему вероятно, известно, что название полоцкий князь еще не значит князь в Полоцке. Г. Костомаров вероятно знает, что слово полоцкий прилагается к целой области придвинской, не только в географическом смысле, но даже в этнографическом. Еще Нестор все население этой области называет полочанами. Слово полоцкий могло прилагаться равно ко всем князьям полоцкой области, самым мелким и несамостоятельным. Г. Костомарова мы просим доказать, действительно ли перечисленные им князья полоцкие были князьями Полоцка. Просим его при этом обратить внимание на ту особенность, что с семидесятых годов ХП столетия генеалогия князей собственно полоцких жестоко запутывается и затем перерывается почти до двадцатых годов ХШ. Мы полагаем, что он несколько задумается над этим явлением и станет снисходительнее к истории Мингайлы, которую мы потому и решились приурочить к этому перерыву, - приурочивали, впрочем, не без положительного основания. В иных списках летописных, которые теперь к сожалению, не можем точно указать, он приурочивает к концу ХII столетия. Не имея теперь возможности подвергнуть весь этот мелкий вопрос тщательному расследованию, мы просто последовали хронологической таблице Ротунда, которому вероятно г. Костомаров не откажет хоть в некотором значении. Мы от души были бы благодарны г. Костомарову, если бы он помог нам в этом деле и доказал нам фактически, что все-таки мы ошибаемся. Мы кстати попросим его при этом разъяснить нам один довольно важный вопрос, не были ли полоцкие князья в конце ХII и в начале ХIII стол, данниками князей литовских, даже оставаясь на своих местах; а то мы встречаем и в ХIII и даже в ХIV столетиях князей полоцких, которые тоже называются полоцкими, хотя нет сомнения, что они тогда уже были данниками Литвы. Тогда может быть окажется, что и тесть Александра Невского был тоже не самостоятельный князь полоцкий. Тогда далее может быть уяснится, почему полоцкие князья сделали такую видимую глупость, как согласие немцам на поселение у устья Двины. Тогда, наконец, может быть окажется, что и история республиканского правления в Полоцке не такой решительный вздор, как думает г-н Костомаров.

Мы навязчивы с нашими просьбами г. Костомарову. Мы еще юны и глубоко верим в его громадную летописную эрудицию, поэтому обращаемся к нему еще с одною просьбою, - просим его при изучении западно-русских летописных сказаний всмотреться, как пишется в разных списках - Мингайло или, по Костомарову, Мингайло. - Опытный ученый, без сомнения, разберет, что это имя пишется там различно Мингайло, Мингайло, смотря по тому, как понимал писец, ту букву, которая предшествует букве г, как к или как н. От различного понимания ее вышло еще новое имя - это князя - Мингайло. Для уяснения дела, г. Костомарову можно обратиться и к позднейшим временам. Такое имя встречается и в ХIV столетии и чаще всего пишется Мингайло, как принято и у разных историков - например у Нарбута, Лелевеля. Тогда г. Костомарову может быть покажется, что не следовало бы давать мне урок о произношении этого имени или, по крайней мере, уяснилось бы, что имена многих литовских князей пишутся различно. Таковы имена Ягелло, Витовт, Свидрогелло и друг. Таково и имя того князя, которого я называю Мингайло.

Читатели, вероятно, выведут из всех этих тонкостей белорусской истории такое заключение, что ни я, ни г. Костомаров не знаем ее в конце ХII столетия и в начале ХIII, так ясно, отчетливо, как можно знать и говорить о позднейших временах, - что это время темное, что над ним еще нужно работать, и покамест оно не разработано, -небольшая беда допускать вероятные вещи. Я с читателями буду совершенно согласен в таком мнении и на том пока покончу об этих тонкостях. Не буду также много занимать читателей тем спорным нашим пунктом, действительно ли Всеслав Полоцкий имел широкие идеи, как представляется в слове о полку Игоря, или нет. Выскажу только одно недоумение; почему слово о полку Игоря менее имеет исторического значения, чем песни и легенды о Степане Разине, которыми так наполнено сочинение об нем г. Костомарова? Еще меньше обращаю внимание на возражение г. Костомарова, что Глеб Минский не делал ничего особенного, когда захватывал чужих людей, селил у себя и потом продавал. Так делали другие князья, говорит г. Костомаров. Этим он значительно подтверждает мое мнение о Глебе Минском, и придал бы ему особенное значение, если бы вошел в дух тогдашнего времени и дал себе отчет почему тогда так сильно злились на Глеба, что предавали его анафеме за его дела.

Гораздо больше заслуживает внимания возражение г. Костомарова, что в те времена русские князья не имели широких идей, а так себе, дурили или если не дурили, то руководствовались вообще ближайшими, личными побуждениями. Так, Глеб Минский выходит просто чудак. Так, Андрей Боголюбский разрушил Киев вовсе не потому, чтобы видел в нем какую-то помеху задачам восточной России на востоке.

Боголюбскому лично я и не приписываю таких соображений и вовсе не ставлю его в положение профессора на кафедре, над чем потешается г. Костомаров, очевидно, намекая на мое положение на кафедре. Но что и Боголюбский и другие князья и все русские того времени и других действовали не только по своим ближайшим побуждениям, а вырабатывали также логическое развитие нашей исторической жизни и несознательно доходили до многих результатов, которым начало полагали прежние поколения и разные обстоятельства их жизни, в этом г. Костомаров вероятно согласится со мною. Мне думается, что г. Костомарову не об этом следовало бы спорить здесь, а о том, верно или нет мое раскрытие исторического разделения тогдашней России и русского народа на две половины, восточную и западную. Я даже думаю, что ему следовало обратить внимание на это особенное его внимание и поспорить со мною со всей серьезностью. Ведь это капитальный пункт наших разноречий, на котором должно разрушиться одно из двух, или мое разделение русской истории на восточную и западную, или г. Костомарова, на северную и южную. Читатели теперь вероятно видят уже, что несмотря на видимую близость слов, обозначающих наши разноречия, на деле между ними - бездна. Тут или вся моя теория русской истории должна пасть безвозвратно или вся теория г. Костомарова. - Примирения между ними нет. Тут у нас борьба на жизнь, на смерть. От всей души желаю, чтобы она, не касаясь наших добрых отношений личных, повела нас обоих к неутомимому разъяснению русской истории и западно-русской в особенности.    

Идя за г. Костомаровым неотступно, оставляю дела и восточно-русские, и белорусские. Перехожу к делам галицким. Г. Костомаров говорит, что мне не посчастливилось также и в этих делах, как и в других. Он находит злосчастие мое в том, что я населил малыми галицкими князьями прибугскую страну Брест, Дрогичин, Брянск в ХII столетии, чего вовсе не было. Я вижу мое злосчастие тут только в том, что употребил слово галицкие, вместо русских. Князья русские здесь были в ХII столетии неоспоримо. Об этом известие г. Костомаров найдет в так хорошо знакомой ему Ипатиевской летописи. Князья эти может быть и были под влиянием галицких, чего я, однако не утверждаю, но я действительно ошибся, назвав их галицкими вместо русских, и осознаю эту ошибку прямо, не прибегая к часто употребляемым у нас извинениям, о которых вероятно знает г. Костомаров, - а если он забыл их, то мы могли бы ему кое-что припомнить из споров о происхождении Рюрика и его братьев.

Другое злосчастие г. Костомаров видит в том, что я указываю дурные последствия для галицкого княжества в заимствованиях западно-европейских, которые, по моему мнению, повели к расслаблению семейных уз галицких князей и к вымиранию этого рода. - Над последним выводом г. Костомаров жестоко потешается, приписывая мне, будто я все свое считаю хорошим, а все западноевропейское злым, и довершает мое побиение выпискою из русской песни:

Чужи жены, молодушки, лебедушки белыя,

А моя, шельма-жена, полынь, горькая трава.

Я нахожу здесь для себя злосчастие в том, что не раскрыл яснее в боярстве галицком западноевропейских влияний, в чем меня, однако не укоряет г. Костомаров и особенно в том, что не сопоставил с безнравственностью галицких князей одновременной и совершенно подобной безнравственности у польских князей. Тогда бы, может быть, и в этом случае не оказалось бы нужды в балагурном до нескромности опровержении меня, а можно было бы только просто заметить, что, может быть, тут не было подражания или было обратное.

Последнее нападение на меня г. Костомарова в том, зачем я, в моих лекциях, которые, согласится вероятно г. Костомаров, очень сжаты и имеют притязание на некоторую популярность, употребляю княжество, а не княжение или земля, как говорилось в старину. Пусть извинит меня Николай Иванович, что я считаю это возражение в настоящем случае таким пустословием, для которого у меня решительно нет времени.

Заключу этот длинный ответ г. Костомарову немногими словами.

Г. Костомаров не дает читателям действительного понятия о моих лекциях. Я вынужден сам дать его, т.е. повторить сущность того, что сказано в примечании к первой моей лекции по истории западной России. Эти лекции не более, как программа моего будущего труда. Следовательно, в них не место частностям, цитатам, которые, впрочем, я обещаю, сколько могу приложить в конец их. Удовлетворить всем ожиданиям в этом отношении не могу, потому, что как заявляю в том же примечании - это программа, которая во многих частях своих незакончена. Ошибок, неточностей, нескладностей в них найдется много.

Я и просил указывать мне их. Это мне нужно, потому что я желал бы разработать, сколько могу, этот предмет. Печатать эту незаконченную программу и подвергать себя, как бы намеренно, разным нападкам, от которых можно было бы, может быть, сберечь себя в будущем, более зрелом труде, я вынужден был, как сказано в том же примечании, современными обстоятельствами западной России. Прибавляю к этому, решился я на такое предприятие в уверенности, что найдутся люди, которые не станут глумиться надо мною балагурною речью, а займутся больше, чем мною лично, самим делом, надеюсь, стоящим серьезного разбора. Я не имел счастья встретить такого критика в г. Костомарове, в котором имел полное право ожидать себе серьезного противника. Я по неволе и с сожалением должен смотреть на статью г. Костомарова, как на его злоупотребление своим авторитетом.

М. Коялович

(Из №100 Русск. Инвал.)

Дозволено цензурою. С.-Петербург, 16-го мая 1864 года

***

(*) Исключение, впрочем, и очень резкое, составляет одно сочинение г. Костомарова, имеющееся у меня - его магистерская диссертация об унии, где до крайности уже восхваляется стремление народа западнорусского к соединению с Россией и православием и все, что официально сделано в деле воссоединения униатов.

(**) Г. Костомаров, конечно, не думает, что одни новгородцы населили всю северо-восточную часть России, или что московская часть этого населения не есть русская и не должна считаться такою.

 ________________________

Комментарии В.Н. Черепицы

1.   Имеется в виду Г.Ф. Квитка-Основьяненко (1778-1843) – украинский писатель, автор ряда литературных произведений («Пан Халявский», «Шельменко-денщик» и др.), в которых получили дальнейшее развитие традиции русской сатирической комедии XVIII века.
 2.  Летгала – имеется в виду Юрий Летгала – псевдоним Е.Е Бекгольца, немецкого филолога и журналиста, работавшего в качестве научного сотрудника в Императорской Публичной библиотеке (СПБ) в 1852-78.
 3.   А.Ф. Гильфердинг (1831-1872) – ученый славист, публицист и общественный деятель, полемизировавший в начале 1860-х годов с Костомаровым по вопросам отношения языка славян к языкам родственным.
 4.   Речь идет скорее всего о филологе А.Ф. Пигулевском, впоследствии многолетнем директоре Гродненской мужской гимназии, активном деятеле местного православного Софийского братства и церковно-археологического комитета (1904).
 5.   М. Стрыйковский (1547-1586), польский историк и поэт, живший в Белоруссии. В его трудах использована масса ценных документов по истории восточных славян.
 6.   Т. Нарбут (1784-1864) – польский историк и археолог, опубликовавший ряд исторических источников, в том числе и «Хронику Быховца» (1864).