Доминантой донациональной идентичности русинов в XIX - начале XX в являлся конфессиональный фактор: принадлежность к «русской вере» - христианству восточного обряда. Выражением этой идентичности являлся целый ряд этнонимов с корнем рус- (в первую очередь, руснак), которые проявляли отчетливые этноязыковые черты, связанные, в частности, с восточнославянскими языковыми особенностями. Параллельно у русинов и представителей переходных групп функционировали другие варианты донациональной идентичности, в частности, выраженные в локальных названиях или же, например, популярном на русинско-словацком пограничье этнониме словяк. Однако детальнее восстановить их иерархию, а часто и просто корректно классифицировать, уже вряд ли представляется возможным.

Изучение донациональной (домодерной) этнической идентичности русинов, проживавших на территории современной Словакии, принадлежит к числу крайне сложных задач, об окончательном решении которых вряд ли когда-либо придется говорить.

Во-первых, главными источниками для этого служат только субъективные свидетельства в литературе XIX - начала XX вв. Не являются исключениями даже собственно научные - исторические, этнографические, филологические - работы, отражающие тогдашний, далекий от современных требований, уровень соответствующих гуманитарных дисциплин.

Во-вторых, невольно находясь в плену нынешних представлений, современный исследователь не всегда может отличить этническую идентичность от других видов идентичности (конфессиональной, социальной, региональной и др.). Очевидно, что в некоторых случаях эти идентичности могли накладываться или подменять друг друга. То же самое можно сказать о различных срезах этнической идентичности (внутренняя, декларируемая, приписываемая другими, официально фиксируемая идентичности)¹, которые взаимосвязаны и подвержены динамическому взаимовлиянию, тем самым еще более затрудняя задачу исследователя.

В-третьих, крайне нечеткой является сама граница между донациональной этнической и последующей этнонациональной идентичностями. Условно в нашем случае в качестве пограничных пунктов можно было бы выделить конкретные исторические события, как, например, «Весну народов» 1848-1849 гг. или вхождение русинских этнических территорий в состав Чехословацкой Республики в 1919 г. Однако отдельные проявления собственно этнонационального мышления при желании можно отыскать и до указанных дат (причем, применительно ко второй половине XIX в. это касается не только русинской элиты, но и крестьянства). С другой стороны, несмотря на усилия мысливших в модерных национальных категориях интеллектуалов, широкие массы часто отдавали предпочтение донациональным представлениям и в межвоенный период.

Известный чешский этнограф Ян Гусек (1884-1973), изучавший словацко-русинское этническое пограничье в первой половине 20-х гг. XX в., следующим образом охарактеризовал тогдашнюю ситуацию:

«Какое национальное самосознание у жителей Восточной Словакии от Попрада до Ужгорода? У значительной части нельзя говорить о национальном самосознании, поскольку люди живут или семейным эгоизмом, или региональным патриотизмом, или же еще племенным сознанием, слагаемыми которого являются в основном речь и вера, поэтому только меньшая часть поднимается к более широкому национальному самосознанию» (Húsek 1925: 344).

Собственно, попытка конкретизации этнической идентичности («племенного сознания» по Я. Гусеку) в донациональной иерархии идентичностей русинов, и является нашей задачей. Несмотря на то, что донациональная этническая идентичность не является единственным объяснением принятия этносом (или его частью) той или иной этнонациональной идентичности², изучение донациональных этнических представлений может заметно облегчить понимание различий между стартовыми условиями конкурирующих за один этнический материал этнонациональных проектов.

Внешним проявлением этнической идентичности является эндоэтноним (этническое самоназвание) (Садохин 2002: 188, 196)³. Поэтому именно бытовавшие эндоэтнонимы, в отличие от глубин этнического «я», постигаемых в рамках новых дисциплин этносоциология и этнопсихология⁴, и являются теми маркерами, на основе которых в рамках собственно исторического исследования может быть хотя бы частично изучена этническая идентичность⁵.

Русинская этнонимия традиционно отличается поливариантностью. Используемый нами этноним русин, являющийся в настоящее время почти общепринятым, в действительности ранее был лишь одним из нескольких, причем далеко не самым популярным названием южнокарпатских русинов. Его более широкому распространению способствовали как раз межвоенные чехословацкие власти (см.: Маючій 1994:168; Чучка 1993:124). Но даже после развала Чехословакии, накануне общесловацкой переписи населения 1940 г., греко-католический епископ Прешовский Павел Гойдич (1888-1960) в архипастырском послании к верующим просил всех русинов назваться при переписи именно русинами, констатируя, что «... уживають (используют. - МД) наши люде розличны названіе: русинъ, руснакъ, русскій, подкарпатскій россъ, украинецъ и т.д., что насъ безъ всякой основы раздробляетъ и ослабляетъ...» (Распоряженья Епархіальнаго Правительства: 70)⁶.

С помощью лингвистических и археологических фактов современной науке удалось установить, что славяне проживали в южной части Карпатского региона уже в VI-VII вв., однако восточнославянские и западнославянские исследователи до сих пор не пришли к консенсусу, кем были эти первые славянские жители, а именно: являлись ли они предками нынешних русинов или же словаков. Старейшие документальные свидетельства конкретно о восточных славянах на территории современной Восточной Словакии относятся только к XI и XII вв. (упоминания сел Великий Русков, Малый Русков, Русков, Руска, расположенных в окрестностях современных городов Кошице и Требишов). Позднее восточнославянская колонизация региона шла двумя путями - с юго-востока (в рамках т. н. «валашской колонизации») и с севера (крестьяне из соседней Галиции и других регионов). Переселения с севера стали особенно интенсивными начиная с XVI в. (Магочій 1994а: 10-11). Отсутствие необходимых источников из простонародной среды не позволяет нам сказать ничего конкретного о декларируемой донациональной идентичности местных восточных славян. В венгерских документах на латинском языке они фиксировались (в ед. ч.) первоначально как Rusinus илиRusenus, а приблизительно с конца XI в. как Ruthenus (см.: Чучка 1993: 122). Согласно предположению ужгородского ономаста П.П. Чучки, основанному на анализе одного латиноязычного экзоэтнонима, датируемого 1037 г., предки южнокарпатских русинов назывались в средневековье или коллективным этнонимом русъ, или множественным названием русы (см.: Чучка 1993: 121-122).

Наиболее распространенным эндоэтнонимом у южнокарпатских русинов к началу XX вв. однозначно было слово руснак (вариант - русняк), образованное с помощью того же суффикса -як, что и этнонимы соседних западнославянских народов - словаков и поляков. Как, например, отмечал в 1911 г. известный русский карпатовед А.Л. Петров (1859-1932): «Угроруссы зовут и сами себя и называемы словаками: «руснаки» (и «русняки»)... Употребляется ли угроруссами название «Русин, Русины» - не вполне ясно» (Петров 1911: 15). Старейшие письменные фиксации этнонима руснак относятся к середине XVI в. (см.: Чучка 1993:124-125).

Этноним русин в качестве самоназвания был распространен на южных склонах Карпат гораздо меньше. Чаще он встречался в восточной части расселения южнокарпатских русинов, т. е. на значительном удалении от будущей территории Словакии. Согласно гипотезе П.П. Чучки, лексему русин в качестве эндоэтнонима принесли на восток региона іуцульї, переселившиеся сюда из Галиции и Буковины в XVII-XVIII вв. (см.: Чучка 1993: 124). Как это ни парадоксально с точки зрения современных представлений, русинами южнокарпатские «руснаки» (особенно, интересующая нас западная их часть) чаще называли своих соседей галичан.

Необходимо особо остановиться на бытовании и семантике слова руснак. Кроме южных склонов Карпат этноним руснак функционировал в качестве самоназвания и в других регионах - в Галиции (в частности, на Лемковщине: Fischer 1928: 8), Буковине (у подолян: Купчанко 1895: 20-21), в Бессарабии (Несторовский 1905: 7). В отдельных случаях этот этноним употреблялся и для обозначения восточнославянского населения более удаленных на восток регионов (см.: Балушок 2008: 264, 271; Чучка 1993: 125). Интересно, что в современной болгарской разговорной речи руснак означает русского (см.: Бернштейн 1986: 588).

Однако на южных склонах Карпат «руснаками» себя называли не только русины, но и те словаки и венгры по языку, которые также являлись верующими

Греко-католической церкви (см.: Срезневский 1852: 6). Разноязычных греко-католиков объединяла принадлежность к одной конфессии, которая до прихода модерных национализмов сильнее всего определяла их коллективное «я». Таким образом, можно предположить, что в иерархии идентичностей южнокарпатских греко-католиков значительный период доминировала не этническая, а конфессиональная идентичность.

В то же время было бы некорректно полностью исключать этнический подтекст «руснацкой» самоидентификации у носителей словацкого и венгерского языка. Принимая во внимание то, что в собственно словацкой и венгерской среде однозначно доминировали римо-католики и протестанты, происхождение «руснаков»-нерусинов, к тому же часто проживавших относительно недалеко от русинов, не могло не вызвать предположения об их русинских корнях.

В данной связи интересно, например, и то, что жившие в Венгерском королевстве румыны и сербы, так же являвшиеся восточными христианами, никогда не были называемы словами, образованными от корня рус- (см.: Срезневский 1852: 6; Жаткович 2001: 163). Отметим, что этногенез словако- и венгроязычных греко-католиков⁷, как и связанное с ним проведение этнических границ между русинами и их соседями, являются предметом научных (и общественно-политических) дискуссий начиная с XIX в., однако, до сих пор они не относятся к числу полностью разрешенных вопросов⁸.

В качестве аргумента, подтверждающего отчетливое этнонимическое содержание в названии руснак и образованных от него слов, может служить бытование понятийбеседовать по-русски в значении «говорить по-русински» и гуториц по-католицки в значении «говорить по-словацки». Как отмечал по этому поводу признанный знаток южнокарпатских диалектов Г.Ю. Геровский (1886-1959), «различаются руснаки, которые еще "beseduju po ruski", и руснаки, которые "hutoria po katolicki"»(последние признавались им утратившими родную речь русинами) (Геровский 1977: 11).

О том, что словацкоязычные соседи русинов, правда, римо-католики, сами считали, что говорят «по-католически» (по католыцки), ранее свидетельствовал галицийский этнограф Владимир Гнатюк (1871-1926). Однако он посчитал это название слишком локальным (см.: Гнатюк 1900: 12)⁹. Сходная информация содержится, например, в воспоминаниях местной уроженки Ирины Невицкой (1886-1965), проведшей детские годы в преимущественно словацком городке Сабинове, жители которого «никогда не говорили, что разговаривают по-словацки, только по-католически» (Невицька 1991:    52). При этом, данное переплетение этнических и конфессиональных характеристик заслуживает дальнейшего изучения. Вопрос об этнической идентичности представителей русинско-словацкого пограничья детальнее будет рассмотрен ниже.

В связи с этнонимами руснак и русин также необходимо особо коснуться таких, на первый взгляд, маловажных нюансов как их формы множественного числа, формы женского рода и образуемые от них прилагательные. Всего за несколько лет до образования Чехословакии, во время Первой мировой войны, А.Л. Петров следующим образом попытался охарактеризовать этнонимическую ситуацию в австро-венгерских провинциях, где компактно проживали восточные славяне:

«"Русин" в Галичине и Буковине (в Угрии - "руснак") образовано от корня "рус" с суффиксом единственного числа; множественное число д[олжно] быть: "русские, русски". Правда, теперь не только в "украинском" литературном языке, но и в народной речи обычно множественное] число: русины, руснаки (="болгарины, христианины"), но нигде нельзя услышать безобразные и вполне противоречащие духу языка формы): "русинский, русинка, руснацкий, русначка" (="болгаринский, болгаринка, поляцкий, полячка"); всегда лишь: "русский, русска", при чем в Галичине и Буковине с мягким "с": "руський, руська", в Угрии, большею частью, с твердым: "руский, руска"» (Петров 1915: З)¹⁰.

Уже из самой этой пространной цитаты можно сделать вывод о динамичности этнической номенклатуры, вызванной воздействием как соседних западнославянских языков, в которых присутствовали соответствующие формы, так и набиравших силу модерных этнонациональных идеологий, не чуждавшихся заимствований и неологизмов. Однако что-то от внимания российского ученого могло и ускользнуть. Так, например, В. Гнатюк еще ранее, в 1900 г., писал, что прилагательное руснацъкий используется самими русинами (см.: Гнатюк 1900: 12).

В литературе второй половины XIX - начала XX вв., особенно у непрофессиональных исследователей, иногда встречаются утверждения, будто бы южнокарпатские русины использовали в качестве самоназвания в единственном числе мужского рода этноним русский (см. например: Будилович 1904: 9; Купчанко 1897: 46)¹¹. В этой связи хочется высказать следующие предположения. Вероятнее всего, часть авторов таких свидетельств некритически видоизменила множественный эндоэтноним на самоназвание в единственном числе. Также не исключено, что подобные утверждения явились следствием утвердительных ответов конкретных индивидуумов на прямой вопрос, русские ли они, а, возможно (если вопрос задавался не по-восточнославянски¹²), их автоматическим переводом на русский язык. Кроме этого, теоретически, этноним русский мог уже отчасти проникнуть в русинскую крестьянскую среду через русофильски настроенных представителей духовенства.

Интересно, что некоторые авторы XIX в. вообще отрицали естественность и право на существование этнонимов руснак и русин, причем, кажется, даже в единственном числе. «Только в последнее время (написано в 1871 г. - МД.) всюду проглядывающая на западе злонамеренность против нашего отечества (России. - МД.) выдумала для угорских русских особое имя русняков, как для русских Галиции имя русинов» (Кустодиев 1871: 692), - утверждал, например, священник русского православного прихода в венгерском Уроме о. Константин Кустодиев (1837-1875), который живо интересовался русинскими проблемами. Однако подобные пассажи скорее отражают не реалии донациональной этнической идентичности русинов, а лишь этнонациональные представления писавших их людей.

Также представляется необходимым затронуть распространенные составные этнонимы русинов: карпаторосс, карпаторус, угроросс, угрорус и т. п., которые часто встречаются в текстах применительно к русинскому населению. Очевидно, что все они носят искусственный характер, отпечаток элитарного происхождения, свидетельством чему является не свойственная народной этнонимии сложность. Так, еще крупнейший политический деятель южнокарпатских русинов XIX в. Адольф Добрянский (1817-1901) отмечал, что каждый из восточных славян («русских людей») Австро-Венгрии и России «утверждает, что говорит "по-русски”, нисколько даже не подозревая того - если его этому не учили в школе, - что филологи и этнографы стараются различать друг от друга велико-, мало-, бело-, червоно- и черно-руссов» (цит. по: Аристов 1916: 181).

В данной связи, на наш взгляд, особенно красноречиво свидетельство стороннего наблюдателя, польского деятеля Леона Василевского (Плохоцкого) (1870-1936), сделанное им после посещения земель Венгерского королевства в начале 1910-хгг.: «Название "Угорская Русь" - книжное, совершенно неизвестное народу, который не отделяет своей родины от остальной Венгрии. Называя себя "руснаками”, или "русинами”, а свой язык "руским”, говорящие на нем крестьяне противопоставляют себя своим соседям - "волохам” (румынам) и словакам. Об Украине венгерские русины ничего не знают. Определение "украинский" для них совершенно чуждо, точно так же, как и "угрорус”, "угрорусский"» (Василевский 1914: 363).

Исходя из сказанного, можно заключить, что распространение упомянутых составных этнонимов в широких массах практически    тождественно распространению соответствующих этнонациональных идентичностей. Применение же подобных этнонимов в предшествующие данному процессу периоды следует считать типичными проявлениями приписываемой другими и официально фиксируемой идентичностей.

Отдельно следует коснуться идентичности жителей русинско-словацкого этнического пограничья, большая часть которого сосредоточена именно на территории современной Восточной Словакии. Данные официальных венгерских переписей, с одной стороны, предоставляли ограниченное количество допустимых идентификаций, а с другой, что неудивительно, зачастую фиксировали диаметрально отличные данные об этническом характере того или иного села. Четкое разграничение родственных славянских этносов, русинов и словаков (пускай, часто понимавшихся лишь в качестве составных частей больших общностей -русской или украинской и чехословацкой), веками проживавших в одном регионе, справедливо представлялось серьезным исследователям почти не возможной задачей.

«Близкое соседство, перепутанность поселений, разнообразие смешанных, переходных говоров, прочно укоренившееся у униатов осознание себя русскими - все это в высшей степени затрудняет решение вопроса о границах русского и словацкого языков с точки зрения чисто лингвистической, оставляя в стороне вопрос о национальности, в определении которой язык играет, правда, важную роль, но не может быть признан единственным критерием. Прибавив к этому еще и действительное существование более или менее ословаченных русских и возможное существование обрусевших словаков» (Петров 1906: 2), - констатировал всю сложность ситуации А.Л. Петров. Таким образом, наиболее западные русины (те, диалекты которых имеют однозначно восточнославянскую основу) вследствие длительной словакизации материальной и духовной культуры приобрели многие черты, отдаляющие их от своих восточных собратьев и сближающие со словаками. По аналогии с крайне специфическими поляками Силезии, которых иногда называли Wasser-PoTaken, В. Гнатюк предложил называть русинов западных жуп Wasser-Ruthenen (см.: Гнатюк 1901: 80)¹³.

Ориентируясь на собственные наблюдения над этническим самосознанием греко-католиков в Восточной Словакии, Я. Гусек разделил их на четыре группы: 1)«русские (русины, русняки, русские и т.п.)»; 2) «русские словяки»; 3) «словяки (и даже словаки)»; 4) «русняки» (Húsek 1925: 361-362). Впрочем, данная, как можно заметить невооруженным глазом, весьма запутанная схема чешского исследователя, как и его другие похожие размышления, была впоследствии подвернута жесткой критике со стороны восточнословацкого уроженца историка Ондрея-Рихарда Галаги (1918— 2011). По его мнению, Гусек, будучи недостаточно знакомым с местными реалиями, принял на веру много чрезвычайно субъективных мнений (см.: Halaga 1947: 72-73). К сожалению, по-видимому, все сходные попытки классификаций носят шаблонный характер. Проверить или опровергнуть имеющиеся классификации теоретически можно было бы с помощью современных социологических методов - массовых анкет и опросов с последующей критической обработкой. Однако к удаленным во времени коллективам такие решения, увы, не применимы.

В то же время, можно выделить некоторые специфические моменты, характерные для идентичности жителей русинско-словацкого этнического пограничья. В частности, Я. Гусек констатировал частую зависимость самосознания от возраста: «... у старших руснаков (униатов) удерживается консервативная русская (русинская. - МД.) речь (согласно вере), а с ней и ощущаемое племенное самосознание, но младшее поколение уже оставляет унаследованный русский язык, принимая словацкий разговорный язык за свой, а с ним и национальность, меняя при этом и костюм, привычки, обычаи и песни...» (Húsek 1925: 345).

Впрочем, ученый не абсолютизировал данную схему, упоминая о случаях, когда после перехода на словацкий язык русины все же сохраняли прежнее самосознание, поддерживаемое конфессиональной принадлежностью. Отметим, что подобные случаи были описаны и более ранними авторами. Современный братиславский исследователь Петер Шолтес, одним из последних глубоко обращавшийся к проблеме самосознания словакизированных русинов, ставит вопрос, с какого времени их этническая идентичность начала отталкиваться от их родного языка, т.е. они идентифицировали себя как словаков или до какого времени у них оставалась конфессионально обусловленная идентичность, было русинское этническое самосознание и свое окружение их воспринимало как русинов или руснаков (см.: Šoltes 2008: 28). По указанным выше причинам, скорее всего, он останется без однозначного ответа.

Кроме этого нельзя забывать, что в этнически смешанной среде (следовательно, и на этническом пограничье) часто распространена т.н. амбивалентная, т.е. не выраженная четко этническая идентичность, хорошо известная этносоциологам (см.: Арутюнян, Дробижева, Сусоколов 1999: 179). В качестве примера можно привести другие слова того же Я. Гусека о ситуации в Старолюбовнянском округе: «Совсем не редко явление, [...] что два человека из одного села имеют различные взгляды на предмет, и даже тот же самый человек один раз скажет, что он словак (или словяк), но другой раз, что он русский (руснак, русин и проч.)» (Húsek 1925: 366). «У народа, национально недостаточно сознательного (т. е., по сути, не имеющего модерной, этнонациональной, идентичности. - М.Д.), отнесение себя к конкретной национальности обычно бывает вещью мимолетного настроения» (Ruman 1935: 31), -через десятилетие после Гусека отмечал, говоря о широком словацко-русинском этническом пограничье, активист организации «Словацкая лига» Ян Руман. Вероятно, здесь мы можем говорить также о проявлениях того, что современные этнологи называют ситуационизмом. Он выражается в том, что человек имеет возможность манипулировать своей этнической принадлежностью, выступая в разных ситуациях как представитель различных этнических групп (см.: Коростелев 2002: 98-99). Подобные нюансы всегда следует иметь в виду при попытках реконструкции этнической идентичности русинов.

Кроме общих этнонимов также бытовали и более узкие, которые распространялись на небольшие сегменты русинского и переходного населения.

Своим происхождением они, как правило, обязаны особенностям языка, одежды, хозяйственной деятельности и т. п. Часто их коррелируют с распространением выделяемых исследователями этнографических групп - лемков, бойков, іуцулов и др. Однако далеко не всегда экзоэтнонимы совпадали и совпадают с эндоэтнонимами. Кроме того, в современной научной среде до сих пор ведутся споры относительно границ распространения на южных склонах Карпат тех или иных групп, а также присущего им самосознания. В частности, подвергается сомнению популярная особенно в украинской науке практика переноса этнографического членения Галиции и Буковины на южнокарпатские реалии (хотя на поверку историко-этнографическое районирование северных склонов Карпат так же до сих пор дискуссионно¹⁴ ). Конкретно, речь идет об уместности локализации на южных склонах лемков и выделения особой группы долинян (долишнян). Новейшую попытку классификации русинских этнографических групп на основании богатой библиографии предпринял П.-Р. Маючи (см.: Маючій 2006: 15-19).

Переходное в языковом отношении русинско-словацкое население было известно, как «словяки», а также «цотаки» и «сотаки» (последние в значении местоимениячто /в большинстве южнокарпатских говоров - што/ употребляли лексему цо или со.). Эти три наиболее распространенных названия частично друг на друга накладывались, однако лишь в первом из них можно усмотреть изначальный эндоэтноним, являвшийся также самоназванием абсолютного большинства восточных словаков (см.: Halaga 1947: 53).

Неожиданный этноязыковой смысл можно обнаружить также в названии поляки, употребленном по отношению к греко-католикам, проживавшим в некоторых северных районах региона. Очевидно его политонимическое происхождение. Как отмечал А.Л. Петров, «Галичина и русские галичане - у угрорусов -Польша, Поляки»(Петров 1906: 16) . Таким образом, речь идет о поздних переселенцах из соседней Галиции. Подобное мнение, основываясь на собственных фактах, позднее развил О.-Р. Галага (см.: Halaga 1947: 101-102). Одним из маркеров «поляков» для южнокарпатского простонародья было использование местоимения що (в значении что. См.: Петров 1906:16) ¹⁵. Скорее всего, именно подобные «поляки» и составляли большинство записывавшихся (или записываемых) таковыми греко-католиков во время переписей населения. Интересно, что эти «поляки», насколько нам известно, не соотносились с теми греко-католиками, в речи которых доминировали собственно польские элементы (в Спише).

Несмотря на описанные сложности в идентификации русинов на территории современной Словакии, во многом вызванные историей заселения региона и спецификой пограничья, доминантой донациональной идентичности русинов, несомненно, являлся конфессиональный фактор: принадлежность к «русской вере» -христианству восточного обряда. Выражением этой идентичности являлся целый ряд этнонимов с корнем рус- (в первую очередь, руснак), которые хотя и носили более широкий, конфессиональный, характер, в условиях непосредственного русинско-словацкого соседства проявляли и отчетливые этноязыковые черты, связанные, в частности, с восточнославянскими языковыми особенностями. Параллельно у русинов и представителей переходных групп функционировали другие варианты донациональной идентичности, в частности, выраженные в локальных названиях или же, например, популярном на русинско-словацком пограничье этнониме словяк. Однако детальнее восстановить их иерархию, а часто и просто корректно классифицировать, уже вряд ли представляется возможным.

Дронов Михаил Юрьевич,
кандидат исторических наук,
научный сотрудник Отдела восточного славянства
Института славяноведения РАН
Журнал: "Исторический формат"
Выпуск № 2 (2) / 2015 Стр.  125 - 139

 

---

 

1 Классификация отечественного этнолога А.Д. Коростелева. См.: Коростелев 2002: 92.

2   Крайние сторонники конструктивизма вообще склонны отрицать преемственность между ними (см. например: Малахов 2005: 233). Обоснования этой радикальной точки зрения представляются нам недостаточно убедительными. Возможно, подобный подход имеет право на существование, однако очевидно, что он не имеет универсальной объяснительной силы. Вслед за крупным западным исследователем национализма Энтони Смитом и его авторитетным российским коллегой А.И. Миллером мы считаем, что этнические и культурные характеристики населения, которое становится объектом соперничества различных национальных активистов, существенно влияют на их концепции и ход борьбы (см.: Миллер 2000: 12-13). Говоря об интересующей нас ситуации у южнокарпатских русинов, думается, уместно вспомнить ценное замечание Павла-Роберта Маючи: «Местным идеологам никогда бы не удалось убедить подкарпатских (южнокарпатских. - М.Д.) русинов, что они должны стать французами, ирландцами или китайцами. И все же перед ними было поставлено несколько серьезных вариантов» (Маючій 1994: 15).

3   Отталкиваясь от используемой нами схемы А.Д. Коростелева, видимо, следует конкретизировать, что данное положение относится, в первую очередь, к внутренней и декларируемой идентичностям. В случае приписываемой другими и официально фиксируемой идентичностей их внешним проявлением могут являться этнонимы, которые не используются в качестве самоназваний.

4   Конкретно мы имеем в виду эмоциональные и регулятивные компоненты этнического самосознания, которые начали исследоваться в результате прорыва указанных дисциплин в 1980-е гг.

5   Сказанное, естественно, не исключает конкретизации этнической идентичности с помощью доступных сведений неэтнонимического характера.

6   Впрочем, процитированный отрывок, естественно, более связан с конкуренцией не донациональных, а вполне модерных этнонимов и, соответственно, идентичностей.

7   В настоящее время существует три главные версии происхождения словакоязычных греко-католиков. Словацкие церковные авторы вместе с подавляющим большинством рядовых верующих склоняются к тому, что восточный обряд непрерывно сохранялся на территории современной Словакии непосредственно со времен Великой Моравии и миссии св. Кирилла и Мефодия, таким образом, связывая восточное христианство, в первую очередь, с предками современных словаков. Светская же историография, как и археология, не располагает серьезными доказательствами этой концепции. Вторая версия, выдвинутая впервые А.Л. Петровым, относит распространение восточного обряда среди словаков к периоду валашской колонизации (XIV-XVII вв.). В этом случае отдельные словаки на момент Ужгородской унии 1646 г. уже являлись неотъемлемой частью восточной церкви (Людовит Гараксим, Ян Бенько). Третий взгляд на проблему находит ответ исключительно в ассимиляции словаками русинов в течение XVIII-XIX вв. (Бронислав Варсик, Фердинанд Улични). См.: Soltés2004:187-188. Об этногенезе венгров греко-католиков (среди которых, без сомнения, также есть потомки собственно венгров, сербов и румын) см.: Палади-Ковач 1976: 140-142; Kónya 2009: 44-57.

8   См. новейшую обобщающую работу об истории определения словацкой и русинской этнических территорий в связи с вопросом словацко-русинского пограничья: Švorc 2003:11-55, 71-91.

9   Следует уточнить, что данная работа ученого относится к периоду, когда В. Гнатюк рассматривал всех восточных словаков («словяков») вне зависимости от вероисповедания как часть русинов. В отличие от собственно «руснаков», которые «имеют infinitives на -ти и не дзекают», к «словякам» он причислял «тех русинов (по его мнению. - МД.), которые infinitivus имеют на -ц и дзекают» (Гнатюк 1900: 12). В более поздних текстах Гнатюк смягчил свою точку зрения.

10   Сравнение этнонима русин со словами армянин, болгарин, христианин и др. в связи с образованием от них притяжательных прилагательных достаточно часто встречаются в карпатоведческой литературе русофильского направления. Однако нам ни разу не встретились не менее логичные параллели с этнонимом грузин, прилагательное от которого - грузинский, а не, например, грузский.

11   Любопытно, что такое утверждение можно найти даже в одной из работ корифея А.Л. Петрова: Петров 1906: 2.

12  Например, на венгерском языке и местные русины, и население далекой России чаще всего назывались одинаково - огоsz (во множественном числе - oroszok). См.: Маючій 1994:168.

13  Напомним, что под этим названием Гнатюк подразумевал также тех «руснаков», в речи которых преобладали словацкие элементы.

14 См. современный критический очерк истории этнографического районирования Галиции и смежных регионов: Глушко 2008. В частности, автор этой работы пришел к следующему неутешительному выводу: «... за два последних столетия вопрос историко-этнографического районирования Галичины и Украины в целом интересовал многих ученых, однако единой схемы они не разработали доныне, то есть все предложенные ранее являются пока что рабочими, которые требуют усовершенствования и уточнения» (С. 79).

15   Любопытно, что упоминания А.Л. Петровым отождествления южнокарпатскими русинами галичан с поляками, а Галичины с Польшей вызвало критику радикально русофильски настроенного А.С. Будиловича (1846-1908): «Если встречается теперь у угроруссов наименование галичан поляками, то еще называют первые последних русинами, а себя русняками. Напрасно потому и г. Петров называет Польшею такие места Галиции, которые всегда были и будут русскими...». Впрочем, оригинальное разъяснение поступка Петрова можно найти в том же тексте Будиловича: «... он (Петров. -М.Д.) всегда руководился [...] требованиями строгой критики и объективного изложения, которого никто не упрекнет в племенном пристрастии, а скорее в готовности даже несколько поступиться своим, лишь бы не прослыть русским шовинистом...». См.: Будилович 1909: 28 (6), 34 (12).

 

ЛИТЕРАТУРА

• Аристов 1916 - Аристов Ф.Ф. Карпато-русские писатели. Исследование по неизданным источникам. Т. I. / 2-е доп. изд. М., 1916 (Репринт: Bridgeport, Connecticut, 1977).
• Арутюнян, Дробижева, Сусоколов 1999 - Арутюнян Ю.В., ДробижевпЛ.М., СусоколовАА. Этносоциология: Учебное пособие для вузов. М., 1999.
• Балушок 2008 - Балушок В. Українська етнічна спільнота: етногенез, історія, етнонімія. Біла Церква, 2008.
• Бернштейн 1986 - Бернштейн С.Б. Болгарско-русский словарь / Изд. 3-є, стер. М., 1986.
• Будилович 1904 - Будилович А.С. К вопросу о племенных отношениях в Угорской Руси. СПб., 1904.
• Будилович 1909 - Будилович А. С. Отзыв о сочинении А.Л. Петрова: «Материалы для истории Угорской Руси», 4 выпуска, С.-Пб., 1905-1906 г. / Отдельный оттиск из «Отчета о двенадцатом, втором по отделению русского языка и словесности, присуждении премий митрополита Макария». СПб., 1909.
• Василевский 1914 - Василевский (Плохоцкий) А. Венгерские «руснаки» и их судьба. (Письмо из Австрии) // Русское богатство. СПб., 1914, № 3.
• Геровский 1977 - ТеровскийТ. К вопросу о значении названия Руснак// Путями истории. Общерусское национальное, духовное и культурное единство на основании данных науки и жизни. Т. I. Нью-Йорк, 1977.
• Глушко 2008 - Глушко М. Етнографічне районування української Галичини (за матеріалами наукових досліджень XIX - початку XXI ст.) 11 Галичина: Етнічна історія. Тематичний збірник статей. Львів, 2008.
• Гнатюк 1900 - ГнатюкВ. Русини Пряшівської єпархії і їх говори // Записки Наукового Товариства імени Шевченка. Т. XXXV-XXXVI. Львів, 1900.
• Гнатюк 1901 - ГнатюкВ. Словаки чи Русини? (Причинки до виясненя спору про національність західних Русинів) 11 Записки Наукового Товариства імени Шевченка. Т. ХІТІ. Львів, 1901.
• Жаткович 2001 - Жаткович Ю. Етнографическій очерк угро-русских // Мазурок О. Юрій Жаткович як історик та етнограф. Ужгород, 2001.
• Коростелев 2002 - Коростелев АД. Парадоксы этнической идентичности // Идентичность и толерантность. М., 2002.
• Купчанко 1895 - Купчанко Г. Буковина и еи русскй жителй. Книжечка для народа съ картою Буковины и многими образками. Відень, 1895.
• Купчанко 1897 - Купчанко Г. Угорска Русь и еи русскй жителй. Книжечка для народа съ образками и картою Угріи и Угорской, Галической и Буковинской Руси. Відень, 1897.
• Кустодиев 1871 - Кустодиев К. Конгресс католиков Венгрии и угорские русские. (Письма из Пешта) // Православное обозрение. М., 1871. Первое полугодие.
• Магочій 1994 - Магочій П.Р. Формування національної самосвідомості: Підкарпатська Русь (1848-1948) / Авторизований переклад з англійської. Ужгород, 1994.
• Магочій 1994а - Магочш П.Р. Русины на Словенську. 1сторичный перегляд. Пряшов, 1994а.
• Магочій 2006 - Маґочш П.Р. Четверта Русь: нова реальность в новій Европі // Русин [Пряшів]. 2006. № 5.
• Малахов 2005 - Малахов В.С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М., 2005.
• Миллер 2000 - Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000.
• Невицька 1991 - Невицька І. Моя праця. Спогади про моє життя // Дукля. 1991. № 2.
• Несторовский 1905 - Несторовский П.А. Бессарабские русины. Историко-этнографический очерк. Варшава, 1905.
• Палади-Ковач 1976 - Палади-Ковач А. Украинское население северо-восточной части Венгрии в XVIII - XIX вв. // Карпатский сборник. М., 1976.
• Петров 1906 - Петров А. Материалы для истории угорской Руси. IV. СПб., 1906.
• Петров 1911 - Петров А. Материалы для истории угорской Руси. VI. Пределы угрорусской речи в 1773 г. по официальным данным. Исследование и карты. СПб., 1911.
• Петров 1915 - Петров А. Об этнографической границе русского народа в Австро-Угрии, о сомнительной «венгерской» нации и о неделимости Угрии. Пг., 1915.
• Распоряженія Епархіальнаго Правительства 1940 - Распоряженія Епархіальнаго Правительства въ Пряшев^. 1940. № IX.
• Садохин 2002 - Садохин А.П. Этнология: Учебный словарь. М., 2002.
• Срезневский 1852 - Срезневский И. Русь Угорская // Вестник Императорского Русского Географического Общества. Т. 1. СПб., 1852.
• Чучка 1993 - Чучка П. Етноніми русин та руснак і їх деривати в південнокарпатських говорах // Наукові записки. 18. Пряшів, 1993.
• Fischer 1928 - Fischer A. Rusmi Zarys etnografii Rusi Lwów; Warszawa; Kraków, 1928.
• Halaga 1947 - Halaga O.R. Slovanské osídleme Potisia a východoslovenskí gréckokatoficL Kosme, 1947.
• Húsek 1925 - Húsek J. Národopisná hramce mezi Slováky a Karpatorusy. Bratislava, 1925.
• Kónya 2009 - Kónya P. K povodu maďarských Gréckokatolíkov na Zemplíne // Gréckokatolícka drkev na Slovensku vo svetle výročí. Prešov, 2009.
• Ruman 1935 - Ruman J. Otázka slovensko-rusínskeho pomeru na východnom Slovensku. Koške, 1935.
• Šoltés 2004 - Šoltés P. ^stoncké a konfesrnnálne súdslosfi asimilácie rusmskeho/ukrajmského etmka na Slovensku // Národ a národnosti na Slovensku. Stav výskumu po roku 1989 a jeho perspektivy. Prešov, 2004.
• Šoltés 2008 - Šoltes P. Štyri konfesie, tri jazyky: Etmcká a konfesrnnálna pluratita na Zemplíne v 17. a 18. storočí // ^stoncké rozhl’ady. IV. Bratislava, 2008.
• Švorc 2003 - Švorc P. Krajmská hrarnca medzi Slovenskom a Podkarpatskou Rusou (1919-1939). Prešov, 2003.