1.      Идейная составляющая восстания и социальный состав его участников.

 В январе 1863 г. в Царстве Польском вспыхнуло вооруженное восстание, которое начало распространяться на территорию Северо-Западного края, затронув, прежде всего, Гродненскую и Ковенскую губернии[1]. Восстание 1863 г. вывело решение проблем колониального господства польской элиты из области оппозиционного сословно-этнического ирредентизма на уровень вооруженного противоборства с правительством[2].

 В Северо-Западном крае начавшимся восстанием руководил Подпольный Литовский провинциальный комитет, преобразованный затем в Отдел, управляющий провинциями Литвы[3]. Литовские «чиновники и агенты» подпольного польского правительства, следуя указаниям из Варшавы, выдвигали лозунги социально популистского и русофобского характера, для того, чтобы сословное дворянское восстание превратить в массовое, «национальное». Для этого литовские «агенты» из лагеря «белых» и «красных», ставили своей целью привлечение русских крестьян Северо-Западного края к вооруженной борьбе против «москалей», внушая крестьянам, что «эта земля польская, а не русская»[4]. От жителей края под угрозой предания военному суду требовалось не подчиняться российским законам и признать власть подпольного польского «правительства»[5].

 Прокламации этого «правительства» обещали крестьянам свободу, как «потомственной шляхте», и бесплатные земельные наделы, требуя взамен «защищать, польский край, гражданами которого они с сего дня являются»[6].

Вот, например, с какими соблазнительными призывами от имени польского национального «правительства» обращался к «братьям белорусам» подпольный «Отдел, управляющий провинциями Литвы» 3 мая 1863 г.: «Польша восстала за вашу и свою свободу. Война с москалями ширится. Повсюду льется кровь. Бог благословит нас. Скоро будем свободны. Польское правительство сим объявляет всем повсеместно, что со дня провозглашения настоящего манифеста все равны, все сыны одной нашей польской Родины, что всем крестьянам навеки отдается земля, которой они до сих пор владели, без какой-либо барщины, чинша или отработки. А батракам, бобылям и кутникам, которые пойдут против москалей, даруется 5 моргов земли из казенных имений. Всем, кто пойдет в польские войска, навеки дается дворянство. … Братья белорусы, настало доброе время. Пробудитесь и вы, и, призвав Бога в помощь, защищайте свободу, землю и веру вашу и Бог вам поможет»[7].

Содержание приведенного манифеста свидетельствуют о том, что  патриотическая риторика и социальный популизм с его подкупающими обещаниями немедленного дарования свободы, равенства, дворянства и бесплатных земельных наделов, были использованы пропагандой с целью рекрутирования белорусских крестьян на борьбу для достижения польских политических целей[8].

Особое усердие в деле польской пропаганды проявил Викентий Калиновский, который в своих листовках, именуемых «Мужыцкая праўда», прибегал к явной лжи и примитивным демагогическим приемам, чтобы с их помощью спровоцировать крестьян на вооруженное выступление против российского правительства. В одной из листовок, он уверял крестьян, что «Когда француз под Севастополем совсем разбил москаля, то для того, чтобы москаль не имел силы и денег, приказал народу дать вольность, не брать рекрутов и больших налогов. Москаль согласился на это, так как думал, что народ глупый и захотел его обмануть».

Отсюда делался вывод, что если «хитрый москаль» ничего мужикам дать не хочет, то «вольность», «землю» и «веру наших отцов», то есть унию, даст им «польское  правительство». Тем более, что «француз, англичанин и целый свет идет нам на помощь», и что уже народ, со всей широкой земли нашей, «кто с ружьем, кто с косой идет на извечного нашего неприятеля, москаля поганого». И оказывается, что, «москаль», в данном случае, русские войска, «от наших кос как от огня убегает». Калиновский уверял белорусских крестьян, что они «поляки от веков вечных», и что только «польское правительство» принесет им «истинную вольность». Поэтому крестьяне должны были немедленно взяться за «косу», чтобы «расстаться навеки с москалем поганым»[9].

Если отбросить в сторону мужикофильскую, псевдонародную риторику, придется признать, что Калиновский и его соратники выступали в роли революционных провокаторов. С помощью соблазнительных пропагандистских приманок они пытались заманить белорусских крестьян в самоубийственную ловушку польского восстания.Сегодня уже не приходится принимать всерьез идеологически лукавый «революционно-демократический» ярлык этой «газеты», бережно сохраненный белорусскими историками от ушедшей в прошлое советской историографии. Поэтому, на основе анализа содержания этой «газеты» придется сделать следующий нелицеприятный вывод.

Это был откровенно лживый агитационный листок, издаваемый польскими революционерами-сепаратистами для того, чтобы с помощью демагогических социальных обещаний соблазнить белорусских крестьян на коллективное самоубийство во имя польских национальных интересов. Во всяком случае, обещанные бесплатные наделы земли от польского «правительства» в тех условиях они могли получить разве что посмертно. Трудно было рассчитывать на иное вознаграждение за участие в сражениях с регулярными русскими войсками, а уж тем более на победу подпольного польского «правительства».

 Некоторые крестьяне, введенные в заблуждение демагогическими обещаниями подпольных пропагандистов, становились «косиньерами», так романтически именовали вооруженных косами повстанцев подпольная польская пресса и западные либеральные издания. В действительности же, это были практически безоружные люди, обреченные на убой в столкновениях с регулярными и хорошо обученными русскими войсками.  

Помимо своих непосредственных целей, эти провокационные, пропагандистские приемы способствовали возникновению социального хаоса, анархии, росту нелегитимного насилия и, в конечном счете, способствовали разжиганию среди населения Северо-Западного края гражданскойвойны между сторонниками России и Польши.

«Красные» и «белые» руководители восстания рассчитывали добиться успеха с помощью иностранной военной интервенции в Россию западноевропейских государств и, прежде всего, Англии и Франции. Польские эмиссары уверяли своих западных союзников, что возрожденная Польша станет «играть роль стража Европы от нашествия москвитян, которое день ото дня становится очевиднее».

Пугая европейцев «московским вторжением в Европу», эмиссары уверяли их, что «как национальная, так и географическая границы со стороны России составляют Днепр и Двина; что тут кончается европейский мир и начинается азиатский, монгольский; что между этими мирами нет никакого возможного союза, никаких отношений, никакой политики, никакого сближения, ни в нравах, ни в семейных связях, как между англо-саксонцами и краснокожими; что москвитяне (как теперь стараются называть русских) должны, во что бы то ни стало, быть отброшены в свои степи; что под этим только условием Европа будет спокойна от нашествия татарского варварства»[10].

В развернувшейся вооруженной борьбе восставшие поляки демонстрировали свое «европейское», культурное превосходство перед отсталыми русскими «варварами». Польский Центральный комитет в «Манифесте 22 января 1863 г.» демагогически призывал «убогий и насилуемый народ московский» на «страшный погибельный бой, последний бой европейской цивилизации с диким варварством Азии»[11]. 

Внутри империи ставка делалась на приверженцев Римско-католической церкви - помещиков, шляхту, чиновников и разночинцев. Предусматривалось также разжигание крестьянских мятежей в Царстве Польском, Западном крае, включая и центральную Россию. Таким образом, обретение государственной независимости второй Речи Посполитой должно было осуществиться в результате разрушения Российского государства[12].

 Политические цели восстания свидетельствовали о радикальной трансформации, которую претерпел польский ирредентизм 1861-1862 гг. Это движение не только кардинально изменило методы и масштабы борьбы с правительством, но и выдвинуло качественно новые политические и социальные лозунги.  Теперь общей целью повстанцев стало отторжение Литвы, Белоруссии и Малороссии от Российской империи и включение этих земель в состав независимого Польского государства[13].

Российская политическая и интеллектуальная элита в лице лучших ее представителей глубоко осознавала степень угрозы, внутренней и внешней, которую представляло для России польское восстание, поддерживаемое западными державами и Папой Римским. Например, М.Н. Муравьев так определял цели восставших поляков: «Увлекаясь … чувством непримиримой вражды к нам, и общим желанием своим и всех ненавистников наших в Западной Европе, они беспрерывными крамолами своими, допущенными  слабыми и ошибочными действиями начальства, постоянно стремились отторгнуть Западный край от России и, отодвинув нас к пределам Азии, обратить, как они презрительно выражаются, в прежнюю Московию; ибо они хорошо знают, что с лишением западных губерний, мы должны будем потерять и значение наше в Европе»[14].

Главной социальной силой восстания было российское дворянство «польского происхождения». Об этом свидетельствуют данные, которые приводит советский историкВ. М. Зайцев, использовавший в своей работе такой базовый показатель, как количество репрессированных, характерное для каждого из сословий Северо-Западного края.

По подсчетам этого исследователя: «На долю дворянского сословия, составлявшего 5, 99 % населения Литвы и Белоруссии, приходится свыше 62 % всех репрессированных или один репрессированный на 43 человека…. Представители численно преобладающего крестьянского сословия составляют 22, 36 % всех репрессированных, а мещанского, второго по численности среди населения – 5, 72 %. У крестьян один репрессированный приходится на 1051, а у мещан – на 758 человек мужского пола»[15].

Данные исследования подтверждаются свидетельствами представителей российской администрации, которые непосредственно занимались вопросами подавления польского восстания и реформирования края[16]. Вот, например, как писал о роли «панов и шляхты» в восстании 1863 г.  генерал-майор А.Л. Потапов в мае 1865 г.: «Участие их в последнем мятеже фактически доказанное, единодушно и громадно.

За весьма немногими исключениями, они все помогали крамольному делу, подразделяясь, согласно образу мыслей и роду деятельности, на красных, белых, крайних, средних, аристократов и демократов, но, в сущности, вред их был одинаково силен, ибо успех красных обусловливался материальными средствами белых, к числу коих принадлежали крупные собственники, равно и сии последние без необузданных стремлений красных не решались выступить на арену крамольной деятельности»[17].

Виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев в своем обращении ко всем сословиям Северо-Западного края прямо указывал на политическую враждебность, которую испытывало к российскому государству «дворянство здешнего края, называющее себя польским».

От имени российского государства Муравьев объявлял всем сословиям края о целях, которые преследовало это дворянство в восстании 1863 г.: «Дворяне и помещики, ослепленные безрассудными мечтаниями о господстве над народом, который едва только успел, волей всемилостивейшего государя нашего, освободится из-под тяжелого их гнета, тайно и явно раздувают пламя волнений и принимают в них деятельное участие, которое в этом сословии сделалось до такой степени всеобщим, что предводители дворянства, спрошенные по моему приказанию, не решились указать лиц, на политическую благонадежность которых можно бы положиться»[18].

Деятельное участие в восстании приняло и служилое дворянство, занимавшее различные должности в администрации Северо-Западного края. Формально, эти люди, присягнувшие на верность императору, служили Российскому государству и получали жалованье из казны. На деле, эта влиятельная группа дворянства была далека от политической лояльности монарху, на службе которого она состояла.

Виленский губернатор С.Ф. Панютин в отчете императору за 1863 г. вынужден был отметить, что: «Почти невозможно указать ни одного присутственного места как в самом городе Вильне, так равно и в уездах, откуда бы чиновники, в большем или меньшем количестве, не уходили бы в отряды формирующихся мятежных шаек. Те же, которые остались на местах, участвовали в различных уличных демонстрациях, собирали и распространяли всякого рода возмутительные сочинения и публично издевались над всем православным и русским. Составляя в городах довольно многочисленный, и по своему положению вследствие занимаемых ими должностей и вследствие большего или меньшего образования, самый влиятельный класс людей, чиновники польского происхождения, напитанные ненавистью ко всему русскому, были в числе главных двигателей мятежа»[19].

Что же касается сословия крестьян, то их роль в восстании, по подсчетам В.М. Зайцева, была незначительной. Из лиц этого сословия, принявших участие в восстании, бывшие помещичьи крестьяне составляли абсолютное меньшинство. По словам генерал-адъютанта Н.А. Крыжановского: «Крестьяне до такой степени ненавидели помещиков, что готовы были скорее передушить их, чем идти вместе с ними. Из крестьян не помещичьих пошли в мятеж преимущественно вольные, безземельные люди, батраки, работники, кутники, но весьма мало хозяев»[20].

Мнение генерала Крыжановского было подтверждено историком А.И. Миловидовым, который писал, что: «в период наиболее сильной польской агитации и вербовки повстанцев (январь и февраль 1863 г.) в банды шли преимущественно безземельные крестьяне и при том из Ковенской губернии»[21].

Ведущая роль, которую играло в восстании «первое сословие» империи, казалось, должна была служить для низших сословий социальной легитимацией происходивших вооруженных выступлений против власти российского монарха. Следовательно, пример дворянства должен был способствовать вовлечению в восстание бывших крепостных крестьян. Однако для Северо-Западного края с характерными для него отношениями колониального господства, социальный авторитет «первого сословия» мог быть значим только для единоверной ему части католического крестьянства. И то, как выяснилось, безземельного, воспринявшего всерьез популистские обещания «красных» агитаторов.

Здесь следует обратить внимание на одну характерную деталь.Согласно традиции, которая под воздействием марксистско-ленинской идеологии сложилась в советской историографии, главное внимание исследователей восстания 1863 г. было обращено на выявление социального состава его участников. Особенно важным представлялось доказательство широкого участия в восстании крестьян, однодворцев, безземельной шляхты, а среди дворян – преобладание бедного и деклассированного дворянства[22].

 Такой репрезентативный социологический материал активно использовался для доказательства ленинских положений о «революционной ситуации» 1861-1862 гг., и о «революционно-демократическом» характере и целях восстания, особенно на его завершающем этапе. Не забывалась при этом и борьба «за равенство и свободународов будущей Польши», которую вели восставшие «революционные демократы».

О ведущей роль в восстании «деклассированного дворянства» писала советский историк С.М. Самбук (Байкова): «Учащаяся молодежь, мелкое чиновничество, офицеры вели пропаганду среди крестьян, шли в повстанческие отряды. Они составили более 21 % всех участников восстания. Деклассированное дворянство, добывавшее средства к жизни трудом, являлось основной движущей силой восстания. На его долю приходилось более 70% всех участников повстанческого движения и революционных организаций Белоруссии»[23]. Отсюда проистекала и неизбежная в таком случае марксистская критика непоследовательного и соглашательского поведения «белых», то есть, дворян-помещиков, и апология вооруженной борьбы, которую вели «красные», или, «деклассированное дворянство».

Однако не следует забывать, что и «белых», и «красных» лидеров восстания, несмотря на их расхождения в тактике и социальных программах, объединяла общая цель – установление власти польского государства на территории Северо-Западного края и объединение его с освобожденной Польшей. Следовательно, речь шла о восстановлении политического господства польского меньшинства над русским большинством, какие бы методы и риторика, – патриотическая, демократическая или популистская при этом не использовались.

Следует особо отметить, что практически все участники восстания, и богатые, и бедные, были католиками по вероисповеданию. За популистскими лозунгами «деклассированного дворянства» пошли не столько «социально близкие» ему представители низших сословий, сколько «религиозно близкие» единоверцы-католики. Православное крестьянство, численно доминировавшее в крае, принять участие в иноверной «польской справе» не захотело. И для этого были серьезные основания, правовые и религиозные. В тех условиях поверить заманчивым посулам «красных» агитаторов о бесплатной земле и присоединиться к восстанию означало на деле изменить законному, единоверному царю и подчиниться католическому польскому «правительству».

 М.Н. Муравьев, и А.Л. Потапов, располагавшие необходимой информацией и бывшие непосредственными участниками событий, были объективно правы, называя главным виновником восстания все польское дворянство и особенно его самую экономически влиятельную часть - помещиков. Они справедливо указывали, что без деятельного участия этого ведущего олигархического слоя дворянства, восстание в крае не приняло бы столь опасных для государства размеров. Выходит, что любимое советскими историками «деклассированное дворянство», «социально близкие» и единоверные ему шляхта, разночинцы и люмпенизированные крестьяне играли в этом восстании роль колониальной пехоты, которая боролась за политические интересы всего дворянского сословия «польского происхождения».                   

В начале 1863 г. польский ирредентизм, взяв на вооружение новые методы борьбы, принял форму вооруженного восстания, направленного на отторжение от России Литвы, Белоруссии и Малороссии. Указанный поворот событий коренным образом изменил политическую ситуацию в крае и отношение к действиям повстанцев со стороны правительства, российского общества и большинства местного населения. С позиции этих вовлеченных в события сил, восстание воспринималось как вооруженный мятеж польских сепаратистов, который угрожал не только границам Российского государства, но и свободе, безопасности и православной вере русского народа (белорусов и малороссов), проживающего на его западных окраинах[24].

Если представители этнической Польши имели право заявлять о национально-освободительном характере вооруженной борьбы против российского господства, которую они вели на своей территории, то об аналогичных идейных основаниях в действиях повстанцев Северо-Западного края такого сказать было нельзя. В этом регионе восставшие дворяне «польского происхождения» борясь против властвовавшего над ними российского монарха, ставили своей целью отрыв от России ее западных окраин, население которых, за исключением Ковенской и части Виленской губернии, было по преимуществу русским и православным[25].

Это население, как следует из дальнейшего повествования, во время трагических событий 1863 г. сохраняло верность императору Александру II и поддерживало правительство в борьбе за сохранение единства империи. Поэтому попытку дворянского меньшинства отделить непольские земли от России вопреки воле большинства российских подданных, на этих землях проживавших, вполне уместно определить, как сословно-этнический сепаратизм, принявший форму вооруженного мятежа против Российского государства. С этого времени феномен польского сепаратизма и исходящие от него политические угрозы для безопасности государства, стали решающим фактором, определявшим политику правительства в Северо-Западном крае Российской империи в 1863-1868 гг.[26]. Основным объектом этой политики стали колониальные отношения, вступившие в стадию трансформации после крестьянской реформы 1861 г.

 

2. Религиозные лозунги восстания.

 

В польском ирредентизме, переросшем затем в вооруженное восстание, наряду с политическими мотивами и лозунгами, присутствовала и религиозная составляющая, выразителями которой были радикально настроенные ксендзы Царства Польского и Западного края. События восстания свидетельствовали о том, что политизированная часть католического духовенства, опираясь на авторитет священного сана, использовала религиозную пропаганду для призыва мирян к «священной войне» с Россией, которая была представлена как враг Польши - исторический, политический и религиозный.

Как отмечал исследователь восстания в Северо-Западном крае В. Ф. Ратч, «костел свою хоругвь обратил в знамя бунта», поэтому «мятеж пустил более прочные корни там, где гуще стояли костелы». Особенность сложившейся ситуации заключалась в том, что вооруженные выступления польских политических радикалов, именуемых «красными», поддержали христианские священнослужители, призванные своим священным саном к проповеди мира, любви, милосердия и законопослушности. Это произошло потому, что католическое вероучение было подвергнуто радикальной секулярной интерпретации, которая подчинила сакральные задачи церковного служения конкретным политическим целям достижения независимости Польши. В результате, идеология радикального польского национализма и участие в вооруженном мятеже получили религиозную санкцию политически ангажированного католического клира. 

Возникший в рамках подпольной организации союз «красных», ксендзов и монашествующих был призван преодолеть сословно-этнический характер восстания и обеспечить вовлечение в него максимального количества католиков из разных сословий и этнических групп. Эффективность религиозной мобилизации католической паствы польским костелом показали антиправительственные демонстрации 1861 г. Следствием этого опыта стали церковные призывы к «священной войне» с «москалями», которые вновь были рассчитаны на достижение мобилизационного эффекта, прежде всего, среди низших сословий и фанатично настроенного литовского населения Ковенской губернии[27]. 

Участие в борьбе за независимость Польши истолковывалось ксендзами как святое, жертвенное и богоугодное дело, необходимое для защиты католической веры и католических святынь от поругания их православными «схизматиками» и «москалями»[28]. 

«Громадное число лиц духовного звания фактически уличенных в сочувствии к мятежу, – отмечал генерал-майор А.Л. Потапов в записке 1865 г. – ясно указывает, что духовенству польская пропаганда, преимущественно, обязана успехом. Оно было нравственным двигателей дела; под его покровительством в монастырях, костелах и других тайниках крамола созревала. Располагая такими могущественными орудиями как исповедь и присяга, духовенство беспрепятственно действовало на все сословия, раздувало фанатизм политический посредством фанатизма религиозного»[29].

О религиозной составляющей польского восстания писали дореволюционные историки, публицисты и очевидцы событий. Они характеризовали это явление как «ксендзовско-шляхетский», или «национально-религиозный мятеж», основываясь на том, что в восстании 1863 г. действия отдельных групп католических священнослужителей и монашествующих перестали соответствовать задачам религиозного служения и приобрели противоправный политический характер. Часть католического клира использовали свою духовную власть для манипулирования религиозным сознанием паствы в секулярных и преступных, с точки зрения закона, сепаратистских целях.

В результате, возник феномен политизированного польского католичества, действия которого были направлены на мобилизацию рекрутов для повстанческих отрядов и обеспечение высокой религиозно-патриотической мотивации для вовлечения своих духовных чад в антиправительственную вооруженную борьбу[30].

Религиозная составляющая восстания 1863 г. не ограничивалась идейно-политической активностью радикально настроенных польских ксендзов и монашествующих. К ней следует отнести и попытки антиправительственной пропаганды использовать в польском восстании два религиозных фактора – униатский и православный. Для выполнения этой задачи в качестве объекта для пропагандистских манипуляций было избрано местное православное духовенство и его паства. Как уже отмечалось выше, политическая пропаганда литовских «комиссаров» подпольного польского «правительства» содержала обещание восстановить Униатскую церковь, упраздненную на Полоцком соборе 1839 г.[31]

Вот как об этом писал агитационный листок «Мужыцкаяпраўда», подпольно издаваемый В. Калиновским: «Сказывают люди, что Святой Отец прямо из Рима прислал к нам свое благословение (но Москаль его задерживает), говорят, что пришлет и ксендзов, которые будут принимать в униатскую веру. Тогда, ребята, кто только верит в Бога, Сына Его и Святого Духа, пускай сразу же оставляет схизму и переходит в истинную веру дедов и прадедов. Потому, кто не перейдет в унию, тот останется схизматиком, тот, как собака, сдохнет, тот на том свете адские муки терпеть будет!»[32].

На этом основании литовские «красные» рассчитывали привлечь бывших униатов, прежде всего, крестьян, в качестве «пушечного мяса» восстания, обреченного на гибель в сражениях с регулярной армией. Помимо задач инструментального характера, призыв к восстановлению унии был направлен и на провоцирование религиозного раскола среди православного населения края. Тем самым польская пропаганда стремилась разжечь конфликт между воссоединенной и древлеправославной частью Русской Церкви в собственных политических интересах.

Подпольныйжонд в своих воззваниях «именем Польши» обещал православному духовенству Северо-Западного края «полную свободу и равенство перед лицом закона», «покровительство» и сохранение за священниками их приходов. Например, в листовке, обращенной к воспитанникам Литовской духовной семинарии, содержался призыв взяться за оружие и выступить «на брань за отечество, за права человечества, попранные бесчестно тираном, за свободу вероисповеданий, за свободу церкви вашей». В этих воззваниях отечеством православного духовенства и его паствы называлась Польша, а Северо-Западный край именовался «землей польской».

Тем же священникам, которые сохраняли верность российской монархии и считали своим Отечеством Россию, руководители восстания грозили суровым наказанием «по всей строгости закона». Законопослушных священников польские пропагандисты демагогически называли «слепыми орудиями царского деспотизма», «устрашенных гнетом московского насилия», которые «отреклись от отечества и подняли открытый бунт против него»[33].

Воссоединенным из унии православным священникам угрожали тем, что «святая Униатская церковь будет восстановлена в прежних своих правах». Тогда террор обрушится на тех священников, которые сохранят верность православию. «Вы согрешили, братья, – говорилось в прокламации – помните же, что вас ждет наказание. … ибо месть поляков за святую веру ужасна. … Помните, братья, что настала минута мести за ваши преступления, и казни за грехи ваши»[34].

Таким образом, политическая пропаганда повстанцев стремилась внести разобщение и вражду в среду православного духовенства и мирян, и с помощью методов «кнута и пряника», «разделяй и властвуй», заставить их изменить законной российской монархии и встать на сторону восставшей колониальной элиты.

Сущность идейно-политических манипуляций, к которым активно прибегала польская пропаганда, заключалась в том, чтобы убедить православное духовенство и западнорусских крестьян в правомерности убийства русских солдат во имя освобождения Польши. Иными словами, следовало использовать православное население в качестве средства для разрушения своего единоверного российского государства во имя восстановления государства иноверного и иноэтничного. Согласно этим замыслам, духовенство и крестьяне, принадлежавшие к «господствующей» Церкви, должны были восстать против своего священноначалия и православного царя Освободителя, чтобы получить землю и «свободу вероисповедания» от восстановленной католической Польши.       

  В конечном итоге, призывы ксендзов к защите католической веры, популистские обещания «свободы» и бесплатных земельных наделов, террористические угрозы подпольного «правительства» и его литовских «комиссаров» и «агентов» ставили своей целью торжество сословно-этнических и конфессиональных интересов польского дворянства и Римско-католической церкви. Западнорусскому населению Северо-Западного края отводилась роль послушного инструмента для достижения чуждых ему социально-политических и религиозно-этнических целей.

 Для политизированного польского духовенства религиозная составляющая восстания была связана на практике с антирусской пропагандой, разжиганием религиозной и этнической розни, созданием повстанческих отрядов и посягательством на целостность Российского государства. Польские ксендзы, в нарушение присяги, данной российскому императору, зачитывали в костелах манифесты подпольного польского «правительства», призывая свою паству к восстанию, измене российскому монарху и подчинению новой польской власти. Они приводили повстанцев к присяге нелегальному «правительству», участвовали в организации снабжения повстанческих отрядов, обеспечивали идейную и сакральную поддержку восстания, призывая, убеждая и вдохновляя католиков встать на путь вооруженной борьбы с Россией[35].

Тем самым осуществлялась не только мобилизация повстанцев, организация их снабжения и поддержки со стороны социальных «верхов» и «низов», но и высшая, то есть религиозная легитимация подпольного польского «правительства».

 Некоторые ксендзы возглавляли отряды повстанцев и принимали непосредственное участие в боевых действиях. Внесение религиозных мотиваций в вооруженную борьбу с российским правительством привело к росту жестокости и насилия, которые воплотились в различные формы террора против верных России жителей края[36]. Что способствовало, в свою очередь, разжиганию в регионе локальной гражданской войны.

По словам Виленского генерал-губернатора М.Н. Муравьева: «Католическое духовенство никогда еще так дерзко и беззаконно как ныне, не заявляло своих преступных действий: призыв к мятежу раздается с высоты костельных кафедр; речи, пропитанные духом ненависти и разрушения, оглашают своды католических святынь, и даже некоторые исступленные проповедники сами берутся за оружие, присоединяются к шайкам бунтовщиков и предводительствуют некоторыми из них. Высшее же духовенство, владея главным и вернейшим средством к умиротворению края – призывом, во имя Божие, к порядку и законному долгу, умышленно бездействует, потворствуя, таким образом, кровавым смутам и беспорядкам»[37].

Таким образом, сепаратистское восстание 1863 г. в Северо-Западном крае правомерно рассматривать как попытку колониального реванша, предпринятого радикально настроенным дворянством и духовенством под знаменами польского патриотизма, социального популизма и воинствующего католицизма. Восстановление власти польского государства над русским населением Северо-Западного края должно было компенсировать дворянству утрату им власти над личностью крестьянина, которую давало крепостное право.

Римско-католическое духовенство,рассчитывало,в свою очередь, на возвращение того господствующего статуса, который оно имело в бывшей Речи Посполитой, а также на восстановление унии, упраздненной на Полоцком соборе 1839 г. Массовый характер восстанию должно было придать участие в нем православного крестьянства, которое пытались вовлечь в антиправительственные выступления с помощью популистских обещаний и террористических угроз.

 

Александр Юрьевич Бендин,
доктор исторических наук, профессор кафедры богословия
Института теологии Белорусского государственного университета.

Опубликовано: Международный журнал социальных и гуманитарных наук "Аспект". 2017г. №1(1)