Общее состояние российского общества после преодоления непосредственных последствий революции 1905-1907 гг. можно охарактеризовать двумя главными тенденциями. Во-первых, происходило ощутимое оживление общественной жизни: с 1909 г. начался быстрый экономический подъем; нараставший политический кризис вплоть до 1916 г. оставался верхушечным и не создавал революционной ситуации; присутствовало общее, по сравнению с предыдущим временем, падение интереса к политике; на смену политическим поискам постепенно приходил идеал жизненной активности, быстро росло увлечение разнообразными техническими новшествами и спортом, происходило значительное падение уровня самоубийств; неокантианство в философии и акмеизм в поэзии призывали к «оздоровлению» интеллекта и эстетического чувства, увлечение оккультизмом, гностицизмом и «неохристианством» постепенно переставало быть ультра-модным и сменялось интересом части интеллигенции к православию.
Во-вторых, все более ощутимо давал себя знать кризис традиционной нравственности, проникший уже в народную толщу, породивший даже в деревне такое новое явление как «хулиганство» (демонстративное проявление немотивированного насилия), провоцировавший развитие сектантства.
Обе тенденции были взаимосвязаны, они носили «естественный» характер и были связаны с быстрой экономической и социальной перестройкой общества из «традиционного» в «индустриальное». Тем не менее, образованная общественность реагировала на подобные тенденции достаточно эмоционально. Известный публицист и один из авторов знаменитого журнала «Русская мысль» П. Рысс в статье с характеристичным названием «В пасти дьявола» с горькой иронией писал о новой общественной ситуации: «Помните юношей в нарочито-нескладных косоворотках? Экзальтированных девушек с упрямой складкой на лбу? Длинные разговоры далеко за полночь? О сильных и о слабых? О добре и о зле. Без начала и без конца, как вся наша жизнь. / Все погибло и умерло, почти что ничего не осталось. Теперь не то: кто-то где-то украл партийную кассу у какого-то другого вора. Ура, разоблачили еще одного провокатора! Вы знаете – тс… еще услышит кто-нибудь… по секрету… подставьте ухо – Иванов… Софью Григорьевну помните? Ну, так вот. Отбил ее Иванов у Степана Петровича. Что? Бросьте, батенька, дурацкую вашу идеологию. Да здравствует царство здравого разума и великой практики»[1]. Издатель журнала П.Б. Струве пытался найти объяснение новым явлениям. Он вопрошал: «Почему застоялась наша духовная жизнь?» и сам отвечал на свой вопрос: потому что в 1900-е гг. мысль интеллигенции обгоняла медленно изменявшуюся жизнь, а в новом десятилетии, в 1910-е гг. – уже наоборот, жизнь бежала быстрее мысли. По мнению Струве, прежние мыслительные клише интеллигенции уже не в состоянии были объяснить происходящее. Ситуация вызывала «томление по религии», причем не только в России. Именно поэтому, как писал Струве, сборник «Вехи», вышедший в 1909 г. и посвященный именно этой теме, приобретал даже не всероссийское, а уже мировое значение[2].
Представления о существующем духовном кризисе не могли не породить вопроса о роли Церкви в обществе. В среде «освободительного движения», объединявшего всех принципиальных противников существовавшего старого порядка (социалистов и радикальных либералов), он решался весьма просто. Как правило, их отличала ярко выраженная индифферентность в религиозных вопросах. Как заявлял с думской трибуны депутат – социал-демократ М.И. Скобелев, происходивший, кстати, из закавказских сектантов-молокан, российское государство «зиждется на двух разлагающихся китах – на самодержавии и православии»[3]. Однако для консервативной и умеренно-либеральной общественности вопрос о Церкви был важным. Однако как понимали они природу Церкви? Сразу стоило бы отметить, что, как и в радикальной среде, их представления были в значительной степени политизированными. Более того, обычно имело место подчинение религиозного начала политическому. «Церковь» и «православие» обычно рассматривались как понятия, подчиненные таким более значимым понятиям, как «Россия» и «государственность». Проправительственная партия русских националистов, например, поддерживала анти-польские настроения белорусов-католиков, которые традиционно российскими властями не отделялись от поляков. Конфессиональная принадлежность в данном случае не имела никакого значения[4]. Националисты также склонны были к политическим спекуляциям на религиозной почве; например, в их среде утверждалось, что «Христос был пламенный националист», хотя и «не в духе того шовинизма, который во всех странах, где он получает заметное влияние, разрушительно действует на государственный организм»[5].
Несмотря на объявленную в 1905 г. веротерпимость, именно «господствующую церковь» проправительственные и умеренно-оппозиционные силы склонны были считать главной виновницей духовного и отчасти политического кризиса. Широко было распространено представление о ее стагнации, вызванной всевластием так называемой «синодальной бюрократии». Под ней понималось как чиновничество «ведомства православного вероисповедания», так и церковный епископат. Докладчик октябристской фракции Государственной думы по церковным вопросам И. Никаноров в главном рупоре партии – газете «Голос Москвы» – в статье «На краю пропасти» писал об «ужасном состоянии» Русской церкви, виной чему были именно «синодальные порядки»[6]. Интересно отметить, что политические деятели склонны были обвинять «синодальную бюрократию» как раз в тех грехах, которые им самим вовсе не были чужды. Прежде всего, речь шла о втягивании церкви в политику и различные общественные скандалы. Никаноров в своих статьях призывал рядовое духовенство протестовать против вмешательства светской власти в церковные дела и отмечал, что такое вмешательство происходило по вине епископата[7]. Известнейший публицист и сторонник националистов М.О. Меньшиков в газете «Новое время» (второй по популярности общественно-политической газете России, после «Русского слова») выступал с резкой критикой церковной иерархии и даже, в противовес ей, отпускал похвалы обер-прокурору Синода В.К. Саблеру за подготовку приходской и церковно-образовательной реформ, за меры по материальному обеспечению духовенства[8]. При рассмотрении в Думе бюджетной сметы Синода докладчик В.П. Шеин (член фракции националистов) предлагал ведомству изыскать внебюджетные средства на содержание «синодальной бюрократии» и снизить сборы с приходов на различные епархиальные нужды. Само обсуждение сметы вызвало спровоцированный социалистами скандал и уход большей части депутатов из зала[9].
«Синодальная бюрократия» обвинялась в реакционных взглядах и в обслуживании интересов реакционного правительства. Яркой иллюстрацией является ситуация думских выборов 1912 г., первого в истории России случая широкого применения «административного ресурса» на выборах в масштабах всей страны. Министерство внутренних дел и обер-прокуратура попытались использовать духовенство для избрания послушных власти депутатов. Предполагалось заставить священников провести агитационную кампанию среди паствы, а также выдвинуть максимально возможное количество духовенства в выборщики и депутаты. По поводу подобных, кстати говоря, оказавшихся малоуспешными, усилий правительства либеральная печать едко иронизировала: что это – «генеральная репетиция» поместного собора?[10]. По поводу предвыборной декларации, составленной обер-прокурором Синода от имени всей коллегии и направленной против политической оппозиции, писалось, что ее отличала «антигосударственная окраска», которая «всего более <…> сказывается в той националистической узости и религиозной нетерпимости, которые ее отмечают»[11]. В целом лояльный по отношению к власти Меньшиков выразил резкий протест против «адского плана» ввести в Думу 20 епископов и 200 священников[12]. Меньшиков писал, что избиратель «должен послать в Государственную думу не 200 жидов и не 200 попов, а 200 граждан – с одним заветом: отстоять Россию на высоте культурного величия. Парламент наш должен быть не партийный и не сословный, – а государственный [выделено в тексте – Ф.Г.], или одной горькой ошибкой в нашей истории будет больше»[13].
Кроме того, по мнению политиков, «синодальная бюрократия» оказалась погрязшей в безнравственности. «Неформальный» духовный поиск, столь распространенный в начале ХХ в., оценивался в партийной среде в зависимости от той или иной политической конъюнктуры. Скандалы, связанные с церковной тематикой, активно обсуждались в прессе. Наиболее распространенной была распутинская тема. В газетах писалось, что Распутин руководит кружком, в котором практикуется «духовное и телесное сближение слушательниц с проповедником», и имеет «высоких покровителей». Отмечались связи Распутина с епископом Сергием (Страгородским) и ректором С.-Петербургской духовной академии архимандритом Феофаном (Быстровым). Все это должно было внушить публике «полное отвращение, если не омерзение»[14]. Накануне выборов пропагандистская кампания оживлялась. В политической борьбе использовались и искренние призывы православных христиан к своему священноначалию отреагировать на выходки «старца». Как известно, М.А. Новоселов в своем обращении к Синоду писал про «хитрого заговорщика против святыни, церкви и гнусного растлителя душ и телес человеческих, Григория Распутина, дерзко прикрывающейся этой самой святыней церковной»[15]. Соответствующий номер газеты был конфискован, а ее редактор привлечен к суду. На следующий день октябристы, к тому времени уже активно развернувшие свою предвыборную кампанию, выступили со спешным запросом к правительству по этому делу. Лидер фракции А.И. Гучков под аплодисменты всего зала заклеймил «страшное попустительство высшего церковного управления» в отношении Распутина и риторически вопросил аудиторию о Святейшем синоде: «Где его «Святейшество», если он по нерадению или по малодушию не блюдет чистоты веры в церкви Божией и попускает развратному хлысту творить дела тьмы род личиною света?»[16]. К запросу присоединилась вся Дума, включая правых, кроме 1 депутата. По этому поводу знаменитый правый публицист Л.А. Тихомиров писал: «Принятие запроса, радостного для врагов существующего порядка, лицами, составляющими несомненно его защитников, показывает, что гнилая язва становится нестерпимой. <…> Дай Бог, чтобы смысл этот был понят во всей своей страшной глубине»[17]. Тихомиров резко осуждал поведение Распутина, позицию власти и одновременно отмечал вовлечение консервативных депутатов в оппозиционную деятельность на религиозной почве. Таким образом, думская оппозиция смогла найти наиболее уязвимое место власти. Впоследствии тема Распутина и возглавляемых им «темных сил», управляющих монархом и всем российским правительством, станет главным инструментом оппозиционной борьбы накануне Февральской революции и одной из важнейших причин ее победы.
После громогласно прозвучавшего думского запроса октябристский «Голос Москвы» продолжал резкую критику Синода и писал, что он формируется из «распутинской партии»[18]. Кроме обсуждения «деяний» и «покровителей» Распутина, газета активно обсуждала и активность «царицынского Савонаролы» иеромонаха Илиодора (Труфанова)[19]. При этом, «Голос Москвы» выступал в поддержку Илиодора в его борьбе против «церковных бюрократов»[20]. В том же духе газета развивала и кампанию в защиту монахов-имяславцев[21].
Октябристское большинство III Государственной думы демонстрировало «холодность» в отношении Синода, демонстративно отказывало ему в мелких кредитах, выступило за переподчинение церковно-приходских школ Министерству народного просвещения и активно противопоставляло рядовое духовенство «синодальной бюрократии». Священник Н. Гепецкий непосредственно перед закрытием III Думы с трибуны заявил о «глумлении» парламента над Церковью: «Обнаружилось воочию для всей России истинное, подлинное значение того октябризма, который так шумно вошел в Государственную думу, обещая обновление жизни русского народа, и который на самом деле все время колебал исторические устои русской государственности и в особенности ополчился против православной церкви»[22]. Поведение октябристов было настолько вызывающим, что Император Николай II на встрече с депутатами III Государственной думы сразу после окончания срока ее деятельности прямо выразил им свое неудовольствие по поводу политики ее октябристского большинства в отношении церковно-приходских школ[23]. Однако никаких изменений в позиции октябристов не произошло. Она пользовалась популярностью и в среде более консервативных политиков. Например, Меньшиков предлагал заменить Закон Божий в крестьянской школе изучением Евангелия[24]. Даже Государственный совет, традиционно выступавший консервативным противовесом Думе, в церковных вопросах был не столь принципиален. Например, в Совете в ноябре 1911 г. обсуждался законопроект о переходе из Православия в другие исповедания. Докладчиком являлся авторитетный член Совета бывший министр юстиции С.С. Манухин. Член Совета новгородский архиепископ Арсений (Стадницкий), выступивший против самой идеи законопроекта, отмечал, что его проведение в жизнь является фактическим отделением Церкви от государства. Несмотря на эту речь, проект был принят и направлен в согласительную комиссию для окончательного утверждения обеими законодательными палатами[25]. В апреле 1912 г. через общее собрание Государственного совета прошел и думский законопроект о церковно-приходских школах, также отправленный в комиссию. Законодательные акты так и не были утверждены до революции, однако само их обсуждение и в целом позитивное восприятие в законодательных палатах уже имело важное политическое значение. В результате активная кампания в парламенте и прессе не только формировала определенные настроения в общественной и народной среде, но даже провоцировала политический раскол в среде духовенства. Одна его часть внутренне отворачивалась от умеренных либералов, другая – вовлекалась в оппозиционные антиправительственные настроения.
Политическая общественность выдвигала определенную позитивную программу борьбы с создавшимся положением. Отмечая необходимость религиозного подъема как одной из главных задач России, наряду с аграрной реформой, борьбой с пьянством и развитием народного образования, М.О. Меньшиков писал: «Чьи бы нравственные проповеди не звучали в народе – православные, инославные, раскольничьи, сектантские, даже языческие – если они нравственны, они облагораживают народ и просвещают его. Если наше очиновничевшееся и либеральное духовенство уронило св. церковь до того, что она бессильна бороться с развращением народным и с ростом преступности, – то разрешите еще нетронутой совести народной те способы самозащиты, какие диктует инстинкт самосохранения»[26]. Меньшиков предлагал отбросить «чуждые славянской Руси татарско-византийские идеалы»[27]. В качестве средства «оздоровления» общественной нравственности и внутрицерковной атмосферы политическая общественность предлагала повысить социальное значение церкви. Отмечалось, что это возможно сделать только путем поднятия материального уровня рядового духовенства и демократизации церковного управления. Тема реформы управления была весьма популярной. Обер-егермейстер И. Балашов, весьма авторитетная фигура в националистической партии, в записке под названием «Задачи националистической партии и способы их осуществить» (январь 1912), предлагал, наряду с борьбой с пьянством, преступностью и еврейским засильем, дешевым народным кредитом, народным образованием и здравием, уравнением женщин в правах службы, также и «реформу духовенства». Ее принципы были сформулированы в последнем из десяти пунктов записки, но носили весьма развернутый характер. Реформа предполагала: 1) повышение материального обеспечения духовенства; 2) привлечение мирян к управлению приходом; 3) введение выборности духовенства; 4) передачу управления епархией белому духовенству; 5) привлечение монастырей к социальному, образовательному и медицинскому обеспечению народа; 6) привлечение богатых монастырей к содержанию бедных; 7) сокращение числа выходных дней до воскресных и 13 праздничных, с переносом остальных на ближайший воскресный день[28].
Октябристы подготовили законопроект о приходской реформе, который был внесен в Государственную думу и предполагал передачу собственности приходам и выборность духовенства. Обер-прокурор Саблер расценил проект как протестантский[29]. Правый публицист Б.В. Назаревский отмечал, что вопрос о приходе имел вполне определенную политическую подоплеку и использовался в борьбе либералов за власть[30].
Тема созыва поместного собора Русской церкви также рассматривалась в политических кругах в политизированном ключе. Требование о созыве собора было обычным требованием октябристского большинства при обсуждении бюджетных смет Синода. Предвыборная программа националистов 1912 г. включала в себя, наряду с требованиями «государственной поддержки Церкви» и материального обеспечения духовенства, и пункт о восстановлении соборности[31]. Постоянно говорили об этом и правые. Издатель черносотенного издания «Земщина» С.К. Глинка-Янчевский, рассуждая на данную тему, утверждал, что «возвышение Царской власти и Церкви» являются двумя основными политическими задачами дня[32]. Л.А. Тихомиров полагал, что «восстановление церковного строя» (т.е. созыв собора) становилось одной из важнейших задач при восстановлении могущества России, наряду с восстановлением самодержавия и реформой народного представительства[33]. Тихомиров критиковал Синод за бюрократизм и нежелание созывать собор[34]. 1 апреля 1916 г., в разгар мировой войны, Государственный совет при обсуждении сметы Синода выразил пожелание о созыве поместного собора для повышения образования и материального положения церкви[35]. Подобное пожелание безусловно являлось проявлением оппозиционного настроения, поскольку правительство в период войны воздерживалось от требующих материальных и организационных издержек реформ, а оппозиция в этот период активно использовала любые собрания для антиправительственных резолюций.
В отличие от идеи собора, вопрос о Патриаршестве рассматривался скорее как повод для газетной сенсации. «Голос Москвы» писал, что восстановление патриаршества ожидается во время празднования 300-летия царствования дома Романовых, причем в патриархи прочили волынского архиепископа Антония (Храповицкого), который, как сообщала газета, строго запретил епархиальному духовенству на последних думских выборах оказывать давление на избирателей[36]. В качестве первостатейной новости 24 марта 1913 г. сообщалось о возможности провозглашения на следующий день патриаршества, причем утверждалось, что патриархом будет назначен петербургский митрополит Владимир (Богоявленский) с титулом «Архиепископ святого града Петра и патриарх всея России»[37]. Отношение к идее восстановления Патриаршества было не столь однозначным, как в вопросе о соборе. Задачей восстановленного Патриаршества, по мысли политиков, должно было стать освобождение церкви от «бюрократических пут». Однако возможность установления патриаршего единовластия в целом оценивалось негативно. В результате вопрос не получил широкого обсуждения.
Таким образом, в политических кругах Русская церковь в основном воспринималась как часть бюрократического механизма, пораженная всеми характерными для него в целом язвами. Это представление активно внушалось стране как оппозиционными, так и проправительственными партиями, поскольку пользовалось определенной поддержкой части общества и позволяло политическим деятелям таким образом повышать собственную популярность в глазах избирателей. Рост оппозиционных настроений в перспективе неизбежно вел и к общественной изоляции церкви. Как писал в «Русской мысли» непосредственно перед началом Февральской революции 1917 г. публицист и либеральный общественный деятель А.С. Изгоев, духовенство осталось «за пределами традиционного мировоззрения русской общественности»[38]. Сразу после победы революции А.Ф. Зайцев в новом, близком по духу к революционному Временному правительству журнале «Русская свобода» напишет: «Церковь в условиях новой жизни есть лишь одна из других многочисленных общественных [так в тексте – Ф.Г.] организаций»[39]. В данном случае в термине «общественный» содержался не позитивный, а негативный смысл: Церковь не связывалась с обществом, а отделялась от государства, от претензий на определяющее всероссийское значение. В новых революционных условиях весной 1917 г. политическая общественность за редким исключением отвергала возможность сохранения за Русской церковью права быть выразителем духовных ориентиров общества. Одним из выразителей этого широко распространенного мнения был Н.А. Бердяев. На страницах «Русской мысли» он спорил с А.В. Карташовым о перспективах теократии в России. Бердяев утверждал, что теократия, даже «революционно-демократического типа», в современном мире невозможна. Церковное христианство, по мнению Бердяева, было «объективированным религиозным материализмом», оно противоречило изначальному мистическому настрою христианства. Лишь в гуманистической секуляризованной культуре, полагал философ, возможны будут новые откровения и пророчества[40]. В том же духе писал перешедший за пять лет до того в Православие С.Л. Франк: «Демократия может осуществлять религиозный идеал народовластия, как всенародного свободного строительства высшей правды на земле»[41].
Само духовенство в общественной изоляции церкви в основном склонно было винить прежнюю государственную власть. Это неизбежно дало себя знать в феврале-марте 1917 г., когда ни иерархи Церкви, ни рядовое священство в основном не испытывали особой печали по поводу гибели монархии. Причина крылась не в неких революционных наклонностях духовенства, а в накопившихся претензиях к прежней власти и настроениях новой, которая именно в церкви склонна была видеть наиболее консервативную в России общественную силу. Именно этим настроением объяснялось поведение революционного обер-прокурора В.Н. Львова (октябриста, бывшего председателя церковной комиссии Государственной думы), провозгласившего освобождение Церкви от бюрократического контроля и сразу же, несмотря на протест епископата, начавшего насильственные революционные преобразования в сфере церковного управления. Поместный собор, созванный в августе 1917 г., по мысли новой власти, должен был стать инструментом радикальных демократических реформ в Русской церкви[42]. Но, по милости Божией, не стал…
[1] Рысс П. В пасти дьявола // Русская мысль. 1913. № 2. II пагинация, с. 132.
[2] Струве П.Б. Почему застоялась наша духовная жизнь? // Русская мысль. 1914. № 3. II пагинация, с. 104-118.
[3] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв IV. Сессия I. СПб., 1912-1913. Ч. II. Стб. 774. 3 мая 1913 г.
[4] Новое время. 19 апреля 1912 г.
[5] Лукинский А. Христианство и национализм // Россия. 3 апреля 1911 г.
[6] Никаноров И. На краю пропасти // Голос Москвы. 10 августа 1910 г.
[7] Его же. Постыдный приказ // Там же. 16 июня 1916 г.
[8] Новое время. 1 января 1912 г.
[9] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв IV. Сессия I. СПб., 1912-1913. Ч. II. Стб. 1385-1438. 15 мая 1913 г.
[10] 350 священников-депутатов // Утро России. 6 сентября 1912 г.
[11] Синодская декларация // Утро России. 2 августа 1912 г.
[12] Меньшиков М.О. Кого выбирать в парламент // Новое время. 7 августа 1912 г.
[13] Его же. Предвыборная тревога // Там же. 13 сентября 1912 г.
[14] Непрочное сближение // Голос Москвы. 17 июня 1910 г.
[15] Новоселов М. Голос православного мирянина // Там же. 24 января 1912 г.
[16] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия V. СПб., 1911-1912. Ч. II. Стб. 1013-1016. 25 января 1912 г.
[17] Тихомиров Л.А. Запрос о конфискации газет // Московские ведомости. 27 января 1912 г.
[18] Голос Москвы. 26 июня 1913 г.
[19] Нич. Царицынский Савонарола // Там же. 27 августа 1910 г.; Там же. 2 февраля 1911 г. и далее.
[20] Гофштеттер И. Илиодор и свобода Церкви // Там же. 6 апреля 1911 г.
[21] Правда об афонских событиях // Там же. 26 января 1914 г.
[22] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв III. Сессия V. СПб., 1911-1912. Ч. IV. Стб. 4268-4269. 9 июня 1912 г.
[23] Русская мысль. 1912. № 7. II пагинация, с. 153.
[24] Меньшиков М.О. Трудовое одичание // Новое время. 10 июня 1914 г.
[25] Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия VII. СПб., 1911-1912. Стб. 109-115, 130, 180-181, 214.
[26] Меньшиков М.О. Задачи будущего // Новое время. 23 февраля 1913 г.
[27] Его же. Заветы веков // Там же. 21 февраля 1913 г.
[28] РГИА. Ф. 892 (Балашовы). Оп. 3. Д. 155. Л. 21.
[29] Новое время. 6 июня 1913 г.
[30] Назаревский Б.В. К вопросу о приходе // Московские ведомости. 24 января 1916 г.
[31] Новое время. 22 февраля 1912 г.
[32] Национальные задачи // Земщина. 11 июня 1911 г.
[33] Тихомиров Л.А. Спасающая личность и спасающая идея // Московские ведомости. 15 июня 1912 г.
[34] Его же. Роль церковной власти в освободительных реформах // К реформе обновленной России (статьи 1909, 10, 11 гг.). М., 1912. С. 185-188.
[35] Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия XII. Пг., 1916. Стб. 1180.
[36] Голос Москвы. 2 октября 1912 г.
[37] Там же. 24 марта 1913 г.
[38] Изгоев А.С. На перевале. Наша гражданственность // Русская мысль. 1917. № 2. II пагинация, с. 109.
[39] Зайцев А.Ф. Важнейшая задача // Русская свобода. 1917. № 1. С. 15.
[40] Бердяев Н.А. Идеи и жизнь. Теократические иллюзии и религиозное творчество // Русская мысль. 1917. № 3. II пагинация, с. 71-80.
[41] Франк С.Л. Демократия на распутье // Русская свобода. 1917. № 1. С. 15.
[42] См.: Гайда Ф.А. Русская Церковь и политическая ситуация после Февральской революции 1917 года (к постановке вопроса) // Из истории русской иерархии. Статьи и документы. М., 2002. С. 60-68.
Впервые опубл.: Материалы Международной научной конференции
«1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона».
М.: Изд-во ПСТГУ, - 2008. С. 16-24.
Электронная версия для публикации на сайте "Западная Русь" предоставлена автором.