– Как известно, среди основных причин этого восстания называются – требование коренных социально-экономических преобразований, а также стремление привилегированных слоев региона к восстановлению национальной независимости Польши. В этой связи хотелось бы уточнить, имело ли восстание 1863 года конкретную национальную, социальную и религиозную окраску? 
– Безусловно, имело. В досоветской российской историографии доминировала оценка этого восстания как дела рук польской шляхты и католического духовенства, которые ради достижения своей национальной независимости стремились оторвать от триединой России (Русь Великая, Малая (Украина) и Белая) ее западную часть. Тогдашние исследователи считали правильным называть то, что происходило в 1863 году на западе страны в контексте с предыдущими подъемами польского национального движения (1794 – 1830 годы) не только польским восстанием, но и польско – католическим делом. Кстати, в польской литературе того же времени в сущности утверждалось почти то же самое: восстание считалось национально-польским, а его участники и руководители – поляками. 

– А как расценивались события 1863 года по отношению непосредственно к белорусским землям?
– Были разные точки зрения, которые, например, перешли в дискуссию на XII съезде КПБ в Минске в 1929 году. В ходе нее одна сторона утверждала, что восстание 1863 года было польским, шляхецким, проходившем под шовинистическими лозунгами – за независимую Польшу в границах 1772 года, униато-католическую веру, а попытки назвать его крестьянским трактовались как вымысел. Вторая же сторона настаивала на том, что восстание проходило во имя интернациональной солидарности и было крестьянским, антикрепостническим. По причине недостаточной аргументации данного тезиса победила первая точка зрения. 

В дальнейшем оценки восстания приобрели двойственный характер: для Польши оно признавалось революционным, национально-освободительным, а для Беларуси – крестьянским, хотя большинство авторов продолжали утверждать, что белорусские крестьяне в своей массе не пошли за повстанцами и относились к ним враждебно.

 В послевоенную пору события 1863–1864 годов стали рассматриваться как составная часть общероссийского антикрепостнического движения, переросшего в вооруженное восстание против помещиков: в таком качестве оно становилось враждебным польскому освободительному движению – шляхецкому по характеру. Сегодня такого рода концепция не может не удивлять своей слабой аргументацией, политико-конъюнктурной неустойчивостью. Во времена «гласности и плюрализма мнений» в национал-радикальных кругах Беларуси вновь оживились надежды на распространение в историческом сознании общества мифа о событиях 1863 года как о восстании белорусов против России в духе лозунга тех лет «Тады толькi зажывем шчаслiва, калi над табой ужо маскаля не будзе».

– В чем проявляется эта мифологизация? Назовите хотя бы самые принципиально важные домыслы в отношении восстания. 
– Во-первых, никак нельзя согласиться с трактовкой польского шляхецкого восстания 1863 года на белорусских землях как национально-освободительного движения белорусского народа против российского владычества. У крестьян отсутствовали антироссийские настроения, доминировало на генетическом уровне тяготение к России. 

Во-вторых, поскольку шляхецкий характер восстания был совершенно очевиден, утверждается, что польские помещики Беларуси и полонизированная шляхта явились подлинными представителями национальных интересов белорусского народа. На время восстания шляхтичи (а они составляли 70 процентов повстанцев) практически поголовно считали себя поляками, униато-католиками, принадлежали к польской культуре и родным языком считали польский. Некоторые из них хотя и помнили свое происхождение, но относили себя безусловно к польской нации.

В-третьих, весьма бездоказательными выглядят попытки новых толкователей нашей истории доказать, что восстание поддерживалось крестьянами и выражало их интересы. 

18 процентов крестьян среди участников восстания – цифра явно завышенная, даже для Гродненской губернии, где их приток был наибольшим по сравнению с другими местами Беларуси. На самом деле эти «крестьяне» были или обедневшими шляхтичами, не сумевшими подтвердить свое происхождение, или помещичьей прислугой. 

В основном белорусские крестьяне относились к повстанцам враждебно, и веками накопленная ненависть к польскому пану в полной мере нашла свое выражение как в реальной помощи отрядам русской армии, так и в несении охранной службы с оружием вокруг своих деревень. 

В-четвертых, наиболее сомнительным представляет из себя широко тиражируемый миф о реальности шансов на восстановление повстанцами белорусской государственности. Все руководители восстания, независимо от их социальных позиций и степени политического радикализма, были едины в стремлении восстановить Речь Посполитую в границах до 1772 года как единую Польшу с польской культурой и языком. 

В-пятых, нельзя не коснуться мифа о существовании у повстанцев программы возрождения и развития белорусского языка. Наличие ее у шляхетских революционеров архивные источники не подтверждают.Речь может идти лишь об издании на гродненском белорусском диалекте нескольких прокламаций–листовок типа «Гутарак старога дзеда» да нескольких нумерованных изданий «Мужыцкай праўды» под общей подписью «Яська, гаспадар з-пад Вiльнi», изданных польскими революционерами с целью привлечь к восстанию крестьян, не знавших польского языка. С этими явлениями в истории восстания связан еще один миф – о первой белорусской газете «Мужыцкая праўда». Шесть номеров этого издания, увидевшего свет в июне–декабре 1862 года, то есть еще до восстания, а затем и седьмой номер, появившийся лишь летом 1863 года, – все это типичные прокламации. 

Тексты сочинялись по-польски, затем переводились на местный белорусский говор с массой полонизмов и печатались латинскими буквами в типографии, спрятанной в Беловежской пуще, где в то время служил лесничим Валерий Врублевский. Кроме него, в издании, по косвенным признакам, принимали участие Викентий Калиновский, Феликс Рожанский и Станислав Сонгин. Текст этих изданий крайне однообразен и основан на примитивной идеализации истории Речи Посполитой, изображаемой земным раем. Успеха «Мужыцкая праўда» не имела и в целом была встречена крестьянами враждебно, считавшими, что это происки польских панов. Характерно, что в ходе подавления мятежа российские власти также прибегали к созданию пропагандистских материалов на местных диалектах.

C мифом о «белорусском характере восстания» связана мифологизация одного из его руководителей на территории Беларуси – Викентия Калиновского. Миф переименовал его вначале в «Костюка», а затем в «Кастуся», хотя в действительности своим вторым именем «Константин» Викентий Калиновский ни в официальной документации, ни в частной переписке никогда не пользовался. Калиновский был сторонником возрождения федерации Короны и Великого Княжества и относил себя к «литвинам». Над конструированием национального белорусского героя немало потрудился «нашанивец» Вацлав Ластовский. При цитировании текста Калиновского он еще в 1916 году вместо слов «Братья мои, мужики родные!» написал «Белорусы, братья мои родные!», а вместо слов «Марыська, черноброва голубка моя» – «Белорусская земелька, голубка моя». Приписаны были Калиновскому  и популярные ныне призывы «Не народ для ўрада, а ўрад для народа» (эти слова впервые, задолго до восстания, сказал Н. И. Костомаров – В. Ч.), а также «Жыве Беларусь!». Кстати, и по происхождению Калиновские были, как установила сенатская комиссия, признавшая шляхетство семьи Калиновских, выходцами из коренной польской Мазовии. В данном случае мифологизаторы предпочитают закрывать глаза на такие «этнические корни», а также на высказанные Калиновским в канун восстания слова: «Паўстанем разам з Польшчай i за Польшчу, бо з прадвекаў палякi, на польскай зямлi жывем и польскi хлеб ямо». 

– Как относиться к сложившемуся стереотипу мышления, что все, что в XIX веке исходило от власти, трактовалось как реакционное, а все направленное против власти – как революционное и прогрессивное? 
– Если имеется в виду восстание 1863 года, то, разумеется, от черно-белой оценки его давно следует отказаться. Тогдашняя власть не только подавляла и усмиряла. Она еще и умиротворяла, стремилась усовершенствовать управление краем. Знаменитый генерал М. Н. Муравьев, в недавнем прошлом гродненский губернатор, был не только «вешателем», но и талантливым администратором и организатором. Внесенные по его инициативе изменения в ход крестьянской реформы на белорусских землях заметно улучшили положение крестьян. Основным смыслом этих инициатив было: наказать шляхту и поощрить крестьян, ибо в них он видел единственную опору русской власти. Он ликвидировал временно-обязанное положение крестьян, понизил выкупные платежи, ассигновал крупные суммы на приобретение крестьянами секвестированных панских земель. Многое он сделал для функционирования народной школы в целях подрыва монополии католического костела и польской шляхты на просвещение в крае, делавших его недоступным для белорусов, а также для православного храмостроительства, укрепления материального положения духовенства. 

– Помимо субъективных устремлений отдельных лиц и групп, существовали еще и объективные интересы государства и общества. В чем они конкретно выражались в 1863 году?
– Восстание поставило Российскую империю на грань катастрофы. И дело заключалось вовсе не в мощи мятежа (общее количество повстанцев не превышало 20 тысяч, они не взяли ни одного города и не имели ни одной военной победы в прямом боевом столкновении). Главной особенностью польского восстания была почти всеобщая поддержка мятежников русским так называемым «передовым обществом». 

Наконец, польский мятеж вызвал международный кризис: 17 апреля 1863 года Англия, Франция, Австрия, Испания, Португалия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская империя и Папа Римский предъявили России дипломатическую ноту с требованиями решить судьбу Польши (подразумевая ее в границах Речи Посполитой до ее разделов) на международном конгрессе под своим руководством. В противном случае западные страны угрожали войной. 

В этой непростой обстановке государственный интерес России не мог допустить превращения Польши в плацдарм для антирусской политики, в открытые ворота для внешних вторжений, как это уже неоднократно случалось в истории. 

Что же касается Беларуси, то в 1863 году для российского правительства она была Западной Россией, отличавшейся от Центральной только польским земледелием, влиянием католицизма и еврейской чертой оседлости. Так воспринимала ее и сама местная интеллигенция православной ориентации, составляющая течение «западнорусизм». Для той Польши, которую мечтали возродить повстанцы, Беларусь была «кресами всходними», восточными окраинами. Для православных белорусов в этой Польше место не предусматривалось.

Так уж распорядилась история, что возродиться, как этнос и как нация Беларусь смогла только в государственном союзе с Россией. Народ ощущал это на подсознательном уровне. Устремления польских повстанцев и национальные интересы белорусского народа решительно расходились. 

С профессором В.Н. Черепица беседовал Сергей Иванович

Впервые опубликовано 29.05.2013г. «Гродненская правда»