Проблема самоидентификации русинов в контексте зарождения раннемодерной нациогенетической мифологии Великого княжества Литовского

Автор: Юрате Кяупене

Герб Великого княжества Литовского

 

После распада единого политического и религиозного славянского сообщества Древней Руси в XIII в. часть его вошла в состав Великого княжества Литовского (ВКЛ) и Польской Короны (с 1569 г. composite state - Речь Посполитая). Нациогенетическая самоидентификация наследников Древней Руси протекала отныне в условиях раздела Руси (к концу XV в.) в основном на Московскую и Литовскую. Здесь мы хотели бы поделиться некоторыми соображениями об участии русинов в процессе складывания раннемодерного политического народа ВКЛ и его культуры .

Русинов ВКЛ, оказавшихся в раннее Новое время в результате раздела Руси на стыке византийского и латинского миров, исторические корни этнической, религиозной и языковой общности связывали с Московской Русью. Однако серьезной преградой для этой общности было непризнание Москвой русинского православия, допускавшего свое существование в окружении других конфессий. С конца XV в. процесс национального самоопределения русинов еще более осложнил долголетний военный конфликт Москвы с Литвой, который лишь усилил опасения западнорусского населения по поводу произвола и самовластья московского государя1. Так, Елена Русина отмечает: «Характерно, что если в XIV - начале XV в. перебежчики из Литвы достаточно комфортно чувствовали себя в Москве... то жизнь на чужбине выходцев начала XVI в. сложилась куда более драматично - вспомним хотя бы судьбы Михаила Глинского и Василия Шемячича, которые так и не смогли вписаться в московскую социополитическую модель. Кроме того, после них выходы знати из Литовского государства практически прекратились. С этим вполне согласуется относящееся к 1514 г. замечание папского дипломата Якоба Пизо, в своем послании указавшего на московскую тиранию как фактор, препятствующий “отъезду” православных из Польско-Литовского государства»2.

Особенно важны изменения в характере военно-политического конфликта двух государств, случившиеся в середине XVI в., когда в Балтийском регионе началась война за Ливонию. Она совпала с зарождением в России историко-идеологической концепции Святорусского царства, наиболее рельефно воплощенной в 1560-е гг. в «Степенной книге». ВКЛ в представлении Московии выступало примером государства, где правят и живут неправедные3. Поход Ивана Грозного в 1563 г. - взятие Полоцка и пленение нескольких десятков тысяч человек, в т. ч. русинов, - подтвердил опасения православных ВКЛ и еще более осложнил их отношение к Московской Руси и российскому православию4.

К ВКЛ православных русинов привязывали их землевладения, шляхетские привилегии, возможности активного участия в экономической жизни, толерантное отношение правящей литовской католической элиты к православию, языку и культуре русинов. С другой стороны, серьезной помехой на пути к общественной и политической интеграции русинов в ВКЛ стали узаконения великих князей литовских от 1387 и 1413 гг., устанавливавшие неравноправное политическое положение католиков и православных и ограничивавшие возможности участия православных в политической жизни государства. Однако во второй половине XV в. эта ситуация постепенно изменилась. Так, в середине XV в. все члены шляхетского сословия ВКЛ получили право свободного выезда за границу. Начался процесс их ознакомления с европейской культурой Возрождения (в той мере, в какой она могла быть воспринята тогда в Восточной Европе). Приняли в нем участие и православные русины, что в целом способствовало сплочению шляхетского сословия и укреплению его единого самосознания. Наконец, привилегия короля Польского и великого князя Литовского Сигизмунда Августа от 1563 г. окончательно уравняла в правах представителей всех конфессий поликультурного, полиэтничного общества ВКЛ5. Таким образом, на протяжении почти ста лет, начиная со второй половины XV в., в ВКЛ сложилось качественно новое социокультурное пространство, члены которого, родившиеся, выросшие и служившие в разных отдаленных друг от друга местах, себя идентифицировали как мы Литва, мы литовский народ. В данном случае устоявшиеся в источниках XVI в. понятия Литва, литовский свидетельствовали не только об этнической принадлежности, но в первую очередь о государственной, политической и культурной общности литовцев и русинов ВКЛ. Представители многоликого политического народа, имевшие разные этническое происхождение, язык и религию, связывали себя с Литвой, Великим княжеством Литовским, как со своим государством6.

Так очень кратко можно представить сложные и противоречивые обстоятельства, гео- и социополитический контекст зарождения раннемодерного национального самосознания у русинов ВКЛ7. Особое место в нем занимал миф о происхождении литовцев от римлян. И если историки и этнологи, исследователи культуры раннего Нового времени, обращавшиеся к этому мифу, ранее не искали его связи с концепцией политического народа ВКЛ, то современная литовская историография акцентирует свое внимание на политической составляющей мифа о Палемоне8.

Особое место в ряду новейших исследований мифа занимает монография польского историка Яна Юркевича «От Палемона до Гедимина. Воображаемые истоки Литвы в представлениях раннего Нового времени: в кругу Литовских летописей»9. Юркевич всесторонне рассматривает истоки мифа о Палемоне и его трансформацию от Яна Длугоша (Joannis Dlugossi Annales seu Cronicae imcliti Regni Poloniae) до текстов поздних Литовских летописей и предлагает новую его интерпретацию, верифицированную реалиями ВКЛ раннего Нового времени. Юркевич обращает внимание на то, что авторы новейших исследований не склонны подчеркивать антипольское и антимосковское звучание мифа и объясняют его появление в поздних Литовских летописях причинами внутреннего характера10.

Цель данной статьи - представить еще одно прочтение мифа о происхождении литовцев от римлян. Мы предлагаем взглянуть на миф как на политическую концепцию раннемодерного времени, в то же время идеологический инструмент, нацеленный на интеграцию полиэтничного, разноверующего, поликультурного политического сообщества и его превращение в единый политический народ. Мы постараемся показать, как воображаемые персонажи мифа становились символами, формирующими его общую историческую и культурную память, и были использованы в политической программе ВКЛ.

Миф о миграции отдельных представителей древнеримской знати в древнюю Литву записан в поздних Литовских летописях - Хронике Литовской и Жмойтской и Хронике Быховца - в конце XV - первой половине XVI в.11 В новейших исследованиях подчеркивается, что в сравнении с текстами более ранних летописей изменился их заказчик, следовательно, изменилось и их содержание. В первой половине XV в. инициатором Литовских летописей была правящая династия Гедиминовичей, в частности великий князь Витовт. В ранних летописях отсутствует рассказ о происхождении знати Литовского государства от римлян. Он был задуман, создан и записан в более поздних летописях, в иной политической среде - в кругу правящей литовской знати, со второй половины XV в. сконцентрировавшейся в столице ВКЛ Вильнюсе.

Исследователи предполагают двух вероятных инициаторов и заказчиков мифа о Палемоне - Альберта Гоштовта (Кгаштолт, Gasztołd, Goštautas), канцлера ВКЛ и воеводу Виленского (1522-1539), и князя Павла Гольшанского (Holszański, Alšéniškis), епископа луцкого (1508-1536) и виленского (1536-1555). Гоштовт и Гольшанский, представители литовской католической знати, получили хорошее образование на Западе, притом знали изнутри православную среду русинов ВКЛ.

В конце XIV в. со смертью киевского наместника князя Скиргайло, представителя правящей династии Гедиминовичей, в Киеве более чем на 30 лет утвердились литовские князья Гольшанские - Иван Ольгимонтович (Альгимонтович) и его сыновья Андрей и Михаил, первая киевская династия литовского происхождения. Эта династия надолго сохранила связь с Киевским княжеством. Здесь были погребены ее представители, князья киевские, а православные монахи молились за них. Согласно Хронике Литовской и Жмойтской, «Мендогов князь» Гольшанский Алгимонтович принял в Киеве православную веру и управлял этими землями «до Володимира Олгер-довича, князей Слуцких продка з великих князей литовских»12.

Кентавр в гербе Гольшанских символизировал их «римское происхождение». Претендовали на него равно все члены рода Гольшанских, будь то католики или православные. Эта символика бытовала как в католическом, так и в православном мирах ВКЛ13.

С Киевом был тесно связан и литовский род Гоштовтов, по летописям также ведший свое происхождение от «римской знати». В мифе о Палемоне представитель этого рода назван первым воеводой основанной великим князем Гедимином столицы Литовского государства - Вильнюса14. Отец Альберта Гоштовта, канцлера ВКЛ и воеводы виленского первой половины XVI в., Мартин во второй половине XV в., в правление Казимира Ягайловича, в течение 10 лет был воеводой Киева. Он способствовал утверждению Киева в качестве важного политического центра ВКЛ.

Таких родов литовской знати, разными узами связанных с Литовской Русью, было много. Все они имели в своем окружении многочисленную русинскую шляхту. Однако механизм и степень проникновения в русинскую шляхетскую среду идей и установок, созревших в кругу литовской правящей элиты, пока изучены недостаточно. В историографии все еще господствует тезис о доминировании православных русинов в общественной и культурной жизни ВКЛ. Однако доказательств этого представлено немного. Возможно, на примере мифа о Палемоне и его внедрения в общественное мнение ВКЛ удастся отчасти прояснить, насколько православные русины были интегрированы в литовский исторический дискурс.

Среди высшей литовской знати и католического духовенства первой половины XVI в. получил распространение рассказ о прибытии в древнюю Литву отпрыска императорских римских кровей Палемона (в другой версии Публия Либона) и с ним 500 семей римской знати, создавших в результате Литовское государство, со временем выросшее в Великое княжество Литовское: «Летописцы литовские некоторые так приводят речь о прустю Палемоновом зе Влох до Жомонди и до Литвы»15.

Авторы и редакторы различных версий мифа о Палемоне неизвестны. Высказываются предположения, что поздние тексты Литовских летописей были продуктом коллективного творчества и что политики, возможно сам канцлер Гоштовт, сформулировали основные идеи мифа, а предали его бумаге образованные писари канцелярий ВКЛ и епископа Виленского16.

Литовский этногенетический миф прозвучал сравнительно поздно в сравнении с западноевропейскими. Однако, возможно, в устной традиции он был известен раньше, до того, как был записан; т. е. он не был простым подражанием западной мифологии с подачи Яна Длугоша. По мнению Гинтараса Бересневичюса, такие устные рассказы о прибытии и расселении предков литовцев на землях будущей Литвы и Жемайтии (западная Литва) передавались из поколения в поколение. Их письменная фиксация свидетельствует о зрелости Литовского государства, его поисках собственных корней и исторической легитимации17.

Исследуя миф о Палемоне как продукт политической культуры, необходимо обратить внимание на то, какие изменения были внесены в него и как эти редакторские поправки были инструментализированы в политических и идеологических целях; показать, какие ожидания литовской шляхты были связаны с мифом о прибытии римлян на землю их предков и как он влиял на их историческое самосознание; понять, ускорил ли он процесс внутренней интеграции самого сословия; проследить, как он был использован в политической полемике с внутренними и внешними оппонентами. Важно помнить, что литовская мифология начала Нового времени была обращена не в прошлое, а в настоящее, адресована современникам и потомкам. Авторы мифа, с одной стороны, воспроизводили средневековую модель исторической легитимации, подытоживая оформляющуюся с конца XIV в. государственную идеологию. С другой, встраивали Литву в систему исторических и политических координат Западной Европы раннего Нового времени. Эта система координат была, как известно, проникнута духом возрождения античности, в первую очередь латинской. Миф о Палемоне свидетельствовал об усилиях политической элиты Литвы в этом направлении18.

Миф о Палемоне возник в интеллектуальной литовской католической среде, ориентированной на латинскую культуру Запада. Однако он был записан русинским диалектом кириллического письма19. В этой связи правомерно задаться вопросом, почему рассказ о прибытии римлян в древнюю Литву не передан на латыни. Ведь нет сомнений, что в окружении канцлера ВКЛ и (католического) епископа виленского легко можно было найти образованных писарей. На первый взгляд ситуация выглядит парадоксально. Маловероятно, чтобы авторы замысла представить Западной Европе литовцев как потомков римлян не понимали, что кириллический текст не найдет на Западе читателей. Тем более что идея происхождения литовцев от римлян была известна в латиноязычной европейской среде со второй половины XV в. благодаря Длугошу20.

Елена Русина предлагает свой ответ на этот вопрос21. Анализируя особенности социокультурной жизни ВКЛ в XIV-XVI вв., исследовательница отмечает, что свойственный ему культурный плюрализм, казалось бы, должен был стимулировать развитие восточнославянской книжной традиции. Но вместо этого наблюдается явный упадок духовного творчества - количество появившихся на территории ВКЛ оригинальных литературных памятников несопоставимо с тем, что было произведено на куда более гомогенных в культурном отношении великорусских землях. В контексте рассуждений о культурном дистанцировании католического и православного населения Русина подчеркивает, что первые летописные своды, созданные на территории ВКЛ в середине XV в., представляли собой соединение оригинального «Летописца великих князей литовских» с общерусскими известиями, охватывавшими период от «начала земли Рустей» до начала XV в. В XVI в., исполненном противостояния ВКЛ и Московии, это перестало устраивать местных книжников. Обратив свой взгляд на запад, они стали разрабатывать теории римского происхождения литовцев и выступать против «московских письмен», как «не несущих в себе ничего древнего, не имеющих ничего, что бы побуждало к доблести, поскольку рутенский язык чужд нам, литвинам, то есть итальянцам, происшедшим от италийской крови»22. В результате общерусская часть отошла на задний план, уступив место пространному повествованию о начальном (римском!) этапе литовской истории. При этом формально отвергнутая «Повесть временных лет», ранее активно использовавшаяся книжниками ВКЛ, стала своеобразным каркасом, готовой схемой, которую автор древней части летописей ВКЛ наполнил другим содержанием. Так, даже дистанцируясь от древнерусского культурного наследия, виленские книжники оставались в рамках общерусского культурного кода23.

Наряду с представленным Русиной социокультурным подходом, акцентирующим сохранение восточнославянской традиции книжниками ВКЛ XVI в., возможен и другой. Предположим, записывая легенду кириллицей, политическая элита ВКЛ преследовала цель распространить рассказ о происхождении литовцев от римлян не только и не столько среди литовской католической знати и шляхты, но «посылала сигнал» русинам - православные представители шляхетского сословия ВКЛ могут наряду с литовцами и жемайтами причислить себя к потомкам римлян. В таком прочтении миф о Палемоне можно считать обдуманным идеологическим шагом со стороны элиты ВКЛ, преследовавшей цель политически сблизить две части Великого княжества - литовскую католическую и русинскую православную. Предложением написать/переписать историю ВКЛ как общую древнюю, ориентированную на латинский мир и (возможно) альтернативную московской.

В этой связи исследователи обращают внимание на одну характерную особенность мифа о Палемоне - он декларировал прямое происхождение литовцев и жемайтов от римлян, но не воспрещал русинам ВКЛ участвовать в политической жизни княжества, тем более что они, согласно мифу, имели собственные традиции политической активности, заимствованные из Византии. Пример тому -сюжет «О Полоцкой свободности або Венеции». Летописец сообщает, что жители Полоцка «в той час волно собе пановали и жадной зверхности над собою не мели, тылко 30 мужов с посродку речи посполитой своей на поточные справы судей и сенаторов прекладали, а найболш за знаком звону великого, который впосрод места был завешаный, где все збиралися; там и о справах своих, и о потребах речи посполитое и держав своих радили. [...] Таковой ж на той час волности уживали псковяне, и новогородчаны великие [...] взявши кшталт справованя речи посполитой от оных славных справ грецких афинеов и ляцедемонов [...] бо в оний час в Новгороде, Полоцку и Пскове всие справы грецкие бывали: митрополиты, владыки, архимандриты, которых завше присылал тут патриарх царигородский. А так тыи то грекове той обычай справованя речи посполитой внесли были афинский»24. «Древние политические традиции» Полоцка не противоречили «римским устоям» литовцев - повествование о «Полоцкой свободности» подсказывало путь интеграции православной русинской знати и шляхты в политическое сообщество ВКЛ. Предки Ходкевичей, Сапег, Тышкевичей и других представителей русинской знати, как и католиков Гоштовтов, Радивилов или Кесгайлов, могли «оказаться» среди тех нескольких сотен римлян, которые сопровождали Палемона из Рима на берега Балтийского моря. Через века история разбросала их. Но все они вправе представить свой род как исконную часть консолидированного политического народа ВКЛ, нарушить единство которого не могут ни конфессиональные, ни языковые различия25.

Летописи повествуют, как образовалось и росло Великое княжество Литовское, как в его состав вошли отдельные княжества Руси. Наряду с мифическими персонажами в них по ходу событий появляются исторические действующие лица - литовские князья Миндаугас, Витенис, Гедиминас. В центре внимания оказываются и три центра домонгольской Руси - Новгородок (Новогрудок), Полоцк и Киев. А рассказ начинается с «Выправа литвы до Руских краин» - стремления Литвы освободиться от даннической зависимости от русских князей. Более того, воспользовавшись нашествием татар на Русь, Литва подчиняет себе опустошенные ими местности, главная из которых Новогрудок26; население литовское и русское там смешивается; (мифический) Радивил Монтвилович утверждает свою власть «в руских княствах и замках», и отныне он величается «Радивил Монтвиловичь Жомойтский и Литовское земли дедичный пан, перший великий кназь руский новгородский»27. Впрочем, начиная с XIX в. в историографии представлено немало разночтений и интерпретаций литовской экспансии на Руси28.

Юркевич, в частности, отмечает, что в период создания поздних Литовских летописей ВКЛ существовало как тройственная государственная структура, в состав которой входили Литва, Жемайтия и Русь, и летописцы укореняют его как единое целое в мифическом прошлом. Разумеется, летописное устройство ВКЛ не соответствовало его реальному территориально-административному делению в XIV-XVI вв. Но Литва, Жемайтия и Русь как основные его слагаемые зафиксированы в летописном мифе в качестве части единого организма, который был колыбелью литовского народа (речь о древних жителях Литвы и Жемайтии), его ядром, вокруг которого создавалось Великое княжество Литовское. Юркевич подчеркивает, что, согласно преданиям, Литва была ведущей в этом тройственном партнерстве: на ее территории, в Кернаве (Kernavé), располагалась первая столица государства, в титулах ее государей всегда в первую очередь упоминалось Литовское княжество. О Новгород-Северском княжестве речь в летописях, конечно, заходит позже, и оно остается на втором плане. Но его правители из литовских родов, согласно мифу, тоже восходят к Палемону; так новогрудские земли «закрепляются» в исторической памяти как часть древней Литвы, единого государства литовцев, жемайтов и русинов29. В поздних Литовских летописях Новгород-Северское княжество, как указывает Юркевич, стоит особняком. Если Литва и Жемайтия выступают в них исконными очагами литовской государственности, то Новогрудок - творцом мощи и процветания ВКЛ. Ему отводится главная роль в расширении литовских владений на Руси и защите их от татар30.

Стилистика главы «О взятю Полоцка през Мигайла княжати», т. е. его завоевании мифическим князем Микгайлой Радивилови-чем, иная. Здесь переплетены имена мифического князя «римского происхождения» Микгайлы и реального, политически активного и влиятельного литовского рода Радивилов. Летописец подчеркивает, что этот военный поход, в котором приняли участие литовцы и русские, был организован в ответ на агрессивное поведение поло-чан. Победоносный Микгайло Радивилович «перший з княжат литовских княжатем полоцким и новгородским, скромивши их гордость, зостал. А потым, выконавши на обоем панстве век щаслывый, в старости великой умер, зоставивши по собе на обоих князствах двох сынов, Скирмонта и Гинвила»31.

В рассказе о завоевании литовским князем Гедимином Киева появляются новые акценты - киевский князь бежит с поля битвы, оставив своих подданных, а Гедимин получает ключи от города из рук православного духовенства: «Еднак же кияне, котрые по свежой поражце в месте и замку з жонами и детми и скарбами затворилися, долго и дуже боронилися, сподеваючися и ждучи отсечи от князя своего Станислава, который был ажъ на Резань утекл с проиграной битвы с князем Романом бранским. А видячи, же уже выданы суть от пана своего и в надеи ошуканы, по долгих намовах зезволили ед-ностайне поддатися; а так замок и место Киев поддали великому князю Гедимину. И так против Гедимина вышли напрод митрополит, епископы, архимандриты зо всем духовенством з крестами, корогвами, а за ними Панове, бояре и все посполство киевское вышло кланяючися и подаючися в ласку и в державу Гедиминови, там же ему и присягу выполнили»32.

Кратко подводя итог сказанному, предлагаем рассматривать миф о Палемоне как идеологему, выработанную элитой ВКЛ с целью объединить литовскую и русинскую знать и шляхты в рамках единого политического народа ВКЛ на основе их общего, ориентированного на латинский мир исторического прошлого ab ovo в противовес набиравшему силу великорусскому вектору. Правящая литовская католическая элита ВКЛ первой половины XVI в. развивала в своих политических интересах идею общности литовского, жемайтского и русинского населения ВКЛ в прошлом, имея в виду создать реальное политическое сообщество на базе ВКЛ, - переписав историю, представить в т. ч. русинов исконными «литовцами». Основным сплачивающим фактором призвана была стать их общая государственная принадлежность. Она была особенно важна в тогдашних условиях войны Великого княжества Литовского с Великим княжеством Московским за передел восточной части Центральной Европы, а также перед лицом сложных отношений ВКЛ с Королевством Польским. Стремление сохранить суверенитет Литовского государства и его политического сообщества, по нашему мнению, и диктовало его правящей элите необходимость поиска компромисса. В этом смысле миф о Палемоне видится попыткой консолидации политического народа ВКЛ в этот непростой период.

На сегодня мы не можем сказать, насколько широкий резонанс нашел этот миф в православной русинской среде, какое влияние имел. Исследование в этом направлении еще только предстоит. Известно, правда, что многие представители русинской знати ВКЛ были преданы своему государству.

На рубеже XVI-XVII вв. миф о римском происхождении литовцев стал уживаться в политической культуре ВКЛ с польской теорией сарматизма. Понятно, что в русинской шляхетской среде сарматизм уже хотя бы в силу языковой общности восточных славян мог конкурировать с «римским мифом» литовцев. Оба они стали частью раннемодерной политической культуры ВКЛ, а Мацей Стрыйковский, например, даже попытался объединить их. Так или иначе, оба мифа послужили сближению русинов с литовцами.

 

Кяупене Юрате,
доктор исторических наук, Институт истории Литвы

Сборник Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства.
Cост. А. В. Доронин. Mocква 2017, pp. 94-105.

------------------

1 Подробнее см.: Кром М. М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV - первой трети XVI в. М., 1995(переизд.: 2010).

2 Русина Е. На исторических распутьях. К вопросу о социокультурном дистанцировании восточнославянских земель в XIV—XVI вв. // Исторически вестникъ. 2014. Т. 7(154). М„ 2014. С. 229-230.

3 ФилюшкинА. И. Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI в. глазами современников и потомков. СПб., 2013. С. 129. См. здесь также библиографию по проблеме российско-литовских отношений в период Ливонской войны (1558-1583).

4 Подробнее см.:Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 324-389; Филюшкин А. И. Причины «Полоцкого взятия» 1563 г. глазами современников и потомков // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2005. Серия 2. Вып. 3. С. 20-31.

5 Подробнее см.: Liedke М. Rody ruskie w elicie politycznej Wielkiego Księstwa Litewskiego w XVI-XVIII wieku // Społeczeństwo a polityka. Społeczeństwo staropolskie. Seria nowa. T. I. Warszawa, 2008. S. 137-164.

6 Кяупене Ю. Двор Великого княжества Литовского в XV-XVI вв. - пространство взаимодействия культур // Этнокультурные и этноязыковые контакты на территории Великого княжества Литовского. М., 2006. С. 50-51.

7 По данной теме существует огромная, разнородная, притом хорошо известная исследовательская литература.

8 Rowell S. С. Amźinos pretenzijos arba kaip turime skaityti elitinę literaturą? (Angeless pretentions, or: How should we read elite literature) // Seminarai. Red. A. Jokubaitis ir A. Kulakauskas. Vilnius, 1998. P. 7-30; Petrauskas R. Lietuvos Didžioji Kunigaikštysté viduramžig Europoje: kultůrinés refleksijos apraiškos ir istorinés savimonés genezé // Lietuvos istorija. T. IV: Nauji horizontai: dinastija, visuomené, valstybé. Red. Jůraté Kiaupiené, Rimvydas Petrauskas. [Vilnius], 2009. P. 487-490.

9 Jurkiewicz J. Od Palemona do Giedymina. Wczesnowożytne wyobrażenia о początkach Litwy. Część I: W kręgu latopisów litewskich. Poznań, 2013. S. 66-89. Там же см. обширную библиографию, посвященную мифу о происхождении литовцев от римлян.

10 Подробнее см.: Ibid. S. 66-87.

11 Тексты литовских летописей см.: Полное собрание русских летописей (далее - ПСРЛ). Т. 32: «Хроника Литовская и Жмойтская», «Хроника Быховца», «Летопись Баркулабовская», «Летопись Дверки», «Летопись Панцырного» / сост. Н. Н. Улащик. М., 1975; «Вывод и початок о В§ликом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли» // ПСРЛ. Т. 32: Хроника Литовская и Жмойтская (в статье редкий знак «F>» заменен знаком «е»).

12 Подробнее см.: «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли» // Там же. С. 38.

13 Подробнее генеалогическое самосознание знати ВКЛ и его отражение в геральдике XVI-XVIII вв. исследовано в: Railaité-Bardé A. Lietuvos Didžiosios Kunigaikštystés kilmingqjq genealoginé savimoné ir jos atspindžiai heraldikoje XVI-XVIII a. Vilniaus universitetas. Daktaro disertacija. Vilnius, 2013.

14 «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли»//Там же. С. 41.

15 Подробнее текст повествования см.: «Вывод и початок о Великом княз-стве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли» // Там же. С. 15.

16 Jasas R. Bychovco kronika ir jos kilmé // Lietuvos metraštis. Bychovco kronika. Lituanistiné biblioteka. T. 10. Vilnius, 1971. P. 8-38; Jučas M. Lietuvos metraščiai. Vilnius, 1968. P. 44-126; Petrauskas R. Socialiniai ir istoriografiniai lietuviq kilmés iš roménq teorijos aspektai // Senoji Lietuvos literatQra. 17 knyga: Literatúros istorija irjos kúréjai. Vilnius, 2004. P. 270-285; GudmantasK. Vélyvqjq Lietuvos metraščiq erdvé // Darbai ir dienos. T. 44: Senoji Lietuva: Viduramžiai. Renesansas. Barokas. Acta et commentationes Universitatis Vytauti Magni. Kaunas, 2005. P. 105-124; Petrauskas R. Lietuvos Didžioji Kunigaikštysté viduramžiq Europoje: kultúrinés refleksijos apraiškos jr istorinés savimonés geneze // Lietuvos istorija. T. IV. P. 487-490; Jurkiewicz J. Od Palemona do Giedymina. S. 66-89.

17 Beresnevičius G. Palemono mazgas. Palemono legendos periferinis turinys. Religiné istoriné studija. Vilnius, 2003. P. 7, 52-53.

18 Подробнее см.: Jasas R. Bychovco kronika ir jos kilmé. P. 8-38; Jučas M. Lietuvos metraščiai. P. 44-126; RowellS.C. Amžinos pretenzijos arba kaip turime skaityti elitinę literaturą. P. 7-30; Petrauskas R. Socialiniai ir istoriografiniai lietuviq kilmés iš roménq teorijos aspektai. P. 270-285; Gudmantas K. Lietuviq kilmés iš roménq teorijos genezé ir ankstyvosios Lietuvos vardo etimologijos // Senoji Lietuvos literatura. 17 knyga. P. 245-269; Id. Vélyvqjq Lietuvos metraščiq erdvé. P. 105-124; Petrauskas R. Lietuvos Didžioji Kunigaikštysté viduramžiq Europoje: kultúrinés refleksijos apraiškos ir istorinés savimonés genezé. P. 487-490.

19 Исследователи восточнославянского языка ВКЛ, существенно отличавшегося от русского языка Московской Руси, не пришли к единому мнению, как его назвать.

20 Подробнее см.: Jurkiewicz J. Od Palemona do Giedymina. S. 27-38.

21 Русина E. На исторических распутьях. С. 226-241.

22 Е. Русина в своей статье (см.: Русина Е. На исторических распутьях. С. 238) цитирует в переводе на русский отрывки из: Michalonis Lituani de moribus Tartarorvm, Litvanorvm et Moschorvm. Frajjmina X. Basileae apud ConradvmWaldkirchium, 1615 (см. издание на русском языке: Михалон Литвин О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994, здесь цит. С. 85-86).

23 Русина Е. На исторических распутьях. С. 238-239.

24 «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли». С. 20-21.

25 Rowell S. С. Amžinos pretenzijos arba kaip turime skaityti elitinę literaturą. P. 26; Petrauskas R. Lietuvos istorija. T. IV. P. 489-490.

26 «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли». С. 18-19.

27 Там же. С. 19.

28 Некоторые интерпретации российских, белорусских и литовских историков (Н.Г.Устрялова, М. К. Любавского, В'.Т. Пашуто, А. К. Кравцевича. Э. Гудавичюса) приведены в: Дубонис А. Две модели литовской экспансии ■ D..r-м /vin _ начало XIV века). Овладение Полоцком и Новогрудком //

29 Подробнее см.: Jurkiewicz J. Od Palemona do Giedymina. С. 127-131, 192-199, 228-237.

30 Там же. С. 228.

31 «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли». С. 21.

32 «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли». С. 38.