Герб князей Острожских

«Русь» после «Руси» в восприятии и представлении разных слоев социума, этносов и государственных структур на ее бывшей макротерритории запечатлелась в первую очередь в представлениях книжников Литовской, Речьпосполитской и Московской Руси XV—XVII вв. Эти представления в основном имеют идеолого-политическую и религиозно-церковную окраску. Именно их тексты являются центральными для историографии, их активно исследуют, на их основе делают кардинальные выводы. Однако для верификации их идей и интерпретаций следует обязательно использовать непрямой материал индивидуального уровня из среды не интеллектуалов-создателей идеологических концепций, а элиты, в силу своего происхождения и деятельности имевшей родовую историческую память о «Руси». К ней в первую очередь относятся те, кто своими родовыми корнями уходит во «времена» Древней Руси.

Задача нашего исследования - проследить взаимозависимость восприятия «Руси» в разных ее ипостасях у двух ярких представителей одного княжеского рода, князей Острожских, создателей знаменитого кружка острожских книжников, чьи тексты давно стали отправной точкой для анализа «руских¹ идей» в постдревнеруском пространстве Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Князья Острожские, вернее их «образы Руси», остаются, как правило, в тени либо рассматриваются в привязке к известным произведениям острожских интеллектуалов. Нас же будет интересовать именно индивидуальный уровень восприятия «руской темы» со стороны князей Острожских.

В случае с двумя Константинами Острожскими мы имеем чуть ли не идеальный для исследования симбиоз родовых и личностных представлений о Руси, проявлявшихся косвенно, в т. ч. в текстах острожского кружка книжников. Эти тексты в известном смысле отражали и позицию самих меценатов. Но во многом она была внушена им их же интеллектуальным окружением.

Свое исследование об образе/образах Руси/руси в деяниях двух представителей дома князей Острожских мы разделим на несколько частей, которые либо предполагают «староруские реминисценции» князей Острожских, либо демонстрируют их отношение к ним.

Генеалогические модели: генетическая и конструируемая

Для князей Острожских «Русь» начиналась с их генеалогии. На генетическом уровне принадлежность к древнеруской княжеской аристократии фиксировалась в XV в. в репрезентации рода через печати-символы и поминальные списки в синодиках. Ко времени Константина Ивановича Острожского (1460-1530) в руском социуме Великого княжества Литовского генеалогического древа как доказательства знатного происхождения не требовалось. Княжеский титул и гербовая печать, а также обширные землевладения говорили сами за себя. Гербовая печать князей Острожских известна по сохранившимся оттискам середины XIV в., т. е. со времен кн. Данила Васильевича: два объединенных столбом полукружия, обращенных книзу, над восьмиконечной звездой². Привязка этого гербового знака к «тризубу» Владимира Великого условна, но почитание Константином Ивановичем культа свв. Бориса и Глеба явно свидетельствует в пользу первоначального представления о происхождении Острожских из рода Рюриковичей. Некоторые исследователи полагают, что уже тогда, в XIV в., Острожские считали себя потомками волынских Мономаховичей и вели род от Романа Даниловича, сына короля Данила Галицкого³.

В сохранившихся оттисках герб Острожских времен Данила, Федора Даниловича вплоть до Константина Ивановича оставался упрощенным, он мало изменился. Это был, как считают геральдисты, приватный родовой герб. Его символы заняли свое место на видоизмененном гербе Василия-Константина Острожского (1526-1608). Упрощенный герб символизировал не род, а его конкретного представителя, его прямую связь с домом Острожских⁴. Даже на печатях Константина Ивановича важна не прямая генеалогия и символ «первопредка», а личность владельца гербовой печати.

Прямую генеалогию следует искать в поминальных записях рода Острожских в синодиках волынского и киевского происхождения. Однако К. И. Острожский создавал их не по генеалогически-родовому принципу. Он вносил в них церковных деятелей и близких ему лиц, а среди них и представителей рода. Идентифицировать популярные на то время имена исключительно с именами конкретных представителей рода не корректно⁵. И только из синодика Киево-Печерского монастыря, который был возобновлен после пожара в 1483 г., притом сохранил предшествующие записи, в т. ч. рода Острожских времен кн. Василия Федоровича (умер между 1446 и 1450 г.), мы почерпнем важную генеалогическую информацию. Василий Федорович сделал в нем родовую поминальную запись, первым поименовав известного князя на Остроге Данила, - от него идет непрерывная цепь наследования «по мечу», т. е. по мужской линии. Азапись в том же синодике, произведенная по приказу самого Константина Ивановича, содержит имена тех, за чье упокоение следовало молиться, включая королеву Елену (дочь Ивана III)⁶. Молитвы задуши не только родственников, но и близких - важный показатель «исторической памяти», генеалогических связей князей Острожских и духовных приоритетов лично князя Константина. Вместе с тем сам Константин Иванович и его дед Василий Федорович, осуществившие записи в Печерском синодике, помнили в качестве основателя рода лишь первого князя на Остроге Данила (впервые упоминается в источниках под 1344 г.). Это имя провоцирует исследователей вести генеалогию Острожских именно с Данила Галицкого. Упоминание князя Данила в одном ряду с галичским боярином Дмитрием Детьком (они вдвоем привели татар на помощь литовскому князю Любартасу-Дмитрию, пожелавшему расширить свои владения за счет Галиции) также косвенно говорит об этом^7 8.

Чтобы понять, как оба Константина Острожских связывали свою генеалогию с Древней Русью (реальная генеалогия Острожских нас здесь не интересует⁶), следует обратить внимание на документы того времени из родовых архивов князей Острожских и родственных им князей Сангушков. Так, в архиве Острожских отложилось соглашение между королем Казимиром III и Любартасом-Дмитрием от 1366 г. о разграничении их владений. Оно заверено пятью печатями. Единственная княжеская среди них - печать Данила Острожского («князь Данилий»). Этот князь происходил из местных правителей княжеской крови - не Гедиминовичей, а Рюриковичей. (По соглашению между королем Казимиром III и Любартасом-Дмитрием, Острог и его волость отходили к Луцкой земле и князь Данило становился вассалом Любартаса⁹.) Недавно установлено, что геральдический символ князя Данила имел сходство с гербом «страны Роксии», описанным в 1350 г. кастильским монахом-францисканцем в его «Книге знаний всех королевств, стран и владений, какие есть в мире, и штандартов и гербов каждого края и владений, также и королей и господ, какие ими владеют»¹⁰.0 праве Данилы на Острог свидетельствовал еще один документ княжеского архива. В привилее короля Владислава-Ягайло и литовского князя Витовта/Витаутаса от 4 ноября 1386 г. на имя сына Данилы Федора говорилось, что Любартас «дарует» Даниле Острог и волости (Корец, Заслав, Хлапотин, Иванин, Крестовичи, Красное и Крупу)¹¹. Оба упомянутых документа, конечно, были известны К. И. Острожскому. Из них он и знал о своем предке - первом князе на Остроге. Традиция требовала в то время полной «родовой генеалогии» владений. Ато, что князья Острожские владели землями на Волыни и носили княжеский титул «издревле», т. е. еще до перехода под власть литовских князей, указывало на их прямую связь с княжеским родом Рюриковичей, со «старой Русью».

Интересно, что в документах кн. Федора Даниловича везде указано его отчество: древнеруская традиция, в отличие от польской и литовской, требовала этого. Это был некий «родовой код» власти, ее происхождения. Привилеи узаконивали владения «первого князя на Остроге» и вместе с тем закрепляли родовую память. Княжеское происхождение К. И. Острожского нашло свое косвенное подтверждение и в предсмертных словах великого гетмана литовского Петра Кишки. Великому литовскому князю Александру он рекомендовал вместо себя князя Константина Острожского, происходившего «из князей руских», не Гедиминовичей, но Рюриковичей старой Руси¹².

Отношение рода Острожских к «генеалогии крови» изменилось при Василии-Константине после подписания Люблинской унии 1569 г. и включения Киевского, Волынского и Подольского воеводств в состав Польского королевства. Руские элиты этих воеводств, в т. ч. кн. Василий-Константин Острожский, вынуждены были «подстраиваться» под польские генеалогические стандарты. С этого времени начинается создание генеалогии рода Острожских «от корня», соответственно, начинается поиск этого «корня». Новые генеалогии, ориентированные на западные образцы и коронную шляхту, составляли специализирующиеся на них интеллектуалы - носители западной традиции. Это способствовало «разгерметизации» непубличной до тех пор руской традиции. При этом новые руские генеалогии под пером поляков-генеалогов неминуемо модернизировались¹³.

Такие новые генеалогические поиски были сложными и длительными. Первые их «следы» можно обнаружить в болонском издании «Польши» (1574) Яна Красинского. О князе В.-К. Острожском здесь сказано, что он «выводит свой блестящий род от старых киевских княжат, которые когда-то господствовали на Руси»¹⁴. Думаем, идея «старых киевских княжат» не принадлежит самому Красинскому. Это отправная точка поиска истоков генеалогии, которую предложили сам князь Острожский и его окружение. И вот уже в специальном издании Бартоша Папроцкого о шляхетских гербах в 1578 г. говорится, что Острожские происходят от потомков Рюрика, в частности владимиро-волынского князя Давида Игоревича, лишенного княжества, зато взамен получившего Острог и другие города, как о том говорится в «Повести временных лет»¹⁵. Исследователи считают, что Папроцкий сам работал с источниками, создавая генеалогические древа нобилитета¹⁶. Однако, полагаем, какой-то материал ему все же предоставляли представители знатных родов. В частности, портреты Василия-Константина и всех его сыновей (включая малолетнего Александра), племянницы Гальшки и старшего брата Ильи (сына Константина Ивановича от первого брака, отца Гальшки), которые Папроцкий поместил в своей книге, косвенно свидетельствуют об этом.

В следующей своей книге в 1584 г. Папроцкий предложил более подробную генеалогию Острожских: Давид Игоревич -> Данило Романович -> Роман Данилович -»Василько Романович «князь острожский» Данило Васильевич. Именно от Данилы Васильевича начинали ранее свою генеалогию князья Острожские, в т. ч. Константин Иванович¹⁷. Так, поиски «корня рода» Острожских привели к галицко-волынским Рюриковичам. Именно этот вариант родового древа сохранялся в архиве князей Острожских и был скопирован одним из исследователей в XIX в.¹⁸ Его повторил в своей «Хронике» и Алессандро Гваньини¹⁹.

Поиски рускими княжескими родами Речи Посполитой «альтернативной генеалогии» отразил в своих текстах Мацей Стрыйковский. Примечательно, что Острожские, Василий-Константин и его старший сын Януш, были его меценатами. Об этом свидетельствуют посвящения обоим князьям соответствующих разделов хроники. В первой рукописной поэме-хронике, созданной при дворе князя Юрия Слуцкого (родственника В.-К. Острожского по материнской линии), хронист выводил Острожских и Заславских от последнего киевского князя Дмитрия, бежавшего от монголов в Друцк и основавшего там династию князей Друцких, от которой и «пошли» Острожские²⁰. В своей «Хронике польской, литовской, жмудской и всей Руси» (1582) Стрыйковский приводит несколько вариантов генеалогии Острожских. В первой книге он заявляет, что Острожские произошли от галицко-волынских Мономаховичей - от Давида Игоревича (на самом деле не Мономаховича), первого владельца Острога, при этом предком Острожских называет Василька Рости-славича. Во второй книге «Хроники» первопредком Острожских назван «монарх и царь всея Руси» Данило Романович, а в качестве его преемников - вновь князья Друцкие²¹. Подобные противоречия связаны с тем, что Стрыйковский использовал разные источники, информацию из которых не сверял, а воспроизводил.

Версия о происхождении Острожских от Данила Романовича более всего отвечала поставленной задаче - увязать начало рода с самым известным из правителей земель, находившихся на тот момент во владениях Острожских. К тому же как забыть, что сам понтифик вручил Даниле Романовичу королевскую корону, - это прибавляло княжескому дому Острожских политического веса, особенно в периоды бескоролевья. «Хроника» Стрыйковского нашла распространение в среде польской элиты, которая знала о Даниле Романовиче и его государстве, а также его связях со Священной Римской империей, папской курией и Польским королевством. Подобная «вестернизация» родовой легенды помогала Острожским интегрироваться в новую для них среду польской католической элиты²².

Эти генеалогические опыты 1570-х - 1580-х гг. подтверждают, что Острожские находились тогда в поиске своих генеалогических корней. Это связано еще и с тем, что после 1569 г. князь Василий-Константин Острожский стал одним из наиболее видных и влиятельных сенаторов от Руси в Польском королевстве, а с 1574 г. превратился в богатейшего землевладельца государства. Все это требовало адекватных внешних символов власти: новой генеалогии и нового герба. Именно тогда окончательно оформился большой герб В.-К. Острожского, растиражированный впоследствии острожскими книжниками: символ Рюриковичей (св. Георгий) - родоначальников по линии отца, символ Гедиминовичей (наездник с мечом в правой руке) - по линии матери, дополненные древними гербами предков по обеим линиям в нижнем поле²³.

К 1590 г. генеалогическая легенда В.-К. Острожского сложилась. Об этом свидетельствует официальная отсылка к ней на судебном процессе вокруг богатой Степанской волости, на которую претендовали Заславские, Радзивиллы, Гольшанские, Чарторыйские. Чтобы распутать клубок родства, Константин Острожский представил на заседание Люблинского трибунала свою генеалогию «по полску писану»²⁴. «Генеалогия крови» связала род Острожских с древними Рюриковичами, а через них - со старой Русью. Эта «генетическая память» во многом обусловила будущие действия, заявления и даже оговорки обоих Константинов Острожских. Для них старая Русь - это их предки. Они сами - их продолжение в новых условиях существования Руси.

Иной была «генетическая память» острожских интеллектуалов. Ориентированные на православное руское население Речи Посполитой и всех православных, владеющих кириллицей, они апеллировали к старой Руси и ее историческим образам. Но старой Русью их связывала не «генеалогия крови», а «генеалогия деяний». Они поверяли дела «нынешние» свершениями выдающихся правителей старой Руси. Православные авторы опирались на историческую летописную традицию с ее героями-символами - крестителем Руси св. князем Владимиром Святославичем, книголюбом и просветителем Ярославом Владимировичем (Мудрым), а также Владимиром Мономахом, выдающимся полководцем, связавшем Русь кровными узами с Византийской империей. И лишь после них острожские книжники славили Романа и Данила Галицких. Именно эта «генеалогия деяний» задавала острожским интеллектуалам масштабы их прославления князей Острожских. Мы можем убедиться в этом из стихотворного предисловия Герасима Смотрицкого к «Острожской Библии» (1581), сравнившего Константина Острожского, издателя Библии, с императором Константином Великим. При этом Смотрицкий обратил внимание читателей на один из гербовых символов князя - крест под крышей (перечеркнутая стрела - так стилизовали старый упрощенный гербовый символ Острожских). А вот сравнение Константина Острожского с древнерускими князьями имело для Смотрицкого исключительно духовную коннотацию:

Владимир бо свой народ крещением просветил,
Константин же благоразумия Писанием осветил, 
Тогда многобожие упразднися идольския лести, 
Ныне же славится божество единоя власти. 
Ерослав зиданием церковным Киев и Чернигов украси, 
Константин же едину сборную церковь Писанием взвыси²⁵.

Но кн. Владимир и кн. Ярослав не предки Василия-Константина Острожского²⁶. Между ними и Острожским не кровное, а духовное родство, наследственность благих деяний. Да и предисловие к Библии не место для экскурса в «генеалогию крови» Острожских. «Пригербовый текст» подчеркивал христианскую, даже христологическую символику их герба. Острожский приравнен здесь к князьям Владимиру и Ярославу в том смысле, что изданный им на руском языке полный текст Библии подобен новому крещению Руси и одновременно ее просвещению.

Дамиан Наливайко, автор предисловия и послесловия к дерманскому изданию 1605 г. послания Александрийского патриарха Ме-летия Пигаса к Ипатию Потию, в стихах на герб Острожских также отталкивался от условного «креста» на гербе князя как символа его твердости в вере. К нему «привязывает» Наливайко и герб св. кн. Владимира:

То греб продков его стародавних
Владимира и потомков славных.

Св. Георгия (символ Рюриковичей) на гербе князя Наливайко также интерпретирует во славу Острожских - радетелей за православие - и, как и Смотрицкий, акцентирует религиозно-духовный подвиг В. К. Острожского²⁷.

Острожские книжники поддерживали «Владимирову» линию генеалогии Острожских и в отношении детей киевского воеводы. В частности, Герасим Смотрицкий в своем «Ключе Царства Небесного» (Острог, 1587), посвященном младшему сыну Василия-Константина Александру (оставшемуся в православной вере), напоминал ему, что тот происходит от крестителя Руси св. кн. Владимира, благим деяниям которого, как и всех своих православных предков, должен подражать²⁸. «Генеалогия крови» и «генеалогия деяний» налагают двойную ответственность.

Эту линию православных панегиристов из кружка острожских интеллектуалов поддержали и их идейные противники - униаты. В частности, униатский митрополит Ипатий Потий в публичном послании к князю от 3 июня 1598 г. (тогда он уже был во враждебных отношениях с Василием-Константином Острожским) писал, что Острожский - «леторосль благочестивая великого Владымера, крестившого Рускую землю»²⁹. А Захария Копыстенский в «Палинодии» связывал Острожского (уже после его смерти) кровными узами с Владимиром Святославичем и Данилом Галицким: «Подобен в благочестии монарсе Роскому Василью-Володимеру: той народ Росский крестил, а той благочестия и веры под час апостасии оборонил. Подобен и Василю Македонианину, цару греческому... подобен и оному благочестивому цару Андронику, который... веру туюж укрепил, а апостатов и папежников з Греции выгнал»³⁰. Здесь мы вновь наблюдаем привычную для православного русина систему приоритетов, в которой крестителю Руси отведено главное место. Но кроме общего «дела» во славу веры этих князей объединяет еще тезоименитство (Острожский по крестильному имени тоже Василий). С этим, по-видимому, связано и упоминание здесь Василия Македонянина. Ссылка же на Андроника имеет явную идеологическую и полемическую окраску - тот изгнал «апостатов и папежников» [чем в свое время (после Брестской церковной унии) прославился и В.-К. Острожский].

Интеллектуалы «острожского круга» и их последователи не имели своей целью представить православному социуму «реальную» генеалогию Острожских. В ней не было необходимости - Острожские традиционно считались древнейшим и славнейшим православным княжеским родом. В сознании православных русинов больший отклик находило сравнение князя с тезоименитым обоим Константинам Острожским императором Константином Великим. Этот образ использовал в послании к Василию-Константину Александрийский патриарх Мелетий Пигас в 1597 г., обращаясь к князю как к «новому Великому Константину», равному святому равноапостольному императору «и по имени, и по силе, и по ревности» к Православной церкви³¹.

Между «кровной» и «деятельной» легитимацией древности и славы рода Острожских особняком стоит прославление князя польским интеллектуалом на его службе, выпускником Краковской Академии Шимоном Пекалидом, автором поэмы «Об Острожской войне под Пяткой с казаками» (1593, издана в 1600 г.)³². Пекалид посвятил свое сочинение краковскому каштеляну Янушу Острожскому (старшему сыну Василия-Константина, на то время уже перешедшему в католицизм). В нем подробно представлена не только «кровная», но и условная генеалогия дома Острожских. Этот латинский текст был рассчитан на польскую шляхту и интеллектуалов, посему создавался по иному шаблону. Уже в первой книге поэмы (всего их четыре) представлена подробная, чуть не 700-летняя история рода Острожских от легендарного Руса; за ним выстроен ряд из 19 князей, среди которых в т. ч. Кий, Рюрик, Аскольд и Дир; венчают его киевские и галицко-волынские князья. Особый акцент Пекалид сделал на галицко-волынских князьях Романе, Даниле и Льве. Такое удревление рода вкупе с «короной Данила Галицкого» как бы уравнивали Острожских с наследниками Леха, польскими королями. И если преемственность династии последних нарушилась, то Острожские сохранили ее «со времен Руса»³³. Пекалид не мог не имплементировать в свои генеалогические построения и концепцию православных острожских книжников, утверждавших богоизбранность, благочестие и христианность князей Острожских. «Местные тексты», использованные Пекалидом, подчеркивали, что самб существование княжеского дома Острожских гарантирует преемственность «народа руского», он - «неотъемлемый элемент Руси», символ наследования ей. Благодаря Острожским идейно оформилась «руская идентичность» - «старожитный народ руский» со своей территорией и славным прошлым, не уступающая своими историческими корнями польской. Ее «отцом» был Рус, а его прямыми потомками - князья Острожские³⁴.

Русь/русь в деятельности двух Константинов Острожских

Чтобы понять, как ментально влияли образ/образы Руси на деятельность отца и сына Острожских, обратимся к «единоверию» Острожских с московитами. Изучение военной истории ВКЛ показывает, что в действиях Константина Ивановича как военачальника нет места оппозиции «единоверной Руси» и «мусульманского Востока». Великий гетман литовский сражался на все стороны. Скорее его действия определяла иная дихотомия: «свой - чужой». «Своими» для него были подданные ВКЛ, а «чужими» - все те, кто нападал на ВКЛ. Единство в вере в данном случае отступало на второй план.

Негативное отношение К. И. Острожского к Московской Руси стало неотвратимым в результате более чем 6-летнего московского плена после битвы над р. Ведрошью (возле с. Лопасной) 14 июля 1500 г. 18 октября 1506 г., не видя иного выхода, князь Острожский дал «заручную запись» на верность великому князю московскому (правда, не пленившему его Ивану III, а его сыну - Василию III). Московская сторона неизменно делала акцент на этой присяге, скрепленной высокими церковными иерархами (митрополитом Симоном, епископом Сарским Трифоном, спасским архимандритом Афанасием, чудовским архимандритом Феогностом, симоновским архимандритом Варлаамом, спасо-андрониковским архимандритом Митрофаном, богоявленским игуменом Нилом). В основе этой присяги лежал ориентированный на древнерускую традицию обряд крестоцелования. Московская сторона считала единоверие главным в подобных отношениях, лишь затем оговаривались и закреплялись присягой обязательства подданного. В литовской модели того времени важны были исключительно личные обязательства. Для Острожского и то, и другое не имело столь большого значения, поскольку государственная традиция ВКЛ предполагала иные стандарты. Притом заприсяжную запись заверил и запечатал митрополит Симон, но не сам кн. Острожский, о его подписи и личной печати речь не шла³⁵. Для московских властей сама святость храма, где князь присягнул, и целование им креста в присутствии высшего духовенства служили своеобразной гарантией нерушимости его слова. Для Острожского Божья помощь также имела определяющее значение, но он ждал ее не со стороны Москвы. Томясь в заключении, он взял обет (обетная молитва в традициях домонгольской Руси) в случае избавления передать свое единственное литовское владение, имение Здитель, Киевской митрополии, в частности виленскому Пречистенскому собору. Об этом по смерти отца сообщил (31 сентября 1531 г.) его старший сын Илья: «Будучи в везеньи неприятеля нашого московского, обецал дати на митрополию Киевскую ку церкви святое Пречистое у Вильни имение свое отчизное Здетель, яко ж был и дал»³⁶. По возвращении он исполнил обет.

После возвращения в ВКЛ в конце сентября 1507 г.³⁷ К. И. Острожский одержал «неисчислимые победы над Москвой, татарами и другими неприятелями»³⁸. Красноречива формула королевского привилея от 27 ноября 1507 г. на превращение Чуднова в город с замком и ярмаркой: «Иж вбачившы глубокост веры и непорухомую сталость и мужства терпливость и нелютованье горла напротивку неприятелей наших светлороженого князя Костентина Ивановича Острозского... и хотячи ему з ласки нашое панское некоторую потеху для таковых его высоких послуг вчинити и тым его накладом некоторую заплату вделати»³⁹. С 1507 г. и до конца жизни военная деятельность К. И. Острожского была направлена в равной мере против татар и московитов «ку обороне отчизных панств нашых»⁴⁰. В многочисленных привилеях Острожскому король Жигимонт I указывал, что князь в верности своей власти великих литовских князей и польских королей «з своих молодых лет аж до тых часов николи не перестаючы», и «тепер его милость без престани чынит и напротивку каждого неприятеля нашого ся застовливает горла и розлитя крови и статков своих не литуючы для нас, господара и паньств наших»⁴¹. Как видно, в борьбе Острожского с Московским государством единоверие и общность исторической памяти «не работали».

Сын К. И. Острожского Василий-Константин не был, подобно отцу, деятелем общегосударственного уровня, но наладил «прямую связь» с главным центром древней Руси Киевом - в 1559 г. стал киевским воеводой и оставался им вплоть до самой своей смерти (1608). Это позволяло ему эксплуатировать образ старой Руси и историческую память о ней для прославления своего княжеского дома. Но он не стал развивать идею о происхождении Острожских от древних киевских князей или Олельковичей (по матери Александре Олелькович-Слуцкой), как и пестовать исключительно киевские староруские традиции. В 1579 г. над могилой своего отца в Успенском соборе Печерского монастыря он поставил памятник в ренессансном стиле, внеся в древнюю обитель элемент «западной культуры».

Киев стал владением ВКЛ, королевским городом, а Острожский был лишь представителем власти короля. И Жигимонт II Август постоянно напоминал воеводе об угрозе со стороны Московского царства «нашему» Киеву и требовал от князя «тот замок киевский, яко клейнот преднейший Украины нашое оборонити»⁴². Острожский, как и его православные современники, разделял убеждение Себастиана Кпеновича из «Роксолании» в том, «что Киев у нас на Руси значит столько, как древний Рим для старых христиан». Согласен с ними был и иезуит Антонио Поссевино, напоминавший, что в Киеве «в старину Руские митрополиты имели свою резиденцию, и московиты также поныне почитают его»⁴³. Сам Острожский нигде (насколько об этом можно судить по сохранившимся документам) не выказывал публично своего отношения к киевским древностям, если не иметь в виду дела православные. А вот на что он постоянно обращал внимание короля, испрашивая средств для укрепления киевского замка, так это на то, что Киев - как столицу древней Руси - намеревается присоединить к своим владениям православный московский царь Иван Г розный⁴⁴. Острожский явно игнорировал и происхождение Грозного из рода Рюриковичей, и его претензии. Вместе с тем Острожский не заявлял и о правах Гедиминовичей (последним из которых был именно Жигимонт II Август) на Киев, лишь констатировал его принадлежность ВКЛ и необходимость оборонять город как от московских, так и от татарских войск. С начала 1560-х гг. Острожский не часто бывал в Киеве, оставив его под управлением своего наместника/подвоеводы.

Антимосковские настроения Острожского слабели в периоды опустошительных татарских набегов на его владения и подконтрольные ему территории. Так, 25 мая 1579 г. князь писал Кшиштофу Радзивиллу «Перуну»: татары убили и вывели в плен несметное количество людей, «но теперь вместо борьбы с этим самым главным врагом идем на христианина», имея в виду Московию (шла Ливонская война)⁴⁵. Тем не менее в 1579 г., следуя королевскому приказу, Острожский принял участие в военных акциях против московитов. В частности, в августе 1579 г. князь совершил рейд на Северщину, имея целью захват Чернигова, но ограничился лишь сожжением посада⁴⁶. Затем с мечом прошел по землям Чернигово-Северщины до Стародуба, Радогоща и Почепа⁴⁷. В письме к Радзивиллу он хвалился, что послал сына Януша и Василия Загоровского «на разорение земли неприятельской... Они по милости Божией здоровые счастливо вернулись, земли неприятельской более чем на 40 миль на Северщине опустошили, людей в неволю несколько тысяч и добычу немалую взяли и, насколько имею известия, сел несколько сот сожгли, начиная от Чернигова под Радогощу даже за Почеп изничтожили»⁴⁸. Столь непримиримое отношение к «врагу» явно вступает в противоречие с его внутренним протестом идти в «поход против христианина». Однако в сознании Острожского нивелируется понятие «врага». У него нет врагов по религиозному или какому-либо иному признаку, есть «враг государства», кем бы он ни был и откуда бы ни пришел. Но угроза владениям Острожского со стороны татар, несомненно, была наиболее серьезной - ежегодно десятки раз они совершали свои набеги. Также, но еще более резко, воспринимал врага и Константин Иванович Острожский, главный военачальник ВКЛ.

Если территории Московской Руси и были для Острожского напоминанием о древнеруском государстве князя Владимира и объектом приграничных военных акций, то его «Русь» - как древняя, так и новая - находилась в его волынских владениях. В своих письмах Василий-Константин довольно часто употребляет выражение «моя отчизна Русь», особенно когда «оплакивает» ее после татарских походов на Волынь. Дороги были ему «единоверцы», но в границах государства. Как и его отец, он оставался лоялен ВКЛ и Речи Посполитой, никакие иные соображения не препятствовали ему принимать участие в военных походах против того же Московского царства⁴⁹. Общность вероисповедной и обрядовой системы - «голоса молитвы» - «срабатывала» лишь в периоды затишья на границах с ним.

Да и в том, что касалось его собственных владений, «голос молитвы» отступал на второй план. Как показывают судебные материалы, больше всего конфликтов Острожский имел именно с рускими магнатами и шляхтой Волыни и Подолии, соседями. Они возникали преимущественно из-за новых земель и спорных владений. И тогда единство в вере и общность прошлого, даже кровное родство были второстепенны, что показали, в частности, долголетние судебные и физические «войны» Острожских с Заславскими, в конце концов, «отпочкование» Острожских. Главной ценностью для них оставались их земли - основа богатства, славы и могущества любого магнатского рода.

Почти всю свою долгую жизнь Василий-Константин Острожский провел в своих имениях на Волыни, с которыми был накрепко связан. Современные археологические исследования показали, что замок Острожских в Староконстантинове был поставлен в 1560-е -1580-е гг. на старинном, еще домонгольских времен, городище (его связывают с летописным городом Кобудь). Это строительство на старом детинце, вероятно, было осуществлено сознательно: городище упомянуто в земельных документах на покупку села Колищин-цев (древнее поселение). Может, князь хотел таким образом утвердить наследственную древность своего рода?⁵⁰

В большой политике Острожский, как и вся шляхта, выступал защитником «тела государства»: рожденный русином, он был «политическим литвином» в ВКЛ и «политическим поляком» в Речи Посполитой. Понятие же «отечества» по мере его удаления от активных общегосударственных дел все более обретало у него региональную (рускую) окраску. «Милая отчизна Русь», - так именовал он «малое отечество» в письме к зятю Кшиштофу Радзивиллу от 25 мая 1579 г.⁵¹, тяготясь пребыванием в королевской столице.

Показательны действия Острожского во время Люблинского сейма 1569 г. Князь дистанцировался не только от поляков, но и от литвинов. Его главной заботой было отстаивание древних привилегий руского нобилитета, древних титулов и прав руских князей, а также православия⁵². Он разделял позицию кн. Константина Вишневецкого, заявившего на сейме перед королем: «Мы есть народом таким уважаемым, что ни одному народу мира в этом не уступаем, и убеждены. что каждому народу равны по достоинству». В своей речи на сейме Острожский напомнил о знатности и древности своего рода, заслугах предков и собственных заслугах перед государством⁵³. Примечательно, что при подготовке присоединения Киевского воеводства к Польской короне «всплыл» термин «княжество Киевское». Как и в случае с привилегиями Волынскому и Подольскому воеводствам, Киевское получило гарантии всех своих древних прав. Эти гарантии содержали в себе элементы «руского автономизма»⁵⁴. [Подпись Острожского на акте Люблинской унии (1 июля 1569 г.) открывала список знати бывшего ВКЛ.] С того времени Острожский, будучи сенатором Речи Посполитой, уже никогда не склонялся восстановить ВКЛ в его прежних границах, включая руские земли. А на сейме 1574 г. К. Острожский осудил сепаратизм литовцев и их требование вернуть в состав ВКЛ три руских воеводства.

В то же время Острожский был недоволен использованием латыни в документах, направляемых в руские воеводства. Так, в 1579 г. он писал Кшиштофу Радзивиллу, что канцлер Ян Замойский даже воинам на пограничье шлет распоряжения на латыни; по его мнению, следовало бы писать «по-старосветски, руським языком и письмом, а не по-новосветски»⁵⁵. Эта антиномия «старосветский - новосветский» выводит нас на новый уровень идентификации «старой Руси» в сознании Острожского - языковой. «Руська мова» всегда оставалась для князя основным признаком самоидентификации Руси из старины. Князь, любивший книжность, с интересом читал древнеруские тексты и был особенно рад получить из Московии рукопись Библии «времен самого кн. Владимира». Текст ее убеждал князя в том, что язык соединяет рускую древность и современность. Но и латынь он, будучи сенатором Речи Посполитой, не мог игнорировать, хотя в его понимании латынь была явлением «новожитним» для Руси.

Еще одним важным посылом для Острожского при обращении к старой Руси и ее традициям были ее древние права и привилегии. В частности, «старина» дала Острожскому повод воспротивиться распоряжениям самого короля и публично заявить о королевском своеволии «над право», когда в 1562 г. между первым (Григорием Ходкевичем) и вторым (Константином Острожским) опекунами из завещания кн. Януша Заславского возник спор об опеке над его детьми. Король Жигимонт II Август приказал до завершения суда передать все имения и детей Заславского под начало своих комиссаров. Но Острожский ослушался приказа, руководствуясь древним правом, устанавливавшим порядок опеки над детьми упокоившихся ближайших кровных родственников (Заславские и Острожские происходили из одного «корня» и рода). Князь заявил, что он слуга короля и послушен ему, но не нарушит старинное право и будет отстаивать его. На возражение комиссаров, дескать распоряжения короля не могут быть «над право», Острожский заявил: «сила листов с подписанем руки Его Королевской Милости ест и выданы бывают», но это не обеспечивает их главенства над традиционным правом, а потому он сам отправится к королю для разъяснений, с его ли ведома и позволения такой противоправный приказ издан⁵⁶. «Право прирожоное», «звычай стародавний» Острожский ставил выше распоряжений любой избираемой и законной власти⁵⁷.

И все же, наверное, правильно отмечать некий «модернизационный» вектор устроения Руси/руси в деятельности Острожского уже в речьпосполитское время. Лишь в кардинальных вопросах права и религии предков он постоянно оглядывался в прошлое, в актуальной же политике жил настоящим в общем пространстве литовской и польской элит, «впуская» в личную жизнь (напр., через предметы быта) и жизнь своих подданных как западное, так и восточное влияние.

Созданная им в Остроге школа была ориентирована в том, что касалось ее организации, подбора учебных предметов и преподавателей, в т. ч. на западные образцы - протестантские и католические. Это свидетельствует о новом этапе культурного синтеза во владениях Острожских - осознанном стремлении соединить славяногреческое наследие с достижениями «латинскими». Так двуязычная украинская культура стала триязычной. Притом язык здесь следует понимать как культурный код, систему ценностей и символов, присущую каждой из трех культурных традиций⁵⁸. Проект Острожского - это «настоящая революция в образовательной православной традиции, впервые объединившая на порубежье греко-славянского культурного ареала и католической Европы византийский “Восток” с латинским “Западом”»⁵⁹. Острожская школа преследовала в значительной степени прикладные задачи, в частности подготовку слуг-шляхтичей для двора князя на основе образовательных и административных образцов Речи Посполитой. Здесь изучали латынь и польский, азы античной философии и литературы. Это было нужно для продвижения по карьерной лестнице и участия в политической жизни Речи Посполитой⁶⁰. Как известно, концепция славяно-греколатинской школы резко расходилась с идеями яркого православного полемиста того времени афонита Ивана Вышенского, требовавшего отказаться от западных «хитрости и художества», «латинских измышлений» и изучать лишь грамматику, Часослов, Псалтырь и Октоих. Но Острожский не поддержал Вышенского. Нельзя, однако, умолчать, что латынью занимались в Остроге на элементарном уровне - лишь для общего понимания юридических текстов, кодексов, королевских привилеев и пр. На латыни в Остроге не преподавали (в отличие от европейских школ и университетов)⁶¹. Да и уровень владения греческим здесь также оставался невысоким⁶², пусть Захария Копыстенский в своей «Палинодии» и убеждает нас в обратном: «Найдовалися надворе его и мовцы ономуДемосфенесови ровный и Сафанове и иные различный любомудрцы. Найдовалися и докторове славный в греческом, славенском и латинском языках выцвечоныи. Найдовалися и математикове и астрологове превы-борныи... Церкви и двор того княжати полный православных учителей евангельских и апостолских, полный и богословов истинных... знаючих богословию и веру правую»⁶³.

Острожский понимал, что его окружение должно соответствовать образцам магнатских дворов Речи Посполитой. В прагматическом плане важны были не «старина руская» и не практика времен Литовской Руси, тем более чужой Московской, а имплементация западноевропейских культурных стандартов в их польской версии через их непосредственных носителей. С другой стороны, деятельность интеллектуалов Острожского кружка была направлена на утверждение основ православного вероучения и служила ответом на вызовы западной теологии и церковной полемики. В предисловии к острожскому «Букварю» 1578 г. говорится, что князь «избравши мужей в божественном писании искусных, в греческом языце и в латыньском, паче же и в руском». Его целью было «насеять» в Руси адаптированные книжные знания Запада и помочь молодому поколению, будущему Руси, освоить их⁶⁴. Автор полемического труда «Пересторога» констатировал в отношении острожской учености: «Зачим православие наше почало было росиявати яко солнце; люди учоные почали были в церкви Божией оказоватися, учители и строители церкви Божией и книги друкованые почали множитися»⁶⁵. Острожская школа встраивала Русь в речьпосполитское образовательное и интеллектуальное пространство.

Как видим, оба Константина Острожских имели как точки соприкосновения, так и расхождения в восприятии прошлого, настоящего и будущего Руси/руси, что проявлялось на государственном, региональном, поместном (в своих владениях) и индивидуальном уровнях. «Охранительная» функция закрепляла их кровное родство с Рюриковичами, древность их прав и привилегий, наследование землями. «Литовская Русь/русь» для обоих Константинов была современностью, в которой прижилась «древняя Русь». Для Василия-Константина такой современностью стала и «речьпосполитская Русь/русь», в которой сохранять исконно руское становилось все сложнее. Ему пришлось отвечать на вызовы модернизированной государственно-административной и правовой системы, нового интеллектуального поля. В этом смысле Василий-Константин пытался «подтянуть» Русь/русь к западным образцам. В этом - в образовании, науке, быту, культурном обмене - Василий-Константин Острожский способствовал модернизации Руси/руси, что отразилось на нем самом, его дворе и подданных, его городах. Но подавляющее большинство руского населения «империи» Острожских жило старыми традициями, постепенно приноравливаясь к новым.

Константины Острожские и православие

Самым стабильным элементом старой Руси в сознании «безмолвного большинства» социума «литовской» и «речьпосполитской» Руси/руси оставались православие и Православная Церковь.

Овеществленный родовой символ веры Острожских - храм, где покоились основатели их дома. Искусствоведы подчеркивают традиционность выстроенного К. И. Острожским четырехстолпного, трехапсидного, пятикупольного Богоявленского собора в Острожском замке. Его архитектуру сравнивают с черниговской и волынской архитектурой периода домонгольской Руси (особенно с черниговской XI—XIII вв.). По мнению исследователей, древнеруская идея была реализована здесь через непрерывность ее церковной формы⁶⁶. По старой традиции уже во времена Константина Ивановича (в 1521 г.) церковь была обновлена и расписана внутри фресками, а также, возможно, украшена мозаикой по примеру древнеруских храмов⁶⁷. Для собора князь заказал копию «арабской» иконы Богородицы (по мнению И. Новицкого, оригинал был коптского письма), считавшейся древней христианской святыней⁶⁸. Сын гетмана Илья в своем завещании от 1539 г. приказал использовать для ее украшения (оклада) драгоценный металл и камни своего парадного вооружения (уникальный случай особого почитания, свидетельствующий о глубокой религиозности князя)⁶⁹.

Важнейшим доказательством особого почитания древнеруских сакральных памятников является сохранение при К. И. Острожком, знаменитого Туровского Евангелия XI в. На чистых полях книги были вписаны дарственные Острожского и его семьи туровской церкви Преображения Господнего⁷⁰. Мы знаем, что записи в Священном Писании Церковь не разрешала, но эта традиция имела глубокие древнеруские корни. Такие пожертвования скреплялись «священной силой» Писания, что обещало дарителям постоянную молитву за них перед Престолом Господним. В записях Острожского в Туровском Евангелии есть и прямая отсылка к Древней Руси: «Мы тым же обычаем фундушов давных князя Ярослава Володимировича и инших князей руских», а также литовского князя Витовта «и иных князей давных» и королей Казимира и Александра. Очень важно выделение среди Рюриковичей именно Ярослава Владимировича, а среди Гедиминовичей - Витаутаса. С ними был связан кровными узами род Острожских: по мужской линии - с Ярославом, по женской - с Витаутасом. На их авторитет («наследуючи оных») Острожский ссылался, объясняя свою запись на страницах Евангелия: «к утвержению и непорушению на часы вечные»⁷¹. Это соединение князей-родоначальников Древней и Литовской Руси показательно. Сохранение в дарственной Острожского памяти по себе - пример почитания им старой традиции как в староруском, так и в старолитовском ее вариантах (Витаутасу приписывали знаменитую сентенцию в отношении Руси: «Старины не рушим, новин не вводим»).

Не менее интересен факт заказа К. И. Острожским ряда икон Богородицы - Межирецкой (она стала чудотворной и родовой для князей Острожских) для Свято-Троицкого Межирецкого монастыря, Доросинской Страстной Богородицы - для церкви св. Луки в Доросине, наместных образов Спаса и Богородицы - для Камень-Каширского храма Рождества Богородицы, Дубенской Богородицы - для дубенского Крестовоздвиженского монастыря и др.⁷² Почитание образов Богоматери также коренится в древнеруской традиции. О ее поддержании со стороны К. И. Острожского говорит и византийский стиль иконографии этих образов (особенно Межирецкой Богоматери).

Все это примеры «овеществленной веры» на индивидуальном уровне, включая круг семьи и приближенных. В плане же влияния на руский социум показательна (в т. ч. для демонстрации «древнерусских ориентиров» самого Константина Ивановича) история его патроната над Свято-Николаевским Жидичинским монастырем под Луцком. В 1507 и 1511 гг. гетман выхлопотал у короля Жигимонта I два привилея на монастырь с передачей обители в свое пожизненное распоряжение. (Следует указать, что тексты привилеев чуть не дословно повторяли просьбы получателей.) В соответствии с ними он устанавливал киновитный (общежительный) устав жизни монастыря в противовес распространенной тогда идиоритмии (отдельножительству) и, что важнее всего, коллективные выборы игумена (а не назначение патроном, что было правилом в ВКЛ и Польском королевстве). Назвать игумена должны были православная волынская шляхта, паны, земяне и жидичинские монахи. Тем самым Острожский хотел превратить Жидичинский монастырь в неформальный духовный центр Волыни. Это было возможно лишь в том случае, если вся волынская православная шляхта заедино выберет своим духовным отцом уважаемого всеми настоятеля. Но почему именно Жидичинский монастырь? Он находился на государственной земле, не был родовым. Зато пользовался славой древней обители, а ее чудотворному образу св. Николая Мирликийского в свое время приезжал поклониться Данило Галицкий⁷³. В этом, на наш взгляд, косвенно прослеживается тенденция поддержания древнеруской духовной традиции как нормативной для региона.

В 1522 г. К. И. Острожский выхлопотал подобный привилей и для Киево-Печерского монастыря. Согласно ему, архимандрит монастыря также должен был быть избран всей шляхтой Киевской земли и насельниками обители. При этом оговаривалось, что король обязан утвердить избранного архимандрита, даже если другой кандидат предложит большую плату за «надание»⁷⁴. В 1525 г. Острожский поддержал перед королем просьбу печерских монахов о замене недостойного архимандрита Антония, к тому же назначенного без выборов, предыдущим настоятелем Игнатием. Антоний, как свидетельствовали монахи и Острожский, искоренил древнее общежитие монашеское, а Игнатий, наоборот, «общину в нем держал»⁷⁵.

Не менее значимой была и поддержка К. И. Острожским культа свв. Бориса и Глеба — в 1517⁷⁶ и 1519 г.⁷⁷ он передал земли в дар новогрудскому Борисоглебскому храму. Это был кафедральный храм, поэтому акцент нужно делать на кафедре. Однако наличие в самом Остроге храма, посвященного свв. Борису и Глебу, несомненно, говорит о многом. Такое «двойное» (Вильно, Острог) утверждение борисоглебского культа, по мнению И. 3. Мыцька, указывает не только на почитание Острожским первых руских святых князей, но и на подчеркивание их кровной связи с Острожскими: в память об одном из патронов первопредка Острожских - сына Данила Галицкого Мстислава-Глеба⁷⁸.

Напомним и о «священном обетовании» К. И. Острожского. В частности, в 1514 г. после победной битвы с московитами под Оршей гетман выделил средства на строительство церквей св. Троицы и св. Николая в Вильно⁷⁹, а в 1518 г. - на возведение Николаевского монастыря на месте битвы с московитами на р. Кропивне⁸⁰. Для этого он добился королевских привилеев, фактически нарушив запрет на строительство и возобновление каменных православных храмов (распоряжение Казимира IV от 1481 г. и Городельский привилей от 1413 г.) в Литве, да еще в столице ВКЛ⁸¹.

Храмы, строительство которых поддержал К. И. Острожский, чаще всего были посвящены св. Троице. Напомним в первую очередь о Троицкой церкви в Остроге и Троицком соборе в Вильно в свете утверждения основного догмата христианства (перед лицом распространения антитринитаризма), а также усиления позиций православия в ВКЛ (через столичный храм). После Троицких по размерам внесенной Острожскими в их строительство лепты выделяются храмы Пречистенские и Успенские. Среди них особое место занимает Успенский Киево-Печерский монастырь, где принял постриг прадед гетмана Федор/Феодосий, похоронен его брат Михаил с женой и куда гетман перенес останки деда Василия Красного. В 1516 г. вместе с женой Татьяной-Анной из Гольшанских гетман Острожский передал монастырю местечко Городок с селами на Волыни, а также земли Гольшанских в Глуской волости⁸². И себя тоже гетман завещал похоронить в Успенской обители, а не в родовой усыпальнице - острожской Богоявленской церкви. Во всех этих случаях, как нам представляется, проявилась древняя традиция, зафиксированная в Киево-Печерском патерике, согласно которой погребенные в святой земле обители (а тем более в сакральном пространстве Успенского собора) будут спасены и попадут в рай, а грехи им будут отпущены.

Гетман хлопотал перед королем о подтверждении прав на владения и дальнейшее функционирование других древнеруских святынь в Киеве - св. Николаевского, Михайловского Златоверхого и Межи-горского Спасского с церковью Николая монастырей⁸³. Почитание культа св. Николая Мирликийского, храм которого также был возведен в Остроге, также можно отнести к старой традиции.

К. И. Острожский, повторим, завещал похоронить себя в Успенском соборе Киево-Печерского монастыря, где уже были погребены его брат Михаил с женой, а также дед Василий Красный. Факт погребения в монастыре, его главном соборе, Н. Н. Яковенко интерпретирует как указание на принадлежность к традиции «старой киевской династии» и власти над подчиненной ей когда-то территорией⁸⁴. Однако «старая княжеская династия» считала главными сакральными символами Десятинную церковь и Софийский собор, где и были погребены воспетые в летописях княжны и князья, начиная с Ольги и Владимира; а гробница Ярослава и во времена Константина Ивановича продолжала «хранить» идею древнего сакрума «всея Руси» в Софии Киевской. Именно священное пространство этих двух храмов могло символизировать «единение» со старой княжеской династией и быть символическим центром ее владетельной территории. Загородный Печерский монастырь не был княжеским, он не являлся усыпальницей династии и исполнял совсем иные функции, «заложенные» его свв. основателями Антонием и Феодосием. Но «отсылка» К. И. Острожского, как и других князей и именитых людей того времени, включая Гольшанских и Олельковичей, представлявших род Гедиминовичей, к древности все же имела место. Она та же, что и для погребенных в Успенском соборе Острожских. Согласно «Киево-Печерскому патерику», Господь «обещал» основателю обители Антонию, что его молитвами все погребенные в монастыре грешники обретут прощение и увидят Царствие Небесное. А князья обладали привилегией вдвойне: они могли быть погребены в самом сердце обители - в Успенском соборе, который, согласно «Патерику», был выстроен на указанном самой Богородицей месте и посвящен Ее Успению, т. е. собор дважды благословенен. Избрание кн. К. И. Острожским места погребения ориентировано на духовную систему ценностей (а не наследование «пространства власти» старой киевской династии), декларируемую монастырем и тесно связанную с древнеруской традицией, зафиксированной в «Патерике».

Церковные проекты Василия-Константина Острожского (а о них сохранилось несравнимо больше документов) свидетельствуют о многовекторности его поведенческих и ментальных установок в отношении религии и Церкви. Вызовы его времени были иными, нежели во времена его отца, да и взгляды Острожского эволюционировали, они были неоднозначны и многоуровневы. Исследователи же, в большинстве своем, имеют дело лишь с их «верхним», проявленным, уровнем, а потому упрощают историческую ситуацию и собственные возможности реконструкции прошлого.

Прежде чем мы обратимся к «осознанному периоду жизни» В.-К. Острожского, зрелого мужа и государственного человека, подчеркнем, что еще с детства, проведенного с матерью в Турове, его окружала древнеруская традиция: старинный кафедральный собор, Борисо-Глебский монастырь времен Ярослава Мудрого, а также обитель св. Николая. Княжеская семья не могла не знать сочинений Кирилла Туровского, погребенного в кафедральном храме. Конечно, четырехлетнего Василия мать брала с собой и на погребение отца в Киев, в Печерский монастырь. Все это создавало своеобразный «код религиозности» в сознании мальчика. В дальнейшем Василий-Константин следовал примеру отца и родовой традиции в том, что касалось веры предков и Православной Церкви. Во главе православной Руси он встал в 1580-е гг., уже в 50-летнем возрасте. Именно тогда - не в последнюю очередь благодаря острожскому кружку интеллектуалов - формируется его образ «ревнителя православия». За православием стояли поколения его предков. Упадок или нарушение традиции могли в принципе разрушить мир и устои княжеского дома.

Выборочно остановимся на актах на церковные владения, ранее специально исследовавшихся нами в хронологической и региональной перспективе⁸⁵. Сосредоточимся лишь на тех, где звучит обращение к прошлому Руси/руси. Начнем с важной констатации: в одном из даров Дубенскому Крестовоздвиженскому монастырю от 15 июля 1599 г. князь подчеркивал свою мистическую связь с предками через Церковь: «Мы хотячи мети предков наших Богу умиленное изволение ни в чем не порушенное»⁸⁶. Эта мысль глубинного ментального уровня «диктует» ему придерживаться «праотеческой» веры, в первую очередь в молитве. Поддержание Церкви жизненно важно для ее непрерывности и мистического единства покойных и здравствующих представителей дома Острожских.

В других случаях киевский воевода поддерживал «стародавний обычай», утверждая владения церковных структур на государственных землях. Например, в 1560 г. он подтвердил «ведле стародавнего обычаю» владения киевского Михайловского Златоверхого монастыря⁸⁷, а в 1578 г. - право монастыря на Лыбедьский грунт (дарованное еще княгиней Ириной) и Борщовское селение (дарованное вел. кн. Михаилом-Святополком). Об основателях монастыря и его первых дарителях говорилось именно в акте Острожского⁸⁸. Конечно, всю эту информацию он получил от самих насельников монастыря, но ее официальное подтверждение со стороны Острожского, несомненно, свидетельствовало о его «древнеруских» приоритетах. О том же говорит и возрожденный им Успенский собор в Переяславе, построенный еще Владимиром Мономахом⁸⁹.

На этом фоне не может не вызвать удивления, что Острожский даже не поднимал вопроса о возобновлении службы в главном сакральном центре древнего Киева - Софийском соборе, стоявшем тогда в запустении (с одним действовавшим приделом). Князь не оставил и своего молитвенного граффити на святых стенах собора, как было принято. Это сделали Анна Кишка (жена Виленского воеводы Кшиштофа Радзивилла) в 1599 г., кн. Федор Ружинский, братья Окольские и др. В алтаре храма в 1590 г. нацарапал молитву даже протестант Мартин Броневский из Острожского кружка книжников (вероятно, он прибыл в Киев в свите киевского воеводы, своего патрона)⁹⁰. Полагаем, именно из-за этих польско- и латиноязычных граффити, оставленных в главном алтаре и даже над самим Синтроном, где незримо восседал Христос, произошла десакрализция святыни. Допускаем, это и стало причиной, по которой Острожский не обращал на Софию особого внимания, не стал меценатом ее возрождения. Да и возрождать кафедральный собор призваны были сами митрополиты, а они к этому не стремились.

Интерес для нас представляет вопрос о храмовых посвящениях, важнейших для княжеского дома патрональных острожских церквей (особенно в сравнении с временами Константина Ивановича). Они утверждали главные культы (Успение, Троица, Воскресение, Преображение), культы особо почитаемых святых (св. Николая, архангела Михаила, св. Василия, св. Иоанна Богослова) и специальные культы (св. Онуфрия, св. Параскевы, свв. Бориса и Глеба)⁹¹. Все они отражали общую систему распространенных в руских землях, в частности Волыни, культов. Можно особо отметить почитание Острожским культа архангела Михаила, в этом он поддержал отцовскую традицию (вспомним родовые иконы архангела Михаила для Богоявленской Острожской замковой церкви и Троицкой в Межирицком монастыре). Василий-Константин посвятил архистратигу Михаилу церковь в нововозведенном Степанском монастыре. [Любопытно, что именно в этот монастырь Острожский назначил игуменами греческих и балканских иерархов, в частности белградского митрополита Луку Сербина Албанчика (с 1599 г.), пелагонского митрополита Иеремию (с 1603 г.), могачевского митрополита Сергия Тисмянско-го⁹². Не менее любопытно, что в описании ценных икон иконостаса храма указано наличие занавесей, которыми прикрывали намест-ные иконы после окончания литургий, - это старая византийская традиция, давно не действовавшая на Руси⁹³.] Храм имел отдельный придел св. Георгия Победоносца, которого особо почитали Рюриковичи, а Василий-Константин поместил его изображение в свой расширенный герб. В 1604 г. в Любартове князь основал Георгиевский монастырь⁹⁴. Эти два воинских культа (Михаила и Георгия) были весьма популярны в княжеской среде домонгольского времени.

В княжеском медном складне-триптихе главное место занимал Ченстоховский образ Богоматери, приписываемый традицией апостолу Луке⁹⁵. Межирицкая и Дерманская родовые чудотворные иконы Богородицы ориентированы на афонскую иконографическую традицию. К ним примыкают и другие почитаемые иконы из владений Острожских, известные во времена Василия-Константина, -св. Николая Мирликийского из Николаевской церкви в с. Кунин, Богородицы Елеусы из церкви апостола Луки в Доросине, Богородицы Одигитрии из Стадников, Георгия Победоносца из Точевыков и несколько Дубенских икон⁹⁶.

С 1580-х гг. Василий-Константин стал (по примеру отца) более настойчиво выступать в защиту Православной Церкви - добиваться у королей специальных привилеев. Так, в 1589 г. он исхлопотал у Сигизмунда III подтверждение привилеев 1523 и 1572 гг. об уравнении в правах православных и католиков⁹⁷, а в 1592 г. получил от него же привилей, по которому официально признавался покровителем православного населения с правом рекомендации лиц на высшие духовные должности в Церкви для дальнейшего их утверждения королем⁹⁸. За полгода до смерти (в 1607 г.) Острожский смог получить подтверждение Сигизмундом III добытого еще Константином Ивановичем привилея от 1511 г. на охранение прав и древних установлений Православной Церкви и людей «греческой веры», в т. ч. о запрете переводить в унию православные храмы и монастыри и о неподчинении православного духовенства униатским епископам⁹⁹. Острожский констатировал, что в вопросе защиты веры речь идет «о древних княжеских домах почти всего Великого княжества Литовского, а также о простолюдинах, верных греческой вере»; и если религиозные свободы не будут соблюдены, то король лишит себя «руской части» своего титула (послание к Кшиштофу Радзивиллу от 31 января 1598 г.)¹⁰⁰. На сейме 1607 г. благодаря усилиям Острожских и их союзников-протестантов был принят статут «О религии греческой», который признавал правовой статус Православной Церкви¹⁰¹. Василий-Константин поддержал и охранявшийся отцом обычай избрания игумена самой монашеской общиной. В частности, 8 августа 1572 г. он предоставил такое право Дубенскому Спасскому монастырю¹⁰².

Как и отец, он записывал свои дарственные на рукописях священных текстов. Например, 27 декабря 1582 г. дарственную догоробужскому Успенскому (Пречистенскому) монастырю в старинном Дорогобужском Евангелии: от «благоверного и христолюбивого князя Василия Костянтиновича княжати Острозского старосты владимирского». Там же он зафиксировал свое пожелание монахам жить по Уставу Василия Великого и постоянно молиться: «Хочем также и тое мети, абы в том монастыри чернцов дванадцеть оуставы светого Великого Василиа при архимандрите подлуг греческого набожен-ства мешкали для отправованя хвалы Божое и для богомольства за нас, предки наши и потомство наше вечне и неодменне»¹⁰³. Не преминем подчеркнуть, что возвращение дорогобужских монахов к древнему Уставу и символике (12 монахов + игумен) возрождало не только древнерускую, но и раннехристианскую традицию (как ее понимал князь). Кроме того, во времена В.-К. Острожского (1577-1582) дорогобужский Успенский храм был перестроен с использованием плинфы и с сохранением древних голосников в стенах и подкупольном пространстве¹⁰⁴. А в 1586 г. он приказал все привилегии на землю Крестовоздвиженской церкви в Петровцах на Киевщине, записанные в напрестольном Евангелии, переписать в подтвердительный документ, который сам и заверил с припиской, что «трудно есть ему (священнику. - В. У.) з Евангелиею до врядов ходити»¹⁰⁵.

В 1592 г. Острожский озаботился упорядочением монашеской жизни любимого им дубенского Спасского монастыря. Он утвердил устройство обители по Уставу Василия Великого, т. е. кино-вию при полной общей собственности. В княжеском документе подробно были расписаны повседневная жизнь монахов и избрание ими игумена. Острожский собственноручно приписал клятву для всех светских и духовных лиц, строго запрещавшую именем Святых Богоносных Отцов нарушать монастырский устав¹⁰⁶. В 1598 г. князь приказал своим урядникам ежегодно давать на Спасский и Крестовоздвиженский дубенские монастыри мед и воск, а также утвердил право обителей сытить на церковные праздники свой мед¹⁰⁷. В подтвердительном акте от 6 июля 1600 г., где речь о Крестовоздвиженском монастыре, Острожский подчеркивает свой «добрый помысел с старане маючи о порядку а добром шафунку церквей Божиих, нами и продками нашими фундованых» в стремлении вернуть монастыри к древнеруской традиции¹⁰⁸.

Подобную же практику киевский воевода проводил, хотя и не так настойчиво, в отношении важнейших духовных центров Киевской митрополии. Стоит вспомнить историю его борьбы за печерскую архимандрию в 1574-1575 гг., когда Острожский поддержал Сильвестра Ерусалимца - монаха с высокой духовной репутацией, совершившего паломничество в Святую Землю, против Мелетия Хребтовича-Богуринского, «святокрадца манастыря Печерского, который перво сего скарбу церковного немало покрал» (характеристика из письма Василия Острожского к виленскому воеводе и маршалку Яну Ходкевичу от 14 марта 1575 г.)¹⁰⁹. Василий-Константин продолжил дело отца и в отношении Жидичинского Николаевского монастыря. Почти десять лет им, а точнее его имениями, руководил Владимиро-Берестейский епископ Иона Борзобогатый-Красенский, полностью разоривший обитель. Но в 1580 г. Острожский добился королевского привилея о передаче обители под управление меглинского епископа Феофана Г река, известного духовного деятеля, с помощью которого князь надеялся возродить былую славу монастыря¹¹⁰.

И все же в дискурсе длительной перспективы особое значение имеют просветительно-образовательные и книгоиздательские проекты Острожского. Самым значимым из них была публикация полного славянского перевода Библии. В предисловии к ней говорится о широком поиске древних текстов в «римския пределы», «кандийския островы», «паче же много монастырей грецких, сербьских и болгарских», «даже и до самого апостолов наместника и всея церкве Восточныя строению чиноначалника пречестного Иеремия архиепископа Константина-града, нового Рима вселенныа патрыарха высокопрестолныя». Острожский умалчивал о собственных разысканиях священных текстов в «первом Риме», о переписке с понтификом и Др. Однако князь не забыл подчеркнуть поддержку «благочестивого и в православии изрядно сиательного» московского царя Ивана Васильевича через «богоизбранного мужа» писаря ВКЛ Михаила Гарабурду. Именно из Московии, по словам предисловия Острожского, он получил уникальную рукопись времен самого крестителя Руси кн. Владимира: «Сподобихомся приятии съверъшенную Библию з греческа языка седмьдесят и двемя преведеную еще за великого Владимира, крестившаго землю Рускую». Это был т. н. Геннадиев-ский кодекс конца XV в., признанный переводом Септуагинты времен кн. Владимира¹¹¹. Этот якобы освященный самим Владимиром текст был представлен как основа для перевода и исправления многочисленных ошибок в разных рукописях, где «обретеся много различно, не токмо разньствия, но и развращения, чего ради велие смущение прияхом». Так креститель Руси и главный ее авторитет актуализировался здесь в контексте кириллической письменной культуры. На ее носителей и рассчитана Библия, как указывает в предисловии сам князь: «вам же о Христе избранным прежде век... в народе руском сыном церкве восточныя», добавляя к этому и «всех съгласующихся языку словенскому и съединяющимся тояжде церкве православию всяческого чина христоименитым людям». Князя волновала необходимость религиозного просвещения руских, «новой христианизации» Руси/руси через унифицированный текст Библии. Форма воплощения этой идеи была модерной (книгопечатание), но в основе ее лежала Владимирова древнеруская традиция, верифицированная греческими и другими старинными кодексами.

В 1594-1595 гг. из острожской типографии вышли важные для нормирования христианского образа жизни сочинения Василия Великого («Книга о постничестве», 1594) и Иоанна Златоуста («Маргарит», 1595). Активно была задействована типография и в полемике с униатами и католиками, к которой Острожский привлекал даже протестантских интеллектуалов. В частности, «брат чешский» Мартин Броневский под псевдонимом Христофор Филалет (Крестоносец Правдолюб) создал знаменитый «Апокризис» (в 1597 г. вышел на польском языке в Кракове, в 1598/1599 гг. по-руски в Остроге), где излагались события православного Брестского собора 1596 г. В конце своей жизни Острожский вновь обратился к воспитанию религиозных чувств и поведения православных Руси. В 1606 г. в Остроге были напечатаны «Молитвенник» и «Требник», в 1607 г. «Лекарство на оспалый умисл человечий». Они настраивали верующих и священство «на одну линию» ежедневных духовно-сакральных практик и молитв. «Лекарство», основанное на текстах Иоанна Златоуста и завете императора Псевдо-Василия I сыну Льву Философу, предлагало даже конкретные рецепты христианской морали в повседневной жизни. Острожские книжники ориентировали своих читателей на раннехристианский и афонский аскетизм, постулировали необходимость развивать заложенные Богом способности и тем быть полезными в земной жизни. Так князь имел возможность влиять на своих подданных. В целом эти тексты должны были способствовать сохранению и развитию духовного и интеллектуального руского мира Речи Посполитой, его православной самоидентификации в условиях активного наступления «западного мира» с его ценностями.

Конечно, духовные и интеллектуальные приоритеты князя менялись: от интеллектуальных проектов до духовных - от Острожской школы и ее ученого кружка 1570-1590 гг. до духовного «оазиса» Дерманского монастыря начала 1600-х гг. Именно в Дерманском монастыре Острожский основал в 1602 г. новую школу, типографию и интеллектуальный кружок. Князь хотел видеть здесь идеальное монашеское сообщество киновитного образца по Уставу Василия Великого, высоко моральное и интеллектуальное. И здесь игумен избирался самой братией из числа достойных. Община имела полную автономию, в т. ч. собственный суд над нарушителями Устава. В монастырь запрещено было принимать монахов-беглецов, а также неграмотных и неблагочестивых¹¹². Фактически речь шла о возрождении quasi киево-руской обители, в которую стекались бы духовно устремленные и соответствующие монашескому чину лица, которые занимались бы книжностью, создавали полемические трактаты, переводили важнейшие вероучительные и святоотеческие тексты. Такой духовный центр должен был стать «фиалом» знаний и «островом» благочестия, свет которого проникал бы в окружающий мир и освещал в первую очередь руских подданных князя Острожского. Об этом в предисловии к дерманскому изданию Октоиха 1604 г. образно писал пресвитер Дамиан: «Монастырь свой, глаголемый Дермань с всеми доволствы отлучив, киновию той утроив, иноком предает на свокупление в нем богобоязненых мужей и иноков искусных в житии и разуме имже и типарное се дело присовокупив, яко да трегубо и сугубо пользующее церковное благочестие будет»¹¹³. Исследователи считают, что «дерманский проект» Острожского возник под влиянием двух Александрийских патриархов - Мелетия Пигаса и Кирилла Лукариса, которые просили открыть в Дермани школу для подготовки священнослужителей и полемистов¹¹⁴. Дермань должна была благодаря подбору насельников стать идеальным духовно-интеллектуальным образцом для всей православной Руси/руси, притом образцом действенной инициативы, предлагающим и живой пример православной духовности в каждом ее насельнике, и воплощение этой духовности в текстах и книгах. Если изначально Острожским двигал интеллект, стремление к новым знаниям и их передаче максимальному числу православных русинов, то в последние годы жизни - вера в воплощение высоких духовно-моральных принципов в обыденной жизни.

Особо следует подчеркнуть веротерпимость Острожского. В его владениях, в частности в самом Остроге, бесконфликтно сосуществовали православные храмы, католический костел, протестантские соборы (кальвинисты и антитринитарии), татарская мечеть с медресе, синагога с эшибойшколой (комментаторов Талмуда). При дворе князя одновременно служили православные, кальвинисты, антитринитарии, католики, иудеи, армяне-григориане, мусульмане¹¹⁵. Никого князь не пытался склонить в православие, не вмешивался в религиозную жизнь своих клиентов, слуг и подданных. Более того, во исполнение своей обязанности патрона удовлетворять религиозные потребности слуг он выделил средства на восстановительные работы в Острожском костеле. Еще один пример: не восприняв реформы календаря в церковной жизни, Острожский пользовался в своей переписке одновременно двумя календарными системами (в зависимости от адресата).

Однако в выходивших из его типографии книгах критиковали и протестантов, и католиков; а Герасим Смотрицкий в «Ключе Царства Небесного» (1587) именовал папу римского «антихристом». Князь, поначалу склонявшийся к принятию календарной реформы, под влиянием патриарха Константинопольского Иеремии резко отказался поддержать ее и занял традиционно-консервативную позицию. В связи с этим нунций Болоньетти в июле 1583 г. писал в Рим, что Острожский «всегда имеет принцип избегать нововведений как в делах политики, так и Церкви»¹¹⁶. Эта охранительная позиция князя была подкреплена острожским изданием трактата «Календарь римский новый» (1587) Герасима Смотрицкого с критикой реформы. Острожский принял к своему двору противника реформы, уволенного из Краковского университета профессора Яна Лятоса, и профинансировал в 1602 г. издание в Вильне его сочинения против реформы.

В школьном деле, просвещении духовных лиц, проповедничестве и религиозной полемике Острожский считал поучительным для Православной Церкви пример ариан.

А протестантов в лице клана Радзивилов Острожский привлекал в качестве союзников для отстаивания религиозных свобод на государственном уровне - в сеймах и перед королем. При этом князь апеллировал к общему «Христову делу»: «Немного нас таких, которые с радостью хотели бы видеть добро и спокойствие в милой отчизне, но ничего - ведь и Господь Христос немногих имел при себе, но всегда был верен своему делу, на то была Его воля святая»¹¹⁷.

Подчеркнем, все образовательные, просветительские и духовно-развивающие проекты Василий-Константин Острожский осуществлял исключительно в собственных владениях. Он не стал меценатом возрождения интеллектуально-духовного центра в Софии Киевской или Печерском монастыре, не поддержал материально инициативу духовных властей по созданию церковных школ, лишь скромно помог Львовскому и Виленскому православным братствам. Свои поиски интеллектуалов в Кракове, Вильно, Константинополе, Риме, Александрии и на Балканах князь осуществлял для пополнения и развития своего Острожского интеллектуального центра, активнее всего в период подготовки к изданию Острожской Библии. Для Острожского замка этого периода был характерен симбиоз староруской и западной архитектуры: благодаря итальянскому архитектору Пьетро Сперендио с 1570-х гг. «руские одежды» замка украсили яркие западные формы, в частности знаменитая зубчатая корона башен.

В целом для «возрождения» Православной Церкви Острожский стремился использовать все самое ценное и значимое, что было выработано в т. ч. католиками и протестантами. Незадолго до смерти, 4 августа 1606 г., в письме к Исайе Балабану князь констатировал, что «большую часть своей жизни посвятил Церкви»¹¹⁸, а раньше, в своем послании от 25 июля 1595 г. ко всей православной Руси, писал, что православная Русь/русь «мене некако в здешнем краю за начальника в православии бытии ценят», объясняя это тем, что «чрез весь час живота моего» трудился на благо православия, «розмноженью святых писаний и книг, так и в прочих благочестивых вещах... трудом и накладом своим служил»¹¹⁹. Это подтверждал и перешедший в унию бывший ставленник князя Ипатий Потий в послании от 1598 г.: «Вся немал Русь наша на тебе огледаютсе»¹²⁰. В 1599 г. Александрийский патриарх Мелетий Пигас в послании к князю задавался риторическим вопросом, что было бы, если бы Острожский не защищал православия на Руси¹²¹. Даже король Сигизмунд III именовал Острожского «опекуном и охранителем Церкви Восточной», а патриарх Константинопольский Иеремия величал его «стражем Святой Церкви». Да и его сподвижники, православные книжники, наградили его титулом «атланта православия»¹²². Он единственный из светских православных деятелей получил от Константинопольского патриарха официальный титул экзарха.

* * *

Подведем краткий итог. Старая Русь для обоих Константинов Острожских начиналась и была актуальна с генеалогического уровня - оттуда происходили их предки, следовательно, и они сами. Преемственность Старой Руси распространялась для них и на древность их правящего дома, и на княжеский титул от Рюриковичей, и на древние привилегии, и на родной язык и, главное, на само православие. Все это охранялось обоими Константинами бескомпромиссно, активно, постоянно. Литовская Русь/русь была для обоих современностью. Притом литовские Гедиминовичи, в частности Витаутас, закрепили статус их княжеского дома. Оба князя осознавали себя составной частью ВКЛ и защищали его государственную целостность. Даже православное Великое княжество/царство Московское в периоды военного противостояния они воспринимали в контексте дихотомии «свой - чужой».

Василий-Константин поместил в расширенный вариант своего герба также символ Гедиминовичей, связав две древние правящие династии старой и новой Руси. Второму Константину (Василию) Острожскому пришлось отстаивать «древнеруское» уже в Речи Посполитой на путях модернизации Руси/руси. Он пытался «вмонтировать» Русь/русь в речьпосполитскую систему политических и культурных координат, инициировав новые просветительские проекты и содействуя ее церковно-религиозному возрождению. В контексте общешляхетского политического патриотизма он, как и его отец, мыслил оппозицией «свой - чужой», где главным «своим» считал государство, в котором жил. А православный вектор его деятельности был направлен в первую очередь «на восток» - он часто прибегал к авторитету Константинопольского и Антиохийского патриархатов.

В отношении Московии оба князя занимали оборонительную позицию. Их связи с Московией имели ситуативный характер с акцентом на единоверие, которое все же не являлось в этих отношениях определяющим фактором, в т. ч., вероятно, и потому, что московские церковные структуры при жизни обоих Константинов не имели прямых иерархических связей с Киевской митрополией.

Ульяновский Василий Иринархович,
доктор исторических наук, профессор Киевского национального университета имени Шевченко.
Сборник Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства.
Cост. А. В. Доронин. Mocква 2017, pp. 133-169

 

-----------------

¹Здесь и далее везде употребляем этническое определение «руский» в той форме, которая существовала во времена обоих Острожских, дабы избежать двузначности восприятия и понимания этнической составной термина; в документах того времени чаще употреблялась форма «руський».

²Однороженко О. Князівська геральдика Волйні середини XIV—XVIII ст Харків, 2008. С. 10-12, 16-17.

³Войтович Л. Князі Острозькі: спроба в)дтворення генеалогіі дйнастіі'Л Наукові записки Національного універсйтету «Острозька академія». Історйчні науки. Острог, 2008. Вип. 13. С. 45-46.

⁴Лукомский В. К. Медаль з гербом князя Костянтина Костянтиновича Острозького Ц Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (далее - ИР НБУВ). Ф. X. Д. 14964. Л. 14.

⁵См. обзор поминаний в синодиках Острожских: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький: історйчнйй портрет у галереі' предків та нащадюв. К., 2012. С. 108-110.

⁶Голубев С. Т. Древний помянник Киево-Печерской лавры (конца XV и начала XVI ст.) // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. К., 1892. Кн.б.С. 10-11,79; Де-Витте £ И. Комментарии к древнейшим помянникам Киево-Печерской лавры и Киево-Златоверхо-Михайловского монастыря // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. К., 1912. Кн. 23. Вып. 1. С. 49-58 (оригинал древнего Печерского синодика хранится в Отделе рукописей и редких книг Национальной исторической библиотеки Украины в Киеве).

⁷Kronika Jana z Czarnkowa. Kraków, 2001. S. 14-15.

⁸Обзор мнений по этому поводу см.: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 103-108.

⁹Archiwum książąt Lubartowiczów-Sanguszków w Slawucie. T. 1. Lwów,S. 1.                                             ,

¹⁰Однороженко O. Князівська геральдика Волйні. С. 12-13.

¹¹Archiwum książąt Lubartowiczów-Sanguszków w Slawucie. T. 1. S. 2-5.

¹²Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, żmódzka i wszystkiej Rusi. T. II. S.305; NiesieckiK. Herbarz Polski. Lipsk, 1841. T. VII. S. 179-180.

¹³Яковенко H. M. Паралельнйй світ. Дослідження з історі'і уявлень та ідей в Украіні XVI-XVII ст. К., 2002. С. 244-245.

¹⁴Krasiński J. Polska czyli opisanie topograficzno-polityczne w wieku XVI. Warszawa, 1852. S. 112; Наливайко Д. Очима Заходу: рецепція Украі'нй в Західній европі XI-XVIII ст. К., 1998. С. 134-136.

¹⁵Paprocki В. Gniazdo Cnoty zkąd herby rycersrwa sławnego Królestwa Polskiego, Wielkiego księstwa Litewskiego, Ruskiego у inszych państw początek swój maią. Kraków, 1578.

¹⁶Соболев Л. В. Генеалогическая легенда рода князей Острожских // Славяноведение. 2001. № 2. С. 33.

¹⁷Paprocki В. Herby rycerstwa polskiego na pięcioro ksiąg rozdzielone Kraków, 1858. S. 448.

¹⁸Львовская национальная библиотека им. В. Стефаника. Отдел рукописей (далее - ЛНБ ОР). Ф. 91 (Радзиминские). Д. 181/VI-4. Ч. 1-16. Л. 36-39.

¹⁹Гваньі'ніО. Хроніка европейськоі’Сарматіі’. К., 2007. С. 404-405.

²⁰Stryjkowski М. О początkach, wywodach, dzielnościach, sprawach rycerskich i domowych sławnego narodu litewskiego, żemojdzkiego i ruskiego Warszawa, 1978. S. 167-168.

²¹Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, żmódzka i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846. T. 1. S. 177, 179, 228, 249, 286, 291,303.

²²Соболев Л. В. Генеалогическая легенда. С. 35-37.

²³Однороженко О. Герб князів Острозьких // Наукові записки Національного універсйтету «Острозька академія». Історйчні науки. Острог, 2008. Вип. 13. С. 65-71.

²⁴Опись архива князей Острожских 1627 г. подтверждает наличие таковых материалов в специальном седьмом фасцикуле, где собраны «генеалогии все», см.: ЛНБ ОР. Ф. 5 (Оссолинские). Оп. 1. Д. II. 1802. Л. 4,42.

²⁵Вирши на герб князя К. К. Острожского Герасима Даниловича Смотрицкого в Острожской Библии. 1580 г. Публ. В. Н. Перетца // Известия Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. 1899. Кн. 3.С. 871-873; Бйбліа сиреч книгы Ветхаго и Новаго Завета по языку словен-ску.М.;Л., 1988. Л. 7 об.

²⁶Соболев Л. В. Генеалогическая легенда. С. 37.

²⁷Украі'нська поезія. КінецьХУІ - початок XVII ст. К., 1978. С. 156.

²⁸Смотрицький Герасим. Ключ Царства Небесного. Житомир, 2005. С. 5-9.

²⁹РИБ. Т. XIX. СПб., 1903. Стб. 994, 1000.

³⁰Украінська література XVII ст. К., 1987. С. 102; РИБ. СПб., 1878. Т. 4. Стб. 1135-1139.

³¹Малышевский И. И. Александрийский ПаУриарх Мелетий Пигас и его участие в делах Русской Церкви. К., 1872. Т. 2. С. 73, 94.

³²Украінська поезія XVI століття. К., 1984. С. 196-243; Украінські гуманістй епохи Відродження. Ч. 2. К., 1995. С. 40-77.

³³Подробный анализ поэмы см.: Яковенко Н. М. Паралельний світ. С. 157-188.

³⁴Тамже. С. 245-251,254.

³⁵Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся ^ß Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Т. 1. № 146. С. 403 Т. 5. № 51. С. 34-35; Духовные и договорные грамоты князей XIV-XVI вв. М Л., 1950. С. 471.

³⁶ЛНБ ОР. Ф. 91 (Радзиминские). Д. 181/VI-4. Ч. 5. Л. 34.

³⁷ПСРЛ.Т. 17. С. 185,289,344.

³⁸Biblioteka Ordynacyi Krasińskich. Muzeum Konstantego Świdzińskiego. Warszawa, 1915. T. ХХІІІ-ХХІХ. № 243. S. 355 (оригинал на польском языке).

³⁹Литовская Метрика (1499-1514). Книга записей 8. № 285. С. 238; Акты, относящиеся к истории Западной Руси, собранные и изданные Археографическою комиссиею (АЗР). Т. 2. № 29. С. 30-31.

⁴⁰Литовская метрика. Книга записей 8. Ns 409. С. 308-309; Книга записей 12. С. 539-540; Archiwum książąt Lubartowiczów-Sanguszków w Slawucie. T. 3. Lwów, 1887. S. 341-342.

⁴¹Литовская Метрика. Книга записей 12. С. 192-193; АЗР. Т. 2. № 118. С.146-147.

⁴²Archiwum książąt Lubartowiczów-Sanguszków w Slawucie. T. 7. Lwów. 1897. S. 10-12.

⁴³Monumenta Ucrainae Historica. Romae, 1971. Vol. I. P. 5-6; Vol. IX—X P. 141.

⁴⁴Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 417-420.

⁴⁵Kempa Т. Konstanty Wasyl Ostrogski (ok. 1524/1525-1608), wojewoda kijowski i marszałek ziemi wołyńskiej. Toruń, 1997. S. 45; Hodana T. Między królem a carem. Moskwa w oczach prawosławnych Rusinów - obywateli Rzeczypospolitej (na podstawie piśmiennictwa końca XVI - połowy XVII stulecia) Kraków, 2008. S. 32.

⁴⁶Бевзо О. А. Львівськйй літопйс i Острозький літопйсець. К., 1970. С. 129; Софонович Ф. Хроніка з літопйсців стародавніх. К., 1992. С. 221,248.

⁴⁷Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, żmódzka i wszystkiej Rusi. T. II. S. 431; Albertrandi, biskup Zenopolitański. Panowanie Henryka Walezyusza i Stefana Batorego królów Polskich. Warszawa, 1823. T. 1. S. 227; Гваньіні O. Хроніка европейськоі Сарматіі. С. 237.

⁴⁸Цит. по: Яковенко Н. М. Паралельний світ. С. 195.

⁴⁹Kempa Т. Dzieje rodu Ostrogskich. Toruń, 2003. S. 85-86.

⁵⁰Виногродська Л. Історйко-археологічні дослідження у м. Старокос-тянтйнові Хмельнйцькоі області в 2002-2005 рр. // Кобудь. Костянтйнів Старокостянтйнів. Історія, археологія, культура, архітектура. Велика Волинь Старокостянтйнів, 2006. Т. 34. С. 11-19; ii ж. Археологічні дослідження у м Старокостянтйнові в 2006 р. //Археологічні відкрйття в Украіні. 2006-2007 К., 2007. Вип. 9. С. 114-118; ü ж. Археологічні дослідження у літопйсномУ Кобуді I/ Болохівідйна: осягнення історіі’. Старокостянтйнів, 2009. Кн. 1 С. 10-11.

⁵¹Kempa Т. Konstanty Wasyl Ostrogski. S. 44'

⁵²Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 507-520.

⁵³Дневник Люблинского сейма 1569 года. Соединение Великого княжества Литовского с королевством Польским. СПб., 1869. С. 381-382, 384-385.

⁵⁴Litwin Н. Kijowszczyzna, Wołyń i Bracławszczyzna w 1569 roku. Między unią a inkorporacją // Праблемы інтэграцыі у развіцці Цэнтральнай і Усходняй Еуропы у перыяд ранняга Новага часу. Мінск, 2010. С. 203.

⁵⁵Mazur К. W stronę integracji z Koroną. Sejmiki Wołynia i Ukrainy w latach 1569-1648. Warszawa, 2006. S. 380.

⁵⁶Archiwum książąt Lubartowiczów-Sanguszków w Slawucie. T. 7. Lwów 1897. S. 55-58.

⁵⁷Ibid. S. 60-63.

⁵⁸Ісаевйч Я. “Lycaeum trilingue”: концепція'трймовноі' школи у бвропі в XVI ст. // Острозька давнина. Дослідження і матеріалй. Львів, 1995. Т. 1

⁵⁹Яковенко Н. М. Нарис середньовічноі' та ранньомодерноі' історіі' Украінй. К., 2008. С. 212.

⁶⁰Перечень шляхетских и мещанских семей Острога, которые могли обучаться в острожской школе во времена В.-К. Острожского см.: Тесленко I. Міцанські і шляхетські роди в Острозі часів Академіі' (спроба реконструкціТ персонального каталогу студентів) // Острозька Академія XVI—XVII ст.: Енцйклопедія. Острог, 2010. С. 233-239.

⁶¹См.: Яковенко Н. М. Латйнське шкільнйцтво і «шкільнйй гумнізм» в Украіні кінця XVI - середини XVII ст. // Кйівська старовйна. 1997. № 1-2.

⁶²В греческих текстах Острожской Библии Б. Л. Фонкич обнаружил большое количество ошибок, см.: Фонкич Б. Л. Греческие тексты Острожской Библии//Федоровские чтения 1981 г. М., 1985. С. 110-116.

⁶³РИБ. Т. 4. Стб. 1136-1137.

⁶⁴Азбука Ивана Федорова 1578. М., 1983. С. 1.

⁶⁵АЗР. Т. 4. С. 206.

⁶⁶Флиер А. Я. Древнерусские традиции в зодчестве Великого княжества Литовского в XV в. (на примере храмостроительной деятельности князей Острожских) //Архитектурное наследство. М., 1986. Вып. 34. С. 152-155.

⁶⁷Годованюк О. Памятки будівельно'і діяльності князів Острозьких в Острозі //Острозька давнина. Львів, 1995. Т. 1. С. 44-52.

⁶⁸Бендюк М. Предметидекоративно-ужитковоготаобразотворчогоми-стецтва, що пов'язані з особою князя К. I. Острозького // Наукові записки Національного універсйтету «Острозька академія». Історйчні науки. Острог, 2011. Вип. 18. С. 128.

⁶⁹См.: Ульяновський В. I. Велика передсмертна молитва князя Іллі Острозького: форми i прояви релігійності та есхатологічні мотиви // Украінськйй історйчнйй журнал. 2013. № 6. С. 72-91.

⁷⁰Археографический сборник документов, относящихся к истории северо-западной Руси, издаваемый при Управлении Виленского учебного округа. Вильно, 1867. Т. 4. № 1. С. 1; № 2. С. 2; Лабынцев Ю. А. Туровское Евангелие как особо чтимая святыня во времена Константина Острожско-^го//Благоверный князь Острожский. Минск, 1998. Т. 1. С. 79-86.

⁷¹АЗР. Т. 2. № 105. С. 128-129; Востоков А. Ф. Описание рукописей Румянцевского музея. № 72. С. 126.

⁷²Александрович В. Віленськйй слід малярских інтересів князя Коснятина Івановйча Острозького // Наукові записки Національного універсйтету «Острозька академія». Історйчні науки. Острог, 2011. Вип. 18 С. 113-124.

⁷³Подробный анализ привилеев см.: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 241-244; Горін С. Жидичинський Свято-Мйкола'івськйй монастир (досередини XVII сторіччя). К., 2009. С. 16-17.

⁷⁴АЗР. Т. 2. №112. С. 140-142.

⁷⁵Там же. № 126. С. 155; № 135. С. 161-162; Литовская Метрика. Книга записей 12 (1522-1529). С. 385.

⁷⁶АЗР. Т. 2. № 99. С. 123-124.

⁷⁷Российский государственный исторический архив в Санкт-Петербурге [далее - РГИА (СПб.)]. Ф. 823. Оп. 1. Д. 15. Л. 1-7; Д. 17. Л. 1-2; Санкт-Петербургский институт российской истории (далее - СПб. ИРИ). Архив. К. 52. Оп. 1 (Книги). Д. 340. Л. 102, 111-111 об.

⁷⁸Мицько I. Статті, напйсані після вигання. С. 17. Примеч. 69.

⁷⁹Archiwum Państwowy w Krakowie. Archiwum Sanguszków. Teka 202 Plik 25. K. 1.

⁸⁰СПб. ИРИ. Архив. К. 52. On. 1 (Акты). Д. 297. Л. 62.

⁸¹Шлевис Г. Православные святыни Вильнюса: страницы историиВильнюс, 2003. С. 36-37, 53-54.              '

⁸²АЗР.Т.2. № 96. С. 119-120.

⁸³АЗР. Т. 2. № 121-122. С. 151-153; № 170.

⁸⁴Яковенко Н. М. «Погреб тілу моему вибираю с предки моеми»: місця поховань волинських князів у XV - середйні XVII століть // Украіна: культурна спадщина, національна свідомість, державність. ГІьвів, 2011. Вйп. 20. С. 788.

⁸⁵Ульяновьский В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 867-988.

⁸⁶Щеглов М. Историческая записка о Дубенской Крестовоздвиженскои пустыни. Почаев, 1884. С. 11.

⁸⁷Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею (АЮЗР). Т. 1. № 139. С. 151; ИР НБУВ. Ф. КДА. Д. 535-П/1763. Л. 7; Сборник материалов по исторической топографии Киева и его окрестностей. К., 1874. Ч. 3. Ng 25. С. 46.

⁸⁸Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей. Ч. 3. С. 46-47; СПб. ИРИ. Архив. Кол. 68. Карт.1. Д. 25; АЗР. Т.З. №70. С. 195-196.

⁸⁹Максимович М. А. Письма о князьях Острожских к графине А. Д. Блудовой. К., 1866. С. 52-53.

⁹⁰Полный перечень софийских граффити XVI—XVII вв. см.: Корніенко В., Сінкевйч Н. Напйсй-графіті XVI—XVII століть центрально'! нави Софіі' Кйі'вськоі як джерело до біографістйкй та генеалоги // Украінськйй археографічнйй ідорічнйк. К., 2010. Вип. 15. С. 117-127; КорніенкоВ. В. Корпус графіті Софі'і Кйівськоі (XI - початок XVIII ст.). К., 2011. С. 58, 72-79, 81-83, 87-95, 348-352.

⁹¹См. подробнее: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин. С. 1177 1183.

⁹²Мицько I. 3. Острозька слов’яно-греко-латинська академія. К., 199С С.90,98, 110-111.

⁹³Александрович В. Інвентар Степанського Мйхайлівського монастрч 1627 року // Украі'нськйй археографичний дорічнйк. К., 2006. Вип. 10/1¹ С. 423-449.

⁹⁴Бевзо О. А. Львівськйй літопйс i Острозький літопйсець: джерелознав-че дослідження. К., 1970. С. 130.

⁹⁵Obraz obozowy ks. Ostrogskiego // Sprawozdania Komisyi do badania historyi sztuki w Polsce. Kraków, 1889. T. IV. S. XIV.

⁹⁶Пархоменко I. Три шкіцй про іконй // Пам’ятки Украі'нй. 2001. № 4; Луц В. Ікона Богородиц! ОдйгітріТ з Троі'цько'і церкви Межйріцького монасти-ря // Zamojszczyzna i Wołyń w minionym tysiącleciu: Historia, kultura, sztuka. Zamość, 2000. S. 117-119; Ричков П. А., Луц В. Д. Архітектурно-мйстецька спадщина князів Острозьких. С. 109.

⁹⁷ИРНБУВ. Ф. І.Д.414.Л. 1-1 об.

⁹⁸РИБ. Т. 7. СПб., 1882. С. 1294.

⁹⁹Archiwum Państwowy w Krakowie (Wawel). Archiwum Sanguszków Papiery. №909.

¹⁰⁰РНБ OP. Ф. Автографы. Д. 240. Л. 56; Жукович П. Сеймовая борьба. С.328-330.

¹⁰¹АЗР. Т.4. №171. С. 258-259.

¹⁰²СПб. ИРИ. Архив. Кол. 52. Оп.1, книги. Д. 341. Л. 167 об.

¹⁰³РГИА (СПб.). Ф. 823. Оп. 1. Д. 42. Л. 17; Теодорович Н. И. Историкостатистическое описание церквей и приходов Волынской епархии. Почаев 1889. Т. 2. С. 723-724; Девятисотлетие православия на Волыни. Житомир 1892. С. 1.

¹⁰⁴ГодованюкО. М. Монастйрі тахрами Волинського краю. К., 2004. С. 38

¹⁰⁵ИР НБУВ. Ф. II. Д. 27704. Л. 45-46.

¹⁰⁶Архив Юго-Западной России, издаваемый Киевской археографической комиссией. К., 1883. Ч. 1. Т. VI. С. 93-95.

¹⁰⁷ИР НБУВ. Ф. 14. Д. 6905. Л. 68; СПб. ИРИ.'Архив. Кол. 52. Оп. 1 (Книги) Д. 343. Л. 244 об., Д. 339. Л. 367 об., 372 об., Д. 341. Л. 165 об., 203 об.

¹⁰⁸Пероговский В. И. Бывшие православные монастыри в г. Дубне Волынской губернии, основанные князьями Острожскими // Волынские епархиальные ведомости. 1880. № 34. С. 1540-1543; ИР НБУВ. Ф. 14. Д- 6905. Л. 116.

¹⁰⁹См.: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 887-891.

¹¹⁰Подробно о борьбе за монастырь см.: Ульяновський В. Князь Василь-Костянтин Острозький. С. 917-920.

¹¹¹См.: Исаевич Я. Д. История издания Острожской Библии Острожская Библия. М., 1990. С. 3-17; Немировский Е. Л. Иван Федороб (около 1510-1583). М„ 1985. С. 169-189.

¹¹²РГИА (СПб.). Ф. 797. Оп. 6. Д. 22387. Л. 18-22 об.; ИР НБУВ. Ф. II. Д. 22557. Л. 17-20.

¹¹³Памятники, издаваемые Временною комиссиею для разбора древ-нихактов. К., 1859. Т. 4. Отд. 1. С. 34-38, 103-106.

¹¹⁴Малышевский И. И. Александрийский Патриарх Мелетий Пигас и его участие в делах Русской Церкви. К., 1872. Т. 2. Прил. Ne XXII—XXIII. С. 74-76

¹¹⁵См. списки: Мицько I. 3. Острозька словяно-греко-латинськаакадемія. С. 84-103.         

¹¹⁶Monumenta Poloniae Vaticana. Kraków, 1915. T. VI. P. 224-225, 383-388.

¹¹⁷Цит. по: ЖуковичП. Сеймовая борьба. С. 590-591.

¹¹⁸ЛНБОР. Ф. 91 (Радзиминские). Д. 181/VI-4. Ч. 3. Л. 1 об. (копия письма датирована 8 августа 1607 г.); Kempa Т. Konstanty Wasyl Ostrogski. S. 170.

¹¹⁹АЗР. Т. 4. № 71. С. 99-104; Жукович П. Сеймовая борьба. С. 152 Примем. 335 (уточнение даты послания).

¹²⁰Украінські гуманістй епохи Відродження. Ч. 2. С. 139.

¹²¹Малышевский И. И. Александрийский Патриарх Мелетий Пигас. Т 2 Прил. № XXIX. С. 94-95.

¹²²Kempa Т. Konstanty Wasyl Ostrogski. S. 93.