Защитники унии называют ее ликвидацию преступлением русского самодержавия. Само собой разумеющимся считается, что митрополит Иосиф не имел и не мог иметь глубоких обоснований своих действий, кроме «официального» русского патриотизма и корыстных симпатий к «казенному» Православию. К сожалению, до настоящего времени этот вопрос серьезно не рассматривался. Историки выпускают из вида теоретические предпосылки, на которые опирался Литовский митрополит в своей деятельности по подготовке воссоединения, и их происхождение. Между тем, они весьма интересны.
Целью Иосифа Семашко с ноября 1827 по февраль 1839 г. была перемена конфессиональной принадлежности белорусских и украинских униатов со всеми вытекающими догматическими, каноническими и литургическими трансформациями греко-католической церковной общины. Задачу владыка видел в том, чтобы привести к Православию всех униатов, как простых верующих, так и иерархию и духовенство, исключив возможность перехода части из них в католицизм латинского обряда[1]. Трудно представить, что такие масштабные и неординарные цели и задачи могли быть поставлены спонтанно. Они, вне всякого сомнения, имели концептуальное, культурное и богословское обоснование. Их выявление составляет немалую проблему, т.к. митрополит Иосиф был человеком действия, «не любил отвлеченностей»[2] и не оставил после себя богословских и вообще теоретических работ. Некоторое исключение составляет начатое в 1827 г. «Сочинение о Православии Восточной Церкви»[3], которое в силу последующих событий высокопреосвященный закончить не успел. Важно отметить: убеждения владыки были очень твердыми и полностью сложились к 1827 г. Между его высказываниями разных лет в этой сфере невозможно заметить признаки эволюции.
Концептуальные предпосылки. Во многих документах митрополита Иосифа, датируемых разными годами, и в его воспоминаниях содержатся многочисленные высказывания о том, что униатский народ – это народ «русский по крови и по языку»[4]; «… русская кровь течет в сердцах, ныне России – матери своей – враждебных»[5]; «мы русские, дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира»[6] и т.д. Сверх того, унию он называет русской церковью, «хотя и отложившейся от истинного учения»[7] из-за политических происков «бывшего польского правительства и общества иезуитов»[8]. Все эти выражения несут на себе дух времени и соответствующую терминологию, но из них ретроспективно можно восстановить его взгляды, которые соотносятся с определенными научными теориями и концепциями.
Во-первых, вне всякого сомнения, у высокопреосвященного Иосифа существовало прочное представление об этническом и духовно-культурном единстве белорусов, украинцев и русских. В Православии он видел религиозный фундамент единого русского народа. Унию, которая вела униатов к отчуждению от соплеменных братьев, он считал помехой на пути к общерусской сплоченности. Это хорошо известная, так называемая, концепция «большого русского народа». Спецификой его позиции, намного опередившей время, было то, что митрополит понимал русскую общность не в единообразии по великорусскому образцу, а в многообразии традиций и языковых форм народной жизни. Уже после Полоцкого собора, в 1849 г., в письме графу Н.А. Протасову он писал: «Да впрочем, пора бы, кажется, и порицателям воссоединенных напомнить, что они ставят себя в смешную позицию тех, которые охуждали бы победителя, приобретшего целую провинцию, потому единственно, что там носят не такие шапки и лапти, как в Смоленской губернии, и говорят другим языком или диалектом»[9]. Владыка в 1840-50-е гг. не обращал внимания на многочисленные мнения тех, которые, не видя внешнего сближения белорусов и русских после воссоединения, делали вывод, что ликвидация унии оказалась неуспешной. Неизвестно ни одного его распоряжения духовенству каким-либо образом вмешиваться в белорусские народные традиции и обычаи, пусть даже они казались кому-то более похожими на польские. Он являлся деятельным сторонником распространения русской грамотности, но в то же время поощрял духовенство поучать народ на местных наречиях. Его позиция мощно отозвалась на самоощущении и поведении подчиненного ему духовенства. Оно, соединившись с русским духовенством, тем не менее, не потеряло собственное лицо и местный колорит. Это была сила, которую современные историки часто недооценивают. Ее вклад в духовный фундамент процесса формирования белорусского литературного языка и становление белорусского национального самосознания в конце XIX в. еще предстоит исследовать.
Во-вторых, «архиерей-воссоединитель» под наслоениями латинства и полонизма ясно видел в современных ему белорусах и украинцах униатах, в приходском униатском духовенстве и даже в тех из них, кто перешел из унии в чистое католичество, православное русское мироощущение. Унию он рассматривал как тонкий налет на теле части западнорусской церкви, который мощно повлиял на иерархию и духовенство, но не изменил и не мог изменить глубинные пласты народного самосознания. Такое предположение дополнительно подтверждается его миссионерскими планами. Он разрабатывал их во время и после воссоединения в отношении не только униатов в Польше, но и в отношении «костельных поляков» в Белоруссии[10]. Без представления о том, что духовное мироощущение народа невозможно изменить искусственной прививкой иной культуры и чуждой религии, а именно так митрополит Иосиф смотрел на унию, приступать к ликвидации греко-католической церкви и, тем более, строить подобные миссионерские планы было немыслимо. Здесь явно прослеживаются элементы классического цивилизационного подхода в постижении исторических процессов.
Проблема заключается в том, что концепция «большого русского народа» и цивилизационный взгляд на историю человечества сформировались значительно позже успешного завершения воссоединения униатов. Встает вопрос о генезисе концептуальных взглядов владыки Иосифа. Русская этнография в начале XIX в. в отношении западных окраин империи находилась зачаточном состоянии и еще не могла предоставить научную почву для серьезного размышления на эту тему[11]. Несколько далее в изучении присоединенных от Польши территорий шагнула русская историческая наука и филология. Они в 1810-20-е гг. активно открывали древние памятники Белоруссии и Литвы, которые свидетельствовали о том, что население этих земель изначально входило в ареал распространения русской духовной и культурно-исторической жизни. Но научные изыскания Карамзина, Арцыбашева, Востокова, Калайдановича, Малиновского, Успенского и др. в 1820-30-е гг. могли привести к выводам о династическом праве России на владение «западным краем», но совершенно не доказывали, что в тогдашнем ее этно-культурном и конфессиональном состоянии Белоруссия является более русской, чем польской провинцией. Известное мнение русского высшего общества тех лет о присоединенных от Польши территориях является лучшим тому подтверждением. Впрочем, неизвестно был ли знаком митрополит Иосиф с исследованиями названных ученых. Материалы, подготовленные им к написанию «Сочинения о Православии Восточной Церкви», показывают, что он внимательно изучал труды по истории России и церковному прошлому Белоруссии и Украины Константинова, Бантыш-Каменского, митрополита Киевского Евгения Болховитинова, святителя Георгия Конисского[12]. Без ранее возникших религиозных и этно-культурных симпатий этого было явно недостаточно для формирования взглядов противных воззрениям польской элиты, находившегося во многом под ее влиянием русского дворянства и западнорусскому сепаратизму. Действительно, известно, что расположение к России и Православию сложились у Иосифа Семашко в детские и юношеские годы. Они прошли испытание католическим образованием, польским воспитанием, воззрениями и настроением окружавшего его общества. Поэтому работы русских историков и церковных деятелей могли не выработать, но только предоставить научный материал и укрепить его убеждения.
В итоге приходится сделать вывод, что в основе концептуальных взглядов Литовского митрополита лежал в большой степени личный опыт и его самостоятельное критическое осмысление, опирающееся на силу характера, способного противостоять стереотипным взглядам общества. Митрополит Иосиф считал неважными и вполне допустимыми те языковые и относящиеся к народным традициям черты белорусов, украинцев и русских, которыми они различались. Их он рассматривал как естественное следствие длительного политического разделения, и не слишком успешного чуждого влияния. Поэтому он не видел необходимости стремиться к единообразию. То, что объединяло народ – мироощущение, выросшее на едином духовном и культурном корне – было, по его мнению, значительно важнее и сильнее небольших различий. Надо сказать: убеждение владыки, что уния за свое двухвековое существование так и не сумела переродить белорусов и украинцев в настоящих католиков, для его современников являлось новым. Неизвестно, чтобы в те годы кто-либо об этом задумывался. Положение осложнялось тем, что в Российской империи «вероисповедание рассматривалось в качестве главного отличительного признака наций, этносов и этнических групп»[13]. Согласно такому подходу униаты должны были относиться к полякам, независимо от их реальной этнической принадлежности. Многие так и полагали. Для них оказывалось удивительным, что белорусские крестьяне-униаты во всех отношениях ближе к России, чем к Польше. Тем более, для вывода о бесплодности унии в отношении этнической самоидентификации народа в это время митрополит Иосиф не мог найти никакого теоретического обоснования.
Представления архиерея-воссоединителя, на которых он строил униатское дело, не были сформированы наукой тех лет. Они сложились под действием индивидуальных впечатлений, независимого анализа и интуиции. Концепция «большого русского народа», убеждение в непродуктивности и вредности прививки народу иной религии и культуры, имеющее явный цивилизационный оттенок в духе концепции историко-культурных типов Н. Данилевского, выступившего с ней только в 1869 г., опережали свое время. С позиций современных научных достижений можно говорить, что данные теории не вполне адекватно отражают суть исторических процессов. Однако, положенные в основание воссоединения униатов, они в конечном итоге привели к успеху. При полной или существенной несостоятельности этого фундамента ликвидация греко-католической церкви в Российской империи, невзирая на любые ухищрения, должно было стать провальной авантюрой.
Культурные обоснования Митрополит Иосиф, как глубоко верующий христианин, был провиденционалистом и полагал, что религия лежит в основе нравственной жизни народа и является смыслообразующим фундаментом его культуры[14]. Как следует из «Сочинения о Православии Восточной Церкви» и Записки «О положении в России Униатской Церкви и средствах возвратить оную на лоно Церкви Православной», написанных в 1827 г., в унии он не видел самостоятельный религиозно-культурный феномен. Он рассматривал ее как метод экспансии католицизма и полонизма[15]. Польшу он считал «самым гибельным врагом православия греко-российской церкви…»[16]. В 1861 г., когда в Вильно проходили открытые революционные манифестации, Литовский архиерей выразил эти убеждения самым определенным образом. Тогда он обратился к духовенству с воззванием: «Нам указывают на Польшу! Но какое нам дело до Польши? … Нам указывают на Униатскую веру! Как бы была, или могла быть Униатская вера!? Как бы Уния не была лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от истинно-Православной Восточной Церкви!? Как бы эта несчастная Уния не была орудием тяжких терзаний и гонений, которые испытали предки наши в течении трехсот лет…»[17]. При поверхностном взгляде из этих слов можно сделать упрощенный вывод о неприязненном отношении митрополита к католицизму и полонизму. Однако это не так. Владыка Иосиф не был непримиримым врагом католической церкви и полонофобом, что убедительно показал Г.Я. Киприанович[18]. Владыка был только последовательным антиуниатом. Причина такой позиции открывается в написанном им в 1834 г. проекте статьи «По поводу философических писем, напечатанных в Московском Телескопе, против России и церкви». Здесь этот нетвердо владеющий русским языком в повседневном общении молодой униатский епископ писал: «… он (автор рецензируемой статьи – А. Р.) описал… нас, русских, самым удивительным образом. Они де, варвары, не имеют ни просвещения, ни религии, ни правительства; они не имеют народного характера, собственных обычаев, даже семейной жизни; они даже неспособны к образованию – чудо, да и только! Чего этот г. философ о нас не написал! А мы, бедные Православные, в простоте своего сердца думали до сих пор, что сделали удивительные успехи по всем частям образованности; мы гордились своею твердою народностию, своим правительством; мы убеждены были, что православная вера горит в сердце каждого русского и более всего поддерживает наше мощное политическое тело; мы считали себя великаном, на которого все народы глядят с удивлением и завистию, с упованием или со страхом. А добрые наши цари, положившие столько трудов, столько попечений, чтобы нас просветить, возвеличить, и не знали, что, после вековых усилий, мы будем на низшей степени, нежели наши лопари, наши самоеды!»[19]. Из этого текста следует, что западное христианство и культуру не только Польши, но и вообще Запада архиерей-воссоединитель не рассматривал стоящими выше Православия и самобытной русской культуры во всех ее важнейших отраслях. Россию, выросшую на почве Восточного Православного Христианства, он видел как самодостаточный мощный центр силы, играющий для народов Европы важную роль. Это во многом был кабинетный книжный идеалистический взгляд, не подкрепленный знанием реалий всех сторон жизни русского народа и уровня его социального развития. Иначе быть и не могло. За исключением коротких поездок в Петербург и Москву будущий высокопреосвященный не путешествовал по внутренним губерниям России. Только в столице империи, начиная с 1822 г. он сумел получить доступ к русской научной и художественной литературе. В силу занятости службой, любви к уединению и слабого знания русского языка он до 1827 г. не входил в контакт с представителями русской власти и культуры. Однако, только при таком религиозно-культурном видении, не оставлявшем места для необходимости просвещения России «светом Запада», можно было действовать в видах ликвидации унии.
Уместен вопрос о происхождении культурных убеждений митрополита Иосифа. На первый взгляд все очень просто – он был русским патриотом, что было следствием ранних переживаний, определивших вектор его симпатий. Это отмечают все биографы митрополита и с этим нужно согласиться. Вместе с тем, многое свидетельствует, что высокопреосвященный Иосиф интеллектуально и культурно стоял на западной почве. Прежде всего, нельзя забывать - воспитание и высшее богословское образование будущий православный иерарх получил в католическом закрытом учебном заведении. Это позволило ему глубоко изнутри познакомиться с западной культурой, богословием и философией, изучением которых владыка Иосиф потом продолжал заниматься всю жизнь. Интересен список сочинений, входивших в круг его постоянного чтения. В личной библиотеке, которую он начал собирать еще в годы учебы, находились книги следующих авторов: Руссо, Вольтера, Бентама, Бакона, Декарта, Локка, Монтескье, Бюффона, Байрона, Вальтер-Скотта, Шекспира, Расина, Виктора Гюго, Гольдсмитта, Канта. Помимо этого он читал произведения древних классиков: Сенеки, Демосфена, Тита Ливия и др. В книжном собрании архиерея-воссоединителя также содержались католические богословские и общие энциклопедические словари и проч. Остается сказать, что все указанные книги были на французском языке, которым митрополит владел наряду с латынью и, естественно, польским[20]. Помимо этого, в своих воспоминаниях высокопреосвященный пишет, что в юные годы он с увлечением читал польскую историческую (история Англии, Греции, Рима и др.) и художественную литературу и делал из этих книг многочисленные выписки, собирая их в особые тетради[21]. К этому надо добавить, что при написании «Сочинения о Православии Восточной Церкви» митрополит Иосиф использовал работы западных историков: Флери, Стебельского, Миллота[22]. Можно заключить, что к представлению о высоте и самодостаточности русской культуры он пришел интеллектуально и культурно находясь внутри западной культуры. Более того, многие качества его личности открывают в нем черты скорее западного человека. Например: пунктуальность, аккуратность и скрупулезность в делах, целеустремленность, последовательность, неподверженность сиюминутным настроениям, вера в действенность долгосрочного планирования, тщательная разработка методов деятельности, забота о сохранении у потомков памяти о содеянном и проч. В особенности владыку Иосифа, как человека западной энергии и католической школы характеризует его миссионерские планы. Недаром они вызвали недоумение русских православных государственных мужей и не были реализованы[23].
Архиерей-воссоединитель, несомненно, был патриотом России искренним и верным чадом Православной церкви и, одновременно, человеком европейского просвещения и культуры. В его личности соединялись черты народного русского и западного менталитета. Он считал самобытную русскую культуру равной культуре Запада и, более того, полагал, что она играет в судьбе европейских народов значительную роль. Унии, как средневековой попытке католицизма и Польши усилиться за счет Православной Церкви и части русского народа, в таком мировидении достойного места не было. В итоге порожденный ею пласт религиозной культуры высокопреосвященный рассматривал как тупиковое ответвление в истории культуры русского славянства. Примечательно, что мысли созвучные взглядам митрополита Иосифа в наши дни высказывают некоторые западные ученые. Его деятельность оценивается как благо и «конец лживой европеизации». Сам митрополит называется «главным обновителем православной, и в этом смысле действительно европейской, Беларуси»[24].
[1] ЗИМЛ. Т. I, C. 51-52.
[2] ЗИМЛ. Т. I, C. 25.
[3] ЗИМЛ. Т. I, C. 308-387.
[4] ЗИМЛ. Т. I, C. 336.
[5] ЗИМЛ. Т. I, C. 393.
[6] Предписание Высокопреосвященнейшего Иосифа, Митрополита Литовского и Виленского, всем благочинным Церквей и Монастырей от 19 Декабря 1861 г. // Литовские епархиальные ведомости. - 1863. - №2. - С.43-46. С. 44.
[7] ЗИМЛ. Т. I, C. 30.
[8] ЗИМЛ. Т. I, C. 622.
[9] ЗИМЛ. Т. II, С. 400.
[10] ЗИМЛ. Т. II, С. 23, 101.
[11] Пыпин, А.Н. История русской этнограии. Т.4: Белоруссия и Сибирь / А.Н. Пыпин. – Мн.: БелЭн, 2005. – 256 с. с. 39-42; 96-101.
[12] ЗИМЛ. Т. I, C. 343; 342; 351; 379; 387.
[13] Бендин А. Религиозная толерантность в Российской империи как этнообразующий и консолидирующий фактор (вторая половина XIX – начало XX вв.) // Кафоликия: Сборник научных статей / под ред. А.В. Данилова. – Мн.: Тессей, 2003. – 128 с., ил. С. 96-109. С. 97
[14] ЗИМЛ Т. I, С. 308.
[15] ЗИМЛ Т. I, С. 335; 388-389; 391.
[16] ЗИМЛ Т. I, С. 326.
[17] Предписание Высокопреосвященнейшего Иосифа, Митрополита Литовского и Виленского, всем благочинным Церквей и Монастырей от 19 Декабря 1861 г. // Литовские епархиальные ведомости. - 1863. - №2. - С.43-46. С. 45.
[18] Киприанович, Г.Я. Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского и воссоединение западно-русских униатов с православною церковию в 1839 г. / Г.Я. Киприанович. - изд. 2-е испр. и доп. – Вильна: тип. И.Блюмовича, 1897. - 613 с.: 3 вкл. л. портр. С. 506-507.
[19] ЗИМЛ Т. I, С. 681.
[20] Киприанович, Г.Я. Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского и воссоединение западно-русских униатов с православною церковию в 1839 г. / Г.Я. Киприанович. - изд. 2-е испр. и доп. – Вильна: тип. И.Блюмовича, 1897. - 613 с.: 3 вкл. л. портр. С. 514.
[21] ЗИМЛ Т. I, С. 5, 10.
[22] ЗИМЛ Т. I, С. 357.
[23] ЗИМЛ Т. II С. 56-57; Т. I, С. 100.
[24] Гштрайн, Х. Наследие и наказ святых Мефодия и Кирилла в качестве европейской миссии православия в Беларуси / Х. Гштрайн // Кафоликия: Сборник научных статей / Под ред. А.В. Данилова. – Мн.: Тесей, 2003. – 128 с., ил. С. 115.