3. Брестская уния в школьном курсе истории Беларуси
Конфессиональная граница между католическим и протестантским Западом и православным Востоком затрагивает белорусские земли. Насколько восстановление христианского единства есть идея желанная и благородная, настолько же ее осуществление есть предмет жарких споров и дискуссий. Церковная уния, провозглашенная в Бресте 9 октября 1596 г., положила начало не только новому периоду конфессиональной истории нашей страны, но и оказала огромное влияние на всю ее историю на протяжении почти двух с половиной веков. Понятно, что школьный учебник для 8 класса (авторы В.А. Белозорович, И.П. Крень и Н.Н. Ганущенко) посвящает заключению унии целый параграф. К сожалению, его текст не лишен некоторых неясностей, неточностей и даже противоречий.
В первую очередь необходимо отметить нечеткость определений таких важных понятий, как «христианство», «православие», «католичество», «церковь» и «уния». Например, авторы полагают, что в 1054 г. произошел раскол именно «христианства», однако это было окончательное разделение христианской Церкви. Необходимо заметить, что словом «христианство» обозначается мировая религия. Когда сравнивается христианское учение с исламом или иудаизмом, тогда уместно употреблять понятие «христианство». Когда же речь идет о собственно христианской истории и конфессиональных различиях, тогда принято употреблять слово «церковь» или «церкви», а в некоторых случаях – «секты». Христианский мир не был единым до 1054 г., католичество и православие появились также не в этом году. Из истории Великого раскола известно, что тогда была предпринята очередная неудачная попытка к восстановлению почти утраченного церковного единства между Западом и Востоком. Так что сами особенности учения и практики благочестия, которые мы именуем теперь католичеством и православием сформировались задолго до официального и окончательного разрыва. Церковная «уния» вовсе не означает «союз» церквей, как думают авторы учебника. Это польское слово действительно применялось для обозначения государственных союзов и соглашений, например, Кревская уния, Люблинская уния, но в области церковных отношений оно означает «соединение» (от лат. unio – соединять).
Говоря о предыстории Брестской унии, учебник вспоминает о Флорентийском соборе 1438-39 г., называя его «вселенским». Такое наименование свойственно, однако, католической традиции. С православной точки зрения вселенское значение собора определяется не только широтой его представителей, но и значением его определений. Поскольку православные народы не признали решений Флорентийского собора, признавшего, в частности, учение о главенстве папы и Филиокве, он не может рассматриваться как «вселенский». Еще меньше может претендовать на это звание собор Константский, вопреки учебнику. Этот собор проходил в 1414-1418 гг., и прибытие представителя православных из ВКЛ митр. Григория Цамблака имело место в конце его совещаний. Здесь он заявил о нежелании принимать унию с Римом, на чем переговоры об унии и кончились.
Далее авторы делают неожиданное заявление, что распространение в Речи Посполитой реформационного движения предоставляло возможность заключить церковную унию. Не совсем понятно, что здесь имеется в виду. Очевидно то, что учебник говорит дальше, будто отпадение ряда стран в протестантизм и завоевания турок усилили в Риме желание компенсировать потери за счет земель с православным населением. Это не что иное, как довольно смелая догадка авторов. В действительности римские папы вовсе не считали страны, в которых распространялся протестантизм потерянными для католичества, что доказывается постепенным признанием католическими правителями этих стран реформ Тридентского собора, обновившего католическую церковь в борьбе с протестантизмом. Создание антитурецкой лиги было другим направлением папской политики в Европе. Привлечение православных стран, среди которых первое место отдавалось Московскому царству, к этому союзу было той целью, ради которой и использовалась идея церковной унии, т.н. Флорентийской. Это подтверждается, например, исследованиями в ватиканских архивах польского историка Оскара Халецкого.
Заинтересованность короля Сигизмунда III в заключении унии хорошо известна, но ее мотивы были преимущественно личные. Король был ревностным католиком. Авторы учебника верно отмечают, что Люблинская уния 1569 г. послужила сближению господствующих сословий Польши и ВКЛ. Паны и шляхта двух стран теперь беспрепятственно роднились между собой. При заключении брака православная сторона обыкновенно принимала католичество. Многие представители княжеских фамилий еще до унии оставили православную веру. Среди них можно назвать слуцких князей Олельковичей. Значительную роль в обращении в католичество православных играли виленские иезуиты. Согласно их сведениям в 1578 г., например, были обращены 18 православных, в 1579 г. – 40, в 1580 г. – 24, в 1581 г. – 79 (данные польского исследователя Казимира Ходыницкого). Учебник говорит, что польский король стремился посредством унии вывести православных жителей своего государства из-под влияния Московского царства. Такая трактовка безосновательна. Учреждение в Москве в 1589 г. особого патриархата достаточно служило церковному обособлению двух стран. Скорее наоборот, такие вдохновители унии как иезуит Антонио Поссевин предполагали, что унию из пределов Речи Посполитой можно будет легче распространить далее на восток.
Наконец, авторы говорят и о склонности к унии некоторых западнорусских епископов, о глубоком кризисе, который переживала в ВКЛ Православная Церковь (правда, учебник объясняет его влиянием Реформации). Эта тема давно вызывает большой интерес у исследователей. Кризисные явления видят прежде всего в падении авторитета духовенства, в его низком моральном и интеллектуальном уровне. Кроме того, указывают на злоупотребления светских лиц, т.н. патронов, основателей и попечителей храмов и монастырей. Нужно добавить еще отсутствие школ и упадок просвещения. Многие из этих факторов действительно омрачают картину церковной жизни особенно во второй половине XVI в. Однако незадолго до Брестского собора 1596 г. уже заметно преодоление этих кризисных явлений: церковные братства стремятся контролировать церковную жизнь, учреждаются школы и типографии. Активизации церковной жизни способствует также приезд Константинопольского патриарха, проходит ряд церковных соборов. И все-таки несколько епископов решаются на унию. Выдвигается вероятное объяснение, что епископы хотели таким образом упрочить свое положение против усиливающегося влияния в Церкви мирян, которые заслоняли своей активностью пассивное духовенство.
Таким образом, был целый комплекс причин в пользу унии: и усиление католической проповеди, и римская политика, и симпатии польского короля, и желание упрочить свое положение западнорусских иерархов, которые приобретали бы через унию новые гарантии от правительства.
Описание Брестского собора 1596 г., провозгласившего церковную унию, дается в учебнике слишком схематично и неточно. Необходимо заметить, что фактически в Бресте проходили два собора: один проуниатский, а другой православный. Первый заседал в церкви св. Николая. Здесь был глава западнорусской Церкви митр. Михаил Рагоза, 5 епископов и несколько архимандритов (соборная грамота упоминает троих), согласных принять унию. Кроме того, здесь же находились 3 католических епископа, 3 королевских посла и несколько католических богословов. Противники унии собрались в протестантском молитвенном доме, поскольку все православные храмы города были для них закрыты. Здесь были 2 представителя восточных патриархов, 2 западнорусских епископа, священники, известный покровитель Православия князь Константин Острожский, послы от различных воеводств (из ВКЛ – только 2), представители православных братств – всего более 200 человек, по свидетельству «Эктезиса», или описания собора и его деяний. Председательствовал экзарх Константинопольского патриарха архид. Никифор. Учебник замечает, что две противных партии заседали отдельно, но не указывает их количественного соотношения, поэтому получается, что 200 участников было в проуниатском собрании. Реальное соотношение сторон показывает, однако, сколь немногочисленны были сторонники унии.
Впоследствии, когда вокруг Брестского собора началась полемика, католическая сторона утверждала, что решение об унии должно было приниматься только епископами, как пастырями Церкви, без участия мирян, поэтому униатский собор, хотя и был малочисленным, но достаточным. Православные, со своей стороны, отвечали, что епископы не властны были принимать такого важного решения без согласия патриаршего представителя, которым был Никифор. Кроме того, право участия мирян в соборе предусматривалось разрешительной королевской грамотой, где было написано, что приехать «вольно каждому» только без оружия.
В учебнике далее говорится, что «акт унии был утвержден» и на соборе было «принято решение о создании» «новой» «униатской церкви». Действительно, грамота о провозглашении унии, принятая проуниатским собором, была санкционирована королем Сигизмундом III, а решение православного собора об отвержении унии и низложении западнорусских епископов и митрополита было отвергнуто королем. Если же авторы учебника считают, что Брестский собор утверждал унию Церквей, то таких полномочий он не имел. Принимая унию в римской трактовке, епископы просто присягали папе. Двое из них сделали это в Риме, остальные – в Бресте, в присутствии римских уполномоченных. Затем последовало открытое провозглашение унии для всего народа. Никакого решения о создании «новой церкви» Брестский собор не принимал. Это вымыслы авторов учебника. Создать «новую церковь» спустя полторы тысячи лет после ее создания Христом – значит основать какую-то секту. Творцы же унии понимали ее как присоединение к Римской Церкви с сохранением православных обрядов.
Рассказ учебника о насаждении унии и борьбе православных против нее также грешит неточностями. С одной стороны, верно отмечен факт, что уния вводилась насильно. Достаточно вспомнить окружную королевскую грамоту от 15 октября 1596 г. всем воеводам, старостам, тиунам, бурмистрам и проч. должностным лицам страны, чтобы никто из них не противился постановлению Брестского собора, причем непокоряющихся подданных им было велено карать. Также верно отмечено, что сильное сопротивление унии оказывали православные братства. Но справедливости ради надо сказать, что они начали появляться не после унии как защитная реакция на нее, а несколько раньше, с целью возрождения церковной жизни. Так, Могилевское братство было образовано в 1589 г., а Брестское – в 1591 г. Далее в учебнике приводятся примеры насильственных действий с обеих сторон. То, что православный братчик отрубил новому униатскому митр. Ипатию Потею несколько пальцев на руке, конечно, может отчасти охарактеризовать накал борьбы между митрополитом и Виленским братством, но гораздо сильнее его демонстрируют убийства в Киеве униатского игумена Антония Грековича и в Витебске архиеп. Иосафата Кунцевича. О последнем учебник упоминает, хотя нужно было бы добавить, что кроме 19 казненных жителей города были еще 71 приговорены к смертной казни, но бежали до начала суда. Последующая история унии, к сожалению, только увеличит число замученных с обеих сторон, как во время казацких восстаний, так и во время их жестокого подавления. Уния действительно разделила общество и послужила причиной гражданской войны.
Когда учебник доходит до сеймовых статей 1632 г. об успокоении православных, допускаются уже не только фактические, но и элементарные арифметические ошибки, вызванные непониманием того, что такое «епархия». Так, православные получили согласно статьям успокоения не 3, а 5 епархий (в учебнике не учтены митрополичья, т.е. Киевская, и Львовская епархии). Униаты, в свою очередь, сохранили 6 епархий: опять же митрополичью, т.е. Киевскую (хотя сам униатский митрополит не проживал в Киеве, но чаще всего в Вильно), Полоцкую, Брестскую, Холмскую, Смоленскую и Пинскую. Авторы учебника, по-видимому, не знали, что Полоцкая архиепископия – это тоже епархия, поэтому надо было написать не 4, а 5 униатских епархий плюс еще одна митрополичья.
Оставляя в стороне замечание учебника, что в 1630-е гг. началась подготовка «опытных униатских священников», и упоминание учебника об униатских школах, заметим лишь, что подготовка клириков была настоящей проблемой, если не сказать бедой, униатского духовенства всю историю Брестской унии. Весьма выразительно изобразил ее в своем проекте возрождения образования в унии прот. Антоний Сосновский в нач. XIX в.
Гораздо более примечательным выглядит утверждение учебника, что «в храмовой службе униаты пользовались польским, церковнославянским, белорусским и даже латинскими языками». Это тем более примечательно, что буквально на предыдущей странице утверждалось, что в унии язык богослужения (т.е. церковнославянский) не изменился. Как авторы и рецензенты не заметили этого противоречия?
В Национальной библиотеке Беларуси хранится более десятка богослужебных книг униатской печати. Достаточно познакомиться с ними, чтобы убедиться, что униатское богослужение совершалось на церковнославянском языке. Другое дело, что многие клирики монашеского базилианского ордена (вчерашние католики) зачастую не могли читать славянский текст и переписывали его себе, используя польскую транскрипцию. Даже не беремся отвечать на вопрос о том, для кого могли униатские священники совершать службы на латинском языке. Что касается использования белорусского языка, то на нем могли лишь говориться проповеди простому народу, но проповедь – не богослужение.
Школьный параграф венчается невнятной ссылкой на некоторых историков, которые полагают, что «униатство способствовало сохранению культурно-языковой традиции белорусов и препятствовало полонизации». А в вопросах после параграфа стоит и такой: «Согласны ли вы с мнением, что униатская церковь содействовала сохранению белорусской народной культуры?» Ответ требуется обосновать. Хороший вопрос для ученика 8-го класса.
Как уния способствовала сохранению белорусского языка и культуры можно почитать в воспоминаниях униата Я. Чеботько, записанных в 30 – е гг. XIX в., когда ученики базилианских школ вынуждались говорить по-польски не только на уроках, но и дома, в своих семьях. Как носили они с собой только польские молитвенники, и с каким презрением их учили относиться к православным белорусам. Откуда, например, в белорусском языке слова «крыж» (крест), «Пан Бог» (Господь Бог), «набажэнства» (богослужение), «біскуп» (епископ), «свянцоная вада» (святая вода) и др.? Если церковные памятники (храмы, богослужебные книги, иконы) есть часть народной культуры, то почему их так мало сохранилось от доуниатских времен? Не от того ли, что они разрушились и пропали от пренебрежения, а то и по злому умыслу? Уния расколола белорусский народ, когда образованные классы переходили в католичество и соответственно принимали польскую культуру, а средние и низшие были разделены на униатов и православных, и до тех пор, пока уния не была оставлена в 1839 г., она наносила величайший вред именно культуре белорусского народа, приговаривая его к самоизоляции.
Опубликованную в газете "Воскресение" 2010-2011 г.г.