Приводим в современной орфографии речь, зачитанную Михаилом Петровичем Кобриным на годичном акте в Холмской духовной семинарии 9 сентября 1902 г., и опубликованной в в Холмско-Варшавском епархиальном вестнике в номерах за 1902 год.

Михаил Петрович Кобрин (2 ноября 1871,  Люблинская губерния, Российская империя — 17 апреля 1956, Львов, УССР) - русский и украинский православный богослов, церковный и общественный деятель.

***

Михаил Петрович Кобрин

Начало полонизаторской деятельности поляков в западной России восходит к началу XIV века, а причина её ведет к самому началу исторической жизни польских и русских славян. Когда славянское племя выступало на сцену исторической жизни, оно было. Между тем западный мир, состоявший из племен латино-германских, был крепко организован. Молодому славянскому племени, выступавшему на сцену исторической жизни, самой силой истории предлагалась дилемма: или войти органически всей своею духовной и общественною жизнью в состав культурного, латино-германского мира, или устоять на началах самостоятельного развития. Дилемма эта была решена славянским племенем неодинаково. Западная часть славянского племени, в которую входили и поляки, поселившаяся по соседству с латино-германским миром, решила войти в состав этого мира. Культурный и крепко организованный латино-германский мир показался поселившимся около него славянам высшим идеалом человеческого общества и потому привлек их к себе. 

Дорого, однако обошлось западным славянам это единение с латино-германским миром. Не много времени прошло, и многие из западных славян подчинились не только культурному влиянию латино-германского мира, но и политическому, потеряв свою национально-политическую независимость. Польский народ, занимавший средину между восточными и западными славянами, сохранил свою политическую самостоятельность и благодаря этому удержал, спас свою славянскую национальность. Но удержав свою политическую самостоятельность и славянскую народность, польский народ проникся всеми началами западной жизни. Не поддавшись силе завоевания материального, он поддался силе завоевания религиозного, нравственного и общественного; он усвоил себе латино-германские начала, а чрез это сделался носителем чуждых славянскому племени исторических начал.

Совершенно иначе решили поставленную историей дилемму восточные, русские славяне: они решили устроить свою жизнь на своих самобытных началах. И так как религия, принятая русскими славянами, по самому своему характеру невмешательства в мирское устройство людей, не предопределяла развития славянской жизни чужими, вне её определенными началами и Формами, то под её покровом русские славяне могли окрепнуть на своих славянских основах, могли сложиться в народный и государственный организм, вполне самобытный во всех стихиях своей общественной и духовной жизни. Но так как, под влиянием нашествия татар, развитие самостоятельной, самобытной жизни русских славян приостановилось, то Польша в культурном отношении скоро опередила Россию. Восприняв начала латино-германского мира, Польша стала быстро развиваться и в XIV веке представляла из себя государство вполне развитое. Понятно, что коль скоро те идеи, которые владели западным миром, идеи католицизма, рыцарства, латинской образованности вошли в плоть и кровь поляков и сделались для них высшим идеалом человечества, то нести этот идеал другим славянам, чуждавшимся его, становилось священным заветом польского народа. И мы действительно видим, что начиная с XIV века польское влияние распространяется дальше и дальше в глубь земель, занятых русскими славянами. Оно распространяется до Смоленска, Новгород-Северска и Брянска. В одно время польское знамя было водружено даже в Москве.

Но внутренние, живые, хотя и бессознательные, славяно-русские начала не поддавались стихиям польской жизни. Русская народность особенно в делах веры стала подымать голову против польских начал, не признала превосходства польской цивилизации, захотела остаться при своих началах жизни. Последовало изгнание поляков из Москвы, положившее предел распространению польских начал. Последовало восстание Малороссии, показавшее, что русская земля желает освободиться от польских начал и там, где они уже водворились. А начавшееся при императоре Петре I просвещение русского народа отняло у польской пропаганды разумную цель, упразднило, так сказать, историческую задачу Польши в отношении к русской земле, Польша не могла уже быть проводником западного просвещения на Русь, потому что русская земля сама воспользовалась западным просвещением.

Совершился великий исторический перелом, решивший судьбу славянского мира. Старая Польша, усвоившая себе западно-европейское просвещение, но отказавшаяся от внутреннего, самобытного развития, сделавшаяся носительницей и провозвестницей чуждых славянскому духу исторических начал, должна была уступить русской земле, также принявшей западную науку и образованность, но в то же время сохранившей не только свою внешнюю независимость, но и внутреннюю самобытность своей жизни. Воспринятые от латино-германского мира начала религиозной, общественной и государственной жизни, начала чуждые славянскому духу, подняв на первых порах значение Польши, не замедлили оказать обратное влияние. Весь ХѴIII век был эпохой разложения государственного здания старой Польши. Россия, ставшая на самобытные начала жизни, развивалась, а Польша разлагалась. Обширные русские области, которые Польша в XIV и XV веках притянула к себе своим тогдашним нравственным и общественным перевесом над Русью, одна за другой возвратились в состав русского государства. Польская земля, т. е. земля, населенная поляками, старая земля Казимира Великого, сделалась каким-то жалким обрубком среди сложившихся вокруг неё государств и в конце концов была разделена между ними.

Понятно, польский народ не мог примириться с таким печальным концом своей на первых порах очень блестящей исторической жизни. Воспитанный в принципах католицизма и аристократии, он во имя этих принципов приобрел господство над огромным пространством славянских, русских земель. Несколько столетий наслаждался он этим господством! Он привык считать его законным и вечным, потому что католицизм твердил ему, что римская церковь одна властна над миром; аристократический принцип твердил ему, что Польша по праву своей шляхты закрепила за собою бесспорным владением эти прекрасные русские и литовские земли; народная же гордость внушала ему, что польская цивилизация последнее слово человеческого развития, что польские учреждения верх человеческой мудрости. И что же? Вдруг на дальнем горизонте востока является надуманно-негаданно какая-то чуждая сила: это Москва, бившая челом перед татарским ханом, исповедующая ту же веру, что белорусский и украинский холоп, не знающая шляхетского гонору и ко всему этому так же презираемая, как западнорусское простонародье. И эта Москва мало-по-малу развенчивает польскую нацию, забирает её области (1).

1) А. Гиль Фердинг. Собрание соч. т. II стр. 308.

Но польский народ не имел средств восстановить самостоятельное, политическое существование своего государства. Разделившие между собою Польшу государства были так могущественны, что бороться с ними оружием было не под силу полякам. И вот они начинают борьбу культурную, надеясь при помощи её восстановить свое мертвое, вычеркнутое историей государство. Они начинают твердить своему молодому поколению, что перемена правления и политического строя еще не уничтожает народа, что не земля, на которой рождаемся, не дома, в которых живем, составляют отечество, его нужно искать в духе гражданском, в доблести, единстве, талантах народа, что не города защищают поляков от неприятельских ударов, не стены их составляют твердыню и оборону, но в них самих в их сердцах и душах находится непреоборимое обиталище свободы и независимости, начинают утверждать, что старая теория, будто польская народность должна исторически твориться, размножаться за счет других народностей, может осуществляться и при потере польской народности своего самостоятельного, политического существования.

Для достижения своей цели—восстановления отечества путем культурным—поляки прежде всего задаются целью создать польскую науку, заняться воспитанием юношества в польском духе и направлении и по возможности распространять в ширь и в глубь употребление польского языка. Чтобы увековечить в сердцах юношества важнейшие народные деяния, они издают забытые веками ученые труды поляков, составляют в народном духе отечественную историю и историю литературы. Для охранения и распространения польского языка издаются песни. Самый лучший способ привить в народе сильную привязанность к своей народности состоит в том, чтобы напоминать молодежи о делах её предков, давать ей возможность самые выдающиеся эпохи народной жизни, любовь к отечеству отожествлять с проблесками Фантазии. В таком случае уже ничто не будет в состоянии изгладить этих первых мечтаний, этих самых ранних понятий; с летами они будут только укрепляться. Но известия об отечественных деяниях делаются общественным достоянием особенно заманчивым для молодежи в том случае, если они выражены в стройном рифмованном стихе, сопровождаются пением. Можно уничтожать народы, можно забирать и уничтожать те книги, в которых записаны счастливые эпохи и невзгоды данного племени, но нельзя вырвать из уст матерей тех песен, которыми они напоминают своим детям о родной старине. Это хорошо понимали поляки и потому они начинают издавать сохранившиеся в народе исторические песни, начинают составлять песни новые в честь польских святых, а также для прославления гражданских добродетелей и военного духа польского рыцарства. Эти песни увековечивали религиозно-национальные предания, дух и славу предков и охраняли чистоту польского языка. Вместе с изданием трудов ученых и песен издается масса книг, брошюр и газет, рисующих давнюю польскую жизнь в заманчивом свете, с благодатной райской обстановкой и позорящих русские порядки в крае и русскую жизнь. Для простого народа издавались дешёвые брошюры, буквари, в которых идеализировалась старая польская жизнь и взывалось к Богу об избавлении от рабства.Вместе с пропагандой литературной шла пропаганда путем школы. Пользуясь расположением императора Александра Благословенного, поляки при посредстве князя Адама Чарторыйского основали два высших центра польского просвещения — университет в Вильне и лицей в Кременце—и, кроме того, много средних школ. В каком духе шло учение в школах, можно судить по брошюре, изданной в то время под заглавием: „Будем учиться”. „Пусть только желание будет хорошее и польское, читаем в этой брошюре, то нет такой науки, которой нельзя было бы приложить к нуждам нашего отечества... Мы не должны ни на минуту переставать трудиться для отечества.... Когда мы учимся для отечества, то к побуждениям учиться присоединяется могучий рычаг, который толкает нас вперед и побуждает в таинствах науки изыскивать те именно выгоды, которые можно прямо применять к осуществлению главного нашего стремления. Мы закапываемся в книгах, лабораториях, роемся, ищем, отмечая особым знаком все, что в нравственном или Физическом отношении может стать оружием. Техник заметит себе и тщательно рассмотрит следующие, напр., вопросы: как выделывать порох скорейшим и дешевейшим способом? как и какие мастерские можно переделать в литейные, в заводы для приготовления ружей, сабель и боевых снарядов? каким образом дорогие либо редкие материалы для сражающихся заменить дешевыми, сподручными? Военный задает себе следующую задачу: человека, не имеющего понятия о войске, переделать в кратчайший срок в солдата, способного маневрировать в порядке, сражаться и побеждать неприятельское войско... Даже лекарь, даже ксендз, которого правительство учит тому только, дабы он в известных случаях являлся в епитрахили и ризе и со ступеней алтаря наклонял к покорности незаконной власти, — если бы они всецело прониклись желанием служить отечеству то дошли бы вскоре до убеждения, что для уврачевания польского духа нужны не аллопатия, не официальные одежды, но одно лишь: „восстань и гряди.” Из училищ выходили бы не недоучки, не жалкие верхогляды, но граждане, из коих каждый в своей сфере и мере нес бы за пазухой какое ни будь приношение для Польши (2)

2) С. Шолкович. Сборник статей, И, 444—45.

Эта пропаганда быстро распространялась среди пришлого польского населения, жившего в западнорусских областях. Распространение же её в русском населении находило для себя непреодолимое препятствие в том, что русское население отличалось от польского и по народности, и по вере, и по языку, и потому ему была естественно чужда польская пропаганда. Чтобы устранить это препятствие, поляки стали твердить русскому населению, что ни народность, ни вера, ни язык его не имеют ничего общего с языком, народностью и верой русских московского государства. Они составили басню о Лехе, Чехе и Русе, основавших первоначальное под гегемонией старшего брата Леха, польское государство, когда Москвы и русских еще не было на свете. Ляхи и русины долго-де жили между собою мирно и любовно, как два родных брата, пока жадная Москва не внесла раздора в братские чувства их. Не смотря однако на этот случайный раздор, общая мать их — святая Польша продолжает соединять их самыми твердыми узами родства: лехи и русины составляют только две ветви одной семьи, одного народа польского. Что касается народа русского московского государства, то русины не имеют с ним ничего общего, твердят польские писатели того времени. „Русского народа в Московском государстве нет, пишут они; есть только москали, но они не славяне, не русские и русскими они стали именоваться только по указу императрицы Екатерины II. Название московского государства Россией есть выдумка, новое наименование, отвергаемое историей. Россия за исключением областей, отнятых от Польши, которые все принадлежат к польской народности, есть ни что иное, как Московия, страна неславянская, народности азиатской, варварской, обвяленная принадлежащею к славянской народности по указу” (3). Равным образом и вера русинов не имеет ничего общего с верой русских, твердили поляки. Уния, вера русинов, не есть искаженное православие, исповедуемое русскими, а есть вера, ведущая свое начало от Иисуса Христа и апостолов, вера одинаковая с католицизмом и не имеющая ничего общего с православием, вера, всегда исповедовавшаяся русинами, не появившаяся впервые в 1596 году, а только торжественно заявившая о своей преданности Риму. Наконец, и язык русинов не есть язык р русский, но польский, утверждали польские писатели-эмигранты. Ляхский (мазурский) и русинский языки это два наречия одного языка, польского, который есть ни что иное, как образованный язык того и другого наречия.

3) А. Гиль Фердинг. Собрание соч. т. П стр. 306.

Убеждаемое в родственности польскому, а не русскому, племени западнорусское население, естественно, стало скорее проникаться идеями польской пропаганды. Ускорению этого проникновения много содействовало то обстоятельство, что поляки стали вводить польский язык в униатское богослужение. Под влиянием июльской пропаганды в униатских церквах стали петь польские песни; униатские священники стали говорить по-польски проповеди и в сношениях с прихожанами стали употреблять польский язык. А известно, что язык веры, тот язык, на котором верующий произносит свои молитвы, исповедует свои грехи, поверяет тайны своего сердца служителю Бога и своему духовному отцу,— этот язык незаметно становится для человека единственным способом выражения его дум и желаний, лучших и благороднейших движений души и таким образом постепенно, но тем не менее верно и решительно, отчуждает от него язык родной.

Энергичная, неутомимая польская пропаганда, поддерживаемая стройной дисциплиной и нравственной властью служителей алтаря, не могла не принести плодов, и тем более, что она развернулась в то время, когда официальные представители русского дела в западной России являлись нередко не согретыми живой, национальной идеей, когда не была согрета этой идеей и руководимая ими политика, И она действительно принесла плоды. В первые годы пришлого XIX века западная Россия была еще русской: русский язык был здесь господствующим не только в среде коренного населения, но и в среде большинства мелкой шляхты. Но прошло несколько десятков лет, и физиономия западной России начинает быстро изменяться: школа и польский костел, обдуманно организованные, создают и систематически развивают польскую народность в ущерб народности русской, так что западные губернии в интеллигентных слоях общества становятся гораздо более польскими, чем были во времена господства Речи Посполитой. Польская речь делается родной не только мелкой шляхте и городским сословиям, но часто даже и сельскому населению.

Эта полонизаторская деятельность поляков не прошла бесследно и для нашей Холмской Руси.
Можно сказать даже, что нигде она не оставила столько следов, сколько в нашей Холмской Руси. И это естественно. Когда начавшееся в 1796 году воссоединение униатов стало все более и более распространяться, поляки увидели, что их мечта претворить русскую народность в польскую не осуществится. А так как уния, которую поляки употребляли, как средство для своих полонизаторских целей, осталась скоро в одной только Холмской Руси, то здесь преимущественно сосредоточилась их деятельность. Пущены были в ход все средства, какие только были в распоряжении поляков. Вследствие этого полонизация Холмской Руси скоро достигла блестящих успехов. При тогдашнем характере русского управления в Польше, посредством наружной покорности польская пропаганда могла достигать самых смелых целей. Преподавание на народном русском языке в отдельных училищах народных, заведенных правительством для униатов с 1846 года, существовало только на бумаге, в действительности же все обучение в этих училищах происходило на языке польском. Частных же, так называемых, дьячковских школ, которые были не редкостью в униатских приходах еще в 20 годах XIX века и в которых дьячки униатские обучали на народном языке, после 1831 года не осталось уже ни одной. Холмские семинаристы с того времени усердно женятся на польках, униатские священники часто позволяют своим дочерям принимать латинство, и склад старо-униатской, священнической семьи перерабатывается по образцу семьи шляхетской. В начале сороковых годов униатское духовенство, а особенно подлясское, было в значительном числе ополячено. Происходя от матерей, чистокровных полек, или сами женившись на польках, или состоя в родстве с польскими домами, иногда рожденные в латинстве и принявшие унию только при поступлении в священство по предпочтению униатской семейной жизни католическому безбрачию, тогдашние униатские священники совершенно отрываются от народной жизни, в сердце их бьется польская кровь, в характере и складе своего быта это та же шляхта низшего разряда. Русская старина для таких священников перестает быть милой, дорогой. Русскую речь они забрасывают, начинают говорить по-польски, все церковное письмоводство начинают вести по-польски. Уния, которую так ревниво оберегали их предки, для них немыслима без полонизма. Они постепенно уничтожают иконостасы, внутренний вид церквей переделывают по образцу латинских костелов. Лики восточных святых они заменяют изображениями латинскими. Многие важнейшие обряды и обычаи восточной церкви они уничтожают и заменяют соответственными им католическими, —словом, уничтожают в унии все, что в ней роднило униатов с православной Россией. Для сближения с поляками-католиками они стали заводить пение в униатских церквах разных польских песнопений, какие поются в костеле сами не редко служат в костелах и ксендзам позволяют служить в церквах.

Такая усердная деятельность униатских священников в полонизации Холмской Руси объясняется их воспитанием. В Холмской семинарии преподавание всех предметов происходило на польском и латинском языках; к русскому языку возбуждаемо было в семинаристах отвращение. Как воспитывали тогда униатских священников, об этом можно судить по следующим словам одного из тогдашних священников. „Никому из наших воспитанников Холмской семинарии — не говорим уже о народе — никогда не рассказывали действительной истории унии, пишет тогдашний священник; никого не учили богослужению и обрядам восточной церкви по нашим богослужебным книгам; они (воспитанники) даже не слышали в стенах семинарии своего родного языка, и потому ничего нет странного, что нашлись в среде нашей священники, не умеющие даже читать по-славянски; всем нам твердили одно только, что мы русины, т. е. поляки греко-католического обряда, а наши братья за Бугом, говорящие и молящиеся на том же, что и мы, языке, схизматики отщепенцы, что вера их хуже всех вер, что у них нет ни Божией Матери, ни св. Креста, что в евхаристии их sedet diabolus. Последняя Фраза была сказана преподавателем догматического богословия в 1863 г. (4).

4) Холмский греко-униатский месяцеслов на 1869 год стр., 27.

Увлеченные польско-латинской пропагандой, ополяченные, униатские священники увлекали за собой и народ. Во многих местах коренное, русское население стало сближаться с поляками, стало считать себя польским. Это особенно ясно обнаружилось во время очищения обрядности, перед воссоединением. Не только некоторые из священников стали утверждать, что они поляки и что говор здешнего народа есть наречие польского языка, что русского языка они не знают, но такие суждения высказывались официально даже простым народом. Мещане гор. Влодавы в Формальном прошении, поданном в Седлецкую учебную дирекцию в 1865—6 учебном году, заявили, что русский язык не есть родной их язык и что он наименее им нужен, почему просили отменить преподавание русского языка и восстановить преподавание польского. Когда были разосланы в 1866 г. для руководства священникам изданные в Галиции проповеди Перемышльского униатского священника Добрянского, написанные на малорусском языке и одобренные униатским Перемышльским епископом, то один священник тотчас же вернул их обратно, а его прихожане сделали гражданской власти беспримерное в истории заявление, будто для них понятнее в проповедях польский язык, нежели тот, на котором они говорят. Как бы в ответ на сказанную впервые в Лосицкой церкви русскую проповедь, некоторые из крестьян стали петь польскую, революционную песню: „Еще Польска не згинела!“ Протоиерею М. Повелю, посланному для увещания взволнованного населения, во многих местах народ прямо заявлял: „мы поляки “ и не хотел слушать его увещаний.

Но в то время, как многие ополяченные священники во время воссоединения ушли за границу, местное, русское, ополяченное население, не имея возможности уйти за границу и в тоже время не желая отрекаться от своей будто бы исконной веры и народности, во многих местах стало упорствовать. Это уклонившееся от воссоединения с православием местное, русское население, размножившись путем рождений и браков, составляет современное вам стотысячное упорство.
Итак, очевидно, что современное нам упорство создано не унией, а польской пропагандой, национально-политическими стремлениями и вожделениями поляков, прикрываемыми религиозными целями. Уния была только средством в руках поляков. Сама по себе уния ничего похожего на упорство не создала. Начавшееся через двести лет по заключении унии воссоединение шло на первых порах быстро и мирно. И только впоследствии, когда началась национально-политическая пропаганда поляков среди русского населения, воссоединение стало очень трудным, встретило упорное сопротивление, преодолеть которое можно было только при помощи гражданских и даже военных властей. Будучи же признано следствием полонизаторской деятельности поляков, упорство не может быть признаваемо только церковно-религиозным явлением, но должно быть рассматриваемо и как явление национально-политическое. И так как уния, будучи явлением церковно-религиозным, за двести лет своего существования не создала, как сейчас сказано, упорства, похожего на упорство наших дней, то нужно думать, что самую суть, душу упорства составляет не церковно-религиозный элемент, но элемент национально политический.
С другой стороны, так как свои национально-политические вожделения поляки с успехом стали насаждать среди коренного русского населения только с начала минувшего XIX века, то очевидно, что упорство есть явление недавнее сравнительно и покоится оно не на вековых основах здешней, русской, народной жизни и народных воззрений, но на положениях, искусственно и в течение недолгого времени привитых здешнему народу, созданных фантазией и политическими стремлениями полонизаторов-поляков, на положениях, прямо противоречащих историческим основам жизни здешнего народа и его воззрений. А как явление сравнительно недавнее, искусственно созданное фантастическими, национально-политическими стремлениями полонизаторов-поляков, упорство не может быть призвано непобедимым, как это нередко утверждают молодые деятели, безрезультатно потрудившиеся несколько лет. Напротив, упорство может быть побеждено, но только настойчивостью и соответствующими, прямо идущими к цели мерами.

В виду того, что борьба с упорством имеет своею целью возвращение не только заблудших чад православной церкви, но и потерянных сынов русской нации, борьбу эту нельзя возлагать на одних только священников. Священник, как строитель тайн Божиих, может и должен бороться с церковно-религиозной стороной упорства, с национально-политической стороной упорства должна бороться школа. Школа есть первый блюститель национально-политических интересов в просвещении народа. Но как священники, так равно и школа с успехом могут бороться с упорством в том случае, если будут иметь поддержку в правительственной власти, не такую, конечно, поддержку, какую польское правительство когда-то оказывало иезуитам, а такую, которая, не насилуя никого, строго карала бы дерзких, иногда публичных разрушителей православно-русского дела, того дела, которое старается только восстановить попранное поляками, исконные, религиозно-национальные, исторические начала жизни и воззрений здешнего русского народа, не пропагандируя этих начал среди других народностей. Такая поддержка не будет насилием над свободой совести католицизма, как это утверждают иногда, но будет уничтожением того духовного насилия, которое некогда учинили, да и теперь еще учиняют над здешним русским народом дерзкие полонизаторы. Для молодых же православно-русских деятелей такая поддержка будет нравственным подбодрением в те минуты, когда под влиянием неудач в них станет гаснуть тот священный огонь ревности о православно-русском деле, который зажжен в стенах школы.

Михаил Петрович Кобрин.
Речь, читанная на годичном акте в Холмской духовной семинарии 9 сентября 1902 г.

Опубликовано частями в Холмско-Варшавском епархиальном вестнике в номерах за1902 год 
(можно открыть в формате PDF):
№ - 43 стр 512,  № - 44 стр. 522,  № -46 стр. 554