Основная функция языка – коммуникация, т.е. передача информации. Язык является «нервной системой» любого общества, поддерживая его внутреннюю связность и упорядоченность. В то же время, язык является основным разделительным барьером, дробящим человечество на изолированные сообщества, которые неспособны к прямой коммуникации из-за несовпадения используемых ими языковых систем. Эти барьеры не являются непреодолимыми, а в случае близкого родства языков возможно и непосредственное общение между их носителями. Однако в целом преодоление языковых барьеров требует немалых усилий и энергии, как на уровне отдельного человека, так и всего человечества в целом.

 

Языковая раздробленность человечества – древнее историческое наследие. Малочисленность древних человеческих сообществ, неразвитость транспортного сообщения в сочетании с непреодолимыми или трудно преодолимыми на примитивном уровне технологий географическими препятствиями, - всё это в совокупности порождало замкнутость и, как следствие, языковое дробление. Язык превращался в средство общения в рамках локального, ограниченного и изолированного сообщества, когда понятность этого языка для представителей других человеческих сообществ не являлась необходимостью.

Однако становление человеческой цивилизации взломало эту языковую изолированность и сделало само языковое многообразие проблемой.

Понятие «цивилизация» отражает природу человека как биосоциального существа. Человек, как существо разумное, имеет своеобразный механизм выживания, выделяющий его из остальной биосферы. В отличие от большинства живых организмов, живущих посредством биологической адаптации к окружающей среде, человек сам формирует, строит свою среду обитания. Благодаря разуму, основная функция которого – познавательная деятельность и использование полученных знаний для практической пользы (то, что мы называем технологиями, и есть конвертирование абстрактного теоретического знания в практическую пользу), - человек получает возможность снижать свою зависимость от мира естественной природы и, более того, менять, «форматировать» этот естественный мир для своих нужд.

Цивилизация – и есть та искусственная среда обитания, которую создает человек в процессе своей познавательной разумной деятельности. Эта среда включает в себя материальные и духовные объекты, формирующие инфраструктуру жизнеобеспечения человеческого общества. К материальным объектам относятся здания, дороги, мосты, другие инженерные сооружения, орудия труда и др. К духовным – информация и знания, а также средства их накопления, обработки и передачи. Именно развитие информационно-познавательной деятельности людей, в конечном счете, обусловливает развитие и прогресс человеческой цивилизации. Это развитие касается как сугубо материально-технической составляющей, так и социальной – этики отношений между людьми и основанных на ней социальных институтах, т.е. формах организации отношений между людьми в обществе.

Формирование человеческих цивилизаций неизбежно сопровождалось географической экспансией (освоение географического пространства человеком является неотъемлемой составляющей цивилизационного развития) с вовлечением в этот процесс ранее изолированных человеческих сообществ. Аккумулирование человеческих ресурсов для совместной трудовой, познавательно-изобретательской и прочей деятельности является необходимым условием развития цивилизации. Совместная деятельность большого количества людей требует и общего языка как средства коммуникации. Более того, цивилизация, как система воспроизводящаяся, использует язык не только для непосредственной коммуникации, но и для межпоколенческой – для передачи культурных и технологических достижений следующим поколениям. В этих условиях выработка универсального языка и преодоление языковой раздробленности становится насущной задачей цивилизации.

О том, что языковая раздробленность воспринималась как проблема уже в древних цивилизованных сообществах, свидетельствует такой красноречивый памятник, как библейское предание о вавилонском столпотворении. Само строительство вавилонского «столпа» есть явная аллегория цивилизации как таковой, т.е. коллективной организованной деятельности людей. Более того, аллегория вавилонской башни показывает осознание авторами легенды масштаба возможностей, которые перед человеком открывает цивилизация («башня до неба»). Однако поскольку, в соответствии с библейской трактовкой, такая деятельность оказалась не угодной Богу, он прекратил ее, лишив людей возможности понимать друг друга. Таким образом, «вавилонский миф» наглядно демонстрирует уже существовавшие в древности представлений о том, что совместная деятельность людей требует общности языка, а языковая разобщенность препятствует этому.

Попытки создания универсальных языков, способных взломать изолированность отдельных локальных сообществ, предпринимались на протяжении всей человеческой истории. На Ближнем Востоке такую роль в разные периоды играли шумерский, аккадский, арамейский, в эпоху эллинизма – греческий. В античном Средиземноморье в этом качестве утвердились греческий и латинский, в Индии – санскрит.

Особняком следует отметить китайскую языковую модель. Создание китайской письменности на основе иероглифов, которые передают не звуки речи, а смысловые значения, обеспечило уникальную устойчивость и непрерывность китайской традиции во времени. Эта особенность китайского письма также обусловила то, что оно оказывается доступным для носителей разных китайских диалектов, которые в устной форме могут быть взаимно непонятны. В свою очередь, это уберегло от распада китайский язык, который де-факто представляет собой конгломерат родственных, но достаточно далеко разошедшихся форм-идиомов. Единство и непрерывность китайской письменной традиции стали важным фактором историко-политической устойчивости Китая. Переживая периодические смуты и распады, он неизменно восстанавливал свою государственность, чему в немалой степени способствовала общность письменного языка и основанная на нем идентичность.

Цивилизация – это неизбежно высокая степень стандартизации и унификации. Общее коммуникативное пространство, охватывающее огромные территории и большие массы населения, является важным условием социального и технологического прогресса. Отказ от локальной изолированности, преодоление культурной и языковой раздробленности позволяют аккумулировать и консолидировать человеческий потенциал для совместной производительной деятельности в планетарных масштабах, не распыляя ресурсы и энергию в неизбежных конфликтах локальных культур, а также для преодоления избыточных культурно-языковых барьеров.

В пределе такая логика приводит к идее стирания всех языковых барьеров и формирования всемирного коммуникационного пространства на базе единого языка. Особый интерес идея перехода на единый всемирный язык стала вызывать в Новое время, когда промышленная революция и развитие транспортных сообщений сомкнули границы локальных цивилизаций, и слияние разобщенных культурных традиций и языков могло казаться реальной перспективой.

В этом плане показательны попытки создания искусственных языков вроде эсперанто, которые, по задумке, были основаны на максимально простых и рациональных принципах и в силу этого должны были стать удобным средством всемирного общения. В коммунистических утопиях Ивана Ефремова также описывается переход человечества на всемирный искусственный язык с рационализированной и упрощенной грамматикой и правописанием.

Однако все опыты с искусственными языками не дали сколько-нибудь значимых результатов, и реальными претендентами на роль универсальных всегда оказывались те или иные живые, естественные языки. Это объясняется тем, что универсальными всегда становятся языки живых культур, доминирующих в том или ином цивилизационном регионе в ту или иную эпоху.

Разумеется, ни один язык никогда не достигал полноценного универсализма. Во-первых, это обусловлено полицентризмом исторического процесса. Человеческая история долгое время развивалась как история относительно самостоятельных и обособленных локальных цивилизаций, каждая из которых формировала свой универсальный язык. Во-вторых, внутри этих локальных цивилизаций также нередко происходила конкуренция двух или более центров, каждый из которых продвигал свой язык в качестве универсального. Так, в средиземноморской античной цивилизации, в конченом счете, сложился баланс греческого и латинского языков. Кроме того, вплоть до Нового времени распространение универсальных языков ограничивалось привилегированным грамотным меньшинством, в то время как простонародье в обиходе по-прежнему пользовалось многочисленными и разнообразными наречиями и диалектами, продолжавшими жить в тени великих письменных культур. Как следствие, упадок высокой универсальной культуры мог сопровождаться новым витком языковой раздробленности, которая становилась своего рода индикатором упадка цивилизации как таковой. Впоследствии на основе одного или нескольких локальных диалектов могли возникнуть новые универсальные языки, консолидировавшие цивилизационную ойкумену или ее часть.

Таким образом, на протяжении человеческой истории друг друга сменило множество универсальных языков, которые, однако, всегда оставались территориально ограниченными, периодически приходя в упадок, распадаясь и, таким образом, открывая дорогу для возвышения новым языкам. Кроме того, в тени «высоких культур», универсализм которых всегда носил ограниченный характер, сохранялись и выживали «малые» языки и диалекты, и некоторые из них в результате исторических перипетий получали шанс вырасти в новые универсальные языки.

Сегодня, когда в результате цивилизационной экспансии Запада процессы вестернизации обрели всемирный характер, говорить о языковой унификации, тем не менее, не приходится. Английский язык, выигравший в 19-20 вв. конкуренцию у других европейских языков, безусловно, стал универсальным языком подлинно мирового уровня (пожалуй, впервые в истории). В то же время, как другие европейские языки, так и языки незападных цивилизаций по-прежнему удерживают прочные позиции в своих ареалах, и говорить о перспективах их вытеснения английским на данном этапе истории попросту не приходится. Кроме того, именно в эпоху цивилизационного возвышения Запада получает распространение языковой национализм, основанный на идее принципиального равенства всех языков – и «больших», и «малых». Благодаря этому многие «малые» языки обрели «полноценные» литературные стандарты и получили привилегированный статус в рамках соответствующих «национальных» государств.

 Причины этого явления кроются в своеобразии цивилизационного развития западного мира, основной отличительной чертой которого стала глубокая децентрализация, как политическая, так и культурная. Большинство цивилизаций в процессе своего развития так или иначе приходили к политическому и культурно-языковому централизму, когда тот или иной центр осуществлял политическую интеграцию цивилизационной ойкумены (в виде империи) и навязывал ей свой культурно-языковой стандарт, превращавшийся в универсальный. Безусловно, этот централизм, как правило, оставался относительным, что раньше или позже приводило к обрушению империй и упадку универсальных языков,[1]с тем, чтобы через какой-то период политической и культурно-языковой раздробленности объединение повторилось вновь, уже на иной этноязыковой и политической основе. Наиболее показательна в этом плане история Ближнего Востока, который пережил целую вереницу сменявших друг друга империй и универсальных языков.

Особенностью западного мира стало то, что сформировать как политический, так и культурно-языковой универсализм здесь так и не удалось, в основу развития цивилизации лёг баланс нескольких политических центров и конкурирующих региональных языков.

Формирование европейской цивилизации на руинах западной Римской империи сопровождалось как политической, так и культурно-языковой дезинтеграцией. На смену имперской централизации приходит феодальная раздробленность, диалекты «народной латыни» расходятся все дальше, наплыв германских варваров усугубляет языковую пестроту.

Тем не менее, латынь на протяжении средних веков остается универсальным языком, обеспечивавшим культурную связность Европы и не допускавшим цивилизационного «разбегания» ее частей. Господство латыни в роли «высокого» универсального языка было связано как с ее сакральным статусом в рамках западного христианства, так и с тем, что варварские «народные» наречия на том этапе развития не могли составить конкуренцию языку, уже имевшему несколько веков истории в качестве «высокого» языка Рима.

Можно предположить, что если бы католической церкви удалось под своей эгидой навязать Европе централизованную модель управления, латынь и дальше оставалась бы в роли «высокого» универсального языка, удерживая «народные» наречия на низовых, непрестижных ступенях социальной иерархии и, более того, постепенно подавляя и ассимилируя их (особенно в романском мире, где латынь и разговорные диалекты находились в непосредственном родстве).

Однако история распорядилась иначе. Кризис и упадок католической церкви в позднем средневековье способствовали усилению светской власти и консолидации новых европейских государств. Однако если «вселенская» католическая церковь была институтом, который мог претендовать на власть во всеевропейском масштабе, то центры светской власти носили региональный характер. Подавляя феодальный сепаратизм и укрепляя власть верховных суверенов, эти новые центры силы, вместе с тем, закрепляли как политическое, так и культурно-языковое размежевание Европы.

Так, концепция государственного суверенитета, обосновавшая абсолютное верховенство светской власти в рамках государственной территории, изначально была направлена в первую очередь против католической церкви, стремившейся вмешиваться в политическое управление в интересах Святого Престола. Таким образом, постепенно ослаблялась и демонтировалась разветвлённая сеть влияния католической церкви, носившая общеевропейский характер, а система управления замыкалась в пределах формирующихся «национальных» границ.

Аналогичным образом началась и атака на латынь как язык, поддерживавший коммуникативную связность Европы, в первую очередь, в интересах римской церкви. Возвышение «народных языков», активно начавшееся в эпоху Возрождения, способствовало культурной автономизации формирующихся европейских государств не только от церкви, но и друг от друга.

Дополнительным катализатором этих процессов стала Реформация, вытеснившая католическую церковь со всего севера Европы и своей проповедью на «народных» языках немало поспособствовавшая их возвышению.

Само представление о новых европейских литературных языках как о «народных» («национальных»), противопоставляемых «мёртвой» латыни, было своеобразным новшеством европейской цивилизации. Языковой партикуляризм, воспевающий культурную замкнутость в «национальных» границах, бросил решительный вызов имперскому космополитичному универсализму. Это было закономерно в условиях отсутствия в Европе единого имперского центра, где каждое «национальное» государство было заинтересовано в поддержании «своего» языка: коммуникативная связность в рамках государственной территории в сочетании с языковым барьером с соседями обеспечивала бОльшую консолидацию населения и его лояльность «своему» государству.

Разумеется, на самом деле «национальные» языки новой Европы были не «народными» в прямом смысле, а представляли собой более или менее искусственные конструкты, довольно сильно отличавшиеся от разговорных диалектов, на которых реально общалось население. Собственно, это впервые создало проблему соотношения языка и диалекта, которая впоследствии стала причиной многих межнациональных конфликтов. В конечном счете, принцип «народности» мог обернуться против самих формирующихся национальных государств, поскольку порождал соблазн выделить в качестве отдельных языков многие диалекты, довольно сильно отличавшиеся от литературного канона, продвигаемого как «национальный» язык. Именно поэтому европейские государства Нового времени проводили целенаправленную политику, направленную на нивелирование диалектов, их ассимиляцию стандартизированным «национальным» языком. Так, во Франции был подавлен окситанский языковой сепаратизм, а в Германии – попытки кодификации нижненемецких диалектов.

Взрывное развитие западноевропейской цивилизации в Новое время в сочетании с ее политическим и культурно-языковым полицентризмом породило уникальную ситуацию, когда в рамках одного цивилизационного пространства одновременно существовало несколько языков, каждый из которых по своему потенциалу мог претендовать на роль универсального, но не мог стать таковым, поскольку блокировался своими конкурентами.

Подобная полицентричность и конкурентность с ее духом соревновательности обычно считается преимуществом Европы. В то же время, оборотной стороной этого явилось распыление ресурсов на взаимное сдерживание европейских центров силы и, как следствие, их ослабление. Апофеозом этого стали две мировые войны, по итогам которых Европа, в конечном счете, утратила мировое лидерство.

С другой стороны, возвышение США – нового лидера западного мира вне Европы – во многом обязано сочетанию политического и культурно-языкового единства. Америка становилась прибежищем для многих людей, бежавших от конфликтов и противоречий Европы и других регионов. Политическое и языковое единство превратили США в «плавильный котёл» разнородных элементов, что позволило обеспечить эффективное и рациональное использование материальных и человеческих ресурсов, без избыточного распыления на политические конфликты и преодоление коммуникативных барьеров. Английский язык, бывший в рамках Европы лишь одним из конкурирующих «больших языков», именно в Америке начал превращаться в язык мирового масштаба.

Попытки Европы преодолеть политическую раздробленность в рамках проекта ЕС по-прежнему наталкиваются на противодействие национальных суверенитетов, в результате чего конструкция «единой Европы» остается рыхлой и неэффективной, обусловливая ее подчиненную роль по отношению к США Немаловажную роль здесь, думается, играет культурно-языковая раздробленность, которая возведена в ранг одной из современных европейских ценностей («культурное многообразие»), поддерживающая внутреннюю разобщенность.

Таким образом, европейский опыт в очередной раз наглядно показал, что политическая и культурно-языковая раздробленность, в конечном счете, являются факторами, ослабляющими цивилизацию.

 Европейский культурно-языковой полицентризм привел к тому, что языковое многообразие начало восприниматься как некая ценность в мировых масштабах; следствием этого стал принцип равенства всех «национальных» языков, больших и малых. Это, в свою очередь, привело к взрывной волне «национальных возрождений» по всему миру, институционализации и укреплению в качестве «национальных» множества малых языков.

Это явление стало во многом неожиданным для самой Европы, поскольку изначально языковой полицентризм рассматривался не как универсальное явление, а, по сути, как привилегия клуба «цивилизованных» европейских держав. Поскольку западный мир Нового времени мыслил себя как «цивилизация» в собственном смысле этого слова, то и европейские языки воспринимались как «цивилизованные», противопоставляясь «варварским» языкам остального мира. Разумеется, способствовать развитию и возвышению этих «варварских» языков в Европе не собирались. Более того, освоение «варварами» европейских языков считалось важным условием их приобщения к цивилизации. Поэтому в процессе колониальной экспансии европейские языки активно проникали в жизнь народов Ближнего Востока, Африки, Индии, не говоря об Америке и Австралии, где они полностью вытеснили коренные индейские языки. Аналогичная ситуация складывалась во многих регионах центральной и восточной Европы, куда активно вторгалось западноевропейское культурно-языковое влияние: славянских областях Австрийской империи, Прибалтике. В качестве «высокого» языка здесь преобладал в основном немецкий язык, ассимилировавший аристократию и городские слои, в то время как языки крестьянского большинства считались «варварскими» и непрестижными.

Однако именно в Восточной Европе, регионе исторически и культурно тесно связанном с западноевропейской цивилизацией, случился, пожалуй, самый масштабный взрыв «национальных возрождений». Здесь под влиянием немецкого романтизма с его культом «народности» рождается представление о ценности «народных» языков, на которых разговаривали крестьянские массы. Соответственно, возникает стремление «доработать» эти «крестьянские языки» до уровня «высоких языков» Западной Европы.

Таким образом, на смену языковому универсализму приходит языковой партикуляризм. Представление о том, что залогом прогресса является развитие национальной культуры и языка каждого отдельного народа, становится аксиомой.

На самом же деле попытки выстроить «национальные» культуры по западным шаблонам для Восточной Европы обернулось вечным догоняющим развитием без реальных шансов догнать. Как отмечалось выше, политическая и языковая раздробленность в конечном счете способствовала отставанию Западной Европы от США и утрате ею мирового лидерства. Воспроизведение этой модели в Восточной Европе, с её изначальным экономическим и технологическим отставанием, более разреженным и малочисленным населением и худшими агроклиматическими условиями вело к еще большему отставанию от Запада. Многочисленные мелкие государства, возникшие в Восточной Европе в результате «национальных возрождений», оказались в конечном счете ухудшенными копиями западноевропейских государств, консервирующими общую относительную отсталость региона. Сущностной чертой этих малых государств стала их неспособность аккумулировать достаточное количество человеческих и материальных ресурсов, многочисленные конфликты и противоречия, блокирующие реализацию совместных проектов развития.

Думается, подобную перспективу в свое время вполне предвидели панслависты, предлагавшие создание единого общеславянского языка и понимавшие, что только единое коммуникативное пространство могло обеспечить славянам – основному населению Восточной Европы – создание цивилизации, способной конкурировать с западным миром.

Однако этому проекту было не суждено осуществиться. Более того, дробление восточноевропейского пространства на максимально мелкие национально-языковые единицы с определенного момента стало вполне осознанно поддерживаться странами Запада. Так, «весна народов», ставшая неприятной неожиданностью для имперской Австрии, впоследствии на протяжении довольно долгого времени весьма успешно использовалась австрийскими властями, которые играли на противоречиях национальных движений внутри империи и способствовали их максимальной фрагментации и распылению. Показательна в этом плане поддержка австрийцами украинского движения в Галичине в противовес «москвофилам» - сторонникам национально-языкового единства с Россией, а также реформы сербского языка с целью его удаления от русского и сближения с языком более лояльных Австрии хорватов.

После завершения первой мировой войны и крушения имперских Австрии и Германии «вильсоновское» национально-политическое размежевание окончательно оформило в Восточной Европе систему мелких несамодостаточных «национальных» государств. С определенными коррективами (надо заметить, в сторону дальнейшего дробления) эта система существует по сей день. Закономерным итогом этой слабости и разобщенности Восточной Европы стало ее поглощение Европейским союзом в качестве периферии. Впрочем, это поглощение, в конечном итоге, не пошло на пользу самому ЕС, усугубив его внутреннюю рыхлость и фрагментарность.

 Подводя итог, можно сказать, что общая логика человеческой истории направлена в сторону растущей интеграции и взаимозависимости. Это, в свою очередь, предполагает формирование «больших» универсальных языков, обеспечивающих безбарьерную коммуникацию масс людей в крупных территориальных масштабах. Долгое время это происходило в рамках локальных цивилизаций, в наше время коммуникация обретает всемирный характер.

Безбарьерная коммуникация является важным условием развития цивилизации, обеспечивая более эффективное взаимодействие людей, использование человеческих и материальных ресурсов.

Несмотря на глобализацию, говорить о появлении какого-то универсального общечеловеческого языка в обозримой перспективе не приходится: человеческое развитие остается полицентричным, а значит, конкуренция региональных «больших» языков будет сохраняться (несмотря на фактическую гегемонию английского в качестве языка международного общения). Кроме того, всплеск языкового национализма, порожденный особенностями развития европейской цивилизации, привел к возвышению и укреплению многих «малых» языков, получивших привилегированный статус в «своих» государствах. Очевидно, «малые» языки также будут сохраняться в качестве фактора развития человечества, хотя несамодостаточность этих языков все более побуждает их носителей осваивать один или несколько «больших» языков.

Более того, поддержание «малых» языков с целью ослабления и дробления цивилизации-конкурента является важным инструментом продолжающейся цивилизационной конкуренции.

Всеволод Шимов,
кандидат политических наук