Во время Великой Северной войны военные приоритеты османов были на Балканах и иранском направлении, воевать за интересы Швеции Порта не собиралась. Утрата Азова, который отвоевала Россия в 1696 г., казалась мелкой в сравнении с потерями, которые нанесли Габсбурги в Венгрии и Трансильвании и Венеция в Пелопоннесе. Внимание Петра Великого было приковано к Балтике и он с 1700 г. стремился любой ценой (даже сожжением части Азовского флота в 1709 г.) сохранить мир с Турцией. Однако осевший на пять лет в Молдавии король Карл XII, чтобы снять русский натиск на Балтике, перебросил раскалённые угли Северной войны в Юго-Восточную Европу. Кроме шведского короля активныв разжигании Турецко-русской войны 1710-1713 гг. были Крымское ханство, северные границы которого сдавливала Россия, польская эмиграция во главе с экс-королём Станиславом Лещинским и подминаемая русским абсолютизмом запорожская вольница.
9 ноября 1710 г. Порта объявила войну России, но почти до марта 1711 г. Петербург надеялся избежать конфликта и не собирался вторгаться за Перекоп.
Полтавская победа вознесла до небес веру русского командования в свои силы. Масштабные операции русское командование замышляло как наступательные - в направлении Балкан, Крыма, Прикубанья, так и оборонительные - в Польше, на Правобережной Украине, у Азова и Таганрога. «Управляться» с Крымским ханством должны были нерегулярные отряды украинских казаков, калмыки, кабардинцы и второстепенные (гарнизонные) русские полки. После расправы с турками Пётр I собирался как можно быстрее вернуться на Балтику.
Поход царя в 1711 г. к Дунаю выдался изнурительным из-за степного жара и нехватки фуража. Татарская конница опустошила Правобережную Украину, она ни на минуту не теряла из виду Русскую армию и замедляла её марш. Тем не менее, в Молдавии в начале июля 1711 г. Русская армия, имея артиллерию и пехоту с полным комплектом боеприпасов, обладала превосходством над османскими и татарскими конными отрядами. Дилетанту в военном деле верховному везиру (садразаму) Мехмед-паше Балтаджи (ок.1655-1712), впервые оказавшемуся на войне, накат русской мощи казался крайне грозным и он не исключал своего поражения.

6 июля у р.Васлуй, предчувствуя бой с османами, Пётр I провёл смотр своего почти 47-тысячного (вместе с нерегулярными) войска.
7 июля в 5 часов утра Пётр I выслал вперёд авангардную дивизию – четыре драгунских и два конно-гренадёрских полка (всего около 5 тыс. всадников) под командованием недавно нанятого генерал-фельдмаршал-лейтенанта Л.Г.Януса фон Эберштедта (ум. 1718) и бригадира, полковника Казанского драгунского полка Жана Николя Моро де Бразе. Дивизии были приданы 32 двух- и трехфунтовые пушки, повозки с амуницией, несколько сот казаков и 7,5 тысяч молдавских конников господаря Д.Кантемира, который ещё 6 июня «себя, оружие своё и войска» присоединил к корпусу фельдмаршала Б.П.Шереметева.
Янусу предписывалось атаковать турок и уничтожить мосты, по которым те собирались переправиться с восточного на западный берег Прута. Если противник не будет обнаружен, то дивизия Януса должна была занять позицию у Дуная, т.е. практически у Галаца или Браилы[1]. Встреча в полдень 7 июля авангардов двух войск - русской кавалерии с сипахами и татарами у местечка Фальчи оказалась неожиданной для обеих сторон, которые сочли, что против них выдвинулись основные силы противника. Рассыпанных всадников врага Янус принял за 50-тысячное войско и слепил образ, что армия попала в западню и приказал отступать. Как только дивизия тронулась с места, «две толпы в белых чалмах, скачущие треугольником»понеслись, чтобы диким рёвом нагнать страх на русских. Выучка конно-гренадёр, драгун и пушкарей была на высоте: «как скоро они приближились, первый ряд наших гренадеров лег наземь, и мы встретили их залпом из 12 орудий миниатюрной нашей артиллерии»[2]. Принц Евгений Савойский, Карл XII, П.А.Румянцев, А.В.Суворов, без сомнения, рванулись бы вперёд, накрыли турецкие передовые части и сбили с них «кураж». Но Пётр I, встревожась депешей «военного профессионала» Януса, после совещания с генералами, приказал ему немедленно «соединиться с пехотной армией». С полудня и до двух часов дня 7 июля сипахи, учитывая неравенство сил, не наседали особенно на колонну Януса. Но даже и с двух часов дня Януса преследовали только разрозненные конники. С двух часов дня до 10 часов вечера корпус, непрерывно отстреливаясь, прошёл четверть мили (чуть более двух километров). В ночь с 7 на 8 июля турки слышали шум от движения телег и войска неприятеля. На рассвете они узнали, что русские ушли, но сочли это западнёй. Секретарь янычарского корпуса Хасан Кюрдю записал, что «в ночь с 7 на 8 июля была даже поднята ложная тревога, так как охранникам показалось, что враг наступает. Однако наутро турки обнаружили, что русские покинули свои позиции и отошли… Турецкое командование решило, что этим враг пытается подстроить турецким войскам какую-то западню, и послало на разведку два небольших отряда…»[3].

Янус спалил в кострах большую часть своего провианта и около 3 часов утра 8 июля продолжил отступление. Для проверки турки осторожно выслали вперёд два небольших разведывательных отряда под командой Мехмед-паши Черкеса. Только убедившись, что русские отступают, «неорганизованные, не объединённые единым командованием»[4]толпы «храбрецов» стали обстреливать уходящих. Всего вместе с татарами утром 8 июля за корпусом Януса следовало около 20 тыс. всадников во главе с ханом Девлет-Гиреем II (второе правление 1708-1713) и Мехмед-пашой Черкесом. Благодаря стрельбе картечью из двенадцати 3-фунтовых пушек и двадцати 6-фунтовых мортирок, турки не могли приближаться ближе 200-300 шагов. Садразам с основным ядром войска всё ещё стоял на восточном берегу Прута, ожидая наведения мостов. Он не решался отпускать от себя пехоту и артиллерию, боясь русских и не зная, где отряд генерала К.Э.Ренне, который отправился к Браиле и мог напасть с тыла.

Основная переправа османских сил на западный берег Прута началась только в ночь с 8 на 9 и продолжалась  июля[5]. Тогда же, в полночь с 8 на 9 июля Пётр I начал отход на север. Навстречу Янусу Пётр I выслал 4 полка дивизии генерала д’Энсберга и четыре тысячи молдаван Д.Кантемира[6]. В два часа дня Янус с ничтожными потерями, оторвавшись от 15-16 000 сипахов, татар и 3000 янычар (такие цифры дал Алларт в своём дневнике) прошла 9 километров до селения Хушь недалеко от урочища Станилешти[7].
На военном совете 8 июля генералы говорили, что местность не годится для сражения - у противника де 40 тысяч янычар и до 400 крупных и малых орудий (Л.Н.Алларт), которые с окружающих высот откроют губительный огонь. Генералы во главе с Петром I решили обследовать окрестности. На расстоянии в одну милю ничего не было найдено и постановили отступать севернее.

Около 14 часов того же дня, чтобы вызнать состояние противника, Пётр I провёл разведку боем силами гвардии и дивизии генерала Л.Н.Алларта, (Об этом не писали историки). Гвардия двинулась по теснине вдоль р.Прут, а дивизия Алларта поднималась на высоты правого берега реки. Вся операция продолжалась долго, до 6 часов вечера, но оказалась безрезультатной – конники неприятеля после нескольких пушечных выстрелов и мушкетных залпов, отступили, не приняв боя. Войска вернулись, чтобы прикрыть армейский лагерь и подыскать более удобную позицию для предстоящего боя.
Конную дивизию Януса и дивизию генерала д’Энсберга, которые устали, отвели в тыл. Татарам и сипахам, число которых увеличивалось, дали возможность занять окружающие лысые холмы[8].
После шести часов вечера 8 июля снова был собранвоенный совет, который по сути, свернул вторжение на Балканы. На нём были оглашены показания пленного ногайца, сообщившего, что на западный берег Прута перешла татарская и турецкая конница, а 50 или 60 тысяч пехоты со 160 пушками поспеют только к полудню 9 июля. Всего же будет «войска турецкого с визирем: янчар 60 000, спагов 40 000, да их татарской буджацкой и крымской орд 40 000, всего 140 000 и они, татары, все ныне стоят по лесам»[9]. нус, едва сдерживая бешенство, говорил о том, что армия попала в «отчаянное положение», упрекал в небрежении к иностранным генералам и заявил, что те, кто втянул в «лабиринт», пусть и выводят из него. «Все иностранные генералы с большим удовольствием слушали генерала Януса»[10]. Подобный афронт иноземцев был неслыханной дерзостью, но Пётр I, подбодряя всех, просил давать советы[11]. Военачальники напомнили о «великом недостатке» провианта и фуража, изнурении лошадей, численном превосходстве подходившей 100-тысячной турецкой армии и неудобстве «пустого места», где окружающие высоты дают преимущество неприятелю. Однако были и те, кто советовал в оставшееся светлое время суток предпринять атаку, пока силы противника уступали русским[12]. Конечно, нанести поражение турецко-татарской коннице было трудно, но «сбить кураж» и частично занять окружающие высоты было возможно.

Совет постановил спалить часть тяжёлых генеральских и офицерских телег с багажом и в полночь отходить двумя колоннами с артиллерией и обозом между ними вдоль Прута на север. Правильным было решение вести кавалерию пешим порядком. Прикрывать ретираду иррегулярной конницей было бессмысленно. «Положено было армии воротиться назад, устроясь в каре и оградясь рогатками; экипажи, конница и артиллерия должны были оставаться в центре… Недостаток конницы более всего мог нам повредить. Наши лошади были совсем изнурены, а турецкие свежи и сильны»[13].
Вплоть до ночи войска стояли под ружьём у рогаток на расстоянии «в версте или малым меньше» от турок, которые не нападали. Более того, Балтаджи приказал отойти назад к наведённым мостам, возле которых была главная турецкая армия и янычары.
К 23 часам русская пехота выстроилась шестью двух-полковыми (бригадными) каре и «армия ради тесного места отступила»[14]. Обоз, орудия, стада скота и 8 полков драгун Януса были прикрыты со всех сторон инфантерией. В голове шли 7 полков дивизии Репнина, следом дивизия Вейде, затем артиллерия, дивизия д’Энсберга и пехота Алларта. Гвардейская бригада - Преображенский, Семёновский, Ингерманландский и Астраханский полки, замыкала арьергард. Пётр I, Екатерина Алексеевна, министры и весь двор были перемещены в голову колонны.

Победный день 9 июля 1711 г. Отступающий не обречён на поражение, но соперник тут же взбадривается надеждой на успех. Утром 9 июля неприятель увидел не только обугленные остатки багажа, остовы подвод, но и часть брошенных боеприпасов. «Часа за два до свету» турки стали нападать и движение замедлилось, так как «неприятель жестоко… в маршу мешал»[15].Если шведы, чтобы оторваться от корволанта Петра I и А.Д.Меншикова в Белоруссии в 1708 г., контратаковали,то отходящая армия лишь отстреливалась. Кавалерия, возможно, стреляла из полупудовых коротких мортир, а конные гренадёры бросали гранаты. Особенно успешно билидве пудовых мортиры [16].

Дивизия А.И.Репнина (7534 строевых и 1139 нестроевых) маршировала быстро. На неровной местности часть экипажей опрокинулась, в разрыв ворвались сипахи и татары, которые перебили часть скота и умертвили попавших под сабли и копья безоружных возчиков и даже женщин. Много экипажей было разграблено, пропали кибитки с делами Походной канцелярии. Но как только пехота показала вид атаки, а пушки дали несколько залпов, сипахи и татары отпрянули. Пять часов колонны «сшивали», затем движение продолжилось. Пройдя «милю и больше» (7–8 км), колонны около 14 часов 9 июля остановились на более или менее подходящем «пространном месте» у д.Новые Станилешти (турецк. Хуши), в 70 км южнее Ясс. К пяти часам дня подтянулся и арьергард. Русская выучка и дисциплина были выше, чем у османов. Солдаты, казаки и молдаване кирками и лопатами сноровисто набросали землю и песок на рогатки с южной стороны, откуда прибывал противник. Вырос вал в половину человеческого роста, из которого торчали острия пик («свиной щетины»). С северной стороны было болото и там 18 полков огородились только телегами, рогатками и павшими лошадьми. Для прикрытия пехота использовала и ближайшие заросли кустов.

Под Полтавой победа была одержана умелой тактикой, артиллерией, численным превосходством пехоты и инженерной подготовкой поля боя. Здесь времени на устройство редутов и ретраншемента полного профиля не было. Собирались построить правильный прямоугольник (именно так показано на некоторых схемах), но из-за нехватки времени получилась трёхфасная фигура, похожая на ломаный треугольник, примыкавший основанием к реке. Фронт, обращённый на юг, был опаснейшим. Туда поставили самые боеспособные полки: Астраханский – 1008 чел., Ингерманландский -1259 чел., Преображенский – 2051 чел. и Семёновский - 2010 чел., а также дивизию Л.Н.Алларта и ещё 8 полков - всего 26 батальонов. Вместе русскими на Пруте бились сербы, молдаване и даже венгры и французы из бывшего войска Ференца II Ракоци (1676-1735), воевавших против Габсбургов.
Периметр ощетинившейся Русской армии составил примерно 7,5 км километров, а площадь лагеря около 3 кв. км. В центре поставили «главную артиллерию» - восемь 8-фунтовых и две 12-фунтовых пушки, две пудовых, двадцать одну 6-фунтовую мортиру, одну пудовую и одну полупудовую гаубицу. 87 трёх-фунтовых пушек стояли при полках. Всего в лагере было 122 орудия и 30 846 чел. регулярной пехоты[17]. 692 чел. драгун (многие из которых были без коней) убрали внутрь ретраншемента. Землянку царя и царицы, накрытую палаткой, отрыли за Преображенской и Семёновской лейб-гвардией. Туда же, ближе к берегу реки, поставили обоз. Куда загнали скот, на схемах не указано. Прут прикрывал тыл и смерть от жажды не грозила. Но ширина русла была не более 20-30 метров, а на левый берег вышел 10-тысячный сборный отряд янычар, ногайцев, поляков Ю.Потоцкого, шведов и запорожцев, которые «стали на горе… с распущенными 22 знамёнами»[18]. Доступ к воде был затруднён из-за периодических выстрелов из-за реки. Однако ответная стрельба с русской стороны отгоняла противника и воду можно было свободно забирать.

Мехмед-паша Черкес и Девлет-Гирей II просили садразама поспешить - враг окружён, но без пушек и пехоты его не задержать и он может вырваться из окружения «в леса и горы».
Вечером 9 июля грохот русских барабанов дал сигнал «к бою» - подошли янычары. Пётр I и генералитет выехали на конях на «свои участки» обороны. Царь не владел суворовским «глазомером, быстротой и натиском», но весь день и вечер 9 июля, невзирая на обстрел, он как в сражениях под Лесной и Полтавой, делал всё, что надлежит командующему[19].

Погоня 7-9 июля так взбодрила, что часть янычар решила атаковать сходу, не дожидаясь артиллерии. Турецкая тактика преследовала цель прежде всего парализовать волю соперника. Османы стремились ударом в лоб проломить строй противника. Войско выстраивалось полумесяцем, чтобы шире охватить врага. Плотная толпа сбивалась в трапецию, вперёд становились храбрейшие с «байраками»-значками («дели-баши»). С саблями или ятаганами в правой руке, с ружьями-«янычарками» или кинжалами в левой, аскеры с бешеным воплем кидались вперёд. Задние ряды так напирали, что передние не могли остановиться. Первый налёт был самым страшным – он или обращал врага в бегство, или, вломившись, крушил строй изнутри. Конница изматывала врага ложными выпадами и атаковала либо лавой, либо широким клином, в острие которого мчались самые неустрашимые. При неудачной атаке противник окружался и атаки повторялись. Если в строе врага появлялся разрыв, сипахи «змеёй» устремлялись туда и взрывали его изнутри.
Несмотря на предостережение Девлет-Гирея II, что янычары должны отдохнуть, окопаться, дождаться артиллерии и всех войск, янычарский ага Юсуф-паша не остановил их. Несколько тысяч янычар рванулись на короткий фас русского лагеря. Направление атаки выбрано было верно. С севера мешало болото, с юга – можно было попасть под косоприцельный огонь 12 русских полков[20].. Бросаться под ядра и картечь, которые били на 500 и 200 шагов, было безумной храбростью. В первой шеренге с кличем «Аллах!» бежали 300-400 делибашей, за ними – орда остальных[21].

Атакующий всегда несёт бóльшие потери. Как и под Полтавой в 1709 г., решающим родом войск на Пруте стала артиллерия.Огонь русских орудий – восьмидесяти семи трёхфунтовых полковых, полевых двух 12-фунтовых орудий, восьми 8-фунтовых, двух однопудовых и двадцати одной 6-фунтовых мортир, пудовой и полупудовой гаубицы был сокрушителен. На короткий фас позиции Пётр I приказал подтащить все восемь огромных 8-фунтовых орудий весом по 240 пудов и дополнительно несколько 3-фунтовых пушек («понеже видели, что с других сторон нет нападений»). Канониры главного начальника артиллерийского парка России - Я.В.Брюса быстро перезаряжали стволы и показывали такое же мастерство, как под Полтавой. Смертоносные выстрелы двойными зарядами с ядром и картечью пробивали бреши в густых рядах. Особенно поразила противника скорострельность – в минуту из трёхфунтовой пушки выпускалось одно ядро или 2,5 картечи. Русский строй, будучи знаком с ещё более отчаянными шведскими атаками, не попал под гипноз турецкой численности. Биограф султана Ахмеда III Дилавер-заде Омер-эфенди назвал солдат врага «дьяволоподобными», а Петра I «искусным фокусником»[22].Рукопашных схваток почти не было. Бой вели, как по уставу - первые две сдвоенные шеренги палили и заряжали ружья не вставая с колена, третья и четвёртая – стоя. В жару кремневый замок почти не давал осечек. Офицеры следили, «чтоб четвёртый плутонг отнюдь прежде не выстрелил, пока первый мушкеты набьёт»[23].Вряд ли пули летели мимо густого клина, несмотря на то, что тот еле был виден сквозь пороховой дым.
Бесстрашие, орудия и мушкеты отразили свирепость нападения. Клин янычар не вломился в лагерь и застрял в 30 саженях от рогаток[24]. Опытных стрелков среди янычар было мало, стреляли только первые две-три шеренги и пальба из «янычарок» не была меткой.

Австрийцы в сражениях с турками ставили часть легкой конницы - венгерских гусар или сербов на фланги пехоты. Русское командование против «лёгких и скорых» сипахов тоже выставило всех молдавских конников и 3 тысячи казаков. В июне-июле 1711 г. молдавские гусары и казаки неплохо бились с противником в авангардных и арьергардных стычках, но мелкие донские и молдавские лошади были слабее турецких[25].Позже в Петербурге, чтобы подправить впечатление от неудачи, облыжно приписали «конфузию» казакам и молдаванам[26].

Прогнав нерегулярную конницу, сипахи «образом саранчи» пугали криком, скакали вокруг, сверкали саблями и только самые сорви-головы подлетали к рогаткам[27].

Юсуф-паша ещё раз решил испытать судьбу и послал свою элитную пехоту на дивизию Алларта. И снова картечный ураган разносил в клочья тела янычар. Теперь они потеряли «ярость». «Все отказали, что они наступать не хотят и против огня московского стоять не могут» - сообщал переводчик русского и английского посольств Л.Барка.
Провальные приступы турецкие участники сражения освещали неохотно [28]. Находившийся на острие турецких атак Алларт особо подчеркнул русскую храбрость: «противник вторично с большой стрельбой и криком пытался прорваться к рогаткам, но, как и прежде, благодаря стойкой храбрости русских был сноваотбит, и вынужден ретироваться на свои прежние места». Отвага воинов ислама оказалась бессильной против линейной тактики. 11 августа 1711 г. Р.Саттон записал показания очевидца о том, что в турецком лагере был большой беспорядок. Янычары были трижды отбиты с потерей 8 000 человек. «Если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты» [29]. Позже Юсуф-паша, будучи очередным великим везиром, говорил султану Ахмеду III о силе русского отпора и вероятности бегства его пехоты в случае русского наступления[30].

Если 7-8 июля лёгкая турецкая и татарская конница имела превосходство над русской, то 9-10 июля роль кавалерии с обеих сторон была незначительной. Перевес в числе османских и татарских всадников над русскими не имел значения. Русская кавалерия и все нерегулярные конники были внутри лагеря, а турецкая и татарская, видя стойкость русской пехоты, только гарцевала и пугала стрелами. Строй Русской армии не нарушался ни на минуту, её огневой шквал был так невыносим, что «неприятель заколебался, отошёл на несколько сотен шагов» и укрылсяв сухом логу.

Б.П.Шереметев послал на вылазку 80 гренадёр, чтобы выбить врага из укрытия. Гренадёры, у каждого из которых было по две гранаты, выполнили приказ. У турок такого оружия не было и они отбежали из лога назад. Правда, когда гренадёры возвращались, янычары преследовали, но несколько залпов заставили их, бросая убитых, снова укрыться на высотах.
Конец дня 9 июля стал победным для Русской армии, которая продемонстрировала техническое и тактическое превосходство своей артиллерии и пехоты. Турки потеряли убитыми как минимум 7-8 тысяч человек, почти как под Веной в 1683 г., где ущерб османских сил составил 10 тыс. убитыми, а христианских войск – 2 тыс. убитыми[31]. Дух янычар и турецкого командования был сбит. «Каждый раз они [турки] в беспорядке бежали обратно. После третьей атаки их замешательство и расстройство были так велики, что можно наверняка полагать, что если бы русские контратаковали их, то они бежали бы без всякого сопротивления»[32].

К ночи по мере подхода янычар и отставших сипахов обе стороны возобновили стрельбу. «До свету непрестанно огонь был с обеих сторон… в обозе нашем многих людей и лошадей вредило»[33]. Русские бомбы и ядра «вредили» туркам не меньше.

Успешный огневой бой, продолжавшийся «близ трёх часов или более до самого вечера», вдохновил русское командование[34]. Перед полуночью 9 июля Пётр I накоротке созвал очередной военный совет. Армия не была полностью окружена и было решено произвести внезапную «под рассвет» атаку по типу шведской[35].

Судя по Алларту, планировали подняться в ночное время, неожиданно сбить противника с занятых позиций, овладеть его пушками, а потом, как в победный день 27 июня 1709 г., оставив в лагере резерв, выйти всей армией, построенной двумя боевыми линиями. В полки разослали приказы готовить солдат к бою на рассвете 10 июля[36].

«Смелость силе воевода». Огневая мощь линейного строя и больших каре, куда австрийцы помещали своих кирасир, гасили бурные атаки «правоверных». В 1664 г. у Рааба, 37 тысяч воинов Монтекукколи разгромили 122 тысячи верховного везира Ахмеда Кёпрюлю со 135-ю пушками; в 1683 г. под Веной и в 1697 г. на Зенте турецкие войска были разбиты вдвое меньшими силами христиан. 5 августа 1716 г. у Петерварадина (ныне г. Нови Сад) Евгений Савойский с 60-тысячной армией пошёл в атаку против 150-тысячного войска Дамада Али-паши. Австрийская пехота сбила янычар, а тяжёлая кавалерия обратила в бегство сипахов. Турки, потеряв до 6 тысяч убитыми, бросили 164 пушки. Под Белградом 16 августа 1717 г. принц Евгений с 20-тысячной армией пошёл на штурм позиций 200-тысячного войска садразама Халил-паши. Его пехота пошла в штыковую атаку навстречу огню турецкой артиллерии, приблизилась к главной батарее, вызвала панику и наголову разгромила османов, потеряв всего около 2 тысяч человек. Потери турок составили до 20 тысяч.

 За 1700-1709 гг. произошло быстрое становление моногенной (искючительно из мушкетёров и драгун) регулярной армии царя Петра, которая накопила богатый опыт в борьбе со шведами. Православное войско представлялось монолитным и грозным: генералы и офицерский корпус были профессионалами военного дела, дисциплина, психическая закалка и выучка солдат были намного выше, чем у турок и татар. Правда, австрийская тактика победных войн с турками в 1660-1664, 1683-1699, 1684-1688 и 1697 гг. не была освоена[37].

Об изъянах османского войска знали многие, в том числе и царь. Турки не бились в линейных порядках, янычары не имели пик, ручных гранат и не умели сражаться против штыков и пикинёров. Короткими ятаганами трудно было колоть, а рубленые раны не всегда были смертельны. Команд никто не мог слышать, каждый бился сам по себе. Сипахи «с малолетства» занимаясь джигитовкой, в одиночных боях они были превосходными кавалеристами, обладали искусной выездкой («конь на пятачке пропляшет»), но не имели ни кирас, ни мушкетов, их стрельба из луков была малодейственной[38].

В сражении 9-10 июля 15-30 тыс. татар, до 7 тыс. запорожцев и до 3 тыс. поляков Ю.Потоцкого только блокировали русский лагерь. Привычная к маневрам и дальним походам рассыпная кавалерия ханства, была бессильна против слабых укреплений, пугалась "огненного боя" и не нападала на регулярные части[39]. Из казны хана ничего не тратилось на её содержание. Турецкие пушкари, до половины которых, как писал П.А.Толстой, были не из «природных турок», не знали «артиллерийской науки» и стреляли медленно. В отличие от европейцев с их памятью о рыцарстве, османское командование по старой кочевой традиции бегство считало приёмом боя. Если сбегало командование, вслед за ним исчезала и армия. В военном деле разбирались только храбрый и опытный янычарский ага (и одновременно главнокомандующий войском султана) Юсуф-паша, начальник канцелярии садразама, кяхья Осман-ага и 60-летний Девлет-Гирей II.

Удар бригадными каре, между которыми помещались бы драгуны и нерегулярные части, или сплочёнными линиями, в интервалах которой накатывались трехфунтовые пушки (такого типа атак турки не знали), обратил бы неприятеля в бегство, особенно, если бы полки направить в сторону шатра верховного везира. Чтобы не попасть под удар при построении, линии (или бригадные/дивизионные каре) можно было сформировать внутри лагеря и прикрывать их выход стрельбой из тяжёлых орудий. 17 июня 1770 г. на Пруте у Рябой Могилы 38 тысяч П.А.Румянцева разбили 72 тыс. турецко-татарского войска. На Ларге 7 июля того же года 1-я армия в 39 тысяч при 115 пушках рассеяла почти 80-тысячное скопище неприятеля. При Кагуле 1 августа 1770 г. 27 тысяч русских разбили 150-тысячного противника. При Рымнике 11 сентября 1789 г. 25 тысяч русских и австрийцев под командованием А.В.Суворова нанесли поражение 100-тысячному неприятелю.

Пётр I позже вспоминал о вероятной победе: «И тако оные с помощию Божиею отбиты и, ежели бы за ними хотя мало следовали, то б полную викторию получить могли»[40]. Но за грохотом орудий, дымом и пылью никто не знал о янычарском неповиновении.

В ночь с 9 на 10 июля 1711 г. Пётр I отменил нападение. По какой причине главнокомандующий сдал инициативу туркам? Ведь можно было предвидеть, что глухая оборона грозит блокадой[41]. Может быть, Пётр I не надеялся на утомлённую армию, которая трое суток вела бой? Может быть, его тревожила поголоска, что «двухсоттысячное» исламское войско возглавляет и Карл XII? [42]

После 1715 г. царь оправдывался, что преследовать янычар было нельзя, так как не успели окопать обоз и ворвавшаяся конница врага могла бы уничтожить «пропитание, которого и так мало было». А русский успех привел бы даже к худшему: «дальнее захождение без магазеинов и людство неприятеля… крайнею б беду принесло. Правда, что зело бедствен сей случай был и печален, но ежели б получили викторию над неприятелем, тогда б ещё далее зашли… и тако без сомнения злее б было»[43]. Такое оправдание принять нельзя - после победы можно было идти не на юг, а на север! Скорее всего, царь учёл изменение обстановки в ночь на 10 июля. Затемно в турецкий лагерь привезли орудия крупных калибров, каждое из которых тянуло до 40 пар буйволов. Турки быстро воздвигали шанцы вокруг русского лагеря и устанавливали батареи. К полуночи было поставлено около 250 пушек[44].Ночью противник, открыв сильный огонь, ещё раз атаковал, дошёл до рогаток, но снова был отброшен.За километр от турецких батарей был поставлен шатёр Балтаджи со знаменем пророка. В обоих станах зажгли костры.

К рассвету 10 июля подтянулась вся османская армия. Она состояла примерно из 57 000 конницы и 62 000-64 000 пехоты (всего 119-121 тыс.) и не была изнурена[45].
Боеспособность армий никогда не определяется одной численностью. Турецко-татарское войско может быть, втрое превышало число строевых солдат царя - 38 246 чел.[46]. Такой перевес не был неожиданностью, онём знали и раньше. Если в состав войска Балтаджи включаются нестроевые чины и нерегулярные отряды крымских татар, то нельзя не учитывать нестроевых, казаков и молдаван армии Петра I. На глаз рассыпанные вплоть до горизонта толпы казались многочисленнее. Всадники в разноцветных одеждах гарцевали в разных направлениях[47]. Утром артиллерийская дуэль возобновилась[48]. Потери среди русских канониров были ничтожны. Русский отпор произвёл такое ошеломляющее впечатление, что турецкое командование отказалось от атак и решило осаждать русский лагерь как крепость, то есть продолжить навесной обстрел с холмов и только после подавления противника посылать снова янычар на штурм[49].

Под Полтавой 27 июня 1709 г. в апогее битвы царь показал чудеса храбрости, повёл в атаку второй батальон Новгородского полка и бесстрашно понёсся на стрелявших в упор шведов. Вдохновенное поведение государя могло бы вызвать такой же взрыв самоотверженности армии и на Пруте.

Пётр Великий был гигантом духа, но раскачка его психики бывала огромной. Трижды он терял самообладание – при бегстве от царевны Софьи в Троицкий монастырь в ночь с 7 на 8 августа 1689 г.; через 11 лет перед появлением шведов у Нарвы ночью 18 ноября 1700 г.; и снова через 11 лет – на Пруте. Бомбардировка, возможная гибель армии вместе с ним, царицей, правительственным аппаратом, русской гвардией и только что выпестованным офицерским корпусом, казной, полевой канцелярией - всё это могло представляться государственной катастрофой и крахом реформ[50]. Неистовство янычар и сипахов произвели на царя впечатление: «…пехота турецкая, хотя и нестройная, аднакож зело жестоко билась и ежели б по своему людству фронтом везде отаковали, то б небезопасно было»; османскую конницу «никто нигде не побивал из регулярных»[51]. Победа, как и поражение – зависят от состояния духа. Если 27 июня 1709 г. было звёздным днём царя, то 10 июля 1711 г. стало предельным крахом воли за всю его военную службу. (Подобное случалось и с другими полководцами – например, Фридрих Великий в Семилетнюю войну несколько раз впадал в состояние крайней безнадёжности). 10 июля утром, примерно в 6-7 часов, произошёл нервный срыв Петра I, не смыкавшего глаз уже двое суток. «И, правда, никогда, как и почал служить, в такой десперации не были» - писал он[52]. К стрессу добавилась эпилепсия, которая часто гостила у царя[53].

Без равновесия невозможно было принять оптимальное решение – идти на прорыв. В фальшивом, как доказано многими историками [54] «завещании» Петра I сенаторам от 10 июля 1711 г. имелись слова: «Я… ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен… Если я погибну, …то выберите между собою достойнейшего мне в наследники». Но эта выдумка, напечатанная в 1783 г. собирателем анекдотов «профессором элоквенции и аллегории» немцем Я.Штелиным (1705-1785), свидетельствует о том, как прочно врезался в память современников слом русского венценосца на Пруте.

Не желая, чтобы видели его мучительные судороги, царь скрылся в палатке. В отличие от мужа, государыня-царица среди воя и плача женщин не растерялась. Не Екатерина Алексеевна созвала военный совет для начала мирных переговоров, но именно она, будучи на седьмом месяце беременности, вывела царя из шока. Благодарную память о роли жены на Пруте Пётр I сохранил почти до конца жизни. «…Наша любезнейшая супруга государыня императрица Екатерина великою помощницею была… и во многих воинских действах, отложа немощь женскую, волею с нами присутствовала и, елико возможно, вспомогала, а наипаче в Прудской баталии с турки (где нашего войска двадцать две тысящи, а турков двести семьдесят тысящ было), почитай, [в]отчаянном времяни, как мужески, а не женски поступала - о том ведомо всей нашей армеи и от них, несумненно, всему Государству».[55]

Два-три часа (столько обычно длились припадки царя) армия оставалась без главнокомандующего, но не потеряла мужество боевой дух. Нет свидетельств, что потрясение вождя заразило генералов, офицеров и в целом армию. Рядовой состав, как всегда, был послушен и готов к жертвам. Полтавские ветераны ни на пядь не отходили от рогаток. Через 5 дней царь сравнил стену своих солдат с крепостью: «Господь Бог так наших людей ободрил, что хотя неприятели вящее ста тысячь числом превосходили нас, аднакож всегда отбиты были, так что принуждены сами закопатца и апрошами, яко фортецию, наши единыя только рогатки добывать»[56]. Русские полководцы М.М.Голицын, Я.В.Брюс, Л.Н.Алларт, А.И.Репнин, А.А.Вейде не допускали и мысли о капитуляции.
К 9 часам утра 10 июля царь выправился, хотя гнетущее состояние не исчезло. «Около 9 часов утра Его Величество… приказал позвать… в центр экипажей, где находилась его палатка» Б.П.Шереметева, Л.Г.Януса и генерал-лейтенанта фон дер Остена. Совещание шло долго, мнения военачальников не были зафиксированы. Решили обратиться к Л.Н.Алларту, который отлёживался в карете после ранения. Алларт записал, что было два варианта – предложить противнику переговоры о мире и если будет отказано - идти на прорыв[57]. В турецкой и европейской историографии утвердилось положение, что на р.Прут в 1711 г. Русская армия потерпела поражение и только подкуп турецкого командования позволил вырваться царю Петру I с минимальными потерями из котла. Да, «молдавская кампания» была проиграна, но сражение 7-10 июля к моменту заключения русско-турецкого «вечного мира» 12 июля 1711 г. было прервано при ничейном исходе.
Полки в это время готовились к бою и выстраивались внутри лагеря в боевую линию. Казаки и молдаване сражаться с конницей сипахов и татар не могли, поэтому их оставляли охранять вагенбург. Прорыв имел шанс на успех – ведь даже неуклюжее армейское каре Б.Х.Миниха 19 августа 1739 г. под Ставучанами, извергавшее непрерывный огонь, казалось настолько грозным, что 80-тысячное османское войско покинуло свой лагерь, окружённый тройной линией окопов и одиннадцатью батареями с семьюдесятью пушками. Конечно, нанести поражение только пехотой было трудно, но огонь орудий мог смести врага с поля, как под Лесной и Полтавой [58].

Генералы стояли за прорыв, но Пётр I принципиально не стал «азардовать». Возможно, он считал, что утрата лошадей, особенно тягловых, означала потерю подвижности армии и даже если противник будет прогнан с позиций, отступление по выжженной степи будет трудным. За перемирие выступали вице-канцлер П.П.Шафиров и жена царя[59]. Вполне вероятно, что в военных советах принимал участие и Кантемир, но по источникам это не прослеживается[60].

Днём 10 июля разразился сильный дождь и была тревога, что отсыревший порох помешает стрелять, но противники вели огонь вплоть до двух часов дня[61]. К этому времени русская полевая артиллерия израсходовала 1014 ядер, 198 бомб, двести 6-фунтовых гранат, 282 картечи. Полковые орудия выпустили по противнику 1101 трёх-фунтовое ядро и 305 картечей[62]. Это было почти втрое больше, чем битве под Полтавой, где 65 русских трёх-, восьми- и двенадцати-фунтовых пушек сделали 1405 выстрелов[63]. Историки часто попадают под гипноз источников. В 1724 г. в «Гистории Свейской войны», составленной ради возвеличивания Петра I, давался отличный от дневниковых записей перевод «Истории Алларта», где подчёркивались невозможность прорыва и трагизм окружённого войска, когда лошади якобы «отъедали» хвосты друг у друга. «Ни по какому образу мы могли пробитца, понеже наши лошади все измучены, фуража в лагере не было, для того они себе гривы и хвосты отъели, и мало лошадей к службе годных было. Того ради резелюция воспринята трубача к великому везирю послать, и ему об мире объявить». Отечественная историография объясняла Прутский мир потерями от обстрела, невозможностью отступления из-за нехватки лошадей, провианта и изнурения пехоты[64]. Да, фуража не было, но ни один из участников сражения 1711 г. не упоминал, что армия умирала от голода и жажды. Река была рядом, а для людей была молдавская баранина, хотя и были ограничения в хлебе. Тягловые лошади не превратились в одров, если, начиная с 12 июля, они вытянули из Молдавии всю артиллерию, боеприпасы и медные понтоны. У генералов к тому же, для лошадей имелись мешки с овсом (возможно, и не только у них), а после заключения перемирия с вечера 11 июля можно было косить быстро поднявшуюся траву.

«Воинская генеральная дума» послала от имени Шереметева парламентёра к Мехмеду Балтаджи. На валах выставили белый флаг как сигнал к переговорам (но не капитуляции) и орудийные расчёты прекратили огонь.
Русская сторона прервала нерешённый бой. П.П.Шафиров писал: «Я говорил… про окружение войск наших, что тогда было ещё то дело со обоих стран в равной мере, и оружие у обоих войск в руках, и в воле обоим странам было бится и мирится, а счастие в руках состояло». В турецкий лагерь отправили унтер-офицера гвардии Д.Шепелева с посланием фельдмаршала: «имеете ль склонность, как мы о том имели известие, не допуская до такой крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, которой может быть ко обоих сторон ползе и на добрых кондициях. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина»[65].
Русский отпор 8-10 июля был настолько сокрушительным, а османские потери так велики, что такое нежданное предложение было сочтено военной хитростью. Турецкое командование на появление парламентёра ответило усилением обстрела.
Сколько длилось тягостное ожидание - неясно. Перед опасностью силы могут возрасти и вождь, вдохновив воинов героизмом, поразит врага. Но Пётр I избегал риска и направил второе письмо уже имевшее вид просьбы[66].
Балтаджи созвал совет, на котором, по свидетельству турецкого хрониста Мехмеда Рашида, зашла речь о трудном положении турецких войск[67]. Было сочтено, что если русские согласятся вернуть завоёванные в 1696 г. крепости, то можно прекратить военные действия. Главными сторонниками примирения были кяхья Осман-ага, Юсуф-паша и всё высшее духовенство. Против возражали С.Понятовский и Девлет-Гирей II, который предупреждал о лживости «гяуров»[68]. Русофоб-романист Даниель Дефо написал: Балтаджи, оценив мужество русских, понял, что бой может кончиться его поражением и решил выяснить, нельзя ли воспользоваться сложившимся положением. Напротив, мир пресечёт бойню и дальнейшие военные издержки[69]. После двухчасового молчания Шереметеву послали согласие принять делегатов. Около 3 часов дня 10 июля огонь османских батарей затих[70]. Нет свидетельств, что турки пошли на перемирие, испугавшись русского наступления. Такое искажение было допущено Петром I в «Гистории Свейской войны»[71].

«Полезнейшие кондиции» обговаривались царём и Шафировым около двух часов (с 15 или 16 часов). Тогда же подбирались верховному везироу и его окружению обычные в дипломатической практике подарки: «2 пищали добрых золочёных, 2 пары пистолет добрых, 40 соболей в 400 рублей» и несколько тысяч золотых дукатов[72].

10 июля «пред вечером», возможно, около 17-18 часов Шафиров с тремя переводчиками, канцеляристом и двумя курьерами отбыл в турецкий лагерь с полномочной грамотой и с инструкцией царя, предусматривавшей уступки османам. На переговоры царь делегировал сорокадвухлетнего Шафирова, знатока международных дел, опытного психолога и полиглота. «Превысокий разум» православного еврея-эрудита признавался всеми, в том числе и царём, у которого он пользовался «кредитом и почтением».Инструкция Шафирову свидетельствует не о состоянии Русской армии, а о степени потрясения царя. Чтобы вырваться из ловушки, государь был готов на немыслимое - отказаться не только от завоеваний на юге в 1695-1696 гг., но и от 10-летней борьбы за Балтику, сдать Карлу XII и С.Лещинскому Речь Посполитую, уступить всю Лифляндию («и протчия помалу уступать»). За Ингрию он был готов заплатить Псковщиной, «буде же того мало, то отдать и иныя правинции»![73]
Русско-турецкое перемирие в Карловаце 14 января 1699 г. сроком на один год было заключено за один месяц. 30-летнее перемирие в Константинополе 3 июля 1700 г. было оформлено после 8-месячных переговоров. Русско-турецкий «вечный» (!) мир был согласован всего за полтора дня - 10 и 11 июля. 12 июля он уже был подписан, скреплён печатями и разменён. Мир был одобрен всеми чинами турецкого командования. Обе стороны стремились скорее свернуть войну, обе недооценили свои силы и переоценили мощь противника. Мехмед-паша знал, что он не «корифей» военного дела, что дизентерия и другие болезни косили и косят турок[74]. Затяжка кампании могла ухудшить боеспособность его воинства и ему приходилось считаться не только с кровавыми потерями и недовольством янычар, но, может быть, с сюрпризом (контратакой) «дели Петро» и подходом русских подкреплений с севера. (Оттуда двигались под конвоем огромные обозы с провиантом). Турки учитывали, что к моменту перемирия Русская армия не потерпела поражения. Гвардейская бригада – Преображенский, Семёновский, Ингерманландский и Астраханский полки, как и войско в целом, «великий кураж имели» (П.П.Шафиров). Природная выносливость солдат с их крестьянской закваской не была исчерпана. После тысячевёрстных маршей, напряжённых земляных работ и перетаскивания на лямках 3-фунтовых пушек, весивших по 24 пуда 33 фунта (без 20-пудового лафета), почерневшая от копоти и питания впроголодь, пехота стойко держалась и только сбрасывала кафтаны из-за нестерпимой жары. Янычары «ни в едином месте проломить не могли» русский строй. Бесстрашно командовал опытный офицерский состав. «Российской генералитет великую храбрость и мужество показали» - писал Алларт[75]. «Русские вели себя удивительно доблестно» - сообщал Ю.Юль.

Гибель 9 июля 7-8 тысяч воинов Аллаха (по признанию турок) сорвала их боевой дух. По донесению Р.Саттона и по записям Моро де Бразе за три дня боёв русские изувечили ещё столько же, не считая умерших от болезней, которых возможно, было около 5000. Безвозвратные потери турок оказались в 12-13 раз (!) больше, чем в армии Петра I с первого дня вступления в Молдавию. Потери русских (без учёта погибших от болезней) составили убитыми 594 человека, умершими от ран 160, ранеными 1388 человек[76]. Один из турецких пашей, присланных охранять от налётов татар уходившую Русскую армию, говорил: «твёрдость [русских] их изумила, что они не думали найти в нас столь ужасных проивников, что, судя по положению, в котором мы находились, и по отступлению, нами совершённому, они видели, что жизнь наша дорого будет им стоить, и решились, не упуская времени, принять наше предложение о перемирии, дабы нас удалить. Он объявил, что в первые три дня артиллерия наша истребила и изувечила множество из их единоземцев, что у них было 8000 убитых и 8000 раненых, и что они поступили благоразумно, заключив мир на условиях, почётных для султана и выгодных для его народа»[77].

 Если Шафиров ничего не знал о победном рейде К.Э.Ренне к Браиле, то турецкое командование сильно тревожилось - русский корпус находился в 50 милях от турецкого лагеря. Мехмеда-пашу беспокоили не только русские драгуны на границах Валахии, но и отпадение Молдавии, сербский взрыв в Черногории и Герцеговине, переход кабардинцев в русское подданство, молва о стремлении царя оккупировать Румелию и даже подступиться к Стамбулу. Каждый день пребывания русских в османских владениях грозил волнениями среди христиан.

Вот почему, когда было объявлено прекращение огня, турецкий лагерь охватила радость. Янычары бросились брататься! Не дожидаясь заключения мира, они пошли к русскому лагерю продавать провизию, называя русских "кардаш", т.е. братьями. (Ла Мотрей). Саттон отметил: «во время обмена посланиями царя с визирем и переговоров о мире янычары приносили в лагерь русских хлеб, рис и другую провизию, в которой русские испытывали нужду и за которую хорошо платили»[78]. О том же вспоминал Алларт: «Турки стали очень дружелюбно относиться к нашим людям, разъезжали кругом нас верхом, приближались даже к самим рогаткам и разговаривали с нашими людьми, так что под конец пришлось поставить часовых в 50-60 шагах от фронта, чтоб неприятель так близко к нам не подъезжал. Часовых этих турки дарили табаком и печением, а те в отплату снабжали их водою, за которою туркам было далеко ходить».

Вечером 10 июля посланцев от Шереметева с почётом усадили в шатре Балтаджи. Мехмед-паша первым изложил согласованные до приезда Шафирова условия[79].  Главным было восстановление положения, существовавшего до 1695-1696 гг.: возвращение Азова, ликвидация Таганрога, Каменного Затона и «Еникале» (так именовали турки Новобогородицкую крепость в устье р.Самары). Другим требованием было удаление русского присутствия с границ Османской империи в Восточной Европе - невмешательство в дела поляков, запорожцев и казаков «польской» Украины. Запрашивалась также выдача османских подданных - «изменников» Д.Кантемира и С.Л.Владиславича, контрибуция за разорение Молдавии в размере троекратной подати, поступавшей оттуда, ликвидация посольства в Стамбуле, сдача армейской артиллерии и «всей амуниции» (боеприпасов, ружей). Труднее всего было бы отстаивать Прибалтику, но давать гарантии на возврат шведам Лифляндии и Эстляндии было бессмысленно. Порта не имела союза со Швецией и не собиралась учитывать её интересы. Ликвидация русского флота на Азовском море не обговаривалась[80].

По сравнению с инструкцией царя от 10 июля, турецкие требования были относительно легки. Выслушав запросы, Шафиров ответил, что «из приязни» к Порте царь вернёт Азов, разрушит новопостроенные крепости и не станет вмешиваться в дела поляков и запорожцев. Балтаджи и его помощник кяхья Осман-ага не были опытными дипломатами. Простодушный садразам не скрыл радости - небывало короткой кампанией восстановлены турецкие границы в Приазовье! Цель войны достигнута! Шафиров мгновенно схватил, что о Прибалтике и Псковщине вряд ли зайдёт речь и можно твёрже отстаивать свои позиции. Он указал, что Русская армия не разоряла Молдавию, а содержала там себя на свои средства[81]. Взамен артиллерии Шафиров обещал отдать пушки из Азова или Каменного Затона. В шатре секретаря, вероятно, с конца вечера 10 июля шло переписывание документов, перевод с османского и греческого языков на русский, осмысление турецких условий, ответов на них и обещание крупных денежных сумм турецким сановникам. «Весь вечер 10 июля и, вероятно, ночью и утром 11 июля формулировался и переводился текст договора для предоставления его Петру»[82].

Русским посланцам отвели намёт со всеми удобствами, где они ночевали. В ночь на 11 июля вооружённое перемирие продолжалось. «Всю ночь турки, хотя и положено было, что никакой работы было не делать, однакож они строили шанцы. От наших же ничего не делано, но токмо наши стояли во фрунте со всякою готовностию»[83]. Может быть, под утро 11 июля Шафиров послал тревожное сообщение, что турки выставляют новые запросы: свободный пропуск Карла ХII на север, возобновление ежегодных «поминок» крымскому хану и оставление в заложниках Шафирова и фельдмаршала Б.П.Шереметева[84].

На русской стороне перед рогатками выставили несколько обозных телег и забросали их землёй. 11 июля военный совет в составе ПетраI, Вейде, Алларта, Брюса, д’Oстена, фельдмаршала Шереметева, Януса, князя Голицына, Долгорукого и Г.И.Головкина единогласно и окончательно («по последней мере») постановил ни в коем случае не капитулировать и прорываться к польским границам вдоль Прута. (До Ясс и Сорок было около 80 и 200 километров)[85].

Был принят план, который скорректировал и дважды подправил царь: дивизии пойдут двумя линиями, как было при наступлении в июне и первых числах июля. Всей армии следовало быть готовой к выходу к 16 часам 11 июля. Неприятеля предполагали отбивать картечью из 87 полковых пушек и мушкетами. Боеприпасы, питьевая вода и скот имелись пока в достатке, хотя от питания исключительно мясом начались болезни. Особо было указано иметь «доволное число» патронов, картечи и «сечь железо на дробь». Каждая дивизия должна была подать рапорты о наличии этих боеприпасов. Количество багажных телег ограничивалось – для генералов до 5-10, для полковников по одной. (Царь потом срезал количество телег для генералов до 2-6). Все прочие должны ограничиться вьюками. Остальные кареты и экипажи царь приказал бросить - жёны офицеров будут следовать верхом. Освободившихся лошадей следовало распределить среди солдат и бедных офицеров. Под орудия намечалось запрягать только «добрых артиллерийских лошадей», а «всех худых побить и мяса изсушить или изжарить». Ненадёжные и тяжёлые орудия следовало подорвать и утопить. Утоплению подлежали бомбы и «тайные вещи» (документы Походной канцелярии?). Запас провианта и конины (на неделю) приказывалось распределить по полкам поровну[86]. Время выхода не указывалось, но подразумевалось, что он начнётся вечером, чтобы исключить преследование ночью[87].

Успешный отход был возможен. Через пять лет, за трапезой в Петербурге в феврале 1716 г., царь, радуясь успехам австрийской армии в войне против турок и предсказывая ей победу, говорил имперскому резиденту О.Плейеру, что всего два батальона Преображенского полка 9 июля 1711 г. сдерживали натиск более чем 6000 турок и могли бы совсем их отбросить, если бы не чудовищная жара и отсутствие воды. Можно было бы победить и двухсоттысячное османское войско, хотя у русских было не более 40 000[88]. Эти преувеличения нельзя относить к застольному бахвальству. 8-9 июля турки мало вредили отходящей армии, которая активно огрызалась всем огнестрельным оружием. Турки на ходу стреляли хуже, чем русские. С 10 июля пошли дожди, ожил подножный корм. Боеприпасы, скот и бочки с водой были под рукой. [89] Двухсоткилометровая ретирада в прочных бригадных каре до Могилёва-Подольского могла быть успешно преодолена. И, тем не менее, Пётр I предпочёл вырываться из котла без боя. Истерзанный муками за судьбу армии и государства, царь ранним утром 11 июля написал Шафирову записку с немыслимым для державника отречением от результатов Северной войны 1700-1710 гг. «Мой господин… ежели подлинно будут говорить о миру, то стафь с ними на всё, чево похотят, кроме шкляфства»[90]. Обращение самодержца к подканцлеру «мой господин» надо понимать как «мой спаситель». «Всё, чево похотят»- это значит, что царь был готов принять даже довоенный ультиматум Порты, включавший возвращение Прибалтики шведам, утрату «рая» - Петербурга, разрыв союза с Августом II и признание «антикороля» Лещинского. А если бы турки потребовали отторжения Малороссии (на которую они стали претендовать с 1712 г.), Псковщины и Новгородчины – пришлось бы соглашаться и на это. Конечно, капитуляция начисто исключалась[91].10-11 июля не армия, но Петр I понёс личное фиаско, и конечно, не от круглого дилетанта в военном деле Мехмеда Балтаджи, а от главнокомандующего - янычарского аги Юсуфа-паши. Царь тогда ещё не знал, что Шафиров видимо тогда же в ночь с 10 на 11 июля, чтобы ускорить переговоры, обещал большие суммы денег верховному везиру и его окружению и устно - от имени царя, что хану будут посылаться подарки, если тот прекратит набеги на север. Престиж Российского царства спасла ссора Балтаджи с Девлет-Гиреем. «Обещано то [поминки] и на Пруте на словах, хотя в трактат то Мегмет-паша за ссорою с ханом не внёс по своей злобе»[92]. Отпор Русской армии был главной причиной щадящих условий мира, которому турки были «безмерно рады». И только побочной причиной было обещание денег, после чего турецкая сторона не стала настаивать на контрибуции, выдаче Д.Кантемира, С.Л.Владиславича, фельдмаршала Шереметева и сдаче артиллерии. Шафиров просил царя под видом его личных вещей тайно прислать деньги, обещанные «переговорщикам»: великому везиру 150 000 руб., кяхье Осман-аге 60 000 руб., командующему корпусом янычар Юсуф-паше и чавуш-баше Ахмеду-аге по 10 000, брату кяхьи, конюшему и янычарскому секретарю Абдулбаки-эфенди, смотрителю за финансами Омер-эфенди, писавшему трактат - по 1 000 руб. Кроме этого он просил ефимки и червонные «на раздачи… тысяч пятьдесят» и «лучших соболей и чёрных лисиц» на 15 тысяч рублей. Утром 11 июля губернатор Трикалы (Фессалия) Мустафа-паша подвёз к янычарским шанцам 7 подвод «личных вещей» Шафирова. «Изволте, государь, деньги приказать совсем бы изготовить в посылку…» сообщал Шафиров Петру 13 июля 1711 г. [93].

11 и 12 июля собирали от разных лиц, в том числе от Б.П.Шереметева золото, ефимки, червонные и на телегах переправляли к Шафирову. Через 3 или 4 дня после подписания договора ротмистр А.П.Волынский с обозом из 50 лошадей в «пяти ящиках, в семи фурманах, в шести палубех привез дополнительно 250 тыс. «мелкой российской монеты» и 11 сороков соболей на сумму 5050 руб. [94]. Однако турецкое начальство так и не решилось принять русские деньги «чтоб никто не признал подкуп» и велело их везти до Исакчи.

Во второй половине дня 11 июля Шафиров прибыл к царю, который «выказал немало радости и велел объявить по лагерю о мире». Вице-канцлер после отчёта был тут же отправлен назад. «Перед вечером», видимо около 17 часов, послом-заложником в турецкий лагерь был отправлен сын фельдмаршала Михаил Борисович Шереметев (1672-1714), которому «для лутчего почтения пожалован… чин генерал-майорства»[95].

Подписание договора проходило торжественно. За нейтральной полосой у турецкого «транжамента» послов встречали «янычарские офицеры и с почётом провожали до везирской ставки». Ближе к шатру садразама в их честь был выстроен почётный караул – две шеренги из четырёх сотен верховых с копьями, прапоры на которых были по одной шеренге лазоревые, по другой – красные[96].

Послов усадили на стулья. После традиционных приветствий Шафиров объявил, что русский фельдмаршал, «не желая напрасного пролития крови», зная великодушие царя и надеясь на его милость, соизволил согласиться с условиями договора, хотя те и противоречат интересам его государя.
Потом было угощение шербетом и проводы в стоящий рядом шатёр - писать документы набело. В то время стороны излагали договор по-своему и допускались разночтения. Турецкая сторона в преамбуле естественно, раздула свою победу: «Царь Московский от великаго притеснения и смертоносныя баталии понеже обезсилел, благостию милостиваго и благаго Бога молил, чтобы помириться». В русском тексте подчёркивалось стремление к миру: «Его Царское Величество ради некоторых причин не хотя допустить до кровопролития, требовал паки с его Салтановым Величеством сочинить вечной мир, на которой его сиятельство крайней везирь соизволил».

С тяжёлым сердцем стороны начинали войну, с облегчением в полдень 12 июля подписали мир и почти дружески расходились. [Турки] «зело довольны миром, как и мы» - такую знаковую описку допустил Пётр I, имея в виду прекращение военных действий. Потом слова «как и мы» он вычеркнул, написав: «что мы и сами видели». Пётр I отослал свою ратификацию и в прощальном письме пожелал «долголетнего здаравия» Мехмед-паше.

Молдавская кампания завершилась. Несмотря на ущербный Прутский договор, Русская армия покидала место боя непобеждённой. Турки с почётом провожали достойного противника, снабдив его тоннами хлеба, риса и даже кофе. В турецком отчёте сообщалось, что «войска врага получили продовольствия на 11 дней»[97].
Люди за несколько часов до выхода подкрепилась турецким рисом, хлебом, лошади – скошенной травой, а может быть и фуражным кормом и 12 июля около 18 часов непобеждённая армия поднялась. Турки устроили своеобразные почётные проводы - вытянулись в длинную линию – смотреть на уходящую армию.

Покидать поле сражения, Пётр приказал, как и положено не потерпевшим поражения, парадно-боевым порядком. Согласно ритуалу, демонстрируя несломленный дух, войска уходили торжественным строем с пулями в стволах ружей. («Mit Kugeln im Mund»). Каждое полковое каре развернуло знамёна, держало строй, выправку и гремело военной музыкой. Барабаны, трубы и гобои поднимали дух. 26 пехотных полков, держа равнение, шли с заряженными мушкетами, крайние ряды служивых щетинились спицами рогаток. Обоз и артиллерия также прикрывались рядами солдат. «Армия, составляя батальон-каре, гордо прошла мимо турков, выстроенных в одну линию в долине по левую нашу руку. Мы шли до самой ночи по берегу Прута, который был от нас вправо, а горы влево»[98].

* *

Заключая, можно сказать, что положение Русской армии на Пруте было лучше, чем под Нарвой в 1700 г., когда новобранцы Петра I были бессильны против кадровой армии Карла ХII. К моменту перемирия 10 июля 1711 г. соперники оставались в равновесии. Морального превосходства в сражении на Пруте ни у русских, ни у турок не было. Дух Русской армии не был сломлен, как и на Бородинском поле 27 августа 1812 г. Сражения 7-10 июля не определили победителя, но обошлись большой кровью «победоносному войску ислама». Зачисление турецкими историками Прутского сражения в разряд «великих турецких побед» неоправданно. Турецкая армия «разбилась о Русскую» точно также, как пруссаки в битве при Кунерсдорфе в 1759 г. и французы в битве при Бородино.

 Владимир Артамонов

Обращаем внимание читателей на работы кандидата исторических наук Владимира Алексеевича Артамонова о периоде Северной войны ранее опубликованные  на сайте «Западная Русь»:

• Книга В.А. Артамонова «Заря Полтавской победы – битва при Лесной».
• Сербы и Турецко-русская война 1710-1713 гг.