25 июня 2013 года областная львовская рада одобрила решение об установке доски при входе во дворец наместничества (где и находится сегодня областная рада) в честь Мирослава Сичинского, убийцы галицкого наместника графа Анджея Потоцкого. Несмотря на то, что в прессе и на телевидении появились статьи, выступления о несоответствии фигуры Мирослава Сичинского героическому культу, 29 января 2014 года доска при входе в здание областной львовской рады была установлена.

Надпись звучит: «Тут у колишньому будинку Австро-Угорського намісництва 12 квітня 1908 року український патріот Мирослав Січинський скарав на смерть намісника Галичини шовініста А. Потоцького за кривавий терор проти українського народу та фальшування виборів» (Тут в бывшем здании Австро-Угорского наместничества 12 апреля 1908 года украинский патриот Мирослав Сичинский покарал смертью наместника Галичины шовиниста А. Потоцкого за кровавый террор против украинского народа и фальсификацию выборов).

«Как будет себя чувствовать президент Польши, при посещении здания с такой мемориальной доской?» – задаются вопросом историки. Разве такая доска установлена не для того, чтобы «посеять раздор между украинским и польским народом»? На это организаторами-бандеровцами был дан ответ во вполне марксистском духе: «Цього самого Потоцького так само ненавидів і польський селянин і польський робітник, бо вони терпіли від нього ті самі утиски, які терпіли українці»[1] (Этого самого Потоцкого так же ненавидел и польский крестьянин и польский рабочий, ибо они терпели от него те же самые притеснения, которые терпели украинцы).

Назначение Потоцкого маршалком (спикером) галицкого сейма еще в 1901 году было встречено скептически большинством даже польских партий. Однако политику быстро удалось завоевать авторитет. Современный львовский историк Олена Аркуша пишет (перевожу на русский): «Неожиданными оказались благосклонные отзывы «Gazety Narodowej», что выразительно контрастировали с положением «молчаливого, недоверчивого ожидания» при назначении А.Потоцкого галицким маршалком. Газета отмечала: полторагодичной деятельностью на должности маршалка он доказал, что «достоин обязательств, положенных на него волей монарха», вел себя как настоящий лидер краевой автономии, поднялся на надпартийное положение, «вследствие чего со временем замолкло не одно из предубеждений относительно него, притихло недоверие и не в одном случае он нашел путь до сердец и разума, переломив лед равнодушия, с которым встретился поначалу»[2].

А вот что писал про Потоцкого польский публицист Станислав Россовский: «С того времени, как стал наместником, первым появляется в кабинете и лишь поздно ночью оставляет свой пост… Тот реально великий господин, тот ординат, доходы которого сравнимы с королевскими, работает почти без отдыха, а что вызывает еще большее удивление – без надежды на служебное повышение»[3].

Аркуша признается, что не в силах не согласиться с корреспондентом газеты «Czas»: «Анджей Потоцкий был образцом той здоровой, жаждущей энергии, которая находит для себя роскошь в действии. Любил жизнь, любил деятельность, любил те усилия запала и воли, без которых нельзя служить ни одному великому делу… Тщеславился маской обреченного, который посвящается принуждением. Но любовь до работы, до постоянной деятельности, до встречи с непредвиденными опасностями, придавала почившему особенной привлекательности в глазах окружения – делала ту симпатичную польскую фигуру тем симпатичнейшей для тех, кто освобождение народа видит не в слезливой мечтательности, переплетенной взрывами отчаяния, но в цепочке человеческих действий, которая никогда не прерывается и начинается сыновьями там, где ее закончили отцы»[4].

Потоцкий смог встать над партиями, он воспринимался как национальный лидер. Убийство политика настолько возмутило польские массы, что во Львове несколько дней бушевали «антиукраинские» погромы. Аркуша пишет: «Для обеспечения порядка на улицы были выведены многочисленные отряды жандармерии  и полиции. Галичина стояла в одном шаге от введения чрезвычайного положения»[5].

Потоцкого обвиняли в фальсификации выборов в сейм 1908 года, в результате которой в сейм было избрано 9 «москвофилов», которых не было в сейме уже 13 лет. Но разве 13 лет назад они исчезли случайно, разве не все выборы фальсифицировались, разве «украинские» депутаты избирались не благодаря той же фальсификации? Существует распространенное заблуждение, что население Галичины всегда было в большинстве антимосковским, но это не так.

Вот что писал Максимилиан Ронге, последний шеф Разведовательного бюро (Evidenzbüros) Австро-Венгрии: «…Уже впервые вторжения русских в Галицию раскрыли нам глаза на положение дела. Русофилы, вплоть до бургомистров городов, скомпрометировали себя изменой и грабежом. Мы очутились перед враждебностью, которая не снилась даже пессимистам. Пришлось прибегнуть к таким же мероприятиям, как и в Боснии, — брать заложников, главным образом, волостных старост и православных священников»[6].

Как в такой стране могли 13 лет избираться только «украинские» депутаты и ни одного «москвофила»?

Представители польских и «украинских» сил, с момента возникновения последних в 60-х гг. XIX века (идея объединить в одну нацию всю массу народа, язык которого  лингвисты относили к малорусскому наречию, возникла несколько раньше, но партия, положившая себе в основу эту идею, начала свой рост с 60-х гг., украинской идея названа потому, что поклонники этой идеи вдохновение черпали в истории поднепровья, и украинское имя поднепровья  стремились привить всему малорусскому массиву)  постоянно входили в контакт между собой и нередко находили общий язык, что не скажешь о поляках и «москвофилах». Поэтому эпизодическая польская поддержка не могла вызвать у «москвофилов» иллюзий.

Потоцкий был для них представителем представителем партии, чьи стремления шли вразрез со стремлениями «москвофилов», партии, которая «старается подавити русскую национальную жизнь»[7]. Потоцкий был для них идеологическим врагом, но они не могли не видеть его принципиальность и благородство. Поэтому осуждая убийство, они осудили его как убийство «человека во всяком случае благородного»[8].

Да и сам Сичинский признавался, что к Потоцкому «не питал ненависти», признавал, что «лично он мог быть человеком добрым, исполненным добрых намерений»[9].

Не отказывал Сичинский ему и в искреннем польском патриотизме. С его точки зрения, Потоцкий стал наместником «не для карьеры, личной корысти, материальных мотивов и т.д., но отдался политической службе для идеи исторической Польши», и был виноват лишь в том, что «хотел управлять русинами, прививать им польскую культуру, колонизировать Русь», хотя с точки зрения Сичинского, это было несознательным продолжением политики, которая довела Польшу до упадка[10]. Сичинский видел в Потоцком «амбициозного, состоятельного, сильного, способного и упорного» человека, который «везде считался очень талантливым администратором», но также и символом насилия по отношению к русинам. «Каким он был на самом деле, кому же это известно, - признавался Сичинский, - Так про него говорилось, и я в это верил»[11].

Т.о. это было убийство благородного, последовательного, идейного, сильного человека, виноватого лишь в том, что он имел неосторожность быть полическим оппонентом террористу.

На самом деле, Потоцкий и упертым украинофобом не был ни с народной точки зрения, ни с политической, если называть «панукраинскую» партию «украинской». Аркуша пишет: «Из семьи А.Потоцкий вынес традиционное для определенных кругов польской аристократии восхищение Украиной»[12].

В своей речи в Галицком сейме  8 июля 1901 года он заявил, что в сердце каждого поляка от рождения есть симпатия к «русской народности» и «для каждого из нас даже звучание русского (малорусского. – М.Б.) языка приятно»[13].

Потоцкий считался с интересами «украинской» партии. Незадолго до убийства он начал переговоры с лидером «украинцев» Евгеном Олесницким. Было достигнуто взаимопонимание. Олесницкий следующим образом отреагировал на убийство наместника: крикнув «усе пропало», свалился от сердечного приступа. Потом пояснил: «Сичинский уничтожил великое дело. С Потоцким мы уже договорились про украинско-польское соглашение»[14].

«Украинский» историк-националист Михайло Демкович-Добрянский утверждал, что Потоцкий был единственным, кто отнесся серьезно к напряжению между «украинской» партией и поляками[15].

Что касается «кровавого террора», то речь идет о гибели в феврале 1908 «украинского» активиста Марка Каганца во время конфликта с жандармами в селе Коропце, к чему Потоцкий лично никакого отношения не имел.

И вот что очень важно. Сичинский утверждал, что убийством он отомстил за «кривды руського народу». Однако, на самом деле, мотивация этим не ограничивалась. Террорист страдал суциидально-психическими расстройствами, так же как и ряд его родственников (самоубийством покончили жизнь родной брат Мирослава Мстислав и три брата его матери) и не скрывал, что и сам был близок к самоубийству, а «последней причиной» покушения была попытка спасти от самоубийства своего друга Миколу Циглинского. Убийца писал в конфиденциальном письме Михаилу Грушевскому (перевожу на русский): «Высокоуважаемый и дорогой пан профессор! Вы обратили внимание, что в последнее время происходило среди нашей молодежи много самоубийств, одно за другим, и связывали такое нежелание жить с причинами атентата 12 апреля. Действительно, последняя осень и зима принесли 5 случаев, а весна должна принести еще. Через полгода после смерти моего брата хотел застрелиться  мой приятель, которого я люблю больше себя, знакомый Вам Микола Цеглинский…. Если бы он поспешил, то после его смерти пришла очередь за мной, а может и дальше… В себе я был уверен, за В., Н. и Т. догадывался и боялся…. Тогда, как я стоял ногой на той стороне света и чувствовал, что буду иметь последователей, возродилась у меня давняя мысль об убийстве гр. Потоцкого. Она развивалась на протяжении двух лет совсем так, как я представил на следствии, лишь последней причиной была не смерть Каганца, а угроза смерти моего приятеля и меня самого… Когда Вы частично отгадали ту последнюю причину, что руководила мной, я хотел написать Вам про то, и хотя не писал, присваиваю себе право отнестись к Вам как к отцу с просьбой: помогите мне спасти приятеля. Ему снова грозит самоубийство…»[16].

Но это еще не все. Сичинский был очень дружен с коммунистами из СССР, злейшими врагами бандеровцев. «Проживая в США, - пишет І.Чорновол, - после Второй мировой войны он возглавлял американские организации дружбы с СССР. Трижды приезжал в УССР, дважды – во Львов. Тут его принимали на уровне Львовского обкома КПСС». Тогда никто из США не мог ездить туда, а он приезжал[17].

Сложно не согласиться с мыслью, что только люди, как говорится, «со снарядом в голове», исповедуя идеи бандеровщины, могут прославлять имя радянофила, страдавшего психическими расстройствами.

Но есть факт, который совершенно ослепил их: террористичский акт, как им показалось, во имя Украины (пусть даже «за кривды руського народу»). И им показалось, что они узнали своего. Ведь идеологи и первые активисты явления, которое сегодня называется «бандеровщиной», в том числе и сам Степан Бандера, прославляли насилие и терроризм.

Есть и еще одна мелочь, но весьма символичная: родные племянницы Мирослава вышли замуж за первых лидеров ОУН Е.Коновальца и А.Мельника.

Итак, что мы имеем?

Вся эта история раскрывает нам целый веер характерных черт бандеровщины:

1)      нетерпимость к политическим оппонентам, нежелание решать вопросы мирным путем, неспособность уважать сильных, честных и благородных противников;

2)      как следствие, идеология бандеровщины восхваляет терроризм;

3)      причем, как ни парадоксально, не гнушаются при этом обвинять в терроризме людей, никакого отношения к терроризму не имеющих;

4)      невежество в плане исторических знаний, интеллектуальная неспособность к реконструкции истории, в результате чего возникают идеи героизировать совершенно не подходящих к этому людей;

5)      как следствие, неспособность адекватно воспринимать окружающую действительность, отсутствие способности к самокритике, неспособность менять свою позицию, даже когда носом тычат, рекомендуя воздержаться от действий,  дискредитирующих собственное движение.