Доклад доктора исторических наук, доцент Института теологии БГУ Александр Юрьевича Бендина на Международной научно-практической конференции «Исторические судьбы Карпатской и Западной Руси в отражении славянских литератур». Все доклады размещаются в специальном разделе конференции.
После воссоединения в 1875 г. греко-униатов Холмской Руси с Православной церковью, церковные и светские власти столкнулись с массовым протестом «упорствующих» униатов.
Обер-прокурор святейшего Синода К.П. Победоносцев во всеподданнейшем отчете за 1898 г. отмечал, что: «Со времени воссоединения, многие из бывших греко-униатов Холмско-Варшавской епархии, проживающих преимущественно в приходах, пограничных со сплошным католическим населением, стали заявлять о своем нежелании оставаться православными, отказывались ходить в православные храмы и исполнять духовные требы у православных священников”.
Опираясь на сведения, полученные от местных епархиальных властей, К П. Победоносцев полагал, что упорная приверженность бывших униатов к католицизму далеко не во всех случаях является их осознанным выбором, сделанным добровольно. Он указывал, что “упорствующие” из бывших униатов представляют собой темную и неграмотную крестьянскую массу, которая стала объектом постоянной “латинопольской пропаганды”. При таком положении дела, считал Победоносцев, “дозволение всем упорствующим ныне униатам свободно исповедовать римско-католическую веру породило бы только ещё большую смуту среди бывшего униатского населения, чем какую производят среди него теперь латино-польские агитаторы”[1].
Делая вывод о том, что предоставление религиозной свободы бывшим униатам неизбежно приведёт к массовым отпадениям от православия, обер-прокурор основное внимание уделял внешнему фактору – силе влияния нелегальной “латино-польской пропаганды”, разжигавшей протестные настроения среди “темной массы упорствующих”. При этом обер-прокурор фактически игнорировал то важнейшее обстоятельство, что само присоединение к православию холмских униатов произошло с помощью административных нажима. Именно этим объяснялись в первую очередь причины длительного и массового протеста бывших униатов против насильственного удержания их в православии.
С целью «религиозного успокоения умов бывших униатов», Святейший Синод Православной церкви разработал специальные правила, которые должны были обеспечить легальный переход «упорствующих» из православия в католичество. Так как юридически Греко-униатская церковь была упразднена, выход из православия мог означать в данном случае только переход в католичество латинского обряда. По мнению митрополита Евлогия, «правила, которыми подобало руководствоваться при рассмотрении, были формальные: кто были предки? Если они были католики, разрешить просителю вернуться в католичество можно, если униаты – нельзя»[2].
Решение Святейшего Синода было утверждено 2 июля 1898 г. императором Николаем II, который сопроводил свое решение оптимистическим комментарием: «Надеюсь, что эти правила удовлетворят всем справедливым требованиям и предотвратят всякую смуту, рассеиваемую в народе врагами России и православия. Поляки безвозбранно да чтут Господа Бога по латинскому обряду, русские же люди искони были и будут православными и вместе с царем своим и царицей выше всего чтут и любят родную Православную церковь»[3].
Надежды, возлагаемые на то, что с помощью бюрократических процедур, основанных на формальных критериях, можно принципиально решить вопрос о предоставлении религиозной свободы всем, кто желает покинуть православие, оказались несбыточными. Узкий правовой зазор, предоставляемый синодальными «Правилами» для выхода протестных настроений десятков тысяч «упорствующих», лишь аккумулировал эти настроения. Предлагаемый бюрократический механизм определения конфессиональной принадлежности бывших униатов мог решить религиозные проблемы только небольшого числа людей, у которых были для этого указанные выше формальные основания. Для подавляющего же большинства «упорствующих», у которых предки принадлежали к Греко-униатской церкви, легальной возможности покинуть православие не было, так как пункт первый указанных правил гласил: «Все бывшие греко-униаты, в силу акта присоединения их с Православной церковью в 1875 году, почитаются православными»[4].
К. П. Победоносцев оказался прав в своем утверждении, что предоставление бывшим униатам свободы выхода из православия неизбежно обернется их массовым отпадением, которое он определял как «ещё большую смуту», по сравнению с той, что постоянно инспирировалась действовавшей «латино-польской пропагандой».
Однако справедливости ради надо сказать, что предлагаемые обер-прокурором скромные паллиативы в решении столь острой и широкомасштабной религиозно-этнической проблемы, создавали самые благоприятные религиозно-психологические условия для организации и восприятия этой пропаганды. То есть вносили свой весомый вклад в подготовку будущей «смуты» в Холмской Руси, которая и стала эпицентром бурных событий, масштабы и формы которых нашли свое отражение в формировании религиозно-этнических конфликтов на территории Литвы и Белоруссии.
Вместе с тем, в анализе религиозно-этнической ситуации на Холмщине и прогнозировании возможных негативных последствий для «господствующей» Церкви, К. П. Победоносцев оказался более проницательным, чем В. К. Плеве, который в апреле 1904 г. уверял императора в том, что: «В настоящее время униатский вопрос в Привисленских губерниях постепенно утрачивает характер острого недуга, который продолжает излечиваться медленно, но верно действующими средствами таких двух могучих в этом деле факторов как Православная церковь и русская школа»[5].
15 июля 1904 г. В. К. Плеве стал жертвой политического террора. Новым министром внутренних дел указом императора 26 августа 1904 г. был назначен князь П.Д. Святополк-Мирский. Назначение бывшего Виленского генерал-губернатора на эту должность означало, что верховная власть намеревается серьёзно приступить к разработке нового политического курса в области религиозной и национальной политики. В начале своей деятельности Святополк-Мирский изложил Николаю II основные принципы своей деятельности по реформированию внутриполитического курса государства.
В свою программу, представленную императору, новый министр внёс вопросы о реформировании законодательства о веротерпимости, расширении самоуправления, изменениях в политике в отношении национальных окраин и т.д. Николай II одобрил намерения нового министра и поручил ему составить подробную записку о сущности предстоящих преобразований. К началу декабря 1904 г. программный доклад и проект соответствующего указа были готовы. Окончательный вариант проекта указа было поручено подготовить С. Ю. Витте как председателю Комитета Министров, на который была возложена разработка основных направлений по реализации изложенных в нём мероприятий. Подробной разработкой мероприятий должны были заниматься специально для этого образуемые Особые совещания[6].
Утверждённый императором 17 апреля 1905 г. указ “«Об устранении стеснений в области религии и укреплении начал веротерпимости»” признавал необходимым разрешить проблему “упорствующих” путём упразднения запрета на выход из Православия без ущерба для их гражданских прав[7].
Правовая «китайская стена», ограждавшая границы «господствующего» православия, неожиданно рухнула. Однако к моменту выхода указа не были разработаны дополнительные правительственные распоряжения относительно применения на практике норм нового закона, призванных урегулировать порядок перехода из Православия в иные вероисповедания. Сам же указ о веротерпимости также не содержал принципиальных указаний для определения процедуры, в соответствии с которой “должно происходить перечисление лиц, отпадающих от православия, в избираемую ими инославную или нехристианскую веру”[8].
Этот серьёзный законодательный просчет, допущенный правительством, позволил католической иерархии Царства Польского и Северо-Западного края своими решительными и продуманными действиями организовать процесс присоединения “упорствующих” к своей Церкви по правилам, введённым собственной канонической властью[9].
В этом регионе массовое движение за выход из православия возникло не как инструмент борьбы за религиозную свободу «упорствующих униатов», что было бы вполне логичным до издания указа о веротерпимости, а как нерегулируемый государством низовой способ реализации этой свободы, уже полученной «сверху». В итоге, процедуру и социальные результаты массовых переходов из православия канонически закрепляла за собой Римско-католическая церковь. Указанный способ реализации указа 17 апреля был характерен не только для Царства Польского, но и для других губерний Литвы и Белоруссии со смешанным православно-католическим населением.
Возникал вопрос, почему же легализованный указом процесс перехода православных в лоно Римско-католической церкви начал осуществляться в масштабах и формах, которые были явно не предусмотрены правительством. А самое главное, почему новый закон вызвал волну правонарушений и религиозного насилия по отношению к представителям «господствующей» Церкви, что явно противоречило замыслу законодателя?
Ответы на эти вопросы было бы методологически целесообразно начать с анализа опыта применения указа в Холмской Руси, так как местный опыт выявил основной спектр проблем, которые стали типичными и для религиозного движения, возникшего в ряде губерний Литвы и Белоруссии.
Официальная реакция католической иерархии, клира и консервативной польской общественности, последовавшая в ответ на издание указа о веротерпимости, подтверждала надежды императора Николая II на получение политических дивидендов от дарования каждому подданному «свободы верований и молитв по велениям его совести»[10].
Варшавский генерал-губернатор К. К. Максимович 28 апреля сообщал министру внутренних дел А. Г. Булыгину о том, что: «Указ 17 апреля о веротерпимости, как и следовало ожидать, произвел самое благотворное, глубокое впечатление на инославное население Привисленского края. Римско-католическое духовенство, проникнутое благодарными чувствами, вызванными отменой тяготевших над ним ограничений, проявило в целом ряде случаев желание действовать рука об руку с правительством в деле борьбы с социалистическим движением, которое в продолжение последних нескольких месяцев почти непрерывно угрожает общественному спокойствию края…
Многолюдная группа представителей польской аристократии, промышленных сфер, науки и прессы с архиепископом В. Попелем во главе, явившись ко мне, просила повергнуть к стопам государя-императора выражение чувств беспредельной признательности римско-католического населения и духовенства по поводу воспоследования высочайшего указа 17 апреля»[11].
У католической стороны были реальные основания испытывать чувства глубокой благодарности к российской монархии. Но ещё больше оснований для благодарности правительству было у той части «упорствующего» населения, которая, формально принадлежа к Православной церкви, тайно исповедовала католичество.
Бывшие униаты Холмско-Варшавской православной епархии, составлявшие многотысячную группу «упорствующих», по свидетельству обер-прокурора Святейшего Синода, после обнародования указа 17 апреля «отпали всей массой в римско-католичество. Так как число их было очень значительно, то отпадение их, приняв вид стихийного движения, увлекло за собой и тех, которые склонны были к римско-католичеству, хотя исполняли и православные обряды»[12].
По официальным отчетам к 1 января 1907 г., 170 935 бывших униатов, к ликованию польского епископата, перешли в Римско-католическую церковь; более 119 000 из них приходилось на одну Холмскую область[13].
Анализируя события, следует начать с того, что православный епископат Холмско-Варшавской епархии не был поставлен в известность о дате принятия и содержании указа 17 апреля. К.П. Победоносцев вынужден был позже признать: этого предупреждения не последовало потому, что такой реакции католиков на указ ни обер-прокурор, ни Синод, «не предусмотрели»[14].
Поэтому последующие события стали проверкой способности администрации и православного духовенства справляться с проблемами принципиально нового характера, к появлению которых они, со всем своим предыдущим опытом отношений с католичеством, оказалось практически не готовыми.
Главной неожиданностью стало то, что отпадения от православия бывших униатов сразу же после издания указа приняли форму цепной реакции, придав этому процессу нарастающий массовый характер. Внезапность, масштабы и формы, которые приобретало это движение, поддерживаемое и направляемое местным римско-католическим духовенством, были настолько впечатляющи, что Люблинский епископ Евлогий (Георгиевский), потрясенный этими событиями, 2 мая направил отчаянную телеграмму обер-прокурору Святейшего Синода К.П. Победоносцеву: «Гибнет православное русское дело. Многие тысячи православных обманом и насилием увлечены в костёл»[15].
Донесения жандармских офицеров и сообщения епископа Евлогия, поступавшие в Департамент полиции, указывали на все более ухудшающееся положение «православно-русского дела» в Люблинской и Седлецкой губерниях Царства Польского. В них отмечалось: «Обнародование указа создало сильное брожение и смуту среди бывшего греко-униатского населения. Тотчас же… со стороны католического духовенства и его агентов началась горячая агитация… Первыми откликнулись… упорствующие греко-униаты. По улицам стали бродить банды фанатиков, распевая разные польские не только религиозные, но и прямо революционные песни и подвергая страшному поруганию все православное, русское. Всем православным русским было объявлено, чтобы они немедленно шли в костёл»[16].
Страх и растерянность, которые испытывали православное духовенство и миряне Холмско-Варшавской епархии, выразила настоятельница Радочницкого Свято-Антониева монастыря Люблинской губернии игуменья Афанасия в своем обращении в МВД 4 мая 1905 г. В надежде найти защиту у государства она обращалась к министру А. Г. Булыгину со следующими словами: «Великий акт дарования религиозной свободы без надлежащей подготовки, без должного разъяснения темной массе неграмотного народа, привел здесь в нашем краю Холмская Русь к целому ряду прискорбных явлений. Во имя свободы совершаются самые вопиющие насилия. Я знаю случаи, когда от матерей силой отнимали детей, чтобы отнести их в костёл. Кольями и палками не пускали православных идти в церковь. Ломали плуги у православных, которые осмеливались работать в польский праздник. Раздирающую душу картину представляли многие православные церкви в последнее воскресение. Православные, оставшиеся в меньшинстве, пришли проститься со своей родной церковью. ...Кто защитит нас? Ксендзы проклинают, соседи поляки грозят поджечь, паны гонят со службы – мы погибли, царь бросил нас»[17].
В последствие митрополит Евлогий в своих воспоминаниях дал яркое описание событий, которые были вызваны указом в его епархии. В этом описании обращает на себя внимание тактика действий, к которым прибегала католическая сторона для достижения своих конфессиональных целей. Нельзя не заметить, что методы, применяемые духовными и светскими пропагандистами для привлечения бывших униатов в лоно Римско-Католической церкви, с организационно-технической точки зрения были аналогичны поведению партийных активистов, прилагающих усилия по организации массовых политических выступлений. Можно сказать, что речь шла о политических технологиях социальной мобилизации населения, которые впервые в массовом масштабе применялись в качестве эффективного инструмента католического прозелитизма. Возможность выхода из православия, легализованная указом 17 апреля, была тактически использована для нарушений российского законодательства, запрещавшего прозелитизм и каравшего за насилие над совестью православного населения.
Примером политических приемов, которые использовались в религиозной пропаганде, служили многочисленные листовки, нелегально выпускаемые и распространяемые «Обществом попечения об униатах». Вот что писалось в одной из них. «Братья униаты! Объявляем вам к всеобщему сведению, что дни притеснений, дни терпения вашего за веру святую вскоре должны окончиться. Потому, что оканчивается могущество и падает всесилие преследователей. Бог медлительный, но справедливый. За все беззакония, за все преследования, за злодеяния, грабежи, убийства, за отнятие у нас веры католической и польского языка, за угнетение нашей Польши москали получают в Манчжурии заслуженное наказание; там, в Манчжурии упало на наших губителей мщение гнева Божия…
Поэтому призываем всех: пусть уже с сегодняшнего дня никто не ходит в православную церковь; пусть все целым миром скажут попам, что уже бросают схизму и переходят к Католической церкви; не посылают детей в церковные и правительственные школы»[18].
Усилить эффективность применяемых технологий помог фактор внезапности, созданный действиями, или, вернее, бездействием правительства. «Ни Варшавского архиепископа, ни меня не предуведомили об указе, и он застал нас врасплох», – вспоминал епископ Евлогий. Потом выяснилось, что польско-католические круги заблаговременно о нем узнали и к поступлению обдуманно подготовились. Едва новый закон был опубликован, все деревни были засыпаны листовками, брошюрами с призывом переходить в католичество. Агитацию подкрепляли ложными слухами, низкой клеветой: царь уже перешёл в католичество…- переходите и вы! Иоанн Кронштадский тоже принял католичество – следуйте его примеру!»[19]. Епископу вместе с депутацией из двух священников и нескольких крестьян пришлось ехать в Царское Село. Здесь сбитые с толку крестьяне смогли лично от государя услышать, что он есть и останется православным[20].
Приведенные факты свидетельствуют о том, что попытка синодального отчета представить процесс отпадения бывших униатов в католичество как «вид стихийного движения» представляется несколько односторонней. Ускорение этого процесса, масштабы и эксцессы, его сопровождающие, не в последнюю очередь были вызваны организованной пропагандистской кампанией, которую эффективно осуществило католическое духовенство с помощью преданных ему мирян, членов католических братств и объединений. В конечном итоге массовый переход «упорствующих» униатов в католичество латинского обряда освободил от принудительного пребывания в православии людей, право которых на «свободу веры» десятки лет игнорировалось и государством, и господствующей Церковью.
Вместе с тем, практика освобождения от государственного принуждения в вере, законодательно инициированная «сверху», вобрала в себя и негативный «низовой» опыт религиозно-этнического прозелитизма и насилия. Католическая сторона вызвала к жизни методы агитации и принуждения, не допустимые в миссионерской работе ни нормами действовавшего права, ни принципами христианской морали.
Прозелитизм среди православных христиан, не желавших покидать свою Церковь, приводил на практике к появлению преступных посягательств на их совесть. Противоправные способы реализации нового закона привели к тому, что жертвами религиозного насилия стали на этот раз православные, упорствующие в сохранении верности своей Церкви. «У православных жгли дома, угоняли скот, вытаптывали посевы, возвышали аренды, отказывали в земле, оскорбляли святыни… В итоге, - отмечал епископ Евлогий, – множество отпадений. Народ, теснимый и угнетаемый католиками, не находя защиты от властей, принужден против воли идти в костел»[21].
Однако утверждение епископа Евлогия о бездействии властей в деле защиты законных прав православного населения от католического прозелитизма и описание масштабов и форм религиозного насилия в Холмской Руси требуют известной корректировки.
13 мая 1905 г. А. Г. Булыгин направил Варшавскому генерал-губернатору прямое требование Николая II о принятии «самых решительных мер к предупреждению означенной незаконной деятельности ксендзов и разъяснению населению истинного смысла вышеозначенного указа»[22].
Следует отметить, что действия властей по исполнению высочайшей воли были достаточно оперативными. Уже 22 мая Максимович подготовил развернутый ответ МВД, представлявший собой анализ религиозной ситуации и перечень предпринятых им мер. «Весть о свободе вероисповеданий, – отмечал К. К. Максимович, - была принята бывшими униатами очень радостно. Хотя многие, так называемые «упорствующие», немедленно открыто заявили о своей принадлежности к р.-к. церкви и стали исполнять все религиозные требы по её обрядам, но особого замешательства по этому поводу в народе не замечалось. Однако вскоре среди населения стали распространяться всякие преступные воззвания, напр. печатные листки «Общества опеки над униатами», призывающие население к переходу в р.-к. веру, а также всевозможные нелепые слухи о насилиях над православными, о принятии католичества Государем императором и т.п. Все это вместе взятое тревожно отозвалось на настроении смешанного населения униатских местностей и вызвало усиленное отпадение от православия»[23].
Несколько ранее, 20 мая Варшавский генерал-губернатор предписал варшавскому римско-католическому архиепископу В. Попелю и люблинскому епископу Ф. Ячевскому разъяснить ксендзам своих епархий о недопустимости прозелитизма среди православного населения. 21 мая в «Варшавском дневнике» было опубликовано обращение К. К. Максимовича к населению Привисленского края с политико-правовым разъяснением содержания указа 17 апреля[24].
Несмотря на меры, предпринятые администрацией, многочисленные факты насилия над совестью православных свидетельствовали о том, что правительство в решении религиозных проблем Холмской Руси точно также не избежало ошибок, как и его предшественники в 1875 г.
При разработке законопроекта о веротерпимости Комитет министров укорял прежние гражданские власти Царства Польского в том, что, ходатайствуя об отмене унии, они не принимали во внимание неподготовленность населения к принятию православия. Но спустя тридцать лет правительство точно также не приняло во внимание степень готовности католического духовенства и бывших униатов к медленному, эволюционному решению этой сложной и взрывоопасной проблемы массового религиозного недовольства, которое предлагал указ о веротерпимости.
В результате католическое духовенство, взяв инициативу в свои руки, направило аккумулированную протестную энергию десятков тысяч «упорствующих» в нужное ему русло, придав начавшемуся движению нарастающий динамизм и массовый характер. Ревность церковных и светских пропагандистов была мотивированной. Она вызывалось неожиданно появившейся возможностью легально возвратить из «схизмы» в Римско-католическую церковь многие десятки тысяч её прежних членов, принадлежавших к греческому обряду.
Однако для самого этого движения были характерны эксцессы, вызванные проявлениями «низового», охлократического понимания дарованной «сверху» религиозной свободы. В результате - накопившаяся религиозная и этническая вражда к «православию и русской народности» в формах психологического и физического террора обрушилась на тех бывших униатов, которые проявили стойкость в приверженности к Православной Церкви.
История религиозного насилия в Холмской Руси весной и летом 1905 г. сделала новый виток. Если раньше к мерам принуждения в выборе Церкви прибегало российское государство в лице местных чиновников, то теперь насилие стали использовать его бывшие жертвы – упорствовавшие униаты, направляемые католическим духовенством и мирянами. Насилие и фальсификации, как неотъемлемые элементы охлократической составляющей противоправного католического прозелитизма, были рассчитаны на то, чтобы придать ему большую эффективность среди оставшегося в православии запуганного и терроризируемого населения.
Однако, как свидетельствуют приведенные выше цифры, несмотря на массовый исход «упорствующих» и «колеблющихся», Православная церковь сумела сохранить часть своих позиций в Холмской Руси. Католическое духовенство, вопреки предпринятым им масштабным прозелитическим усилиям, так и не достигло своей конечной цели. Оно не смогло добиться возвращения всех бывших униатов в лоно Римско-католической церкви, что свидетельствовало об известной прочности православной традиции, утвердившейся в этом регионе Российской империи.
В конечном итоге, Православная церковь вынуждена была примириться с потерей значительной части своей паствы из бывших униатов. «Упорствовавшие» в латинстве униаты Холмско-Варшавской епархии были названы Предсоборным Присутствием 1906 г. «тяжелым и прямо непосильным бременем» для православия. Своим отпадением от Церкви они лишь развязали ей узы «тяжкие и бедне носимые»[25].
Правительство позволило «терпимой» Католической церкви развязать эти тяжкие узы «господствующего» православия. Иерархия, духовенство, миряне этой Церкви использовали выпавший им правовой шанс быстро, жестко и эффективно. Социально-психологические издержки и негативные последствия, как предыдущей религиозной политики, так и нового политического курса, были возложены на православное духовенство и оставшихся верным ему прихожан.
Император Николай II, узнав от епископа Евлогия о бедствиях, которые выпали после издания указа на долю его паствы, «упорствующей» в истине православия, только и сумел произнести: «Кто мог подумать! Такой прекрасный указ – такие последствия»[26]. Признание симптоматическое! Очевидно, императору как «верховному защитнику» православия нелегко было признать, что начавшийся позитивный процесс становления религиозной свободы имеет на западных окраинах России свою негативную сторону.
Александр Бендин,
доктор исторических наук.
[1] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898 год. СПб., 1898. С. 31. Государственный архив Российской Федерации. Далее: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 226. Д. 101. Л. Г. Л. 8.
[2] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994. С. 96.
[3] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898 год. СПб., 1898. С.34.
[4] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898 год. СПб., 1898. С.32.
[5] РГИА. Ф. 821. оп.10. Д. 252. Л.112.
[6] Бабин В.Г. Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX начале XX в. / Власть, общество и реформы в России (XVI - начало XX в.): Материалы научно-теоретической конференции 8-10 декабря 2003 г. СПб., 2004. С. 218-220.
[7] Миссионерское обозрение. 1905. № 5. С. 1017–1020.
[8] Российский государственный исторический архив. Далее: РГИА. Ф. 821. Оп.150. Д. 7. Л.194.
[9] РГИА. Ф. 821. Д.1064. Л. 52: Ф. 826. Оп. 3. Д.192. Л.1; Литовский государственный исторический архив. Далее: ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 403. Л. 53; Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л.1; Ф. 696. Оп. 2. Д. 327. Л.17.
[10] Законодательные акты переходного времени 1904-1908 гг. Издание 3-е, пересмотренное и доп. по 1 сентября 1908 г. Под ред. Н.И. Лазаревского. СПб., 1909. С.34.
[11] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л.11.
[12] Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству Православного исповедания за 1905 -1907годы. СПб., 1910. С. 34.
[13] Там же. С. 348.
[14] Евлогий (Георгиевский) митрополит. Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994. С.145.
[15] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л.21.
[16] Сафонов А.А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства в Российской империи в начале XX века. Тамбов, 2007. С.155-156.
[17] РГИА. Ф. 821. Оп. Д.1064. Л. 4-5.
[18] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л. 58.
[19] Евлогий (Георгиевский) митрополит. Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994. С.140-141.
[20] Смолич И.К. История русской церкви. 1700-1917. Книга восьмая. Часть вторая. М., 1997. С. 348. Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898 год. СПб., 1898. С. 37.
[21] РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д.44. Л.196 об.
[22] РГИА. Ф. 821. Д.1064. Л.10.
[23] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д. 1064. Л.42.
[24] РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д.1064. Л. 51-52.
[25] За первый год вероисповедной свободы в России. СПб., 1907. С.160.
[26] Евлогий (Георгиевский) митрополит. Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994. С.146.