| Часть I | Часть II |

 Еще одним уязвимым местом в генезисе белорусского национализма является его приспособленчество и коллаборационизм во время Первой мировой и Великой Отечественной войны.

В период кайзеровской оккупации белорусских и литовских земель местные националисты, благодаря поддержке немецкой администрации, начали проявлять несвойственную им ранее политическую активность. Произошло совпадение антирусских интересов белорусских националистов и немецких оккупантов. Тогда же, в условиях оккупационного режима, было провозглашено первое этнонациональное политическое образование - Белорусская народная республика.

 Сомнительное счастье подъяремной свободы и отсутствие широкой социальной поддержки «снизу» не смущали сердца националистов и «25 апреля 1918 г., Рада БНР направила телеграмму германскому императору Вильгельму ІІ «со словами наиглубочайшей благодарности за освобождение Белоруссии немецкими войсками от тяжкого гнета и господствовавшего здесь чужого издевательства и анархии». Рада БНР заявляла о независимости «целой и неделимой» Беларуси и просила «Ваше Императорское Величество о ее защите, в целях укрепления государственной независимости края в союзе с Германской империей», видя под защитой Германской империи «свою счастливую долю в будущем». Но у кайзера в это время были другие, более важные заботы, поэтому он так и не признал независимости самопровозглашенной БНР.

«Счастливой доли» под властью императора Вильгельма II у националистов  не получилось, и с приходом большевистской власти БНР благополучно канула в лету. Однако пример верхушечной «незалежнасцi», провозглашенной в условиях кайзеровской оккупации, оказался заразительным для деятелей местного национализма.  

Следуя сложившейся традиции, белорусские националисты в годы Великой Отечественной войны выступили в качестве верных союзников нацистской Германии. На этот раз совпадение интересов нацистов и местных коллаборационистов происходило на общей антикоммунистической, антисемитской, русофобской и полонофобской основе. Нацистская администрация обещала националистам «за короткий исторический срок заполнить пробелы в национальном самосознании» белорусов, «усилить собственно белорусский национальный элемент».

Поставленная цель  достигалась с помощью реализации нацистского варианта белорусизации, осуществляемого коллаборационистской администрацией под руководством гауляйтера В. Кубе. В сферах образования, культуры и средствах массовой информации утверждался белорусский язык. Политика белорусизация распространялась на Православную церковь и польский костел. Следует отметить, что белорусизация не являлась самоцелью оккупационной политики. Данное обстоятельство отметил историк Ю. Туронок, назвав одну из глав своей работы «Ставка Кубе на белорусский национализм». Белорусский язык и культура использовались инструментально, в том числе и для нацистской пропаганды.

Меры, предпринятые гауляйтером В. Кубе, вдохновляли этнических националистов. В формируемых немцами коллаборационистских структурах они усматривали  «проявление воли белорусского народа  к самостоятельной жизни и полному возрождению своего края, его способности преодолеть все преграды, которые стоят на пути к реализации этой цели».

Для преодоления этих «преград», то есть борьбы с Советской армией и советскими партизанами, создавались вооруженные формирования белорусских коллаборационистов, действовавших под непосредственным командованием оккупантов. Совместные усилия коллаборантов, направляемые нацистской Германией,  должны были со временем «привести Беларусь в европейское содружество государств и народов». Поражение Третьего рейха поставило крест и на этой затее этнических националистов.    

Факты сотрудничества кайзеровских и нацистских оккупантов с белорусскими националистами вызывают потребность в политической реабилитации антинациональной деятельности последних. Иначе национализм, призванный  к мобилизации масс на борьбу за европейское будущее белорусского народа, будет невозможно отделить от связи с иноземной властью и нацистскими карателями, этот народ уничтожавших.

 Темное коллаборационистское прошлое белорусского национализма, от которого национализм современный не желает отрекаться, нравственно обесценивает претензии его сторонников рядиться в тогу истовых патриотов Беларуси. Не удивительно, что современный национализм не может обелить свой исторический образ, не прибегая к помощи героических мифов о «несокрушимости белорусской национальной идеи» и «мощном национальном подъеме», который, якобы, пережила Беларусь в период нацистской оккупации. Или, что особенно цинично, к утверждениям о том, что белорусский коллаборационизм – это «здоровое движение патриотических сил».

Однако высказанными пояснениями ответы на вопросы К. Калхуна отнюдь не исчерпываются. Следует особо подчеркнуть, что  националисты используют историографию еще и для того, чтобы скрыть серьезные противоречия, которые существуют между белорусским национализмом и белорусской этничностью. 

В мировой практике часты случаи, когда националистические идентичности опираются на идентичности этнические, взаимно усиливая друг друга. Отмеченный опыт является важным источником «культурного содержания, эмоциональной привязанности и организационной силы» таких идентичностей. Историческая практика белорусского национализма свидетельствует об ином. 

Мне уже не раз приходилось отмечать, что до революции 1917 года и в первые десятилетия советской власти «потенциальный национализм» белорусского населения не находил серьезного проявления в общественной и политической жизни. Православные белорусские крестьяне на выборах в Государственную Думу голосовали за общероссийские национальные и консервативно-монархические партии. В это время в обществе и научных кругах господствовали представления о русском народе как широкой этнической общности, состоявшей из великороссов, белорусов и малороссов, а под русским языком понимались все русские наречия: великорусское, бело­русское и малорусское. В народной среде православные белорусы считали себя русскими, католики – поляками. Поэтому  я и сейчас не отказываюсь от вывода, сделанного в далеком 2005 году, что «до 1917 года и позже белорусское население на массовом уровне не испытывало потребности в политическом оформлении своего существования в качестве особой, отличной от великороссов и малороссов этнической группы».

  Национализм в Белоруссии не был этнически детерминирован, в отличие, например, от польского, или литовского. Поэтому до немецкой оккупации и падения Российской империи, он так и не стал сколь-нибудь значимой политической силой. Можно с уверенностью сказать об исторически сложившейся этнической беспочвенности белорусского национализма, которая и в наше время существенно снижает его мобилизационный политический потенциал. 

Неудивительно, что свидетельством противоречий, существовавших между националистическими проектами «белорусской идентичности», с одной стороны, и реальным состоянием этнического самосознания населения, с другой, стала политика белорусизации. Истории известно несколько таких проектов, следовательно, и несколько вариантов такой политики. Можно указать на первый опыт белорусизации, осуществленный   этнонационалистами БНР. Затем следует назвать советский, нацистский и постсоветский проекты формирования коллективной (национальной) идентичности белорусов.     

Например, кампания по белорусизации, начавшаяся в Советской Белоруссии в 20-е годы прошлого века, (в ней участвовали и деятели бывшей БНР), ставила своей целью внести такие перемены в этническое самосознание белорусов, которые бы соответствовали идеологическим требованиям советского этнического национализма.

Коммунистической партии большевиков Белоруссии предстояло в краткий исторический срок сформировать новую коллективную идентичность, то есть титульную нацию советских белорусов. В этой связи административно-командное внедрение белорусского языка в сферу образования, культуры, науки, делопроизводства и пропаганды рассматривалось коммунистами как неотъемлемый элемент советского национального строительства. Русская идентичность населения, связанная с православной традицией и русским языком, должна была уйти в прошлое как исторический пережиток российского «русификаторства».

 Этот опыт, но уже в условиях становления демократических институтов власти,  пытались использовать постсоветские националисты при проведении белорусизации начала 90-х годов. И в том, и в другом случае, задачи конструирования новых коллективных идентичностей были схожими. Источниками формирования новой нации должны были стать не только государство и национализм как идеология, но и принудительно трансформированное в процессе белорусизации этническое самосознания населения.

Разумеется, что и эта ахиллесова пята белорусского национализма, негативно сказывающаяся на процессах политической мобилизации масс,  вызвала необходимость в услугах «национальной» историографии. Нужно было всячески подчеркивать, что белорусский национализм, в форме упомянутого «белорусского национально-освободительного движения» вырос исключительно из местной этнической почвы, мужая и закаляясь в борьбе с российским империализмом.

Таким образом, на вопросы, заданные К. Калхуном, белорусские националисты дают вполне определенные ответы. Обращение к истории имеет для них особую актуальность, так как без «правильной» историографии все идеологическое здание национализма, а уж тем паче желанная «национальная идея», окажутся выстроенными на песке. Остается лишь одно – всячески укреплять  столь шаткий идеологический фундамент. Вот только сделать это можно не иначе, как с помощью активного мифотворчества в области историографии.

Прежде чем перейти к разбору националистических мифологем, утверждаемых в белорусской историографии, нужно дать научное определение историческому мифу. Представляется удачным определение, которое предлагает известный исследователь, полонист Д. В. Карнаухов: «Под историческим мифом мы понимаем совокупность субъективных представлений о том или ином конкретном историческом феномене (событии, явлении, деятеле, организации, стране, народе и т.п.), которые складываются в вымышленный образ, качественно трансформирующий и/или подменяющий историческую действительность. Создание и поддержание в жизнеспособном состоянии мифологизированных исторических концепций сопряжено при этом с использованием своеобразного «метаязыка», маркирующего определенную систему значимостей, принимаемых не за субъективную систему ценностей, но за объективную систему фактов, конструирующих реальность».

 Данное определение исторического мифа вполне уместно использовать в качестве интеллектуального инструментария для выявления мифологем, созданных для укрепления историографического фундамента националистической идеологии и, чем не шутит черт, сотворения самой   «национальной идеи».  Благо, что один из глубоко «свядомых» белорусских историков А. Кравцевич удачно сформулировал суть новаторского подхода к созданию мифологизированной историографии: «Существуют две историографии: национальная, которая создает субъектную историю страны, это значит, видит белорусский народ субъектом собственной истории. … и колониально-российская историография, которая пишет историю Беларуси, исходя из интересов другой страны».

 Решительно отделив зерна от плевел, возросших на цветущем поле современной белорусской историографии, «субъектный» историк указывает нам, как нужно правильно «смотреть» на историю, исходя из интересов своей страны. Для этого исследователи должны твердо исповедовать догмат этноцентричности, позволяющий безошибочно устанавливать правильный методологический фокус, как единственно верный при рассмотрении сложных исторических событий и процессов. Этноцентрическое «прозрение» А. Кравцевича, достигнутое, очевидно, в результате длительных методологических медитаций, является одним из идейных источников, которые питают вдохновение творцов «субъектной истории страны». 

Возвращаясь к нашей теме, все же спросим, на каких мифологемах держится историографический фундамент  этнонационализма сейчас, когда «национальная» историография свободна, наконец, от тлетворного влияния представителей историографии «колониально-российской»? Ответ достаточно прост, это мифологемы различий и маркировок, основанные на присущей «свядомым» историкам «предрасположенности к настоящему». По утверждению Г. Баттерфилда, мы не должны навязывать наши идеи прошлому, но должны стараться понять каждую историческую эпоху в «ее собственных категориях».

Однако какие бы строгие методологические принципы не формулировали западные исследователи, превзойти «свядомых» историков по части «научной» прозорливости они явно не в силах. Ведь последние свято уверены в обратном. В том, например, что истинное понимание истории как раз и начинается тогда, когда мы бодро навязываем «наши идеи» прошлому. Главное, чтобы идеи эти были правильные, то-бишь, «национальные». Поэтому «свядомасць» – это совершенный инструмент познания. Историк, владеющий им, подобен оракулу, который безошибочно предсказывает нужное прошлое. Он легко забивает баки западным  занудам-исследователям с их скучной и бескрылой научной методологией.

 Действительно, войдя в националистический раж, «свядомые» прорицатели испытывают необычайные приливы творческой энергии. Вот тогда и возникает острая потребность в создании исторических мифов, иначе говоря, «совокупности субъективных представлений, качественно трансформирующих, или искажающих историческую действительность». Тогда же и завершается для них время беспристрастной исторической науки и наступает священный час ангажированного мифотворчества.

В Белоруссии краеугольным камнем мифологизированных исторических концепций, формирующих «национальную» историографию, служит утверждение о древнем существовании «самостоятельного белорусского этноса», не имеющего отношения к русскому народу в его традиционном, широком понимании. В связи с этим, задачей исторических мифотворцев является формирование  вымышленных представлений о том, что белорусы как «этнос» принципиально отличны от русских в этногенезе,  в культурном, этническом, лингвистическом и конфессиональном (вспомним унию) отношении.  

Идеологически мотивированные различия с русскими имеют гипертрофированный характер и простираются далеко вглубь истории, действие которой замыкается на территории современного белорусского государства. В истории периода Киевской Руси отрицается существование древнерусской народности и общерусской идентичности населения, основанной на  власти династии Рюриковичей, православной вере, общем книжном языке и культуре.

Эти же, «искажающие историческую действительность» различия устанавливают искусственный политический барьер между Полоцким княжеством и Древнерусским государством с центром в Киеве. Иного просто не может быть, ведь согласно современным категориям «свядомасцi», суверенное государство Беларусь просто обязано иметь в древности прямого «суверенного», и непременного «белорусского» предшественника. Точно также и «этнос» уже в эпоху Древней Руси должен быть непременно «самостоятельным» и «белорусским», чтобы потом, в процессе исторической эволюции, на высшей стадии своего развития развернуться в современную нацию.

Уже в этот период древнерусской истории начинает формироваться мифология этнических маркировок, этого «метаязыка», с помощью которого «конструируется», или, лучше сказать осовременивается историческая реальность. Из профессиональной терминологии, с помощью которой  описываются исторические события и процессы в эпоху Средневековья, Нового и Новейшего времени, решительно убираются понятия «древнерусский» и «русский», которые заменяются универсальной маркировкой «Беларусь» и «белорусский». Новый метаязык применяется  безотносительно исторического появления терминов, их содержания, территориального, этнического и государственного применения. Мы видим, что уже древнерусское Полоцкое княжество чудесным образом становится белорусским. За ним и Великое княжество Литовское, Русское и Жамойтское бойко маркируется как государство белорусское, то есть государство белорусского народа. Затем и Речь Посполитая назначается очередной колыбелью белорусской государственности.  

Мифология различий и маркировок не миновала и сферу конфессиональной истории. Брестская церковная уния, принятая в 1596 году, объявляется национальной религией белорусов. Традиционному православию, которое на протяжении столетий сохраняло и поддерживало русскую идентичность белорусов, в этом почетном статусе отказано. Не белорусская, мол, вера, а русификаторская, московская.  

Нельзя не заметить, что по мере приближения к нашему времени в творчестве «свядомых» историков все чаще звучат знакомые русофобские мотивы. Появляется и не менее узнаваемый «образ врага» белорусов - русские. Так, неизбежным следствием русофобии становятся утверждения, что Войны ВкЛ и Речи Посполитой  с Московским государством, есть не что иное, как  агрессия русских против белорусского народа.

Эта эпоха порождает героический миф о великой победе «белорусского» оружия под Оршей в 1514 году, и миф жертвы, который живописует жуткую картину истребления белорусского народа, учиненное, якобы, злобной Москвой в русско-польской войне 1654-1667 годов. 

Та же русофобия категорически не позволяет «свядомым» историкам отнести Российскую империю к формам «своей государственности». Поэтому разделы Речи Посполитой представлены читателю как ужасающий «захват Беларуси Российской империей». В результате этого злостного преступления: «Беларусь была превращена в российскую колонию. Ожидавшее ее свободное и светлое европейское будущее оказалось перечеркнуто коварным и жестоким российским деспотизмом».  

Как после этого было не содрогнуться от праведного негодования и не сотворить в ответ новые, героические мифы о «национально-освободительной борьбе» белорусов против извечного российского врага. И вот уже распаленные русофобией умы «конструируют» непримиримый перманентный конфликт между угнетенным «белорусским этносом» и ненавистным угнетателем – Российской империей. В ход снова идет национально правильная маркировка. Глядишь, уже польские восстания 1794, 1830-1831 и 1863-1864 годов гордо именуются белорусскими, а польские повстанцы и террористы становятся героями белорусской истории.

За неимением своего белорусского Бандеры, отцом-основателем нации торжественно провозглашается польский революционер В. Калиновский. Далее мы видим, как дело этого «пламенного революционера» продолжают новые националисты, бесстрашно боровшиеся с азиатской Россией и ее агентами «западнорусами» за светлое европейское  будущее белорусского народа. Впрочем, о том, что собой представлял миф о «белорусском национально-освободительном движении» и другие доморощенные мифы XX века,  я уже писал ранее.

Разумеется, что на этом тематика мифотворчества еще далеко не исчерпана. Однако, думаю, приведенных примеров достаточно, чтобы уяснить нехитрую методологию создания мифологем, их содержание, идеологические предпочтения и русофобские мотивы творческой активности «свядомых» историков. Для нас же главным является понимание того, каким целям служит это небескорыстное «научное» творчество, и почему оно востребовано в определенных политических кругах.

На это можно ответить следующим образом. Будем рассматривать миф как инструмент национальной мобилизации. В нашем случае мобилизационный эффект подобной исторической мифологии достигается путем формирования негативной этнической  солидарности. Однако последствия такой солидарности разрушительны для общества. Она создается искусственно как реакция на образ внешнего и внутреннего «врага» в лице России, русских и «западнорусов».  История и нужна для того, чтобы «образ врага» выглядел устрашающе и убедительно. Борьба с таким «врагом» должна освящаться историей и  становится главным мотивом в процессе создания нации, защиты ее интересов и формировании национального самосознания.

Нельзя забывать о мифе как о школе имморализма и жестокости. Историческая мифология культивирует этническую мораль, которая жестко разделяет мир на «своих» и «чужих», по отношению к которым все дозволено. В частности, русофобский миф культивирует исторические обиды, провоцирует жажду мести, поощряет ненависть, агрессию, межэтнические конфликты. Если говорить о содержательной стороне дела, нельзя не отметить, что белорусские исторические мифы формируют этническое самосознание, построенное на жестком разделении, а зачастую и противопоставлении белорусского и общерусского начала. То есть создают соответствующую историко-этническую почву для националистического дискурса.   

Поэтому ответ на заданный вопрос представляется очевидным. Исторические мифы, на которые опирается белорусский национализм, призваны обосновать необходимость создания этнической нации и установления в Белоруссии этнократического режима.

В этой связи легко представить, как будет выглядеть «национальная идея» в исполнении политических этнонационалистов. Стоит только обратиться к сегодняшнему опыту Украины и вспомнить принудительную украинизацию русского населения, подавление «свiдомыми украми» русского языка и русской культуры. И сейчас мы видим, как украинский этнонационализм стал идеологией агрессивной и злобной черни, способной во славу нации жечь людей заживо, безжалостно убивать детей и женщин, осуществлять геноцид русского населения в Новороссии.

Этот страшный опыт еще раз подтверждает насколько важно знание о разрушительном потенциале, который имплицитно содержится в политическом этнонационализме, и который способен вырваться наружу при благоприятных условиях. Не менее важна и ответственная позиция патриотической интеллигенции, которая в первую очередь должна противостоять иррациональной националистической стихии.

В этой связи представляет интерес теоретическая деятельность белорусских «социальных консерваторов», которых можно охарактеризовать как разновидность националистов государственников. Стремление стать консерватором в нашу гиперлиберальную эпоху заслуживает общественного поощрения, что, в свою очередь, вызывает вполне понятное желание познакомиться с их взглядами. Известно, что в этой интеллектуальной среде формируется свое представление о том, какой должна быть «белорусская национальная идея». Разумеется, что главная роль в столь специфическом научном творчестве принадлежит историкам. Мы уже видели примеры «научного» творчества «свядомых». Поэтому возникает вопрос, насколько ответственно подходят к делу создания «национальной идеи» люди «социально  консервативные»? Наверное, они помнят слова Мирослава Хроха о национализме, который, по его мнению, «служит в распадающемся обществе субститутом интеграционных факторов. Когда терпит крах общество, последней опорой начинает казаться нация». Если это так, тогда какие новые подходы  к решению этой  творческой задачи предлагают наши консерваторы?      

  Здесь мы видим, что соблазн создания нового националистического дискурса, претендующего на универсальное применение и в постижении тайн истории, и в отношении к конкретной политике, обладает притягательной силой. И вот уже историк Игорь Марзалюк повествует доверчивому читателю «Советской Белоруссии» о том, как поступательное движение истории целенаправленно приводит к появлению белорусской нации. Перед нами предстает впечатляющая историческая картина национальной энтелехии, когда под пером историка белорусский народ, сформировавшийся в рамках Великого княжества Литовского, руководствуясь внутренним целеполаганием, достигает исторической зрелости и превращается в современную нацию.

Для нашего же читателя постигнутый автором «Континентальный смысл национальной идеи» не может быть воспринят без должной критической рефлексии. Следует разъяснить, что в понимании И. Марзалюка «национальная идея» - это, не что иное, как идейно правильные  ответы на вопросы о том, «откуда мы? кто мы? куда мы идем?».

В соответствии с телеологическим принципом, на котором базируется указанная статья, применение этих метафорических формул становится неизбежным. И вот почему. В предлагаемом автором способе понимания явлений и процессов государственной и этнической истории, важная роль отводится таким понятиям как целенаправленность, роль и смысл. Однако, как известно философам, «утверждения, в которых содержатся понятия цели или функции, всегда являются ответом на вопросы «для чего?», «с какой целью?», а не что происходит, случается». Столь специфическое понимание истории, при котором авторское внимание сфокусировано на постижении генезиса нации, закономерно приводит автора к созданию такого идеологического продукта, который можно без натяжки охарактеризовать как симбиоз этнического и гражданского национализма.

 Невольно возникает вопрос, почему же встав на торный путь исторического познания, автор постепенно сворачивает в сторону от науки и оказывается в компании творцов националистической идеологии? Отчасти это становится ясным, в связи с упомянутой выше спецификой понимания истории, когда метафорически украшенное взыскание цели и смысла существования нации, оставляет в стороне подлинно научные познавательные вопросы и задачи.      

  Для того, чтобы понять теоретическую природу метаморфозы, произошедшую с авторским замыслом, следует обратиться к известным трудам исследователей национализма. Например, к работе Э. Смита  «Национализм в двадцатом столетии». С точки зрения этого автора: «В основе «национальной идеи» лежит определенное мировоззрение и определенный тип культуры. В соответствии с этим представлением, человечество «реально» и «естественно» разделяется по истории и культуре на определенные сообщества, которые именуются нациями. … Человек определяет себя, в соответствии с национальной идеей, через свою связь с предками и предшественниками, а также с событиями, которые сформировали их мировоззрение. ... Однако национальная идея требует нечто большее, чем только особое мировоззрение или особая культура. Она также требует определенного вида солидарности и политической программы. Национальная идея неизбежно ведет к «национализму» - программе действий для поддержки этой идеи и достижения ее целей». 

В таком случае, и это весьма показательно,  исторические события и процессы выступают в роли строительного материала, произвольное конструирование и этническая маркировка которого подчинены задачам, которые призван решать исследуемый Э. Смитом «национализм». Иными словами, И. Марзалюк представляет нам такое понимание истории государства и народа, которое обусловлено не применением научной методологии, а формируется с помощью «особого мировоззрения». В результате мы видим наукообразный генномодифицированный концепт, то есть реализовавшуюся в истории «национальную идею» с заранее заданными идеологическими свойствами.

Если перейти к отдельным сюжетам предлагаемой нам истории «национальной идеи»,  то без иронии, очевидно, не обойтись. Оказывается, что ее первыми авторами было двое студентов Санкт-Петербургского университета, которые  «утверждали, что белорусы — самостоятельный славянский народ, а не ветвь, либо составная часть какой–либо иной национальной общности».  Удивительные вещи творит с автором отмеченное выше «особое мировоззрение». Ведь достаточно вспомнить, что академик Е. Ф. Карский был совершенно другого мнения на этот счет, называя белорусский язык «неделимым русским языком», а белорусский народ родным «детищем» России. С точки зрения И. Марзалюка в этом заочном споре правы политически грамотные студенты, а не великий белорусский ученый Е. Ф. Карский и другие выдающиеся представители «западнорусской» научной мысли.

Подобно «свядомым» историкам, И. Марзалюк связывает «национальную идею», призванную, в конечном итоге, объединить все население Белоруссии в единую современную нацию, исключительно с маргинальным «белорусским движением». Подчеркивая, правда, при этом, его антипольскую направленность. Однако автор умалчивает о воистину массовом «западнорусском» идейном и политическом движении, опиравшемся почти целиком на многочисленное православное крестьянство.

 Движение было общерусским по своей сути, что, в конечном итоге, ярко показали выборы в Учредительное Собрание 1917 года. Тогда белорусские националисты суммарно набрали менее 10 тысяч голосов из трех с лишним миллионов. Поэтому строить «национальную идею» на хлипком фундаменте маргинального этнического национализма, значит игнорировать общерусское сознание подавляющего большинства населения белорусских губерний.  Выходит, автор просто отказывает миллионам православных белорусских крестьян и «западнорусской» интеллигенции в их законном праве быть полноценными историческими соучастниками создания современной белорусской нации. Вот почему консервативная риторика о «белорусской нации», как воплощенной студенческой «национальной идее», не представляется нам убедительной.

Белорусская национальная идея, как действенное средство национальной мобилизации, должна иметь общерусскую составляющую. В противном случае, это лишь очередной «националистический проект», реализация которого неизбежно потребует принудительной белорусизации. 

В этой связи, хотелось бы заметить, что нация это не только реально существующее социальное образование, это категория динамичная, своего рода «проекция» сложного политического развития. Для Белоруссии сейчас важно не скатиться к строительству этнической нации, к чему так усердно призывают всевозможные «свядомые», и здесь, в этом трудном деле, риторические заклинания «социальных консерваторов» явно не помогут.

У «западнорусов» есть свое понимание, что такое белорусская национальная идея. Мы не должны повторить украинский опыт национальной истерии, ненависти и разделения. Поэтому нам нужно строить современную гражданскую нацию. Достойная патриотическая задача и на долгие годы.  Остальное приложится.  

Доктор исторических наук Александр Бендин