| Часть I | Часть II |
В последнее время часть национально озабоченных белорусских историков, включая и сочинителей политических доносов на «западнорусов», испытывают острый творческий зуд. Всем им непременно хочется взять в руки стило, наморщить многодумное чело и сочинить ни больше не меньше как «белорусскую национальную идею». Дабы не угасить вспыхнувшего порыва, и дум высокое стремленье не было стреножено тупым бюрократическим равнодушием, предлагаются различные завиральные проекты. Радикально, в привычно большевистском духе, призывает решить этот вопрос одиозный сочинитель А. Тарас. Высокому начальству, уверяет он, следует бросить клич и собрать артель национально «свядомых» историков и поручить им, за умеренную мзду, в сжатые сроки изумить граждан «незалежнай» Беларуси явлением универсальной идеологической отмычки. Именно такую роль должна играть вожделенная «национальная идея», с помощью которой раскроются, наконец, тайны исторического пути белорусской нации и распахнутся радужные перспективы, расстилающиеся перед ней в обозримом европейском будущем. Появились уже и первые духоподъемные опусы, претендующие на то, чтобы доступно разъяснить истомившейся от неведения нации ее этнически безупречное историческое происхождение и провидчески указать ей истинное предназначение в нашем глобальном и меняющемся мире.
В предыдущей статье мне уже приходилось писать о реакции на «западнорусизм» лиц различной политической ориентации, от национально «просветленных» историков до самодеятельных «социальных консерваторов». Скажу из опыта, что первые оппоненты не вызывают у меня особого исследовательского и полемического интереса. «Национальное» или «субъектное» видение истории, которое они демонстрируют в своих псевдонаучных трудах, мифологично по своей исследовательской природе, поэтому и результаты подобного творчества за рубежами Белоруссии какой-либо серьезной научной ценности не представляют. «Национальная» оптика, используемая в качестве инструмента исторического познания, стала характерным признаком непрофессионализма в «свядомой» научной среде. Да и как может быть иначе, когда эвристическое начало, присущее свободному и ответственному научному творчеству, вытесняется новой националистической догматикой, неуклонное следование коей выдается за постижение исторической истины.
Поэтому полемику с глубоко «свядомыми» историками нельзя назвать продуктивной с научной точки зрения. Как правило, приходится вести речь не о качестве и убедительности аргументации, выдвигаемой в защиту какой-либо новой исторической концепции, а заниматься выявлением и критикой набивших оскомину мифологем «национальной» историографии. Или, как в последней статье, писать о расцветающих талантах «свядомых», которые проявляются в особом и, к сожалению, все еще популярном жанре политического доноса. Однако какой бы непродуктивной с исследовательской точки зрения не была полемика с национально «свядомыми» историками, она приобретает качественно иной эффект, когда выходит за рамки сугубо профессионального сообщества.
Дело в том, что эти историки зачастую целенаправленно обращаются к широкому читателю, чтобы убедить его в том, что только они, в силу дарованного свыше национального «прозрения», являются монопольными носителями представлений о том, что такое этнически правильная история «нации». Отсюда и появление риторики, в которой выражаются мессианские претензии представлять себя обществу в качестве творцов не только новой «национальной» историографии, но нового «национального самосознания», на этой историографии основанного. Казалось бы, что еще нужно неугомонным радетелям «национальной идеи». Белорусская нация как социальное образование, связанное с современным территориальным государством, или, по определению Э. Хобсбаума, «нация-государство», ведет свою историю с 1991 года. И, в этом смысле, «национальная идея», о необходимости которой с начала XX века время от времени говорили разномастные белорусские националисты, получила, наконец, конкретное государственное воплощение.
Однако, оказывается, что «только этого мало», так как начавшая формироваться после распада Советского Союза новая белорусская «нация», не соответствует тем высоким идейным требованиям, которые предъявляют к ней «национально» мыслящие историки и думающая с ними в унисон «национальная интеллигенция».
Во-первых, белорусский народ, скорбно отмечают одни, все еще пребывает в «историческом беспамятстве». Поэтому «процесс самоидентификации с теми или иными явлениями, событиями, личностями истории, без которого не может быть прочного национального самосознания, происходит у белорусов так противоречиво и даже мучительно».
Во-вторых, горестно сетуют другие, у белорусского общества, «к сожалению, до сих пор не сформировано четкое отношение к белорусской национальной истории, культуре, традициям».
В таких ситуациях универсальным способом объяснения причин, кои привели к столь печальным для «свядомой» интеллигенции результатам, является выявление козлов отпущения. Прежде к таковым относилось советское наследие в области историографии и «национально-культурного строительства». Но теперь времена изменились, и опыт существования БССР и единого «советского народа» стал достоянием истории. Но «свядомые» не пали духом и вместо ушедших в историческое небытие советских козлов отпущения, начали искать более актуальных политических врагов «незалежнай» Беларуси. Неудивительно, что в новых постсоветских условиях негативные характеристики «западнорусизма» стали тем спасительным средством, с помощью которого появилась долгожданная возможность назвать виновных, несущих ответственность за то, что белорусы до сих пор не стали «полноценной европейской нацией». Это происходит, оказывается, потому, что «западнорусы» пишут «липовую историю» Беларуси и тем самым препятствуют «национальной интеллигенции» внушать белорусам, что «они всё-таки отдельный народ со своим языком, своей богатой и славной историей и своими самобытными культурными традициями».
Более того, само существование «западнорусов» в одном социуме с «национальной интеллигенцией» подрывает ее «абсолютную убежденность в принадлежности к своему народу и своей стране». Ведь тогда, страшно подумать, Белоруссию неизбежно следует отнести к категории наций, которые «не продуцируют национализм». Или почти не продуцируют. И все это на фоне «великих побед» фанатиков украинского национализма, которые грубо толкают конвульсивно продуцирующую «нацию» к постижению либеральных европейских ценностей. Пусть даже сквозь ложь, ненависть и военные преступления «свiдомых укров».
Смириться с подобной «непродуктивностью» своей нации белорусские националисты ни в коей мере не хотят. Следовательно, им остается еще более активно «творить», «изобретать традиции», иными словами, формировать националистический дискурс и создавать «образы врагов» нации, внешних и внутренних. Разумеется, в лице России и «западнорусизма», без которых белорусский национализм как идеология борьбы с русскостью населения собственной страны теряет политическую актуальность.
Вот эта социальная, информационная активность «свядомых» историков, их неугомонное стремление манипулировать массовым сознанием населения и вынуждает выводить полемику за узкопрофессиональные границы и придавать ей максимально широкий общественный резонанс. В этом случае объектом публичной критики становятся не только «национальные» интерпретации тех или иных личностей, событий и процессов истории, например, польское восстание 1863 года, но и содержание тех исторических мифологем, которые формируют пресловутую национальную «свядомость».
В последнем случае монопольные претензии «свядомых» на историческую истину простираются, как уже отмечалось, от решения конкретных историографических задач до креативных высот создания «национальной идеи». Для того, чтобы понять содержание амбициозных претензий «свядомых» на формирование нового исторического самосознания белорусского общества, нужно рассмотреть основные мифологемы, на которых строится исторический нарратив белорусского этнического национализма. Следует уточнить, что речь идет о такой форме белорусского национализма как национализм этнический. В этом случае, по определению В. Тишкова, «нацией считают этническую общность и действуют от ее имени». То есть, «этнонационализм понимает нацию как высшую форму этнической общности, обладающую исключительным правом на государственность».
Этническая нация как политический проект, столь вожделенный для белорусских националистов, предусматривает мифологическое понимание этничности. Например, «свядомые» воспринимают этничность как «общность людей, связанных кровью и почвой». Затем уже на этом этническом, кровно-почвенном фундаменте выстраиваются мифические представления о нации как «общности судьбы» и «общности культуры», под которыми понимаются общий «этнос», история и язык.
Следует отметить, что этнический национализм, который в период кризиса коммунистической идеологии выступил на политическую арену распадающегося СССР под лозунгом «национального возрождения» и «национального самоопределения», привел к многочисленным кровавым конфликтам и проявлениям этнического насилия, которых советская этнокультурная практика не знала.
В постсоветской же Белоруссии, попытка немногочисленных этнических националистов в начале 90-х годов прошлого века установить этнократический политический режим, с треском провалилась. На президентских выборах 1994 года радикальные этнонационалисты не смогли предложить в качестве привлекательной политической программы ничего насущно важного для страны, кроме антикоммунистической, либеральной риторики и, конечно, своей исторически неизменной idee fixe – белорусизации.
Воинствующая русофобия, лежащая в идейном обосновании политических требований по организации очередной белорусизации общества и государства, оттолкнула белорусский электорат. Люди, тяжело страдавшие от последствий тектонического общественного разлома, не приняли уверений этнонационалистов в том, что спасительная дверь в новое демократическое и экономически стабильное будущее может быть открыта только с помощью принудительного запрета русского языка и русской культуры. Искусственно разжигаемая и сеющая ненависть русофобия, направленная на разрушение межэтнического и гражданского мира в стране, оказалась решительно отвергнутой. Однако это бесспорное обстоятельство лишь разжигало политический и ораторский задор этнонационалистических мессий и пророков. Русский язык и русская культура, бывшие органической частью культуры национальной, клеймились как ассимиляторское наследие коммунистического тоталитаризма и российского империализма.
Станьте «настоящими белорусами», исступленно вопияли они, отриньте от себя все этнически чуждое, русское, и тогда старшие западные братья со слезами умиления примут вас как равных в демократическую и передовую семью европейских народов. Белорусизация, в интерпретации националистов, и должна была подготовить «испорченных русификацией» белорусов к решительному отказу от своей этно-исторической «русскости». Политическим следствием усилий новых белорусизаторов должен был стать разрыв исторически сложившихся связей с Россией и цивилизационный разворот страны на Запад. После сокрушительного поражения на выборах 1994 года, глубоко уязвленный массовым отсутствием националистической одержимости в стране, политический этнонационализм встал во главе непримиримой прозападной оппозиции к действующей власти.
Несколько иными были задачи, которые решал в Белоруссии этнонационализм культурный. Его сторонники в государственных учреждениях и общественных организациях стали заниматься распространением белорусского языка, адаптацией его к современным реалиям, применением этого языка в различных областях образования и науки. Нельзя не отметить положительных результатов, достигнутых этническими националистами в области развития и популяризации белорусской культуры и искусства. Благодаря их деятельности продолжился процесс становление белорусской филологии, этнологии, искусствоведения и других отраслей гуманитарного знания. Бесспорной заслугой этнонационалистов перед белорусским обществом явилось восстановление достоинства языка и культуры, поддержка интереса и уважения к народным традициям и обычаям. Можно отметить, что позитивный потенциал культурного этнонационализма проявился и в неприятии таких форм глобализации и массовой культуры, которые стирают уникальные культурные и ментальные черты белорусского народа.
Особое место в деятельности белорусских этнокультурных националистов занимает историография. В этой сфере научного творчества границы между двумя формами белорусского этнонационализма, политической и культурной, оказались довольно гибкими и прозрачными. Такая примечательная ситуация стала результатом острого дефицита идей и знаний, способных убедительно обосновать факт появления и существования независимого белорусского государства. Уже тогда, в самом начале 90-х годов историческая наука фактически получила гигантский социальный заказ на создание принципиально новой, «национальной» истории страны, взамен прежних «историй», советской и дореволюционной. Вдобавок, в доказательствах своей исторической преемственности с политическим прошлым нового государства нуждались как политики бывшего тогда у власти переходного режима, так и деятели националистической оппозиции.
Нужно отметить, что зубры советской академической историографии оказались на высоте задач, поставленных перед ними новой политической конъюнктурой. Стремительно отрешившись от тесных уз марксистско-ленинской идеологии, корифеи исторической мысли предложили «стране и властям ея» новый идеологический шедевр, гордо именуемый «национально-государственная концепция истории Беларуси».
Это была первая попытка маститых историков восстановить прежнюю советскую модель научно-педагогической деятельности, но только уже на новой «национально-государственной основе». Теперь историки, опираясь на авторитет науки, должны были выступить в роли трансляторов идей национализма, который, в свою очередь, становился методологической основой изучения истории Беларуси. Одним словом, историкам привычно отводились функции, недостойные их ремесла, – осуществлять идеологическое обслуживание политических нужд теперь уже «национального» государства.
Анализируя лихорадочно активное поведение «национально свядомых» историков той бурной поры, невольно вспоминаешь о Тарелкине, колоритном персонаже пьес русского драматурга Сухово-Кобылина. «Всегда и везде Тарелкин был впереди. … Когда объявили Прогресс, то он стал и пошел перед Прогрессом – так что уже Тарелкин был впереди, а Прогресс сзади!».
Стремление идти впереди «националистического» прогресса не принесло почтенным историкам вожделенных государственных лавров. Усердие не по разуму, проявленное «тарелкиными» от историографии, на этот раз сыграло с ними плохую шутку. Еще невнятный для «нации» социальный заказ они перепутали с заказом конкретным, политическим. Очевидно, что сотворенной «быстрым» разумом академических зубров «национально-государственной концепции» предстояло «научно» закрепить грядущую политическую победу радикальных националистов. Но тут вышла промашка. Пришедший к власти новый политический режим придерживался норм умеренного бюрократического национализма, поэтому идеологический шедевр «тарелкиных» не был принят в качестве официальной линии государства в исторической науке. Тем не менее, белорусская историография оказалась тем интеллектуальным пространством, на котором национализм сумел создать обширный плацдарм и до сих пор прочно его удерживает.
«Почему националистические лидеры и идеологи притязают на историю и как они используют ее при мобилизации людей во имя националистических целей?» вопрошает известный исследователь национализма Крэйг Калхун. Попытаемся ответить на этот вопрос, используя конкретный опыт исторического мифотворчества, характерный для современной Белоруссии.
Как уже отмечалось выше, местный политический этнонационализм стал активно использовать новую «национальную» историографию для своих насущных практических нужд еще в 90-е годы прошлого века. Со временем, политическая потребность в подобной историографии только усилилась.
Данное обстоятельство требует некоторого пояснения. Дело в том, что уже с момента своего появления в разбуженной «перестройкой» стране политический национализм стал нуждаться не только в своей исторической легитимации, но и в известной политической реабилитации. Как идеология, современный национализм претендует на роль законного преемника национализма дореволюционного и, отчасти, советского, неизменно позиционируя себя в качестве единственно истинного выразителя самых заветных и вековых чаяний белорусского народа. Разумеется, чаяний о «вольнай» и «незалежнай» жизни.
Неуемная жажда исторической преемственности и горячечная страсть вещать от имени всей белорусской нации делает положение политических этнонационалистов весьма уязвимым с точки зрения исторической науки. Именно здесь наглядно проявляется историческая беспочвенность белорусского национализма.
Начнем с того, что дореволюционного белорусского национализма как сепаратистского политического движения до 1917 года в Российской империи попросту не существовало. В истории известна лишь небольшая группа этнокультурных националистов, группировавшихся вокруг медийно незаметной газеты «Наша нiва».
Не заметил такого движения (в точном смысле этого слова) и Э. Хобсбаум, который утверждал, что «единственной частью царской России, где еще до 1917 года существовало подлинно национальное (хотя и не сепаратистское) движение, была Украина».
Но, как известно, Запад нам не указ. И вот уже национально «прозревший» советский славист А. К. Кавко в «Энциклопедии истории Беларуси» подобно демиургу творит из исторического небытия масштабное «белорусское национально-освободительное движение». Затея эта по причине теоретической малограмотности автора, не удосужившегося уяснить, что такое национализм и национальное «движение», так и осталась образцом псевдонаучного академического творчества. Но труд почтенного слависта не был напрасным, так как плоды его националистических фантазий, облеченные в квазигегельянскую форму, стали использоваться националистами для насаждения пресловутой «свядомости» среди неофитов.
Последующую, революционную и постреволюционную судьбу белорусского этнонационализма нельзя отнести к числу заметных политических явлений, которые оказывали воздействие на формирование белорусской нации в советский период. Как известно, почин создания новой социалистической нации взял на себя коммунистический режим. По словам того же Э. Хобсбаума «именно коммунистический режим принялся сознательно и целенаправленно создавать этнолингвистические территориальные «национально-административные единицы» (т. е. «нации» в современном смысле), — создавать там, где прежде они не существовали или где о них никто всерьез не помышлял, например, у мусульман Средней Азии или белорусов».
Таким образом, новый белорусский этнонационализм, выросший в конце 80-х годов прошлого века из «советской шинели», не может похвастать серьезной исторической родословной. Оттого он и вынужден ее сочинять, подобно Иозефу Швейку, которые проделывал подобные операции при продаже беспородных псов в довоенной Праге.
Доктор исторических наук Александр Бендин