В конце XIX – начале ХХ в. в Российской империи стали появляться различные национализмы. Особые проблемы были у украинского и белорусского национализмов, поскольку то население, за контроль над которым эти национализмы боролись, официально являлось частями русского народа. Таким образом, национализмы вынуждены были не только доказывать, что мы некто, но ещё и то, что мы не те, за кого нас принимают.
Именно поэтому актуальными стали поиски маркеров, показывающих отдельность определённой группы людей от очень похожих других групп. Одним из таких маркеров стал язык. Говорение на отдельном языке, по мнению националистов, должно было подчёркивать то, что носители этого языка составляют отдельный этнос.
Реальной точкой отсчёта белорусского национализма (но не его институализации) можно считать выход в свет книги Мацея Бурачка (псевдоним бывшего польского повстанца Ф. Богушевича) «Дудка белорусская» («Dudka Biełoruskaja») в 1891 г. Надо сказать, что ранее вопросы отдельной белорусской нации также поднимались. Например, в нелегальном журнале «Гомон», выходившем в Петербурге. Но журнальные призывы оказались никому не известны, они вошли в копилку идей, повлиявших на формирования белорусского самосознания, задним числом, когда о журнале стало известно белорусским националистам ХХ в., потому что редакторы «Гомона» «не оставили ни непосредственных продолжателей своего дела, ни чётких следов в сознании творцов новой белорусской культуры начала ХХ в.» (Радзик, 2005: 86)
Призыв же Бурачка был услышан появившимися белорусскими националистами, поэтому можно говорить, что реальной отправной точкой белорусского национализма стала именно «Дудка белорусская». Она вышла на территории Австро-Венгрии в Кракове и тайно перевозилась через границу польскими социалистами, которые старались поддерживать любые антиправительственные силы в России (Мірановіч, 2003: 17). Академик Е.Ф. Карский считал, что именно эта книга дала «решительный толчок белорусскому движению» (Карский, 2006: 373-374).
Бурачок-Богушевич в предисловии к книге выражал желание поговорить с читателями о «нашем извечном языке, который мы сами, да и не одни мы, а все люди тёмные “мужицким” зовут, а зовётся он “белорусским”» (Багушэвіч, 2001: 21]. Автор очень точно уловил то, на чём можно было сыграть для становления в сознании народа восприятия себя не такими, как соседи – отличия в народном говоре. Богушевич оценил язык как достаточно значимый маркер идентичности. Он писал: «Много было таких народов, что потеряли сначала язык свой, так, как тот человек перед смертью, которому язык отнимет, а потом и совсем замерли. Не бросайте языка нашего белорусского, чтобы не умерли» (Багушэвіч, 2001: 22).
Язык в начале ХХ в. являлся, пожалуй, самым главным маркером этно-культурного отличия. Именно поэтому «возрождение» «национального» языка считалось одной из главных националистических задач. В белорусском варианте эта задача оказывалась более проблемной, поскольку официальная наука не признавала существование особого белорусского языка. Для закрепления в массовом сознании значимости белорусской речи не как наречия, а как языка нужно было поднять его престижность. Самым простым способом это можно было сделать путём внедрения языка в начальное образование.
Белорусские националисты предлагали перевести школьное образование в Белоруссии на белорусский язык, утверждая, что белорусские дети не понимают программы, преподаваемой по-русски. Очень интересной иллюстрацией такого непонимания являются воспоминания известного историка Н.Н. Улащика, который родился в Минской губернии и там же ходил в школу. Улащик вспоминал, что он и его сверстники не понимали некоторых слов, которые встречались в учебниках. В качестве примера историк приводит такие слова как «этажерка» или вспоминает, что школьники не понимали фразы из Пушкина «и поле битвы роковое», Слово «роковое» для них не было известно (Улащик, 2001: 303, 324). Но ведь эти слова вряд ли были понятны крестьянским детям в других частях империи. Таким образом, проблема непонимания школьного материала не была только белорусской или украинской, т.е. «национальной». Она скорее была социальной, крестьяне как социальная группа не понимали высокого стиля художественных произведений, им не были известны некоторые предметы мебели, которыми пользовались более высокие социальные слои. Приводимые Улащиком примеры подчёркивают именно это. Хотя в белорусской среде и были свои специфические слова, которые писались так же, как и русские литературные, но имели другое наполнение. Естественно, что школьный учитель, не знавший местных говоров мог и не понять то, о чём говорили его ученики, однако это касалось не только белорусских говоров, но и великорусских. Кроме того, разрыв между языком преподавания и уровнем понимания в Белоруссии не был таким уж серьёзным. Тот же Улащик констатировал в своих воспоминаниях, что если бы детям попадались русские книги, написанные более простым, т.е. понятным для крестьянина языком, то большого труда для понимания они не составляли (Улащик, 2001: 304).
Интересно, что это замечание Улащика коррелирует с наблюдением Е.Ф. Карского, который объяснял причину неуспеха белорусской литературы того времени: «особенная близость народного белорусского языка к южновеликорусскому, вследствие чего, если опустить в напечатанном этимологически белорусском произведении дзеканье, цеканье, то получится почти общелитературное произведение, отличающееся только меньшей отделкой и, следовательно, менее достойное внимания читателя» (Карский, 2006: 340). Т.е. известный филолог не видел серьёзных препятствий к пониманию белорусами русского языка, мотивируя это похожестью того набора слов, которым пользовались белорусские крестьяне в быту и того набора слов, который являлся русским литературным языком.
Кроме того, академик Карский в 1917 г., т.е. во время, когда можно было говорить всё, что думаешь, написал в отзыве на программу Союза белорусской демократии в Гомеле следующее: «Под программой этой я охотно подпишусь, т.к. и мои стремления преследуют те же цели. Я бы только прибавил – допущение в начальной школе, где того пожелают местные жители, обращения к народному языку для разъяснения непонятных мест в учебниках. В западных окраинах (особенно с католическим населением), при желании населения, можно бы допустить в начальной школе в первый год и всё преподавание на народном языке. Не возбранял бы я и литературы на народном языке, особенно по предметам сельского хозяйства и поэтической.
Введение же в школу, особенно в среднюю и высшую, в качестве языка преподавания белорусского наречия только затормозило бы развитие белорусской народности.
Другое дело знакомство с этим языком – оно необходимо в средней школе и высшей для каждого белоруса» (Документы, 2010: 328).
Таким образом, известный лингвист, специалист по белорусскому языку (или наречию, по мнению самого академика) утверждал, что школьное образование в целом должно быть на русском языке. Этим белорусский язык лишался роли маркера национальной отдельности.
Ведь на научном уровне с тем же Е.Ф. Карским никто из белорусских националистов спорить не мог, поэтому, оставалось лишь выражать сожаление о том, что такой великий учёный не понимает настоящей «правды» (Лёсік, 1994: 307-308; Луцкевіч, 2006: 373).
Однако в школах белорусскому языку находилось небольшое место. В школьных хрестоматиях того времени были тексты на церковнославянском и русском языке. Последний подразделялся на три наречия, которые также были отражены в хрестоматиях. Поэтому школьники получали представления о белорусском уже из курса русского языка (Русский язык, без года: 16-18).
Отождествление носителей языка с отдельным народом с расширением образования постепенно сокращало шансы для белорусских националистов найти себе подходящий ведомый народ. Вполне возможно, что имперская власть также понимала это. Во всяком случае, правительство Николая II постоянно увеличивало расходы на начальную школу (Миллер, 2005: 40). Хотя правительство вряд ли даже рассматривало возможности белорусского национализма, он практически был неизвестен и на белорусской территории.
Багушэвіч Ф. Творы. 2-е выд. Мінск: Мастацкая літаратура, 2001.
Документы общероссийских партий и организаций либерального направления в Беларуси (1905 – 1918 гг.): хрестоматия; учеб.-метод. пособие / авт.-сост. Д.С. Лавринович. Могилёв: УО «МГУ им. А.А. Кулешова», 2010.
Карский Е.Ф. Белорусы: в 3 т. Т. 1. Введение в изучение языка и народной словесности. Минск: БелЭн, 2006.
Лёсік Я. Творы: Апавяданні. Казкі. Артыкулы. Мінск: Мастацкая літаратура, 1994.
Луцкевіч А. Выбранныя творы: праблемы культуры, літаратуры і мастацтва. Мінск: Кнігазбор, 2006.
Миллер А.И. Национализм и империя. М.: ОГИ, 2005.
Мірановіч Я. Найноўшая гісторыя Беларусі. СПб: Неўскі прасцяг, 2003.
Радзик Р. Петербургские народники – творцы современной белорусской национальной идеи. // Статьи и материалы по истории и культуре Белоруссии. Вып. 3. СПб: Российская национальная бибилиотека, 2005. С. 75 – 86.
Русский язык для 4 кл. Применительно к новой программе Мин. Нар. Просвещения для средне-учебных заведений. Сост. проф. Н.К. Грунский. Б.г., б.м.
Улашчык М. Выбранае. – Мінск: Беларускі кнігазбор, 2001