1. Социально-политическая пропаганда восстания и ее региональные особенности.

В январе 1863 г. в Царстве Польском вспыхнуло вооруженное восстание, которое начало распространяться на территорию Северо-Западного края, затронув, прежде всего, Гродненскую и Ковенскую губернии[1]. Восстание 1863 г. вывело решение проблем колониального господства польской элиты из области оппозиционного сословно-этнического ирредентизма на уровень вооруженного противоборства с российским правительством[2].

Центральное руководство восстанием осуществляло подпольное «правительство», которое находилось в Варшаве. В Северо-Западном крае* начавшимся восстанием руководил подпольный Литовский провинциальный комитет, который подчинялся польскому «правительству». Несколько позже этот комитет, находившийся в Вильне, был преобразован в исполнительный отдел, управляющий провинциями Литвы[3].

«Красные» и «белые» руководители восстания рассчитывали добиться успеха с помощью иностранной военной интервенции в Россию западноевропейских государств и, прежде всего, Англии и Франции. Польские эмиссары уверяли своих западных союзников, что возрожденная Польша станет «играть роль стража Европы от нашествия москвитян, которое день ото дня становится очевиднее».

Пугая европейцев «московским вторжением в Европу», эмиссары убеждали их, что: «как национальная, так и географическая границы со стороны России составляют Днепр и Двина; что тут кончается европейский мир и начинается азиатский, монгольский; что между этими мирами нет никакого возможного союза, никаких отношений, никакой политики, никакого сближения, ни в нравах, ни в семейных связях, как между англо-саксонцами и краснокожими; что москвитяне (как теперь стараются называть русских) должны, во что бы то ни стало, быть отброшены в свои степи; что под этим только условием Европа будет спокойна от нашествия татарского варварства»[4].

В развернувшейся вооруженной борьбе восставшие польские радикалы демонстрировали свое «европейское», культурное превосходство перед отсталыми русскими «монголами» и «варварами». Польский Центральный комитет в «Манифесте 22 января 1863 г.» демагогически призывал «убогий и насилуемый народ московский» на «страшный погибельный бой, последний бой европейской цивилизации с диким варварством Азии»[5].

Внутри империи ставка делалась на приверженцев Римско-католической церкви - помещиков, шляхту, чиновников и разночинцев. Предусматривалось также разжигание крестьянских мятежей в Царстве Польском, Западном крае, включая и центральную Россию. Таким образом, обретение государственной независимости второй Речи Посполитой должно было осуществиться в результате разрушения Российского государства[6].

Политические цели восстания свидетельствовали о радикальной трансформации, которую претерпел польский ирредентизм 1861-1862 гг. Это движение не только кардинально изменило методы и масштабы борьбы с российским правительством, но и выдвинуло качественно новые политические и социальные лозунги. Теперь общей целью повстанцев стало отторжение Литвы, Белоруссии и части Малороссии от Российской империи и включение этих земель в состав независимого Польского государства в границах 1772 г.[7]

Российская политическая и интеллектуальная элита в лице лучших ее представителей глубоко осознавала степень угрозы, внутренней и внешней, которую представляло для России польское восстание, поддерживаемое западными державами и Папой Римским. Например, М.Н. Муравьев так определял цели польских повстанцев: «Увлекаясь … чувством непримиримой вражды к нам, и общим желанием своим и всех ненавистников наших в Западной Европе, они беспрерывными крамолами своими, допущенными слабыми и ошибочными действиями начальства, постоянно стремились отторгнуть Западный край от России и, отодвинув нас к пределам Азии, обратить, как они презрительно выражаются, в прежнюю Московию; ибо они хорошо знают, что с лишением западных губерний, мы должны будем потерять и значение наше в Европе»[8].

Для реализации своих планов варшавскому «правительству» и его виленскому подпольному «отделу» предстояло решить важнейшую политическую задачу – создать такую высокую мотивацию, которая была бы способна вовлечь крестьянские массы в Литве и Белоруссии в антироссийское вооруженное восстание. Важная роль в решении этой задачи отводилась нелегальной «революционной» пропаганде, которой предстояло с помощью лозунгов патриотического, социально популистского, религиозного и русофобского характера придать сословно-клерикальному восстанию массовый, то есть, «национальный» характер.

Во главу угла подпольной пропагандистской работы ставилось распространение манифестов подпольного «правительства» и его литовского исполнительного «отдела». Считалось, что широкое распространение этих документов позволит привлечь массы русских крестьян к вооруженной борьбе против «москалей»*. Манифесты этого «правительства» обещали крестьянам Литвы и Белоруссии свободу, как «потомственной шляхте», и бесплатные земельные наделы, требуя взамен «защищать, польский край, гражданами которого они с сего дня являются»[9].

Вот, например, с какими соблазнительными призывами от имени польского национального «правительства» обращался к «братьям белорусам» подпольный Отдел, управляющий провинциями Литвы, 3 мая 1863 г.: «Польша восстала за вашу и свою свободу. Война с москалями ширится. Повсюду льется кровь. Бог благословит нас. Скоро будем свободны. Польское правительство сим объявляет всем повсеместно, что со дня провозглашения настоящего манифеста все равны, все сыны одной нашей польской Родины, что всем крестьянам навеки отдается земля, которой они до сих пор владели, без какой-либо барщины, чинша или отработки. А батракам, бобылям и кутникам, которые пойдут против москалей, даруется 5 моргов земли из казенных имений. Всем, кто пойдет в польские войска, навеки дается дворянство. … Братья белорусы, настало доброе время. Пробудитесь и вы, и, призвав Бога в помощь, защищайте свободу, землю и веру вашу и Бог вам поможет»[10].

Содержание приведенного манифеста свидетельствуют о том, что патриотическая риторика, русофобия и социальный популизм с его подкупающими обещаниями немедленного дарования свободы, равенства, дворянства и бесплатных земельных наделов, были использованы пропагандой с целью мобилизации белорусских крестьян на вооруженную борьбу для достижения политических целей польских радикалов[11].

Одновременно с обещанием социальных «пряников» использовались и угрозы революционного «кнута». От жителей края под страхом предания военному суду требовалось не подчиняться российским законам и признать власть подпольного польского «правительства», так как «эта земля польская, а не русская»[12].

Особое усердие в деле «революционной» пропаганды проявил польский шляхтич Викентий Калиновский*, который в своих листовках, именуемых «Мужыцкая праўда», прибегал к явной лжи и лукавым демагогическим приемам, чтобы с их помощью спровоцировать крестьян на вооруженное выступление против российского правительства. В одной из листовок, он уверял крестьян, что: «Когда француз под Севастополем совсем разбил москаля, то для того, чтобы москаль не имел силы и денег, приказал народу дать вольность, не брать рекрутов и больших налогов. Москаль согласился на это, так как думал, что народ глупый и захотел его обмануть».

Калиновский широко использовал то несомненное преимущество над необразованными крестьянами, которое давало ему российское университетское образование. Пользуясь превосходством образованного над неграмотным, он внушал крестьянами, что «хитрый москаль» ничего мужикам дать не хочет. Поэтому только «польское правительство» обещает дать им «истинную вольность», «землю» и «веру наших отцов», то есть унию.

Тем более, что «француз, англичанин и целый свет идет нам на помощь», и что уже народ, со всей широкой земли нашей, «кто с ружьем, кто с косой идет на извечного нашего неприятеля, москаля поганого». И оказывается, что, «москаль», в данном случае, русские войска, «от наших кос как от огня убегает». Калиновский заявлял белорусским крестьянам, что они «поляки от веков вечных». Поэтому крестьяне должны взяться за «косу», чтобы «расстаться навеки с москалем поганым»[13].

Иными словами, крестьянам пытались навязать ложные представления о том, что только восстание против российского правительства сможет решить их острые социально-экономические проблемы. Пропагандируя примитивные идеи утопического мужицкого рая – «вольности», без налогов и рекрутов, Калиновский пытался спровоцировать некий аналог местной «махновщины», чтобы использовать ее разрушительное, кровавое начало против существующей законности и общественного порядка. Неизбежные в таком случае многочисленные жертвы и тяжелые социальные последствия социальной анархии, которые пришлось бы перенести крестьянам и их семействам, этого «революционера» совершенно не волновали.

Приманка регионально специфической, мужицкой «вольности» возникла потому, что идейные возможности подпольной пропаганды воздействовать на массовое сознание крестьян были существенным образом ограничены. В своем стремлении к максимальному расширению социальной базы восстания революционная пропаганда не могла эксплуатировать мотивы социальной ненависти к помещикам, которые обезземелили крестьян после издания освободительного манифеста 19 февраля 1861 г. Это было связано с тем, что польские помещики, составлявшие подавляющее большинство землевладельцев Северо-Западного края, являлись социально-экономической и политической опорой восстания.

Польская пропаганда, именуемая «революционной», в действительности не могла прибегнуть к лозунгам подлинно революционного, «черного передела» помещичьей собственности. На деле это привело бы к самым тяжким последствиям для финансового и материального снабжения повстанческих отрядов. Поэтому и понадобились привлекательные обещания о бесплатных земельных наделах, даруемых польским «правительством» за счет государственных и помещичьих земель, и конечно, соблазнительная приманка политически невнятной, но анархически заманчивой, мужицкой «вольности».

Не имея возможности использовать в пропаганде мощный и реально существующий фактор социальной ненависти, Калиновский сделал упор на пропаганду иной мотивации, стараясь разжечь у белорусских крестьян ненависть политическую, этническую и религиозную. В качестве объекта этой ненависти им был создан демонический образ «москаля» и «схизматика», представленного в качестве главного виновника всех крестьянских бед.

Этот примитивный пропагандистский продукт, предназначенный для крестьянского употребления, вобрал в себя враждебные представления о России, русском царе, великороссах и Православии, которые были присущи отнюдь не крестьянам, а польскому дворянству, шляхте и римско-католическому духовенству. То есть, тем привилегированным социальным группам, многие представители которых встали на путь вооруженной борьбы с российским правительством. Иными словами, Калиновский пытался ввести белорусских крестьян в заблуждение, навязывая им чуждую сословно-этническую мотивацию борьбы за независимость Польши.

Этот «революционер» стремился перенаправить энергию социальной ненависти, которую испытывали крестьяне к своим подлинным угнетателям – польским помещикам и шляхте, на сочиненного им «москаля», представляемого в роли заклятого врага мужицкой «вольности». С помощью идеологических манипуляций враг угнетателей – «москаль», превращался во врага угнетенных.

Пропагандистские методы, с помощью которых авторы «Мужыцкай праўды», пытались мотивировать крестьян на борьбу с российским правительством, позволяют сделать вывод, что Калиновский и его соратники объективно выступали в роли революционных провокаторов. С помощью русофобского образа «москаля» и соблазнительных пропагандистских приманок, выступающих в форме безответственных и щедрых социальных обещаний, они пытались заманить белорусских крестьян в самоубийственную ловушку польского восстания.

Эти листовки, написанные Викентием Калиновским и его соратниками на польской латинице нарочито примитивным, псевдонародным языком, белорусские историки-националисты гордо именуют «нелегальной, революционно-демократической, первой на белорусском языке газетой»[14].

Неприкрытая ирония этой ситуации заключается в том, что выступая под личиной «Яськи, хозяина из-под Вильно», Калиновский обращается в одной из этих листовок к белорусским крестьянам как «мужикам земли польской», причем, на том основании, «что живем на земле польской, что едим хлеб польский, мы поляки извечно»[15].

Если отбросить в сторону идеологически лукавый «революционно-демократический» ярлык этой «газеты», бережно сохраненный белорусскими историками от ушедшей в прошлое советской историографии, тогда придется сделать следующий нелицеприятный вывод. Это был откровенно лживый агитационный листок, издаваемый польскими «революционерами» для того, чтобы с помощью социальных и религиозных обещаний соблазнить белорусских крестьян на коллективное самоубийство во имя освобождения Польши. Во всяком случае, обещанные бесплатные наделы земли от польского «правительства» в тех условиях они могли получить разве что посмертно. Трудно было рассчитывать на иное вознаграждение за участие в сражениях с регулярными русскими войсками, а уж тем более на победу подпольного «правительства».

Следует отметить также, что мобилизационный эффект этой адресной пропаганды был минимален, не только в силу недостатка пропагандистских ресурсов и неграмотности крестьянства. У крестьян не было оснований верить своим польским угнетателям, которые рядились теперь в одежды незваных «освободителей». Созданный пропагандой русофобский жупел «москаля» ни вызывал, и не мог вызвать у русских (белорусы и малороссы) крестьян требуемой «революционерами» политической и этнической ненависти. Политический симулякр мужицкой «вольности», настойчиво предлагаемый Калиновским и компанией, особого интереса в массах не возбуждал. Соблазнительные обещания бесплатной земли, получаемой в будущем от неведомого варшавского «правительства», но за которые нужно было умирать сегодня, особого доверия не вызывали.

Главное же, заключалось в том, что у крестьян отсутствовали основные национально-патриотические мотивы освобождения Польши и Северо-Западного края от российской власти, которые, в свою очередь, служили решающим средством политической мобилизации для части польского дворянства, шляхты и римско-католического духовенства. Пропагандистские манипуляции, совершаемые революционными провокаторами для создания социально-политических мотиваций, замещающих отсутствовавшие у крестьян польские национально-патриотические мотивы, успеха не принесли. Русское крестьянство Литвы и Белоруссии не купилось на социальные приманки и политические симулякры Калиновского и польских пропагандистов, сохраняя в массе своей верность царю Освободителю Александру II.

В итоге, пропагандистскую кампанию по мотивированию русского крестьянства на антироссийское восстание польское подпольное «правительство» и его исполнительный литовский «отдел» безоговорочно проиграли.

Впрочем, некоторые крестьяне, введенные в заблуждение соблазнами политической и религиозной пропаганды, вступали в отряды повстанцев и становились «косиньерами», так романтически именовали вооруженных косами мужиков подпольная польская пресса и западные либеральные издания. В действительности же, это были практически безоружные люди, обреченные на убой в столкновениях с регулярными, хорошо вооруженными и обученными русскими войсками.  

Помимо своих непосредственных целей, эти провокационные, пропагандистские приемы способствовали возникновению социального хаоса, анархии, росту нелегитимного насилия и, в конечном счете, способствовали разжиганию среди населения Северо-Западного края гражданской войны между сторонниками России и Польши.

2. Религиозные знамена восстания.

В польском ирредентизме 1861-1862 гг., переросшем затем в вооруженное восстание, наряду с политическими мотивами и лозунгами, присутствовала и религиозная составляющая, выразителями которой были радикально настроенные ксендзы Царства Польского и Западного края. События восстания свидетельствовали о том, что политизированная часть католического духовенства, опираясь на авторитет священного сана, использовала религиозную пропаганду для призыва мирян к «священной войне» с Россией, которая была представлена как враг Польши - исторический, политический и религиозный.

Как отмечал исследователь восстания в Северо-Западном крае В. Ф. Ратч, «костел свою хоругвь обратил в знамя бунта», поэтому «мятеж пустил более прочные корни там, где гуще стояли костелы». Особенность сложившейся ситуации заключалась в том, что вооруженные выступления польских политических радикалов, именуемых «красными», поддержали христианские священнослужители, призванные своим священным саном к проповеди мира, любви, милосердия и законопослушности. Это произошло потому, что католическое вероучение было подвергнуто радикальной секулярной интерпретации, которая подчинила сакральные задачи церковного служения конкретным политическим целям достижения независимости Польши. В результате, идеология радикального польского национализма и участие в вооруженном мятеже получили религиозную санкцию политически ангажированного католического клира.

Возникший в рамках подпольной организации союз «красных», ксендзов и монашествующих был призван преодолеть узкий сословный характер восстания и обеспечить вовлечение в него максимального количества католиков из разных сословий и этнических групп. Эффективность религиозной мобилизации католической паствы польским костелом показали антиправительственные демонстрации 1861 г. Следствием этого опыта стали церковные призывы к «священной войне» с «москалями», которые вновь были рассчитаны на достижение мобилизационного эффекта, прежде всего, среди низших сословий и фанатично настроенного литовского населения Ковенской губернии[16].

Участие в борьбе за независимость Польши истолковывалось ксендзами как святое, жертвенное и богоугодное дело, необходимое для защиты католической веры и католических святынь от поругания их православными «схизматиками» и «москалями»[17].

«Громадное число лиц духовного звания фактически уличенных в сочувствии к мятежу, – отмечал генерал-майор А.Л. Потапов в записке 1865 г. – ясно указывает, что духовенству польская пропаганда, преимущественно, обязана успехом. Оно было нравственным двигателей дела; под его покровительством в монастырях, костелах и других тайниках крамола созревала. Располагая такими могущественными орудиями как исповедь и присяга, духовенство беспрепятственно действовало на все сословия, раздувало фанатизм политический посредством фанатизма религиозного»[18].

О религиозной составляющей польского восстания писали дореволюционные историки, публицисты и очевидцы событий. Они характеризовали это явление как «ксендзовско-шляхетский», или «национально-религиозный мятеж», основываясь на том, что в восстании 1863 г. действия отдельных групп католических священнослужителей и монашествующих перестали соответствовать задачам религиозного служения и приобрели противоправный политический характер. Часть католического клира использовали свою духовную власть для манипулирования религиозным сознанием паствы в секулярных и преступных, с точки зрения действовавшего закона, сепаратистских целях.

В результате, возник феномен политизированного польского католичества, действия которого были направлены на мобилизацию рекрутов для повстанческих отрядов и обеспечение высокой религиозно-патриотической мотивации для вовлечения своих духовных чад в антиправительственную вооруженную борьбу[19].

Религиозная составляющая восстания 1863 г. не ограничивалась идейно-политической активностью радикально настроенных польских ксендзов и монашествующих. К ней следует отнести и попытки антиправительственной пропаганды использовать в польском восстании два религиозных фактора – униатский и православный.

Для выполнения этой задачи в качестве объекта для пропагандистских манипуляций было избрано местное православное духовенство и его паства. Как уже отмечалось выше, политическая пропаганда литовских «комиссаров» подпольного польского «правительства» содержала обещание восстановить Униатскую церковь, упраздненную на Полоцком соборе 1839 г.[20]

Вот как об этом писал агитационный листок «Мужыцкая праўда», подпольно издаваемый В. Калиновским: «Сказывают люди, что Святой Отец прямо из Рима прислал к нам свое благословение (но Москаль его задерживает), говорят, что пришлет и ксендзов, которые будут принимать в униатскую веру. Тогда, ребята, кто только верит в Бога, Сына Его и Святого Духа, пускай сразу же оставляет схизму и переходит в истинную веру дедов и прадедов. Потому, кто не перейдет в унию, тот останется схизматиком, тот, как собака, сдохнет, тот на том свете адские муки терпеть будет!»[21].

На этом основании литовские «красные» рассчитывали привлечь бывших униатов, прежде всего, крестьян, в качестве «пушечного мяса» восстания, обреченного на гибель в сражениях с регулярной армией. Помимо задач инструментального характера, призыв к восстановлению унии был направлен и на провоцирование религиозного раскола среди православного населения края. Тем самым польская пропаганда стремилась разжечь конфликт между воссоединенной и древлеправославной частью Русской Церкви в собственных политических интересах.

Подпольные «правительство» в своих воззваниях к православному духовенству Северо-Западного края «именем Польши» обещало «полную свободу и равенство перед лицом закона», «покровительство» и сохранение за священниками их приходов. Например, в листовке, обращенной к воспитанникам Литовской духовной семинарии, содержался призыв взяться за оружие и выступить «на брань за отечество, за права человечества, попранные бесчестно тираном, за свободу вероисповеданий, за свободу церкви вашей». В этих воззваниях отечеством православного духовенства и его паствы называлась Польша, а Северо-Западный край именовался «землей польской».

Тем же священникам, которые сохраняли верность российской монархии и считали своим Отечеством Россию, руководители восстания грозили суровым наказанием «по всей строгости закона». Законопослушных священников польские пропагандисты демагогически называли «слепыми орудиями царского деспотизма», «устрашенных гнетом московского насилия», которые «отреклись от отечества и подняли открытый бунт против него»[22]. Воссоединенным из унии православным священникам угрожали тем, что «святая Униатская церковь будет восстановлена в прежних своих правах». Тогда террор обрушится на тех священников, которые сохранят верность Православию. «Вы согрешили, братья, – говорилось в прокламации – помните же, что вас ждет наказание. … ибо месть поляков за святую веру ужасна. … Помните, братья, что настала минута мести за ваши преступления, и казни за грехи ваши»[23].

Таким образом, политическая пропаганда повстанцев стремилась внести разобщение и вражду в среду православного духовенства и мирян, и с помощью методов «кнута и пряника», «разделяй и властвуй», заставить их изменить законной российской монархии и встать на сторону восставшей колониальной элиты.

Сущность идейно-политических манипуляций, к которым активно прибегала польская пропаганда, заключалась в том, чтобы убедить православное духовенство и западнорусских крестьян в правомерности убийства русских солдат во имя освобождения Польши. Иными словами, следовало использовать православное население в качестве средства для разрушения своего единоверного российского государства во имя восстановления государства иноверного и иноэтничного. Согласно этим замыслам, духовенство и крестьяне, принадлежавшие к «господствующей» Церкви, должны были восстать против своего священноначалия и православного царя Освободителя, чтобы получить землю и «свободу вероисповедания» от восстановленной католической Польши.        

Поэтому сепаратистское восстание 1863 г. в Северо-Западном крае правомерно рассматривать как попытку колониального реванша, предпринятого радикально настроенным дворянством и духовенством под знаменами польского патриотизма, социального популизма, воинствующего католицизма и русофобии.

Восстановление власти польского государства над русским населением Северо-Западного края должно было компенсировать дворянству утрату власти над личностью крестьянина, которую давало крепостное право, отмененное в 1861 г. императором Александром II. Для римско-католического духовенства освобождение Польши и присоединение к ней «забранного» Северо-Западного края означало восстановление прежнего господствующего статуса, которым оно обладало в Речи Посполитой. Решительным поражением Православия в крае должно было стать восстановление упраздненной в 1839 г. Греко-католической церкви.

Для политизированного польского духовенства религиозная составляющая восстания была связана на практике с антирусской пропагандой, разжиганием религиозной и этнической розни, созданием повстанческих отрядов и посягательством на целостность Российского государства. Польские ксендзы, в нарушение присяги, данной российскому императору, зачитывали в костелах манифесты подпольного польского «правительства», призывая свою паству к восстанию, измене российскому монарху и подчинению новой «польской власти». Они приводили повстанцев к присяге нелегальному «правительству», участвовали в организации снабжения повстанческих отрядов, обеспечивали идейную и сакральную поддержку восстания, призывая, убеждая и вдохновляя католиков встать на путь вооруженной борьбы с Россией[24].

Тем самым осуществлялась не только мобилизация повстанцев, организация их снабжения и поддержки со стороны социальных «верхов» и «низов», но и высшая, то есть религиозная легитимация подпольного польского «правительства».

Некоторые ксендзы возглавляли отряды повстанцев и принимали непосредственное участие в боевых действиях. Внесение религиозных мотиваций в вооруженную борьбу с российским правительством привело к росту жестокости и насилия, которые воплотились в различные формы террора против верных царю-Освободителю жителей Литвы и Белоруссии[25].

По словам Виленского генерал-губернатора М.Н. Муравьева: «Католическое духовенство никогда еще так дерзко и беззаконно как ныне, не заявляло своих преступных действий: призыв к мятежу раздается с высоты костельных кафедр; речи, пропитанные духом ненависти и разрушения, оглашают своды католических святынь, и даже некоторые исступленные проповедники сами берутся за оружие, присоединяются к шайкам бунтовщиков и предводительствуют некоторыми из них.

Высшее же духовенство, владея главным и вернейшим средством к умиротворению края – призывом, во имя Божие, к порядку и законному долгу, умышленно бездействует, потворствуя, таким образом, кровавым смутам и беспорядкам»[26].

Таким образом, популистские обещания «вольности» и бесплатных земельных наделов для крестьян, пропагандистское насаждение русофобского образа «москаля», призывы ксендзов к защите католической веры и лозунги восстановления унии ставили своей общей целью торжество сословно-этнических и церковных интересов польского дворянства и Римско-католической церкви. Русскому населению Северо-Западного края отводилась роль послушного инструмента для достижения чуждых ему социально-политических и религиозно-этнических целей.

3. Социальный состав участников восстания в Северо-Западном крае.

Главной социальной силой восстания было российское дворянство «польского происхождения». Об этом свидетельствуют данные, которые приводит советский историк В. М. Зайцев, использовавший в своей работе такой базовый показатель, как количество репрессированных, характерное для каждого из сословий Северо-Западного края.

По подсчетам этого исследователя: «На долю дворянского сословия, составлявшего 5, 99 % населения Литвы и Белоруссии, приходится свыше 62 % всех репрессированных или один репрессированный на 43 человека…. Представители численно преобладающего крестьянского сословия составляют 22, 36 % всех репрессированных, а мещанского, второго по численности среди населения – 5, 72 %. У крестьян один репрессированный приходится на 1051, а у мещан – на 758 человек мужского пола»[27].

Данные исследования подтверждаются свидетельствами представителей российской администрации, которые непосредственно занимались вопросами подавления польского восстания и реформирования края[28]. Вот, например, как писал о роли «панов и шляхты» в восстании 1863 г.  генерал-майор А.Л. Потапов в мае 1865 г.: «Участие их в последнем мятеже фактически доказанное, единодушно и громадно. За весьма немногими исключениями, они все помогали крамольному делу, подразделяясь, согласно образу мыслей и роду деятельности, на красных, белых, крайних, средних, аристократов и демократов, но, в сущности, вред их был одинаково силен, ибо успех красных обусловливался материальными средствами белых, к числу коих принадлежали крупные собственники, равно и сии последние без необузданных стремлений красных не решались выступить на арену крамольной деятельности»[29].

Виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев в своем обращении ко всем сословиям Северо-Западного края прямо указывал на политическую враждебность, которую испытывало к российскому государству «дворянство здешнего края, называющее себя польским».

От имени российского государства Муравьев объявлял всем сословиям края о целях, которые преследовало это дворянство в восстании 1863 г.: «Дворяне и помещики, ослепленные безрассудными мечтаниями о господстве над народом, который едва только успел, волей всемилостивейшего государя нашего, освободится из-под тяжелого их гнета, тайно и явно раздувают пламя волнений и принимают в них деятельное участие, которое в этом сословии сделалось до такой степени всеобщим, что предводители дворянства, спрошенные по моему приказанию, не решились указать лиц, на политическую благонадежность которых можно бы положиться»[30].

Деятельное участие в восстании приняло и служилое дворянство, занимавшее различные должности в администрации Северо-Западного края. Формально, эти люди, присягнувшие на верность императору, служили Российскому государству и получали жалованье из казны. На деле, эта влиятельная группа дворянства была далека от политической лояльности монарху, на службе которого она состояла.

Виленский губернатор С.Ф. Панютин в отчете императору за 1863 г. вынужден был отметить, что: «Почти невозможно указать ни одного присутственного места как в самом городе Вильне, так равно и в уездах, откуда бы чиновники, в большем или меньшем количестве, не уходили бы в отряды формирующихся мятежных шаек. Те же, которые остались на местах, участвовали в различных уличных демонстрациях, собирали и распространяли всякого рода возмутительные сочинения и публично издевались над всем православным и русским. Составляя в городах довольно многочисленный, и по своему положению вследствие занимаемых ими должностей и вследствие большего или меньшего образования, самый влиятельный класс людей, чиновники польского происхождения, напитанные ненавистью ко всему русскому, были в числе главных двигателей мятежа»[31].

Что же касается сословия крестьян, то их роль в восстании, по подсчетам В.М. Зайцева, была незначительной. Из лиц этого сословия, принявших участие в восстании, бывшие помещичьи крестьяне составляли абсолютное меньшинство. По словам генерал-адъютанта Н.А. Крыжановского: «Крестьяне до такой степени ненавидели помещиков, что готовы были скорее передушить их, чем идти вместе с ними. Из крестьян не помещичьих пошли в мятеж преимущественно вольные, безземельные люди, батраки, работники, кутники, но весьма мало хозяев»[32].

Мнение генерала Крыжановского было подтверждено историком А.И. Миловидовым, который писал, что: «в период наиболее сильной польской агитации и вербовки повстанцев (январь и февраль 1863 г.) в банды шли преимущественно безземельные крестьяне и при том из Ковенской губернии»[33].

Ведущая роль, которую играло в восстании «первое сословие» империи, казалось, должна была служить для низших сословий социальной легитимацией происходивших вооруженных выступлений против власти российского монарха. Следовательно, пример дворянства должен был способствовать вовлечению в восстание бывших крепостных крестьян. Однако для Северо-Западного края с характерными для него отношениями польского колониального господства, социальный авторитет «первого сословия» мог быть значим только для единоверной ему части католического крестьянства. И то, как выяснилось, безземельного, воспринявшего всерьез популистские обещания «красных» агитаторов.

Здесь следует обратить внимание на одну характерную деталь. Согласно традиции, которая под воздействием марксистско-ленинской идеологии сложилась в советской историографии, главное внимание исследователей восстания 1863 г. было обращено на выявление социального состава его участников. Особенно важным представлялось доказательство широкого участия в восстании крестьян, однодворцев, безземельной шляхты, а среди дворян – преобладание бедного и деклассированного дворянства[34].

Такой репрезентативный социологический материал активно использовался для доказательства ленинских положений о «революционной ситуации» 1861-1862 гг., и о «революционно-демократическом» характере и целях восстания, особенно на его завершающем этапе. Не забывалась при этом и борьба «за равенство и свободу народов будущей Польши», которую якобы вели восставшие «революционные демократы».

О ведущей роль в восстании «деклассированного дворянства» писала советский историк С.М. Самбук (Байкова): «Учащаяся молодежь, мелкое чиновничество, офицеры вели пропаганду среди крестьян, шли в повстанческие отряды. Они составили более 21 % всех участников восстания. Деклассированное дворянство, добывавшее средства к жизни трудом, являлось основной движущей силой восстания. На его долю приходилось более 70% всех участников повстанческого движения и революционных организаций Белоруссии»[35]. Отсюда проистекала и неизбежная в таком случае марксистская критика непоследовательного и соглашательского поведения «белых», то есть, дворян-помещиков, и апология вооруженной борьбы, которую вели «красные», или, «деклассированное дворянство».

Однако не следует забывать, что и «белых», и «красных» лидеров восстания, несмотря на их расхождения в тактике и социальных программах, объединяла общая цель – установление власти польского государства на территории «забранного» Северо-Западного края и объединение его с освобожденной Польшей. Следовательно, речь шла о восстановлении политического и колониального господства польского дворянского меньшинства (социальной элиты края) над русским крестьянским большинством, какие бы методы и риторика, – патриотическая, демократическая или популистская при этом не использовались.

Следует особо отметить, что практически все участники восстания, и богатые, и бедные, были католиками по вероисповеданию. За популистскими лозунгами «деклассированного дворянства» пошли не столько «социально близкие» ему представители низших сословий, сколько «религиозно близкие» единоверцы-католики. Православное крестьянство, численно доминировавшее в крае, принять участие в иноверной «польской справе» не захотело. И для этого были серьезные основания, правовые и религиозные. В тех условиях поверить заманчивым обещаниям «красных» агитаторов о бесплатной земле и присоединиться к восстанию означало на деле изменить законному, единоверному царю и подчиниться подпольному польскому «правительству».

М.Н. Муравьев, и А.Л. Потапов, располагавшие необходимой информацией и бывшие непосредственными участниками событий, были объективно правы, называя главным виновником восстания все польское дворянство и особенно его самую экономически влиятельную часть – помещиков.

Они справедливо указывали, что без деятельного участия этого ведущего «олигархического» слоя дворянства, восстание в крае не приняло бы столь опасных для государства размеров. Выходит, что любимое советскими историками «деклассированное дворянство», «социально близкие» и единоверные ему шляхта, разночинцы и люмпенизированные крестьяне играли в этом восстании роль колониальной пехоты, которая боролась за политические интересы всего дворянского сословия «польского происхождения».                  

В начале 1863 г. польский ирредентизм, взяв на вооружение новые методы борьбы, принял форму вооруженного восстания, направленного на отторжение от России Литвы, Белоруссии и части Малороссии. Указанный поворот событий коренным образом изменил политическую ситуацию в крае и отношение к действиям повстанцев со стороны правительства, российского общества и подавляющего большинства местного населения. С позиции этих вовлеченных в события сил, восстание воспринималось как вооруженный мятеж польских сепаратистов, который угрожал не только границам Российского государства, но и свободе, безопасности и православной вере русского народа (белорусов и малороссов), проживающего на его западных окраинах[36].

Политические радикалы Царства Польского, заявляя об освободительном характере своей вооруженной борьбы против российского господства, претендовали на выражение воли всего польского народа. Как показали дальнейшие события, претензии эти не имели под собой реальных политических оснований. Еще менее основательными были аналогичные политические амбиции польских пропагандистов Северо-Западного края. В этом регионе восставшие дворяне «польского происхождения» борясь против власти российского монарха, ставили своей целью отрыв от России ее западных окраин, население которых, за исключением Ковенской и части Виленской губернии, было по преимуществу русским и православным[37].

Это население во время трагических событий 1863 г. сохраняло верность императору Александру II и поддерживало правительство в борьбе за сохранение единства империи. Поэтому попытку дворянского меньшинства отделить непольские земли от России вопреки воле большинства российских подданных, на этих землях проживавших, вполне уместно определить, как сословно-этнический сепаратизм, принявший форму вооруженного мятежа против Российского государства. С этого времени феномен польского сепаратизма и исходящие от него политические угрозы для безопасности государства, стали решающим фактором, определявшим политику правительства в Северо-Западном крае Российской империи в 1863-1868 гг.[38].

 

Александр Юрьевич Бендин,  
доктор исторических наук, профессор Института теологии БГУ

Опубликовано в журнале социальных и гуманитарных наук "Аспект". №3. 2017г. 

 Расширенный текст доклада на Международной научной конференция памяти графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского «Готов собою жертвовать..», прошедшей 27 ноября 2016 года в рамках Свято-Михайловских чтений.

 

-----//-----

 

[1] Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. М., 1965. – С.XIII.

[2] О колониальных отношениях, существовавших в Северо-Западном крае, и о Северо-Западном крае, как внутрироссийской польской колонии, можно прочесть в статьях: Бендин А. Ю. Проблемы этнической идентификации белорусов 60-х гг. XIX - начала XX в. в современной историографии // Исторический поиск Беларуси: альманах / сост. А.Ю. Бендин. – Минск, 2006. – С. 8-35; Бендин А. Ю. Граф М. Н. Муравьев-Виленский и национальное пробуждение белорусского народа // Исторический поиск Беларуси: альманах / сост. А.Ю. Бендин. Минск, 2006. – С. 53-77; Бендин А. Ю. Реформы графа М.Н. Муравьева как цивилизационный поворот в истории белорусского народа // Университетский вестник. «Цивилизационные основы государственности России и Белоруссии». Материалы международного круглого стола 29 марта 2016 г. Смоленск. Специальный выпуск. 2016. – № 1. (17) – С. 18-90.

** Употребление автором двух названий региона (Северо-Западный край, Белоруссия и Литва) обусловлено традицией, сложившейся в дореволюционной западнорусской историографии. В известной работе «Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края», говорилось о том, что «белорусы и литвины… населяют почти весь Северо-Западный край России, в иных случаях переступая за его пределы, а в других – не достигая их. Поэтому история Белоруссии и Литвы может быть отождествлена с историей Северо-Западного края России. См: Батюшков П. Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. СПБ., 1890. – С. 1-2.

[3] Восстание в Литве и Белоруссии. – С. 12, 32.

[4] Прудон О. О польском вопросе // Сборник статей, разъясняющих польское дело по отношению к Западной России. Сост. С. Шолкович. Вильна, 1885. – С. 85.

[5] Манифест Центрального комитета от 22 января 1863 года. См: ЛГИА. – Ф. 439. – Оп. 1. – Д. 12. – Л. 43; Побывавший в Вильне журналист газеты Morning-Herald, в статье, напечатанной 12 августа 1863 г., метко охарактеризовал восстание в Северо-Западном крае как «олигархическую революцию». «Мы видим, – писал он – что эта революция прибирает к рукам своим все атрибуты права и обязанности устроенного правительства, издает декреты, взимает подати, учреждает налоги и карает своих врагов. Мы видим ее с ножом в руках, но мы не в силах разорвать покров, прикрывающий ее лицо. Каждый ее шаг отмечается кровавым следом. Каждая прокламация этого мнимого правительства отличается ложью и основывается на лжи. Несмотря на то, в виду таких преступных сатурналий, нас уверяют, что мы свидетели святой борьбы, борьбы честного края, стремящегося оживить свою онемелую национальность, что мы видим перед собой серьезную попытку народа восстановить с оружием в руках свою политическую и религиозную свободу». См: Брянцев П.Д. Польский мятеж 1863 г. Вильна, 1892. – С. 254.

[6] О попытках польской пропаганды спровоцировать крестьянские бунты в Великороссии сообщала в это время российская пресса: «В некоторых губерниях, большей частью вдоль Волги и ее притоков, захвачены эмиссары, развозившие и разбрасывавшие по селениям экземпляры фальшивого манифеста, будто бы изданного Государем императором в Москве 31 марта, и будто бы напечатанного в Санкт-Петербурге при Правительствующем Сенате….

В нем объявляется о бесплатной раздаче земель, об уничтожении всех податей, об упразднении всей армии и об отмене всех существующих гражданских властей». См: Виленский вестник. – 1863. – 23 мая; Тогда же весной 1863 г. в Поволжье была предпринята попытка военно-крестьянского восстания в поддержку польского мятежа. Организаторы Казанского восстания: Комитет русских офицеров в Польше, московское отделение «Земли и воли», литовский провинциальный комитет. Заговор был раскрыт. К следствию привлечено 40 человек: пятеро казнены, остальные сосланы в Сибирь. См: «Готов собою жертвовать…». М., 2008. – С. 397.

[7] РГИА. – Ф. 1267. – Оп. 1. – Д. 3. – Л. 23.

[8] РГИА. – Ф. 908. – Оп. 1. – Д. 171. – Л. 14.

** В официальных и неофициальных источниках этого времени этнонимы русский, белорусский и западнорусский используются как синонимы. Поэтому автор, опираясь на источники, также употребляет эти исторически применяемые этнонимы в качестве синонимов для определения этнической идентичности населения Северо-Западного края. Например, митрополит Литовский Иосиф Семашко писал о том, что в крае проживает ««население русское, белорусского или малороссийского наречия». См: Семашко И. митр. Записки Иосифа митрополита Литовского. Т. II. – СПб., – 1883. – С. 621.

[9] Восстание в Литве и Белоруссии. – С. 3-4; ГАРФ. – Ф. 811. – Оп. 1. – Д. 67. – Л. 44.

[10]  Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. – С. 20. Как отмечал И.А. Никотин: «Сами помещики говорили, что с освобождением крестьян они были совершенно обеспечены, да мятеж помешал; поэтому коноводы мятежа оказали плохую услугу своим собратьям. Обещая крестьянам даровые наделы за участие в мятеже, они ничем не рисковали; в случае успеха «польской справы» можно было дать и по носу крестьянину. К счастью нашему, здравый смысл простолюдина не поддался обману и крестьяне, за весьма ничтожными исключениями, единодушно стали на сторону правительства и охотно поддержали его мероприятия по усмирению крамолы». См: Из записок И.А. Никотина // Русская старина. –1902. – № 11. – С. 324.

[11] Северная почта. – 3 марта. – 1863 г.; РГИА. – Ф. 908. – Оп. 1. – Д. 171. – Л.4.

[12] ГАРФ. – Ф. 811. – Оп. 1. – Д. 67. – Л. 10-12; Айрапетов О.Р. Царство Польское в политике Империи в 1863-1864 гг. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://zapadrus.su/bibli/istfbid/-1863-1864-/26-2012-10-16-16-11-50.html

** Свои показания, данные Виленской особой следственной комиссии, этот польский революционер подписывал как Викентий Калиновский, или Викентий-Константин Калиновский. См: Восстание в Литве и Белоруссии. 1863-1864 гг. – М., 1965. – С. 68-79. Белорусские националисты, формируя символический ряд своей героической мифологии, нарекли дворянина «польского происхождения» Викентия-Константина простонародным «Кастусем», превратив его в ряженого белоруса. Возникший в результате мифотворчества образ революционно-демократического «Кастуся» оказался востребованным коммунистическим руководством БССР для политических нужд начавшейся в 20-е годы XX в. белорусизации. С этого времени и начинается политическая история этого мифа, ставшего одной из ведущих идейных опор белорусского национализма.  

[13] ЛГИА. – Ф. 439. – Оп. 1. – Д. 12. – Л. 165, 123.

[14] Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. – Т. 5. – Мінск, 1999. – С. 230.

[15] ЛГИА. – Ф. 439. – Оп. 1. – Д. 12. – Л. 114.

[16] ГАРФ. – Ф. 811. – Оп. 1. – Д. 67. – Л. 3-7,14, 30; Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. – С. 198.

[17] Байкова С. М. О движущих силах восстания 1863 г. – С. 250; Ратч В. Ф. Сведения о польском мятеже в Северо-Западной России – Т.1. – Вильна, 1867. – С. 129; Мосолов А. Н. Виленские очерки. – С. 107-108; Ратч В. Ф. Сведения о польском мятеже. – С. 123-124, 129, 212-213; Сборник распоряжений графа М.Н. Муравьева по усмирению польского мятежа в Северо-Западных губерниях. / Сост. Н. И. Цылов. – Вильна, 1866. – С. II, 105; Сборник документов музея графа М. Н. Муравьева. / Сост. А. В. Белецкий. – Т.1. – Вильна, 1906. – С. XLIII, LII-LV; Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 1863-1864 гг. в пределах Северо-Западного края. / Сост. А. И. Миловидов. – Ч. 1. – Вильна, 1913. – С. XXXIX-XL, XLVIII-XLIX.

[18] РГИА. – Ф. 1282. – Оп. 1. – Д. 248. – Л. 37-38.

[19] Мосолов А. Н. Виленские очерки. С. 145; Ратч В. Ф. Сведения о польском мятеже. – С. 214; Виленский вестник. – 12 февраля. – 1863 г.; Тесля А. А. «Польский вопрос» в передовицах М. Н. Каткова в «Московских ведомостях» в 1863 г. // Ученые заметки ТОГУ. – 2011. – Т. 2. – № 2. – С. 92-93; Сборник статей, разъясняющих польское дело по отношению к Западной России. / Сост. С. Шолкович. – Вып. 1. – Вильна, 1885; Виленский сборник. / Сост. В. П. Кулин. – Т.1. – Вильна, 1869; Русин. Голос Русского. Ответ «ксендзу-русину» // Вестник Юго-Западной и Западной России. – Т. IV. – 1864. – C. 28-29.

[20] Виленский вестник. – 1863 г. – 8 июня; Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. – С. 26, 30.

[21] Революционный подъем в Литве и Белоруссии. М., 1964. – С. 133.

[22] Литовские епархиальные ведомости. – 1863. – № 13. – С. 467-485; Литовские епархиальные ведомости. – 1863. – № 22. – С. 728; Вестник Виленского свято-Духовского братства. – 1913. – № 15-16. – С. 281-282.

[23] Катков М.Н. 1863 год. Собрание статей по польскому вопросу, помещавшихся в Московских ведомостях, Русском вестнике и Современной летописи. Выпуск первый. М., 1887. – С. 308-309.

[24] Виленский вестник. – 23 мая. – 1863 г.; Виленский вестник. –10 сентября. – 1863 г.; ГАРФ. – Ф. 811. – Оп. 1. – Д. 67. – Л. 30-32; ЛГИА. – Ф. 494. – Оп. 1. – Д. 128. – Л.6, 11-26; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1863. – Д.1785. – Л. 1-36; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д. 649. – Л. 1-2; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д. 836. – Л. 3-4; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д. 929. – Л.164-165; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д.1138. – Л. 12-14; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д. 1352. Л.1-2; Ф. 378. (политическое отделение) – Оп. 1864. – Д. 1368. – Л. 1-4; Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. – С. 202.

[25] Всеподданнейший отчет графа М. Н. Муравьева по управлению Северо-Западным краем (с 1 мая 1963 г. по 17 апреля 1865 г.) // Русская старина. – 1902. – № 6. – С. 488, 491, 496; Муравьев М. Н. Записки его об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нем мятежа. 1863-1866 гг. // Русская старина. – 1882. – № 11. – С. 400, 406; Из бумаг графа М. Н. Муравьева. – СПб., 1898. – С. 44 – 45; Виленский вестник. – 1863. – 12 февраля, 1863. – 25 мая, 1863. – 1 июня; ЛГИА. – Ф. 378. – Оп.1866. – Д. 46. – Л. 12, 18, 33, 50, 72; Ф. 378. – Оп.1864. – Д. 2096. – Л. 5; Брянцев П. Д. Польский мятеж 1863 г. – Вильна, 1892. – С. 66-86, 144-154; Сидоров А. А. Польское восстание 1863 года. Исторический очерк. – СПБ, 1903. – С. 228; Сборник распоряжений графа Муравьева по усмирению польского мятежа в Северо-Западных губерниях 1863-1864. / Сост. Н. И. Цылов. – Вильна, 1866. – С. 105-106; Ратч В. Ф. Сведения о польском мятеже в Северо-Западной России – Т.1. – Вильна, 1867. – С. 123-124, 129, 212, 215; Мосолов А. Н. Виленские очерки 1863-1864 гг. (Муравьевское время). – СПб., 1898. – С. 24, 33-34, 104-105, 111-115; Лясковский А. И. Литва и Белоруссия в восстании 1863 г. (по новым архивным материалам). – Берлин, 1939. – С. 80-81.

Папа Римский Пий IX с самого начала событий 1863 г. стал выказывать сочувствие к восстанию, которое подняли польские «красные». Он обратился с личным письмом к императору Александру II, жалуясь на положение Римско-католической церкви в крае и на терпимые ею притеснения. Император в ответе римскому первосвященнику обвинил духовных лиц в соучастии в мятеже и в совершении преступлений. „Этот союз пастырей церкви с виновниками беспорядков, угрожающих обществу, — одно из возмутительнейших явлений нашего времени, – писал Александр II – Ваше святейшество должны не менее меня желать его прекращения». Однако Папа не внял справедливым доводам российского императора.

[26] Виленский вестник. – 1863 г. – 27 июня.  

[27] Зайцев В. М. Социально-сословный состав участников восстания 1863 г. (опыт статистического анализа). М., 1973. – С. 16.

[28] РГИА. – Ф. 1267. – Оп. 1. – Д. 3. – Л. 2-4; ЛГИА. Ф. 439. Оп. 1. Д. 43. Л. 1; ЛГИА. (Политическое отделение). – Ф. 378. – Оп. 1864. – Д. 2102. – Л. 1-2.

[29] РГИА. – Ф.1282. – Оп. 1. – Д. 248. – Л. 42-43.

[30] Виленский вестник. – 1863 г. – 27 июня.

[31] РГИА. – Ф. 1267. – Оп. 1. – Д. 4. – Л. 54-55.

[32] ЛГИА. – Ф. 439. – Оп. 1. – Д. 43. – Л. 3 об.

[33] Миловидов А.И. К 50-летию освобождения крестьян Северо-Западного края. Вильна, 1911. – С. 32.

[34] Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. М., 1965. – С. VII-X, Байкова С.М. О движущих силах восстания 1863 г. на территории Белоруссии. // Историко-социологические исследования. М., 1970. – С. 230-240.

[35] Самбук С.М. Политика царизма в Белоруссии во второй половине XIX века. Минск, 1980. – С. 20-21.

[36] Об отношении российского правительства и общества к политическим целям восставших поляков проницательно точно высказался известный церковный историк И. К. Смолич: «Во время восстаний 1830–1831 и особенно 1863 г. поляки требовали восстановления «древней Польши», Речи Посполитой, другими словами, они настаивали на возвращении им непольских земель. Подобные планы могли вызвать у русского правительства только ожесточение и уж никак не понимание. Да и русское общество, которое приветствовало отнюдь не все меры по подавлению восстания, не могла принять польских требований. Эта позиция общества, исторически вполне понятная, служило мощной поддержкой правительственной политике как сразу после восстания, так и в последующие десятилетия». См: Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700–1917. Книга восьмая. Часть вторая. – М., 1997. – С. 284–285.

[37] В.К. Калиновский в своих показаниях Виленской особой следственной комиссии, утверждал, что главной целью восстания в крае было разрешение «польского вопроса». См: Восстание в Литве и Белоруссии. – С.75.

[38] Принявший в 1868 г. управление Северо-Западным краем генерал-губернатор А.Л. Потапов, начал постепенный отход от «системы» управления регионом, которая была установлена М.Н. Муравьевым в 1863-1865 гг.