Доклад аспиранта исторический факультет Белорусского государственного университета Олега Геннадьевича Казака на Международной научно-практической конференции «Исторические судьбы Карпатской и Западной Руси в отражении славянских литератур». Все доклады размещаются в специальном разделе конференции.

После поэтапной инкорпорации Подкарпатской Руси в состав Венгрии (ноябрь 1938 г., март 1939 г.) национально-культурный ландшафт региона изменился кардинальным образом. Поддержку венгерских властей получили те силы, которые считали местное население края – русинов – отдельным славянским народом, а не частью русских или украинцев. Культурное развитие и социально-экономическое благополучие этого народа, по мнению идеологов «угро-русинизма», было возможно исключительно в рамках венгерской государственности. Русофильские и украинофильские настроения, свойственные значительной части интеллигенции Подкарпатской Руси, на официальном уровне признавались чуждыми и вредными для местного населения. Для пропаганды русинских локальных духовных ценностей в январе 1941 г. было основано Подкарпатское общество наук (далее – ПОН). В издательстве данной организации в 1942 г. вышла монография Т. Бачинского «Русско-русинские отношения в середине XIX в.». Автор книги получил широкую известность именно после 1939 г. благодаря своим публикациям на русинскую тематику. Так, например, в статье Т. Бачинского для одного из энциклопедических изданий восточнославянское население Подкарпатской Руси позиционировалось как «беднейший народ страны», который занимается «примитивным сельским хозяйством» и «страдал от алкоголизма»[1]. Подобные характеристики жителей края, как и подчеркивание «мессианской роли» Венгрии, были типичны для публицистики того времени.

Т. Бачинский кратко остановился на фактах первых культурных контактов России и Подкарпатской Руси. Так, продажу в регионе с 1711 г. по 1770 г. книг из г. Владимира, написанных кириллической азбукой, автор назвал проявлением «экспансии панславизма, русской реакционной политики национализма, автократии и православия»[2]. Подобная оценка событий была типичной для официального дискурса того времени. Так, венгерский славист русинского происхождения А. Годинка, занимавший вплоть до своей смерти в 1942 г. пост председателя ПОН, считал поставки книг из Российской империи началом распространения прорусских настроений, что, на его взгляд, являлось явлением сугубо внешним и искусственным[3]. Интересно, что подобные доводы стали популярными в начале 1990-х гг. в среде многих историков независимой Украины, которые отвергают всякий вклад русофильски настроенной интеллигенции в культурную жизнь Подкарпатской Руси[4].

Основное внимание монографии Т. Бачинского было уделено деятельности «русинских будителей» середины XIX в. – А. Духновича и А. Добрянского. Анализируя причины их приверженности общерусским идеям, автор утверждал, что в то время проект локальной русинской идентичности не имел шансов на успех. Виновниками такой ситуации Т. Бачинский считал не только интеллигенцию региона, но и официальную Вену: «Все невинные движения, все попытки русинов развивать свой язык и литературу наталкивались на неприступные преграды. Они не смогли самостоятельно преодолеть их, реализовать свои национальные устремления и двигаться вперед. Духнович не смог – но с другой стороны и не хотел – издать русинскую книгу на территории Венгрии, поэтому связался с литераторами Галиции (Я. Головацким, Б. Дедицким), а потом с русскими (например, С. Раевским)». Автор монографии приводил иные примеры контактов между интеллигенцией Подкарпатской Руси (в частности, А. Добрянским, И. Раковским) и общественными деятелями Российской империи[5].

Т. Бачинский считал, что с 50-х гг. XIX в. А. Духнович решил отмежеваться от речевых провинциализмов и постоянно приближал язык своих произведений к русскому литературному языку[6]. Резкое противопоставление народного русинского и русского литературного языков, предложенное Т. Бачинским, говорит о его недостаточном знании специфики языковой ситуации региона. Так, один из законодателей местных языковых предпочтений М. Лучкай в предисловии к грамматике 1830 г. высказал идеи, во многом сохранившие актуальность до середины XX в. По мнению М. Лучкая, «совсем простой» язык был непригоден для изучения философских и религиозных текстов, а церковнославянский язык в Подкарпатской Руси был понятен не всем. В результате М. Лучкай предлагал пользоваться «языком средним»[7], который совмещал в себе элементы русского литературного и церковнославянского языков с широким использованием местных диалектов. В фарватере данной традиции проходила публицистическая деятельность большинства подкарпатских интеллигентов XIX в. Некоторые постепенно все более приближали язык своих произведений к нормам русского литературного языка, другие же настаивали на более широком применении местной локальной лексики. Однако в целом русофильские литературные традиции в регионе занимали главенствующее положение. Так, например, автор программной статьи газеты «Новый свет» за 1871 г. допускал использование местных диалектов для пояснения непонятных слов русского литературного языка, однако делал немаловажную оговорку: «Слабым детям необходимо молоко, а не грубый, черствый хлеб; – а наш народ в деле грамоты, в большинстве своем, действительно, находится еще в детстве. Но из этого не следует, что его нужно навсегда оставить на этом месте»[8]. Приверженцы письменности на основе местных говоров традиционно ориентировались на творчество И. Кутки – автора нескольких печатных книг конца XVIII в. Однако его работы были написаны в неоднородном стиле: наиболее важные моменты Священного Писания объяснялись церковнославянским языком, правила церковной жизни излагались уже со значительным привлечением диалектной лексики, а авторские поучения светского характера были написаны языком, максимально приближенным к народному[9]. Однако такой путь формирования литературного языка был крайне непростым. В Подкарпатской Руси традиционно сильные позиции принадлежали церковнославянскому языку. Как отмечает современный русинист М. Капраль, местные авторы, которые писали для восточнославянского населения края, пытались приспособить для этих целей один из «развитых» родственных языков (в разное время это были: церковнославянский, русский и, начиная с 1920-х гг., украинский). Вследствие слабой социальной мобильности и немногочисленности городского русинского населения региона здесь не был выработан койне, т.е. некий единый субстрат из нескольких диалектов, на базе которого можно было бы развить литературный язык. В результате каждый автор, желавший приблизить язык своих текстов к народному, писал на своем диалекте[10]. В такой ситуации русский язык был относительно надежным средством организации коммуникации между представителями интеллигенции Подкарпатской Руси, что, однако, не исключало широкого использования региональной лексики местными авторами.

Т. Бачинский признавал факт мадьяризационного давления на население Подкарпатской Руси, однако рассматривал его исключительно в контексте борьбы с «вредным влиянием» русофильства: «Жалобы Духновича на мадьяризацию не были беспричинными, но он не понимал или не хотел понять, что венгерское государство действовало так для защиты национального единства в духе идей Святого Стефана. Эта деятельность была направлена против подрывного русофильского направления, а не против русинского народа»[11]. Автор монографии делал вывод о неудаче в регионе русофильского проекта: «Русофильство наткнулось на апатию и отвращение со стороны народа. Бедность и невежество людей не оставили им шанса ознакомиться с книгами, принуждение к поддержке русского направления в конце концов вызвало гнев среди немногочисленных читателей»[12]. Такие выводы были характерны и для фундаментального издания «Русины» авторства Ш. Бонкало, увидевшего свет в 1940 г. Приверженность значительной части интеллигенции Подкарпатской Руси XIX – начала ХХ вв. панславистским и русофильским идеям автор объяснял главным образом деятельностью русских шпионов. При этом Ш. Бонкало утверждал, что среди местного населения идеи русофильски настроенной интеллигенции не имели существенного отклика, а также считал произведения таких авторов низкокачественными с художественной точки зрения (так, знаменитое «русинское кредо» А. Духновича автор книги «Русины» считал «примитивным и наивным»). Историк заявлял, что к моменту выхода книги панславистские тенденции в Подкарпатской Руси были полностью отвергнуты[13]. Подобными трактовками изобилует и работа венгерского ученого, депутата нижней палаты парламента К. Ратца «История панславизма», вышедшая в 1941 г. Значительная часть данного исторического сочинения посвящена общественно-культурной работе русофилов Подкарпатской Руси в XIX – начале ХХ вв. Деятельность А. Добрянского трактовалась автором как «борьба против венгерских устремлений, которые сводились к равенству всех народов в рамках единой венгерской политической нации»[14]. При этом К. Ратц утверждал, что данные настроения не находили отклика у большинства русинов, которые «всегда сохраняли теплое отношение к венграм»[15]. Инициированная О. Грабарь, А. Добрянским и И. Наумовичем кампания массового перехода русинов греко-католического вероисповедания в православную веру называлась «изменой», «отчаянной махинацией в отношении государства», которую оплачивала Россия[16]. Показательно, что даже такие поверхностные трактовки «неудобных» для венгерской власти событий можно встретить исключительно в научных изданиях, не рассчитанных на массового читателя. Пропагандистская публицистика полностью игнорировала подобные сюжеты, которые не вписывались в сконструированную стереотипную картину «братства между русинов и венгров».

В 1939–1944 гг. распространение украинофильских настроений среди населения Подкарпатской Руси для венгерских властей было так же нежелательно, как и наличие русофильского крыла местной интеллигенции. Т. Бачинский предпочел подробно не фокусировать внимание на данном вопросе, однако в целом оценил феномен украинского движения положительно, назвав его противовесом «экспансионистской политики Москвы, пропаганды панрусской идеи»[17]. Впрочем, автор признал, что во второй половине XIX в. в Подкарпатской Руси украинофильские идеи были отвергнуты подавляющим большинством местной интеллигенции, а его немногочисленные приверженцы оказались в изоляции[18]. Показательным в этом плане являются слова этнографа и участника украинского движения В. Гнатюка, сетовавшего на полное отсутствие у жителей Подкарпатской Руси украинского национального самосознания: «Угорских русинов отличает русофильство (представляющее, по моему мнению, препятствие для их национального развития). По этой причине Угорская Русь является, очевидно, единственным краем в Европе, где интеллигенция вплоть до конца XIX в. не смогла возродиться в национальном отношении и понять, кем она, собственно говоря, является»[19]. Массовое распространение проукраинских настроений в регионе наблюдалось только в 1920-е гг. Оно стало итогом практики этнокультурной инженерии властей межвоенной Чехословакии. Для этой страны русинский фактор стал своеобразной «разменной картой» в противостоянии с Польшей, для которой украинский вопрос являлся одной из самых острых проблем внутренней и внешней политики.

Реакцией на книгу Т. Бачинского со стороны русофильской интеллигенции региона стало письмо одного из ее лидеров – С. Фенцика – премьер-министру Венгрии Л. Бардошши, датированное апрелем 1942 г. В межвоенный период С. Фенцик наряду с еще одним влиятельнейшим деятелем русофильского движения – А. Бродием – получал финансирование от венгерского правительства и вел активную подготовительную работу для инкорпорации региона в состав Венгрии. После смены государственной принадлежности края, однако, эти деятели разочаровались в политике венгерских властей в национально-культурной сфере и позволяли себе достаточно жесткую критику курса «угро-русинизма»[20].

Письмо С. Фенцика премьер-министру Венгрии представляло собой развернутую критику монографии Т. Бачинского. С. Фенцик считал, что эта книга выполнена в духе «украинского ирредентизма и сепаратизма». По мнению русофильского деятеля, идеи, проповедуемые Т. Бачинским, не только являлись «вредными для подкарпатских русинов», но и были чреваты восстановлением режима, схожего с режимом «Волошина и Карпатской Сичи»[21] (автономное правительство А. Волошина действовало с октября 1938 г. по март 1939 г. и характеризовалось проведением форсированной украинизации населения региона, а также опорой на гитлеровскую Германию). Показательно, что в газете «Карпаторусский голос», редакционную политику которой определял С. Фенцик, меры венгерских властей по поддержке локальной русинской идентичности схожим образом критиковались уже летом 1939 г. «Русинизм» не раз назывался переходным этапом к господству радикальных проукраинских идей[22]. Приведем характерный пример метафоричного описания приверженцев курса угро-русинизма: «Паразиты, крайне вредный и враждебный элемент, которые мечтают о своей выгоде, которые занимаются братоубийственной борьбой, которые дерзко и без оснований попирают правду и тем самым вредят народу. Это – русинисты, помноженные на господ-добродеев, «апостолов неньки Украины», и так называемых подлизников к венгерским властям»[23]. Любопытно, что к аналогичным выводам пришел корреспондент газеты русских эмигрантов «Меч», которое выходило в Варшаве. В своей статье от 13 августа 1939 г. он отмечал следующее: «Пользуясь тем, что венгерская общественность, вообще, плохо разбирается в украинской идеологии и не может провести отчетливую линию между реальной опасностью «русскости» и «украинизма», мазепинские агенты замаскировались под фаворизируемых властью «русинистов» и работают вовсю на благо будущей «неньки Украины». Надо отдать справедливость украинцам, дело пропаганды у них поставлено прекрасно, с психологическим подходом и должным эффектом, так что часто жертвой украинской пропаганды становятся даже венгерские газеты»[24]. Украинофилы действительно заняли едва ли не ведущие позиции в ПОН. При этом, однако, их деятельность ограничивалась преимущественно публикацией и анализом фольклорно-этнографического материала. Так, например, Ф. Потушняк, который в период деятельности автономного правительства А. Волошина был ярым сторонником создания на базе Подкарпатской Руси независимого украинского государства, в период венгерского господства не озвучивал свои политические взгляды и занимался работой с фольклорным материалом. Исполнительный директор ПОН И. Гарайда симпатизировал деятельности Ф. Потушняка, в письмах тому прямо заявлял о своей поддержке его литературного творчества как эффективного противовеса публицистике на русском языке[25]. После присоединения Подкарпатской Руси к СССР целая генерация писателей (например, Л. Демьян, А. Маркуш, Н. Ришко, В. Пипаш), действовавших в русле официального идеологического курса, органично влилась в украинскую советскую литературу[26].

Критикуя Т. Бачинского за тенденциозное освещение фактов, С. Фенцик, однако, пытался выстроить свои доводы с учетом идеологических реалий. Автор рецензии называл А. Духновича «локальным патриотом», считавшим себя «русином, а не украинцем», писавшим свои произведения «на народном языке». С. Фенцик считал разделение населения края на русофилов и украинофилов изобретением властей межвоенной Чехословакии, которые пытались таким образом денационализировать и чехизировать восточных славян края. А. Духнович же, по мнению С. Фенцика, являлся «реальным воплощением русинизма русинских писателей»[27]. В своем обращении к премьер-министру Венгрии С. Фенцик не только избегал резкой критики официального идеологического курса, которая была свойственна его изданию «Карпаторусский голос», но и пытался представить «русинского будителя» в качестве своеобразного предтечи «угро-русинизма». Очевидно, на тот момент он видел в этом единственный шанс защиты личности А. Духновича, ставшей культовой и символичной не для одного поколения интеллигенции Подкарпатской Руси, от нападок в прессе, научно-популярной и научной аналитике. В 1941 г. в Ужгороде вышло краткое собрание сочинений А. Духновича. Показательно, что коллектив издания во главе с Г. Миравчиком также пытался создать образ А. Духновича, отвечающий реалиям того времени. Источником вдохновения «русинского будителя» объявлялись «народные песни», а также «возрождающееся мощное национальное самосознание у венгров»[28]. Впрочем, авторы предисловия к изданию не отказывались от традиционных русофильских позиций, позитивно оценивая тенденции постепенного перехода А. Духновича к русскому литературному языку: «Уважая народную речь, А. Духнович дал образцы перехода от просторечия к письменному языку, без которого не может развиваться школа и культура»[29].

Монография Т. Бачинского стала объектом критики со стороны не только русофильски настроенной интеллигенции Подкарпатской Руси, но и венгерских националистических сил. Так, 17 декабря 1943 г. в венгероязычном издании «Национальная газета» вышла статья А. Каша. Автор называл Подкарпатскую Русь бастионом «панславизма и коммунистической деятельности», а монографию Т. Бачинского считал «антивенгерской». По мнению А. Каша, само обращение к проблематике русско-русинских отношений было нежелательным и являлось потенциально опасным[30].

Таким образом, выход книги Т. Бачинского «Русско-русинские отношения в середине XIX в.» стал типичным проявлением идеологической политики венгерских властей в Подкарпатской Руси, которая была направлена на ограничение прорусских настроений в среде восточнославянского населения региона. Попытки одного из лидеров русофильского направления местной интеллигенции – С. Фенцика – противостоять данным тенденциям посредством обращения к высшим лицам государства успехов не имели.

Олег Казак