В продолжение темы о «душехвате» Иософате Кунцевиче, начатой публикацией заметки знаменитого доктора Ивана Алексеевича Сикорского «Реликвии Иосафата Кунцевича», в котрой обосновано высказано сомнение о принадлжности выставляемых "мощей" самому Кунцевичу, выкладываем по частям большую статью протоиерея Павла Федоровича Викула «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич», которая была опубликована в нескольких номерах Подольских Епархиальных Ведомостей за 1896 год.
--------------
- Оглавление частей -
Часть I-II
Часть III-IV
Часть V - VI
Часть VII - VIII
--------------
Протоиерей Павел Федорович Викул (1857-192?) - кандидат богословия, историк, краевед.
Павел Федорович Викул родился в 1857 году в селе Рахни Собова Гайсинского уезда (ныне село Рахни Гайсинского района Винницкой области) в семье священника. Учился в Приворотском духовном училище, затем в Подольской духовной семинарии. В 1885 году окончил Киевскую духовную академию и защитил степень кандидата богословия. После окончания академии учительствовал в Шаргородском духовном училище. Далее судьба забросила Павла Федоровича на Кавказ. Там он учительствовал в мингрельского и Тифлисской духовной училищах. 1889 Викул вернулся на Подолье и занял должность священника в селе Черновцы Ямпольского уезда (ныне поселок городского типа, районный центр в Винницкой области). В 1892-1913 годах был протоиереем православного кафедрального собора в Каменце-Подольском. Исследовал историю религии на Подолье, активно печатался в Подольском епархиальном вестнике. В 1893-1903 годах заведовал епархиальной библиотекой. В течение 1890-1910 годов передал много книг, рукописей, памятников старины Каменец-Подольском древнехранилища (ныне Каменец-Подольский исторический музей-заповедник). С 1914 года - учитель Каменец-Подольского епархиального женского училища и наблюдатель церковно-приходских школ по Каменецкому уезду. Умер в 20-х годах XX века в возрасте около 60-ти лет, обстоятельства смерти неизвестны.
Павел Федорович Викул имел двух сыновей.
- Старший сын - Николай Павлович Викул (3 января 1888 , Тбилиси - 14 мая 1935 , Прага ) – известный ученый-химик, украинский общественный деятель. В 1909-1913 г.г. учился в Варшавском университете (неорганическая химия), где также активно участвовал в украинском студенческом кружке. После 1920 года в эмиграции возглавляет департамент в министерстве вероисповеданий УНР, работает доцентом (1922) и профессор (1928) на кафедре неорганической химии в Украинской хозяйственной академии в Подебрадах (Чехия); участник 1-го Конгресса ОУН 1929 г. в Вене. Его дочь - Оксана Викул (по мужу Воронина) (20 июля 1921, Каменец-Подольский - 21 сентября 2001 , США ) - балерина. Детство и молодость провела в Праге, где закончила Украинский свободный университет, с 1950 г. жила в США. Славилась исполнением украинских танцев собственной интерпретации в модернистком направлении.
- Второй сын - Сергей Павлович Викул (25 октября 1890, Винница, Подольская губерния, Российская империя — 3 ноября 1937 Сандармох, Карельская АССР, СССР) украинский общественный и политический деятель, журналист, издатель. Член Украинской Центральной Рады. Жертва большого террора, реабилитирован в 1959 году.
------------
Текст статьи «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич» редакция проекта «Западная Русь» подготовила в современной орфографии.
----------------
Всю книгу в формате PDF «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич» в современной орфографии с дополнением
д. Сикорского можно открыт здесь.
----------------
Оригинал, текста можно открыть в формате PDF по ссылке..
( "Латино-уніатскій святой Іосафатъ Кунцевичъ." (По поводу 300-лѣтняго юбилея Брестской уніи). //
«Подольскія Епархіальныя Вѣдомости». 1899. Ч. Неофф. № 23/24. С. 471-481; № 25. C. 512-520;
№27. C. 560-565; №28. C. 588-598; №29. C. 620-624; № 30. C. 650-655; №31. C. 670-675;
№32. C. 679-687; №33. C. 695-698; №34. C. 699-707.)
------------
Редакция проекта Западная Русь выражает благодарность польскому историку Михаилу Джега (Белототчина), приславшего нам эти материалы для публикации.
------------
Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич.
(По поводу 300-летнего юбилея Брестской унии).
В последнее десятилетие в нашем юго-западном крае благолепно отпраздновалось несколько знаменательных юбилеев. Так, напр., в 1885 г. вся св. Русь торжествовала празднование исполнившегося 1000-летия со дня блаженной кончины св. Мефодия († 885 г.), приснопамятного просветителя славян, который с братом своим Кириллом составил славянскую азбуку и перевел с греческого на славянский язык богослужебные книги. Чрез три года, в 1888 г., во всех городах и весях российских, а по преимуществу в св. граде Киеве— матери градов русских, светло праздновалось исполнившееся 900-летие крещения Руси (988 г.) при св. Владимире. В следующем 1889 году во всем западном и юго-западном крае истинные сыны св. матери православной церкви торжествовали пятидесятилетний юбилей воссоединения с праотцовской церковью униатов (1839 г.), некогда „отторгнутых от неё насилием, а потом воссоединённых с ней любовью". Еще через три года (1892 года) соседняя Волынь праздновала истекшее 900-летие со времени учреждения в ней православной епархии в славном граде Владимире-Волынском (992 г.). В следующем году (1893 г.) родная нам Подолия, соревнуя сестре своей Волыни, торжествовала столетний юбилей своего воссоединения с великой Россией (1793 г.); и наконец, через год, в 1895 г., та же Подолия более благолепно праздновала исполнившееся столетие со дня учреждения самостоятельной Брацлаво-Подольской православной епархии (1795 г.).
Все эти празднества имели самое благотворное влияние на западнорусский православный народ, закрепляя в нем родственные связи с Великой Россией, утверждая его в истинах отечественной веры, в преданности престолу и любви к общему дорогому отечеству.
Эти церковно-народные торжества собирали к центрам празднования большие массы народа и наполняли сердце его религиозно-патриотическим воодушевлением. Одни ближайшие наши соседи и сородичи, сыны старого Галича, древнего наследия св. Владимира, отторгнутые от совместной жизни с Россией и томящиеся в иноверной неволе, под чуждою немецко-латино-польской властью, будучи лишены возможности и счастья участвовать в этих высокопатриотических церковно-народных празднествах, с грустью и болью в сердце потому принимали вести об этих всероссийских торжествах.
Польские-же паны, заправляющие всеми делами в соседней нам Галиции, где коренное население русское, воодушевляемые и руководимые древними врагами всего русского и православного—иезуитами, отнеслись к нашим русским юбилеям, как и следовало ожидать, враждебно; а в текущем 1896 году, в противовес им, чтобы несколько омрачить их славу, задумали устроить, для утешения и назидания галичан, также всенародный праздник, так сказать, контр-юбилей, по поводу истечения в этом году трехсотлетия брестской унии, решив привлечь к участию в этом торжестве и всех русинов—галичан. С этою целью образован во Львове особый юбилейный комитет, который и принял на себя все работы по устройству этого юбилея, который будет праздноваться в октябре сего года. Комитет выработал и издал программу празднества и особое воззвание („отозву”) к русскому народу на русском, польском и немецком языках. Как программа, так и „отозва”, обнародованы во всех газетах.
Не говоря уже о том, что торжественное празднование пресловутой брестской унии не имеет ровно никакого исторического основания, так как ни в Бресте, ни в Литве, ни в пределах бывшего польского царства ее не существует; а там, где думают ляхи праздновать её юбилей, т. е., в Галиции, она существует лишь с 1700 г.,— помимо всего этого печальной памяти уния брестская ничего доброго и хорошего не говорит уму и сердцу русского народа.—Напротив, истинная история неопровержимыми фактами доказала, что она, эта злополучная уния, хотя,—за время польского владычества в западном крае,—и принималась нашими предками, но принималась только по силе необходимости, как неизбежное зло; а всегда оставалась чем-то чуждым сердцу русского человека и никогда не входила в его сознание; и,—не смотря на тяжёлые гонения православных из-за непринятия унии,—никогда не переваривалась в самосознании народном. Это наглядно доказывается тем обстоятельством, что при перемене правительства в здешнем крае, когда предки наши почувствовали себя под родственной русской властью, то поголовно стали проситься в объятия праотцовской веры и скоро унии не осталось и следа. Почему в текущем 1896 г. следовало-бы русским людям праздновать 300-летний юбилей отвержения унии, как величайшего зла, которое сознано было еще современниками её насильственного введения и торжественно объявлено в самый день провозглашения унии—9 октября 1596 г.—том-же Бресте Литовском и такое отвержение засвидетельствовано анафематствованием всех отступников от истинной православной веры.
Из той-же достоверной истории открывается слишком известная всем истина, что уния православной церкви с римским костелом— по существу своему—иезуитская выдумка, измышленная ими с целью скорейшей латинизации православной церкви и ополячения русского народа;—это мост к католичеству и польщизне, по которому много перешло в латинство предков славных русских родов,—некоторые из отдаленных потомков тех, которые, потеряв праотцовскую веру и тесно связанную с ней свою русскую народность, превратившись теперь в ляхов и папистов и подружившись с иезуитами, затевают к прославлению зловредной унии, на вечную погибель себе, торжественный в честь неё праздник.
Хотя одно воспоминание об унии, как величайшем зле, вызвавшем невыразимые бедствия для всего русского народа, и претит нашему православно-русскому патриотическому чувству, но мы превозмогаем себя и останавливаем внимание на одной особенности проектируемого юбилея в память унии, которой определяется цель и характер униатского торжества. Эта особенность состоит в чрезмерности чествования плачевной памяти известного гонителя и мучителя православных, фанатика-изувера Иосафата Кунцевича, понёсшего за свои злодеяния заслуженную кару от доблестных витебцев и потом возвеличенного римским папой до небес и возведённого впоследствии даже в латино-польские униатские святые, небесные покровители Польши и всех униатов. Эта мрачная личность, бывшая послушным орудием в руках иезуитов, а, следовательно, злым гением русского православного народа и будет предметом настоящей статьи в виду того, что ей юбилейным комитетом отводится в программе праздника первое место.
Комитет этот предполагает посвящать ему, Кунцевичу, все униатские церкви, как выстроенные уже и готовые к посвящению, так и зачатые постройкой в юбилейный 1896 г. Он предполагает раздавать всем участникам юбилейных торжеств образки и медальоны этого латино-польского святого. Он предлагает делать денежные сборы в церквах и костелах, во время торжественных служб, для образования капитала на постройку особого института в честь этого лжемученика изувера. Он рассылает всем помещикам-полякам, русским и галицким, а также ксендзам, особые письма, в которых с настойчивостью и красноречием, достойными лучшего дела, доказывает необходимость устройства такого института и просит от них на это дело денежной помощи. В этих письмах расхваливается Кунцевич, как столп унии, её защитник и покровитель, и говорится, что настоит крайняя необходимость, —для увековечения его, то есть, Кунцевича и излюбленной им унии—памяти, —устроить особый институт для воспитания в нем русского школьного юношества в духе этого латинского святого (1).
(1) Литографированные письма по этому поводу, с приглашением к пожертвованиям на институт памяти Кунцевича на польском языке разосланы всем подольским ксендзам и помещикам-полякам;
Одно из них было у нас под руками. Об этом институте упоминается в программе празднества по поводу 300-летия брестской унии, а также в „отозвах" (воззваниях), изданных на малорусском языке.
Дух Кунцевича из истории нам хорошо известен. Это дух свирепого иезуитского фанатизма, неостанавливающегося ни пред какими препятствиями для достижения своих неизменных целей—подчинения всего и всех римскому папе; это дух лжи и насилия над свободой совести и личности человеческой в целях ополячения русского народа и латинизации православной церкви. Какие-же должны быть люди, воспитанные в духе Кунцевича? Они, хотя по происхождению и русские, но, пропитавшись тлетворным духом гонителя своей предковской веры, естественно должны быть заклятыми врагами, подобно ему, всего русского и православного и противниками царствия Божия на земле, которое есть по Апостолу: „правда, мир и радость о Дусе святе”. Ни правды, ни мира, ни добра для своей родины и веры от них нельзя будет и ожидать.
В видах конкретного пояснения этих мыслей, мы переходим к изображению жизни, характера и деятельности Кунцевича, стяжавшего себе печальную известность своими гонениями православных при жизни и бывшем и по смерти своей—в руках иезуитов, по выражению одного историка (2), „некоторым сказочным мертвецом-колдуном, тень которого неоднократно вставала из гроба и пугала детское воображение простецов и не твердых в вере, загоняя этих овец Христовых в овчарню папы римского и в погибель вечную“.
(2) Памятники русской старины в западных губерниях Х'ІІІ т. изд. Батюшкова, ст. Н. Ив. Петрова.
I.
Слишком триста лет тому назад, столь возвеличенный римской церковью, Иосафат Кунцевич появился на свет Божий в русском православном семействе г. Владимира-Волынского, принадлежавшего к епархии униатского митрополита Ипатия Поцея, который известен своей приверженностью к римскому папе и унии с ним и, как один из деятельнейших вожаков унии, ездил в Рим в 1595 г., где она впервые была провозглашена, а в следующем 1596-м году, присутствовал на брестском соборе, где уния эта, принятая незначительной кучкой отщепенцев от отеческой веры, была обнародована и, став под защиту иезуитской польской власти и всесильного тогда католического духовенства, все более и более стала распространяться на Руси, не смотря на то, что православные тогда-же (9 октября 1596 г.) в Бресте заявили протест против неё и предали анафеме всех отступников от древнего благочестия.
Родился будущий лжемученик Кунцевич в конце 1579 года (3), или-же в начале 1580 года (4), следовательно, чрез десять лет после появления в западной Руси (1569 г.) иезуитов, которые имели преобладающее влияние на всю его жизнь и в руках, которых он всегда был послушным орудием. Родители будущего „столпа унии“ были простые мещане: отец его был сапожником во Владимире-Волынском и этим ремеслом снискивал пропитание для своей семьи, которая состояла из нескольких душ. При крещении в православную веру, наш герой получил имя Ивана. Детство его протекло в убогой мещанской обстановке. Когда Иван подрос, отец его, естественно, стал приучать к сапожничеству; но этот сын не чувствовал никакого расположения к этому ремеслу; а научившись с грехом пополам русской и польской грамоте, поступил по торговой части, пристроившись в приказчики к купцу.
(3) Коялович, „Церков. Упия“ т. II, 121 стр.
(4) Макарий, „Церк. Ист.“ т. X, стр. 239.
Как вел Иван свои торговые дела, у кого служил, где был, каким родом торговли промышлял, какие города посетил, по торговым интересам, как ему вообще жилось в его юношеские годы, в родной семье и на службе у разных лиц, обо всем этом его жизнеописатели умалчивают. Можно допустить, что Кунцевич не сидел на своей родине, а по торговым делам посетил в это время разные города: был, между прочим, в Киеве, где отступник Поцей занимал, по милости фанатика—короля Сигизмунда III и с благословения папы, митрополичий престол, —был в Бресте, Вильне и других городах западной России. Как промышленный человек, он естественно входил в сношения с людьми разных положений, состояний и вероисповеданий, стараясь из всего извлечь какую-либо прибыль. Наживши себе купеческую практическую сметку, Кунцевич не мог не соображать, кому тогда на западной Руси жилось хорошо и не мог не искать этого лучшего, то есть, лучше того положения, какое ему представляла его кочевая, преисполненная разных неудобств и лишений, купеческая жизнь; Кунцевич не мог не видеть того, что поляки тогда на Руси, по выражению одного бытописателя, „блаженствовали, как в раю“, а русские „мучились, как в аду“ и что те из русских людей, которые, изменив вере отцов своих, делались униатами, принимали некоторое участие в блаженстве правящего класса, так как только изменой веры покупалось, при тогдашних обстоятельствах, более обеспеченное состояние и привилегированное положение в обществе. В это печальное время для западного русского православного народа, насильственно соединённого сперва Люблинской гражданской (1569 г.), а потом брестской церковной унией (1596 г.) с польским правительством, когда на престоле сидел король-иезуит Сигизмунд III,—когда все меры и средства были употреблены к тому, чтобы православную Русь ополячить и окатоличить, так как в единении веры и народности близорукое польское правительство видело залог существования и даже процветания Речи Посполитой,—много, как знатных, так и простых русских родов, частью насилием, частью лестью, были увлечены в злополучную унию и вечную погибель, изменив православие на унию и латинство и русскую народность на польскую. Почему не удивительно, что и Иван Кунцевич, по житейским выгодам, замыслил сперва в сердце своем, а потом и на деле, отрясти от себя все святое и родное, попрать предковский завет, сраотцевскую веру, —св. православие, и перейти в унию, которая сулила тогда много благ.
В самом начале 17 столетия, около 1602—3 года, когда Ивану было двадцать слишком лет, он решился сделать решительный шаг в жизни —переменить свою презираемую ляхами веру и тем обеспечить свое существование; но 1604 год застает его еще за прилавком у виленского купца, хотя торговля уже мало его интересует: он все свободные часы проводит в Виленском Троицком монастыре, недавно обращенном в унию. Здесь монахи сулят ему блестящую будущность, и он, увлекшись временными благами от новой веры, бросает торговлю, делается открытым униатом и переходит на жительство в этот монастырь, —в качестве простого послушника-звонаря. Здесь усердно исполняя всякие послушания, стараясь угодить всем, он принялся за чтение униатских книг, и читал, и изучал их не без усердия. Служебная старательность, книжная начитанность, а главное — желание выслужиться пред начальством—не могли не обратить на него внимание монастырской братии и прежде всего настоятеля монастыря Иосифа Вельямина Рутского, друга и сотрудника Поцея (занявшего после него униатский митрополичий престол, —по виду и униата, но в душе заклятого латиниста). Настоятель скоро усмотрел, что от бойкого Ивана можно ожидать всяких благ для унии и потому, с целью отличить его, воспользовался пребыванием в Вильне, том-же 1604 году, Поцея—для посвящения его в монахи—самолично этим митрополитом. Польщенный этим вниманием начальства, молодой Кунцевич, принявший с монашеством имя Иосафата, усугубляет свою ревность по унии. Читая униатские книги, он уже делает и выписки из них в защиту излюбленной унии, каковые выписки впоследствии увидели печать под названием „Obrony wiary" (и конечно не родной истинной православной, которая тогда особенно нуждалась в защите, а униатской и без Иосафатовой „obrony“, поддерживаемой и защищаемой польским правительством). Помимо этой книги, Кунцевич пишет еще и другие сочинения в защиту той-же унии (5).
(5) Макарий (История Церк. X., стр. 324) и Петров (Намят. Рус. Стар, в Запад. Губер, т. VIII, стр. 370) Кунцевичу приписывают составление „Науки против грехов", ,,О жизни монашества", Катихизиса" и друг, сочинений.
Кроме этого, Иосафат, по монашескому званию, исполняет келейное правило, занимается молитвой, предается посту, не избегает служб церковных, словом, —дает все поводы настоятелю Рутскому провидеть в нем не только будущую опору, но и украшение унии. Исполняя монастырские послушания в Троицкой обители, Кунцевич находит время для посещения, вероятно по совету Рутского, или по своей охоте, и иезуитского коллегиума в Вильне, где слушает уроки знаменитых наставников-докторов латинского богословия, Фабрициуса Грозу и Гавриила Грушевского, впоследствии бывших проповедниками при дворе Сигизмунда III (6). Это были весьма опытные и даровитые педагоги, между самыми иезуитами отличались они своей фанатической преданностью латинству и даром красноречия, за что и попали ко двору фанатика-короля, который ценил их талант. Понятно, чему они могли научить Иосафата Кунцевича. Правда, латыни они его не обучили, считая ее излишнею и совершенно бесполезной в деле совращения в унию простого народа, из среды которого происходил их ученик; за то укрепили его в привязанности к унии, внушили ему ложные научные обосновы этого лжеучения, расположили к латинству, вдохнули обожание к папе, а главное развили в нем способность к живому и увлекательному изложению своих мыслей, возбудили в нем энтузиазм до умоисступления,—словом, постарались сделать его фанатиком и изувером, который, слепо веря в святость папы и спасительность унии, искренно желал, чтобы и другие разделяли его ложные верования, и не останавливался ни пред какими препятствиями в деле насильственного распространения того лжеучения, которое в заблуждении своем считал истинным и спасительным.
(6) Там же и Коялович, церк. уния т. II.
Получив не только латинскую закваску, но и тщательную иезуитскую обработку под руководством мастеров своего дела—наставников Виленского иезуитского коллегиума, Иосафат Кунцевич выступает на общественную деятельность в Вильне в роли прежде всего искусного проповедника излюбленной им унии. С большой настойчивостью и неослабной энергией, достойными лучшего дела, он пропагандирует пресловутую унию во всякое время и на всяком месте (7). В церквах, на улицах, площадях, в частных домах и трактирах, утром, в полдень и вечером, везде и всегда, где, кому и как придется, он с большим энтузиазмом, и более красноречиво, чем правдиво, поучал простой народ и знатных людей одному и тому же, что одна только уния с римским костелом вера де исинная и что без унии этой—нет спасения, что папа римский—живой Бог, наместник Христа Спасителя, что его одного нужно слушаться и ему покоряться. Убежденная, хотя и тлетворная, речь Кунцевича действует на неиспорченные сердца человеческие неотразимо, и овчарня папы постепенно наполняется заблудшими овцами словесного стада. Собрав толпу слушателей и обольстив их лживым, но красноречивым словом, Кунцевич тащит ее за собой в Троицкий униатский монастырь на исповедь (8), чтобы посредством этого таинства поспешить перевести увлеченных в новую веру, пока не сознали своего заблуждения.
(7) Коялович, церков, уния II т.
(8) Там-же.
На первых порах Кунцевич испытывал некоторые затруднения в деле совращения. Ему, как не имеющему еще священного сана, нужно было отыскивать иеромонаха, для исповеди разнокалиберной толпы, уловленной в сети унии, который не всегда соглашался на это дело, и нужно было его упрашивать. Но скоро устранилось это затруднение само собою: за свою ревность к унии Кунцевич посвящен был в иеромонахи, —отчего и рвение его усугубилось и труды на пользу унии умножились. Увлекши в свои сети простецов и не твердых в вере и приведши их в монастырь, он уже не искал священника для исповеди их, а сам исповедовал, просиживая за этим делом иногда по 6 часов подряд. Исповедь совращенцев он считал одним из самых могущественных средств для утверждения их в новой вере, почему всегда им пользовался. Даже в дороге, во время путешествий, остановившись для отдыха на постоялом дворе, или корчме, Кунцевич первым делом заботился о совращении случайных посетителей, а затем здесь же и принимал их на исповедь, начиная с хозяина. Это средство совращения и окончательного закрепощения в отступлении от истины, впрочем, не ново: к нему всегда прибегали иезуиты и до сих пор его практикуют ксендзы. Энтузиазм этого проповедника унии производил сильное впечатление на простой народ и лесть его была так неотразима, что православные уподобляли его, по искусству увлекать в погибель души человеческие, самому Диаволу. Стоило православному послушать Кувцевича, и он уже становился униатом. Появилась в это время даже картина, удачно изображавшая улов душ человеческих Кунцевичем. На этой картине изображены Поцей и Рутский в свойственных им одеждах с сияющими лицами, а Кунцевич в виде духа тьмы с страшным лицом и рогами на голове, с большим крюком в правой руке, которым тащил души человеческие, с надписью над головою „душехват“ (9), какое название по справедливости усвоялось ему современниками и закреплено за ним историей. Он хватал души простецов тем успешнее, что сам происходил из простонародной среды, а образованных тем скорее, что представлялся им подобием тех евангельских ловцов человеков, которые, происходя из простого народа, покорили Христу владык мира.
(9) Кулиш. Исторія Возсоединенія, т. III, стр. 10; Памят. Рус.
II.
Но где же Кунцевич черпал ту силу и бодрость духа, которые необходимы были ему в его тяжелых миссионерских трудах? Где находил он то одушевление и ту поддержку, которые влекли его к новым и новым подвигам на избранном им поприще? Не всегда ведь совращения обходились ему даром. „Душехватство“ Кунцевича и других ревнителей унии сильно не одобрялось и по заслугам иногда даже наказывалось защитниками правой веры. Тогда была в самом разгаре борьба не на жизнь, а на смерть между православными и униатами. Кунцевич и ему подобные должны были действовать, как в огне. На преследования униатов православные отвечали не всегда протестами и жалобами, подаваемыми во множестве в суды, сеймы и королю, но иногда выходили из терпения и решались на самоуправство, особенно, когда нигде не находили правды и защиты, а терпеть новые и новые насилия в вере становилось невмоготу. Тогда православные против насилий употребляли насилие. Так, не мог Кунцевич не знать, что в митрополита Михаила Рогозу—за измену веры—православные бросали камнями в Слуцке; другому митрополиту Поцею, за насильственное совращение в унию, в Вильне отсекли два пальца; Рутскому и Мораховскому, за такой же насильственный образ действий нанесли побои в Львове; Крупецкого (10) втолкнули в болото и не раз встречали и провожали камнями; и другим отщепенцам много приходилось страдать за их заблуждения, при насильственном распространении их между коренным православным населением (11). Кунцевича, как ярого проповедника унии, всячески православные поносили, вздевались над ним, а нередко употребляли против него обычное латино-униатское орудие—насилие. Так, когда слава о Кунцевиче, как опытном ловце в сети унии, широко распространилась и при его содействии несколько православных монастырей в Литве даже совращено было в унию, то друг и покровитель его Рутский, уезжая, по смерти Поцея, на митрополию в Киев, взял и его с собой, в тайной надежде—посредством его обольстительных речей—склонить на унию Киево-Печерскую лавру, всегда стойко защищавшую истинную веру. Явился „душехват“ в Печерскую обитель и допущен был к говорению, но, увлекшись жаром своего убеждения, промолвил несколько слов против истин Христовой веры, нестерпимых для слуха честных иноков; своими наглыми насмешками и злостными выходками против православия поставил Кунцевич ревнителей древнего благочестия в необходимость прекратить его хульные речи, а за поругание святыни, избить его до полусмерти, и только одно поспешное бегство его, совершенное при содействии покровителя его Рутского, спасло его от неминуемой смерти (12).
(10) Епископ Перемышльский.
(11) Цер. Ист. Макария X., 482—483.
(12) Кулиш, Ист. возсоединения, т. III, 11 стр. и находил у них всегда для себя мощпую поддержку, дельный совет и всегдашнее утешение в своих злоключениях.
Подобные случайности были не редкость в жизни „душехвата“ и других провозвестников унии в то время, когда религиозные страсти были в высшей степени напряжены. Но эти случайности нисколько не охлаждали пыла ревности этого борца унии, —а, казалось, еще более усиливали его энергию в служении излюбленному делу. Что же служило причиною этого странного явления? Что вдохновляло Кунцевича и поддерживало его на опасном пути пропаганды унии, столь ненавистной народу русскому? Ответ на этот вопрос станет ясен, если мы обратим внимание на следующие обстоятельства. Кунцевич за свое „душехватство“ всегда находился под особым покровительством своей высшей духовной власти, сперва митрополита Поцея, а потом преемника его Рутского, с которыми связан был тесными узами дружбы. Эти сильные покровители, ценя „душехватство“ ревностного прозелита унии Кунцевича, всеми зависящими от них мерами старались его возвысить в глазах его же братии совращенцев, которые, не потеряв еще совершенно совести, не могли решиться, подобно ему, на открытую деятельность против родной матери церкви и русского народа. Поцей и Рутский и их подчиненные, а также светская гражданская власть и руководимое ею иезуитское польское духовенство превозносили жизнь и труды Кунцевича на пользу унии до небес, восхваляли его красноречие, заботились о повышении его, удивлялись его личным качествам и служебной распорядительности, словом, кадили ему и славословили его на все лады.
В виду этого Кунцевич, быстро восходя от славы в славу, равномерно повышался по служебной лестнице. Скоро стал игуменом Бытейской обители, затем переведен в Жировицкую, наконец (1614 г.) возведен в архимандрита Виленского Троицкого монастыря. На всех этих настоятельствах он более и более прославлялся, везде утверждая новые порядки, чуждые духу православия и клонящиеся к латинизации православной церкви и слиянию её с латинством.
Быстрое возвышение „душехвата “, хотя и купленное дорогой ценой измены праотцовской вере и русской самобытности, не могло конечно, не вскружить окончательно головы бедному мещанину, сыну чеботаря, а потом послушнику-звонарю, особенно при тогдашнем порядке в Речи-Посполитой, когда высшие духовные хлебы—настоятельства и архимандрии исключительно предоставлялись лицам привилегированного дворянского сословия. Извлеченный из нищеты и убожества, величаемый и прославляемый „душехват “, поставленный в пышную житейскую обстановку архимандрита-настоятеля богатой Троицкой обители, не мог не чувствовать необычности и неестественности своего положения, —а зная, что все это достигнуто им, благодаря проявленной им деятельности на поприще совращения своих единоверцев в лжеучение, не мог не желать усиления таковой, чтобы оправдать доверие начальства и заслужить еще большие милости. Что при этом могла значить для „душехвата “ ненависть к нему православных? Могли он обращать какое-либо внимание на их насмешки, издевательства, оплёвывания, поругания и даже побои? Нисколько. Враждебное настроение к Кунцевичу православных не только не могло охладить пыла его гибельной деятельности против православия, а напротив должно было казаться ему даже желанным, ибо он хорошо понимал, что чем более в среде православных будут его поносить, тем более в обществе католиков и униатов его будут возвеличивать: все поругания и побои со стороны православных вменят ему латинцы в особенную заслугу не унии только, но и всему латинству и даже самой Речи-Посполитой и за это вознаградят его с лихвой. На всякие оскорбления из-за унии „душехват“ необходимо должен был еще и напрашиваться, потому что испорченной иезуитским воспитанием его честолюбивой натуре живое воображение не могло не рисовать в ярком блеске заманчивыми красками в недалеком будущем и епископский жезл и золотую митрополичью шапку, сопряжённые с внешним блеском и всеобщим поклонением, каковых благ—по милостям короля и папы—за те же заслуги уже удостоились его благоприятели, вдохновители и соратники в деле совращения— известные Ипатий Поцей и Иосиф Рутский, ставший по смерти первого Киевским митрополитом, уступив свою виленскую архимандрию Кунцевичу.
Кроме ненасытного честолюбия, подвигавшего „душехвата “ на новые труды во вред православию, чтобы заслужить благоволение и милости правительства Речи-Посполитой, были еще и другие причины, побуждавшие Кунцевича всеми зависящими мерами стараться о расширении унии и возвеличении папы Римского. Эти причины заключаются в том, что Кунцевич был не просто униат по расчёту только житейскому, как многие из тогдашних совращенцев, отрекшийся от веры отцов, а был униат по убеждению, как член монашеского базилианского ордена, составлявшего „квинтэссенцию “ унии, устроенного по образцу римско-католических орденов, и по преимуществу по образцу иезуитского.
Основателем базилианского ордена был друг Кунцевича Иосиф Рутский (13). По происхождению он был также русский и православный, но изменил своей народности и вере. Иезуиты совратили его в католичество и, заметив в нем богатые дарования, отправили в Рим в науку. Здесь стал он известен папе, который решил им воспользоваться для своих всегдашних целей - перетянуть Русь в подчинение себе; почему посоветовал Рутскому принять унию, возвратиться в Литву и здесь устроить монашеский орден, посредством которого, без внутренних потрясений, исподволь, униатская церковь была бы олатинена, чтобы православные догматы и обряды незаметно заменены в ней были новшествами латинской церкви. В самом начале 17 века (1605 г.), когда Кунцевич был уже в Вильне и трезвонил на троицкой колокольне, Рутский появился в этой Литовской столице, явился изменнику епископу Поцею, открыл ему замыслы, внушенные ему папой, получил одобрение, пострижен в монахи и скоро назначен был настоятелем совращенной за недолго пред сим в унию Виленской Троицкой обители. Поуправляв около 5 лет этим монастырем, Рутский имел достаточно времени подготовиться к успешному выполнению возложенного на него в Риме поручения—устроить орден для окатоличевания унии. Возведенный папой, по смерти Поцея (1613 г.), в Киевские митрополиты и ставши начальником униатской церкви, Рутский горячо принялся за осуществление замышлённого дела, и правой рукой ему в этом деле явился его наперсник Кунцевич. Для этой цели Рутский воспользовался монастырями православными, которые, —по старанию иезуитов и насилиям польского правительства, —в то время были совращены в унию. Православные монастыри тогда, как и в настоящее время, подчинялись своим настоятелям и местному епископу, а каждый из них был независим друг от друга; такая независимость казалась вредной для преступных целей, затеваемых Рутским в видах скорейшей латинизации православной церкви. Почему он, назначая настоятелей в униатские монастыри, требовал от них во все согласные образа действий, каковые должны клониться к постепенной замене православного богослужения латинским. Из настоятелей особенно отличался, как упомянуто раньше, „душехват “ Кунцевич, который, но вверенных ему обителях, сначала Бытейской, а потом Жировицикой, заводил новые порядки, вытесняя обрядность православную и вводя латинство. Для согласного действования всех настоятелей,—в видах окончательной выработки устава замышляемого базилианского ордена, Рутский созывает в 1617 г. в своем имении—Новогрудок—настоятелей униатских монастырей, некоторых ученых и между ними двух иезуитов-докторов богословия для принятия участия в заседаниях На этом съезде выработаны следующие постановления, очевидно продиктованные докторами богословия: 1) все униатские монастыри соединяются как бы в один общий монастырь и все униатские монахи образуют одно общество, одно братство, по образцу ордена иезуитского, которое будет называться „Базилианским" орденом (14). 2) Орден базилиан зависит от одного только папы, управляется особым генералом, который называется протоархимандритом, с четырьмя ассистентами; 3) генералами, ассистентами и настоятелями униатских монастырей могут быть только те лица, которые получат образование на западе, в иезуитских школах, то есть истые иезуиты; 4) в базилианский орден могут поступать и католики; 5) униатские епископы избираются только из базилиан; 6) все униатские духовные училища, служащие для образования священников, находятся в руках базилиан (15). Папа, конечно, был в восхищении от устройства Рутским ордена, называл за это его основателя „атласом единения",,. столпом церкви" „русским Афанасием" (16), надеясь скоро олатинить этим путем униатскую церковь и привести всю Русь к подножию своего престола. К этому то ордену духом и телом принадлежал Кунцевич и принимал самое горячее участие, как самый деятельный член и передовой человек, в осуществлении поставленных им задач. Посредством этого ордена свободно проникли в униатские монастыри иезуиты и беспрепятственно занялись воспитанием русского юношества в основанных ими училищах и заведением нового строя монастырской жизни, направленного к подавлению православия, возвеличению латинства и прославлению своего патрона, Римского папы.
(14) Все православные монастыри устрояются по чину св. Василия Великого, отсюда и название ордена василианский, или базилианский.
(15) Очерк древней Литвы и западней России, Брянцева, 91 стр.
(16) Там же.
Кунцевич в своей деятельности воодушевляется этими заклятыми врагами православия, усердно посещает униатские съезды, созываемые Рутским для рассуждений о более успешном осуществлении предприятий ордена и прекращении возникавших несогласий между членами, пишет угрожающие письма к настоятелям монастырей, уклоняющимся от посещения этих съездов(17), словом, всю энергию направляет, но уже не столько во славу унии, сколько на пользу латинства и папы. И этим новым родом деятельности так увлекается, что возведенный в год новогрудского съезда (1617 года) в епископский сан и не сомневаясь в будущем воссесть, после Руцкого, и на митрополичий стол, уже мечтает о неземном блаженстве, которое может дать ему только святой, по его мнению, папа, бесконтрольно распоряжающийся, ключами апостола Петра". Такие мечты в нем возбуждают и фанатизм его настраивают те же вдохновители-иезуиты, которые постепенно забрали себе всю силу в униатской церкви, руководствуя всем церковным строем её и буквально поработив себе всех начальственным её лиц, особенно, после заключения тесного союза на одном из съездов (1621 г.), между ними и базилианами, для взаимного действования против православия и России, в силу какового союза, в бывшей резиденции Кунцевича—Бытейском монастыре, открыт был новациат (18), куда приглашены были в качестве опытных наставников иезуиты и куда высылались униатские монахи и настоятели монастырей для возбуждения, или восстановления в них того духа, который воодушевлял иезуитов и направлял деятельность Кунцевича.
(17) Одно из таких писем можно читать в памятниках „Русской Сталины", VIII т. 380 стр. и даже видеть автограф Кунцевича
(18) Нам. „Русской Стар." VIII, сг. Петрова.
Новоучрежденный базилианский орден, не смотря на большое оживление, внесенное во внутреннюю жизнь его допущенными в него иезуитами, по самой новизне своей, не мог не возбуждать между самыми членами его, особенно бывшими православными, разных недоумений и несогласий, тем более, что истинная цель его учреждения была предусмотрительно скрыта от искренних, но близоруких униатов, полагавших свою унию только во внешнем признании своим главою папы и не желавших ни догматами, ни обрядами своей веры охотно поступиться в пользу латинства. Как новизна, не привлекало к себе поспешное олатинение церкви и простого народа, по консервативности своей натуры вообще не терпящего никаких новшеств в важных делах, особенно церковных.
Чтобы поставить новоучрежденный орден на твердую почву, привлечь в него лучшие силы, расположить к нему коренное население, нужно было чем-либо его прославить. Слава латинских орденов в римской церкви измерялась знаменитостями, а такими знаменитостями не успели еще пока обзавестись базилиане. Не было в Базилианским ордене среди членов его таких лиц, которые бы своей добродетельной жизнью, строгим соблюдением устава церковного, постоянным молением и пощением сподобились бы от Господа Бога особенной прозорливости и духовного просветления, чтобы привлекать к себе для духовных собеседований массы народа и умудрять их во спасение, располагая к церковности и жизни по Христу; не было у них, так называемых, в православных монастырях ,,старцев“, к которым влекутся сердца людей как знатных, так и простых. Не могло быть в этом ордене, как учреждении еретическом, и видимых знаков благоволения Божия, обыкновенно проявляемого в благодатных иконах и мощах святых.
Но для иезуитов, составлявших главную силу базилианского ордена, как свидетельствует история, ничего нет и не было невозможного. Чего для славы ордена не доставало в действительности, то всегда можно было измыслить, в силу руководящего правила их жизни: „цель оправдывает средства". Этот принцип освящал самые незаконные, самые безнравственные средства, разрешал прибегать ко лжи, обману, хитрости, лести, насилию, коварству и другим преступным средствам „ad majorem dei gloriam", то есть, в действительности, для славы их земного бога—Римского папы. Сама уния была не более как хитрая уловка, измышленная иезуитами для незаметного перевода православных в латинство, в овчарню папы. В виду этих соображений, что могло остановить изобретательность вечных врагов истинной церкви Христовой—иезуитов, на пути к задуманному ими прославлению базилианского ордена, чтобы привлечь к нему парод и тем вовлечь ею в унию, а потом незаметно перенести его в латинство, убив в нем русскую самобытность, закабалить его в вечную неволю римскому первосвященнику?!
Для этой цели, хотя с иезуитской точки зрения разрешались все средства, но употреблено ими в дело самое сподручное и, по-видимому, законное. До сих пор уния особенно прославлялась, и через нее был прославлен и возвеличен „душехват“ Кунцевич, который в слепом фанатизме своем всегда действовал без рассуждений и соображений, очертя голову, и никогда не останавливался пред препятствиями к достижению намеченных целей совращения православного народа в унию. На этом изувере и остановили свое внимание иезуиты и избрали его орудием для убеждения, кого следовало, в той лжи, что уния свята, что базилианский орден учреждение божественное, как освященное папой и находящееся под особенным Божиим покровительством. Словом, всегдашние вдохновители ,,душехвата“ постарались воздействовать на живое воображение и сильную впечатлительность натуры его, внушить ему мысль, что для блага унии и успеха её распространения между схизматиками, для славы базилианского ордена требуются со стороны его членов не только труды на пользу их, но даже и жертвы, подобные тем, какие в свое время потребовались от истинных последователей Христа, для утверждения христианства в языческом мире,—что за новую веру, или унию, так же нужно страдать, не жалея своей жизни, как первенствующие христиане страдали за истину Христову.
Эти иезуитские внушения, попав на подготовленную почву, еще более воспламеняли ревность по унии „душехвата“ и принесли в свое время печальные плоды, чему епископская деятельность Кунцевича и служит наглядным доказательством.
Протоиерей Павел Федорович Викул (1857-192?)
- кандидат богословия, историк, краевед.
(Подробнее об авторе).
"Латино-уніатскій святой Іосафатъ Кунцевичъ." (По поводу 300-лѣтняго юбилея Брестской уніи). //
«Подольскія Епархіальныя Вѣдомости». 1899. Ч. Неофф. № 23/24. С. 471-481; № 25. C. 512-520;
№27. C. 560-565; №28. C. 588-598; №29. C. 620-624; № 30. C. 650-655; №31. C. 670-675;
№32. C. 679-687; №33. C. 695-698; №34. C. 699-707.