Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич (Часть III-IV)

Опубликовано: 23 июня 2021

Автор: Протоиерей Павел Федорович Викул

иосафат кунцевич , уния , униатство , брестская уния , Протоиерей Павел Федорович Викул

Продолжение статьи протоиерея Павла Федоровича Викула о «душехвате» Иосафате Кунцевиче «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич», которая впервые была опубликована в нескольких номерах Подольских Епархиальных Ведомостей за 1896 год.

------------
- Оглавление частей -
Часть I-II
Часть III-IV
Часть V - VI
Часть VII - VIII

------------

Текст статьи «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич» редакция проекта «Западная Русь» подготовила в современной орфографии.
----------------

Всю книгу в формате PDF «Латино-униатский святой Иосафат Кунцевич» в современной орфографии с дополнением
д. Сикорского можно открыт здесь.
----------------

Оригинал, текста можно открыть в формате PDF по ссылке..

------------

Редакция проекта Западная Русь выражает благодарность польскому историку Михаилу Джега (Белототчина), приславшего нам эти материалы для публикации.

------------

- Продолжение -

III.

В 1617 году, как замечено, Кунцевич был посвящен Рутским в епископы-коадъюторы престарелому Полоцкому архиепископу Гедеону Брольницкому, 90-летнему старцу, который, под конец жизни своей, мучимый совестью за совращение в папскую веру, совершенно охладел к унии и всенародно объявлял, что „уния ему омерзела и давал даже письменные разрешения городам своей епархии оставаться под послушанием Константинопольского патриарха (19), то есть, исповедовать древнюю отеческую веру. Проведал об этом митрополит Рутский и испросил папское разрешение на назначение в Полоцк Кунцевича, которого и рукоположил в Вильне (12 ноября) с целью парализовать деятельность Брольницкого. В начале следующего года Кунцевич и прибыл в Полоцк и был встречен у городских ворот своей резиденции торжественной церковной процессией, в состав которой входили иезуиты, во главе с местным латинским духовенством, участвовали также в встрече и православные члены местного городского управления. Чувства ненависти, страх новых гонений и решимость не поддаться в руки иноверцам выразились глухо, но многозначительно в приветственных речах. Один из бургомистров заключил свою речь так: „если вступаешь в град сей с благими намерениями, то гряди во имя Господне, если же замышляешь противное, то лучше тебе не входить в него“ (20).

Другой из граждан, убеждая Кунцевича защищать „русскую веру“, между прочим, сказал: „если ты не с унией, то принимаем тебя, как ангела Господня, если же с унией, то чураемся тебя, как выходца из преисподней“ (21).

(19) Макарий, Церков, история, X т. стр. 457.
(20) Кулиш, История возсоединения III, 12 стр.
(21) Макарий, Церков, история X, 458 стр

Такие приветствия заставили Кунцевича на первых порах в Полоцке действовать хитро и осторожно, тем более, что его ближайший начальник архиепископ Гедеон открыто порицал унию и тем связывал ему руки. Здесь „душехват“ старается применять более пастырские меры, чтобы расположить к унии своих пасомых. Он пользуется своим обольстительным словом и частыми службами церковными и имеет некоторый успех: скоро совращает в унию Полоцкого воеводу Михаила Друцкого-Сокольницкого, но вере кальвиниста, а за ним и много шляхты; часто проповедует слово Божие, исполняет уставы церковные, даже в речах своих всенародно проповедует, что он не отрекался от патриарха (подразумевая под ним папу). Хотя Кунцевич входит в Полоцке в близкие сношения с иезуитами, часто их посещает и принимает у себя; но эти сношения соблюдает в тайне; а, чтобы расположить к себе сердце народа, он но виду является в церкви и дома, как благочестивый архипастырь, и тем вводил в заблуждение простой народ, который недоумевает и не может решить, униат ли он, или православный.

Не таков образ действий Кунцевич применяет к другим местам своей епархии: там, не стесняясь ничем, он действует открыто и насильственно, чтобы втянуть в унию свою паству. Для этой цели, где нужно и не нужно, употребляет меры строгости и насилия. В Могилеве, Витебске, Орше, Мстиславе отнимает церкви у православных и печатает их, покоряющихся священников выгоняет из приходов и даже епархии, особенно отстаивавших православие, заключает в тюрьмы, мучит голодом и пытками, мирян предает суду и преследованиям. Вообще не знает „душехват“ никакой милости и снисхождения к последователям истинной веры Христовой и при столкновениях с ними чинит им всякие насилия с свирепостью облечённого властью и поддерживаемого правительством фанатика-изувера.

Слух о зверствах Кунцевича распространяется но всей обширной Полоцкой епархии и возбуждает к нему всеобщую ненависть, которая скоро проявилась в резкой форме. Осенью 1618 г. (22) или 1619 г. (23) в начале октября, Кунцевич задумал посетить г. Могилев и медленно приближался к нему в сопровождении пышной свиты. Лишь только православные могилевцы узнали о нашествии своего гонителя, сейчас привели город в оборонительное положение и встретили его, как неприятеля. Зазвонили в вечевой колокол, висевший на ратуше и произвели общую тревогу. Народ с оружием в руках высыпал на городской вал; затем городские власти с орудиями и цеховыми значками, окруженные толпами народа, вышли на встречу Кунцевичу, стали кричать, поносить и проклинать его, как вероотступника и злодея, угрожая ему, если он въедет в город, расправиться с ним также, как с Рогозой в Слуцке и Поцеем в Вильне и Киеве, т. е. побить (24). Кунцевич удалился. Но запертые ворота, наведённые пушки, угрожающие народные клики, и вообще, такое враждебное выражение чувств к своему архипастырю не могло пройти Могилеву даром. Кунцевич сейчас отправился с жалобою к королю в Варшаву и оттуда вывез утешительную для себя грамоту (от 22 марта 1619 г.), которою разрешалось предать смерти всех главных зачинщиков; а все церкви и монастыри с их имениями и доходами, равно всех чернецов и попов подчинить ему. После этого церкви были запечатаны, священники разогнаны, многие граждане преданы суду и пыткам и пострадали за стойкость в вере, а имения их были конфискованы. То же повторилось и в других местах Полоцкой епархии и всей Литвы и Белоруссии. В том же 1619 г. Кунцевич разослал во все пределы своей епархии циркуляры, возвещавшие о соединении церквей и требовал от священников, чтобы они немедленно со своими прихожанами изъявили согласие на принятие унии, угрожая непокорных лишать приходов и предавать их вместе с церквами униатам (25).

(22) Макарий, Церк. ист. X, 459; Кулиш, История возсоединения.
(23) Коялович, Церк. Уния 11, 122.
(24) Кулиш, История возсоединения т. III.
(25) Вестн. Ю.-Зап. и Зап. Рос. т. 1, от. 11, стр. 57.

Страшные гонения воздвигнуты были тогда на церковь Христову в разных городах западного края, а особенно Могилеве. Ревнителей древнего благочестия, отстаивавших свои народные верования, Кунцевич и его приспешники призывали к суду, а суд карал их заключением в тюрьму и денежными пенями. Церкви, не соглашавшиеся на унию, стояли запечатанными, приписанные к ним имущества отдавались в пользование униатскому духовенству. Городское население, верное преданиям старины, в праздничные дни собиралось за городом и молилось в устроенных там шалашах, или под открытым небом. Православные священники только но ночам, и то украдкой, могли совершать требы и поучать народ. При этом униаты старались их изловить для заключения в тюрьму, как бунтовщиков. В виду таких преследований православного духовенства и недостатка священников, —новорожденных детей мещане иногда возили для крещения за десятки верст, в глухие деревни, куда не проникали еще неистовства униатов, а много младенцев умирало и без крещения; много молодых оставались в супружестве без церковного благословения, а—-умерших без напутствования и отпевания. Умерших тогда старались хоронить при церквах тайно; но случалось, что могилы их раскапывались униатами, а тела выбрасывались, как падаль, в поругание православия. Бывали и такие случаи, что неотпетое тело выкапывалось из земли и погребалось но униатскому обряду, но мещанами вырывалось из униатских рук и погребалось неотпетым. Вследствие таких деяний ненависть к Кунцевичу православных должна была достигнуть высшей степени, ею заражались, и униаты и многие отпадали от жестокого своего епископа (26).

(26) Коялович. Церков, ун. II т. Примеч. 334.

В Полоцке же в первую пору пребывания там Кунцевича сравнительно было спокойно: сначала он здесь неистовств своих не проявлял, так что православные не могли с точностью определить православный—ли он, или униат. Но настал 1620 г.. В начале его (в марте) прибыл в Киев Иерусалимский патриарх Феофан, с полномочиями от Константинопольского патриарха, под управлением которого находилась православная церковь в западной России, подчиненной тогда Польше, исправить те нестроения в церкви, которые введены в ней унией. Прибытие святителя Феофана радостно было приветствуемо всеми православными, которые со всех концов Белоруссии, Малороссии и Литвы устремились к нему за благословением, советом и утешением в горестном их положении. В это время лучшие из полочан явились к Кунцевичу и просили его, если он действительно православный архиерей, за которого выдает себя, то чтобы ехал в Киев за благословением к патриарху Феофану; а издержки но этой поездке они берут на свой счет. Кунцевич сначала согласился. Весть об этом обрадовала народ. Все ожидали, что он образумится и загладит свои вины против родной церкви искренним раскаянием. Но когда все приготовления были окончены и оставалось ехать, то Кунцевич внезапно отказался. Этот отказ оттолкнул от пего полочан, которые увидели в нем обманщика.

А между тем патриарх Феофан, снисходя к усердным мольбам православных, восстановил церковную иерархию в западном крае, вместо совращенцев—епископов, но настоянию сильного ревнителя православия, малороссийского гетмана Петра Сагайдачного, посвятил в Киевские митрополиты Иова Борецкого и назначил православных епископов на захваченные униатами православные кафедры и, между прочим, Мелетия Смотрицкого, одного из способнейших и ревностнейших тогда защитников православия, посвятил на Полоцкую кафедру, занятую Кунцевичем. Мелетий скоро прислал грамоту в Полоцк, в которой объявлял о своем назначении, приветствовал свою паству словом мира и любви и обзывал Кунцевича отступником. Грамота эта была принята с восторгом, торжественно прочтена народу, который признал своим владыкой Смотрицкого и отказался повиноваться Кунцевичу. Многие из униатов также перешли на сторону Мелетия. Потеряв паству, Кунцевич поехал в Варшаву с жалобой к королю на непокорных чад и Смотрицкого. Король вручил ему увещательные грамоты к народу, в которых повелевалось признавать одного Кунцевича своим владыкой и ему покоряться, как законному пастырю. С этими грамотами Кунцевич явился в Полоцк, предъявил их властям, собрал полочан в городскую ратушу и в присутствии воеводы и градского начальства прочитал их народу, а но прочтении сознался, что он униат и покоряется папе. Затем спросил народ: будет ли и хочет-ли быть в унии и его признать своим владыкой. Полочане отвечали: „мы не униаты и не будем униатами “. Толпа заволновалась и со всех сторон мужчины и женщины с оружием и камнями в руках устремились в ратушу к Кунцевичу с угрозами: „смерть обманщику, смерть гонителю веры, смерть „душехвату“ ... Власти едва спасли Кунцевича от преждевременной смерти (27). Тогда Кунцевич и в Полоцке воздвиг открытое гонение на православных, подобное тем, какие раньше были в Могилеве и в других местах.

(27) Макарий, Церков. истор. ХI, 279.

Призвав себе на помощь гражданскую и военную власть, Кунцевич посредством всевозможных насилий над православными в несколько месяцев отнял от них все церкви в Полоцке, так что они не имели бы и места для молитвенных собраний, если бы один дворянин— Иван Стабровский не уступил им своего дома для совершения богослужения (28). Кроме того, Кунцевич наполнил ими тюрьмы, подвергал мучениям, наказывал чрез суды отнятием имуществ, изгнанием из города, лишением должностей и проч.

Неистовства эти возбудили сильные волнения в народе, который бросал насиженные места из-за зверств своего епископа и убегал к козакам—защитникам православия. Кунцевич не унывал. Встречаемые преграды его не останавливали, а все более и более возбуждали его фанатизм и жестокость. Сам он не знал покоя ни днем, ни ночью и другим не давал его; призвал все власти, все материальные силы для подавления православия. Но не такое было время, чтобы безнаказанно можно было угнетать православный элемент. Польша тогда вела войну с Турцией и заискивала пред козаками, в оружии которых нуждалась для отражения внешнего врага. Когда произошло сильное брожение умов, и посыпались жалобы на Кунцевича к королю, митрополиту, в сеймы и сеймики, а также открыты были сношения между православными и козаками, то само польское правительство, всегда поощрявшее Кунцевича в его зловредной деятельности, теперь решило если не остановить его на время, то хотя несколько охладить его пыл в преследовании православных. Для успокоения православных решено было гражданским начальством побудить Кунцевича возвратить им некоторые церкви. Вот что, между прочим, писал (9 февраля 1621 г.) тогдашний канцлер, но вере латинист, князь Лев Сапега, митрополиту униатскому Рутскому о деятельности Кунцевича: „не один я, но и другие весьма осуждают то, что ксёндз владыка Полоцкий слишком жестоко начал поступать в делах веры и очень надоел, и омерзел народу как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал; но он, имея свои соображения, более упрямые, чем основательные, не хотел слушать наших советов. Дай Бог, чтобы последствия его распоряжений и суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога, прошу, вразуми его, чтобы он прекратил и остановил такую суровость в этих делах и скорее добровольно уступил могилевцам их церкви, не дожидаясь того, чтобы они сами и без просьб отобрали их у него... Пожалуйста, ваша милость, держи ею на вожжах" (29).

(28) Вест. ю.-зап. и запад России, ч. I, отд. I, № 9, стр. 32.
(29) Вил. Арх. Сбор II, № 29, стр. 30—31.

Неизвестно, что отвечал митрополит Рутский канцлеру Сапеге на это письмо и как воздействовал он на Кунцевича; но неистовств и жестокостей своего друга против православных он не остановил, одобряя их в сердце своем. но крайней мере известно, что Кунцевич, когда дошла до него весть, быть может, чрез Рутского, что гражданская власть, в лице канцлера Льва Сапеги, не одобряет его насилий над православными, сам писал (30) к канцлеру Сапеге о том, что он не находит надлежащей поддержки там, где всегда должен находить ее, то есть, в гражданской власти, что его ничто не может остановить в его деятельности, так как спасение чрез унию он ставит выше всего и пред ним ничто спасение государства.

Получив, но смерти Гедеона Брольницкого (1618 г.), сан полоцкого архиепископа и исхлопотав (1619 г.) королевскую привилегию на подчинение себе православных церквей и монастырей во всех пределах архиепископии, Кунцевич решил обозреть свою епархию, посетить главнейшие города, чтобы лично убедиться в успехах унии. Как в Могилеве встречали архиепископа—нам уже известно. То же было и в других городах. В Мстиславе, наприм., при везде в город некто Массальский хотел его убить из ружья, но промахнулся и в это время сам был убит одним из архиерейских слуг; в Орше мещане хотели утопить его в Днепре (31). Подвергался Кунцевич разным оскорблениям и в других городах; но повсеместная ненависть не образумила и не укротила его, а напротив, чем более возбуждал он к себе народную ненависть, тем с большим ожесточением вел пропаганду унии. Противиться Кунцевичу „значило лить масло в огонь", но выражению одного историка (32). Он веровал искренно в нравственное превосходство латинской церкви и в святость Христова наместника на земле. Он всей душей желал одолеть схизму; себя он не щадил нимало, и мученическая смерть за унию была для него—по иезуитским внушениям—идеалом счастья в земном странствовании. Погружаясь в душеспасительные помыслы, он взирал на собственное тело, как на препятствие ко входу в божественную область человеческого существования. Он изнурял себя постом, бдением, бичевался до кровавых синяков и на свежие раны надевал власяницу. Экзальтированный иезуитами ум его задолго до постигшей ого смерти уготовал ему то блаженство в небесах, которым, в католических сказаниях, наслаждаются сколько истинно добродетельных людей, столько и безумных злодеев“ (33).

(30) Вест. юго-запад. и запад. России т. II, стр. 80-я, примечание; т. I, стр. 57.
(31) Вест. ю.зап. и зап. России, II т., 75 сгр.
(32) Кулиш, История возсоединения, III, 14 стр.
(33) Там-же.

Но насколько Кунцевич был предан своей унии, готовый за нее пострадать в расчете, но милостям папы, избавиться от чистилищных мук и наследовать райские обители, чтобы блаженствовать там вместе с подобными ему знаменитостями: Лойолой, Торквемадой и другими подобными, причисленными к лику святых римской церкви, настолько же православные были преданы своей истинной вере, за которую охотно проливали кровь свою во время неистовств униатов. Они просили и молили тогдашнее польское правительство защитить их святую веру от козней врагов своих. Во множестве подавали они жалобы в сеймы об обидах и притеснениях, чинимых Кунцевичем и его приспешниками. В самый разгар деятельности Иосафата вот что. напр., писалось в супликации, поданной сенату в 1622 г.: „Разве с одним человеком вы имеете здесь дело? —говорили своим противникам жалобщики, —Разве с одним городом? Разве с одним поветом? Правда, что с одним народом русским; но русские люди так преданы своей православной вере, что мы скорее все готовы умереть, нежели допустить нашим отступникам вырвать из наших сердец данную нам Богом нашу веру. Разве мы хлопочем об имуществе? о здоровье? о жизни? или нам дороги какие-либо другие временные блага? Дорога нам наша вера, дорога нам душа, дорого нам царство небесное. И потому-то, повторяем, скорее доведут нас до того, что мы дадим разлить нашу кровь до остатка, нежели отвлекут от той веры, которая чудесным образом пришла к нам с востока, от той древней св. веры, которая семью вселенскими соборами, как серебро в горниле, но св. псалмопевцу, седмерицей искушена и очищена" (34). Эта супликация писалась после гонений, воздвигнутых униатами на церковь истинную в предшествующем 1621 году, когда,— как изображено в протесте, поданном православным митрополитом Иовом,—православные подвергались разным жестокостям со стороны униатов в Вильне; когда в Могилеве, Пинске и Орше у них были отняты церкви; в Перемышле умерщвлены в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродне и Пинске отняты были церкви; в Бресте Дорофея с братьями бросили в колодец; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили; то же сделали в Сокале, Бельске и Буеве, и взрослых без покаяния предавали смерти, а детей без крещения (35).

(34) Там-же, 28 стр.
(35) Сводная Галвцко-рус. летопись, под 1621 г., стр. 58—59.

Известная стойкость в вере тогдашних защитников православия и готовность их за святые верования свои пострадать, а в то же время не прекращающиеся со стороны врагов их преследования и мучительства, грозившие, но тогдашнему политическому положению, совершенно расшатать государственный строй Речи Посполитой, побудили канцлера, великого князя литовского Льва Сапегу, ходатайствовать пред Сигизмундом III о некоторых уступках православным и самому взяться за вразумление „душехвата" Кунцевича. В том же 1622 году он решил отвечать ему на письмо, доказывал Кунцевичу, что насилие в делах веры противно церкви Христовой, не имеет оправданий в практике ни одного отца церкви, противно гражданским законам Польши, почему гибельно для неё и, но личному повелению короля, запрещается Кунцевичу.

Это письмо (от 12 марта 1622 г.), принадлежащее перу известного государственного деятеля, но вере—католика, прекрасно рисует мрачную деятельность Кунцевича, которою—в фанатическом ослеплении своем—он мечтал принести пользу не только римско-католической церкви, во и польскому государству; но это была такого рода деятельность и сопровождалась такими жестокостями, что вместо пользы приносила один вред и потому не могла заслужить одобрения ни от искренних папистов, ни от верных слуг Польши, к каким бесспорно принадлежал канцлер Литовского княжества Лев Сапега.— Чтобы остановить ее, как вредную и не приводящую к намеченным целям, этот государственный деятель и пишет следующее внушительное письмо ревнителю унии Кунцевичу: „Не хотел бы я,—писал Сапега,—вступать с вашим преосвященством в переписку и споры; но видя упорство, с каким вы отстаивайте свои мнения, не внимая никаким убеждениям, нахожу себя вынужденным отвечать, вопреки моему желанию, на неосновательное письмо ваше".

„Признаюсь, что и я заботился об унии и что было бы неблагоразумно оставить это дело; но мне никогда и на ум не приходило то, что вы будете привлекать к ней насильственными мерами. Всевышний зовет к себе кротко: приидите ко мне ecи и проч., а не хочет и не приемлет рабов, влекомых насильно... Вам трудно отрекаться от этого, когда вас уличают жалобы, поданные русскими начальникам польским и литовским. Разве вам неизвестен ропот нерассудительного народа, выразившийся желанием его принять лучше турецкое подданство, чем терпеть такое притеснение веры и благочестия (36). но вашим словам, противятся унии только некоторые монахи из епархии Борецкого и Смотрицкого и несколько лиц из киевской шляхты; но прошение королю, чтобы он утвердил в тех епархиях Борецкого и Смотрицкого, а вас с прочими удалил, подано не несколькими монахами, а всем запорожским войском (37). Горе тому, кто легковерен! В этом прошении обстоятельства унии являются совсем в новом свете. А мало-ли мы получаем жалоб на сеймах не от монахов только, но от всей Украины и Руси“...

(36) В это время агитация странствовавших но Руси греческих и украинских монахов достигла крайнего возбуждения. Сравнивали безопасность Афонской горы с нашими монастырями, спокойствие турецких христиан с беззащитным положением православных в польских областях.
(37) Во главе его стоял тогда известный защитник православия, гетман Петр Конашевич-Сагайдачный.

„Руководствуясь не столько любовью к ближнему, сколько суетою и личными выгодами, вы—пишет канцлер—злоупотреблением своей власти, своими поступками, противными священной воле и приказаниям Речи Посполитой, зажгли те опасные искры, которые всем нам угрожают пагубным и всеугрожающим пожаром. Вы пишете, что „политика обращает на них (православных) внимание“, а я прибавлю, — не только политика, но и правительство; ибо от повиновения их больше пользы для края, нежели от вашей унии; поэтому вы должны соображать власть свою и обязанности пастыря с волею короля и намерениями правительства, помня, что власть ваша ограничена и что затеи ваши, противные спокойствию и общей пользе, будут сочтены оскорблением величества....

„Вы пишете „об обращении отщепенцев" и проч. Нужно заботиться об их обращении и о том, чтобы было „едино стадо и един пастырь", но нужно это делать благоразумно и сообразно с обстоятельствами времени, как дело, зависящее от свободного согласия, особенно в нашем отечестве, в котором решительно неприменима сентенция „понуди внити“. Нужно заботиться, чтобы наша ревность и желание единоверия основывались на правилах любви, по слову св. апостола Павла; но вы—продолжает Лев Сапега—уклонились от наставления сего апостола, а потому не удивительно, что подвластные вышли вам из повиновения. Что касается опасностей, угрожающих вашей жизни, то на это можно сказать: каждый сам бывает причиною своего несчастия. Нужно уметь пользоваться благоприятными обстоятельствами, а не предаваться безрассудным увлечениям, —особенно, когда дело идет о перемене веры. „Я обязан"—говорите вы—„подражать епископам" и проч. Подражать св. епископам в терпении, славословии Бога, подражать, напр., Златоусту и другим великим иерархам—дело похвальное; но нужно подражать им в благочестии, учительстве, долготерпении и примерной жизни. Прочитайте жития всех благочестивых епископов, прочитайте творения Златоуста вы не найдете в них ни жалоб, ни протестов, ни намека на судебные процессы и позывы к суду... а найдете только то, что способствует к умножению славы Божией, назиданию человеческих душ.

„А посмотрим на ваши деяния: вы наполнили земские суды, магистраты, трибуналы, ратуши, епископские канцелярии позвами, тяжбами, доносами, чем не только нельзя распространить унии, но можно расторгнуть и последний союз любви в обществе и наполнить сеймы и управы разладом и ссорами.

Пишете, что они, то есть, апостолы и угодники Божии не взирали ни на царя, ни на кесаря и проч. Нет! Всемогущий Бог велит уважать их, ибо., противляйся вмети, Божию велению противляется; несть власть, аще не от Бога, говорит он. И Христос сказал: воздадите Божия Богови и кесарева кесареви-, потому вы и каждый должны помнить, что все люди, исполняя завет Божий, должны повиноваться воле своего государя.

„Еще пишете, —продолжает Сапега--„если неправоверные нападают на меня, то я поневоле должен защищаться“. Но истине не тому учит нас Христос. Ведомый яко овча на заколение, имея для своей защиты легионы ангелов, Он молится за врагов своих! Так должно поступать и вам. Долг мудрого—употребить все меры благоразумия прежде, чем взяться за оружие, и не писать колких писем к начальству его величества короля, не отвечать угрозами, как это делаете вы.

Продолжаете писать, „что вольно топить униатов, рубить им головы“. Нет, не должно так поступать с ними, потому что божественное евангелие строго внушает всем мстителям, а в том числе и вам: мне отмщение, аз воздам. Сколько апостолов, учеников Господних, сколько христиан запечатлело своею кровью славу распятого Господа, претерпело ради Его жесточайшей муки! И, однако нигде нет в священном писании ни одной жалобы или протестов на Неронов, Тивериев, Диоклитианов; но идяху радующеся от лица собора, яко за имя Господа Иисуса сподобившася безчестие прияти.

„На сеймах"—продолжаете вы—„поднимаются голоса не только вредные для унии, но для всего правоверного духовенства римского“ и проч. Кто же тому причиною? Одна уния—виновница всех этих несчастий. Когда вы делаете насилие совести человеческой, запираете церкви для того, чтобы люди погибали без богослужения, без христианских обрядов и таинств, как неверные; когда злоупотребляете милостью и властью короля, вы—обходитесь без нас; а когда нужно усмирять смуты, возбужденные в народе вашим беспутством, —пишет Сапега, —вы хотите нами запирать двери. Оттого противная сторона думает, что мы с вами составили заговор, направленный к насилию и нарушению всеобщего спокойствия, чего конечно не бывало. Довольно и того, что вы с нами в унии; так и берегите эту унию про себя, и в звании, в немже звании бысте, оставайтесь себе спокойно, не подвергайте нас общенародной ненависти, а себя—явной опасности и всеобщему нареканию.

„Не принимающих унии, —пишете дальше, —„следовало бы изгнать из государства“ и проч. Избави Бог нашу отчизну от этого безрассудства. Давно уже в ваших странах водворилась римско-католическая вера и, пока она не имела подражательницы себе в деле благочестия и почитания св. отцу (папе), до тех пор она славилась своею любовью к спокойствию, могуществом внутри и вне государства; но как только связалась с какого-то сварливой и беспокойной подругой, терпит, но милости её, при всяком собрании народном, при всяком уездном заседании разные раздоры и нарекания. Лучше бы, кажется, было сделать разрыв с этой неугомонною союзницей, потому что мы никогда не видали в нашей отчизне таких нестроений, какие посеяла среди нас эта благовидная уния.

„Отдавать“—говорите вы—„церкви на поругание“ и проч. Но печатать и запирать церкви, глумиться над кем - либо есть настолько же пагубный разрыв братского единомыслия и взаимного согласия. Укажите, кого вы приобрели, кого уловили такой суровостью вашей, строгостью, печатанием и запиранием церквей? Окажется, что вы потеряли в (самом) Полоцке тех, которые были вам послушны. Из овец вы превратили их в козлищ, навлекли опасность на государство, а, может быть, погибель и всем нам католикам. Вместо радости пресловутая ваша уния наделала нам столько хлопот, беспокойств, раздоров и так нам опротивела, что мы желали бы лучше остаться без неё; такт много, но её милости, мы терпим беспокойств, огорчений и докук. Вот плод вашей пресловутой унии. Сказать правду, она приобрела известность только смутами и раздорами, которые произвела она в народе и целом крае. Если—избави Бог—отчизна наша потрясется (вы своей суровостью пролагаете тому торную дорогу), что тогда будет с вашей унией. “!?

„По крайней мере“, —пишете вы, —„я получил в этом деле предписание верховного пастыря или его наместника“ и проч. Противиться верховному пастырю есть проклятое покушение; но я уверен, что если бы св. отец (папа) знал все те смуты, какие породила ваша уния в нашей отчизне, он позволил-бы все, чему вы так упорно противитесь...

„В силу всего сказанного, король, —заключает письмо Сапега, —приказывает вам распечатать и отпереть церкви в Могилеве, о чем и извещаю вас, но его приказанию. Если же и после настоящего напоминания вы этого не сделаете, то, по повелению его величества, я сам повелю распечатать и отдать церкви (православным), дабы они в тех церквах отправляли свое богослужение, согласно с уставами своими. Жидам и татарам позволено в областях королевства иметь свои синагоги и мечети, а вы печатаете христианские церкви! Оттого и ходит везде молва, что они (православные) лучше хотят быть в подданстве неверных турок, чем терпеть такое насилие совести. Но—возражаете— справедливо-ли делать такое снисхождение для сомнительного спокойствия в будущем? Не только справедливо, но и необходимо, потому что, если мы станем еще более стеснять их религию, то произойдут неизбежные раздоры в обществе. Повсюду уже раздается молва, что они навсегда желают порвать всякую с нами связь. Что касается до поло-чан и иных против вас возмутителей, то, может статься, они и в самом деле таковы, а все—таки скажу, что вы сами расположили их к возмущению. Они были вам послушны, не оставляли вашей церкви, а вы сами от себя оттолкнули их.... Вот ответ на ваше письмо! Желал бы я на будущее время быть свободным от состязания с вами. Прошу только Всевышнего, —заключает свое письмо канцлер, —о ниспослании вожделенных для вас благ и, вместе с тем, о ниспослании вам духа кротости и любви к ближнему" (38).

Здравая речь канцлера Льва Сапеги нисколько не образумила Кунцевича и не отрезвила этого ослеплённого фанатизмом изувера. Он слишком верил в спасительность своей унии и в святость римского папы, слишком убежден был в правоте своего дела, чтобы послушаться чьих-либо благих советов и смягчить свои жестокости, по отношению к православным, к каковым жестокостям его возбуждали всегдашние его вдохновители иезуиты, совершенно помрачившие его ум изображением ему небесных палестин, как ждущей его награды за его зверства. Кунцевич ограничился только ответом (от 22 апреля) на письмо канцлера, в котором силился доказать, что насильно к унии не привлекал, а только защищался от нападений и защищался кротко, без всяких жестокостей; при этом также ложно утверждал, что схизматикам правительство покровительствует, а униаты и даже католики от этого страдают. Одновременно он писал митрополиту Рутскому, прося его о помощи ему и защите. По этому письму Рутский обращался с жалобами к папе римскому, а папа прислал два письма в Польшу, одно—королю, которого просил защищать митрополита и униатов от „схизматиков“, а другое—Рутскому, в котором утешал и подкреплял его в борьбе (39).

(38) Вест. ю.-запад. и запад. Рос., II т., стр. 65—80. Подлинность его подтверждается собственноручным письмом Кунцевича к митрополиту Рутскому. Там-же, стр. 81—83. Церков. история Макарія, XI, 295.
(39) Макарій, цер. ист., XI, 296. Вест. ю.-запад. п запад. Россіи, II, 81 стр.

IV.

По получении письма от канцлера Сапеги, Кунцевич как будто еще более усилил свою деятельность на пользу своей унии и во вред православию. По крайней мере в суппликации, поданной на сейм 1623 года от имени всего православного дворянства Литвы и Польши о его деяниях, говорится следующее: „В Белоруссии полоцкий архиепископ пять уже лет держит запечатанными церкви Орши и Могилева. Граждане полоцкие и витебские, которые не могут иметь в городе, по запрещению того же архиепископа, ни церкви, ни даже дома для отравления своего богослужения, принуждены по воскресным и праздничным дням выходить для того за заставы, в поле, да и то без священника, так как ни в городе, ни вблизи города им не позволено иметь своего священнослужителя. Бедные люди, не привыкшие к иной вере, кроме той, в которой родились и выросли, поставлены в необходимость возить своих детей для крещения за десять миль и более и во время дальнего пути многие дети умирают некрещенными. Так же. далеко принуждены ехать и все желающие получить церковное благословение брака. Многие во все это время лишены возможности исповедовать свои грехи и удостоиться св. причащении и умирали без христианского напутствия (40).

Наконец, вот дело ужасное, невероятие, варварское и свирепое: в прошлом году (1622) в том же белорусском городе Полоцке тот же апостат-епископ, чтобы еще более досадить гражданам, намеренно приказал выкопать из земли христианские тела, недавно погребённые в церковной ограде, и выбросить из могил на съедение псам, как какую-либо падаль" .. В заключение русские дворяне, во имя целости и благоденствия отечества, настоятельно просили, чтобы совсем выброшена была эта „кость раздора", которая зовется унией (соединением) и ведет только к разделению и смутам (41).

(40). Даже католические польские историки не всегда одобряют образ действий Кунцевича по отношению к православным. Так, Сярчинский в своей книге: „Obraz wiekи panowania Króla Żygmunda III“—отзывается о Кунцевиче так: Будучи назначен епископом, а потом (по смерти Гедеона) архиепископом полоцким и витебским Иосафат Кунцевич здесь все силы свои напрягал к искоренению схизмы и при этом употреблял насилие и принуждение“. Стараясь защищать Кунцевича, тот же источник говорит, что он в основу своей деятельности поставил евангельское изречение: „понуди Иисус* (XIV Мат., 22)—и на этом изречении построил систему принудительного совращения православных в унию, полагая за правило, что к соединению с римской церковью и принуждать дозволительно (Гродн. Губерн. Ведомости, неоффиц. часть, № 65, 1896 г., ст. св. U. Паевскаго „Лжему-ченник Іосафат Кунцевич".
(41) Макарий, Церк. история, XI, 299—300.

Но Кунцевич ни на кого и ни на что не обращал внимания, будучи занят исключительно применением всех способов к скорейшему утверждению в своей пастве унии. Так, проведав, что граждане подчинённого его духовной опеке г. Витебска, получив грамоту от новопосвящённого патриархом Феофаном в полоцкие архиепископы Мелетия Смотрицкого, в которой он называл себя владыкой, а его, Кунцевича, отступником и изменником, торжественно читали эту грамоту в ратуше, единогласно решили отказаться от повиновения ему и даже составили особый акт о передаче своих церквей Смотрицкому, — решил самолично посетить Витебск п примерно наказать своих непокорных чад.

Город Витебск между всеми белорусскими городами имел самые древние привилегии. Со времени варяго-руссов витебцы сохранили вечевой колокол, с которым они соединяли неопределенное, но дорогое для них понятие о своей независимости. Пользовались они магдебургским правом, то есть, сами управлялись, независимо от королевских чиновников, и между разными привилегиями было для них дороже всего обязательство короля не вступаться в церковные дома и церкви витебских местичей, —даже в тех случаях, когда бы литвин, или лях крещен был в русскую веру, „права их христианского ни в чим не ломати". Убедившись же в том, что Кунцевич во всех местах своей Полоцкой епархии замыслил ниспровергнуть истинную церковь Христову и ввести унию и даже для этой цели хочет посетить их город, чтобы „право их христианское“ сломать на веки, ревнители святой веры—храбрые витебцы привели свой город в оборонительное положение, как бы в ожидании неприятеля, и решились, по-видимому, пасть в борьбе с тою властью, которая изменила своим обязанностям. Нужно помнить, что население Витебска было чисто русское; поляков и вообще латинян здесь почти не было. В граде (крепости) хотя были королевские чиновники из католиков, но несколько было протестантов, равнодушных к унии, да к тому же эти чиновники не имели никакой власти в городе.

О враждебном к нему настроении витебцев хорошо узнал Кунцевич; но решил ехать к ним, чтобы утвердить там унию. Впрочем, пред поездкой он сделал одно распоряжение, свидетельствующее о том, что он знал, что едет в Витебск на верную гибель. Он распорядился приготовить себе могилу в Полоцком Софийском соборе (42). Смерти он ждал при всех столкновениях с православными, которых он иначе не называл, как „схизматиками". „И в домашних беседах, и в письмах к знатным лицам, и даже в проповедях с церковной кафедры он возвещал, что схизматики хотят его убить, но пусть знают, что он охотно положит свою душу за папу и св. унию“ (43). „И действительно, сам как-бы напрашивался на смерть—замечает историк, —намеренно являясь там, где она могла угрожать ему (44)". Явно готовясь к смерти, он всю дорогу в Витебск говорил о своем мученичестве и так раскрашивал его, что возбудил отвращение и негодование даже своей свиты, которая просила его оставить этот разговор, по крайней мере во время еды (45).

(42) Макарий, Церк. Ист., XI, 306.
(43) Гам-же, 305.
(44) Там-же.
(45) Коялович, Ист. ;р;. уаии, И т. 129 стр. пр.п. 133.

Наконец, приблизился поезд Кунцевича к Витебску и остановился у ворот, найдя их запертыми. На стенах стояли пушки, между ними расхаживали вооруженные люди. Именем короля Кунцевич потребовал отворить город и объяснить, почему не хотят впустить его. Ворота отворились, явились витебцы с оружием в руках, стали упрекать его в отступничестве и грозили смертью, если он не удалится. Свита убедила Кунцевича не рисковать жизнью, так как она нужна для блага унии. Кунцевич удалился, чтобы принести жалобу королю на такой прием своих пасомых. Скоро последовал королевский допрос: на каком основании витебцы действовали, как осажденные, когда опасности не предвиделось? Они указали на свои привилегии, подтвержденные многими сеймами. На это не обращено было внимания. Назначена была комиссия для открытия зачинщиков бунта, чтобы их казнить, а церкви, монастыри, белое и черное духовенство со всеми имениями велено отдать епископу-апостату Кунцевичу.

В сопровождении почетной стражи, Иосафат торжественно въехал в Витебск, явился, окруженный властями, в ратушу и здесь прочитал те же королевские грамоты, какие раньше были читаны им в Полоцке, и также возбудил против себя негодование православных слушателей: они побросали свои шапки в кучу, что служило знаком клятвы на смертоубийство и тут же едва не умертвили Кунцевича.

В этом случае, помимо своей воли, он был защищен стражей от ярости народной. Но желая добиться во чтобы то ни стало славы быть убитым за унию, Кунцевич естественно должен был подготовлять к тому своих врагов, —действовать на их страсти, раздражать их. Явившись в Витебск не с любовью и кротостью пастыря, а с свирепостью обличённого властью и поддерживаемого правительством тирана, он решил, не обращая внимания на раздражение и ненависть народа, отслужить во всех витебских церквах, что должно было служить знаком передачи их на унию. Служил он часто, и редкая служба обходилась без нанесения ему витебцами оскорблений. А он того только и ждал: сейчас составлял акты о насилии и оскорблении со стороны православных, записывал их в градские (крепостные) и городские книги и подвергал их разным взысканиям за обиды, судебным проторам и убыткам, а в заключение призывал военную силу, которая и делала церкви доступными епископу (46); одни из священников были смещены и изгнаны, другие подкуплены, третьи запуганы гонением, а не то—соблазнены перспективой спокойной жизни.

(46) Коялович, Цер. уния, II т., 131 стр.

Таким образом, все церкви постепенно очутились в руках Кунцевича. Эго, по его мнению, значило, что уния восторжествовала в Витебске, и он задумал праздновать торжество по поводу сего радостного для него события, он распорядился в день Пятидесятницы (1622 г.) устроить торжественный крестный ход, но городу, чтобы тем огорчить православных, лишенных в этот великий день службы церковной, и тем склонить их на унию. И вот, когда процессия вступила на мост, навстречу ей внезапно двинулась толпа православных, предвидимая городским префектом Василевским, с намерением, когда произойдет замешательство, сбросить Кунцевича с моста в реку Двину. Но этот замысел не удался: униаты поняли намерение православных, подались назад, и процессия расстроилась (47); таким образом праздник не удался.

Лишенные церквей в городе православные собирались на богослужение в устроенные за городом шалаши. Таких шалашей было два: один на Заручевье, другой за рекой Двиной, против Пречистенской церкви и архиерейского дома (48). Но Кунцевич не оставлял православных в покое и здесь. Он подавал жалобы, что при этих временных „синагогах“, как он говорил, составляются мятежные сходки (49). Почему являлись власти с военной силой и разгоняли молящихся.

Отнятие храмов, систематическое преследование православных, разные насилия и жестокости до того усилили народную ненависть и ожесточение к фанатику изуверу, что составлен был заговор убить его, чтобы хоть временно избавиться от гонения, воздвигнутого на церковь Божию. В этом заговоре приняли участие не только жители Витебска, но и других городов, между прочим отдаленной Вильны (50). Составлен был такой план, чтобы городские власти, на которых должна была пасть ответственность за волнение, выехали пред назначенным днем из города; а люди, замыслившие убийство, решились, после совершения такового, бежать к казакам и поднять их на защиту города (51).

(47) Макарий, Церк. История стр., 305.
(48) Арх. Юго Запад, и Запад. России, II т. 81 стр.
(49) Коялович, Церк. Уния, II т., 132.
(56) Арх. ІО.-3. и 3. России т. II, 81 стр.
(51) Коялович, История унии И, 132.

Так как это решение было известно многим, то неудивительно, что оно стало известным и униатам, близким к Кунцевичу, которые постарались склонить его выехать из Витебска для утверждения унии в других городах епархии. Но куда ни появлялся душехват, везде его встречали по заслугам. В Мстиславе, Орше и других местах как известно, едва удавалось спасти его от преждевременной смерти за унию, так как он везде своими жестокостями и злодейством приводил народ православный в ярость. Но Витебск его более всего привлекал, так как он нигде не встречал той стойкости и того упорства, какое проявляли здесь исповедники православия; почему, несмотря на убеждения своих приближенных, в октябре 1623 г. Кунцевич опять появляется в Витебске, с целью непременно быть убитым за унию, чтобы кровью своей запечатлеть эго лжеучение и распространить его, по всей Руси.

Прибыв в Витебск, Кувцевича при первой службе своей с церковной кафедры произнес слово из текста: „приидет час, да всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу" (Иоанн. 16, 2). Применяя эти слова к тогдашним обстоятельствам, к себе и своим слушателям из православных, он пояснял: „вы всюду ищете меня убить, а вот я сам добровольно пришел к вам, чтобы вкусить смерть за св. унию (52). На этот раз недолго пришлось ждать фанатику смерти, которой он так жаждал. Решившись умереть за унию и ежеминутно ожидая смерти, он нисколько не ослабевал в своей деятельности, а все более и более ее усиливал. От безнаказанности мучителя, пытки православного народа возрастали с часу на час, в количестве и качестве. Чувства боли и негодования народного достигли высшей точки, чаша терпения его переполнилась до краев: довольно было одной новой капли, чтобы она пролилась и утопила мучителя в мести ожесточённого народа. Эта капля —и довольно крупная—была брошена самым Кунцевичем, и он погиб, конечно по заслугам.

(52) Макарий, Церков, история XI, 306.

Дело было так. Донесено было Кунцевичу, что возле архиерейского дома часто проходит благочестивый священник Илия в свою „синагогу", выстроенную за городом и поносит архиерейских слуг и клир. „Душехват" приказал схватить этого священника в наступающую ночь, 12 ноября (1623 г.), когда он будет проходить на службу за город. Тогда пришел к Кунцевичу витебский консул, униат Петр Иванович и открыл ему, что схизматики согласились в ратуше завтра умертвить его и члены ратуши намеренно отлучились уже из города, чтобы не пала на них ответственность за убийство архиепископа. При этом консул предлагал ему или бежать из Витебска, или принять вооруженную стражу. Кунцевич отверг то и другое. Отпустивши консула, он начал готовиться к церковной службе, ибо следующий день был воскресный, когда он привык служить. Прослушавши вечерню и прочитавши положенное правило, Кунцевич не мог не помышлять, но мистическому своему настроению, навеянному и поддерживаемому иезуитами, о том небесном блаженстве, которое настанет для него, когда он вкусит смерть за папу римского и излюбленную им унию. За этими мечтами вероятно прошла и вся ночь, причем по обычаю, заведенному в латинской церкви, фанатик истязал свое тело до кровавых синяков, на которые надел власяницу. Настало утро 12 ноября, день воскресный, служилась утреня в архиерейской церкви, которую слушал Кунцевич. Архидиакон же, но имени Доротей, исполняя приказание своего владыки, вышел на ловитву православного священника Илии, переправлявшегося тайно чрез Двину для совершения богослужения в одном из шалашей. Подстерег священника, Дорофей внезапно напал на него и, избив до полусмерти, запер в архиерейской кухне. Спутники священника подняли крик. Весть о таком поругании и насилии православного священника с быстротой молнии распространилась по городу. Негодование народа вспыхнуло со всеразрушающей силой. Ударили в вечевой колокол, зазвонили в церковные колокола и произвели тревогу: мужчины и женщины, старцы и дети, вооружившись чем попало, в исступлении ринулись к архиерейскому дому. Кунцевич приказал отпустить священника, но было уже поздно. Толпа бросилась на архидиакона Дорофея и архиерейских слуг и почти всех их переранила ударами сабель, топоров и других орудий; наконец, ворвалась и в келью Кунцевича, где он оставался по окончании утрени, в ожидании литургии, и с криком и воплем: „бей папежника, бей душехвата и проч., накинулась толпа на Кунцевича. Один ударил его палкой по голове, другой рассёк топором голову; когда Кунцевич упал, то добит был выстрелом из ружья. Исполнилось слово Божие: „взявшие меч, от меча погибнут" (Матфея 26, 57). Так совершилась казнь фанатика-изувера, мучителя православных, которую давно бы должен был исполнить над ним закон менее пристрастный, правительство менее враждебное православию, менее фанатичное. По убийстве Кувцевича, началось разграбление дома его и, между прочим, погреба, что придало ярости народной более оживления и повлекло к новым неистовствам (53).

(53) Коялович, Церков, уния II т., 137 стр.

Труп Кунцевича пьяные вытащили на площадь, ругались над ним, обнаженный таскали по улицам, клали на него убитую его собаку, садились на обезображенный труп женщины с грудными ребятами и распевали песни, наконец, втащив на высокую гору над Двиной, столкнули с крутизны в воду. Здесь подхватили труп рыбаки, втащили его в лодку, привязали к нему несколько камней, отвезли вверх, но реке, к месту, называемому „Песковатик", бросили его в Двину в самом глубоком месте (54).

По поводу смерти Кунцевича приведем отзыв одного из знаменитых наших церковных историков: „Исполнилось желание несчастного фанатика—говорит преосв. Макарий. Он легко мог бы избежать смерти и еще, может быть, долго посвящал бы свою жизнь на служение Богу и той церкви, которую считал истинною. Но он намеренно искал себе смерти, увлекаемый пожиравшей его страстью, во что бы то ни стало, достигнуть славы мученика. И глубоко ошибся. Он умер, или умерщвлен вовсе не за веру, которую проповедовал и которую, как пастырь, должен был проповедовать со всею ревностью, в духе христианской кротости и любви и распространять силой только духовных наставлений и убеждений. Он умерщвлен за те антихристианские меры, насилия и жестокости, какие употреблял против православных для насаждения между ними унии. Он своими вопиющими притеснениями, столько противными христианству, довел православных до ожесточения и насильно заставил, вынудил их совершить над ним такое страшное преступление. Это не смерть христианского мученика, а нечто похожее на самоубийство; не жертва Богу, а разве жертва собственному самолюбию, жаждавшему непременно стяжать себе славный венец мученика“ (55).

(54) Церк. уния, Коялович, II, стр. 137; Кулиш, История возсоединения III, 50. Вестник Юго-Западной и Западной России т. II, 83 стр. Церк. ист. Макария, XI т. 370 стр.
(55) Церк. ист. Макария, т. XI, 308 сгр.

Весть о смертоубийстве фанатика скоро распространилась не только по всей Полоцкой епархии, но и по всей Руси; стала известна: митрополиту, королю, папе. Прежде всего откликнулся король Сигизмунд III, который в январе 1624 года прислал в Витебск грозную судную комиссию, под председательством канцлера Льва Сапеги, который так недавно увещевал Кунцевича образумиться и прекратить свои насилия над православными. Комиссия получила самые широкие полномочия: ей поручено было возможно строже наказать убийц, чтобы привести в страх и трепет весь православный народ. Конечно, никто не помышлял о каком-либо снисхождении и помиловании; всякий знал, что за преступлением следует наказание и ожидал, что преступники понесут заслуженную ими кару. Но многие надеялись, что беспристрастный суд выяснит причины, вызвавшие преступление, установит точные границы между волнением народа и убийством фанатика, а главное, что ненавистная народу уния не избегнет заслуженного осуждения и к ней не станут принуждать православный русский народ. К сожалению, эти надежды лучшей части народонаселения не оправдались. Боясь нападения Козаков, за помощью к которым обратились витебцы, комиссия спешила делопроизводством. Она успела выслушать только обвинение, направленное против города и членов ратуши, —а не главных убийц, которые имели время бежать и скрылись, оправданий никаких не слушала, не коснулась мнения православного народа об унии, и даже деяния главного виновника обсуждаемого печального события Кунцевича не подверглись обсуждению. В три дня упомянутая комиссия окончила суд и расправу и объявила жестокий приговор, который сейчас и был приведен в исполнение. Девятнадцати человекам отрублены были головы, в том числе двум первым бурмистрам витебским и одному полоцкому; около ста других граждан, бежавших из города до прибытия комиссии, приговорены к смерти заочно; сто человек посажены в тюрьму; двести наказаны кнутом (56). Словом, по замечанию одного писателя: „ни одна языческая тризна не была празднуема кровожаднее смерти Кунцевича “ (57). Кроме того, имения казнённых и беглецов, все были конфискованы; магдебургское право, все вольности и привилегии от Витебска отняты; ратуша разрушена; колокола, в которые били в набат, отняты от церквей; запрещен был даже колокольный звон без разрешения митрополита; разрушены шалаши за городом, в которых православные отправляли богослужение; всем приказано было без рассуждений принять ненавистную унию.

Римский папа Урбан VIII, получив извещение от митрополита Рутского о том, что со смертью Кунцевича не стало у него, митрополита, как-бы „правой руки“ и „единственного утешения и облегчения", писал королю Сигизмунду III: да проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови. И ты, державный, не должен удержаться от меча и огня“... Такие архипастырские наставления несколько опоздали. Король—фанатик успел уже жестоко наказать витебцев и скоро утешил этим папу, который не замедлил прислать ему похвальную грамоту и так отвечал: деяние его величества весьма приятно небу и заслужено восхваляется голосом апостолической грамоты (58).

(56) Очерк древ. Литвы, Брянцева, 95 стр.; Церков, ист. Макария, XI, 309 стр.
(57) „Канонизация мучителя“ в Вестнике ю.-зап. и зaп. России III т.
(58) Церк. ист. Макария. ХІІ, 308—311 стр.

Протоиерей Павел Федорович Викул (1857-192?)
- кандидат богословия, историк, краевед.
(Подробнее об авторе).

Опубликовано в номерах Подольских Епархиальных Ведомостей за 1896 год.