Белорусская православная интеллигенция консервативного и либерально-консервативного направления отрицательно относилась к идее создания белорусского литературного языка. Это было обусловлено тем, что православная интеллигенция выступала против замены русского языка белорусским. По ее мнению, отказ от русского языка затормозил бы культурное и социальное развитие белорусского народа. Вместе с тем ее представители считали, что белорусские диалекты, литературная традиция Великого княжества Литовского, сами уроженцы белорусских земель приняли активное участие в формировании современного русского литературного языка. Русский литературный язык мыслился как общий для всех восточнославянских этносов, которые составляли русскую нацию.

В конце 50-х - первой половине 60-х годов XIX века в российской публицистике активно дискутировался вопрос о статусе формирующегося украинского литературного языка. Обсуждение этой проблемы было обусловлено, с одной стороны, польским восстанием 1863-1864 годов в пределах западных губерний империи и, с другой стороны, появлением в публичном пространстве сторонников украинской национальной самобытности. По сравнению с этими дискуссиями вопрос о белорусском литературном языке занимал скромное положение, однако именно в тот период он впервые стал открыто обсуждаться на страницах периодических изданий и в научных трудах. В этой связи представляет интерес отношение к проблеме белорусского литературного языка православных уроженцев губерний Западного края, которые придерживались преимущественно консервативных и либерально-консервативных взглядов на политическое развитие империи. Примечательно то, что их объединял не только сходный социальный опыт, отчасти общее происхождение и политическая лояльность российским властям, но и осознанное стремление от имени белорусского населения этой части империи принимать участие в дискурсе о его идентичности и интересах.

Основная методическая трудность при изучении позиции по языковому вопросу даной части интеллигенции белорусских губерний заключается в невозможности решения этой проблемы вне реконструкции идеологического контекста, который определял их отношение к опытам по созданию и использованию белорусского языка. Кроме того, в основном отношение к белорусскому литературному языку выражалось не столько в формате научного труда или статьи, сколько в публицистике. Полемика на страницах газет или журналов не являлась академической дискуссией по вопросам социолингвистики, хотя публицисты обращались и к филологическим аргументам. Позиция авторов, публиковавшихся в периодических изданиях, определялась не только их научным кредо и знаниями, но политическими устремлениями на право утвердить свое понимание белорусской идентичности, в том числе и по проблеме литературного языка, среди местной интеллигенции, общественно-политических деятелей, администрации.

В 60-х годах XIX века безусловным интеллектуальным лидером белорусского круга местной интеллигенции являлся историк, профессор Санкт-Петербургской духовной академии М.О. Коялович, который своими публицистическими статьями, путем личных контактов старался активно влиять на политику российских властей в губерниях Западного края. Среди его многочисленных публикаций, большинство которых издавалось в славянофильском «Дне», затрагивалась и проблема белорусского языка. Последний определялся им как наречие, которое «при неоспоримо русском строе, представляет собой однако поразительную середину между русским и польским языком» [21, с. 7]. Интересно, что эта языковая особенность, по мысли историка, наряду с иными факторами обусловила у белорусского населения «изменчивость своему родному элементу» и стремление «пере-создаться в кого угодно - в великоруса или поляка, лишь бы как-нибудь выйти из тяжелого положения» [21, с. 7].

М.О. Коялович одним из первых в российской этнографии предложил использование белорусских диалектов в качестве основного признака для определения этнической территории белорусского населения. Так, в статье «Давайте книг для западнорусского народа, или бросьте все заботы об открытии для него школ» он отметил, что «под именем Белоруссии я разумею более обширное пространство и больше народа, чем как обыкновенно у нас понимают. Я разумею здесь все то племя, которое говорит белорусским наречием и раскинуто на пространстве Витебской, части Могилевской губ., Минской губ., большей части Гродненской, Виленской и отчасти Ковенской губернии» [17, с. 2]. Не меньшее, если не большее значение имеет тот факт, что историк, по всей видимости, одним из первых в столичной журналистике обратил внимание на вытеснение белорусского языка польским из дополнительного богослужения католической церкви. В результате белорусский крестьянин-католик молился в костеле «на польском языке, а не на его родном белорусском», причем «несправедливость этого вторжения польского языка так туго понимается» [18, с. 11] общественностью. Осуждая использование поляками школы как средства полонизации восточнославянского населения, М.О. Коялович в качестве положительного примера противопоставлял постановку учебного дела российскими властями в губерниях Западного края. В частности, он писал, что «в открываемых школах, при русском обучении, дан свободный простор местному наречию, народному, - учителя должны как можно чаще объясняться с учениками на местном наречии и в букваре, составленном для этих школ, помещено немало белорусских статей рядом с русскими» [18, с. 11]. Таким образом, автор допускал использование белорусских диалектов на начальных стадиях обучения.

Однако наибольший интерес представляет мнение публициста по вопросу о соотношении с русским литературным языком белорусских говоров и возможного будущего белорусского литературного языка. М.О. Коялович не был противником литературной обработки как белорусского, так и украинского диалектов. Например, в одной из своих статей он так отзывался о возможности создания иных восточнославянских литературных языков: «Пусть себе идет и развивается грамотность и литовская, и белорусская, и малороссийская, но пусть ни одна из них не забегает, как выскочка, вперед насущных потребностей, вперед сознания народа и вперед русской грамотности, которой им не заменить никаким образом. Пусть идут себе вместе без вражды и зависти и оставят суд над собою и успех свой будущему» [22, с. 5]. В число насущных потребностей народа, по мнению историка, входили борьба с польским влиянием и полонизацией, необходимость восстановления достойного положения православного духовенства и улучшения народной нравственности, обеспечение образования крестьянского населения. Удовлетворение этих потребностей было возможным лишь с сохранением в губерниях Западного края ведущего значения русского литературного языка как языка «высокой культуры», языка науки и образования. В этой связи украинофильские проекты по переводу на украинский язык преподавания в учреждениях Министерства народного просвещения в малороссийских губерниях относились М.О. Кояловичем к числу «утопий, забегающих вперед истории и потому ненужных народу или даже насилующих его» [22, с. 5]. Таким образом, развитие белорусского литературного языка (белорусской «грамотности») допускалось М.О. Кояловичем, однако только в том случае, если новый «книжный» язык не претендовал бы на место русского литературного языка и подмену его культурных функций, не выступал в качестве конкурента, исключающего в перспективе совместное существование.

Кроме того, необходимо отметить важную особенность в восприятии М.О. Кояловичем русского литературного языка. Последний воспринимался не только с прагматичной точки зрения (язык образованности), но как родной для белорусов язык, поскольку его формирование происходило под воздействием литературного языка Великого княжества Литовского. В частности, в примечании к статье «Люблинская уния Литвы с Польшей» М.О. Коялович писал: «При наших занятиях по истории унии церковной, мы имели довольно случаев оценить способность тогдашнего литературного языка Западно-русского к высокому развитию, и очень желали бы, чтобы об этом возник серьезный спор. Мы с удовольствием прочитали во 2 № газ. День, в статье г. Ламанского, указание на этот факт, как Западно-русское наречие, вместе с Восточно-русским, влияло на образование настоящего русского литературного языка. Филологическое и особенно историческое разъяснение этой встречи двух сродных элементов имело бы у нас огромное значение в настоящее время» [20, с. 9]. При описании Полесского региона автор специально отметил, что «речь во многих местах этой страны носит на себе ясные доказательства общерусского объединения, ниспровергающие все доводы сепаратизма и мечты о нем» [18, с. 5]. В качестве доказательства приводился тот факт, что смешение на этом лингвистическом пограничье диалектов белорусского и малороссийского наречий сделало речь жителей края похожей «совершенно на великорусскую» [19, с. 5]. Современный русский литературный язык рассматривался историком как общий для всего восточнославянского населения, поскольку в его создании принимали активное участие не только великороссы, но и белорусы и малороссы. Средневековый литературный язык Великого княжества Литовского («проста мова») был способен к дальнейшему развитию как язык «высокой культуры», однако его лингвистическая эволюция была насильственно прервана в результате образования Речи Посполитой. Так, М.О. Коялович указывал на то, что до Люблинской унии 1569 года «в Литве, - господствующим языком - официальным и в большей части народа - был язык Славяно-русский», который после «соединения Литвы с Польшей, ...был насильственно загублен, остановлен в своем нормальном развитии и остался только языком простого народа» [19, с. 9].

Таким образом, в своей публицистике М.О. Коялович допускал возможность создания белорусского литературного языка, однако был категорическим противником противопоставления «мовы» и русского языка в целях вытеснения последнего из образования и остальных областей жизни. По мысли историка, лишь несравненно более развитый русский язык был в состоянии обеспечить образовательные и культурные потребности восточнославянского населения западных губерний и противостоять его полонизации. Кроме того, выбор в пользу русского языка обусловливался не только прагматическими соображениями, но и тем, что на его развитие существенное влияние оказала литературная традиция Великого княжества Литовского.

Если М.О. Коялович публиковался преимущественно в столичной прессе, то для многих публицистов из числа уроженцев белорусских губерний путь на страницы петербургских и московских изданий был затруднен. В этой связи представляет интерес позиция по вопросу о белорусском литературном языке одного из крупнейших региональных журналов «Вестника Юго-западной и Западной России», который редактировал уроженец Витебской губернии К.А. Говорский. Следует отметить, что к белорусскому языковому вопросу обращались преимущественно в рамках полемики с украинофильской интеллигенцией по поводу создания и использования украинского литературного языка. При этом следует отметить, что после переноса издания журнала в 1864 году из Киева в Вильно интерес к языковым дискуссиям существенно снижается. Несмотря на то, что дискуссия велась преимущественно вокруг перспектив украинского языка, анализ текстов главного редактора К.А. Говорского позволяет реконструировать позицию издания по отношению к белорусскому языку. В частности, в ответ на критику журнала «Голос» К. Говорский утверждал, что любой непредубежденный человек не может сомневаться в тех «аксиомах, что народ малорусский, белорусский совершенно понимает человека, правильно и ясно говорящего по-русски, что он презирает малорусскую грамотность» [11, с. 78], а как язык обучения «малорусское наречие решительно не пригодно, бесполезно и вредно для сельской школы, для русского единства» [11, с. 78]. Говорский, противопоставляя диалекты крестьян или «местный мужицкий жаргон» русской литературной речи, неоднократно утверждал, что «общерусская речь понятна для всех русских: великих, малых, белых, черных и червонных» [12, с. 111]. Можно сказать, что редактор и издатель журнала констатировал отсутствие языкового барьера, блокировавшего понимание русского литературного языка носителями восточнославянских диалектов.

Интересно, что редакторскую политику журнала трудно обвинить в негативном отношении к белорусскому языку. Так, в июльском номере журнала за 1863 год был перепечатан размещенный в славянофильском «Дне» «Ответ белорусского священника на послание газеты "День” и прочих ее сотрудников ко всему белорусскому духовенству». В этой статье утверждалось, что с прихожанами «мы священники и жены наши разговаривали всегда по-белорусски -т.е. простонародным местным наречием» [30, с. 75-76]. При этом среди местного православного духовенства «простонародный белорусский язык был уважаем (о заблуждение и ослепление!) как язык, совершенно к употреблению в лучшем обществе негодный, язык исключительно хлопский. Против этого-то языка, нужно сознаться, мы очень и очень много погрешили; теперь мы ясно это видим; а если бы мы или лучше жены наши - не зная языка чисто русского, - говорили с нами и детьми сим простонародным языком белорусским, - о как много бы принесли пользы и спасения белорусской здесь народности!» [30, с. 75-76].

В одной из своих редакционных статей издатель журнала К. Говорский, не исключая факта существования и диалектных особенностей малорусского наречия, утверждал, что диалект «обусловливается одним только словесным употреблением» [10, с. 76]. Перейдя к письменной фиксации по правилам, он становится «языком, а все другие говоры одного и того же племени делаются его наречиями» [10, с. 76]. Однако как не существует двух латинских, немецких и французских литературных языков, то «не может и не должно быть двух русских языков» [10, с. 76]. Говорский потратил две страницы на приведение примеров неприятия идеи и опытов обучения на украинском среди крестьян, а также естественное понимание носителями диалектов говорения на русском литературном языке. В целом в опытах по созданию украинского литературного языка публицисту виделись далеко идущие политические цели сепаратистского толка, поскольку остальные мотивы признавались им как не соответствующие прагматическим интересам крестьянства и повседневным коммуникативным потребностям. Можно предположить, что данное отношение распространялось К. Говорским и на возможность создания белорусского литературного языка.

Со второй половины 60-х годов XIX века проблематика соотношения белорусского и русского литературного языков исчезает со страниц периодических изданий. Однако в начале 90-х годов XIX века этот вопрос вновь появляется в научном творчестве, а впоследствии - и в публицистике уроженца Гродненской губернии, лингвиста и академика А.С. Будиловича (1846-1908). Фигура этого белорусского уроженца интересна тем, что данный деятель являлся не только выдающимся лингвистом, но еще и успешным государственным и активным общественно-политическим деятелем. Он сумел сделать административную карьеру: занимал пост ректора Юрьевского университета, был членом совета Министерства народного просвещения. Ученый много занимался общественно-политической деятельностью. В частности, А.С. Будилович был одним из издателей газеты «Окраины России», редактором «Московских ведомостей», входил в руководство славянофильских организаций Галицко-русского благотворительного общества, Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества. Его политические взгляды в оппозиционных кругах создали ему репутацию реакционера, что впоследствии сказалось на оценке его научных и общественно-политических идей в советское время. Например, в справочнике «Славяноведение в дореволюционной России» утверждалось, что «все аспекты деятельности Будиловича определялись его приверженностью к панславистской идеологии и реакционными политическими убеждениями» [24, с. 86].

Теоретическое видение генезиса литературного языка, отношений диалектов к литературному языку было изложено А.С. Будиловичем в фундаментальной научной работе «Общеславянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы» [8]. На страницах этой книги в числе прочих сюжетов рассматривалась и проблема взаимоотношений литературных языков на основании украинских и белорусских диалектов с русским литературным языком. А.С. Будилович констатировал попытки литературной обработки белорусских диалектов. В перспективе допуская возможность создания отдельного литературного языка на белорусской диалектной основе, он полагал, что этот язык может стать языком областной «подлитературы». Согласно терминологии автора, «подлитература» имеет следующие признаки: преобладание поэзии над прозой, акцент на сатире или комедии с идеализацией народного быта, травестия, сохранение «местного колорита в языке», параллельное развитие с «общей» литературой и, наконец, локальность распространения [8, с. 261]. В силу сравнительной малочисленности носителей белорусских говоров, «тесной близости его к московскому разноречию», пройдя «книжную обработку», будущий белорусский язык «подлитературы», по мнению ученого, не подорвал «бы единства русского образованного языка» [8, с. 262]. Последнее гарантировалось «религиозным, государственным, общественным, литературным и вообще культурным единством русского народа» [8, с. 262].

Таким образом, не выступая против возможности создания белорусского литературного языка, А.С. Будилович считал сферой его будущего использования исключительно художественную литературу в границах определенного региона. В этом отношении показательно, что А.С. Будилович терпимо относился к литературному творчеству на украинском языке И. Котляревского, Г. Квитки, Т. Шевченко, М. Вовчка и «некоторых других украинских и червонорусских поэтов» XIX века. Он рассматривал язык этих литературных произведений как региональный, областной диалект, получивший литературную обработку и не претендующий на вытеснение русского литературного языка [8, с. 262]. Типологически украинский язык следовало сопоставлять с нижнесаксонским и швабским диалектами в Германии, провансальским и гасконским - во Франции, венецианским и сицилийским -в Италии. Более того, А.С. Будилович считал, что перечисленные им авторы «вовсе не задавались целью создать в нем соперника языку Пушкина и Гоголя» и прибегали «к последнему во всех тех случаях», когда на первый план выдвигалось «более серьезное содержание и общенародные задачи». Даже в период политического кризиса 1905-1907 годов в своей статье «О единстве русского народа» ученый отметил, что «ничего нельзя возразить и против употребления как малорусского, так и прочих наших просторечий в такого рода областных подлитературах, какие существуют и на Западе», но при условии недопущения их «в область высшей национальной литературы» [7, с. 35].

Лингвист утверждал, что в большинстве случаев между диалектами и литературным языком в конечном счете происходит «мирное размежевание их сфер, с предоставлением то меньшего, то большого простора диалектам» [9, с. 425]. Последние сохраняются в церковном обиходе в дополнительном богослужении, проповеди, катехизации; при разбирательстве в низовых органах власти и суде; в начальной школе и «областной» литературе. Такое положение складывается не сразу, а после борьбы между диалектами «за преобладание или даже существование, которая получает различный исход, в зависимости от условий дальнейшей исторической жизни народа» [9, с. 421]. Исход этой борьбы зависит от нескольких факторов, которые исследователь классифицировал как естественные, общественные и личные. К естественным условиям относятся географическое размещение диалекта, его языковые особенности. Общественные условия определяются применением диалекта церковью, государством, когда языком управления становится столичный диалект, социально-экономическим развитием региона или использованием диалекта в образовании и обучении. В свою очередь личный фактор - это творчество талантливых писателей и поэтов, чьи произведения оказывают значительное влияние на выработку норм и культурную притягательность литературного языка. Утверждение литературного языка в качестве «общего» не означает, что борьба прекращается, поскольку всегда сохраняются центробежные тенденции, которые при определенных условиях «могут даже расколоть старое единство» [9, с. 422].

Следует сразу оговориться, что к стихии русского языка филолог относил все варианты великорусских, украинских и белорусских говоров и диалектов. Кроме того, он попытался ответить на вопрос о границе, которая отделяет язык от диалекта. А.С. Будилович утверждал, что языковое единство не означает «полное тожество всех его наречий, поднаречий, говоров» [8, с. 10]. Граница между отдельным языком и наречием (диалектом) устанавливается возможностью непосредственного общения и понимания в процессе коммуникации. Близость между разными диалектами одного языка должна быть такой, чтобы она «не исключала бы для говорящих на них возможности взаимного понимания и не ставила бы чрезмерных затруднений для их совместной духовной деятельности» [8, с. 10]. В этом отношении показательно, что «болгарину трудно понять серба, а еще труднее поляка или чеха, тогда как малорус всегда поймет великоруса, при первой с ним встрече» [8, с. 13]. Очевидно, что белорусский, который согласно классификации лингвиста, был «разноречием» «великорусского наречия» [8, с. 4], создавал на пути общения еще меньше преград, чем украинские диалекты.

Представляет интерес оценка ученым генезиса языка средневековой книжности Великого княжества Литовского, который в белорусской филологии и историографии принято называть «старобелорусским». В своей опубликованной на рубеже веков статье «К вопросу о литературном языке Юго-Западной Руси» А.С. Будилович предположил, что «двойственность системы русских говоров зародилась, по-видимому, на дуализме Руси западной и восточной, польско-литовской и московской» [5, с. 10]. В XV-XVI веках, по его словам, на основе «преимущественно - говоров белорусских вырабатывается в таких памятниках как Судебник в. кн. Казимира, Литовский статут, Литовская метрика и т.п., так называемый актовый или дипломатический язык западной или польско-литовской Руси, проникший в 16 в., в век протестантизма, и в письменность богословскую, между прочим в Библию Скорины» [5, с. 15]. Однако этот язык, «независимо от смешения в нем черт малорусских и белорусских, настолько пропитан был варваризмами польско-латинского происхождения, что не может считаться сколько-нибудь независимой литературной обработкой малорусского поднаречия» [5, с. 15]. А.С. Будилович утверждал, что «полуцер-ковнославянский, полупольский язык, на котором писали виленские, киевские и львовские ученые 16-17 вв. свои полемические трактаты, школьные учебники, духовные драмы и т.п. произведения», «представляется скорее продолжением западнорусского актового языка, возникшего в Руси северозападной» [5, с. 15].

В работах А.С. Будиловича вывод о том, что именно белорусские диалекты легли в основу западнорусского языка, появился не сразу. По крайней мере в 1892 году ученый еще полагал, что западнорусский диалект «после некоторых колебаний между формами червонорусскими и белорусскими сложился по типу украинского разноречия, ...применительно к киевскому говору» [8, с. 257]. Возможно, изменение представлений о формировании «простой мовы» произошло под влиянием публикаций другого талантливого лингвиста, уроженца Гродненской губернии, Е.Ф. Карского. Вместе с тем использование термина «диалект» применительно к западнорусскому языку не означало какого-то пренебрежения к языку средневековой письменности Великого княжества Литовского по сравнению с актовым языком Великого княжества Московского. Ученый определил последний как «восточнорусский диалект», в основу которого легли «разноречие новгородское, московское, рязанское» [8, с. 257]. При этом ни западнорусский, ни восточнорусский диалект «не поднялся в средний период до роли самостоятельного образованного органа или языка. Восточнорусский все еще оставался под главенством языка церковно-славянского, в его чистой литургической и смешанной славянорусской форме; диалект же западный имел над собой, сверх церковно-славянского литургического языка, еще латинский, а с XVI века и польский» [8, с. 257-258]. Контакты между этими диалектами не прерывались в течение XIV—XVII веков. Церковнославянская грамматика «западнорусса» М. Смотрицкого, изданная в 1619 году, использовалась «в наших училищах чуть не до XIX в.». Вместе с эмиграцией в Москву Е. Славинецкого, С. Полоцкого, С. Кохановского и многих других уроженцев белорусских и украинских земель произошло «перенесение в Москву западнорусской учености, до некоторой же степени и диалекта». С первой четверти XVIII века «этот диалект постепенно сливается с диалектом Руси Московской, составив вместе с последним один нераздельный язык общерусский» [8, с. 249].

Несмотря на то, что «количество вкладов в общий язык, сделанных с XVIII в. разноречиями великорусскими, несравненно больше, чем со стороны разноречий малорусских», «это не исключает важности услуг, оказанных общему языку белорусами и малорусами». В итоге последние имеют «полное право называть этот язык плодом и своих усилий на поприще общественно-литературном» [8, с. 250]. Эту мысль А.С. Будилович в дальнейшем неоднократно подчеркивал в своей публицистике начала XX века. Так, в статье «К вопросу о литературном языке Юго-Западной Руси» он отметил, что современный русский литературный язык нельзя считать исключительно «великорусским» [5, с. 15]. По словам филолога, «нынешний литературный язык не может быть назван великорусским ни по своему происхождению, ни по составу и строю, ни наконец по своим культурным задачам». Этот язык «с полным правом признаваем языком общерусским, подобно тому, как на западе язык Данте признается общеитальянским, Лютера - общенемецким, Кальвина и Мольера - общефранцузским». Если сосредотачиваться на особенностях говорения в роде «акающего выговора неударенных и о некоторых других звуковых особенностях», считая их главными и определяющими для русского литературного как исключительно великорусского языка, то тогда придется «признавать литературные языки итальянский -тосканским, испанский - кастильским, французский - ильдефрансским, немецкий - верхнесаксонским» [6, с. 16]. Какова же позитивная программа А.С Будиловича в языковом вопросе? Во-первых, профессор утверждал, что «одинаково преступными являются как попытки насильственного объединения, когда задачей общерусского языка ставится подавление всех областных диалектов и живых просторечий, так и противоположные им попытки насильственного разъединения в области языка, где для каждого просторечия как бы воздвигается трон, в видах отторжения от языка общерусского той или иной части его законного достояния» [6, с. 36]. Однако в области школьного образования для белорусов и малорусов необходимо сохранить национальную русскую школу, не осуществляя переход на систему сочетания «в школе языков материнского и русского» [6, с. 33]. Последняя система применялась в начальном образовании тюркского населения Российской империи. Как известно, ее принципы были сформулированы востоковедом Н.И. Ильминским. Однако ее использование в начальной школе в западных губерниях неприемлемо, поскольку «пришлось бы считать малорусов и белорусов не настоящими русскими людьми, а как бы инородцами, настолько оторванными от своего рода-племени, что они уже не могут ни мыслить, ни учиться на его общем языке» [7, с. 33]. При «всех глубоких диалектических различиях в среде языков» в странах Западной Европы существуют только «общенациональные школы немецкая, французская, итальянская, притом не только высшие и средние, но и низшие». В этом отношении не представляется логичным нарушать принцип единой общенациональной школы в России. В педагогической практике начальной школы никто не мешает «давать устные объяснения на местных просторечиях» [7, с. 40], но из «этого не вытекает необходимость на каждом из таких просторечий развивать особую школьную литературу» [7, с. 40].

Негативно относился А.С. Будилович к появлению газет и букварей на белорусском языке, изданных кириллицей и латиницей. По мнению редактора «Окраин России», для таких изданий «не оказывается читателей», а печатаются они «Виленскими евреями и польскими инженерами» [7, с. 31]. А.С. Будилович предрекал «Нашей ніве», «Беларуска-му лемантару» судьбу, постигшую издававшийся «на местном просторечии» при генерал-губернаторе В.И. Назимове «Белорусский календарь»: для «него вовсе не оказалось читателей, по не сочувствию народных масс к этого рода пустым затеям!» [6, с. 31]. Кроме того, отрицательное отношение к указанным выше изданиям было во многом обусловлено тем, что в перспективе их литературный язык виделся как «жаргоны русско-польского типа», создававшиеся по образцу резко критиковавшегося ученым языка украинских изданий, печатавшихся в Австро-Венгрии. В другой своей статье А.С. Будилович назвал инициаторами белорусскоязычной печати «некоторое число и русских людей, главнейше в среде образованной, которые мечтают о выделении Белоруссии и Украйны в особые автономные области, связанные с Великороссией и прочими частями государства узами федерации». Политическая программа этих деятелей в отношении языка предполагала, «что в Белоруссии должно господствовать в управлении, судах и школах местное белорусское наречие, пока вовсе еще лишенное книжной обработки» [6, с. 22]. Как нам представляется, говоря о «русских людях», ученый имел в виду белорусских уроженцев - издателей «Нашей нівы». Это замечание позволяет считать, что проблема возникновения идеологии белорусского «адраджэння» не сводилась А.С. Будиловичем исключительно к «польской интриге». Однако объяснить механизм появления таких представлений о языке среди местной интеллигенции А.С. Будилович все же не сумел.

Вместе с тем в его работах есть наблюдения, которые могли бы стать основой для соответствующей теории. В частности, рассуждая о судьбе польского литературного языка, Будилович утверждал, что влияние немецкого и латыни на польский уравновешивалось в XVII—XVIII веках благодаря «непрерывному приливу писательских талантов с востока, из Литвы и Руси, где напор латинизма и германизма сдерживался до известной степени воздействием снизу говоров русских» [8, с. 248]. Выходцы из шляхетского и, отчасти, мещанского сословий на белорусских и украинских землях в XVIII—XIX веках внесли существенный вклад в развитие польского литературного языка. Даже допуская, что часть из этих деятелей имела польские этнические корни, славист указывал на сильное местное культурное влияние на писателей и поэтов. По словам А. Будиловича, все «же они хоть в детстве дышали русским воздухом, слышали русские народные песни, народные предания и сказки, и таким образом приобщились до известной степени русскому народному духу». Этих польских авторов можно условно, по мнению академика, отнести «к тому смешанному этнологическому и историческому типу, который теперь называют: gente ruthenus, natione polonus». Без возражений славист считал объективным подход польских исследователей, которые именно в таком ключе писали «о литовской, украинской, гапицкой и проч, школах польской литературы» [8, с. 234]. Интересно, что к белорусам по этническому происхождению филолог относил А. Нарушевича (1733-1796), А. Мицкевича (1798-1855), Т. Корзо-на (1839-1918), Э. Ожешко, Д. Князьнина, Л. Кондратовича, И. Ярошевича, В. Спасовича, А. Ходзько. К отдельной этнической группе полешуков им были отнесены Ю. Немцевич и И. Данилович. Однако именно из этой полонизированной среды и могли выйти идеологи «адраджэння», для которых русский литературный язык в силу принадлежности к польской культуре воспринимался как чужой, а осознание своего этнического происхождения приводило к отказу от natione polonus. В итоге появлялись идеи по приданию белорусским диалектам характера языка не просто литературного, но и национально белорусского, что неизбежно вызывало конфликт в сфере языковой политики.

Таким образом, формирование литературного языка на основании белорусских диалектов А.С. Будилович не отрицал. Однако сфера применения этого языка не должна была выходить за пределы местной художественной литературы. Показательно, что именно в области литературного творчества белорусскому языку удалось утвердить свое существование в XX веке. Белорусский мыслился филологом как язык областной или, по терминологии ученого, частный, который не должен претендовать на место и функции русского литературного языка. Идеи А.С. Будиловича, как представляется, позволяли наметить такую стратегию развития белорусского литературного языка, которая бы исключала конфликт и позволяла бы в максимальной степени раскрыть потенциал самого языка. Неслучайно именно белорусскоязычная литература и песня (от стилизации под фольклор до рок-групп) сумели завоевать симпатии достаточно многочисленной аудитории читателей и слушателей, получить свою «нишу» в культурном пространстве. Русский литературный язык в силу того, что на его формирование повлиял «западнорусский диалект» и в его создании приняли участие белорусские уроженцы, определялся славистом как национальный и общерусский. Данное утверждение соответствовало взглядам слависта на предмет структуры русской нации. Русский, с одной стороны, и великорусы, малорусы и белорусы, с другой стороны, соотносятся как родовое и видовое понятия в логике. А.С. Будилович не допускал обучения на белорусском в начальной школе. Перевод преподавания на белорусский, который в этот период еще не сложился даже как литературный язык, шел вразрез эволюции европейских литературных национальных языков и наций. Однако механизм, который побуждал немногочисленных белорусских уроженцев использовать именно белорусский вместо общерусского национального языка, А.С. Будиловичу, как представляется, объяснить не удалось. Вместе с тем языковое единство им никогда не мыслилось как тотальная унификация, напротив, существование говоров, диалектов расценивалось как необходимость, основа для органического развития, в том числе и общенационального литературного языка.

Опыт политического кризиса 1905-1907 годов, предоставление достаточно широких политических прав подданным и расширение возможностей для общественной деятельности привели к тому, что во многих регионах империи появлялись местные периодические издания, в том числе консервативного и либерально-консервативного толка. Например, в этот период в губерниях Западного края стали издаваться такие консервативные и либерально-консервативные газеты как «Белая Русь» (1906), «Северо-Западная жизнь» (1911-1915), «Белорусский вестник» (1912-1913), в которых в числе прочих проблем затрагивался и вопрос об отношении к белорусскому языку.

Следует сразу оговориться, что на страницах указанных выше консервативных изданий отрицалась необходимость создания белорусского литературного языка. Как правило, далее констатации и негативной оценки этого факта большинство историков и филологов не идут [14-16]. Это, вероятно, обусловливается тем, что с точки зрения нашего современника, для которого белорусская словесность и язык - очевидный факт и культурная ценность, такое отношение к белорусскому языку представляется по меньшей мере заведомо неверным. Однако это классическая ошибка модернизации, когда современные для исследователя реалии и представления переносятся на господствовавшие в прошлом отношения. Напомним, что в начале XX века современный белорусский литературный язык и художественная литература еще только делали свои первые шаги. В результате взгляды антагонистов редакции «Нашей нівы», принципиально издававшейся на белорусском языке учредителями Белорусской социалистической громады, до сих пор «недостаточно освещены в науке и часто искажаются в соответствии с пристрастиями тех или иных авторов» [35, с. 676]. Вместе с тем последующий исторический опыт показал, что ни проекты языковой политики «Нашей нівы», ни ее оппонентов из «Белорусского вестника» или «Северо-Западной жизни» в полной мере не осуществились. Судьба белорусского литературного языка в прошедшем столетии оказалась более сложной, чем это представлялось публицистам по обе стороны барьера накануне Первой мировой войны.

Публицисты белорусских консервативных изданий отвергали идею разработки литературного языка и радикальной белоруссизации системы образования, поскольку полагали, что это отбросит назад культурное развитие белорусского крестьянства. В частности, стремление к созданию на основе белорусских диалектов литературного языка воспринималось как «попытка бесплодная, заранее обреченная на неудачу» и «вредная» [1, с. 1]. Это лишь отвлечет «часть сил народных», которые ищут выхода «из беспросветной нужды и темноты», с «единственно правильного пути культурной работы и просвещения на почве теснейшего единения с другими русскими народностями» [1, с. 1]. Языковая политика, пропагандировавшаяся «Нашей нівой», ведет на «ложный путь самобытного устроения жизни и позаимствования культуры более далекой и чужой» [1, с. 1]. Показательно, что связь русского языка и культуры не мыслилась в категориях противостояния с западноевропейской культурой. По мнению публицистов «Белорусского вестника», попытка «Нашей нівы» придать противостоянию с русским языком смысл борьбы за европейскую культуру не имеет оснований, поскольку сама русская культура является «также заимствованной с запада, но применительно к условиям нашей действительности видоизменившейся, а потому и наиболее отвечающей стремлениям и жизненным требованиям белоруса» [1, с. 1]. Авторов «Нашей нівы» призывали к признанию того, что «семилетний опыт насаждения белорусского литературного языка убедил их в полной несостоятельности этих попыток, убедил их в том, что попытки эти не соответствуют требованиям жизни и стремлениям белорусских масс» [1, с. 1]. Ориентация на создание белорусского литературного языка является ошибкой, поскольку не поддерживается самими белорусскими крестьянами. Так, крестьянин, по мнению публицистов, «охотно при первой возможности ...переходит от архаичного белорусского говора к более живой и богатой русской литературной речи» [27, с. 4].

На страницах правой прессы указывали на тот факт, что в начале XX века фактически отсутствовала культурная традиция научной, учебной и художественной литературы на белорусском языке. Именно поэтому консервативные публицисты считали, что требование немедленного обучения на белорусском языке - не более, чем заведомо ангажированный политический ход редакции «Нашей нівы». Только в одной публикации из проанализированных газетных выпусков выдвигалась идея о введении в начальную школу белорусского языка [26, с. 2-3]. Однако это требование не исключало обязательного изучения русского литературного языка и, повторимся, касалось лишь начального обучения. В большинстве случаев по вопросу о языке обучения публицисты апеллировали к мнению и опыту народных учителей. В частности, в заметке от 10 февраля 1913 года в «Северо-Западной жизни» отмечалось, что «преподавание всех предметов в начальной школе Белоруссии совершается на русском языке и пользование этим языком никаких решительно затруднений не встречает» [32]. Этот факт может подтвердить «каждый сельский учитель на всем пространстве Белоруссии» [32]. Комментируя прошедший Всероссийский учительский съезд, редакция «Северо-Западной жизни» констатировала как положительный момент, что «не захотели зачислить себя в инородцы только белорусские учителя» [3, с. 1], отказавшись поддержать идею перевода начальной школы на белорусский язык. В материале от 24 июня 1914 года вновь делается ссылка на опыт народных учителей, «которые слишком близко стоят к деревне, чтобы так или иначе не реагировать на движение деревни» [34, с. 11]. Исходя из этого тезиса, автор редакторской колонки в очередной раз интерпретировал тот факт, что многочисленные учителя-белорусы, не выступая за введение белорусского языка в качестве учебного, лишь следовали за настроениями крестьянского большинства белорусских губерний.

Интересно то, что отрицание идеи радикальной белоруссизации вовсе не отменяло обращения к культурному наследию Великого княжества Литовского. Более того, на страницах, например, газеты «Северо-Западная жизнь» подчеркивалось, что в XVI веке можно говорить о белорусском первенстве в области «книжной» культуры. В частности, в статье от 8 сентября 1912 года «Прошлое, настоящее и будущее Белоруссии» заявлялось, что именно «в нашей Белоруссии появились первые русские типографии, начали печататься первые русские книги, сначала богослужебные, церковные, а затем и светские полемического содержания» [32, с. 1]. Литовский Статут определялся не только как «первый русский свод законов», но и «самый замечательный памятник нашей западнорусской культуры» [31, с. 1]. В газете «Белая Русь» в публикации от 2 марта 1906 года при обосновании необходимости преподавания на белорусском языке в начальной школе указывалось на то, что этого «принудительнее требует ...история белорусских словесных произведений» [26, с. 3]. Публицист специально отметил, что В. Тяпинский «взялся за перевод Евангелия на белорусский язык» [26, с. 3]. О деятельности Ф. Скорины говорилось как о «народолюбце», который взялся «перевести на свой родной белорусский язык книги священного писания» [26, с. 3]. Здесь важен сам факт того, что не только не отрицалось существование средневековой белорусской литературной традиции, но даже подчеркивалось, что в XVI—XVII веках белорусские земли имели культурный приоритет в области книгоиздания перед великорусскими территориями, которые составили политическое ядро формирующегося Российского государства.

Вопрос о белорусском языке для публицистов белорусской правой прессы увязывался с их концепцией русской и белорусской идентичностей. В частности, в статье «Белорусский язык» газеты «Северо-Западная жизнь» ее автор утверждал, что «белорусское родное является только частью великого русского родного» [3, с. 1]. На страницах этого же издания, когда писалось о белорусском фольклоре, специально отмечалось, «что это все-таки только часть целого» [2, с. 2]. Русский литературный язык и культура для белорусов осмыслялись через символ «общерусского языка и общерусской культуры» [27, с. 3-4]. Представляется, что белорусская идентичность понималась в контексте большой русской нации (термин Л.Е. Горизонтова, А.И. Миллера), народа, который образуют несколько русских «народностей».

Еще одним аргументом против создания литературного языка стала уверенность в его искусственности. Конечно, в той или иной мере любой литературный язык является искусственным и не совпадает с живой языковой стихией. Вместе с тем публицисты правой прессы специально подчеркивали искусственность первых опытов белорусской литературной речи. В частности, «особый язык» «Нашей нівы» создается по следующему рецепту: «берут в основу русскую речь, нагревают ее до белого каления польским цеканьем и дзеканьем (30% - первого и 20% - второго), взбалтывают его, процеживают через простонародный северо-западный говор и преподносят через час по столовой ложке "штотыдзень”» [36, с. 1]. В итоге получается «белорусский волапюк», который лишь «увеличивает безграмотность населения» [36, с. 1]. Отметим, что такая резкая оценка языка первой белорусскоязычной газеты является единичной.

Более развернутая историко-филологическая аргументация отрицания языковой белоруссизации давалась в редакционной статье под названием «Белорусский язык» газеты «Северо-Западная жизнь» от 1 февраля 1914 года. Редакция газеты утверждала, что при сравнении актов XV-XVI веков, написанных на «белорусском» и «великорусском» языках, можно констатировать, что «между ними почти нет разницы» и что это «один и тот же язык, за исключением некоторых провинциализмов» [3, с. 2]. Однако при сопоставлении современного русского литературного и белорусского языков окажется, что различий гораздо больше. Это объясняется тем, что «великорусский язык» прошел длительный путь развития, в то время как «белорусский язык был вытеснен из культурной жизни Белоруссии языком польским и на 300 лет приостановился в своем развитии» [3, с. 2].

Аналогичная точка зрения высказывалась и в редакционной статье «Белорусского вестника» от 5 ноября 1912 года. На страницах газеты отмечалось, что белорусский язык в силу исторических обстоятельств «остановился на той стадии своего развития, которая нашла свое отражение в сказаниях, былинах и песнях великороссов» [1, с. 1]. По мнению редактора «Северо-Западной жизни», белорусский язык является лишь «остатком глубокой старины, это отрезанный от культурной жизни и естественного роста древний западно-русский язык» [3, с. 2]. Даже в случае исчезновения с одной стороны Польши, а с другой стороны Великороссии «со всеми ее культурными и литературными богатствами» белорусский язык «не мог бы развиться, так как в Белоруссии осталось бы очень много людей, для которых русский является родным, настолько родным, что они на нем не только читают и пишут, но думают и чувствуют» [3, с. 2]. К таким людям принадлежит «вся наша белорусская интеллигенция и даже белорусские сепаратисты, насколько нам удалось это выяснить, хотя и пробуют читать и писать по-белорусски, но думают и чувствуют по-русски». В случае этой гипотетической катастрофы интеллигенции пришлось бы «проводить в Белоруссии общечеловеческую культуру и естественно, что они проводили бы ее, пользуясь тем орудием, которое им было доступно, т.е. языком общерусским» [3, с. 2]. Тотальный отказ от русского литературного языка в пользу белорусского сравнивался с возвращением к конным дилижансам в эпоху железных дорог. В качестве доказательства публицист предлагал представить себе исчезновение русского литературного языка с выработанной на нем культурой, для того чтобы «поставить себя перед лицом современной общечеловеческой культуры и литературы с одним только белорусским языком». Создание белорусского литературного языка с одновременным исключением из употребления русского означало бы культурный регресс белорусов «на 300-400 лет назад» и необходимость «делать заново всю ту огромную культурную работу», которая уже давно проделана. Отказ от русского литературного языка трактовался как отключение белорусов от современной европейской культуры. По словам автора статьи «Белорусский язык», «отнять у белоруса это великое наследие - это значит отнять у него единственное орудие движения вперед, к общему уровню культурного развития всех европейских народов» [3, с. 2].

При этом признание того факта, что в качестве литературного языка в силу неблагоприятных исторических причин белорусский существенно уступает русскому, не означало нигилистического отношения к белорусской речи. По словам редактора газеты «Белорусский вестник», «сохранить родные предания, былины, сказки и песни во всей их безыскусственной неприкосновенности на родном наречии - долг наш перед нацией и родным краем» [1, с. 1]. Об этом же писали и публицисты «Северо-Западной жизни», когда в редакционной статье от 4 февраля 1914 года призывали учителей «не только любить белорусскую народную поэзию, но и собирать ее, изучать и вносить в общую сокровищницу общерусской народной литературы» [2, с. 2]. Интересно, что при этом в принципе не отрицалась возможность создания литературных шедевров на белорусском языке. Так, в своей статье «Белоруссы и "тоже белоруссы”» автор «Северо-Западной жизни» С.М. Богородицкий писал, что «скудость белорусского литературного творчества искупает пока яркий поэтический талант Янки Купалы» [4, с. 3].

Вместе с тем гораздо больше интереса в правой прессе вызывал вопрос создания печати на белорусском языке. На этот вопрос давалось несколько ответов. Во-первых, утверждалось, что создание и поддержка белорусского сепаратизма, то есть дискурса о белорусах как отдельной славянской нации с отдельным языком, инспирировались внешней силой. Первоначально на роль инициатора назначались представители польского национального движения. В частности, в редакционной статье «Северо-Западной жизни» от 10 января 1913 года говорилось, что «у окраинных поляков народилась было идея затормозить движение русского национального самосознания в Белоруссии и направить его по пути белорусской самобытности» [33, с. 1]. Именно поэтому «многие из окраинных поляков перекрестили себя в «белорусов» и начали проповедовать самобытность, или «самостийность» белорусской нации, которая де ничего общего с русским народом не имеет, всегда жила в мире с поляками, вместе с ними работала над созданием польского государства и успела пропитаться польским духом и польскими культурными и национальными традициями» [33, с. 1]. В другой редакционной статье этой же газеты под названием «Новые этапы сепаратизма» утверждалось, что газета «Наша ніва» «начинает хиреть», поскольку, «оставленная поляками» [29, с. 1] не имеет финансирования. Однако, по мнению редакции, поддерживаемая поляками белорусская национальная самобытность по мере осознания ее сторонниками своей идентичности привела к тому, что ее представители все «меньше видели оснований для того, чтобы считать себя особым народом» [29, с. 1]. В итоге получилось, что «толчок, данный поляками национальным запросам белорусской интеллигенции», привел к тому, что «движение вылилось в форму уже сознательного стремления к усовершенствованию русского национального сознания» [29, с. 1]. Правда, из этого интеллектуального движения исключались представители «Нашей нівы», оставшиеся, по мнению публицистов правой прессы, на прежних позициях.

По мере приближения Первой мировой войны поддержка «Нашей нівы» возлагалась на Германскую империю, которая, по мнению консервативных газет, формировала белорусский сепаратизм по украинскому образцу. Целью этого враждебного по отношению к Российской империи политического проекта являлось отделение «малороссов и белорусов от великорусов» с целью «причислить их к инородцам» [2, с. 1], что позволило бы резко сократить численность формирующейся русской нации. При этом языковая политика мыслилась как один из инструментов, посредством которого будут стремиться расколоть восточнославянское население. Русские, отождествленные только с жителями великорусских губерний, оказались бы в меньшинстве и не смогли бы противостоять объединенным национальным меньшинствам. В итоге «русское государство в конце концов разбито было бы на автономные области, которые на первых порах были бы связаны с общей государственностью, а со временем распалась бы на отдельные княжества, королевства и т.д., и великая Российская империя погибла бы» [2, с. 1]. На страницах «Северо-Западной жизни», проследив за реакцией «Нашей нівы» на июльский кризис 1914 года, отметили, что все симпатии белорусскоязычной газеты оказались «всецело на стороне Австрии» [37, с. 1-2]. В этом полемисты газеты увидели косвенное доказательство того, что Россия и сербы как представители славянства являются чужими для публицистов «Нашей нівы». Очевидно, что такие комментарии были более чем прозрачным намеком на прогерманский характер этой газеты.

Вместе с тем на страницах той же «Северо-Западной жизни» обращение небольшой группы белорусской интеллигенции к идее белорусского языка объяснялась не только тем, что за редакцией «Нашей нівы» стояла Германия, или «польской интригой», но и внутренними причинами. Движение за придание белорусскому языку статуса литературного зародилось как своеобразная реакция на полонизацию среди католической части белорусского крестьянства, деклассированной шляхты. Так, в статье «Две культуры» газеты «Северо-Западная жизнь» от 20 декабря 1912 года утверждалось, что белорусы-католики не могут принять польской культуры, которая «чужда духу белорусов как племени исконно русского» [27, с. 1]. Им «приходится переживать тяжелую муку», а выход из «этого трагического положения ...находят ...в "родной мове”» [27, с. 1]. Однако перенос этого решения культурного противоречия на православных белорусов не работает, поскольку последние «вовсе не стремятся играть роль париев в русской культуре, а стремятся свободно воспользоваться ...богатыми приобретениями русской культуры» [27, с. 1].

Интересно то, что белорусская речь считалась доказательством принадлежности к русскому народу. В частности, в статье «Задачи белорусской интеллигенции» от 4 января 1913 года в газете «Северо-Западная жизнь» при описании белорусских крестьян католического вероисповедания указывалось, что у них «нет никакого национального сознания», но зато они сохранили «в своем домашнем обиходе свой родной белорусский язык и свой древний русский облик» [13, с. 1]. В публицистике говорение на белорусском воспринималось как протест против полонизации. В заметке «Куда идти?» от 8 июля 1914 года журналист газеты «Северо-Западная жизнь», признавая отрицательное отношение к «белоруссинству», писал, что его существование имело бы право в крае «под штандартом “Bielarusa”» как некоторый протест против ополячения костела и как стремление «возносить свои мольбы к Богу в костеле вместо польского языка на своем родном белорусском наречии» [23, с. 3]. Допускалось также преподавание римско-католическими священниками в начальной школе белорусам-католикам Закона Божия на белорусском наречии. Отнюдь не случайно статья, в которой обосновывалась идея начальной школы с «преподавательским белорусским языком», опубликованная в газете «Белая Русь» от 2 марта 1906 года называлась «Белорусская школа как средство борьбы против полонизации края» [26]. В редакционной статье «Минувший год» от 1 января 1913 года газеты «Северо-Западная жизнь» при обсуждении языка преподавания Закона Божия была сделана ссылка на результаты опроса родителей. Опрос семей показал, что «родной их язык "простой”, то есть белорусский» [25, с. 1]. При этом данный факт подкреплялся призывом к католическим священникам проявить последовательность в том, чтобы «они перешли бы к преподаванию Закона Божия на языке белорусском» [25, с. 1].

Таким образом, по вопросу белорусского литературного языка позицию белорусской консервативной или либерально-консервативной интеллигенции можно попытаться свести к нескольким тезисам.

Ее представители негативно относились к идее создания и внедрения белорусского языка как полной альтернативы русскому литературному языку. Против этой идеи выступали как ученые-интеллектуалы (М.О. Коялович, А.С. Будилович), так и редакторы и публицисты местных периодических изданий. Это обусловливалось тем, что, по их мнению, отказ от русского литературного языка приведет к культурному регрессу, утрате доступа белорусского крестьянства к наследию европейской культуры, что сделает невозможным выигрыш белорусов в конкурентной борьбе с другими народами, проживавшими в пределах губерний Западного края. В частности, указывалось, что почти полностью отсутствует научная и художественная литература на белорусском языке, что исключает возможность перевода обучения на этот язык. Однако это обосновывалось не ущербностью белорусской речи как таковой, а тем, что в период Речи Посполитой последняя утратила возможность развития в полноценный литературный язык, оказавшись сведенной на уровень простонародных диалектов. При этом специально подчеркивалось успешное развитие белорусской средневековой литературной традиции, книгоиздания во времена Великого княжества Литовского.

В свою очередь русский литературный язык в течение XVII—XIX веков стал языком современной европейской культуры и трактовался как общий для всех «русских народностей» [1, с. 1]. Более того, указывалось на то, что в создании современного русского литературного языка значительную роль сыграла литературная традиция Великого княжества Литовского и непосредственно сами выходцы из белорусских земель. Культура, созданная на этом языке, являлась единой для всех восточных славян. При этом акцентировалось отсутствие языкового барьера, который бы изолировал носителей белорусских диалектов от говорящих на русском литературном языке.

Публицисты местных правых изданий сознательно выдвигали концепт большой русской нации (русского народа), включавшей в себя белорусов как равноправный элемент. Белорусский язык маркировался как родной для местного населения, но почти всегда считался наречием, региональным диалектом русского языка. В этой связи позитивно оценивался переход на говорение по-белорусски в практике богослужения римско-католической церкви, осуждалось неприятие народной белорусской речи католическими священнослужителями, польской интеллигенцией. Белорусские диалекты и фольклор призывалось сохранять и изучать. В значительной степени неприятие белорусского литературного языка обусловливалось тем, что в его противопоставлении русскому видели не столько стремление защитить национальные белорусские интересы, сколько сперва политическую игру польского национального движения (К.А. Говорский), а в начале XX века поддерживаемый Германской империей и Австро-Венгрией политический сепаратизм, направленный против Российской империи.

В начале XX века стремление придать белорусскому языку литературную форму интерпретировалось не только как политическая инспирация, но и протест против полонизации в среде интеллигентных католиков-белорусов, которые не отождествляли себя с православием и русской культурой. Не менее интересно то, что в принципе не отрицалась как возможность создания белорусского литературного языка (М.О. Коялович, А.С. Будилович), так и не отрицалось культурное значение художественных произведений, которые создавались на белорусском.

В заключение отметим что, несмотря на недооценку возможности культурного и научного творчества на белорусском литературном языке, консервативная и либерально-консервативная белорусская православная интеллигенция никогда не выступала против белорусского языка как такового, поскольку не мыслила его отношения с русским литературным языком в конфронтационном духе. Негативное отношение вызывали лишь политические проекты, направленные на сокращение сферы русского литературного языка, в которых белорусский литературный язык использовался бы для обоснования политического сепаратизма.

Киселёв Александр Александрович,
кандидат исторических наук, доцент кафедры политологии
Белорусского государственного экономического университета.

Опубликовано: Тетради по консерватизму: Альманах. – № 2. 2020. С. 193-209

Литература

1. Белорусский вестник. 1912. № 20. 5 ноября. С. 1.

2. Белорусский сепаратизм И Северо-Западная жизнь. 1914. № 28. 4 февраля. С. 1-2.

3. Белорусский язык И Северо-Западная жизнь. 1914. № 26. 1 февраля. С. 1-2.

4. Богородицкий С.М. «Белоруссы» и «тоже белоруссы» И Северо-Западная жизнь. 1913. № 13. 16 января. С. 3.

5. Будилович А.С. К вопросу о литературном языке Юго-Западной Руси. Юрьев: Типогр. К. Маттисена, 1900. 31 с.

6. Будилович А.С. О единстве русского народа. СПб.: Типогр. В.Д. Смирнова, 1907. 43 с.

7. Будилович А.С. Может ли Россия отдать инородцам свои окраины? СПб.: Типогр. А.С. Суворина,

1907. 49 с.

8. Будилович А.С. Общеславянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы. Т. II. Варшава: Типогр. М. Земкевич, 1892. 384 с.

9. Будилович А.С. Общеславянский язык в ряду других общих языков древней и новой Европы. Т. I. Варшава: Типогр. М. Земкевич, 1892. 437 с.

10. Говорский К.А. Заметка редактора вестника, по поводу помещенной ниже, в IV отделе, статейки «Голос из Батурина» И Вестник Юго-западной и Западной России. 1863. Сентябрь. Отд. IV. С. 70-81.

11. Гэворский К.А. Отклик «Вестника» «Голосу» И Вестник Юго-западной и Западной России. 1863. Май. Отд. III. С. 72-87.

12. Гэгоцкий С. На каком языке следует обучать в сельских школах Юго-западной России? И Вестник Юго-западной и Западной России, 1863. Июнь. Отд. IV. С. 95-113.

13. Задачи белорусской интеллигенции И Северо-Западная жизнь. 1913. № 3. 4 января. С. 1.

14. Конан У.М. Белорусский вестник// Энцыклапедыя гісторыі Беларусь У 6 т. Т. 2. Беліцк - Пмн. Мн.: БелЭн, 1994. С. 7.

15. Конан У.М. Северо-Западная жизнь И Энцыклапедыя гісторыі Беларусь У 6 т. Т. 6. Кн. 1: Пузыны - Усая. Мн.: БелЭн, 2001. С. 274.

16. Конан У.М. Белая Русь// Энцыклапедыя гісторыі Беларусь У 6 т. Т. 1. А - Беліца. Мн.: БелЭн, 1993. С. 493.

17. Коялович М.О. Давайте книг для западно-русского народа, или бросьте все заботы об открытии для него школ //День. 1863. № 6. С. 2-4.

18. Коялович М.О. Известия из Белоруссии //День. 1862. №46. С. 11.

19. Коялович М.О. Исторические воспоминания по поводу пинских братств //День. 1863. № 52. С. 4-5.

20. Коялович М.О. Люблинская уния Литвы с Польшей И День. 1861. № 11. С. 8-12.

21. Коялович М.О. О расселении племен Западного края России, по поводу атласа г. Эркерта //День. 1863.

№ 20. С. 4-9.

22. Коялович М.О. По поводу указа сенату 31 марта, о даровании амнистии поднявшим оружие против правительства в Западных губерниях И День. 1863. № 15. С. 1-5.

23. Куда идти? И Северо-Западная жизнь. 1914. № 153. 8 июля. С. 3.

24. Лаптева Л.П.. Никулина М.В. Будилович А.С. И Славяноведение в дореволюционной России: Библиографический словарь. М.: Наука, 1979. С. 86-87.

25. Минувший год И Северо-Западная жизнь. 1913. № 295. 1 января. С. 1.

26. Митрок 3. Белорусская школа как средство борьбы против полонизации края И Белая Русь. 1906. № 10. 2 марта. С. 2-3.

27. Н.Б.Г. Две культуры И Северо-Западная жизнь. 1912. № 287. 20 декабря. С. 1.

28. Н.Б.Г. Позиции виленских русских нео-демократов И Северо-Западная жизнь. 1913. № 18. 22 января.

С. 3-4.

29. Новые этапы сепаратизма И Северо-Западная жизнь. 1913. № 85. 27 апреля. С. 1.

30. Ответ белорусского священника на послание газеты «День» и прочих ее сотрудников ко всему белорусскому духовенству, помещенное в № 30 этой же газеты // Вестник Юго-западной и Западной России. 1863. Июль. Отд. IV. С. 73-79.

31. Прошлое, настоящее и будущее Белоруссии И Северо-Западная жизнь. 1912. № 203. 8 сентября. С. 1.

32. Северо-Западная жизнь. 1913. № 34.10 февраля. С. 1.

33. Северо-Западная жизнь. 1913. №8. 10 января. С. 1.

34. Северо-Западная жизнь. 1914. № 41.24 июня. С. 1.

35. ТрещенокЯ.И. Михаил Осипович Коялович и его время И Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинения. Минск: Лучи Софии, 1997. С. 674-678.

36. Ф -ков Го. Белорусские эсперантисты И Северо-Западная жизнь. 1914. № 55. 8 марта. С. 1.

37. Шило в мешке И Северо-Западная жизнь. 1914. № 164. 20 июля. С. 1-2.