Размещаем повесть известного русинского писателя Василия Романовича Ваврика (1889-1970) «Маша», в которой рассказывается о трагедии русинов в годы Первой мировой войны на примере судьбы юной гимназистки. Сейчас в преддверии столетия начала Первой мировой войны, когда Мир вновь балансирует на грани очередного глобального конфликта, и когда происходит геноцид русских уже в Новороссии, эта повесть становится особенно актуальной.
МАША
Картина австро-мадьярскаго террора вѣ 1914 году.
В.Р. Ваврик
Львовъ, 1933
Въ числѣ убитыхъ находилась также и 17-лѣтная дѣвушка, ученица 7 кл, гимназiи, Mapiя Игнатьевна Мохнацкая, дочь настоятеля прихода въ с Войтково, добромвльскаго уѣзда. Талергофскiй Альманахъ. Вып. 1, 1924.
Природа Карпатъ трепетала ликующей жизнью; все было ею проникнуто. Каждая былинка дышала нѣжнымъ шелестомъ, каждый листокъ шепталъ полную гармонiи, радостную думу.
Начало лѣта 1914 года было непостижимо чудеснымъ.
Получивъ свидетельство, Маша обрадовалась имъ очень. Въ немъ преобладали все хорошiя отмѣтки. И не пустяки: Маша перешла въ 7 классъ гимназiи!
Какое несказанное веселiе! Шестой классъ канулъ въ пропасть прошлаго. Каникулы, воля, свобода на лонѣ торжествующей природы манили къ себѣ,
Простясь съ подругами, Маша живо и сердечно цѣловалась съ каждой и еще въ день раздачи свидѣтельствъ выѣхала домой къ родателямъ.
Машѣ пошелъ 17-ый годъ.
Она расцвѣла, какъ вешняя роза въ Троицынъ день. На румяныхъ, свѣжихъ ланитахъ, въ карихъ, задумчивыхъ очахъ и въ очаровательной талiи былъ замѣтенѣ расцвѣтъ приближающейся весны ея жизни. Отъ нея вѣяло какимъ то мягкимъ и тихимъ настроенiемъ. Черныя, длинныя косы она свивала по тогдашней модѣ въ кольца на уши и въ прическѣ дѣлала ровный раздѣлъ, что придавало ея молоденькому дѣвичьему лицу особую прелесть.
Городъ Сянокъ, съ Дубровкою Русскою и прочими холмистыми приселками, остался позади. Поѣздъ выѣхалъ на пригорокъ, а оттуда на просторъ полей. На нивахъ колосились хлѣба, на лугахъ, покрытыхъ пестрыми цветами, гнулась подъ вѣтеркомъ трава. Изъ бѣлыхъ тучъ вырынало синее, ясное небо, осзѣщенное яркимъ солнышкомъ.
Господи Боже, что за счастье! Какъ любо и приятно!
Повернувъ лицо въ сторону локомотива, Маша увидала въ сосѣднемъ окнѣ вагона миловидное лицо юноши, съ ясными голубыми глазами и буйными, каштановыми волосами. Эта случайная встрѣча расшевелила въ ея сердцѣ какую-то таинственную тоску, новое, до сихъ поръ неволновавшее ее, чувство.
Молодой человѣкъ улыбнулся вѣжливо и далъ ей понять, что она ему нравится. Порывисто забилось у нея сердце, какъ никогда прежде, но все таки она вздохнула съ обяегченiемъ. Въ этотъ мигъ промелькнуло черезъ ея умъ убѣжденiе, что она еще никогда не видѣла болѣе умнаго и симпатичнаго лица, чѣмъ у этого незнакомца. И тутъ-же явилась у нея идея: умчаться съ нимъ, куда удастся, куда глаза глядятъ въ широкiй, прекрасный Miръ. Однако какъ на зло, къ большому ея огорченiю, поѣздъ остановился, а стройный юноша выскочилъ изъ вагона и успѣлъ ей только бросить въ окно вытянутую изъ петлицы сюртука красную гвоздику.
И, словно алмазами, загорѣлся паровозъ жгучими искрами и подъ стукъ колесъ и свистъ и шипѣнiе машины умчался поѣздъ дальше. Прекрасный флиртъ прекратился внезапно.
Маша высѣла въ Коростнѣ; 13 километровъ она ѣхала бричкой въ родное Войтково.
Но вотъ впереди засiялъ крестъ на церкви. Въ роскошной прикарпатской котловинѣ, вдоль столбовой каменной дороги, раскинулось селенiе. Дремотная тишина медленно опускалась на уютную долину изъ горъ и окутывала ее дымкою сѣроватаго тумана. Послѣднiе отблески заходящаго солнца гасли на верхушкахъ сосенъ и елей. Надъ крышами крестьянскихъ хатъ вился жидкiй дымъ. Пахло цвѣтомъ липы.
На встрѣчу Машѣ изъ крыльца на подворье вышли всѣ родные: мамаша, отецъ, сестры и братья. И всѣ решительно заметили въ ней разящую перемѣну: бывало, она, какъ ясочка-касаточка, щебетала о школѣ, подругахъ, пансiонѣ, о Нинѣ Орловой, новой учительнцѣ русскаго языка, о семъ, о томъ и всемъ, что только придетъ въ память. Теперь-же она упорно сохраняла молчанie и отвечала лишь на отвѣты, и то не хотя. Сейчасъ послѣ ужина, она постоянно уходила въ гостинную и въ темнотѣ любила наигрывать на роялѣ какую-то весьма жалобную пѣсенку.
Однажды Маша ушла въ свою комнатку еще до ужина, зажгла лампадочку съ абажуромъ, присѣла на диванчикѣ и повела кругомъ глазами по стѣнамъ. И удивилась: надъ ея кроваткою висѣлъ новый образъ съ изображенiемъ св. Георгiя на бѣлой, красивой лошади. Подъ ея ногами вился страшный драконъ, изъ пасти котораго вылеталъ огонь. Позади стояла дѣвушка особенной, нужной изящности и тонкой красоты. Картина была нарисована съ рѣдкимъ проникновенiемъ въ смыслъ борьбы рыцаря со змѣемъ и съ большимъ знанiемъ древняго быта.
Маша встала и подошла къ иконѣ, и чудо, и диво: св. Георгiй былъ очень похожъ на незнакомца, подарившего ей гвоздику. Она набожно опустилась на колѣни и начала шепчать материнскiя молитвы.
И всю ночь не спала.
И такъ проходили дни за днями, ночи за ночами.
*
Утренняя заря.
Проснулась вселенная. Румянная улыбка загорѣлась на восточномъ небосводѣ. Бѣлая тучка расплылась надъ землею. Вышло солнышко, и роса самоцвѣтными изумрудами засiяла на травѣ. Въ распахнутое окошко изъ сада струился ароматный вѣтерокъ и звалъ къ себѣ на волю и просторъ.
Маша стояла у окна, утомленная предразсвѣтной безсонницей, и неподвижно глядѣла въ дивную даль. Нечаянно она вздрогнула, ибо ей почудилось, что кто-то робкой и несмѣлой поступью подошелъ къ окну. Нѣтъ, никого тамъ не было, только въ кустахъ сирени нѣсколько разъ озвалась лягушка. Черезъ гостинную и крыльцо она вышла въ садъ и по узкой дорожкѣ, между высокой, уже дозревающей рожью, пошла по направленно Яворника Русскаго. Полные колосья касались ея лица, голубые васильки дергали ея юбочку.
Маша тихо вошла въ лѣсъ.
Тишина звенѣла въ ея ушахъ, но она продолжалась не долго. Стройно шумѣли ели и многочисленныя мушки и укрытыя птички наполняли воздухъ разными голосами. Эту дивную музыку нарушилъ пискъ кукушки. Хищный ястребъ держалъ ее въ своихъ острыхъ когтяхъ и крючковатымъ клювомъ клевалъ въ голову. Перья сыпались на сучья и землю.
— Ухъ, поганый! — промолвила Маша и обратно по тропинкѣ пустилась идти въ родное жилище.
На холмѣ она остановилась. Отъ села несся тревожный звонъ колокола, а когда внезапно обрывался, то слышно было жужжанie народа.
— Что это?
И дѣвушка скоро побѣжала домой.
*
Мобилизацiя запасныхъ взбудоражила не только одно Войтково, но всю Галицкую Русь. Сараево вызвало всемiрную суматоху, и за последнее время событiя международной жизни пошли усиленнымъ шагомъ. На славянъ Австрiйской имперiи палъ тяжелый ударъ, въ первую очередь на сербовъ и русскихъ. Приближаясь къ естественной смерти, Габсбурги пошли на проломъ противъ Славянства, задумавъ его всецѣло поработить.
Однако это имъ не удалось. И сербы, и чехи, и pyccкie не пожелали быть рабами.
Вспыхнула война со всѣми звѣрскими инстинктами.
Домъ о. Игнатiя Мохнацкаго, родителя Маши, во всѣхъ отношенiяхъ былъ славянскимъ и русскимъ. У него были полныя издания лучшихъ славянскихъ писателей и всѣхъ русскихъ классиковъ. Не смотря на то, что онъ былъ очень экономенъ, весьма охотно выдавалъ деньги на литературу и музыку. Но будучи священникомъ, онъ отдавалъ кесарю кесарево.
Политикой онъ мало занимался. Какъ умный человѣкъ, онъ зналъ, что война Австрiи съ Россiей принесетъ не мало горя Галицкой Руси, и онъ былъ готовъ на жертву. Онъ полагалъ, что ему повелятъ переселиться въ глубь державы и спокойно ожидать конца войны. Но никогда онъ не думалъ, чтобы Австрiя мучила своихъ гражданъ пытками и арестами, разстрѣливала и вѣшала ихъ цѣлыми тысячами лишь за то, что родились русскими.
Въ одно утро, когда Маша вернулась изъ лѣса, она уже не застала родного отца дома: два жандарма увезли его на крестьянской подводѣ изъ села. Рыданiе семьи слышно было во всѣхъ комнатахъ.
*
Какъ ни странно и больно, Австрiя нашла сильную поддержку въ украинофильской партiи; поголовно вся интеллигенцiя этого направленiя состояла на добровольной, тайной службе безпощадной, нѣмецкой стихiи.
Все семейство о. Игнатия находилось подъ наблюдешемъ тайныхъ доносчиковъ.
Прошелъ долгiй, томительный мѣсяцъ.
Отъ о. Игнатiя изъ Перемышля было получено письмо, что ему предъявляется обвинеше въ томъ, что онъ на исповѣди угозарiвалъ людей дать клятву на вѣрность русскому царю и что собиралъ деньги на военныя цѣли для русской армiи. И австрiйскiй судъ повѣрилъ въ эту чепуху.
Вечерѣло.
На приходствѣ явились три жандарма. Они перетрясли всѣ кровати, сундуки, чемоданы, библiотеку, чердакъ и погребъ, но не нашли ни бомбъ, ни спрятанныхъ телефоновъ. Не нашли даже ни одной русской копейки.
Это ихъ взбѣсило. Какъ это такъ? Вѣдь учитель видѣлъ ихъ собственными глазами.
— Зачѣмъ вы насъ тревожите? — осмѣлилась спросить Маша.
— Молчи! — крикнулъ старшiй жандармъ. — Мы на тебя удочку имѣемъ. По лѣсамъ, по полямъ бродишь, всѣ подробности записываешь, конечно, для козаковъ! А ну ка съ нами!
Маша стояла, какъ врытая. Щеки ея поблѣднѣли, губы посинѣли, глаза наполнились слезами, и она тихо прошептала:
— Мамочка! я боюсь этихъ людей.
Мать прибѣжала къ ней, но жандармы оттолкнули ее и насильно потянули Машу на подводу.
И увезли.
— Прощайте мои мальвiи, настурцiи, васильки и незабудки, село и лѣсъ, и всѣ родные, и кукушка, и комнатка! Прощайте!
Августовская ночь стонала придавленнымъ стономъ,
Поле съ несжатымъ хлѣбомъ покрылось сѣрой пеленой. Перелѣски, какихъ много въ Прикарпатской полосѣ между Сяномъ и Вигоромъ, казались въ освѣщенiи луны мглистыми туманами. Оторвавшись отъ другихъ, волокнистая облачки быстро неслись по небосводу. Въ сырости воздуха чувствовалась таинственная глубина царящей надъ землею прохладной темноты.
На соломѣ въ лѣтней юбочкѣ и кофточкѣ лежала Маша. Подвода катилась по шоссейной дорогѣ въ Тростянецъ. И только теперь, пришедши въ себя, плѣнница вспомнила все, что съ нею произошло. Все случившееся было до того ужасно и непохоже на истину, что у нея опять закружилась голова.
— Не сонъ ли эго? — подумала она несколько минутъ спустя.
Но ея арестъ не былъ сномъ, а былъ голой, страшной правдой. Маша звала и искала помощи у звѣздъ, у неба, но всѣ ея молитвы были напрасны. Побѣду торжествовала хищная, звѣриниая злоба жандармовъ, отъ которыхъ несло вонючей брагой, и они смѣялись такъ громко, что въ лѣсу, гдѣ Пятково русское, отзывалось звучное эхо.
Отъ боли у Маши ныло все тѣло. Горячка сожгла ея уста.
По полуночи подвода въѣхала въ Бирчу 1) и остановилась наротивъ суда. Сбѣжалась толпа. Усатые солдаты подошли фонарями.
И пошла солдатская потѣха съ безстыжей руганью и уличными шутками. Эта ночь была для Маши ночью ужаса, а вся вселенная развалиной. Не на комъ и не на чемъ было ей опереться, и она поняла, что ей предстоитъ испытать пропасть человеческой подлости и наслiия
Ибо люди стали бѣсами.
Изъ суда вышелъ высокiй, рыжiй сфицеръ съ грубымъ, широкимъ лицомъ. Подъ его сонными глазами на выдававшихся углами скулахъ чернѣли по два кирпичныхъ пятна. Увидѣвъ трехъ дюжихъ жандармовъ и одну дѣвушку, онъ пришелъ въ бѣшенный гнѣвъ и велѣлъ отвести ее въ тюремную камеру, а жандармовъ позвалъ къ себѣ.
Въ камерѣ на полу лежало несколько крестьянъ.
Свѣтало.
Не нарушая молчанiя, какое царило въ тюрьмѣ, Маша присѣла на скамейкѣ въ углу и, склонивъ измученную голову на грязную стѣну, уснула.
И приснился ей ужасно мнительный сонъ: большой городъ на большой рѣкѣ. На улицахъ неподвижный туманъ черно-желтаго цвѣта. Съ воемъ и криками копошится толпа впередъ и назадъ, и тутъ и тамъ раздаются тяжелые вздохи. Изъ канала, точно изъ вулкана, вырывается высокимъ столбомъ огонь; изъ огня выбѣгаетъ громадной величины звѣрь, и топчетъ, и поѣдаетъ и разрываетъ въ куски толпу. Разинувъ страшную пасть, онъ прямо мчится къ Машѣ. Она хочетъ убѣгать, да не можетъ. Бьется сердце, млѣютъ ноги, и она кричитъ, что мочи...
*
Мнѣ очень часто дѣлаютъ критики упреки, почему не пишу бодро, весело, а постоянно плачу, но развѣ при моей темѣ можно смеяться? Нѣтъ, я не могу смѣяться, когда вспомню Машу, эту печальную голубку Карпатъ.
Вотъ она проснулась и почувствовала въ головѣ сильную боль, попросила у крестьянъ воды, но воды не было. Вдругъ открылась дверь, и въ камеру вошелъ молодой жандармъ и накрѣпко перевязалъ крестьянъ и Машу желѣзной цѣпыю.
Маша зарыдала. Жандармъ крикнулъ на нее ошеломляющимъ голосомъ и перевязанную громадку потянулъ за собою на дворъ. Тяжко было идти, желѣзо ломало кости. Лай и насмѣшки сопровождали влекомыхъ.
Эхъ ты, путь-дороженька вдоль Вигора! Круто ты вьешься у высокихъ холмовъ и скадистыхъ обрывовъ! Пекучъ твой камень, когда его обжаритъ лѣтнее солнце! Ѣдка твоя пыль, взметенная вихремъ и бьющая въ глаза! Далеко разстояніе села отъ села, и въ безлюдіи погибай безъ помощи!
У Маши избились лѣтніе ботинки и босыми ногами она прошла черезъ Рыботычи въ Добромиль; шла два дня и двѣ ночи.
Какимъ желаннымъ уютомъ казался Машѣ товарный вагонъ послѣ этой тернистой дороги! Однако не долго она въ немъ ѣхала. Въ Нижанковичахъ поѣздъ остановился, и арестантамъ велѣно уходить изъ вагона — опять на пыльную дорогу, на жгучее солнце, на смѣхъ солдатъ, на вой толпы.
О, горе невольнымъ!
За Нижанковичами, надъ блестящей излучиной потока, стояла каменная статуя съ изобрэженіемъ великомученицы Варвары. Здѣсь остановилъ жандармъ плѣнныхъ на ночлегъ. Маша, бездомная сиротка, припала къ землѣ и, орошая ее слезами, цѣловала горячими устами.
Тутъ впервые проснулась въ ея сердцѣ пламенная любовь къ родной кормилицѣ — къ землѣ отцовъ и дѣдовъ. Она казалась ей недостижимой, какъ звѣзда на далекомъ небѣ. Маша чувствовала въ своемъ существѣ часть тихой ночи, шелесть полей и горъ, сіяніе солнца, дыханіе рощъ, мощную связь съ ветхими крестами на деревянныхъ церквахъ и таинственную струю стона поневоленнаго народа.
— О Русь моя! Какая ты несчастная, бъдная! — думала она, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что сама была живымъ олицетвореніемъ своей сѣдой родины.
*
Принахмурилась земля. Вдали прогремѣло, молнія окаймила
западный край небосвода. Неистовый вихрь средь тучи пыли, поднятой съ дороги, несъ листья и солому съ опрокинутыхъ подводъ. Всполошенныя лошади бѣжали по полю. Изъ-подъ колесъ разбитыхъ подводъ вытягивали руки рыдающія дѣти и женщины, кричали старики. Эго бѣженцы, оставившіе родныя мѣста.
Война! И цѣлыя селенія уходили, куда очи глядѣли.
Маша прижалась къ статуѣ, ожидая чого-то страшнаго. Но буря миновала, не бросивъ на засушенную землю ни капли дождя. Изъ золотистыхъ грядокъ летучихъ облаковъ выкатилось чистое, ясное солнце.
Жандармъ приказалъ подыматься. Пленники вышли на дорогу, ведущую въ крѣпость Перемышля. Чѣмъ ближе подходили они къ городу, тѣмъ пестрѣе отъ толпы, солдатъ, лошадей, возовъ становились всѣ къ нему подходы.
Начался трагическій, крестный путь Маши и всѣхъ съ нею перевязанныхъ цѣпьями и веревками. Со всѣхъ сторонъ несся кровожадный, бѣшенный гулъ люто возбужденной толпы.
*
Чтобы пощадить тебя, читатель, и себя не мучить, приспѣшаю окончаніе печальной повѣсти сжатой справочкой, заимствованной изъ „пропамятной книги2) австрійскихъ жестокостей, изувѣрствъ и насилій надъ карпато-русскимъ народомъ во время всемірной войны".
Перемышль въ лихорадкѣ. Ревъ, визгъ, свистъ, гулъ сплелись въ дьявольскій хаосъ. Сражение на линіи Яновъ—Городокъ окончилось пораженіемъ австрійской арміи. Въ 2 часа дня толпа накинулась на проходившихъ подъ конвоемъ арестованныхъ русскихъ. Улица огласилась стонами и криками.
Дѣвушка пала на колѣни передъ Распятіемъ, находившимся на углу дома и, поднявъ къ нему руки, воскликнула:
— Мать Божья, спаси насъ!
И точно чудо-диво! На бѣломъ, игривомъ конѣ, словно св. Георгій, изъ-за угла примчался молоденьюй офицеръ. Маша въ трепетной истомѣ устремила на него свои полныя отчаяшя глаза.
И что?
Въ красивомъ молоденькомъ офицерѣ она узнала незнакомца, подарившаго ей на разъѣздѣ возлѣ Коростна красную гвоздику.
— Неужели это онъ? Спасеніе! Богоматерь не забыла меня — мелькнуло въ ея безутѣшной головѣ.
Однако и на этотъ разъ ошиблась Маша. „Рыцарь" вытянулъ изъ кармана брюкъ блескучій револьверъ и выстрѣлилъ изъ него въ несчастную дѣвушку. Черный платокъ слетѣлъ съ головы; косы высыпались на грудь.
Маша пала на землю. Въ ея ушахъ зашумѣло и загудѣло; ей казалось, что тысячи незримыхъ рукъ тянутся къ ней, и въ ея умѣ все перемешалось: и мать, и отецъ, и сестры, и братья, и незнакомецъ изъ вагона, и гвоздика, и св. Георгій, и драконъ, пыщущій огнемъ, и дѣвушка у бёлой лошади, и сонъ въ Бирчанской тюрьмѣ, и статуя у Нижанковичъ и громъ; и опрокинутая телѣга, и вопль дѣтей.
И жгучй огонь объялъ ее со всѣхъ сторонъ. Она слышала точно сквозь сонъ, какъ топтали кони острыми копытами тѣла убитыхъ, какъ въ невыносимой тоскѣ рыдали и стонали мужчины и женщины, какъ неистово кричали солдаты и съ ними вся звѣринная толпа.
А Русь роняла свои неотрадныя слезы. Оказалось, что растерзанныхъ въ этоть злопамятный день, 15-го сентября, было 48 челоьѣкъ. Въ ихъ чнслѣ находилась и Маша.
Можетъ быть, неодинъ, прочитавъ смутную повѣсть, подумаетъ, что напрасно призывала Маша въ помощь Богородицу, напрасно была влюблена въ св. Георпя, напрасно цѣловала землю, у статуи великомученицы Варвары, подумаетъ и станетъ сомнѣваться въ томъ, что въ Mipѣ существуетъ святое, справедливое Провидѣніе. Не за чѣмъ сомневаться! За мученія не одной только Mapiи Мохнацкой, но за многія тысячи такихъ-же мученицъ, какъ она, постигла Австрію заслуженная кара: она распалась, какъ порохно, и ею на Галицкой Руси уже теперь никто не интересуется. А душа Маши свѣтится надъ Карпатами лучезарной зорькой, ея имя все чаще слышится на народныхъ вѣчахъ, все глубже оно проникаетъ въ нѣдра народа; и придетъ время, когда народный пѣвецъ споетъ про нее вёчную, звучную думу.
Дыниска возлѣ Равы Русской, 30-ое шля 1933.
----------------
1) Бирча Борча, откуду происходить Iовь Борецкій, митр. Кіевскій XVII ст.
2) Талергофскiй Альмонахъ. Вып. I . Львовъ 1924
Пояснения к тексту от Редакции ЗР.
В 1930-е годы повесть Василия Ваврика «Маша» в виде пьесы ставилась в некоторых театрах Галичины. После 1939 года она была запрещена советской властью, как подрывающая ее политику украинизации. Пьеса была не просто снята с репертуара, но и вычеркнута из театральной истории, тем более, что автор был не только сторонником «реакционного» карпато-русизма и западнорусизма, а еще из бывших белых офицеров. В современной Украине, имя автора как и его произведения вообще под строжайшим запретом.
Однако, повесть «Маша», можно сказать документальная, и была написана на основании рассказа, услышанного Вавриком от очевидца событий, когда автор находился в заключении в австрийском концентрационном лагере для русских Галиции Терезине в 1914 году.
15 сентября 1914 года через город Перемышль проводили под конвоем 46 арестованных крестьян-русинов. Всех арестовали за «русофильство». На каких основаниях они были арестованы в действительности, и были ли основания вообще – уже, по-видимому, не установить. На беду арестованным русинам в это время австро-венгерские и немецкие войска потерпели сокрушительное поражение от русских в Галицийской битве и массово отступали к Перемышлю.
На группу арестованных набросились мадьярские гонведы. Перевязанных веревками людей они загнали с улицы Дворского в угол улицы Семирадского, и тут наступил бесовский погром. Из 46 человек 44 были убиты (вернее – забиты на смерть), двое чудом уцелели, принятые за мёртвых. Один из них, Иван Махник, описывал случившееся следующим образом:
«Уже от самой станции нас обступила толпа, кричавшая «предатели москалефильские, из-за вас кровь льется!» и т.п. Они толкали нас, кидали камнями, а пани Мохнацкую кто-то пнул. Полиция нас совсем не защищала. Под этими выкриками и ударами мы начали бежать. Откуда ни возьмись, показались венгерские гонведы и остановили нас. Вдруг появился офицер на коне, который взмахнул саблей и раскроил голову одному из моих товарищей. Тогда солдаты тоже выхватили сабли и начали нас рубить. Били и секли саблями гонведы-уланы, кололи штыками пехотинцы, били кулаками и камнями поляки и евреи, били и свои братья-украинцы чем попало. Улица наполнилась отчаянными стонами и криками. Пани Мохнацкая пала на колени перед статуей, находившейся в углу улицы, и подняла вверх руки: Божья Мати, спаси нас! Внезапно к ней подбежал мадьяр и со всего размаха ударил ее револьвером по голове, а затем выстрелил из него прямо в ее чело. Как подкошенная она упала на землю. Выстрел в девушку был сигналом к кровавой расправе прочих арестованных. Началась стрельба. Брызги крови и мозга летели на мостовую и на соседние стены домов. Из тел изрубленных людей образовалась сплошная масса размозжённого мяса».
Так погибли на родной земле крестьяне Галицкой Руси. Мария Мохнацкая, 16-ти летняя дочь священника Игнатия Мохнацкого - жертва Галицкой Руси.
Не менее трагично сложилась судьба у брата Марии абсольвента гимназии Феофила Игнатьевича Мохнацкого. 18-го апреля 1915 года на рынке г. Грибова он был повешен на основании доноса резника Нелины и парикмахера Каминского. К этому моменту отец обоих мучеников уже год находился в тюрьме.
Сто лет назад, несмотря на многовековой польский и австро-венгерский гнет, у населения Галиции все еще преобладала русская самоидентификация, а враждебные всему русскому украинцы, взращенные польско-немецкой пропагандой, были в меньшинстве. И только массовый террор, и уничтожение русинской интеллигенции в годы Первой мировой войны изменили положение дел в Галиции. Затем эстафету по украинизации всей территории нынешней Украины взяли большевики и распространили ее не только на Малороссию, но и на, включенную ими в состав Украины, Новороссию. Теперь, одурманенные украинством, потомки тех галичан, которых сто лет назад убивали за то, что они считали себя русскими, уже сами они, за это же самое убивают жителей Донбаса. Примечательно, что автор повести «Маша» Василий Романович Ваврик с началом гражданской войны в России вступил в Добровольческую армию, получил чин капитана и возглавил сформированный в Ростове-на-Дону «Карпато-русский отряд», который, в частности, принимал участие в боях на Донбассе. Именно там, где сегодня Игорь Иванович Стрелков со своими соратниками сражается против украинства, которое сейчас стало оружием по уничтожению Русского мира уже в руках американцев, и продолжает Белое дело по освобождению России от страшных последствий большевизма.
История Русинов
Концлагеря Талергоф и Терезин
Публикация подготовлена Владиславом Гулевичем и Игорем Зеленковским