| Часть I | Часть II | Часть III |Часть IV |Часть V |
Итак, предатели и реакционеры демонстрировали готовность к исполнению агрессивных замыслов, их противники изображали покорность. 20 января(2 февраля) 1917 г. Московский ВПК заявил о своем присоединении к решению ЦВПК от 12(25) января.[1] Внешне могло показаться, что комитеты готовы были капитулировать.
23 января(5 февраля) 1917 г. Председатель ЦВПК «разрешил к размножению» 4 документа Рабочей Группы: 1) Об административных преследованиях Рабочих Групп в Петрограде и других городах; 2) О переписке с Хабаловым; 3) Анкету о распространении института фабричных старост; 4) Анкету о сборах среди рабочих подарков для солдат.[2] На самом деле после массовых выступлений рабочих столицы в годовщину событий 9(22) января 1917 г., Рабочая Группа ЦВПК призвала рабочих к однодневной забастовке в день открытия Думы, 14 февраля. Предполагалось организовать шествие к Таврическому дворцу, а на демонстрации у здания Думы потребовать создания правительства «народного спасения».[3]
24 января(6 февраля) группа распространила среди рабочих прокламацию со следующим призывом: «Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен. Решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного разрешения, вопросом существования рабочего класса и демократии… К моменту открытия Думы мы должны быть готовы на общее организованное выступление. Пусть весь рабочий Петроград к открытию Думы, завод за заводом, район за районом, дружно двинется к Таврическому дворцу, чтобы там заявить основные требования рабочего класса и демократии. Вся страна и армия должны услышать голос рабочего класса. Только учреждение Временного Правительства, опирающегося на организующийся в борьбе народ, сможет вывести страну из тупика и гибельной разрухи, укрепить в ней политическую свободу и привести к миру на приемлемых как для российского пролетариата, так и для пролетариата других стран, условиях.»[4]
«Вплоть до начала февраля, - писала 5(18) марта в своем первом номере восстановленная «Правда», - атмосфера стояла какая-то особенно нудная, душная, - уж подлинно, как перед грозой. Некуда была податься, почти нельзя было дышать. Невероятно возрастающая дороговизна, отсутствие то одного, то другого необходимого продукта страшно возбуждало массы. По заводам стали распространяться листки(без всякой подписи) с критикой политики государства и призывом к рабочим: направиться 14 февраля(день открытия Гос. Думы) к Таврическому Дворцу с требованием Временного Правительства. На заводах стали устраиваться митинги, где выступали сторонники этого призыва - «гвоздевцы». Передают, что именно в связи с этим была арестована «рабочая группа» при Центральном Военно-Промышленном Комитете.»[5] Нельзя не отметить неплохую информированность большевистского органа, впрочем, она легко объяснима.
Впрочем, из происходившего никто и не делал особого секрета. Обстановка в Петрограде тем временем становилась все более сложной. Настроение в рабочих районах накалялось. Распространялись слухи о пулеметах, которые полиция устанавливает на чердаках и пожарных каланчах, о росте арестов среди рабочих активистов и т.д. Нарастала готовность к выступлению.[6] Увеличивалось количество стачек, начались столкновения с полицией. Ген. Глобачев представил Министру внутренних дел доклад о действиях руководителей ЦВПК и Рабочей Группы и испросил разрешения на арест Гучкова, Коновалова и членов группы. Потопопов, после колебаний, согласился только на арест Рабочей Группы по ордерам военных властей.[7]
Со своей стороны, провоцируя власти на аресты, Гучков готовился представить Рабочую Группу как организацию, прежде всего заботящуюся о фронте и благе трудящихся. В ночь с 26 на 27 января(с 8 на 9 февраля) 1917 г. в помещении Рабочей Группы ЦВПК был произведен обыск, и в ту же ночь на своих квартирах было арестовано 10 из 11 ее членов. В ночь на 31 января(13 февраля) арестовали последнего из них.[8] «Арест рабочей группы произвел ошеломляющее впечатление на ЦВПК, - вспоминал генерал Глобачев, - и в особенности на Гучкова, у которого, как говорится, была выдернута скамейка из под ног: связующее звено удалено и сразу обрывалась связь центра с рабочими кругами. Этого Гучков перенести не мог; всегда в высшей степени осторожный в своих замыслах, он в эту минуту потерял свое самообладание и, наряду с принятыми им мерами ходатайства об освобождении арестованных перед главнокомандующим Петроградского военного округа, рискнул на открытый призыв петроградских рабочих к протесту против якобы незаконного ареста народных избранников. По заводам и фабрикам рассылались об этом циркуляры ЦВПК за подписью его председателя А.И. Гучкова.»[9]
29 января(11 февраля) на заседании ЦВПК, где присутствовали представители партий-участниц «Прогрессивного блока» Гучков известил собравшихся об арестах. Он заявил о солидарности с политической деятельностью группы. Присутствовавший Вл. И. Гурко заявил о том, что к данному вопросу нельзя подходить только с юридической точки зрения. С протестом в защиту арестованных в Думе выступил А.И. Коновалов Столичная общественность негодовала, эти настроения передавались и рабочим.[10] В газетах было помещено сообщение о том, что арестованный Гвоздев болеет.[11] Следует отметить, что либеральная пресса заняла весьма двусмысленную позицию по вопросу о рабочих группах. С одной стороны, их стремились представить как совершенно необходимый инструмент для будущего, послевоенного экономического возрождения России.[12]
Еще более они были нужны для контроля над рабочим движением в настоящее время: «Стремление к объединению за последнее десятилетие стало, несомненно, лозунгом рабочих масс, но для того, чтобы эти стремления не приобретали агрессивного, а подчас, может быть, даже революционного характера, нельзя загонять это движение в подполье, нельзя «выемкою» выборных людей ликвидировать такое стихийное явление, как движение в рабочей среде.»[13] По мнению коноваловской газеты, рабочие группы ВПК вполне справлялись с задачей контроля над рабочим движением, ведя борьбу с дезорганизацией труда, являясь фактически инструментом мобилизации труда, без которой невозможна и мобилизация промышленности.[14]
Со своей стороны, руководители военно-промышленных комитетов делали все возможное для того, чтобы показать свою заботу о рабочих. 31 января(13 февраля) Гучков и Коновалов посетили главу правительства и в разговоре с ним попытались заступиться за арестованных. Голицын ответил отказом, сославшись на сообщение, сделанное в Совете министров Протопоповым.[15] Министр внутренних дел верил, что предпринятый с его санкции шаг является достаточной гарантией от возможных волнений и был абсолютно спокоен. Значение ареста Рабочей Группы ЦВПК было явно переоценено властями.[16]
31 января(13 февраля) последовало официальное сообщение о причинах случившегося: «Образовавшаяся в ноябре 1915 года в Петрограде при центральном военно-промышленном комитете рабочая группа избранных петроградскими рабочими уполномоченных, оказавшихся принадлежащим к революционным партиям, с самого начала открытия своей деятельности заняла обособленное в комитете положение и, вместо того, чтобы посвятить свои силы делу обороны страны, стала обращаться в центральную организацию по подготовке и осуществлению рабочего движения в Империи, поставив своей конечной целью превращение России в социал-демократическую республику. Подготовка рабочих масс, как это в настоящее время обнаружилось, велась последовательно, но настолько втайне, что если и можно было многое подозревать, то лишь о частном и второстепенном имелись положительные сведения. За последнее время участники сговора стали действовать смелее и настойчивее, в силу чего определились данные, уже не составляющие дальнейших сомнений в преступном и опасном характере организации.»[17]
4(17) февраля «Русские Ведмости» опубликовали переписку Хабалова и Гучкова по вопросу о Рабочей Группе, предшествовавшей ее аресту. Демонстративная оппозиционность руководителя ЦВПК стала широко известной.[18] 9(22) февраля 1917 г. было проведено заседание ЦВПК, на котором обсуждался арест Рабочей Группы. Протокол заседания, опубликованный почти сразу же после Февральской революции, производит потрясающее впечатление. Очевидно, что возбуждение было настолько сильным, что выступающие не очень следили за логикой, нервозность их речей постоянно увеличивалась. Руководитель рабочего отдела ЦВПК П.П. Козакевич начал с утверждения о том, что вся деятельность группы сводилась исключительно к защите прав рабочих, к созданию профсоюзов и т.п.[19] Впрочем, удержаться в рамках защиты он не смог и вскоре сам перешел к наступлению.
Признав, что арестованные обсуждали вопрос о мире и занимались политическими вопросами, он заявил: «С точки зрения правительства политическая деятельность преступна, но с точки нашего правительства политическими преступниками являются и все здесь присутствующие, поскольку они вмешиваются в политическое положение. Больше того, в этом преступлении повинна вся страна. И когда правительство ведет страну к гибели, рабочие не могут не вмешиваться в политику. Борьба ведется сейчас в России всеми общественными силами, всеми классами, и не принять участия в ней рабочие не могут.»[20] Выступление завершилось призывом к Думе и всем общественным организациям: «…нельзя отдать рабочую группу на растерзание правительству, приведшему страну к ужасной внешней и внутренней катастрофе.»[21] Разумеется, этот призыв был встречен бурными аплодисментами, а при дальнейшем обсуждении действий властей вновь прозвучали милюковские слова «глупость или измена».[22]
На следующий день под председательством Гучкова состоялось «многолюдное заседание» ЦВПК, на котором руководитель комитетов иложил историю Рабочей Группы и рассказал о том, что руководство ЦВПК сделало для нее. Речь получила полную поддержку слушателей, а выступивший вслед за Гучковым председатель Рабочей Группы Московского ВПК А.А. Федоров заявил, что рабочие твердо выступают против «мира во что бы то ни стало» и призвал обратиться к общественным организациям, Думе и «ко всей стране» с запросом о судьбе рабочего представительства в военно-промышленных комитетах. Предложение Гучкова одобрить работу ЦВПК было принято с одобрением.[23] Казалось, что мечта лидера октябристов о контроле сверху начала осуществляться на практике, не смотря на то, с каим трудом начиналось ее воплощение в жизнь.
Влияние «рабочей группы» на рабочих было все же немалым, и с ним должны были считаться и большевики, тем более, что накануне февральских событий их позиции в столице были крайне слабыми. Попытки действовать самостоятельно и организовать выступление рабочих к 10(23) февраля, т.е. к очередной годовщине суда над депутатами-большевиками, успеха не имели.[24] Накануне Милюков призвал рабочих отказаться от выступления и не выходить на улицы.[25] Очевидно, сказалась и продемонстрированная властями готовность к действиям. Еще 8(21) февраля Хабалов обратился к рабочим столицы с воззванием. Генерал призывал их не поддаваться на призывы устроить демонстрацию в день открытия думской сессии и оставаться на рабочих местах. «Берегите нашу общую мать, нашу родину – Россию. – Гласил этот документ. – Тем же, кто останется глух к моему обращению я напомню, что Петроград находится на военном положении и что всякая попытка насилия и сопротивления законным властям будет немедленно прекращена силой оружия.»[26]
Обращение Милюкова последовало за этим воззванием. Призывы к выступлению лидер кадетов назвал провокацией «темных сил». Коварная реакция только и ждала удобного случая, чтобы расправиться с либералами, но те, по его свидетельству, оставались начеку: «Общественной России известно, какие именно темные силы борются у нас с идеей народного представительства, от каких именно организаций только что вышла пресловутая петиция о разгоне государственной Думы. Эти темные силы мы смело ставим в непосредственную связь с теми силами, которые рассылают сейчас по заводам и фабрикам агентов-провокаторов, подстрекающих под маской членов Государственной Думы рабочих к выходу на улицу.»[27]
Итак, к этим призывам, как убеждал Милюков, Дума не имела никакого отношения. Открестился от них и ЦВПК, благо на его заседании представитель Рабочей Группы московского ВПК А.Ф. Федоров-Девяткин призвал воздержаться от эксцессов, вредных для дела обороны государства.[28] Точно такую же позицию занял и Родзянко. По его мнению, заявление Хабалова не имело никаких оснований, никто не обращал к рабочим призывов выйти на улицу. Впрочем, по его мнению русские рабочие и сами прекрасно понимали, что происходит: «Я глубоко убежден, что все русские рабочие всех заводов и предприятий настроены вполне патриотично, и поэтому все эти слухи и предположения мне кажутся совершенно невероятными.»[29] Следовательно, власти не было никакой необходимости запугивать рабочих применением силы.
Демонстрация сорвалась, что, во всяком случае, не означало отказа от планов выступления. В искренность заверений Милюкова и Родзянко верится с трудом. Представляется, что можно доверять словам Гучкова, сказанным сразу же после Февраля в Петрограде о ЦВПК о его политике после ареста Рабочей Группы: «И вот таким образом мы, мирная, деловая, промышленная, хотя и военно-промышленная организация, вынуждены были включить в основной пункт нашей практической программы переворот, хотя бы и вооруженный.»[30] В планы переворота были посвящены и представители Антанты в России. Для союзников вопрос о грядущей революции в России стоял довольно остро до донесения Хора от 20 января 1917 г. Тесные контакты с французским и британским посольствами в России оппозиция установила с осени 1915 г. В мае 1916 г., после того, как вслед отставкой Поливанова выявилась новая линия в отношении финансирования общественных организаций, она впервые попыталась повлиять на власть через правительства и общественное мнение союзников.[31]
Британский посол Бьюкенен поддерживал доверительные контакты с Милюковым и Гучковым, в Москве ту же работу возглавил вице-консул Р.Б. Локкарт. Активно участвовала в этом процессе и великокняжеская фронда во главе с Кириллом Владимировичем(его супруга Виктория Федоровна(Виктория-Мелита Кобург-Готская) была внучкой королевы Виктории и давно дружила с британским послом). На происходившие в России события британские дипломаты смотрели глазами русских либералов. Естественно, что их не могли не волновать разговоры о «немецкой партии», германофильстве императрицы и мифических планах заключения сепаратного мира.[32] Не удивительно, что в ноябре 1916 года на конференции в Шантильи среди английской военной делегации ходили разговоры о возможности детронизации Николая II.[33] Берти отмечал, что французские официальные источники со второй половины августа 1916 года предсказывали революцию в России, что вызывало закономерную обеспокоенность французских государственных деятелей (А. Бриан), боявшихся, что она начнется до окончания войны. 2 января 1917 года во французских газетах была опубликована без каких-либо купюр скандальная речь Милюкова в Думе от 1 ноября 1916 года.[34]
Действия либеральной оппозиции, направленные на дискредитацию монархии, приводили к дискредитации страны. «В Лондоне относились к России с большим недоверием. - Вспоминал русский представитель при Гранд Флите. - Виной этому была внутренняя политика России, в связи с начинавшимся экономическим развалом, военной усталостью и другими явлениями. Многочисленные скандалы при дворе, усилившееся влияние Распутина и назначение Штюрмера премьер-министром усилили недоверие и в январе 1917 года меня часть спрашивали, действительно ли Россия желает заключить сепаратный мир с Германией?»[35]
Информация о возможных политических потрясениях в России дошла и до ее противников. По свидетельству А.В. Неклюдова, русского посла в Швеции, в начале 1917 года его посетил болгарский дипломат Ризов с целью зондажа на предмет возможного заключения мира. Ризов имел репутацию русофила, во всяком случае до начала балканских войн.[36] На отказ Неклюдова обсуждать подобную тему его болгарский коллега заявил: «Я вижу, что Вы не хотите ни обратить внимание на то, что я сказал Вам, ни говорить со мной открыто. Но через месяц, в крайнем случае через полтора месяца произойдут события, после которых, я уверен, русская сторона будет более расположена к разговору с нами (выделено авт. - А.О.). Может быть, тогда Вы захотите увидеть меня снова.»[37]
15 ноября 1916 года в здании Министерства иностранных дел Франции начала работу союзническая конференция. Перед ее началом Д. Ллойд-Джордж подал лорду Г. Асквиту меморандум, в сокращенном виде доведенный до сведения участников конференции. В нем, в частности, говорилось: «Мы предлагаем, чтобы ответственные военные и политические руководители четырех великих союзных держав впервые с начала войны встретились и обсудили положение с тем, чтобы наметить политику и стратегический план войны. Ответственные руководители центральных держав и их союзников все время встречаются для обсуждения планов, выработки новых и пересмотра старых. Подлинные военные руководители России ни разу не имели случая в течение хотя бы пяти минут переговорить с военными Запада... Я не считаю обсуждение русского вопроса с генералом Жилинским, или даже с генералом Палицыным обменом мнений между Востоком и Западом. История посмеется над нами за то, что мы не позаботились о том, чтобы настоять на свидании военных и политических руководителей различных фронтов в течение трех кампаний.»[38]
Логика Ллойд-Джорджа была простой - в России есть два человека, которые решают все - император и ген. М.В. Алексеев. Раз они не могут приехать во Францию, союзники должны приехать к ним сами. Именно в начале 1917 года возникла реальная возможность договориться с союзниками по вопросу о направлении комбинированного удара Антанты и об увеличении военных поставок для летнего наступления русской армии на Юго-Западном фронте. В конце декабря 1916 года произошли серьезные изменения в руководстве Англии и Франции: правительство Г. Асквита пало, и премьер-министром нового правительства стал Д. Ллойд-Джордж - один из ярых сторонников перенесения главного удара на Балканы и подал в отставку маршал Ж. Жоффр, замещенный Р. Нивеллем. Союзники вплотную подошли к реальной возможности сделать выводы из совершенных ошибок. В качестве цели будущего совместного наступления все чаще называлась Болгария.
Этому должна была помочь конференция в Петрограде. Новому английскому премьеру необходимо было сделать правильный вывод о сложившейся в России ситуации. Это было тем более важно, что конференция должна была решить и вопрос о размерах новых военных поставок, а в Лондоне уже открыто говорили о неминуемости революции в России. Британское общественное мнение уже привыкло рассматривать свою страну в качестве благодетеля, а на Россию смотрело как на просителя.[39] Его возможности должны были быть проверены. Для этой миссии Ллойд-Джордж выбрал консерватора - лорда Альфреда Милнера.
Выбор определили деловые качества и партийная принадлежность (в Англии вообще предпочитали посылать в Россию для официальных переговоров консерваторов). Отметив то, что Милнер был плохим оратором, Ллойд-Джордж дал следующую оценку человеку, поставленному им во главе британской делегации: «У него не было также и необычайной силы анализа, отличавшей Бальфура (Артур Джеймс - А.О.), или того дара полемики, которым в совершенстве владел Бонар Лоу (Эндрью - А.О.), но Милнер превосходил их всех силой творческой мысли и богатством идей... Милнер был неустрашим; он никогда не боялся сделать предложение или присоединиться к предложению других только потому, что оно было слишком оригинальным и могло задеть какие-либо партийные или профессиональные предрассудки.»[40] Это качество, очевидно, было определяющим в выборе Ллойд-Джорджа. Кроме того, Милнер был близок к Ллойд-Джорджу и в другом, очень важном вопросе: он, как и премьер, не верил в успех наступательной политики на Западном фронте и возлагал большие надежды на перспективы договоренности с Россией.[41] Милнеру должен был помочь генерал Генри Вильсон, посещавший до войны Россию и знавший императрицу Александру Федоровну еще по Дармштадту.[42]
В полночь 21 января 1917 года группа из 50 английских, французских и итальянских представителей - союзническая миссия на будущей конференции - отплыла из порта Обан на пароходе «Kildonan Castle» в сопровождении двух эсминцев. После Шетландских островов их заменил крейсер «Duke of Edinbirgh». Столь жесткие меры быди вызваны ростом активности германских подводных лодок[43] и опасением повторения судьбы крейсера «Hampshire», на котором погиб отправлявшийся в Россию военный министр лорд Китченер (это была первая попытка наладить утерянный отставки Николая Николаевича-мл. с поста Верховного Главнокомандующего личный контакт между военным и политическим руководством двух стран[44]). Кроме английской делегации, которую возглавляли Милнер и генерал Г. Вильсон, в состав миссии входила французская делегация - П. Думерг (бывший премьер-министр, в это время - министр колоний) и ген. Кастельно и итальянская, во главе с министром без портфеля В. Шалойа, маркизом А. Карлотти, итальянским послом в России и ген. Л. Руджери, бывшим военным агентом в России. Итальянцы и французы считались сторонниками союза с Россией, а Руджери был даже женат на русской.[45]
На пароходе главы союзнических делегаций провели совещание. Выступивший на нем Генри Вильсон заявил, что он категорически против плана комбинированного удара по Болгарии, ссылаясь на решение, принятое конференцией в Шантильи. Что же касается проблемы с оружием и боеприпасами, то Вильсон имел полномочия на разрешение поставок, однако, по его словам, готов был использовать его только после того, как убедится в способности и желании русских продолжать войну.[46] Последние слова, как мне представляется, были весьма важными. Британские военные исходили из следующих расчетов: что союзники имеют пять солдат против каждых трех, которых могли выставить Центральные Державы. Следовательно, они могли потратить четырех солдат на уничтожение трех неприятельских и тем обеспечить победу.[47] Ясно, какое значение приобретала в этих планах Россия.
Союзники боялись того, что в императорском правительстве после отставки А.А. Поливанова и С.Д. Сазонова укрепились сторонники сепаратного мира. Напрасно представитель Великобритании при Ставке генерал-майор Джон Генбери-Вилльямс, убежденный в верности Николая II международным обязательствам и в его желании довести войну до победного конца, информировал об этом свое правительство.[48] К пропаганде русских либералов внимательно прислушивались в Лондоне и Париже. Перед отъездом в Россию Кастельно был принят президентом Франции, который отдал генералу приказ обратить внимание на пожелания «…сепаратного мира с Германией, которые, казалось, проникли и развивались более или менее скрыто в окружении Императора, в правительственных кругах и в русском народе.»[49] Кастельно должен был «решительно противодействовать этим настроениям».[50] Перед генералом была поставлена нелегкая задача – бороться с тем, чего не было на деле и что существовало только в воображении либеральной оппозиции.
Не стоит недооценивать силу мифов, создаваемых этим воображением. Умело дирижируемая организация общественного мнения приводила к тому, что против слухов решительно ничего не помогало. 2(15) декабря 1916 г. новый министр иностранных дел России Н.Н. Покровский в ответ на германское предложение приступить к переговорам о мире выступил в Думе с довольно односложным заявлением относительно готовности России довести войну до победного конца. Перечислив все, сделанное Берлином и Веной, для начала войны, и нарушения международного права, допущенные в русской Польше[51], министр закончил свою речь, следующими словами: «И русское правительство отвергает с негодованием мысль о самой возможности ныне прервать борьбу и дать тем Германии возможность воспользоваться последним случаем подчинить Европу своей гегемонии. Все уже принесенные жертыы были бы уничтожены преждевременным заключением мира с врагом, силы которого подорваны, но не обезврежены, и который ищет передышки под обманным лозунгом прочногом мира. В этом неколебимом решении Россия находится в полнейшем единодушии со всеми своими доблестными союзниками. Все мы одинаково проникнуты жизненною для нас необходимостью довести войну до победного конца и не дадим остановить нас на этом пути никаким уловкам наших врагов.»[52]
Дума неоднократно прерываела выступление министра аплодисментами левых, правых и центра и так же единодушно приняла следующую формулу перехода к делам, озвученную С.И. Шидловским-1: «Выслушав заявление министра Иностранных Дел, Государственная Дума единодушно присоединяется к решительному отказу союзных правительств – вести какие бы то ни было переговоры о мире в настоящих условиях и со своей стороны полагает, что германское предложение мира является лишь доказательством ослабления наших противников и лицемерным шагом, рассчитанным не на практический успех, а на сложение с себя ответственности за начало войны и за ее ведение перед общественным мнением Германии, что преждевременный мир был бы только коротким перемирием и повлек бы за собою опасность новой войны и новых тяжелых жертв со стороны населения, и что прочный мир возможен только после решительной победы над военным могуществом наших врагов и после окончательного отказа Германии от тех стремлений, которые сделали ее виновницей мировой борьбы и всех сопровождающих ее ужасов.»[53]
12(25) декабря Покровский дал пространное интервью журналистам ведующих русских газет, в котором подтвердил положения своей речи в Думе и заявил, что предложения мира со стороны Германии отвергнуты.[54] В частности, он заявил: «Курс внешней политики останется прежний. Никакие перемены в личном составе правительства не вносят ни изменений, ни колебаний в раз назначенное направление, по коему идет Россия согласно предначертаниям Державного своего Вождя.»[55] Что касается императора, то в приказе по армии и флоту от 12(25) декабря 1916 года он также подтвердил курс на войну до победного конца, призвав воинов: «Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, и Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный наших геройских подвигов, славные войска Мои, - мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память.»[56]
Чтобы успокоить союзников после смерти одного из старейших русских дипломатов, посла в Англии гр. А.К. Бенкендорфа 12(25) января 1917 г. на этот пост был назначен Сазонов.[57] 15(28) января он встретился с представителями прессы и изложил свои взгляды на основные принципы политики России. Сазонов считал необходимым работать над продолжением русско-британского союза и в послевоенный период. Новый посол в Лондоне приветствовал призыв президента США В.Вильсона к миру, но не поддержал предложение возврата к довоенным реалиям: «Вовзращение к положению вещей, существовавших до войны, представляется немыслимым. Необходимы изменения в ущерб одной и пользу другой, и это должно явиться результатом победы одной из сторон. Для того, чтобы можно было мечтать о возвращении к прошлому, надо было бы сказать, что нынешняя война является дурным сном, но кто же решится произнести это слово после того, чему мы были свидетелями за последние 30 месяцев.»[58]
К этому остается лишь добавить, что, призывая воздерживаться от точных сроков окончания войны, Сазонов был уверен в неизбежности победы союзников и в правильности выбранного ими способа сокрушения своего основного врага: «Весьма вероятно, что в эту войну не Иена и не Седан приведут Европу к миру, и что для победы держав согласия в настоящей войне немалую роль сыграет внутреннее положение воюющих держав. Симптомы экономического истощения Германии налицо.»[59] Публичные заявления представителей власти были достатчоно решительны, и, во вском сулчае, однозначны. Тем не менее, все они явно не пересилиливали шепота либеральной интриги, заверяющей всех и вся в наличии предательских замыслов о мире в верхах императорской России.
25 января «Kildonan Castle» пришел в порт Романов (Мурманск) и по недавно открытой железной дороге(официально она была открыта 25 ноября(8 декабря) 1916 г.[60]) представители союзников отправились в Петроград. Это был первый поезд, прошедший по дороге, которая должна была способствовать выходу Империи из транспортной блокады. В столицу России миссия прибыла 29 января, и вечером того же дня под председательством Н.Н. Покровского состоялось предварительное собрание конференции.[61] Еее заседания проходили в Мариинском дворце, а представители союзников были размещены поблизости, в гостинице «Европейская». Некоторые из них в первый же день своего пребывания в северной столице успели дать интервью. – «они были полны уверенности в плодотворности предстоящих занятий.»[62]
На самом деле посланцев(во-всяком случае Лондона и Парижа) ожидали неприятные известия. Французский и английский послы в начале 1917 года были настроены весьма пессимистически относительно перспектив политической стабильности в России и состояния русской армии.[63] Именно в британском посольстве в первый же день своего пребывания в Петрограде к своему ужасу Милнер узнал о том, что неприязнь к императорской семье зашла так далеко, что возможность их убийства открыто обсуждается среди «ведущих русских кругов».[64] Генерал Кастельно, получивший приблизительно такую же информацию от Палеолога, сразу же заявил о том, что правительство Франции желало бы получить от Николая II гарантии относительно послевоенной судьбы прирейнских провинций.[65]
18(31) января все члены союзнических делегаций получили аудиенцию у Николая II.[66] Утром они отправились в Царское Село, где в 9.30. были представлены императору. Переговорив сначала с послами союзных держав, он вышел к членам делегаций для краткой беседы с ними.[67] В 13.30. они вернулись в город и уже в 14.00 Вильсон встретился с прибывшим из Могилева В.И. Гурко. Василий Иосифович собирался выехать раньше, под Новый Год, но специально задержался, для того, чтобы его прибытие в столицу не было связано с убийством Распутина. В Петроград он приехал только 5(18) января 1917 года.[68] Во время встречи, продолжавшейся почти два часа, Гурко изложил пожелания русского командования по военным поставкам. Он просил 4 000 75-мм. орудий, 100 6-дюймовых полевых гаубиц (вместо первоначальной цифры в 600), 200 9,2-дюймовых (вместо 30-40). «Они очень тяжелые господа,» - суммировал свои впечатления от разговора Вильсон.[69] Это были весьма существенные цифры.
К январю 1917 года в составе русских армий четырех фронтов находилось 160 пехотных и 40 кавалерийских дивизий.[70] На их вооружении находилось 5 459 легких орудий (трехдюймовые различных образцов) и 1 946 тяжелых, причем 8-и, 11-ти и 12-ти дюймовых гаубиц только 49. Противники, армии Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции на разных участках русского фронта имели 5 070 легких и 4 060 тяжелых орудий.[71] В составе каждого русского фронта предполагалось создать группу тяжелой артиллерии по 160 орудий, из них 120 дальнобойных 6-дюймовых и 40 орудий калибром от 8 до 12 дюймов. Кроме того, в резерв Ставки должно быть выделено 500 тяжелых орудий, из них 125 дальнобойных 6-дюймовых и 325 калибром от 8 до 12 дюймов. 4 русских фронта и резерв Ставки требовали, таким образом, 1090 тяжелых орудий. С учетом необходимости пополнения ежемесячной убыли в 36 орудий разного калибра и возникала цифра в 645 орудий на первое полугодие 1917 года.[72]
Объем заграничных поставок в 1917 году по предложениям русской стороны должен был в три раза превзойти таковой же за 1916 год. В принципе они были завышены - перевозке подлежало 8 млн. тонн, при пропускной способности русских железных дорог в 5 млн. тонн, и при том, что по воде предполагалось перевезти 1 млн. тонн. В результате было принято решение поставить в Россию 4,25 млн. тонн, не считая поставок из Японии и Швеции.[73] Положение Гурко было очень тяжелым - он ощущал себя «калифом на час». Каждый командующий фронтом отстаивал важность своего направления, рассчитывать на поддержку Алексеева было трудно, хотя он и пытался вмешиваться из Севастополя. «Это был период, - вспоминал ген. А. Лукомский, - когда характер позиционной борьбы, выразившийся прежде всего в кордонной системе и стремлении быть достаточно сильными на всех направлениях, подавлял ум и волю старшего командного состава.»[74]
Небольшие резервы растаскивались по фронтам. В этой ситуации успех будущего русского наступления целиком зависел от сформирования боеспособного резерва, который был немыслим без увеличения артиллерийского парка. В это время Гурко проводил реформу, смысл которой сводился к увеличению числа русских дивизий. Количество батальонов в русской дивизии сокращалось с 16 до 12 за счет выделения четвертого батальона в полку при переходе его на трехбатальонный состав. Новая дивизия получала, таким образом, более гибкую и подвижную структуру, новый корпус - третью дивизию, а армия - 48 таких новых сводных дивизий. Таким образом, они должны были создаваться путем слияния некоторой части фронтовых офицеров и унтер-офицеров с кадрами запаса. Разумная на бумаге, на деле эта мера оказалась далекой от успеха. При ослабленных, немногочисленных кадрах естественной реакцией на реформу стало желание командиров сохранить все наиболее ценное и освободиться от ненужного.[75]
Кроме личного состава, действующие дивизии также выделяли небольшое количество пулеметов и обоза, артиллерию для них Гурко, очевидно, надеялся получить от союзников. Его предложение о создании четырехорудийных батарей(вместо шестиорудийных) не решало проблемы. Впрочем, если бы союзники и решили выполнить требование о поставке орудий для приблизительно 100 новых артиллерийских бригад, их вряд ли можно было обеспечить кадрами и лошадьми. Впрочем, положение в русской артиллерии к этому времени стало действительно неплохим. Кризис со снарядами преодолен, увеличено количество тяжелой и дальнобойной артиллерии, хотя по мощности русская тяжелая артиллерия по-прежнему уступала противнику. Ее основным тяжелым орудием оставалась 6’’ гаубица, в то время как немцы уже в конце первого года войны использовали орудия калибром в 12”. Запасы снарядов для шестидюймовых гаубиц у отдельных армий достигали десятков тысяч.[76]
1 февраля начались официальные заседания конференции в здании русского МИДа. Россию представляли, кроме министров иностранных дел, военного, морского (адм. Григорьев),финансов (П.Г .Барк), путей сообщения (Войновский) генерал-инспектор артиллерии Вел. кн. Сергей Михайлович, С.Д. Сазонов, незадолго получивший назначение послом в Лондон и товарищ министра иностранных дел Нератов. Конференция образовала три комиссии - политическую, военную, техническую. С самого начала возникли разногласия и вновь по определению направления и сроков комбинированного наступления. Русская сторона стремилась увязать этот вопрос с военными поставками.[77] Уже на первом заседании конференции, которое открыл Гурко, он призывал к объединению ресурсов и согласованности действий.[78]
Особенно активными были французы, так как новый главнокомандующий их армиями - генерал Р. Нивелль - готовил гигантское наступление и именно на Западном фронте. При обсуждении планов на 1917 год Кастельно предложил исходить из того, что в этом году война должна закончиться и планируемые операции должны носить решающий характер. В результате было принято следующее решение: «Кампания 1917 года должна вестись с наивысшим напряжением и применением всех наличных средств, дабы создать такое положение, при котором решающий успех союзников был бы вне всякого сомнения».[79]
2 февраля, после аудиенции у императора, члены военных союзнических миссий отправились на фронт.[80] Еще через два дня в Царскосельском Александровском дворце бьыл устроен прием и обед в честь делегации союзников, членов которых приветствовал Николай II.[81] Работа конференции продолжалась вплоть до 7(20) февраля.[82] 2(15), 3(16) и 4(17) февраля императором были отдельно приняты главы британской, французской и итальянской миссий.[83] Воспользовавшись аудиенцией, 4(17) февраля Милнер представил Николаю II конфиденциальную записку, в которой отметил важность достижения союзниками соглашения с целью организации весной-летом 1917 г. одновременного наступления, которое должно быть проведено с наибольшей энергией.[84] Глава британской делегации признавал важность союзных поставок в Россию для достижения этой цели, но при этом особо подчеркивал, что союзная помощь не может решить все проблемы воюющей России.
«Существуют почти всегда два способа парировать недостаток в материалах. - Рассуждал он. – Первый – это увеличить производство; второй – пользоваться тем, что имеешь, более усовершенствованным способом, более экономно. К такому методу Россия и должна будет прибегнуть. Вот каковы нопровержимые последствия настоящего положения. Ясно, что просто нет возможности ввозить в Россию из-за граница все материалы, в которых она нуждается. Эти материалы не существуют и не могут быть изготовлены в короткое время; если бы они были приготовлены, их нельзя было бы доставить за недостатком транспорта. Таким образом, Россия оказывается вынужденной в силу абсолютной необходимости применить свои собственные ресурсы более систематическим образом.»[85]
Слабые позиции России исключили возможность использовать разногласия, имевшиеся в союзническом лагере по этому вопросу. Конференция решила отказаться от идеи совместного наступления на Болгарию с юга и севера и рассматривать войска Салоникского фронта исключительно как силу, сдерживающую часть армий противника на Балканах. Только в случае, если значительные части неприятеля покинут этот фронт, союзники предусматривали возможность частичного наступления с целью перерезать железнодорожное сообщение на линии Белград-Константинополь. Саррайлю была предоставлена полная свобода действий в Греции. Союзники договорились об одновременных ударах на Западном, Восточном и Итальянском фронтах.[86]
Русская армия готовила наступление на Юго-Западном фронте, обращенном против Австро-Венгрии.[87] Следует отметить, что на кампанию 1917 года именно в отношении Восточного фронта германское командование имело наиболее неблагоприятные для себя прогнозы. Особенно опасались неприятностей на том его участке, где оборонялись австро-венгерские войска. Сведений о разложении русских войск немцы не имели.[88] Союзники считали, что в марте-апреле 1917 г. их армии в целом будут готовы к наступлению. По мнению Гурко, в зимний период, пока не закончится начатая реорганизация, русский фронт не сможет наступать, и что ранее 1 мая(нового стиля) армия не будет в состоянии провести крупные наступления, и, в случае, если это сделают союзники, будет вынуждена ограничиться второстепенными операциями для того, чтобы удержать на месте австро-германские силы.[89]
Для весеннего наступления и требовал артиллерию у союзников ген. Гурко. «Накануне революции перспективы кампании 1917 года были более ясными чем те, что были в марте 1916 года на кампанию этого года... Русская пехота устала, но она была менее усталой, чем 12 месяцев назад,»- вспоминал А. Нокс.[90] Настроение армии было неплохим, её резервы составляли 1.900.000 чел., а призыв 1917 года должен был прибавить к этому ещё 600.000 чел.[91] Несколько хуже обстояло дело с качеством этих пополнений, и особенно с офицерами запаса. «Шестинедельной выучки прапорщики никуда не годятся. - Отмечал один из фронтовиков. - Как офицеры они безграмотны, как юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, они не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но они не могут разумно воевать.»[92]
[1] Новое Время. 20 янв.(2 февр.) 1917 г. №14683. С.4.
[2] АВИМАИВиВС. Ф.13. Оп.87/1. Д.137. Л. 64.об.
[3] Черменский Е.Д. Ук.соч. С.262.
[4] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1962. Кн.3. С.42.
[5] Правда №№1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К.С. Еремеева, М.С. Ольминского, М.А. Савельева и М.И. Ульяновой. Л.1927. Вып.1. №№1-22. С.6.
[6] Марков И. Как произошла революция(воспоминания рабочего).// Воля России. Прага. 1927. №3. С.67.
[7] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1962. Кн.3. С.43.
[8] АВИМАИВиВС. Ф.13. Оп.87/1. Д.137. Л. 64.об.
[9] Глобачев К.И. Ук. соч.// ВИ. 2002. № 8. С.62.
[10] Шляпников А.[Г.] Семнадцатый год. М.1924. Кн.1. СС.30; 33.; Данилов Ю.Н. На пути к крушению. Очерки последнего периода Российской монархии. М.2000. С.226.
[11] Русские Ведомости. 31 янв. 1917 г. №25. С.3.
[12] Русские Ведомости. 1 февр. 1917 г. №26. С.5.
[13] Там же. С.6.
[14] Там же.
[15] Русские Ведомости. 31 янв. 1917 г. №25. С.3.
[16] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1962. Кн.3. СС.43-44.
[17] Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 31 янв. 1917 г. №198. С.1.
[18] Русские Ведомости. 4 февр. 1917 г. №28. С.2.
[19] Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 30 марта 1917 г. №212. С.2.
[20] Там же. С.3.
[21] Там же.
[22] Там же.
[23] Утро России. 10 февр. 1917 г. №41. С.3.
[24] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1962. Кн.3. С.43.
[25] Утро России. 11 февр. 1917 г. №42. С.1.
[26] Утро России. 10 февр. 1917 г. №41. С.4.
[27] Утро России. 11 февр. 1917 г. №42. С.1.; Русские Ведомости. 10 февр. 1917 г. №33. С.2.
[28] Утро России. 11 февр. 1917 г. №42. С.1.
[29] Русские Ведомости. 14 февр. 1917 г. №36. С.3.
[30] Гучков А.И. Речи по вопросам государственной обороны и об общей политике 1908-1917. Пгр. 1917. С.114.
[31] Гайда Ф.А. Ук.соч. СС.206; 210-211.
[32] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.2. СС.228-230.
[33] Callwell Ch.E. Field-Marshall Sir Henry Willson. His life and biography. NY. 1927. Vol.1. P.311.
[34] The diary of Lord Bertie... NY. no date. Vol.2.PP.13, 16.; Аврех А.Я. Масоны и революция. М.1990. С.215.
[35] фон Шульц Г.К. С английским флотом в Мировую войну. Воспоминания представителя русского флота при английском Гранд Флите. СПб. 2000. С.54.
[36] Соловьев Ю.Я. Воспоминания дипломата 1893-1922. Минск 2003. СС.139-140.
[37] Nekludoff A. [V.] Diplomatic reminiscences before and during the world war, 1914-1917. Lnd. 1920. P.462.
[38] Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М.1934. ТТ. 1-2. С.609.
[39] Набоков К.Д. Испытания дипломата. Стокгольм. 1921. С.52.
[40] Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных переговорах. М.1957. Т.1. С.229.
[41] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.311.
[42] Ibid. P.315.
[43] Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М.1935. Т.3. С.107.
[44] Smithers A.J. The fighting nation. Lord Kitchener and his armies. Lnd. 1994. P.172.
[45] Новое Время. 16(29) янв. 1917 г. №14679. С.2.
[46] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.312.
[47] Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары.М.1935. Т.3. С.228.
[48] Hanbury-Williams J. The Emperor Nicholas II. As I knew him. Lnd.1922. P.9.
[49] Рапорт Начальника Военной миссии в России генерала де Кастельно(март 1917 г.).// ВИВ. Париж. 1973-1974. №№42-43. С.18.
[50] Там же.
[51] Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. - 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. Пгр. 1917. СС.661-662.
[52] Там же. С.663.
[53] Там же. С.664.
[54] Речь. 13(26) дек. 1916 г. №343(3726). СС.3-4.
[55] Там же. С.3.
[56] Речь. 15(28) дек. 1916 г. №345(3728). С.3.
[57] Правительственный вестник. 17(30) янв. 1917 г. №13. С.1.
[58] Русские Ведомости. 16 янв. 1917 г. Экстренное приложение к №12. С.1.
[59] Там же.
[60] Хронология военных событий Великой войны. Ноябрь 1916 г.// Военный сборник(далее ВС). 1917. №1. С.259.
[61] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.313.
[62] Утро России. 18 янв. 1917 г. №18. С.3.
[63] Воейков В.Н. Ук. соч. С.186.
[64] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.313.
[65] Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М.1991. С.309.
[66] Барк П.Л. Воспоминания.// Возрождение. Париж. 1967. №181. С.71.
[67] Новое Время. 16(29) янв. 1917 г. №14679. С.6.
[68] Gourko B. Op.cit. P.225.; Дневники Николая II. С.618.
[69] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.314.
[70] Ставка и министерство иностранных дел.//КА. М.-Л.1928. Т.5(30). С.6.
[71] Knox A. With the Russian army, 1914-1917. Lnd.1921. Vol.2. P.547.
[72] Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в 1914-1918 гг. М.1922. Ч.2. СС.70-71.
[73] Сидоров А.Л. Финансовое положение России в годы Первой Мировой войны(1914-1917). М. 1960. С.428.
[74] Лукомский А. Опыт войны как материал для подготовки войск.// Военный сборник общества ревнителей военных знаний(далее ВС ОРВЗ). Белград. 1923. Кн.4. С.202.
[75] Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М.1996. С.450.; Барсуков Е.З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. СС.186-187.
[76] Gourko B. Op.cit. P.106.; Барсуков Е.З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. С.190.
[77] Палеолог М. Ук. соч. СС.218-219.
[78] Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М.1935. Т.3. С.352.
[79] Конференция союзников в Петрограде в 1917 году. // КА.М.-Л. 1927. Т.1(20). С.42.
[80] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.316.
[81] Новое Время. 22 янв.(4 февр.) 1917 г. №14685. С.4.
[82] Барк П.Л. Воспоминания.// Возрождение. Париж. 1967. №181. С.71.
[83] Дневники Николая II. C.620.
[84] Барк П.Л. Воспоминания.// Возрождение. Париж. 1967. №181. СС.75-77.
[85] Там же. С.77.
[86] Callwell Ch.E. Op.cit. NY. 1927. Vol.1. P.315.; Конференция союзников в Петрограде в 1917 году.// КА.М.-Л. 1927. Т.1(20). СС.44-49.; Барк П.Л. Воспоминания.// Возрождение. Париж. 1967. №181. СС.72-73.
[87] Конференция союзников в Петрограде в 1917 году.// КА.М.-Л. 1927. Т.1(20). С.50.
[88] Hindenburg P. Out of my life. NY. 1921. Vol.2. P.31.; Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. М.1924. Т.2. С.2.
[89] Конференция союзников в Петрограде в 1917 году.// КА.М.-Л. 1927. Т.1(20). СС.50-51.
[90] Knox A. Op.cit. Lnd.1921. Vol.2. P.551.
[91] Ibid. PP.551-552.
[92] Степун Ф.[А.] Из писем прапорщика-артиллериста. М.1918. С.158.
| Часть I | Часть II | Часть III |Часть IV |Часть V |