Статья вторая.
Первая статья

Северная война в белорусской историографии не является популярной темой. Обобщающих белорусских исследований по её протеканию не существует. Она чаще представлена в виде отдельных статей, брошюр или глав из монографий. Тема Северной войны является непопулярной по ряду факторов. На наш взгляд, самый главный из них – отсутствие белорусской героики в период той войны. Даже, несмотря на то, что польское государство того времени – Первую Речь Посполитую выдают за белорусское государство[1], достаточно сложно создать белорусский героический миф из того, что происходило на территории Польши в первой половине XVIII в. Вооружённая борьба между магнатами за влияния в стране; создание с помощью вторгшихся шведов Варшавской конфедерации, выступившей против легитимного монарха Августа II; переход вельмож от Августа II к шведскому ставленнику Станиславу Лещинскому и обратно; разорение территорий своего государства, если ими владели конкурирующие магнатские роды и тому подобные практики вряд ли способствовали созданию героического образа белорусского прошлого. Поэтому большого идеологического интереса Северная война не вызывает. Для большинства исследователей она является лишь фоном, на котором происходят изучаемые ими события.

         Тем не менее, статьи, в которых затрагивается период Северной войны, достаточно интересны для понимания исторических частностей и создания из их мозаики более-менее общей картины того периода.

         Исследователь из Гомеля С.А. Чаропко занимается военной историей. Его статья «Армия ВКЛ на фоне войск соседних государств в период Великой Северной войны»[2] посвящена сравнению армий Великого княжества Литовского – составной части Речи Посполитой с русской, шведской и саксонской армиями. Чаропко замечает, что катализатором формирования регулярной армии как в России, так и в Польше стала Северная война[3], но если Россия начала военные реформы накануне войны, то Польша проводила реформы уже в период войны[4]. Чаропко указывает, что польская армия ориентировалась на саксонские образцы, поскольку польский король Август II одновременно являлся саксонским курфюрстом[5]. Автор делает вполне закономерный вывод: «накануне Великой Северной войны армия Речи Посполитой в сравнении с ведущими европейским и державами выглядела весьма архаично и численно скромно»[6]. Для наглядности исследователь приданные численности армий ряда стран. Так, Франция накануне Войны за испанское наследство 1701 – 1714 гг. имела армию в 222 тыс. чел., австрийские Габсбурги в то же время– 126 760 чел., а к 1717 г. увеличили армию до 216 тыс. чел. без учёта артиллерии. Россия к 1709 г. имела 166-тысячную армию. Даже небольшая в то время Пруссия в конце XVII в. обладала армией в почти 30 тыс. чел.[7] На этом фоне польская армия выглядела достаточно скромно. Она состояла из двух частей – собственно польской, т.е. коронной и литовской, т.е. армии Великого княжества Литовского, входившего тогда в состав Речи Посполитой. В 1699 г. коронная армия насчитывала всего 12 тыс. чел, а литовская – 6 тыс. чел. Лишь внутренняя война между магнатами, начавшаяся в 1700 г., стимулировала увеличение литовской армии до 7,7 тыс. чел.[8] Это притом, что мобилизационные возможности Речи Посполитой были гораздо большими. В частности, во время Северной войны как против шведов, так и на их стороне воевало около 90 тыс. польских подданных[9]. Но эффекта от такого количества вооружённых людей было не очень много, поскольку «войска Речи Посполитой активно боролись только между собой и очень неохотно с чужими армиями – шведской и русской»[10]. Также Чаропко описывает состояние польской армии, начиная с реформ конца XVII в., когда в армию стали проникать местные простолюдины. Только тяжёлые гусары оставались сугубо шляхетским видом войск, но и среди них изредка встречались простолюдины. Чаропко делает интересный и логичный вывод: защищая страну, выходцы из низов медленно развивали «чувства связи с государством и общественного сознания». Исследователь ссылается на дореволюционного российского историка В.И. Баскакова, который писал, что Червонная Русь к началу XVIII в. «если не срослась с Польшей, то не выражала явного тяготения к России»[11]. В данном контексте интересно было бы понять, писал ли Баскаков о всём населении Червонной Руси, либо лишь о политически активном слое, т.е. шляхте. В последнем случае, тяготения к России не могло быть, т.к. в подавляющем большинстве шляхта воспринимала себя как поляков. Что же касается привития чувства патриотизма или развития «чувства связи с государством», то через военную службу это вполне могло наблюдаться. О формировании, например, русского патриотизма у солдат русской армии в XIX в. писал Д. Ливен[12]. Чаропко указывает, что после военной реформы 1717 г. польская армия приобрела «общеевропейский вид», отличаясь чуть худшим обучением и вооружением. Однако не всё было так хорошо, как вид армии. Особенно, это касалось литовской части войск. В частности, в литовской армии было огромное количество командного состава – до 40 % от всей численности армии. Офицерские звания покупались, поэтому на командные должности зачастую попадали абсолютно некомпетентные люди. Несмотря на то, что основную роль на полях сражений того периода начала играть пехота, литовская армия почти наполовину состояла из кавалерии, остававшейся «самым архаично организованным видом войск ВКЛ». В плохом состоянии находилась литовская артиллерия. Почти все орудия были вывезены шведами. На всей территории княжества осталось лишь 10 орудий[13]. Чаропко делает однозначный вывод о состоянии армии Речи Посполитой, указывая, что, несмотря на «общие с европейским странами тенденции в развитии военного дела», процесс формировании регулярной армии «начался позже, проходил медленнее, и в большей мере сохранились архаичные черты, в первую очередь, в кавалерии. Специфика государственного строя Речи Посполитой в совокупности с огромным влиянием некоторых соседних стран не дали возможности центральным органам государственного управления провести полноценную военную реформу. В итоге, созданная в 1717 г. регулярные армии Польши и Литвы стали более декоративным элементом, чем настоящее военной силой, что стало одним из основных условий последующего падения государства»[14].

         Также в белорусской историографии появилось несколько статей, исследующих состояние замков в период Северной войны. В частности, статья Н. Волкова «Несвижский замок в Великой Северной войне (1700 – 1721 гг.)»[15]. Как пишет автор: «Военные кампании шведской и русской армий […] стали фатальными для большинства фортификационных сооружений страны», поскольку обе стороны разрушали укрепления, особенно активно этим занимались шведы[16]. Несвижский замок был владением литовского канцлера Кароля Станислава Радзивилла, который был принципиальным сторонником польского короля Августа II и противником шведского ставленника на польский трон Станислава Лещинского. Шведы целенаправленно уничтожали владения противников Лещинского, используя тактику «выжженной земли»[17]. Несвижский замок стал готовится к обороне в самом начале войны, когда ему ещё ничего не угрожало. Раздивилл для поддержания гарнизона ввёл особый налог – «жолнерщину», который популярности в народе не снискал и собирался крайне проблематично[18]. После того, как Карл XII занял Курляндию, работы в замке ускорились. Накапливали порох, укрепляли сам замок. Происходило это зимой 1701 – 1702 гг., поэтому замёрзшая земля замедляло дело. В замок начали свозить зерно, собранное в Несвижском княжестве. Так же в замок перевозились ценности самих Радзивиллов, убранство костёлов, книги и даже саркофаги с захороненными предками рода Радзивиллов[19]. Радзивилл также разрешил местным жителям прятаться в замке в случае опасности. Случай представился быстро. В апреле 1702 г. шведские войска оказались в Новогрудском княжестве. В Несвиж было направлено требование контрибуции. Чиновники Радзивилла сами предложили местным жителям укрыться в замке, мотивируя это возможностью сохранить своё имущество и деньги, поскольку «шведы широко практиковали выкрадывание людей и требование за них выкупа». Несвиж требования контрибуции проигнорировал, шведы почему-то настаивать не стали и ушли[20]. В 1706 г. русская армия была заблокирована Карлом XII в Гродно. Из-под осаждённого города шведы отправляли отряды, которые добывали провиант для армии и одновременно разоряли владения противников Станислава Лещинского. Такие отряды доходили и до Несвижа. После отречение Августа II от престола, польская аристократия начала массово присягать Станиславу Лещинскому. Лишь Радзивиллы, Огинские и Вишневецкие отказались давать присягу, поэтому шведы начали «показательно грабить и уничтожать их имения»[21]. Вскоре они добрались и до Несвижа. В Несвижском замке находился польский гарнизон и некоторое количество местных жителей, в самом Несвиже помимо местного населения стояли казаки. Казаки чувствовали себя в безопасности, поэтому нападение шведов утром 24 марта 1706 г. для них стало внезапностью. В течение получаса погибло около 300 казаков вместе с командиром, остальные засели в домах и других постройках. Шведы подожгли город. В огне погибло около 500 – 600 казаков, а 180 попали в плен. Лишь 500 казаков, укрывшихся в хорошо защищенном иезуитском коллегиуме, продолжали оказывать сопротивление, но шведы, не обладая осадной артиллерией, не рискнули их штурмовать. Часть казаков была уничтожена шведами прямо под стенами замка. Гарнизон повёл себя странно. Он не только не только не впустил в замок казаков, но и не сделал ни одного выстрела в шведов, которые уничтожали казаков прямо на глазах гарнизона. Если нежелание впустить казаков в замок, можно объяснить тем, что Радзивилл лично мог приказать это, опасаясь за сохранность своих ценностей, то полное безразличие гарнизона к судьбе своих союзников удивило даже шведов. Очень скоро распространился слух о том, что сами жители Несвиже предали казаков, но он вскоре был опровергнут. Позже появилась версия, что шведы совершили нападение на казаков, когда те находились в церкви. Однако, это, скорее всего, попытка обелить казаков[22].

         В апреле 1706 г. шведы блокировали Ляховицкий замок и начали грабить окрестности. В Несвиж был послан шведский отряд, который подошёл к замку и потребовал выпустить из него мещан и крестьян, чтобы собрать с них контрибуцию. Комендант предложил откупиться, но шведам сумма откупа показалась мала. Не договорившись, шведы подожгли Несвиж. Найденных в городе жителей они заставляли платить контрибуцию, некоторых забирали в заложники[23]. Скоро сдался Ляховицкий замок и 25 мая 1706 г. шведы во главе с самим Карлом XII подошли к Несвижу. Шведский король лично осмотрел укрепления и выдвинул коменданту ультиматум. Карл требовал безусловной капитуляции и признание Станислава Лещинского польским королём. В противном случае гарнизон объявлялся «бунтовщиками против Речи Посполитой», а после взятия замка всем грозила смерть. На обдумывание было отведено всего полчаса. Несвижский замок сдался[24].

После сдачи замка пленных использовали для того, чтобы уничтожить его. Замок разрушили основательно, артиллерийские орудия уничтожили. Пленных, приказав больше не воевать против Швеции, отпустили. Победители также сожгли полгорода, а в волости не оставили «ни одной халупы»[25]. 

Члены магистрата написали Радзивиллу письмо, в котором объясняли причины того, почему одна из сильнейших крепостей Польши сдалась без боя. Капитуляция объяснялась тем, что мещане, собранные в замке, отказались сопротивляться и даже силой хотели выйти за стены. Часть радзивилловских стрельцов сбежала, а большая часть оставшихся не желала сопротивляться[26]. Несвижский замок стал отстраиваться лишь в 1714 г., а к 1722 г. был практически возрождён.

Статья А.А. Ярошевича посвящена Мирскому замку периода войны[27]. Городской посёлок Мир, находящийся сейчас в Гродненской обл., известен своим замком. Замок пережил несколько войн, но ни разу не прославился. В период Северной войны замок принадлежал Каролю Станиславу Радзивиллу, который не поддержал шведского ставленника на престол С. Лещинского. В 1706 г. Август II отрёкся от престола. С. Лещинский объявил амнистию сторонникам Августа II[28], но Радзивилл оказался среди тех, кто отказался присягать новому монарху. В ответ на это польско-шведские войска начали разорять владения Радзивилла для того, чтобы подорвать его экономический и политический вес. Под Миром находилось ок. 1 тыс. казаков. Против них были направлены валахи – иррегулярная лёгкая кавалерия, набиравшаяся из словаков и других жителей из-за Карпат. Валахи совершили удачное нападение на казачий обоз. Вероятно, после этого они сожгли Мир. По информации инвентарей за 1719 – 1720 гг. замок стоял без окон и дверей, с сожжёнными и разрушенными комнатами. Причиной тому инвентари указывают «шведский пожар» и «шведский поджог»[29]. По причине того, что информации о Мирском замке в период Северной войны не так много, автор описывает также и другие события, протекавшие в регионе. В частности, он упоминает о жалобах А. Меньшикова Петру I на проблемы с провиантом и особенно с фуражом в 1705 г., о передвижении казаков Мазепы в сторону Минска, о жалобах Петру I со стороны Радзивилла на то, что казаки разграбили его имения и о переписке по этому поводу канцлера Ф.А. Головина с Петром и Мазепой[30]. 

         Также об истории замка, но уже Головчинского, рассказывает статья И.В. Спирина[31]. Нынешний агрогородок Головчин (в период Северной войны – город) расположен ныне в Могилёвской обл. Ранее город обладал замком, который пережил несколько войн. С городом и замком связаны события двух войн – русско-польской 1654 – 1667 гг. и Северной. Белорусский археолог М.А. Ткачёв утверждал, что замок был сожжён в 1708 г. во время битвы, ссылаясь при этом на Могилёвскую Хронику и два письма Петра I. Однако ни в одном из этих источников о пожаре замка не сказано. Сам Спирин нашёл ещё несколько писем русского царя, в которых упоминается Головчин, но и там никаких данных о сожжённом замке не было[32]. Битва происходила на другом берегу реки, поэтому утверждение Ткачёва о сожжении замка именно во время боя сомнительно. Спирин предполагает, что замок и город могли быть сожжены или отступающими русскими войсками (битва происходила между левым флангом русских войск и шведами, остальная часть русских не участвовала в ней, опасаясь удара во фланг, поэтому, отступая, но, не участвуя в битве, именно эта часть русской армии могла сжечь замок), или наступающие шведы. Версия о русском следе в пожаре, по мнению Спирина, более вероятна. Правда, русская армия проходила в этих местах ещё в декабре 1708 г., т.е. существует некая возможность того, что замок был сожжён в это время[33]. Археологические данные говорят о пожаре на территории замка в начале XVIII в., хотя письменные источники о пожаре не говорят[34]. Не упоминают о пожаре и историки XIX в, изучавшие Северную войну, хотя они описывают бои возле Головчина[35]. Правда, неизвестно, выполнял ли в то время замок свои функции или к тому времени он уже исчерпал свои возможности как оборонительное сооружение. На основании археологических данных Спирин делает вывод, что Головчинский замок был действительно сожжён, скорее всего, в 1708 г.

         Также была написана статья М. Петрова, посвящённая конкретно битве при Головчине[36]. Она выбивается из общего стиля своей пропагандистской направленностью. Автор пишет, что все биографии Карла XII и сам король считали это сражение вершиной полководческого искусства шведского короля. Но советские и нынешние российские издания или вообще не упоминают о сражении или указывают численное количество русских войск меньшим, чем шведских. М. Петров задаётся вопросом, почему тогда это сражение признано вершиной военной мысли Карла XII, если он имел превосходящие силы. М. Петров сообщает, что на самом деле русских войск было как минимум на 10 тыс. человек больше[37]. Автор предполагает, что у Кара XII при Головчине было не более 19,5 тыс. пехоты и кавалерии[38]. Русских же войск под Головчиным М. Петров насчитывает 35 тыс. человек (подробно указывая, сколько тысяч солдат было у различных русских командиров и на каких флангах они стояли)[39]. Кратко описывая бой, Петров сообщает, на какие русские части напали шведы. В описании боя указывается лишь левый фланг русской позиции (войска А.И. Репнина и Г. Гольца)[40]. Про бой с остальными силами русских войск Петров умалчивает. Причина проста – в сражении участвовал только левый фланг русских. Остальные русские части не владели ситуацией и опасались нападения на себя. Об этом говорится и в анализируемой выше статье И.В. Спирина[41]. Сам М. Петров указывает, что у Репнина было 5 – 6 тыс. человек, а у Гольца – 8 тыс. Итого 14 тыс. максимум. А шведов, по версии того же М. Петрова, было 19,5 тыс., т.е. шведы по численности превосходили обороняющихся русских. Также интересны ссылки М. Попова на литературу. На источники он вообще не ссылается, а из исследований у него присутствуют две ссылки на Вольтера (одна из них хвалебное высказывание французского философа в отношение шведского короля, а другая – в патетических выражениях описывает Головчинскую битву по представлениям Вольтера). Ещё одна ссылка отсылает читателя к труду шведского историка П. Энглунда, но эта ссылка указывает на количество шведских войск в Полтавском, а не Головчинском сражении. Два последних абзаца М. Петров посвящает обвинениям российских авторов, которые «берут цифры с потолка» и «молчат о своих поражениях»[42]. Это стандартное клише для белорусских пропагандистских текстов. И более интересна эта статья не как исследование битвы, а как объект для анализа белорусской пропаганды.

         Достаточно интересной темой является проблема пленных и перемещённых лиц. Этот вопрос поднимается в статье М. Шапоки «Литовские заключённые в России в начале XVIII в.»[43]. Северная война для Польши была отягощена конфликтом между крупными магнатами, который в 1700 г. перерос в вооружённое противостояние. Вторгшиеся в Польшу шведы усилили одну из сторон. Вторая сторона опиралась на Россию. В 1704 г. между сторонниками Августа II и Россией был заключён Нарвский договор, по которому русская армия имела право вступать на территорию Польши, но обеспечиваться должна была быть за счёт Петра I. Магнаты-противники шведов уже в 1705 г. попросили Петра направить в Польшу русскую армию, обещая содержать её за свой счёт. Это было необходимым, чтобы противостоять своим внутренним противникам – прошведски настроенным Сапегам[44]. Польша и Россия и в XVII в. выступали как союзники в борьбе с Османской империей, но сотрудничество в политических, военных и финансовых вопросах в период Северной войны «намного превышало взаимопомощь в походах против турок», а политическое руководство литовской части Речи Посполитой без оглядки на Варшаву, внесло в 1702 – 1704 гг. «значительный вклад в укрепление союза с Россией»[45]. Вошедшая в пределы польского государства русская армия, сразу же стала проводить аресты сторонников шведов. Случалось, что шляхта арестовывалась по малейшему подозрению, а иногда шляхтичи-сторонники России сводили счёты со своими соседями, обвиняя их в поддержке шведов. Аресты усилились в 1707 г., когда великий гетман литовский М. Вишневецкий перешёл на сторону шведов. По данным иезуитских миссионеров после 1707 г. в Москве содержалось более 2 тыс. польских заключённых, из которых ежегодно умирало примерно по 500 чел., но общее количество оставалось прежним, т.к. количество заключённых постоянно пополнялось вновь арестованными[46]. После Полтавской битвы шляхта начала приносить присягу Августу II, который гарантировал амнистию всем, кто ранее служил шведам, а теперь был готов перейти к нему. Но реальность требовала, чтобы гарантии дал человек, от которого в самом деле зависела ситуация, – Пётр I. Однако русский царь был готов амнистировать мелкую шляхту, которая, по его мнению, была введена в заблуждение, но не магнатов. Русская армия после Полтавы двинулась на Ригу, по пути арестовывая сторонников шведов. Были арестованы и несколько римо- и греко-католических священников, являющихся активными сторонниками шведов. Также был арестован М. Вишневецкий, который попытался опять перейти на сторону Августа II и Петра I[47]. Несмотря на неоднократные и массовые требования польской стороны освободить М. Вишневецкого, Пётр I отвечал отказом. Тем не менее, сам польский магнат содержался в хороших условиях, у него были слуги, священник, российская власть выделяла ему деньги и питание[48].

В 1710 – 1711 гг. польская сторона предприняла несколько попыток освободить пленных соотечественников, однако ничем серьёзным эти попытки не увенчались. Более того, один из польских представителей в России, по мнению российской стороны, за деньги выдавал пленных шведов за поляков и требовал их освобождения на этом основании[49]. Порой случались и аресты по недоразумению. Так, российские представители, не разобравшись в ситуации, арестовали оршанского шляхтича Р. Боратынского, посчитав, что тот симпатизирует шведам. После того, как польская сторона собрала сведения о невиновности Боратынского и подписи под просьбой освобождения, его решили освободить. Однако документы затерялись, поэтому русская сторона попросила своего посла в Варшаве снова собрать подписи. Посол был удивлён тому, что именно российская, а не польская сторона обращается с такой просьбой, тем не менее, активно взялся за дело. Шляхтич был освобождён[50]. Постепенно польская активность в деле возвращения пленных угасала, и в 1715 – 1717 гг. требования об освобождении звучали лишь в частном порядке и не выносились на официальные обсуждения[51].

         В череде битв Северной войны есть и малоизвестные, которые заслуживают большего внимания. Одно из таких сражений – Клецкая битва 1706 г. Ей посвящена половина монографии А. Блинца «Клецкие битвы: 1506 и 1706 годы»[52]. Автор описывает военную ситуацию, сложившуюся к весне 1706 г., указывает причины, по которым шведские и русские войска встретились именно под Клецком. В начале 1706 г. шведские войска осадили Ляховичский замок, его гарнизон состоял из польско-литовских войск, наёмников и запорожских казаков. Гарнизон не желал капитулировать и ждал помощи. И. Мазепа направил на помощь осаждённым казачий отряд, но тот не выполнил задание[53]. Тогда русский отряд воеводы С. Неплюева при поддержке казаков направился на выручку ляховичскому гарнизону. Шведы узнали про передвижение отряда и выступили навстречу.

Как указывает А. Блинец, описание боя в русских и шведских источниках различается. Указаны разные цифры количества войск с обеих сторон, различны и цифры потерь, даже время суток отличается. В русских источниках битва произошла днём, в шведских – утром. Даже дата битвы различается на один день. По русским данным битва произошла 19 апреля, по шведским – 20 апреля. Однако как раз эта разница объясняется просто – русский и шведский календари того времени расходились на 1 день[54]. А. Блинец анализирует различные данные, привлекает шведские источники. Он приходит к выводу, что русских войск было примерно 4 300 – 4 400 человек, а шведов – 1 200[55]. Шведы, понимая свою малочисленность были вынуждены уповать на внезапность, что полностью оправдалась. Утром они ворвались в Клецк, где стояла казачья часть русского отряда. Остальные русские войска расположились на горе за рекой вне города. Казаки были предупреждены о шведском отряде, но проигнорировали предупреждение, поэтому их застали врасплох. Воевода стал перебрасывать через реку пехоту и артиллерию (у русских было 4 пушки), но если пехота имела смысл, то орудия не могли обстреливать город, в котором помимо шведов находились и свои казаки. Пехота готовилась к обороне. Но бегущие из города казаки не давали возможности пехоте стрелять, т.к. закрывали собой шведов, которые, напротив, получили в качестве целей не только казаков, но и русскую пехоту. Казаки своим бегством не дали возможности пехоте развернуться, когда на неё обрушились шведы. Они быстро смогли переправиться на противоположный берег, после чего русские стали в беспорядке отступать. Преследовать разбитый отряд Неплюева в лесу шведы не рискнули[56]. Возвращаясь в Клецк, шведы обнаружили, что часть русских солдат на поле притворяется убитыми. Это спровоцировало шведов на добивание тех, кто пытался спастись таким образом. Также шведы устроили облаву на казаков и солдат, успевших спрятаться в домах местных жителей. Автор указывает, что для шведской армии периода Северной войны такое поведение не было редкостью[57]. Что касается потерь, то А. Блинец предполагает, что потери отряда Неплюева составили 1 500 – 1 800 человек, большая часть которых погибла не в бою, а в процессе бегства. Шведов погибло немного, сами шведские источники приводят максимальную цифру в 15 убитых и 19 раненых. А. Блинец указывает, что такое возможно, поскольку в ряде битв шведы также несли незначительные потери. Например, в битве при Фрауштадте погибло 400 шведов и 7 тыс. их противников, а в бою с казаками под Несвижем погибло 800 казаков и 24 шведа.

Также автор рассуждает, почему битва получила именно такое развитие. Он указывает, что сам Неплюев был хорошим администратором, но не имел воинского таланта. Русский отряд был очень неудачно расположен – разделён на две части рекой. Помимо того, русский отряд был сформирован недавно и не имел серьёзные воинских навыков. Шведским отрядом командовал профессиональный и талантливый офицер, а его драгуны были хорошо выучены[58].

После Клецкой битвы сдались сначала Ляховичский замок, потом Несвижский, открыл ворота Карлу XII Слуцкий замок. Сам литовский канцлер К. Радзивилл в июне 1706 г. перешёл на сторону шведов и короля Станислава Лещинского[59].

А. Блинец считает, что Клецкую битву нельзя сравнивать с битвой под Нарвой, Фрауштадтом или Лесной, она была менее значимой, но её влияние на всю летнюю кампанию 1706 г. вряд ли можно отрицать[60]. 

Ещё один текст, посвящённый Северной войне, отличается от остальных тем, что затрагивает тему памяти о том времени. Это красочная брошюра научно-популярного плана, написанная протоиереем Георгием Соколовым[61], служащем в бывшей деревне Лесная (ныне это агрогородок). Брошюра богато иллюстрирована как изображениями, посвящёнными собственно Северной войне и в частности битве при Лесной, так и иллюстрациями сохранения памяти о той битве. Брошюра рассказывает о самой битве, о том, что после битвы русские солдаты возвели вместо повреждённой церкви новую. По преданию в её возведении принял участие лично Пётр I, поэтому церковь получила название Царской. В народе также называлась Пречистенской (освящена во имя Пресвятой Богородицы). Эту церковь позже перевезли в село неподалёку и отдали греко-католикам. Но к концу XVIII в. её всё же вернули православным. В конце 80‑х гг. XIX в. западнорусский исследователь и этнограф Е.Р. Романов, посетив Лесную, обратил внимание, что в деревне нет никакого памятного знака. Е.Р. Романов выдвинул идею мемориализации события, на что обратил внимание император Александр III, но с его смертью вопрос заглох. В 1904 г. Е.Р. Романов узнал, что Царская церковь предполагается к сносу по причине ветхости, он добился того, чтобы церковь вернули в Лесную, где, заменив сгнившие брёвна, её восстановили. Романов также вновь начал активно напоминать об идее памятника. Его поддержал Николай II, к этому подключилась Могилёвская епархия и жители Лесной. В 1907 г. в деревне поставили памятный знак «Орёл». На торжества по случаю 200‑летней годовщины битвы в Лесную прибыло ок. 50 тыс. человек. Был проведён военный парад и совершена торжественная закладка храма-памятника. В 1912 г. он был построен и освящён во имя Петра и Павла. После революции религиозная жизнь стала приходить в упадок, в 1930 г. в Лесной были запрещены богослужения, храмы передали колхозу под амбары. В 1938 г. Царская церковь была разрушена, также был осквернён памятник на могиле русских солдат. Осенью 1941 г. богослужения возобновились, но в 1943 г. во время антипартизанской операции немцы использовали храм как наблюдательный пункт и огневую точку. После войны храм снова стал колхозным амбаром, но в 50‑е гг. из него решили сделать музей. С 70‑х гг. экспонаты постепенно вывозили в Могилёв, а в 1986 г. после аварии на Чернобыльской АЭС Лесная попала в зону радиационного заражения. В 1990 г. местные жители добились создания в Лесной православного прихода, но храм был передан ему уже после распада СССР. В связи с юбилеем Е.Р. Романова в 2002 г. в Лесной приход выступил с инициативой провести краеведческие чтения. В 2008 г. торжественно было отмечено 300‑летие битвы. На мероприятиях присутствовали представители не только белорусские власти, но и делегации России, Украины и Швеции. А с 2012 г., когда отмечалось 100‑летие храма-памятника, началось проведение духовно-культурной акции «Лесная – место воинской славы». Деятельность православного прихода в Лесной говорит о том, что даже небольшие силы могут возродить память о событии, поддерживать интерес к нему, проводить мероприятия связанные с сохранением общей памяти. Брошюра протоиерея Георгия Соколова лишь подчёркивает это.

В целом, за период 2010 – 2015 гг. появилось не так много исследований, посвящённых истории Северной войны. Достаточно красочное издание протоиерея Георгия Соколова, к сожалению, явление не массовое. Написанная простым, хорошим языком брошюра имеет хороший потенциал для того, чтобы заинтересовать молодое поколение историей Северной войны.

Статья М. Петрова имеет более пропагандистский, чем исследовательский эффект. Однако в настоящее время в Белоруссии существует огромный пласт литературы, в которой разными способами выдвигается идея критиковать любые достижения России, увеличивать её проблемы, завышать потери и т.д.

Остальные проанализированные работы при некоторых спорных моментах, которые существуют во всех исследованиях, можно использовать для создания общей картины положения белорусских земель в период Северной войны. К сожалению, белорусские историки не заинтересованы в изучении Северной войны как целостного явления, однако исследование частных проблем даёт возможность использовать их как базу для изучения событий того времени.

Александр Гронский,
кандидат исторических наук