Доклад кандидата исторических наук Александра Дмитриевича Гронского  зачитанный им на научно-практическом круглом столе «История и общественно-гуманитарные науки как инструмент цивилизационной войны против Русского Мира», который состоялся 19 декабря 2014 г. в Минске.

Формирование политических идей связано с представлениями о себе как о группе, выделяемой из иных групп. Для выделения существует достаточно много способов. Однако иногда происходят сбои в формировании идей, т.к. члены группы, на которых эти идеи направлены, не принимают их в силу собственных представлений, житейского опыта, исторической памяти и других факторов. Проблема выделения своей группы из остальных похожих групп строится на придании им негативных характеристик. Один из таких методов – закрепление за определённой группой образа врага.

  «Образ врага – это качественная (оценочная) характеристика (имидж), сформированная в общественном сознании»[1]. Причём, оценки, используемые в формировании характеристики врага, могут быть как относительно объективными, так и сугубо субъективными, базирующимися на предположениях и фальсификациях. Часто образ врага формируется в настоящем, а потом переносится на ранние периоды истории, даже если в те времена нынешние отношения отсутствовали. Образ врага формируется заинтересованной группой лиц, которой может выступать государственная элита, партийная номенклатура, активисты общественных объединений, представители творческой интеллигенции, публицисты, писатели, учёные и псевдоучёные, политики. Эти люди любят говорить не только от своего имени, а от имени всех и часто не видят «ничего зазорного в том, чтобы своё мнение выдавать за мнение народа»[2].

Определение кого-то как врага ведётся разными путями. В более простых случаях кого-либо попросту называют врагом. При этом заинтересованные в формировании образа врага лица предлагают поверить такому определению на слово, ссылаются на определённые авторитеты или общественное мнение, иногда готовят доказательную базу, состоящую обычно из подобранных определённым образом источников, знакомство с которыми заставляет сделать вывод о том, что некто есть враг. В этом случае, знакомясь с предложенными документами, человек попросту подтверждает сам для себя те выводы, которые сделали до него. Таким образом ведётся любая современная этнофобская пропаганда, когда на показ выставляются лишь негативные исторические примеры и характеристики, большая часть из которых (а может и все) попросту выдумана. К тому же негативные характеристики, свойственные одному лицу, можно распространить на целую группу. И если для одного лица эти характеристики будут верны, то для всей группы они могут быть вообще незначительными или практически отсутствующими. Так формировался образ врага из противников в гражданской войне, когда научные исследования и сборники документов отражали лишь одну сторону явления, а содержание документов подводило читателя к определённому выводу.

Иногда врага врагом не называют, а просто намекают, описывая качественные характеристики потенциального кандидата на роль врага. Естественно, что такие характеристики должны вызывать у читателей и слушателей определённое негативное отношение к объекту. Таким образом, представление о враге формируется исподволь. Ведь инициаторы создания образа врага прямо не заявляли о том, что определенный объект и есть враг. Они лишь предлагают применить к кому-то определённый набор характеристик и сделать вывод. Например, таким образом формируются идеологические штампы, когда носитель конкретных характеристик – допустим, приверженец определённой идеи – определяется как враг. А приверженцем может быть любой человек, независимо от пола, возраста, социального происхождения и т.д. Главное, что определённое лицо соответствует заданным характеристикам, этого достаточно.

И ещё более тонкий вариант формирования образа врага – это вообще отсутствие каких-то негативных характеристик. Взамен описывается некий герой или герои, их описание сугубо положительное, иногда даже подчёркивается их жизненная наивность, некая искренность, порой доходящая до инфантилизма, что оправдывает иногда неоднозначные, а иногда и откровенно отрицательные поступки героя. Обычно эти герои борются за «светлые идеалы». В таких случаях противники героев автоматически воспринимаются как враги, характеристики которых уже не важны. Главное, что они выступают против героя. Вот тут уместно вспомнить участников киевского майдана, поступки которых оправдывались борьбой за европейские, а значит положительные идеалы и фразой «они же дети». А детям многое простительно. Они же якобы не по злому умыслу, а по наивности и искренности. Соответственно противники «онижедетей» – «титушки», «Беркут», москали и любые другие лица и группы, независимо от своих характеристик, воспринимаются как враги.

Более серьёзную опасность представляет поиск врага в прошлом, исходя из представлений о том, кто является врагом в настоящем. В таком случае враг приобретает черты вечного, исторического, который представляет опасность сейчас так же, как и в прошлом. «Самое худшее – это конструирование национальных версий прошлого на основе создания враждебного образа других народов и государств или на основе коллективной травмы, ответственность за которую возлагается исключительно на внешние силы»[3] – пишет российский академик В.А. Тишков. Заинтересованным группам, стремящимся навязать своё видение большинству, необходимо провести негативную мобилизацию общества. И этим группам не важно, насколько их конструкции соответствуют реальности. Важна «не столько реальность, сколько мнения и иллюзии субъектов политических действий»[4].

 Мне было интересно проанализировать образ врага, который формируется на основе представлений о восстании 1863 – 1864 гг. как о белорусском, а не польском сопротивлении. Желание возникло не сегодня. Некоторое время назад я разбирал в кабинете ксерокопии различных статей из журналов. На одной из них было фото виленского генерал-губернатора М.Н. Муравьёва. Моя коллега-филолог, увидев фотографию, заинтересовалась, кто это. И когда узнала, что это Муравьёв, спросила, почему я держу фотографию врага белорусского народа. Когда я спросил, а почему Муравьёв является врагом, она ответила: «все говорят». На моё уточнение, кто это – все, ответа вообще не последовало. На этом разговор исчерпался. Почему кого-то объявляют врагом, объясняя это принципом «все говорят»? К сожалению, ограниченный объём статьи не позволяет рассмотреть формирование образа врага в отношении конкретных лиц и государств, в частности, России второй половины XIX в., более пристально. Поэтому очень кратко остановимся на книгах, по которым учились и учатся студенты.

 Если посмотреть эти книги, то самой востребованной в 90‑х гг. и кое-где до сих пор, является двухтомник «Нарысы гісторыі Беларусі». В первом томе которого рассматривается восстание 1863 г. Восстание описано относительно корректно. Но при пересказе содержания «Писем из-под виселицы» получается, что в последнем пропагандистском обращении Калиновского к белорусским крестьянам «поднималась тема насильственной русификации поляков, литовцев и белорусов, с гневом говорилось о запрещении учиться в школах по-польски, по-литовски и по-белорусски»[5]. Однако, если внимательно читать последнее произведение Калиновского, то станет понятным, что его пафос заключается в постоянной демонизации России и ориентации на польское правительство, при котором якобы будет хорошо. Описания разнообразных страданий народа служат лишь антироссийским пугалом[6]. Более того, практически все белорусские исследователи игнорируют ещё один документ – «Письмо Яськи-гаспадара из-под Вильны к мужикам земли польской», в котором тот же К. Калиновский, обращаясь к белорусским крестьянам, заявляет: «Мы, что живём на земле Польской, что едим хлеб Польский, мы, Поляки из веков вечных»[7].

В шеститомнике «Гісторыя Беларусі» раздел по восстанию 1863 – 1864 гг.[8] практически полностью повторяет то, что было написано в «Нарысах», поскольку автором обоих разделов был один и тот же человек.

В этих книгах образ врага формируется исподволь. Современный автор не называет никого врагами, это право получают упоминаемые исторические персонажи. Тот же Калиновский. Другие книги, к сожалению, анализировать не буду по причине ограниченного объёма статьи.

 Ярким примером формирования образа врага служит интервью профессора А. Грицкевича о К. Калиновском, в конце интервью были приведены «самые известные цитаты Калиновского»: «Толькі тады, народзе, зажывеш шчасьліва, калі над табою Маскаля ўжэ ня будзе!»[9]. Достаточно чёткое указание на тех, кто мешает жить счастливо, и неважно, что Калиновский боролся за польское государство и не предлагал белорусам суверенитета.

Когда фактов мало, приходится привлекать не имеющие отношения к конкретной проблеме. В частности, среди «самых известных цитат Калиновского» есть и такая:.

«- Каго любіш?

- Люблю Беларусь.

- Так узаемна!»[10]

Во-первых, эта цитата построена в форме диалога. Т.е. получается, что это беседа К. Калиновского с самим собой? Интересным человеком был «белорусский герой», если сам с собой беседовал.

Во-вторых, в скобках за этой цитатой указано, что она является паролем повстанцев. Т.е. это не цитата Калиновского. Это пароль. Кстати, нет никаких указаний на то, что пароль как-то был связан с К. Калиновским. Пароль был получен В. Парфиановичем в Могилёве и использован им в Вильно на явочной квартире Ю. Баневич[11]. То, что хозяйка квартиры позже связала В. Парфиановича с К. Калиновским, абсолютно не говорит о том, что К. Калиновский мог знать этот пароль или хоть как-то принимать участие в его разработке.

Так что, когда фактов мало, их разбавляют похожими и интерпретируют. «Факты никогда не говорят сами за себя. Возможность говорить за них составляет предмет некой постоянной подспудной войны, войны языков. Поступая в распоряжение ее победителей, факты могут внушать гордость, причинять боль, могут убивать наповал»[12].

 Любой текст, в том числе и любой текст К. Калиновского, имеет ещё и подтекст. «Методологический и мировоззренческий уровень исследователя существенно влияет на выделение и понимание этого подтекста, а значит, и на понимание всего текста документа. В таких ситуациях трудно ожидать одного варианта интерпретации самого исторического события (практически этого достигнуть сложно)»[13]. Именно поэтому в конструировании образа врага субъективное мировоззрение всегда будет играть важнейшую роль. Соответственно акценты будут расставляться, исходя из идеологических соображений.

 Белорусские учёные не акцентируют внимание на том, что сам повстанец называл восстание польским[14] и не мыслил категориями, появившимися позже. Казнённый в 1864 г. Калиновский попросту не мог знать и даже предположить тех лозунгов, которые позже поставит на повестку дня белорусский национализм. Конструирование мифа о героических белорусских повстанцах во главе с белорусом Калиновским началась ещё в 1916 г. С этого момента прошло почти сто лет. Однако, несмотря на всю мощь советской пропагандистской машины, освящавшей белорусские мотивы в деятельности Калиновского, на всю мощь постсоветских мифов о «белорусском национальном герое Кастусе Калиновском», в народе образ польского повстанца остался невостребованным. Ярким примером этому может служить соцопрос, проведённый в марте 2013 года (это был год 150-летия польского восстания и 175-летие самого Калиновского). Соцопрос выяснял, какие политики прошлого и настоящего вызывают наибольшие симпатии. Рейтинг «белорусского героя», который в лучшие годы (это был 2012 г.) был равен 15,1 %, в юбилейный период не поднялся, как было бы логично предположить, глядя на широко развернувшуюся пропаганду и очередную попытку актуализации мифа о Калиновском-белорусе, рейтинг повстанца упал до 11,7 %[15].

 Таким образом, все попытки представить русских или Россию в образе врага наталкиваются на то, что этот образ востребован лишь в небольшой группе, но не в обществе в целом. В этом смысле, видимо, прав Л. Гудков, который указывает, что эффективность риторики врага зависит не от «изобретения» элитой факторов угрозы, а от актуализации образа в массе. Элита лишь тиражирует и конкретизирует «врага», если образ появился в обществе[16]. Образ русских или России как врага в белорусском массовом сознании отсутствует. Он актуален лишь для некоторых групп, исповедующих определённую идеологию. Вера в миф о русской угрозе, как минимум для представлений о XIX в,. является уделом немногих. Расширится или сузится круг этих немногих, зависит от ряда факторов, обсуждение которых выходит за рамки данной статьи.