«Господи! Скоро ли кончатся наши муки!..»

Вступительная статья к дневникам К. В. Ананьева
Январь-август 1916 г.
Сентябрь-декабрь 1916 г.
Январь-март1917 г.

Содержание всей книги «Первая мировая: взгляд из окопа»

 

1 января 1917 г.

Вот уже и Новый год, год, наверное, как все говорят, последний войны. Дал бы Бог скорей кончить эту войну.

Новый год встречали в собрании, но невесело прошла эта встреча, вина не было, а главное, не было барышень, которые могли бы развеселить нашу новогоднюю встречу. Кричали «ура!», пели гимн и т. д., но всё это было как-то сухо. Офицеры 1-го бат[альона] поживились винцом, дал Кавальдину по бутылке «Бессарабского». Хоть немного, но все-таки понюхали.

* * *

 

3 января 1917 г.

После обеда наша (2-я) рота сменила резервную 1-ю роту. Вчера вечером работали здесь до 4 час. утра. Я думал приклонить голову у Кобелева, но когда пришел, они спали, я не стал их беспокоить и пошел к солдатам — старым знакомым, и завалился рядом с ст[аршим] ун[тер]-оф[ицером] <…> спать. Час. до 3 спали, потом я забрал роту и к 4 час. были дома.

Позиция в густом лесу, основная линия на опушке леса, впереди непроходимое болото, хотя теперь проходимое ввиду того, что сильные морозы и оно замерзло, и наши и его разведчики путаются по ночам там. Окопы наносные, вообще позиция устроена пока неважно. Резервная рота стоит за 1 500 шаг. в тылу. Тут большие бараки — блиндажи, масса пустых блиндажей, которые содержатся в чистоте. Везде проделали дорожки, усыпаны песком и обсажены елками. Масса снегу. И холодок порядочный. Рота выставляет заставу на левом фланге полкового уч[аст]ка, правда, там прочные заграждения, но по болоту идет прорыв, иногда идешь поверять заставу, а сам косишься в кусты за заграждения и думаешь: «Того и гляди дадут залп и пропадешь ни за грош», а рука уже лежит на револьвере, остается только нажать спусковой крючок.

Застава оборудована неважно, окопы плохенькие, но теперь замерзли и представляют грязную стену. Сквозь крышу блиндажей протекает вода.

Как оригинально выходит: нам запрещено вырубать лес на дрова, а герман с каждым снарядом прибавляет нам бесплатных дров, разбивая деревья. Мы помещались тоже в бараке, в одной половине мы, а в другой вестовые, фельдфебель, писарь. За стеной то и дело слышится гармошка, смех, пляска. Иногда зайдешь к ним — веселье поднимем, пляску.

А ночи темные-темные, наверное, по ночам здесь в мирное время и человек не ходил, а теперь масса людей. До заставы идти версты полторы, и по правде скажу, что один я не пошел бы по лесу на заставу. Жуть какая-то берет.

В общем, стоять на этом уч[аст]ке было довольно спокойно.

 

13 января 1917 г.

Весь этот промежуток времени рота ходила ночью и днем на работы — работы бывали и скверные, и хорошие, но в общем ходить на работы не дай Бог. Солдаты очень утомляются. Как ни говорить, все-таки

<…> надо на позиции, силы стало вдвойне меньше, да еще иногда погонят, не поужинавши. Солдаты тихо ропщут, но ведь и мы такие же маленькие люди, чтобы хоть чем-нибудь помочь им.

Перед уходом на позицию рот[мистр] Кавальдин выстроил батальон для молебна, который вскоре и отслужил полковой священник. Затем пошли на позицию. Впереди батальона шел Кавальдин с иконой.

У резервной роты Кавальдин сказал речь: «...Грудью держи врага, братцы» и пр.

Позиция на опушке леса — впереди болото, до прот[ивни]ка 1000-х — 3000-х. Окопы скверные — наносные. Почему-то раньше их не сделали, а зимой, когда земля на аршин промерзла, вздумали их укреплять. Кирки, мотыги, лопаты, топоры в невероятном количестве ломаются — работа плохо подвигается, особенно в темные ночи, но надо продолжать работу. «Хоть зубами грызите, а делайте...» — говорит ком[анди]р полка. И мы работаем до рассвета.

Заграждения прочные, но я все-таки считаю этот уч[асто]к непрочным.

Каждый день «он» бьет сюда шрапнелью и на удар — легкими — это ужасно противно. Вечером сыпет, как героям, — разрывными пулями, — они с небольшим огоньком и треском рвутся о деревья.

 

15 января 1917 г.

Наблюдатели заметили вблизи прот[ивни]ка плакаты. Вечером два охотника, причем один из них в моей простыне за неимением холстов, отправились за ними. Через два часа эти прокламации были у нас. Их было 4 пучка, в каждом: 1) Солдатская песня «Три деревни, два села, восемь девок, один я» и т. п., потом говорят об измене, о том, чтобы мы сдавались и пр. грязные слова; 2) Приказ по Австрийской армии и 3) Речь канцлера. Вообще эти прокламации — лишняя трата бумаги — кто захочет удрать, тот и без прокламации удерет, а кто не хочет, того и калачом не заманишь. Мы помещались в скверном блиндаже, спали на земле, сверху вода капает, с боков грибы и зелененькая травка растет, снизу вечный дым от ужасной печки. Окна нет — две недели сидели без света. Житье!!!

Высчитывали очередь в отпуск, но он еще далек от меня. Уехал в отпуск пор[учик] Васильев III, недавно только приехал, поправившись от какой-то сказочной болезни — внезапной болезни перед боем, и вдруг теперь в отпуск... это низко, не по-офицерски — задерживать очередь офиц[еров], так долго жаждущих отпуска. Не ожидал.

 

18 января 1917 г.

От каждого полка нашей дивизии отнимают по батальону для формирования новых полков — 154 дивизии. От нашего полка уходит 4 бат[альон]. Почти все старые офицеры хотели уходить из-за штаба, ведь он у нас немножко скверный.

От нас уходит рот[мистр] Кавальдин. Теперь уже не будет кричать:

«Бодрствуйте», а сам без штанов лежит.

* * *

Наш бат[альон] ушел в резерв. Я ввиду миниатюрности общего

блиндажа поместился отдельно. Блиндаж хороший, но внизу хлябает вода, стенки покрылись плесенью, но я остался в нем жить — тихо, один, сижу себе и пишу дневник, никто не помешает. Обедаю иногда в собрании, но хожу туда только потому, что там музыка, хочется послушать какую-нибудь задушевную вещичку, если бы не было оркестра, я бы не ходил. Захожу к Парамонычу, нашему коменданту и хозяину собрания — славный человек, из учителей, любит музыку, на этом мы и сошлись. Всё мечтает о том, как кончится война — купит скрипку и будет заниматься. Захожу и к пор[учику] Рыжному — нач[альник] ком[ан]ды пеших разведчиков, тоже любит музыку, накупил нот, гитару, сольфеджей и теперь всё сидит дома и распевает.

<…>

 

28 января 1917 г.

Сегодня наш полк опять встал на позицию — Волосовка, ур. Жуки. Уч[асто]к нашей роты на правом фланге полка. Окопы так себе. 407-й полк, по-видимому, нисколько не старался их улучшить. Даже офицерские землянки, и те без дверей и накатов. Простая 3-дюймовка их пробьет. Уч[асто]к длинный 1800-х, а штыков 120, и притом справа прорыв на версту и слева сажень на 15-ть. Хорошо, что хоть заграждения хорошие. Посты стоят друг от друга от 80 до 120-х, в ненастную погоду не видно друг друга. А ведь тут вся надежда на посты. Прислали пополнение — старики 35–38-летние, некоторые похожи на солдат, а некоторые, несмотря на свой солидный возраст, прямо сопляки, трусье! Старые солдаты расходятся по разным командам, как штурмовая, саперная, в сапожники, маляры, мастера, колодезники и пр., и, конечно, все стараются удрать и остаются самые плохие. Не знаю, к чему такое дробление роты?

<…>

Еще в резерве офицеры собрались в собрание провожать бригадного генерала Давыдова, уходившего в конную артиллерию. Все ужасно жалеют уходившего от нас генерала, который провел все бои с полком со дня формирования полка. Все сидели за столом. Музыка спокойно играла разные вещички. Произносили тосты, пожелания и пр. Но вот ком[анди]р полка встал и объявил: «Господа! На 18-м уч[аст]ке противник наступает, попрошу к ротам», и он спросил разрешения у генерала. Все ушли, вышли, я немного задержался, с генералом осталось 3–4 человека, он уже оделся и хотел уезжать. Я вышел на улицу, в воздухе слышался гул орудий... Роты уже оделись, но выступить не пришлось, т. к. «его» отбили.

Все вернулись в собрание и окончили проводы, которые кончились таким оригинальным финалом.

 

1–3 февраля 1917 г.

До чего я ждал отпуска, это прямо ужасно... Со всех сторон то и дело спрашивали, скоро ли я уеду. Я в свою очередь справлялся в штабе полка, не приехал ли кто из отпускных, а главное, шт[абс]-кап[итан] Низяев, но его всё не было. К отъезду я уже совсем приготовился, но сегодня вечером беру трубку телефона и слушаю. Предлагают отпуск или командировку в авиацион[ные] наблюдатели. После некоторого колебания я отказался от отпуска. Жаль было его, но та служба лучше. Только когда нас потребуют? Отпуски закрыты до 14-го февр[аля].

 

4 февраля 1917 г.

Пришлось идти в штаб полка на медицинское освидетельствование для пригодности к авиационной службе. Были у доктора — выдали удостоверения — оказались годны. До чего же не люблю это шатание по ходам сообщения, если бы они были хоть хороши, а то прикрывают только ноги. Да притом еще здесь прорыв, пули так и поют.

<…> Был запрос, нет ли желающих офицеров в штурмовую команду. Я с Шуст[иковым] согласились лишь вместе, а иначе нет. Прап[орщик] Александров ушел в шт[урмовую] ком[ан]ду. Эх! Не блиндаж, а горе, да еще печка дымит, хоть маску надевай. Вся надежда на отпуск пропала, я перестал думать и об отпуске, и о командировке, т. к. тоже не надеюсь туда попасть.

Чуть не подстрелил своих разведчиков. Я пришел в секрет у проволочного заграждения и начал вновь прибывшему объяснять устройство бомбы. Видим, шагах в 150 силуэты у проволоки. Я кричу: «Кто идет?» — молчат, я еще раз, опять молчат, солдаты направили туда винтовки, я револьвер, а оттуда кричат: «Свои!». Оказывается, они заблудились и, наверное, не желая себя открыть, не отвечали. Ведь подстрелили бы кого-нибудь.

А то пошли наши рот[ны]е разведчики в белых халатах, и с соседней роты тоже, на нейтральной полосе они столкнулись, кричит: «Кто?». Каждый думает, что немцы. Наши отвечают: «Свои!». Не верят, говорят: «Сдавайся!», тогда наш ун[тер]-оф[ицер] поднял вверх руки и пошел к ним, и тогда только они мирно разошлись.

 

5 февраля 1917 г.

Я дежурил, т. е. должен был всю ночь бодрствовать, проверять посты и т. п. Прибегает дежурный и докладывает: «Немецкая разведка, против правого фланга!». Я туда. В кустах что-то есть. Направили пулеметы туда. Эх! И хорошо же работают наши пулеметы, не то что немецкие, как пьяные, заплетаются и спотыкаются. Немцы, конечно, удрали.

Часа в 4 утра немцы открыли по 4 роте и нашему левому флангу ураганный огонь. Хотели снять заставу — застава отошла в окопы и открыла огонь, прогнали. На другой день опять, но теперь не отошли, а покрошили их, один немец висит на проволоке, другого раненого притащили в окопы и лежат еще двое убитых, может быть, есть и дальше, но не видно, т. к. кустарники.

* * *

Как интересно идет фронт, стоит оглянуться назад, и там тоже све-

тятся ракеты. И это явление почти на каждой позиции.

* * *

Утомительно стоять долго на позиции — целый месяц. И всё

одно и то же. С наступлением вечера приходят дозоры с записками, ходим по прорывам. Телефонисты то и дело принимают телефонограммы. До сих пор у нас еще не положена телефонная связь, во время сильного обстрела провода обязательно рвутся, и рота отрезана от всего полка. Хорошо хоть выдали сигнальные ракеты для вызова артиллерии.

<…>

 

10 февраля 1917 г.

Утром произошел несчастный случай, один старый солдат 35 л. взял бомб, зарядил и спустил оба предохранителя, испугался и бросил их около себя, его-то мало задело, но одного тяжело ранило и 2-х легко. Вообще во всех полках массы случаев ранений своими гранатами. Миллионы раз говорили солдатам о необходимости осторожного обращения с запалами и бомбами, и несмотря на это, всетаки продолжаются несчастные случаи. Ком[анди]р полка настаивает, чтобы суд присудил одного из таких, которые ранят себя нарочно, к смертной казни, чтобы подействовать на других, но суду каждого в отдельности жаль.

С наступлением темноты рота пошла на позицию в бат[альонный] резерв. Сменили 3-ю роту 7-го полка. Здесь уже блиндаж прочней. С вр[еменным] ком[андиро]м бат[альоном] пор[учиком] Ивановым жилось хорошо, хотя он и хотел посадить нас на уч[асток] 4 роты.

Однажды я написал письмо бывшему рот[но]му ком[анди]ру по училищу гв[ардейскому] капитану Тарасенко. И вот получил ответ от его супруги, которая пишет, что он умер в д[ействующей] армии от дизентерии, и подпор[учики] Матвеев и Смирнов, мои курсовые офицеры, убиты. Искренно жаль их. Я себе представить не могу, что они убиты. Кажется, давно ли они учили нас.

Говорят, в 6 роте обнаружили минную галерею прот[ивни]ка. На следующий день приехали ком[анди]р кор[пу]са со штаба, нач[альни]к див[изи]и со штаба, корпусные минеры и пр. Выслушивали и пр. Начали сбоку прокапывать проход. Заложили 12 пуд. динамиту. Но взрывать ком[анди]р корпуса запретил, потому и динамит вынули. Как и предполагали, там ничего не оказалось, просто земля мерзлая и гденибудь рубят дрова, а тут катится под землей.

 

13 февраля 1917 г.

Приехал шт[абс]-кап[итан] Дедученко. Он ни за что не хотел помещаться в том блиндаже, где жил пор[учик] Иванов, он переехал к нам в блиндаж. Он хотел, чтобы и мы тоже остались с ним, но Симонов перешел в другой блиндаж. Итак, я остался с ним. На вид это мрачный и угрюмый чел[овек], но и веселый временами. Часто напускает на себя с излишком вид грозного нач[альни]ка. Ужасно боится снарядов и немцев. Спит даже в сапогах. Почему-то носит Владимира 4 ст., когда в послужном списке не значится. В общем, чел[овек] хороший. Может быть, боязнь снарядов объясняется тем, что он 2 раза контужен и 1 р[аз] ранен. При каждом удобном случае, как перед боями и пр. опасностями, утекает из полка под видом болезни?..

 

28 февраля 1917 г.

Все эти дни мы по очереди дежурили побат[альонно] у телефона, по приказанию Дедученки. На фронте всё благополучно, изредка какая-нибудь перепалка.

Приезжал нач[альни]к див[изии], мы поставили указателей на каждом перекрестке и даже с надписью: «Трестень [стрелка вправо], Киев и дальше».

Частенько я изводил пор[учика] Лозко, возьму трубку и начну подражать Дедученке, а Лозко знает, что он им недоволен, и начинает трусить, я на него кричу, а потом скажу: «Ну а в общем поверочка!». Ох! Он тогда меня давай ругать, а я трубку брошу.

Наконец дождались смены. После прихода смены наша рота, как и остальные, пошла на отдых в лес у кол. Трестень. В 3 час. ночи мы были уже на месте. Денщики пришли раньше и приготовили всё. Напившись чая, мы заснули в светлом и более лучшем блиндаже, чем там, со спокойной совестью.

* * *

 

2 марта 1917 г.

На этом месте мы уже стояли, так что всё было знакомо. Приехал подполк[овник] Карпов, назначенный к нам в помощники ком[анди] ру полка. Этот человек, пожалуй, знаком каждому солдату и большинству офицеров нашей дивизии. Он — наблюдающий за учебными бат[альонами] и командами 102 див[изии]. Все роты пополнения проходят через его руки. Дисциплина там ужасная, мордобийство процветает. Только и слышишь от солдат, пришедших оттуда: «Нас там не учили, а гоняли и морду били». Действительно, многие были с синяками. У нас в полку сразу невзлюбили его, начинает сыпать своими замечаниями на всех.

 

3 марта 1917 г.

Вечером мы были вызваны в собрание. Приехал нач[альни]к дивизии. Мы все думали, что предстоит наступление. Н[ачальни]к див[изии], взволнованный, нам заявил, что в Петрограде революция и в России переворот государственного строя. Учреждено ответственное министерство во главе с председателем Гос[ударственной] думы М. Родзянко²⁹. На нас произвело это известие радостное впечатление, какое-то новое чувство запало в душу, так и вести войну легче. По крайней мере, не будет измены, и война до полной победы.

 

4 марта 1917 г.

Говорят, что В[еликий] К[нязь] Николай Николаевич стал опять Верховн[ым] Главн[окомандующим]³⁰ и что Государь³¹ отрекся от престола. Часа в 3 дня полк построили в поле, и ком[анди]р полка прочитал Манифест об отречении Государя от престола с наследником в пользу брата Мих[аила] Алекс[андровича]³² и приказ Ник[олая] Ник[олаевича] — «повиноваться нач[альника]м, вести себя спокойно и ждать новых распоряжений». И еще раз повторялось, что войну во что бы то ни стало довести до победного конца. На меня это ужасно подействовало. Император отказался от престола, ведь это что-нибудь да значит. Учреждено временное Правительство, т. к. в своем Манифесте В[еликий] К[нязь] Мих[аил] Ал[ександрович] хочет, если нужен будет Царь, то пусть его выберет весь народ, а пока он тоже отказывается от престола.

Да! Величайшее событие мы сейчас переживаем. Но это, очевидно, всё к лучшему.

29 Родзянко М. В. (1859–1924) — лидер партии октябристов, председатель Госдумы, один из видных участников Февральской революции.

30 Речь идет о вел. кн. Николае Николаевиче (дяде императора Николая II), который в 1914–1915 гг. был Верховным Главнокомандующим и пользовался большой популярностью в народе и общественных кругах.

31 Николай II (1868–1918) — последний император Российской империи. В годы Первой мировой Верховный Главнокомандующий (с августа 1915 по март 1917 г.).

32 Вел. кн. Михаил Александрович (1878–1918) — брат Николая II. В годы Первой мировой командовал Кавказской туземной конной дивизией.

 

5–9 марта 1917 г.

С каждым днем мы узнаем всё больше и больше. Нам читают приказы уже Вр[еменного] Правительства, которое просит спокойно всё переждать, не волноваться. Из газет узнаем, что при помощи войск в Петрограде произошла революция и образовано Вр[еменное] Правительство из членов Гос[ударственной] думы с председателем кн. Львовым³³. Пишут об арестах прежних министров, раскрываются тайны Романовского дома, отношения Государыни к стране, Вильгельму и Распутину. Боже! Какие ужасы! Государя в газетах разносят ужасно. Государыню арестовали³⁴. К Государю приехали депутаты и заявили о революции, о перешедших на сторону революц[ии] войсках и пр., он по их предложению решил отказаться от престола. Говорят, он хотел открыть Минский фронт, для того чтобы немцы усмирили восставших³⁵. Всеми армиями признано Вр[еменное] Правительство.

33 Львов Г. Е. (1861–1925) — политический деятель, прогрессист, первый председатель Временного правительства.

34 Речь идет об императрице Александре Федоровне, которую в то время многие считали «германской шпионкой», а Распутина — главным сторонником сепаратного мира.

35 Хождение подобных слухов вовсе неудивительно, т. к. одной из причин падения легитимности императора были надуманные обвинения его в «тайных связях» с германцами.

 

10 марта 1917 г.

Пишут об упразднении полиции, жандармов и учреждении милиций. По всем городам революционер[ские] движения, везде признано новое Правительство. Освобождены политические. Арестовали Государя, арестовали того человека, перед которым все раньше трепетали и которого теперь срамят и на которого теперь почти не обращают внимания. Его отправили в Царское Село. Пишут, что дети его больны. Татьяна³⁶ или сама отравилась, или ее отравили. В случае попытки

 

 

 

 

Государыни защищаться обещали тяжелой арт[иллерией] разнести Александровский дворец со всеми обитателями. Ген[ерал] Иванов с эшелоном Георг[иевских] кавалеров пытался отстоять трон, но и его арестовали³⁷.

Торжество по Руси великое! Свободная Россия!!! Как это приятно!!! Всюду митинги, собрания, обсуждения.

36 Видимо, вел. кн. Романова Т. Н. (1897–1918) — дочь Николая II. Во время Февральской революции дети последнего императора тяжело заболели корью.

37 Иванов Н. И. (1851–1919) — генерал, отличился еще в русско-японскую войну. В 1914–1916 гг. был главнокомандующим Юго-Западным фронтом. В марте был заменен генералом А. А. Брусиловым. Во время Февральской революции был послан с находившимся в Ставке Георгиевским батальоном для усмирения Петрограда (назначался главнокомандующим Петроградским округом). Войска, по сути, отказались ему подчиняться.

 

11 марта 1917 г.

Весь этот переворот у нас, на позиции, прошел тихо, мирно. Только удивлялись солдаты, зачем Царь отказался от престола: «Ну выгнал бы старых министров, Государыню, а сам бы остался», говорили они. Вот до чего привыкли видеть над собой власть, без которой, они думают, им будет хуже. А в общем большинство понимает создавшееся положение и довольны происшедшим переворотом.

Все свободные граждане!!! Как это хорошо! Никаких Превосходительств, Благородий уже не существует, не существует и обращения на «ты». Все офицеры обязаны называть на Вы солдат, и не нижними чинами, а солдатами, а они обязаны называть «г[осподи]н генерал, полковник, прапорщ[ик]». На этой почве масса инцидентов, но комических. Придет солдат, и первый раз назовет «г[осподи]н прапорщик», а второй Ваше Благородие. Мы строго запрещаем называть нас благородиями, ведь остатки рабства. Чем они ниже нас? Ничем. Только та разница, что мы добились науки, а они по вине Старой Власти даже не научены грамоте, вероятно, они нарочно хотели, чтобы русский мужик был серым, непонимающим. Сколько было и раньше, и теперь жертв за свободу России. Теперь еще живые освобождены. Дезертиры сами являются к войск[овым] нач[альника]м для отправки на позиции. Солдатам разрешено быть где угодно, курить в присутствии оф[ицеров] и пр. Нам, молодым офицерам, ничего не стоит привыкнуть к новым порядкам, а вот каково старым оф[ицерам] со старым закалом... Ничего, и они привыкнут, только бы не вернулась старая деспотическая власть.

<…>

 

12 марта 1917 г.

Часов в 10 ут[ра] полк построился на опушке леса, вышел полковой священник³⁸, и мы, подняв два пальца вверх, принесли присягу Временному Правительству и Родине, безо всяких целований и пр., как было раньше.

Но вышла заминка с присяжными листами. Солдаты не хотели подписываться, хотели, чтобы лист был официальный с печатью, боялись, что он попадет в руки Старого Правительства, или когда все подпишутся, внизу ком[анди]р полка напишет: «Не желаем», в общем, много курьезов. Все говорят: «Как люди, а потом я распишусь», и пр. И вот каждый, ожидая, пока люди распишутся, не решался. В конце концов мы бросили и говорить по этому поводу.

Какой-то дурак, наверное, думая, что его кто боится или что свобода дает право писать что угодно, написал ком[анди]ру полка:

«Г-н Шаматов! Убирайтесь из нашего полка! Иначе мы Вас <…> перевешаем, как мух. Вы нас мучаете, гоняете то на работы, то на занятия. Наступать не пойдем, а пойдем на Вас и перевешаем всех Вас» и пр. Мы, конечно, долго смеялись. Ком[анди]р полка, собрав полк, объявил им это письмо. Говоря про себя, он растрогался, чуть не заплакал, жаль его. Солдаты были поражены письмом. Другое письмо было подброшено ком[анди]ру 10 роты: «Вы защищаете свои интересы, — писали там, — Вам неприятно, что Вас сравнили с нами, а нам неприятно 3 года воевать, знайте, мы наступать не пойдем и миру дождемся в этом лесу» и пр. Чрезвычайно глупое письмо, будто мы тут виноваты.

В[еликий] К[нязь] Николай Ник[олаевич] устранен от должности Верх[овного] Главноком[андующего] как член дома Романовых, на его место назначен ген[ерал] Алексеев³⁹.

38 К присяге приводил о. Владимир Борковский. См.: РГВИА. Ф. 2954. Оп. 1. Д. 60. Л. 1.

39 Алексеев М. В. (1857–1918) — генерал, выдающийся русский полководец Первой мировой. С августа 1915 г. — начальник штаба Верховного Главнокомандующего.

 

 

13 марта 1917 г.

В газетах только и видны собрания, митинги и пр. собрания, говорить-то говорили бы, да только побольше снарядов и патронов делали, а то всё манифестации, торжественные похороны павших в революцию и пр., посмотрели бы, какие похороны здесь, как хоронят павших за ту же свободу России — закопают где попало и как попало. Поменьше торжеств, побольше дела!

 

14 и 15 марта 1917 г.

Вчера и сегодня наша 7-я рота говела, я вр[еменно] командую сей ротой. Я тоже исповедовался и причащался, всё происходило в самоделанной церкви из плетней. Сделан алтарь, несколько икон, продаются свечи. Но всё не то, что дома, нет той торжественности службы.

Привезли кинематограф, показывали картины, слишком малы, но всё же они доставили нам и солдатам большое удовольствие.

За всё время отдыха нас гоняли на работы и занятия, почему мы очень устали и рады были идти на позицию.

Однажды на занятиях мы в небе заметили белое пятнышко, это, наверное, немцы пустили шары с прокламациями.

Был в бане, баня ничего, вымылись хорошо. Идя назад, нам пришлось по колено в воде шагать по болоту, не особенно приятно после бани. На обратном пути заходили в штаб дивизии, я поиграл на пианино.

Заявил ком[анди]ру полка, что желаю ехать в отпуск и пр.

 

16 марта 1917 г.

В 9 час. наш полк выступил из бивака на позицию. Эх! И паршиво же идти по грязи и воде, ноги промокают ужасно, а воды, воды! Откуда она только берется.

Наконец добрались до своего участка. И вскоре я, как свободный от дежурства, заснул⁴⁰.

40 406-й полк сменил 407-й полк у урочища Воля по правому берегу р. Стоход. См.: РГВИА. Ф. 2954 Оп. 1. Д. 60. Л. 2.

 

17 марта 1917 г.

Позиция нельзя сказать чтобы была хорошая, но, во всяком случае, стрельбы мало. До противника далеко, до 3 тыс. шагов местами. Впереди Стоход разлился и получилось сплошное море, которое доходит до наших окопов — это хорошо, опасаться нападения уже нельзя, но зато скоро вода проникнет в окопы и блиндажи.

Пахнет весной, снег быстро сходит, солнце ярче светит и теплее. Кругом лес, природа, в общем, стоять хорошо.

* * *

 

19 марта 1917 г.

Погода становится всё лучше и лучше. Снега уже не видно, теплынь, прямо приятно прогуляться по лесу.

Узнал, что разрешили отпуска, я позвонил к адъютанту, чтобы он доложил ком[анди]ру полка, что я хочу ехать в отпуск. Он доложил и объявил, что я еду. Я, конечно, остался почти равнодушен, т. к. когда ждал, то его не было, а когда не ждал, оказалось, еду.

 

20 марта 1917 г.

С нетерпением жду 21-го, когда мне будет урваться домой.

С вечера начал писать письма, написал ровно дюжину. И никому, кроме Леши и Мих. Ник., не сообщил, что еду в отпуск.

 

21 марта 1917 г.

Вот уже и 21-е, сейчас 3 часа ночи, я дежурю, а товарищи офицеры спят. Приготовил белье и т. п., в общем, сборы коротки. Хочется спать, пожалуй, скоро лягу, невозможно перед отпуском до рассвета подежурить. Прочитал газеты, хорошего мало, и плохого тоже, в общем, к нам мало отношения имеют, мы и так знаем, что дает победа врага над нами и что дает наша победа. Да! Но, в общем, буду спать до отпуска...