О польском восстании 1863–1864 гг. большую часть минувшего столетия в нашем Отечестве вспоминали не иначе как в идейно-политическом контексте того, что определялось понятием «советско-польская дружба». Актуализируя традиции общей борьбы «свободолюбивой» Польши и «прогрессивной» или «передовой» России в духе повстанческого лозунга «За нашу и вашу свободу!», советские историки, проявляя солидарность с польскими, разоблачали и клеймили «реакционную сущность» русского «царизма». В качестве проявления подлинного же духа научной объективности советская историография накопила незаурядные достижения в области изучения, например, аграрной истории Польши, Литвы, Белоруссии, Правобережной Украины, имевшей самое прямое отношение к истории польского вопроса во внутренней политике российского самодержавия. Эта последняя была осуждена на то, чтобы оставаться далеко на периферии интересов советской исторической науки. Для того чтобы сделать судьбу ее изучения счастливее, отнюдь не оказалось достаточно исчезновения — с падением Советского государства — институтов официального идеологического контроля над обществом самих по себе, наступлением свободы профессиональных контактов и выбора методологий исследования.

Научная литература по истории политики России на ее западных окраинах в XIX веке, появившаяся за двадцать с небольшим лет после падения «железного занавеса», среди своих достижений обладает одним совершенно бесспорным, а именно — способностью навести глубокую тоску на читателя, не лишенного желания понять, какое же, собственно, содержание придавало этой политике само русское императорское правительство, монархи, министры, наместники, генерал-губернаторы, какой смысл они вкладывали в понятия «полонизм», «русификация», «сближение окраин с центром» и тому подобные. Иногда масштаб «польского вопроса» во внутренней политике России под искусным пером историка вырастает до неестественных размеров, и последняя приобретает вид почти гротеска. В другом случае к ней подходят с позиций методологического европоцентризма. И если за образец успешного решения «национального вопроса» берутся западные государства Нового времени, то Российская империя в качестве исторического «недотепы» от имени подобной экспертизы закономерно получает «неуд». Читателю остается только недоумевать, с чего бы это в таких успешных государствах-нациях, в свете блестящего опыта которых экзаменуется «незадачливая» Россия, в самое новейшее время формируются многомиллионные и экспансивные мусульманские общины, и следом за отказом от их ассимиляции следует крах попыток гармонизировать их отношения с депопулирующим коренным этносом путем применения концепции пресловутого мультикультурализма.

Наконец, консолидированная научная мысль предъявляет аудитории настоящий методологический шедевр, диалектически почти возвращающий нас в советскую историографическую эпоху ритуального осуждения «реакционного царизма». В роли главного супостата исторических «сил добра» теперь предстает «русский национализм». В соответствии с чем русские имперские чиновники и общественные деятели в Западном крае, по остроумному замечанию современного историка, выступают его «переносчиками» или «возбудителями». И оказывается, что самый яркий и выдающийся генерал-губернатор Северо-Западного края М. Н. Муравьев-Виленский был вовсе не администратором, а идеологом, и занимался не столько подавлением польского мятежа, сколько «конструированием» его «образов». Из чего, по‑видимому, следует, что сам польский мятеж 1863–1864 гг. отдавал чем‑то виртуальным… (имеется в виду работа американского исследователя Долбилова М. Д. «Русский край, чужая вера: Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II». М., 2010 – прим. «ЗР»). Наверное, и вправду постмодернистское сознание фактологическая эрудиция только портит. Конечно, никто не оспаривает права талантливого американского профессора российского происхождения на озабоченность тем, чтобы, чего доброго, не сделаться заподозренным в причастности к «русскому национализму». Но, увы, судьба научного изучения внутренней политики императорской России выигрывает от этого не более чем во времена «добровольно-принудительных» марксистско-ленинских методсеминаров.

В такой картине отрадным и почти одиноким исключением остается по прошествии восьми лет со времени своего выхода в свет монография А. А. Комзоловой «Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ».

(Из рецензии на монографию А.А. Комзоловой кандидата исторических наук, доцента Исторического факультета МГУ имени Ломоносова Максима Михайловича Шевченко. Русский сборник. Исследования по истории России. Том XV. 2013 г.)

 

Проект «Западная Русь» уделяет особое внимание периоду реформ Александра II, проводимых Виленским генерал-губернатором М.Н. Муравьевым в Северо-Западном крае, частью которого ныне является территория Республики Беларусь, поскольку, во всех отношения, - это время было переломным в исторической судьбе белорусов. Определенно, выкладываемые на сайте материалы были бы неполными без монографии Анны Альфредисовны Комзоловой. Ранее мы уже размещали отдельные ее работы, которые вызывали большой интерес и активно обсуждались. И вот по нашей просьбе Анна Альфредисовна подготовила для публикации на сайте электронную версию своей монографии, которую редакция сайта приняла с огромной благодарность и с радостью представляет нашим читателям.
Монография будет выложена частями по главам, и размещена в специальном разделе под рубрикой «Спецпубликации».

 

---

 

 

А.А. Комзолова

 

 

Политика
САМОДЕРЖАВИЯ
в Северо-Западном крае
В ЭПОХУ
Великих реформ

 

 

из-во Наука

2005

Москва

 

Оглавление  монографии

 

Введение

Северо-Западный край появился на административной карте Российской империи в результате разделов Речи Посполитой. Земли, некогда составлявшие территорию бывшего Великого княжества Литовского и затем польско-литовского государства, были без каких-либо особых условий включены непосредственно в состав империи. Благодаря этим присоединениям, государственные границы России в конце XVIII в. были перенесены далеко на запад. В первой половине и даже середине XIX в. эти земли продолжали официально именовать «губерниями, от Польши возвращенными». Новое достояние России не рассматривалось в качестве отдельной, исторически сложившейся этнической единицы, как Царства Польское или Княжество Финляндское. Как правило, эти территории включались в понятие «прародительской вотчины» русских царей, отторгнутой другим государством – Польшей, а затем вновь возвращенной. В отечественной историографии труд Н.М.Карамзина заложил традицию рассматривать пути развития России, от Новгорода Великого и Киева до княжества Московского, оставляя в стороне историю западных окраин, не входивших в состав «государства Российского». С того момента, как Полоцкое или Волынское княжества переходили под власть литовских князей, население этих земель переставало быть «россиянами», становясь «Литвой»[1].

Представление о Северо-Западном крае начинает меняться в 1830–1840-х годах, когда «государственнический» и династический взгляд на Россию в официальном дискурсе постепенно дополняется идеями о «народе» и «народности». Теория, разработанная историком Н.Г.Устряловым и поддержанная министром народного просвещения графом С.С.Уваровым, представляла историю России как параллельное развитие двух насильственно раздробленных частей одного целого – Руси восточной (Московского государства) и Руси западной («Литвы»). С этой точки зрения, вхождение западных окраин в состав империи Романовых было закономерным и неизбежным завершением процесса объединения русского народа, лишь на время отсроченного владычеством Польши[2]. Однако интерес русского общества к «Литве» стимулировался не столько научными изысканиями, раскрывавшими историческое и культурное родство России и ее Западного края, сколько бурными политическими событиями, приковывавшими всеобщее внимание. Такие вехи в истории, пройденные Россией после включения в ее состав северо-западных губерний, как отечественная война 1812 г., «раздавленный бунт» 1830 г., польское восстание 1863 г., заставляли также и власть пристальнее всматриваться в «старые скрижали» отношений русских, поляков, белорусов, литовцев.

Однако, несмотря на довольно отрывочные и не всегда достоверные знания русского общества о культурно-исторической, этнической, лингвистической, географической и прочей специфике этого региона, в административной практике XIX в. прочно закрепилась и хорошо осознавалась самая, пожалуй, важная особенность Северо-Западного края, с точки зрения управления им, – подчинение этих территорий и населения власти генерал-губернатора. Генерал-губернатор, являясь «главным блюстителем неприкосновенности верховных прав самодержавия, пользы государства и точного исполнения законов», одновременно был и представителем интересов вверенного ему края в высших правительственных сферах, и олицетворял связь края с империей. Неопределенность компетенции и чрезвычайность полномочий генерал-губернаторской власти выводили фигуру главного начальника края за рамки значения первого чиновника на этой окраине. Генерал-губернатор не столько наблюдал за отлаженным механизмом государственной машины, сколько сам настраивал и направлял ее ход.

В силу особого положения виленского генерал-губернатора большое значение для выработки внутренней политики империи имел индивидуальный подход каждого из чередовавшихся главных начальников Северо-Западного края к методам интеграции этой окраины с центром. Хронологические рамки работы охватывают период с середины 1850-х до конца 1870-х годов, от попыток генерал-губернатора В.И.Назимова пойти на «примирение» с польским дворянством Западного края в начале царствования Александра II до отказа самодержавия от инициатив П.П.Альбединского, направленных на корректировку так называемой «системы Муравьева». С уходом П.П.Альбединского с поста виленского генерал-губернатора попытки изменить принципы правительственной политики в крае, заложенные в ходе подавления восстания 1863 г., на длительное время практически прекращаются. Выявление и сопоставление общих черт, различий и особенностей во взглядах и мероприятиях сменявших друг друга виленских генерал-губернаторов (В.И.Назимова, М.Н.Муравьева, К.П.Кауфмана, графа Э.Т.Баранова, А.Л.Потапова, П.П.Альбединского) может дать отчетливое понятие о динамике и приоритетах в управлении краем, позволит выделить основные задачи и направления в политике самодержавия на западных рубежах империи, а также даст возможность по-новому взглянуть на проблему преемственности этой политики. Раскрытие как идейных побуждений, так и индивидуального вклада каждого из виленских генерал-губернаторов в общую программу правительственных мер, не только реализовывавшихся, но и лишь намечавшихся или обсуждавшихся в верхах, позволяет избежать нивелирования личностного фактора в изучении истории внутренней политики в Северо-Западном крае.

Среди виленских генерал-губернаторов особое место занимает фигура М.Н.Муравьева, которого многие современники называли усмирителем польское восстания и создателем «системы» мероприятий, определившей после 1863 г. путь дальнейшего развития этого региона. В ходе развернувшейся весной 1864 г. полемики между наиболее читаемыми газетами того времени – «Московскими ведомостями» М.Н.Каткова и «Голосом» А.А.Краевского – отчетливо был поставлен вопрос о целостности и фундаментальности реализовывавшихся виленским генерал-губернатором мероприятий[3]. Актуальность этого вопроса для русского общества сохранялась в течение всего пореформенного периода, а дискуссии вокруг «системы Муравьева» в 1880-х годах продолжали оставаться не мене острыми, чем в 1860-е годы. В дореволюционной публицистике выявилось два основных подхода к этой проблеме. С одной стороны, утверждалось, что все сделанное Муравьевым в Северо-Западном крае было лишь «подбором разных временных средств», эта «постройка» была непрочной и не могла выстоять без поддержки военной силы, чрезвычайных полицейских мер и громадных денежных сборов, принудительно взимавшихся с местного населения. Такой точки зрения придерживался откликнувшийся на публикацию «Русской старины» журналист и историк Е.П.Карнович. В 1879–1880 годы он редактировал правительственный официоз «Отголоски», выражавший взгляды основного оппонента Муравьева в «верхах» П.А.Валуева. Согласно мнению Карновича, у «муравьевской системы» не было не только логической стройности, но и социально-политической почвы, а все ссылки на «народность» и «православие» являлись лишь ловким прикрытием для «демократической окраски» этой «системы». Наряду с этим Е.П.Карнович ставил под сомнение «главный подвиг» Муравьева – его роль в проведении крестьянской реформы в крае. По его мнению, коренной перелом в отношениях между крестьянами и помещиками был определен уже манифестом 1861 г., благодаря которому Муравьев был поставлен в благоприятные условия и смог воспользоваться крестьянством, «задабривая» его в пользу правительства[4]. С оценкой Е.П.Карновича в целом соглашался и публицист совсем иного направления – либеральный народник С.Н.Южаков[5].

С другой стороны, М.Н.Муравьева называли создателем «стройной политической системы», основы которой оказались настолько укорененными в почву Северо-Западного края, что впоследствии «ни смены лиц» на месте виленского генерал-губернатора, «ни все ухищрения противогосударственной интриги» не смогли их сокрушить. Подобные высказывания были наиболее характерны для сослуживцев и апологетов Муравьева[6].

Полемика вокруг «системы Муравьева», при всех различиях в оценках, отражает общие тенденции, присущие не только восприятию его современников, но отчасти и последующей историографии. Современниками признавалось неоспоримым, не требующим доказательств фактом, что «система Муравьева» пережила своего творца и продолжала действовать при его преемниках, не подвергаясь существенным изменениям. Фигура Муравьева, «мрачная» для одних или «светлая» для других, заслонила собой целый ряд его преемников, не позволяя верно оценить личный вклад каждого из генерал-губернаторов в формирование правительственного курса в Северо-Западном крае. Подобные трактовки в значительной мере вошли в дореволюционную историографию, в частности, в работы А.И.Миловидова[7].

В советской историографии проблемам внутренней политики уделялось относительно меньшее внимание, а взгляды представителей правительственного лагеря рассматривались довольно бегло. На необходимость изучения не только революционного движения, но и политики петербургского правительства и, в данном случае, изучение особенностей агарной политики, проводимой в Литве и Западной Белоруссии Муравьевым и другими администраторами, указывал в 1937 г. Н.М.Дружинин в рецензии на книгу С.Н.Драницына «Польское восстание 1863 г. и его классовая сущность»[8]. Но это указание в значительной мере осталось пожеланием. Начиная с 1930-х годов доминировавшей в советской историографии была концепция, согласно которой правительственная политика в этом регионе представлялась сочетанием социальной демагогии и репрессий[9]. Демагогия правительства виделась в том, что именно такой человек, как Муравьев, жестоко подавляя восстание, одновременно становился в позу «защитника» крестьян и поддерживал их враждебное отношение к польским помещикам. Характеристика же самого Муравьева обычно сводилась к таким определениям, как «реакционер» и «злейший враг крестьянства»[10]. Все изменения в правительственной политике в Литве и Белоруссии, произошедшие в 1860–1870-х годах при преемниках Муравьева, рассматривались, как правило, в плоскости социально-экономических отношений[11].

Некоторое исключение в советской историографии составили работы П.А.Зайончковского[12], Л.П.Мулявичюса[13], В.Г.Чернухи[14]. Эти авторы в разное время отмечали, что в политике правительства этого периода не было единой линии. По мнению Л.П.Мулявичюса, в правительстве существовало две группировки. Одна из них (Н.А. и Д.А.Милютины, М.Н.Муравьев, А.А.Зеленый, князь В.А.Черкасский) видела опасность в возможности социального протеста со стороны крестьян, а потому требовала проводить в жизнь сделанные уступки, которые должны были сыграть роль некоторого экономического нажима на местных помещиков. Другая группа (П.А.Валуев, князь П.П.Гагарин, князь В.А.Долгоруков, князь А.М.Горчаков) предлагала проводить политику уступок помещикам и ограничить пересмотр реформы 1861 г. Эти мероприятия должны были отвлечь польских помещиков от национального движения[15]. П.А.Зайончковский отмечал, что мероприятия Муравьева по крестьянскому вопросу встречали сильное противодействие со стороны Министерства внутренних дел и лично П.А.Валуева, и принимались виленским генерал-губернатором без санкции петербургских властей[16]. Однако сущность конфликта между Муравьевым и некоторыми представителями официального Петербурга, то есть подоплека их взаимоотношений, спорные вопросы, вызывавшие разногласия у правительственных деятелей, позиция Муравьева, его сторонников и противников подробно не рассматривались.

В научной литературе последних лет обозначился огромный интерес к изучению «национальной политики» на окраинах Российской империи. Долгое время доминировавшая в западной историографии парадигма «тюрьмы народов» подвергается теперь серьезному сомнению. В частности, А.Каппелер отмечает, что строительство Российской империи носило сложный характер и происходило путем разного рода инкорпорации правящей элиты соседних народов в имперское господствующее сословие[17]. Все более распространенными становятся представления о внутренней политике самодержавия на западных окраинах, как о системе, основанной на осознании правящими «верхами» ограниченности русского ассимиляторского потенциала. Важной тенденцией современной историографии являются попытки опереться в историческом исследовании на идейные разработки Э.Геллнера, Б.Андерсона и других видных теоретиков в области изучения национализма. Как зарубежные, так и отечественные исследователи приходят к заключению, что не существовало единой политики «русификации» в масштабах всей Российской империи, как не было у русского правительства и общего «руководящего плана» в отношении ассимиляции нерусских народов. Существовала лишь общая долгосрочная стратегия[18]. По мнению Дж. Хоскинга, например, русские реформаторы эпохи Великих реформ ориентировались на западноевропейскую модель национального государства, но следовали этой стратегии по двум направлениям: «гражданскому» и «национальному». Первое направление в интеграции империи, проводившееся в основном в царствование Александра II, подразумевало усиление институтов гражданского общества, а через них – лояльности государству, а второе направление предполагало внушение этнически разнообразному населению империи чувства преданности к России[19].

В новейших работах Л.Е.Горизонтова и А.И.Миллера[20] обосновываются важные выводы о непоследовательности правительственной политики на западных окраинах, сочетавшей стратегические и ситуационные цели, а также о тесной взаимосвязи между просчетами этой политики и особенностями российского государственного менталитета, которому были присущи мышление традиционными сословно-конфессиональными категориями, неумение или нежелание использовать произошедшие после реформ 1860-х годов социальные изменения, а также предпочтение бюрократических методов в управлении. Согласно наблюдениям А.И.Миллера, власти, сознавая слабость административной системы империи, вынуждены были прибегать к запретительным мерам и часто колебались в выборе средств[21].

Отказ от однозначно негативных оценок при рассмотрении политики самодержавия проявился и в работах, специально посвященных Северо-Западному краю, как одному из характерных примеров «этно-конфессинального пограничья». Говоря о современной историографии, нельзя не выделить работы американского исследователя Т.Р.Уикса, в которых рассматриваются проблемы «национальной политики» самодержавия в отношении полиэтничного населения Литвы и Белоруссии. Автор не приемлет крайности прежней (особенно польской) историографии, в том числе тезис о «политике национального истребления» поляков, проводившейся якобы царизмом. Наиболее ценным в его исследовании является общий взгляд на проблему. Свою задачу Уикс видит в том, чтобы выяснить те побуждения и рациональные обоснования, которыми руководствовались представители российской бюрократии при проведении политики в Северо-Западном крае[22]. В недавних исследованиях Д.Сталюнаса[23] и М.Д.Долбилова всестороннему анализу подвергнут вопрос об особенностях восприятия русскими чиновниками разных рангов национальной идентификации населения Литвы и Белоруссии в 1860-х годах. М.Д.Долбилов предложил оригинальный подход к этой теме, который продолжает разработки американского исследователя Р.Уортмана о российских «сценариях власти» в XIX в. На примере Северо-Западного края ставится цель показать, как власть выработала дискурсивный отпор антиимперским притязаниям польских повстанцев в 1863–1864 годах, и как в этот период рождались этностереотипы и всевозможные фобии в польском вопросе. Деятельность М.Н.Муравьева рассматривается автором в плоскости мифотворчества и конструирования архетипов, а сам виленский генерал-губернатор предстает в роли «генератора дискурса» и «творца системы образов», легитимизировавших русское господство на западной окраине империи[24]. Однако автор оставляет в стороне вопрос, каким образом «мифология» Муравьева воплотилась в реальное «оружие власти», и почему «система образов», созданная главным начальником края, зачастую принималась в штыки официальным Петербургом.

В зарубежной историографии большое внимание к проблемам истории Литвы и Белоруссии традиционно проявляют польские исследователи. Однако выводы польских историков относительно политики России в национальном вопросе нередко страдают предвзятостью и односторонностью[25]. В работах последних лет, прежде всего, в трудах В.Сливовской, Г.Глембоцкого, Д.Файнхауза, Д.Шпопера, делаются попытки дать объективный анализ русско-польским отношениям в эпоху Великих реформ и позиции самодержавия. В частности, детально рассмотрена эволюция русской общественной мысли в польском вопросе[26], особенности Январского восстания 1863 г. на литовско-белорусских землях[27], а также основательно изучены отношения между правительством и польским дворянством в 1855–1863 годах[28]. Однако изучение вопросов внутренней политики самодержавия в Северо-Западном крае, как, например, исследование крестьянской реформы, в польской историографии не носит специального характера.

Таким образом, в отечественной и зарубежной историографии вопрос о формировании правительственного курса в Северо-Западном крае не получил полного и всестороннего освещения. Более пристального внимания заслуживает вопрос о «политическом наследии» Муравьева, непрерывности избранной им линии в приемах и методах управления краем, а также преемственности в формировании и функционировании административного аппарата. Изучая деятельность Муравьева на посту виленского генерал-губернатора, следует, прежде всего, выяснить, мыслились и осуществлялись ли его мероприятия как цельная система? Основополагающим для нашей работы является представление о формировании внутренней политики, как сложном процессе взаимодействия и противоборства различных точек зрения в правительственной мысли на решение того или иного вопроса. При изучении особенностей внутренней политики самодержавия в Северо-Западном крае правомерно задаться вопросом: по каким вопросам имели место колебания или разногласия в высших сферах? Какие факторы внутриполитической борьбы в среде правящей бюрократии оказали влияние на формирование политики в этом регионе? Какую позицию занимал Александр II в процессе выработки правительственных мероприятий в Северо-Западном крае?

* * *

Изучение вопроса о формировании правительственного курса в Северо-Западном крае требует привлечения широкого круга источников, как опубликованных, так и архивных материалов. Значительная часть использованных в работе архивных документов впервые вводится в научный оборот. Первостепенную важность для рассматриваемой темы представляют документы официального делопроизводства центральных и высших правительственных учреждений. К новым, до сих пор мало изученным материалам следует отнести комплекс документов, связанных с деятельностью Западного комитета. Прежде всего, это журналы комитета за 1862–1864 годы и приложения к ним, хранящиеся в РГИА (С.-Петербург). Некоторые материалы этого фонда дублирует коллекция документов, связанных с деятельностью комитета (в основном за 1862 г.) и сохранившихся в личном фонде военного министра Д.А.Милютина (ОР РГБ, Москва)[29]. Исследование материалов Западного комитета позволяет выявить основные разногласия между высшими должностными лицами – членами комитета – во взглядах на политику правительства в северо-западных губерниях в первой половине 60-х годов XIX в., а также определить механизмы принятия решений. Следует подчеркнуть, что отдельные документы комитета использовались в научной литературе, но они не изучались в полном объеме, а также не привлекались для решения поставленных нами задач. Кроме того, далеко не все высочайше утвержденные заключения комитета были включены в состав Полного собрания законов Российской империи, и лишь незначительная их часть была опубликована впоследствии[30]. Между тем они являлись важными нормативными актами, регулировавшими разные сферы жизни Северо-Западного края, поэтому их изучение представляет несомненный интерес.

Особого внимания заслуживают документы официального делопроизводства Главного комитета об устройстве сельского состояния, имевшие отношение к попыткам в 1868–1869 годах пересмотреть условия крестьянской реформы в Северо-Западном крае. Несмотря на то, что соответствующие журналы Главного комитета по желанию его председателя великого князя Константина Николаевича были составлены в форме единодушного мнения, сохранившиеся в делах комитета документы свидетельствуют о серьезных разногласиях среди представителей высшей бюрократии, возникших при осуществлении крестьянской реформы в крае[31]. Важным дополнением к этим материалам следует назвать обнаруженную в Секретном архиве III отделения с. е. и. в. канцелярии «Записку» о решении Главного комитета на заседании 6 октября 1869 г.[32] Анализ этой «Записки» в комплексе с другими источниками позволяет обнаружить некоторые скрытые пружины внутриправительственной борьбы вокруг политики в Северо-Западном крае.

Наконец, следует особо отметить делопроизводственные документы различных правительственных комиссий и совещаний, рассредоточенные в фондах разных ведомственных канцелярий. В том числе, большое количество материалов малоизученных или вовсе не известных в научной литературе правительственных совещаний второй половины 1860-х – 1870-х годов находится в фонде III отделения с.е.и.в. канцелярии. Например, в этом фонде хранится копия с высочайше утвержденного 25 декабря 1869 г. журнала особого комитета под председательством князя П.П.Гагарина, постановившего отменить запрещение 1848 г. об использовании русского языка в иноверческих религиях[33]. Намечавшиеся и реализованные изменения правительственных мероприятий в отношении участников Польского восстания 1863 г. и вообще уроженцев западных губерний достаточно подробно прослеживаются по материалам особых совещаний 1865–1866 годов[34] и документам комиссии 1868 г. под председательством князя А.М.Дондукова-Корсакова для составления соображений о сокращении так называемого процентного сбора[35].

В числе официально-делопроизводственных материалов отдельно следует выделить собственно циркулярные распоряжения виленских генерал-губернаторов, регламентировавшие деятельность подчиненных им должностных лиц и подведомственных учреждений. Однако в более или менее полном виде были собраны и опубликованы только распоряжения М.Н.Муравьева[36]. Циркуляры других виленских генерал-губернаторов специально не собирались и не систематизировались, и лишь ничтожная их часть опубликована[37]. В советский период к 100-летней годовщине восстания 1863 г. в Литве и Белоруссии интернациональным авторским коллективом были подготовлены особые сборники материалов и документов, в числе которых были опубликованы некоторые из наиболее значимых распоряжений виленских генерал-губернаторов В.И.Назимова и М.Н.Муравьева за 1861–1863 годы[38].

Обширный корпус источников образуют различные всеподданнейшие записки, отчеты и проекты высокопоставленных сановников. Наиболее значимыми для нашего исследования являются записки виленского генерал-губернатора М.Н.Муравьева[39]. Ценная информация о формировании правительственного курса в Северо-Западном крае содержится также в годовых всеподданнейших отчетах по управлению III отделением с.е.и.в. канцелярии[40], всеподданнейших записках и докладах министра внутренних дел по Департаменту духовных дел иностранных исповеданий[41]. Среди документов, отложившихся в процессе служебной деятельности в личных фондах представителей высшей бюрократии, можно также выделить их служебную переписку. Особый интерес для изучения взглядов высших сановников на задачи правительственной политики в Северо-Западном крае представляет переписка М.Н.Муравьева А.А.Зеленым[42] и П.А.Валуевым[43], а также впервые вводимая в научный оборот переписка генерал-губернатора К.П.Кауфмана с наместником Царства Польского гр. Ф.Ф.Бергом[44].

Важную составную часть официального делопроизводства представляет служебная переписка, донесения и докладные записки чиновников среднего ранга. Для изучения положения в Северо-Западном крае, состояния умов населения и деятельности властей на местах большое значение имеют донесения в Петербург генерал-губернаторов, губернаторов и местных жандармских штаб-офицеров. Следует отметить, что большой комплекс делопроизводственных документов местной администрации отложился в фондах канцелярии виленского генерал-губернатора и бывшего музея М.Н.Муравьева в Литовском государственном историческом архиве в Вильнюсе, которые по объективным причинам были недоступны автору. Кроме того, существенная часть источников, освещающих мероприятия властей против манифестационного движения в 1861 г. и вооруженного восстания в 1863–1864 годы, была опубликована в начале XX в.[45], а затем и в советское время[46]. Однако огромный пласт подобных источников, относящихся ко второй половине 1860-х – 1870-м годам, остался неопубликованным. При этом донесения жандармских штаб-офицеров имеют ценность не только благодаря своим сведениям, но и как источник, отражающий до определенной степени взгляды местных чиновников. В таком разрезе можно, например, рассматривать донесения за 1866 г. начальника виленского жандармского управления А.М.Лосева, сообщавшего в Петербург о массовых обращениях белорусских крестьян-католиков в православие[47].

К числу важнейших источников по изучаемой теме принадлежат мемуары, дневники и личная переписка государственных деятелей. Воспоминания М.Н.Муравьева, А.В.Головнина, Д.А.Милютина и М.А.Милютиной[48] представляют значительный интерес для характеристики взглядов высших сановников на решение польского вопроса в западных губерниях, а также сообщают многие важные подробности о расстановке сил в «верхах» в рассматриваемый период. Уникальная информация раскрывается в малоизученных мемуарах И.А.Шестакова (ОР РНБ. Ф. 856), виленского губернатора в 1868–1869 годах, впоследствии морского министра. Несмотря на резкие и субъективные авторские оценки А.Л.Потапова, А.Е.Тимашева, П.А.Шувалова, воспоминания И.А.Шестакова подробно и с большой степенью достоверности освещают историю «проекта» виленского генерал-губернатора 1868–1869 годов по крестьянскому вопросу, особенности отношений главного начальника края с местным польским дворянством, а также отношение Потапова к сложившейся при его предшественниках администрации края[49].

Особый комплекс мемуарных источников составляют воспоминания русских чиновников, служивших при М.Н.Муравьеве в Северо-Западном крае в 1863–1865 годах – это мемуары П.А.Черевина, И.А.Никотина, А.Н.Мосолова, А.С.Павлова. Эти авторы входили в ближайшее окружение Муравьева, хорошо знали и его самого, и его мероприятия, и политическую атмосферу того времени и, несомненно, находились под сильным влиянием взглядов своего начальника и его «Записок», поэтому не случайно, что в центре их внимания – личность Муравьева. Исключительную ценность данных воспоминаний составляют сведения о личном составе и работе генерал-губернаторской канцелярии, также в них приводятся некоторые высказывания и взгляды Муравьева, важные для понимания его взглядов и стиля управления.

Если воспоминания заключают в себе ретроспективные оценки людей и событий, то дневники и личная переписка передают их непосредственное авторское видение. Мало изученными и большей частью неопубликованными остаются дневники великого князя Константина Николаевича[50], его адъютанта А.А.Киреева, супруги князя В.А.Черкасского – княгини Е.А.Черкасской[51], князя Д.А.Оболенского[52]. Эти дневники свидетельствуют о разногласиях и горячих спорах в правительственных «верхах», возникавших при разработке политического курса на западных окраинах, особенно в крестьянском вопросе.

Огромное значение для исследуемой проблемы имеет личная переписка государственных и общественных деятелей. Письма генерал-губернаторов М.Н.Муравьева и К.П.Кауфмана[53] передают их первые впечатления о прибытии в край, содержат взгляды и мнения о личном составе местного чиновничества и армии, а также их намерения и планы в отношении управления краем. В переписке с начальником штаба Виленского военного округа А.Э.Циммерманом, фактически не известной в литературе, помощник виленского генерал-губернатора по военной части А.П.Хрущов дает характеристику М.Н.Муравьеву и его деятельности в Северо-Западном крае, а также раскрывает некоторые обстоятельства назначения в 1865 г. К.П.Кауфмана на должность главного начальника края[54]. Записка князя А.А.Суворова князю В.А.Долгорукову 1864 г.[55], также не используемая в литературе, позволяет вычленить главные обвинения, предъявляемые управлению Муравьева Северо-Западным краем, а также сформулировать основные расхождения в политических взглядах между ним и его оппонентами. Отдельно следует упомянуть богатую коллекцию эпистолярных материалов, отложившуюся в личных фондах князя В.А.Черкасского[56] и редактора «Московских ведомостей» М.Н.Каткова[57]. Среди разнообразного и интереснейшего материала, заключающегося в эпистолярных источниках, содержатся уникальные сведения о закулисной стороне правительственной политики и скрытых механизмах влияния.

* * *

Автор глубоко признательна за содействие в подготовке монографии профессору Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, доктору исторических наук Л.Г.Захаровой и научному руководителю моей диссертации, кандидату исторических наук М.М.Шевченко. Искренне благодарю за советы и участие в моем исследовании доктора исторических наук В.Л.Степанова и кандидатов исторических наук А.В.Мамонова и И.А.Христофорова. Выражаю также особую признательность за помощь в подборе иллюстраций сотрудникам издательства «Российская политическая энциклопедия» и лично А.Ю.Морозовой.