Продолжение.
Оглавление всей монографии.

Глава I Целитель «тяжелых ран» Литвы: генерал-губернатор В.И.Назимов (1855–1863)

Северо-Западный край, как административная единица Российской империи, к началу 1840-х годов включал Виленскую, Ковенскую, Гродненскую, Минскую, Могилевскую и Витебскую губернии. В середине XIX в. виленскому генерал-губернатору были подчинены Виленская, Ковенская и Гродненская губернии, а с 10 августа 1862 г. также и Минская[1]. С момента присоединения к Российской империи судебно-административная система этих земель функционировала на основании особого правового статуса, что являлось признаком определенной децентрализации государства[2]. Перед правительством стояла задача полноценной интеграции западных губерний, то есть унификация правовых норм и судопроизводства, организация местной администрации по общеимперскому образцу, включение разных социальных слоев края в общую социальную структуру империи, введение государственного языка в официальное делопроизводство и в школьное преподавание, поддержка государственной церкви, создание экономических и транспортных связей с центром и другими частями государства и т.д. К середине XIX в. многие из этих проблем получили свое решение[3]. Однако отличия Северо-Западного края от внутренних губерний России определялись не только его особым правовым статусом, но и расположением в так называемой контактной зоне различных этно-конфессиональных групп населения. Крестьяне-белорусы и литовцы составляли основную часть населения шести северо-западных губерний. В 1860-х годах, согласно разным оценкам, в крае насчитывалось от 2 до 2,8 млн белорусов и от 1,1 до 1,4 млн литовцев[4]. Кроме того, там проживали русские, евреи, поляки, татары, немцы, латыши. Поместное дворянство Северо-Западного края было в основном представлено поляками-католиками. Согласно официальным данным, помещики-поляки составляли в Виленской губернии – 85% представителей «высшего класса», в Гродненской – 95%, в Ковенской – 78%, в Минской – 94%[5]. Кроме того, в 1840–1850-х годах в этих губерниях наблюдался бурный рост численности дворянского сословия. Накануне 1861 г. удельный вес польского дворянства Западного края составлял свыше 60% всей численности высшего сословия Европейской России[6].

С началом царствования Александра II определяющей в правительственном курсе на западных окраинах империи являлась политика «примирения» с поляками. По высочайшему указу 29 марта 1856 г. в западных губерниях было снято военное положение. В 1856 г. Александр II по случаю своей коронации дал амнистию участникам польского восстания 1830-31 гг., в том числе и уроженцам западных губерний. 26 августа 1856 г. были отменены также прежние ограничения и особые правила для уроженцев Западного края при поступлении их на военную и гражданскую службу[7]. В январе 1857 г. дворянам и помещикам западных губерний, состоявшим под надзором полиции за участие в восстании 1830–1831 гг., было предоставлено право поступать как на государственную службу, так и на службу по выборам дворянства. В ноябре 1860 г., на основании ходатайства представителей дворянства Ковенской губернии, было разрешено также допускать к делам дворянских собраний и на службу по выборам всех амнистированных политических преступников, в том числе польских политических эмиссаров и участников тайных обществ, хотя местным властям предписывалась «строгая разборчивость» в предоставлении этих прав[8]. Одним из первых повелений нового императора была фактическая отмена последовавшего 2 февраля 1855 г. распоряжения Николая I о замещении как полицейских, так и всех прочих должностей в западных губерниях русскими чиновниками и о переводе служащих из «туземцев» в великороссийские губернии. С возражениями против этого распоряжения выступили генерал-губернаторы – виленский Д.Г.Бибиков и киевский И.И.Васильчиков. Александр II 27 мая 1855 г. утвердил решение Комитета министров, согласно которому генерал-губернаторам Западного края разрешалось приглашать русских чиновников лишь на вакантные должности, а в случае, «если не будет чиновников из русских», они получили право назначать благонадежных поляков. По мысли правительства, замена польских чиновников русскими должна была осуществляться «исподволь и без особенного стеснения туземцев»[9].

Политика уступок особенно ярко проявилась в сфере просвещения: в 1856 г. в Виленском учебном округе вновь было разрешено преподавание польского языка в казенных учебных заведениях, прекращенное в 1839 г. По мнению попечителя этого округа князя А.П.Ширинского-Шихматова, «официальное признание данного предмета значительно ослабило охоту учащихся изучать русский язык»[10]. В 1857 г. уроженцам губерний, входивших в состав Виленского учебного округа, было разрешено открывать частные учебные заведения. В 1858 г. полякам был открыт свободный доступ на должности учителей в средние учебные заведения[11].

Во второй половине 1850-х годов правительством предпринимались попытки улучшить отношения с Ватиканом, что непосредственно затрагивало интересы католиков западных губерний. В 1856 г. в Петербурге был образован особый комитет под председательством канцлера К.В.Нессельроде для рассмотрения положения католической церкви в Российской империи. Согласно постановлениям этого комитета, одобренным Александром II, было принято решение выполнить некоторые оставшиеся ранее неосуществленными пункты конкордата с Ватиканом 1847 г.[12] Либерализация в отношении католической церкви нашла свое выражение также в обещании императора, данном епископу самогитскому М.Волончевскому во время их встречи в Ковно в 1858 г., что впредь «чиновники будут уважать католическое духовенство в большей мере, чем это было до сих пор»[13].

«Гуманное направление» нового царствования значительно оживило общественную и культурную жизнь Северо-Западного края. «Везде всеобщее чрезвычайное веселье, театр бывает 2 и 3 раза в неделю, играют исключительно ранее запрещенные пьесы… польские одежды, кунтуши, полонезы, краковяки, вечеринки во всех домах…», – писал о виленской культурной жизни современник в начале 1857 г. В связи с посещением в 1858 г. Вильно Александром II поляки надеялись получить разрешение на установку памятника А.Мицкевичу. Подготовленный проект памятника представлял польских поэтов во главе с Мицкевичем, направляющихся к гробу Польши[14]. После 1830–1831 гг., несмотря на некоторый спад, город Вильно продолжал оставаться одним из крупнейших польских издательских центров. Между 1830 г. и 1863 г. в Вильно на польском языке было издано около 30 наименований журналов и других периодических изданий и более 1830 наименований книг[15]. В 1856 г. в Вильно был открыт Музей древностей, в 1857 г. – Орнитологический кабинет при Музее, в 1858 г. начала работать Археологическая комиссия. Создатели этой комиссии стремились расширить ее научно-просветительную деятельность и разрабатывали проект восстановления на ее основе Виленского университета. В связи с этим рассматривалась мысль о преобразовании комиссии в научное общество и о приглашении занять его попечителя великого князя цесаревича Николая Александровича.

С началом примирительной политики совпало назначение в конце 1855 г. виленским генерал-губернатором В.И.Назимова[16], имя которого было хорошо известно в крае. Еще в 1840 г., руководя в Вильне следствием по делу о тайном обществе, якобы возникшем среди местной молодежи после казни польского революционера Ш.Конарского, Назимов пошел против местных властей и доложил императору, что многие факты этого дела были сфабрикованы. В итоге, после повторного следствия из-под суда было освобождено около 70 человек[17]. В июне 1856 г., накануне коронации Александра II, Назимов ходотайствовал об облегчении участи 295 бывших участников восстания 1830–1831 гг., находившихся в крае под полицейским надзором[18]. Фигура нового генерал-губернатора привлекала симпатии местного населения, его признавали «благородным и честным человеком». Во время первых официальных приемов польское дворянство встречало его «восторженными овациями», а сам Назимов находил среди них множество своих старых знакомых. Прибыв в Вильну, как тогда говорили, «врачевать тяжелые раны» края, Назимов стремился сгладить противоречия и сблизить власть и местное дворянство. «Привыкши смотреть на поляков, как на не в меру угнетенных», он был последовательным проводником примирительной политики, стремился найти поддержку в дворянстве, устраивал всевозможные балы и светские приемы с участием местной аристократии[19]. Как вспоминал служивший в то время в Вильне И.А.Никотин, город буквально «наводнили» все представители старинных литовских родов – князей Четвертинских, Радзивиллов, Гедройцей, графов Плятеров, Тышкевичей, Хрептовичей, Чапских, избравшие его местом своего жительства на зимние сезоны в 1856-м и в следующие годы[20]. Очевидно, что в своей политике генерал-губернатор опирался на те рекомендации, которые ему были даны императором.

Наиболее важным результатом деятельности генерал-губернатора Назимова была поддержка дворянства Литвы и Белоруссии, оказанная правительству на первом этапе разработки крестьянской реформы. Впервые официально заявив о необходимости отмены крепостного права в марте 1856 г., император добивался от самих помещиков инициативы в подготовке реформы. В условиях, когда большая часть российского поместного дворянства сделать первый шаг в этом направлении, для правительства очень много значило согласие помещиков Северо-Западного края приступить к ее обсуждению[21]. Инвентарный вопрос был избран правительством в качестве повода для начала рассмотрения условий крестьянской реформы в России в целом.

При крепостном праве отношения между помещиками и крестьянами регулировались обязательными инвентарями, введенными в действие в Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерниях в 1846–1849 гг. Помещикам дважды объявлялось (в 1847 и 1854 гг.), что земля, находившаяся в пользовании крестьян, не должна переходить в фольварковую. Однако это распоряжение виленского генерал-губернатора не было закреплено законодательно. Инвентарные правила 1844 г. фактически не предусматривали неотчуждаемости крестьянской земли. В губерниях Витебской и Могилевской составление инвентарей завершилось в 1849 г. Но они не были введены в действие по причине вопиющего преувеличения помещиками повинностей крестьян в сравнении с реально существовавшим положением. Пересмотр инвентарей в этих губерниях продолжался до 1851 г. Попытка ввести в 1852 г. в Северо-Западном крае инвентарные правила по образцу утвержденных для Правобережной Украины, согласно которым находящаяся в пользовании крестьян земля закреплялась за ними, вызвала резкий протест со стороны местного дворянства, и правительство вынуждено было отказаться от намеченной меры. В 1855 г. было принято решение собрать сведения, необходимые для выработки новых инвентарных правил в губерниях Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской, а пока сохранить там правила 1844 г. Одновременно были утверждены пересмотренные инвентарные правила для губерний Витебской и Могилевской, согласно которым земля признавалась неприкосновенной собственностью помещика, но он обязан был предоставлять в пользование крестьян земельные наделы не менее фиксированного размера[22].

В мае 1856 г. император поручил виленскому генерал-губернатору провести негласные переговоры с влиятельными помещиками края и прозондировать их мнение по крестьянскому вопросу. В этот период Северо-Западный край рассматривался в правительственных «верхах» как регион, удобный для реформаторского эксперимента. Министр внутренних дел С.С.Ланской, например, полагал, что освобождать крестьян необходимо сначала на западе империи, а затем было бы «очень удобно подвигаться мерными и обдуманными шагами к востоку»[23].

Рескрипт Александра II от 20 ноября 1857 г. на имя виленского генерал-губернатора В.И.Назимова положил начало работе по освобождению крестьян от крепостной зависимости и поставил дворянство Виленской, Ковенской и Гродненской губерний в авангард этого процесса. Апофеозом политики «примирения» в Северо-Западном крае можно назвать восторженный прием в Вильне, устроенный местным обществом императору в сентябре 1858 г. Во время аудиенции Александр II обратился к дворянству со словами: «Господа, я приехал благодарить вас за высказанную вами готовность помочь мне в деле крестьянской реформы. Могу ли я на вас положиться во всем? Забыто ли вами все прошедшее?» В ответ Назимов с энтузиазмом поручился за дворянство края – «самых лучших верноподданных» императора[24]. Вскоре после высочайшего приезда Виленский, Ковенский и Гродненский губернские комитеты, разрабатывавшие местные условия отмены крепостного права и первоначально высказавшиеся за освобождение крестьян без земли, в срочном порядке переделали свои отвергнутые в Петербурге проекты, включив в них (в соответствии с одобренной императором программой) пункты об обеспечении «оседлости» крестьян[25].

Однако на деле местное дворянство, разрабатывая в губернских комитетах проекты освобождения крестьян, одновременно использовало данное положение в своих интересах. Многие помещики стремились сохранить за собой крестьянские надельные и даже усадебные земли. Широкие возможности для этого имелись, благодаря специфическим местным условиям ведения сельского хозйства и землепользования. Как известно, для Литвы и Западной Белоруссии было характерно подворно-наследственное крестьянское землепользование, которое, с одной стороны, способствовало усилению в крестьянской психологии собственнических взглядов на землю, но, с другой, ставило крестьян в более зависимое от помещика положение, так как помещик распределял надельную землю и осуществлял над ней контроль без участия общины. Кроме того, основой обложения повинностями и взимания ренты служил не человек («душа»), а количество и качество земли. Раскладку подати и денежных сборов также производил помещик. При подворном землепользовании значительная часть пастбищ и почти все леса, которыми пользовались крестьяне, считались принадлежностью фольварка. В распределении земли имела место большая чересполосица. В итоге понятие крестьянского надела не получило ясного определения, наряду с этим отсутствовали и точные сведения о размере крестьянского землепользования[26]. Накануне реформы помещики либо сгоняли крестьян с издавна обрабатываемых ими земель, причисляя их в категорию «вольных людей»[27] и формально приписывая к городам, либо переселяли крестьян с более плодородных земель на худшие и неосвоенные. В период 1857–1861 гг. происходило массовое обезземеливание крестьян. Например, в Ковенской губернии в 1860 г. 25% помещичьих крестьян было обезземеленно. В 1855–1861 гг. в этой губернии было приписано к мещанским обществам более 7 тыс. «вольных людей», из них только 247 человек действительно проживали в городах, а все прочие оставались в помещичьих имениях, числились неоседлыми и являлись фольварковыми рабочими. В 1858 г. В.И.Назимов предложил считать мещанами лишь тех «вольных людей», которые не только были приписаны, но и жили в городах и занимались ремеслом, а всех остальных причислять к тем обществам, где они селятся. Но этот проект не был поддержан в Петербурге[28].

Реформа 1861 г. закрепляла обезземеливание крестьян Северо-Западного края. Согласно Местному Положению, распространявшемуся на Виленскую, Ковенскую, Гродненскую, Минскую, инфляндские уезды Витебской губерний (основную массу крестьян в этих уездах составляли латыши), крестьянам отводились только земли, включенные в инвентари, причем с учетом всех тех изменений, которые произошли до обнародования реформы. Обезземеленные крестьяне ничего не получали[29]. В начале 1863 г. гродненский губернатор писал министру внутренних дел: «Дворяне со дня… обнародования Положений начали применять к себе все, какие только могли, законные и незаконные выгоды данного Положения…»[30]. При составлении уставных грамот помещики стремились приуменьшить размер крестьянской земли, включали неудобные земли в число удобных, часто не вписывали предоставляемые крестьянам сервитуты[31]. Даже в начале XX в. крестьяне продолжали считать своими все те земли, которые несправедливо были у них отобраны[32]. К началу 1863 г. в Виленской губернии уставные грамоты подписало только 5,9%, а в Ковенской – 3,3% всех крестьян[33]. Крестьяне посылали многочисленные жалобы, но они редко достигали цели. Мировые посредники, как писал министру внутренних дел П.А.Валуеву гродненский губернатор И.В.Галлер, «будучи избраны предводителями дворянства из числа владельцев мелкопоместных, дорожа содержанием и отношениями к помещикам самостоятельным, уклонялись от рассмотрения жалоб крестьян и от доставления обиженным должного удовлетворения»[34]. Между тем многие помещики полагали, что правительство задумало аграрную реформу, чтобы разорить дворянство. Крестьянский вопрос становился одним из важнейших препятствий на пути сближения самодержавия и дворянства западных губерний.

Следует отметить, что царские милости, распространявшиеся во второй половине 1850-х годов на Польшу и Западный край, были одним из проявлений общероссийской политической «оттепели». Однако все облегчения полякам имели строгие ограничения, что дает основание исследователям говорить о «фасадном характере» этих уступок и о двойственности политики Александра II в целом[35]. По убеждению императора, проведение примирительного курса было возможно лишь в тех пределах, которые не затрагивали незыблемости монархического строя и неприкосновенности границ империи. «Мечтаниями» назвал он в знаменитой варшавской речи 1856 г. желания тех, кто высказывался за присоединение к Польше «забранных областей» бывшей Речи Посполитой[36]. В этом вопросе Александр II считал себя обязанным не отступать от заветов отца. Характерна, например, резолюция Александра II на письме митрополита литовского Иосифа (Семашко) от 26 февраля 1859 г., в котором митрополит в тревожных тонах описывал преобладание в Северо-Западном крае поляков: «Я не понимаю, чего он хочет, ибо никогда и речи не было и в мысли мои не входило отступать от принятой при батюшке системы, стараться о слиянии в западных губерниях польского элемента с русским, но без всяких явных гонений и преследования поляков. А что я католикам не потворствую, то это, кажется, довольно ясно доказано на деле»[37].

Развернувшееся в крае в начале 1861 г. так называемое манифестационное движение заставило власти все более скептически оценивать степень лояльности польского дворянства и возможность сближения с ним. Весной 1861 г., во время беспорядков, генерал-губернатор В.И.Назимов резко поменял свое отношение к полякам, считая, что «вместо признательности и беспристрастной оценки его добрых намерений, он встретил коварство и неблагодарность»[38]. В апреле 1861 г. в частной беседе с А.М.Гильдебрандтом, только назначенным на должность начальника IV округа корпуса жандармов, виленский генерал-губернатор откровенно высказался «насчет духа поляков», «что от них тщетно было бы ожидать преданности к престолу; что они милостей царских не стоят и оценить их не хотят и не умеют; что легкомыслие и готовность к измене составляют их исключительный характер; но что надежда на присоединение Литвы к Польше – одна химера, потому что масса народонаселения состоит из русских». На письме Гильдебрандта к начальнику штаба Корпуса жандармов А.Е.Тимашеву от 18 апреля 1861 г. с изложением его мнения о состоянии умов в Северо-Западном крае и о распоряжениях местных властей сохранилась выразительная помета Александра II: «Действия г[енерал]-а[дъютанта] Назимова не могу не одобрить. Мнение его насчет поляков совершенно справедливо»[39].

В начале августа 1861 г. правительство вынуждено было приступить к разработке мер для подавления политических беспорядков. 3 августа 1861 г. этот вопрос обсуждался в особом комитете в присутствии Александра II. Было принято постановление о реквизиционных постоях войск в местах происходящих манифестаций, а также утверждены правила о порядке введения военного положения. 22 августа 1861 г. виленский генерал-губернатор В.И.Назимов объявил на военном положении города Вильну, Гродно, Брест-Литовск, Бельск, Белосток и большую часть Ковенской губернии. В Комитете министров 8 августа 1861 г. было одобрено Временное положение о полицейских судах в западных губерниях. Однако деятельность полицейских судов из-за оппозиционных настроений большинства их членов – местных чиновников польского происхождения – оказалась малоэффективна. Например, в Ковенской губернии из 42 человек, привлеченных к полицейскому суду в сентябре-ноябре 1861 г. за пение польских гимнов, ношение национальной одежды, оскорбление должностных лиц, осуждено было только пять человек, из которых четверо были затем оправданы Виленским апелляционным судом. Местные гражданские власти доносили генерал-губернатору, что учреждение судов связывает руки администрации, «устраняя собою возможность употребления мер быстрых и решительных»[40].

После введения военного положения манифестационное движение прекратилось. Но успокоения края не наступило, оппозиционные выступления лишь видоизменились. В ноябре 1862 г. Минское дворянское собрание намеревалось представить на высочайшее имя адрес, в котором говорилось о необходимости присоединить Минскую губернию к Царству Польскому. Планировалось представить такие же адреса во всех губерниях края. В.И.Назимов запретил подачу адреса, но минские дворяне внесли его текст в протокол заседания, который подписали 255 человек во главе с губернским предводителем дворянства А.Д.Лаппо. Генерал-губернатор вынужден был распустить дворянское собрание[41]. Примечательно, что православное крестьянство отнеслось враждебно к агитации помещиков за присоединение белорусских губерний к Царству Польскому. Крестьяне Минской губернии подписали 22 письма на имя царя, в которых они протестовали против решения Минского дворянского собрания присоединить губернию к Польше[42].

В январе 1863 г. вооруженное восстание вспыхнуло в Царстве Польском, а затем оно распространилось и на Западный край. Вначале в крае появились небольшие отряды, состоявшие из мелкой шляхты и обезземеленных крестьян, но к началу марта эти отряды стали более многочисленными, и район их действий увеличился, охватив практически все северо-западные губернии. Одновременно между правительством и польскими помещиками происходила борьба за привлечение крестьян на свою сторону: за участие в революционном движении им были обещаны даровые наделы. Но аграрная программа польского революционного правительства имела свои слабости. Во-первых, обещанное вознаграждение помещикам за переданную крестьянам землю было фактически замаскированным выкупом; во-вторых, в этой программе ничего не говорилось о возвращении крестьянам отнятой у них до реформы 1861 г. земли. Наконец, провозглашение принципов еще не означало их выполнения, и помещики, в том числе и участвующие в восстании, иногда саботировали проведение в жизнь аграрных декретов польского революционного правительства[43]. Крестьяне предпочитали придерживаться нейтралитета, «мужицкий консерватизм», видимо, брал верх[44].

В начале 1863 г. как в правительственных сферах, так и местной администрацией начала осознаваться необходимость корректировки аграрной реформы. Перед правительством встала дилемма, сущность которой была ясно выражена в письме военному министру Д.А.Милютину от 16 февраля 1863 г. генерала З.С. Манюкина: «Сказать крестьянам «сойдитесь с помещиками» – опасно. Сказать «уважайте их и верьте им» – еще опаснее. Сказать «не слушайте» – и того хуже. Что остается делать? Как отличить справедливые жалобы крестьян от ложных доносов? Как сделать, чтобы, начав от справедливого участия к судьбе тяжело угнетенных людей… не содействовать поднятию пока дремлющих свирепых инстинктов полудиких людей?»[45] Однако события не допускали промедления. В циркуляре 9 февраля 1863 г. на имя губернаторов В.И.Назимов распорядился приостановить посылку войск для понуждения крестьян в экзекуционном порядке принимать уставные грамоты и отбывать повинности[46]. Стремясь привлечь крестьян на свою сторону, правительство издало по инициативе П.А.Валуева указ 1 марта 1863 г. об обязательном выкупе крестьянских наделов в Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерниях, который подрывал возможную социальную базу восстания. Но и после опубликования указа 1 марта отдельные аграрные выступления продолжались, и, в частности, крестьяне отказывались выполнять повинности[47].

Наблюдая за нараставшим в 1861–1863 гг. антиправительственным движением в Северо-Западном крае, В.И.Назимов пришел к определенным выводам, которые он изложил в записках на имя императора и шефа жандармов. Заключения генерал-губернатора касались современного состояния края, а также его будущего устройства. По мнению Назимова, в Северо-Западном крае имела место борьба высшего, образованного сословия с правительством. Опыт последних лет доказал «двуличность» дворянства западных губерний, признававшего себя дворянством польским. «Необходимо окончательно отказаться от мысли, что в числе польских дворян есть много людей благомыслящих», – писал главный начальник края в 1863 г. Более того, правительству следовало признать, что «в западных губерниях нет вовсе дворянства, ибо наличное польское дворянство никогда ничего не захочет сделать в пользу Русского государства»[48]. «Яблоком раздора» в борьбе между правительством и польским дворянством были земли Западного края, вопрос о принадлежности которых мог разрешить только «народ», иными словами, местное «сельское население». Крестьяне, наряду с православным духовенством и армией, рассматривались как единственные «природные союзники» правительства в крае. Однако Назимов подчеркивал, что поддержка «народа» в Северо-Западном крае не может быть такой весомой, как в губерниях великорусских и малорусских, поскольку крестьяне доведены «до высшей степени угнетения и бессознательности», а чувства народной гордости и любви к отечеству в них притуплены. Причины такого «летаргического состояния» генерал-губернатор усматривал в «трехвековом польском владычестве», а также в просчетах правительственной политики в отношении Западного края. Ограничившись только «правом владычества», правительство не затронуло сложившихся в Речи Посполитой общественных отношений, поэтому в западных губерниях «состав общества, понятия и обряды жизни остались в прежнем своем виде»[49].

В.И.Назимов видел два основных пути создания из масс сельского населения надежной опоры правительства. Во-первых, предлагалось обратить внимание на обеспечение материального положения «народа», приняв решительные меры «к скорейшему разрешению крестьянского вопроса с устранением польского дворянства от всякого в том деле участия». Еще в 1862 г. генерал-губернатор высказывал предложения об упразднении в крае временнообязанного положения крестьян, переводе их на выкуп, сокращении на один год двухлетнего срока пребывания дворовых у помещика[50]. Во-вторых, главный начальник края заботился об учреждении в северо-западных губерниях возможно большего числа народных школ. С развитием народного просвещения Назимов связывал надежды на «нравственное возрождение» крестьянского населения, освобождение его из-под нравственного гнета «польского элемента». «Вследствие преимуществ и привилегий, которыми исключительно пользовались члены польской народности, – писал он в апреле 1863 г., – слово «поляк» сделалось синонимом помещика, дворянина, человека образованного, пользующегося доверием общества и кредитом правительства, человека светского и благовоспитанного; и на той же самой почве слово «русский», с одной стороны, стало синонимом холопства, рабства, неволи под властью Польши, нищеты, грубости, невежества, отчуждения, презрения, ничтожества относительно к Польше и ее духовенству, а с другой стороны, слово «русский» стало синонимом чиновничьего чванства, при невежестве, взяточничестве и деморализации; впрочем, в этом крае не только обстановка русского человека была весьма незавидна, но и исповедуемой им веры православной, которую называли верою холопскою, в отличие от веры католической»[51]. Следует подчеркнуть, что генерал-губернатор причислял к «русскому племени» все крестьянское население белорусских и литовских губерний, при этом различая «оттенки русской народности».

По мысли Назимова, главная задача народных школ заключалась в «разъединении народностей» посредством языка преподавания. Во всеподданнейшей записке, датированной августом 1862 г., генерал-губернатор предложил объявить в форме высочайшего указа, что в народных школах Северо-Западного края, в тех областях, где преобладает «русское население», обучение будет происходить на «русском языке» (по всей вероятности, белорусский язык также допускался, как одно из наречий русского языка), в местностях с преобладающим литовским населением – по-литовски; там, где окажется большинство польского населения, – будут учреждаться польские училища. Образование народа должно было быть поставлено под строгий контроль властей, которые бы пресекали любые покушения «проводить в народные массы чуждый элемент и чуждые местной народности идеи»[52]. В феврале 1863 г. Назимов высказался за введение для литовцев обучения не только родному, но и русскому языку, который преподавали бы русские учителя. Вместе с тем в Виленской и Гродненской губерниях, местностях со смешанным населением, католических священников следовало допускать только к преподаванию закона Божия, причем на белорусском языке[53].

Таким образом, назимовское «разъединение народностей» подразумевало выведение сельского населения из-под культурного и общественного влияния «польского элемента», распространяемого ранее с помощью польского языка. По мнению генерал-губернатора, «очищение» крестьянских масс Северо-Западного края от чужеродного и наносного должно было способствовать проведению более четкой черты между народностями польской и русской. С другой стороны, обучение литовцев и белорусов родному языку в перспективе не могло не привести к более резкому определению их самобытных народных черт. Однако в свободном развитии «народностей» главный начальник Северо-Западного края не усматривал опасности дезинтеграции империи, поскольку он предполагал, что одновременно усилится их тяготение к «общему центру». Характерно также, что накануне восстания 1863 г. Назимов с одобрением относился к мысли о даровании Царству Польскому конституции, отделении его «строго оберегаемой границей» от западных губерний и переселении туда поляков Западного края всех сословий, изъявивших желание обосноваться в Польше. В апреле 1863 г., в разгар польского восстания, виленский генерал-губернатор допускал возможность в ближайшем будущем даровать «Западным областям некоторую автономию»[54].

В социальном плане, по мнению В.И.Назимова, правительству в западных губерниях следовало с помощью крестьянской реформы и народных школ «подготовить более соответственный потребностям государства материал из низшего сословия». Для того чтобы выходцы из крестьян, поднявшиеся «над уровнем низшего сословия», не утратили свою «русскую самобытность», предлагалось создать им опору в лице русского дворянства. Необходимо отметить, что Назимов не поднимал вопрос о русификации высшего польского сословия Северо-Западного края, так как считал невозможным заставить польских дворян «забыть прошедшее, отречься от слова национальности и веры своих предков». В его записке князю В.А.Догорукову от 25 апреля 1863 г., доложенной императору, речь шла о «колонизации» западных губерний русским коренным дворянством из внутренних районов империи. В этих целях предлагалось раздавать русским помещикам свободные казенные земли участками от 500 до 1000 десятин, с условием постоянного проживания в этих имениях и с ограничением права их отчуждения. Земли в Северо-Западном крае могли предоставляться правительством русским дворянам взамен пенсионов или земель в восточной полосе империи. Назимов предлагал также разрешить обменивать майораты, полученные русскими в Польше, на имения польских дворян в западных губерниях[55]. Планы колонизации северо-западных губерний русским дворянством генерал-губернатор дополнял предложениями ввести «природно-русский элемент» в «служащий класс», а именно заместить уроженцами внутренних губерний те вакансии в Северо-Западном крае, которые освободились после увольнения политически неблагонадежных польских чиновников. Особенно он настаивал на замещении «людьми чисто русского происхождения» должностей мировых посредников, волостных писарей и сельских учителей[56]. Но на практике главный начальник края был не способен приступить к реализации собственных предложений. Например, по его распоряжению весной 1861 г. были уволены два чиновника генерал-губернаторской канцелярии за участие в политических манифестациях. Однако спустя две недели, под влиянием частных ходатайств, генерал-губернатор вернул их на прежние места[57].

Положение в Северо-Западном крае в начале 1863 г. вызывало серьезные опасения правительства. «Действия мятежников совершенно уронили законную власть, – доносил в Петербург 23 апреля 1863 г. ковенский жандармский штаб-офицер И.Н.Скворцов, – Исправники, становые приставы, судебные следователи и другие чиновники, не имея возможности выехать в уезды без военного отряда, лишились возможности исполнять свои обязанности. Так, например, до настоящего времени не везде еще мог быть объявлен временно-обязанным крестьянам высочайший указ от 1 марта… Нижние же полицейские чины, из опасения быть повешенными, отказываются от службы правительству или, оставаясь на службе, исполняют распоряжения не своего начальства, а мятежников»[58]. Хотя при генерал-губернаторе Назимове были разбиты основные вооруженные силы повстанцев[59], его административные мероприятия, направленные на подавление восстания, оказывались малоэффективными и не удовлетворяли Петербург. Например, Назимов предлагал переселить во внутренние губернии лиц, «способствующих к отысканию мест укрывательства мятежных шаек», так как они боятся преследований и мести со стороны повстанцев. Западный комитет[60] отклонил это ходатайство, резонно отметив, что не в правилах правительства удалять из Западного края людей, доказавших свою преданность. Что же касается ограждения этих лиц от мести мятежников, то «к этому не должно встретиться затруднения, если соответствующие тому меры будут приняты, как со стороны главного местного начальства, так и со стороны местных военачальников, располагающих вооруженною силою…»[61]

Таким образом, несмотря на перелом в отношении к польскому дворянству Северо-Западного края, генерал-губернатор В.И.Назимов признавался неспособным проводить иную линию в политике, кардинально отличную от заданного ему курса на примирение. Как отмечал современник, положение Назимова «было крайне щекотливое: все предыдущие годы его управления были направлены на примирение польской национальности с русской. Это направление было преобладающим как в русском обществе, так и в правительственных сферах; генерал-губернатор имел инструкцию действовать в этом смысле, всякая крутая мера с его стороны была бы явным отрицанием его предыдущего управления, а между тем, эта система оказывалась несостоятельною; она в глазах всех признавалась за слабость, потворство, и принималась или, по крайней мере, истолковывалась поляками как поощрение их мечты отделиться от России»[62]. Ввиду польского восстания 1863 г. назрела необходимость назначения другого генерал-губернатора, который привнес бы новые идеи в управление краем, окончательно подавил восстание и попытался разрешить насущные социально-экономические проблемы, особенно аграрный вопрос. Назначение генерал-губернатором М.Н.Муравьева ознаменовало смену курса правительства в Западном крае.