Продолжение.
Оглавление всей монографии.

2. Попытки пересмотра «системы Муравьева» в Северо-Западном крае в конце 1860-х – 1870-е годы

С именем виленского генерал-губернатора А.Л.Потапова современники единодушно связывали решительный поворот в правительственной политике в Северо-Западном крае. «Партия, не сочувствовавшая делаемому М.Н.Муравьевым, или, точнее сказать, по непонятным побуждениям сочувствовавшая полякам… восторжествовала назначением в Вильну ген. Потапова», – писал П.А.Черевин, недолюбливавший нового начальника края. По словам К.Ф.Головина, родственника А.Л.Потапова, в Вильне он «круто повернул в сторону от муравьевской политики… и задумал искать примирения с поляками»[1].

В отличие от двух своих предшественников, А.Л.Потапов имел опыт службы в Северо-Западном крае – в качестве помощника М.Н.Муравьева. Вновь отправляясь в Вильну в 1868 г., он был намерен пересмотреть наметившиеся после 1863 г. подходы к управлению, отказавшись от практики чрезвычайного положения и произведя ревизию сделанного ранее. Своих предшественников Потапов нередко в частных беседах сравнивал с пожарными, а себе и своей администрации отводил роль каменщиков, возводящих новый дом на пепелище[2]. В соответствии с этим уже сложившимся представлением о том, какова должна была быть его администрация, новый виленский генерал-губернатор еще до приезда в край подготовил список предстоящих назначений и увольнений[3]. В одном из своих первых всеподданнейших докладов в качестве генерал-губернатора (от 10 апреля 1868 г.) Потапов указал на необходимость сохранить за главным начальником края право удалять от службы неблагонадежных или недобросовестных чиновников как польского, так и русского происхождения. Поскольку в Северо-Западном крае, писал он, «правительству придется продолжительное еще время бороться с мятежным направлением поляков и социалистическим направлением некоторых русских деятелей, то очевидно, что со стороны русских чиновников… необходимы: полная политическая благонадежность, преданность русскому делу и добрые нравственные качества» (курсив мой – А.К.)[4]. Таким образом, по сравнению с взглядом М.Н.Муравьева, происходит трансформация представлений виленского генерал-губернатора о критериях лояльности подчиненных. Потапов фактически ставил знак равенства между нелояльностью польского сепаратизма и «крайними» проявлениями русского патриотизма. По свидетельству К.Ф.Головина, Потапов полагал, что «в пылу репрессии Муравьев навез в Западный край таких русских деятелей, которым интересы России кажутся очень близкими с интересами революции». Персонал чиновников, набранный при его предшественниках, как полагал Потапов, был проникнут убеждением, что «русская народность и русская вера вполне солидарны с демократическими поползновениями»[5].

В соответствии с новыми критериями лояльности начало управления А.Л.Потапова знаменовалось «чисткой» личного состава виленской администрации, затронувшей прежде всего русских чиновников «муравьевского назначения». В первый день по приезде в Вильну, после общего приема всех служащих, генерал-губернатор официально объявил об увольнении управляющего временной комиссией по крестьянским делам Н.А.Зубкова и попечителя учебного округа И.П.Корнилова[6]. Вскоре были также удалены от должности виленский губернатор С.Ф.Панютин, председатель виленской казенной палаты А.И.Полозов, председатель комиссии по улучшению быта евреев В.А.Тарасов[7]. Уволенные чиновники занимали ключевые посты в администрации и были известны как представители «крайнего направления». В частных разговорах Потапов советовал своим новым служащим «не церемониться» и увольнять «самых неистовых исполнителей всех беззаконий, совершенных в крае» с 1863 г.[8].

В непродолжительное время в Северо-Западном крае были сменены все губернаторы[9]. Единственным исключением в ряду увольнений был минский губернатор П.Н.Шелгунов[10]: он дорожил местом по недостатку личных средств. По его словам, он «отказался давно от собственного «я» и решился лишь то делать, что ему прикажут»[11]. Увольнения, произведенные А.Л.Потаповым, коснулись также чиновников генерал-губернаторской канцелярии. Был перемещен помощник правителя канцелярии И.А.Никотин. Из 4 начальников отделений этой канцелярии 2 были удалены от должности. Из прежнего состава столоначальников остался лишь один, а 5 чиновников было вновь назначено. Претерпел изменения также персонал чиновников особых поручений при генерал-губернаторе: было оставлено трое служащих и назначено пятеро новых. Почти полностью изменился также состав временной комиссии по крестьянским делам[12]. Кроме того, были «выпроважены» из края автор исторических «Сведений о польском мятеже в Северо-Западной России» В.Ф.Ратч, служивший помощником начальника артиллерии Виленского военного округа, и сочинитель историко-публицистической брошюры «И.Огрызко и петербургский ржонд в деле последнего мятежа» Н.В.Гогель, числившийся в распоряжении командующего войсками Виленского военного округа[13]. Вероятно, они лишились службы из-за критики управления нового генерал-губернатора. По данным «Московских ведомостей», Гогель получил «внушение быть осторожнее на письме и на словах, причем ему было сказано, что за ним следят, что содержание писем его к жене известно… Г. Гогель счел после того неудобным продолжать службу в Северо-Западном крае»[14].

Замена части бюрократического аппарата – «очистка этих своеобразно-благонамеренных авгиевых конюшен»[15] от «муравьевских деятелей»– являлась одной из важных составляющих в мероприятиях Потапова. Но внутри местной чиновничьей корпорации накапливалось недовольство и недоверие к новому генерал-губернатору. «Здесь теперь, - писал в 1870 г. Н.Н.Новиков, один из виленских чиновников, - сторона такая, которая всего более интересуется наружным полицейским порядком, да личными заботами и выгодами, а о сути дела спит покойно»[16]. Служившие в крае русские чиновники критиковали новую администрацию за бездеятельность, равнодушие к делу, отсутствие личной инициативы и гласности. Редактор газеты «Русский Инвалид» С.П.Зыков впоследствии вспоминал: «В потаповское время управления Северо-Западным краем редакция получала массу писем, в которых шаг за шагом описывались все коварные действия тамошней администрации, клонившиеся постоянно к тому, чтобы выжить оттуда русских и заменить их поляками; или такими русскими, для которых государственные интересы ничего не стоили»[17]. Редакция «Русского Инвалида», как официального органа Военного министерства, не могла помещать у себя подобные критические корреспонденции, и Зыков ограничивался лишь тем, что читал эти письма министру Д.А.Милютину. Однако в конце 1860-х гг. корреспонденции из Северо-Западного края все же появлялись на страницах центральной прессы, в таких менее ограниченных официальными рамками изданиях, как «Московские ведомости» М.Н.Каткова, «Голос» А.А.Краевского и «Москва» И.С.Аксакова. Например, благодаря публикации «Московских ведомостей», в начале 1869 г. широкую огласку получила так называемая «история с люстраторами», ставшая наглядным доказательством острого конфликта между генерал-губернатором Потаповым и местными чиновниками[18].

Противоречие между внешним преуспеванием и внутренним неблагополучием проявилось во всех начинаниях виленской администрации конца 1860-х гг. Генерал-губернатора А.Л.Потапова называли «человеком бумаги»: он с упоением «работящего чиновника» занимался канцелярской работой[19]. Закономерно, что устройству и обеспечению канцелярии он придавал немалое значение. При генерал-губернаторстве Потапова, по сравнению с его предшественниками, затраты на бюрократический аппарат достигли большого размаха. Еще в 1865 г. он высказывал мысль о необходимости для Северо-Западного края усиления губернаторской власти, при этом «с условием самой широкой и роскошной наружной обстановки, так например, дозволить им (губернаторам – А.К.) иметь неограниченное число сверхштатных чиновников со служебными правами – дабы тем самым заманить в города состоятельных русских молодых людей… и усилить общественную жизнь»[20]. Впоследствии многое из намеченной Потаповым «роскошной наружной обстановки» было осуществлено. Так, к середине 1870-х гг. виленский, ковенский и гродненский губернаторы ежегодно получали добавочное содержание в размере 6 тыс. рублей, а на усиление средств их канцелярий выделялось 4 тыс. рублей в год[21]. По сравнению с 1863 г., ежегодное содержание канцелярии виленского генерал-губернатора увеличилось почти в три раза (с 17519 руб. до 68247 руб.). Это увеличение произошло за счет утверждения в октябре 1867 г. нового штата чиновников, повышения канцелярских расходов, а также структурных изменений генерал-губернаторской канцелярии, произведенных Потаповым[22]. На Северо-Западный край в конце 1860-х – 1870-х гг. также продолжали выделяться значительные суммы для выдачи прогонных и подъемных денег при определении чиновников из внутренних губерний[23].

Говоря о структурных изменениях генерал-губернаторского управления, необходимо отметить, что А.Л.Потапов выражал недовольство организацией канцелярии, ознакомившись с ее устройством еще в качестве помощника главного начальника края. В 1865 г. он писал о необходимости упразднить существовавшие при генерал-губернаторской канцелярии особую канцелярию, политическое отделение и временную комиссию по крестьянским делам, т.к. они после усмирения восстания 1863 г. утратили свое значение и способствовали «исключительности» края[24]. После назначения виленским генерал-губернатором Потапов начал ходатайствовать о необходимых, с его точки зрения, изменениях в структуре его канцелярии. В 1871 г. политическое отделение было преобразовано в отделение по политическим делам. Дополнительно для производства следствий по политическим делам было назначено два штаб-офицера.  В том же году временная комиссия при генерал-губернаторском управлении по крестьянским делам была ликвидирована, и было организовано отделение этой канцелярии по крестьянским делам. В 1873 г. это отделение и особая канцелярия при генерал-губернаторе по водворению русских землевладельцев в Северо-Западном крае были заменены тремя новыми столоначальниками. Кроме того, по крестьянским делам при генерал-губернаторе теперь состояло два чиновника особых поручений[25]. Показательно, что все перечисленные затраты на содержание и устройство администрации края производились за счет поземельного процентного сбора с польских помещиков, отмены или сокращения которого так упорно добивался сам А.Л.Потапов. Генерал-губернатор в значительной степени оказался заложником наследуемых им принципов управления краем. Он не мог разрешить сложную дилемму: сохранить в крае большой штат русских чиновников и при этом не затронуть материальные интересы местных помещиков. Разрешение такой задачи требовало совершенно иных подходов, отличных от тех, которые проводились в жизнь в рамках «системы Муравьева».

Более того, А.Л.Потапов считал необходимым расширять размеры русской администрации в крае. В 1867 г. при виленском генерал-губернаторе состояло 32 чиновника без определенных занятий[26]. Потапов исходатайствовал дозволение иметь неограниченное число прикомандированных к нему чиновников. В результате, по воспоминаниям современников, в его распоряжении состояло около сотни чиновников, большинство которых служило ради получения чинов и орденов.[27] Наплыв такого рода чиновников должен был «подкрепить» местное русское общество, придать ему некоторый лоск и устранить нарекания на русских служащих со стороны польского общества, находившего их грубыми и мало воспитанными. Согласно наблюдению старожила, Потапов «выписал из Петербурга на службу в Вильну молодых правоведов. Это были прекрасные молодые люди с хорошими манерами, искусные танцоры. С прибытием этой молодежи дворянский клуб оживился»[28]. Но этот внешний блеск имел оборотную сторону. По словам виленского губернатора И.А.Шестакова, А.Л.Потапов был окружен «толпой искавших мест, большей частью родственников или детей товарищей генерал-губернатора, при нем числившихся». «Этой ордой жаждавших мест с жалованием» он «непрестанно пугал» чиновников, служивших в крае со времен М.Н.Муравьева[29].

Подбор лиц для нового персонала администрации вообще прекрасно характеризует А.Л.Потапова как руководителя. Помощником генерал-губернатора по гражданской части был выбран князь П.Р.Багратион[30], виленским губернатором – И.А.Шестаков[31], ковенским губернатором – князь М.А.Оболенский[32], попечителем Виленского учебного округа – П.Н.Батюшков[33]. В ближайшее окружение Потапова входили также новый управляющий временной комиссией по крестьянским делам Д.П.Еремеев[34] и состоящий при генерал-губернаторе П.И.Базилевский[35].

Очевидно, Потапов предпочитал приглашать в край чиновников лично ему известных. Так, с Шестаковым он завязал деловые отношения еще тогда, когда служил атаманом Войска Донского, а Шестаков был градоначальником в Таганроге[36]. Тогда же, вероятно, Потапов познакомился с Еремеевым, который был представителем МВД в комиссии по крестьянским делам на Дону. Кроме того, современники отмечали некоторую «семейственность» среди начальствующих лиц края. «…Здесь, - писал из Вильны один из корреспондентов И.С.Аксакова, - правление составлено все из родственников: Потапов женат на сестре Оболенских[37], из них один губернатор[38], другой – председатель гродненской Палаты[39]; князь Багратион женат на сестре Потапова, Белендорф[40] – на сестре Багратиона; Дохтуров[41] – родственник Потапова и многие другие»[42].

При оценке взглядов близких к А.Л.Потапову чиновников бросается в глаза существенный разнобой в их представлениях о методах русификации Северо-Западного края. По признанию И.А.Шестакова, он ехал в Вильну «с потаповскими идеями во многом, то есть с намерением ломать и не доверять мировым посредникам»[43]. Еще до приезда в край он говорил Потапову о необходимости снять военное положение, как «замаскированное царение произвола», и придерживаться в управлении «легальной почвы»[44]. В качестве виленского губернатора Шестаков на первых порах стремился ввести «чуждую всякого политического оттенка низшую администрацию» и наставлял служащих в том, что «время раздражения прошло и прежние самовластные приемы уже терпимы не будут»[45]. «Примирительный» образ действий Шестакова выразился и в участии в инспирированном Потаповым деле «общественного сближения» с местным польским дворянством. Это участие заключалось в устройстве виленским губернатором семейных приемов и в посещении обедов, на которых присутствовали представители польского дворянства. Современники даже иронизировали над тем, что «политика обедов» сделалась «сухопутной страстью» контр-адмирала[46].

Напротив, ковенский губернатор князь М.А.Оболенский с первых шагов отклонил ухаживания за собой, как за «русским барином-Рюриковичем», со стороны местной польской аристократии и отказался ходатайствовать о немедленной отмене поземельного процентного сбора. В конфиденциальном письме на имя товарища министра внутренних дел князя А.Б.Лобанова-Ростовского князь М.А.Оболенский писал: «Не подлежит сомнению, что отмена поземельного сбора, например, или изменение указа 10 декабря 1865 г. вследствие неравномерного распределения первого или неуспешности последнего, было бы новой ошибкой, если одновременно не будут изысканы и приняты другие, более действенные меры к привлечению в Западный край русского землевладения. Точно также допущение поляков на некоторые должности или введение судебных и земских учреждений будут меры вредные без доведения крестьянской реформы до конца в направлении, данном ей графом Муравьевым, без совершенного изъятия польского языка из римско-католического богослужения и без принятия Министерством народного просвещения усиленных мер к воспитанию нового польского поколения в духе, менее враждебном престолу и общему отечеству - России»[47]. Кроме того, новый губернатор стремился сохранить прежний состав администрации и «не без большого труда удалось ему отстаивать и спасать от изгнания лучших из своих сослуживцев»[48].

Круг сотрудников А.Л.Потапова был довольно пестрым и неоднородным. Чиновники подбирались новым генерал-губернатором отнюдь не под ту или иную политическую программу. По словам Шестакова, отличавшийся большой подозрительностью и недоверчивостью, постоянно опасавшийся всякого рода «колебаний основ», Потапов развил среди подчиненных систему доносов и нашептываний, держал их «на какой-то нравственной дыбе, во всегдашнем ожидании лишиться места и пропитания»[49]. Как полагал Д.А.Милютин, А.Л.Потапов, будучи продолжительное время адъютантом при фельдмаршале князе И.Ф.Паскевиче, «привык угодничать и лицемерить»[50], а служба в III Отделении лишь укрепила в нем эти качества. В Вильне Потапов окружил себя угодниками и «дельцами», изгоняя «деятелей».

Типичным «потаповским дельцом» был Д.П.Еремеев – новый управляющий временной комиссией по крестьянским делам, заслуживший славу человека, который не брезговал никакими средствами ради карьерного продвижения. Главное его занятие в качестве управляющего комиссией заключалось, по выражению Шестакова, в распространении «во всеобщее известие генерал-губернаторских взглядов» и «в проповедовании страха социализма», насаждавшегося будто бы мировыми посредниками в 1863–1866 гг.[51] Одним из качеств, наиболее ценимых Потаповым в такого рода чиновниках, была личная преданность. Очевидно, что эта преданность основывалась не на авторитете и уважении, а на зависимости или расчете. Не случайно, в окружение Потапова попали люди, имевшие небезукоризненную репутацию, то есть те, кто легко мог оказаться в положении чиновников, всем обязанных начальнику. Например, Шестакова Александр II считал интриганом и предупреждал Потапова, что тот с ним «не уживется»[52]. О князе П.Р.Багратионе в обществе ходили «дурные слухи относительно взяток», и он составил себе «не совсем чистую репутацию»[53]. Сомнительную репутацию имел и князь М.А.Оболенский[54].

Отсутствие общих, объединяющих целей между начальствующими и подчиненными, провозглашение принципа «всякий должен знать свою службу, а в высшие вопросы не мешаться», по сути поощрявшего беспринципность и карьеризм, – все это не могло не сказаться на моральном состоянии русского чиновничества Северо-Западного края. Важным последствием этого «упадка духа» было быстро возникшее внутреннее сопротивление управлению генерал-губернатора Потапова. По выражению К.Ф.Головина, в Вильне «с виду… было сплошное веселье; танцевали, устраивали домашние спектакли, общие прогулки, но под этой гладкой поверхностью чувствовалась сдержанная оппозиция приближенных»[55]. Среди тех, кто считал, что «не все обстоит благополучно», были виленский губернатор И.А.Шестаков и попечитель учебного округа П.Н.Батюшков. Шестаков разошелся с Потаповым в выборе методов проведения крестьянской реформы в крае[56] и постепенно изменил свое отношение к мировым посредникам. Побывавшему в Вильне в марте 1869 г. князю В.П.Мещерскому Шестаков признавался: «Я объехал губернию, посмотрел вблизи на все, с каждым мировым посредником сошелся и узнал в них людей, которых не только нельзя не уважать, но следовало озолотить, как честных и способных, из ряду выходящих деятелей. К сожалению, Потапов ни одного из них не видел настолько близко, чтобы их понять»[57]. Попечитель Батюшков, видимо, изначально не разделял «примирительных» воззрений главного начальника края, и между ними достаточно быстро определился конфликт. В воспоминаниях Шестаков называет один из главных поводов к нему: «Батюшков начал вводить русский язык в костелы, приписанные к гимназиям, и Потапов негодовал на его решимость; почин принадлежал не ему»[58]. Сохранилась уничтожающая характеристика, дававшаяся самим Батюшковым главному начальнику края. «Отношения мои, – писал он Б.П.Мансурову в письме от 10 марта 1869 г., – усложняются и натягиваются не по дням, а по часам. Потапов добрый человек, согласен, но по своему скудоумию и совершенной бесхарактерности невозможен для здешнего края, где всех служащих сумеют разобрать по косточкам. Он не поляк, как многие это полагают, но и не русский, хотя ультра-верноподданный; в политическом отношении он нуль. Беда та, что польские единицы становятся у него с левой стороны и обращают этот нуль в почтенную польскую цифру»[59]. В конечном итоге внутренняя оппозиция была «подавлена», Шестаков и Батюшков в октябре 1869 г. были уволены. Отставка Батюшкова повлекла за собой удаление из края его близких сотрудников – чиновников центрального управления Виленского учебного округа. Помощнику попечителя И.Я.Шульгину, а также окружным инспекторам Н.Н.Новикову и Г.Э.Траутфеттеру вскоре было предложено оставить должности на том основании, что местная администрация признавала их деятельность причиной «совокупления неуловимого течения идей», несовместимых с занимаемым ими положением[60]. Новым попечителем округа был назначен Н.А.Сергиевский, известный лишь тем, что был аккуратным и исполнительным чиновником, заведуя канцелярией министра народного просвещения графа Д.А.Толстого. Лично знавший Сергиевского профессор Московской духовной академии П.С.Казанский писал брату об этом назначении: «…В 35-ть лет попечителем учебного округа. Это место в мечтах представлялось ему как такое, на котором он желал бы окончить свою карьеру. Но в Вильне он между огней… Сергиевский не есть фирма того или другого направления; он не имеет сам никакого направления. Но провести чужое направление сможет»[61].

Таким образом, можно определенно сказать, что к началу 1870-х гг. в истории управления Северо-Западным краем закончилась целая эпоха «муравьевских деятелей», подходивших к любому делу с политической меркой обрусения и борьбы с полонизмом. Царившие тогда среди «деятелей» настроения точно выразил С.М.Сухотин, хорошо знакомый с уволенными А.Л.Потаповым чиновниками – П.Н.Батюшковым, Н.А.Зубковым, Н.Н.Новиковым. В феврале 1871 г. Сухотин записал в дневнике: «Теперь более чем когда-нибудь русский патриот, особенно если он деятельный и способный человек, возбуждает негодование; а государственным нашим мужам досадно, что эти беспокойные, не принадлежащие к их сфере люди тревожат их сладкий сон, и они поневоле должны пробуждаться от этой нравственной апатии, которая составляет отличительный признак нашего современного общества… Наше участие, и весьма живое, при начале всех великих реформ нынешнего царствования не долго продолжается… и первоначальные, предлагающие себя с самоотвержением деятели, пройдя честным образом весьма краткое поприще общественной работы, скоро утомляются, и потом скрываются за кулисами»[62].

Предпринятая А.Л.Потаповым «чистка» персонала виленской администрации существенным образом затронула личный состав мировых посредников и служащих мировых по крестьянским делам учреждений. По наблюдениям П.А.Черевина, А.Л.Потапов выражал недовльство деятельностью мировых посредников в Северо-Западном крае, еще будучи помощником М.Н.Муравьева. При объезде в 1864 г. Минской губернии он сделал замечание, что «мировые посредники позволяют себе отпускать бороды. Приказав им уничтожить этот, по мнению его, знак революционно-социального направления, он в длинном донесении на имя генерал-губернатора распространился по этому обстоятельству и, перейдя от бороды к деятельности носящих оную, уже беспощадно стал порочить все дело крестьянской реформы»[63]. В записке от 19 мая 1865 г., представленной министру внутренних дел, Потапов обращал внимание на то, что реализация крестьянской реформы в Северо-Западном крае «лицами увлекающимися» поколебала «всякую веру в право собственности». Главное зло ему виделось в «односторонности взгляда» на крестьянский вопрос поверочных комиссий, губернских по крестьянским делам присутствий и мировых съездов, «поставивших его на точку исключительно политическую… часто под покровом мысли обрусения, с зародышем социализма»[64].

После назначения виленским генерал-губернатором у Потапова появилась большая возможность влиять на формирование и деятельность мировых учреждений края. По неофициальным данным корреспондента «Московских ведомостей», к весне 1869 г. в шести литовско-белорусских губерниях было уволено 40 и перемещено свыше 80 мировых посредников[65], что в целом составляло более половины общего числа мировых посредников в Северо-Западном крае[66]. На освободившиеся места «подбирали» тех, кто готов был, в соответствии со взглядами генерал-губернатора, исправлять «злоупотребления» прежнего состава мировых посредников[67]. Изменение персонала мировых по крестьянским делам учреждений подготовило почву для фактического пересмотра результатов крестьянской реформы в Северо-Западном крае.

Однако в планы генерал-губернатора А.Л.Потапова также входила ревизия крестьянской реформы в крае на уровне ее законодательных основ. В июле 1868 г. главный начальник края представил в Министерство внутренних дел новый проект правил об отграничении крестьянских наделов и поверочных действиях в северо-западных губерниях. Непосредственным составителем проекта современники называли чиновника МВД Л.Ф.Барыкова, ездившего в 1867 г. в Северо-Западный край для ревизии[68]. Новый проект предусматривал повсеместное уничтожение крестьянских сервитутов, обязательное разверстание чересполосных угодий по требованию помещика, исправление ранее утвержденных выкупных актов с целью уменьшения крестьянских наделов и увеличения повинностей. Согласовывать размеры крестьянских наделов в натуре с данными выкупных актов должна была администрация, что создавало возможность для значительного сокращения крестьянского землевладения по сравнению с его дореформенным положением.

Необходимо отметить, что проблема ликвидации сервитутов и разверстания чересполосных угодий становилась со второй половины 1860-х гг. «важнейшим пунктом аграрных противоречий» в Северо-Западном крае. В пореформенных условиях, при невысоком уровне технического оснащения крупного сельскохозяйственного производства, помещики стремились расширить обрабатываемые площади, и основным источником этого расширения могли быть сервитутные земли и общие угодья. Понижение выкупных платежей также усилило стремление помещиков к обезземеливанию крестьян. Кроме того, после установления обязательного выкупа крестьяне Северо-Западного края, при достаточном обеспечении землей, были заинтересованы в ведении собственного хозяйства. Помещики испытывали затруднения с поиском рабочих рук, выписывая, особенно в первые пореформенные годы, сельскохозяйственных рабочих из соседних губерний и даже из-за границы. В первые годы после реформы 1861 г. в некоторой мере проявился также бойкот помещиков безземельными крестьянами, которые отказывались служить в имениях. В отдельных случаях в помещичьих хозяйствах наблюдалось сокращение посевной площади и затруднения с уборкой урожая. Лишение сервитутов вынуждало крестьян арендовать у помещика необходимые земли за отработки. Немаловажным обстоятельством было также то, что сервитутами были «обременены» прежде всего крупные землевладельцы, то есть те, кто имел связи в высших сферах[69].

Советские историки неоднократно отмечали изменения в политике самодержавия в крестьянском вопросе в Северо-Западном крае начиная со второй половины 1860-х гг.[70] П.А.Зайончковский первым подробно проанализировал предложения, представленные в аграрных проектах преемников М.Н.Муравьева – генерал-губернаторов графа Э.Т.Баранова и А.Л.Потапова. По его мнению, Главный комитет об устройстве сельского состояния отверг эти предложения, т.к. стремился лишить в будущем польское национально-освободительное движение поддержки крестьянства Северо-Западного края[71]. Согласно точке зрения А.В.Полонского, царское правительство не отважилось принять проект Баранова – Потапова, поскольку опасалось активизировавшегося в Северо-Западном крае с конца 1860-х гг. крестьянского движения против помещичьего землевладения[72]. Подобные выводы не совпадают наблюдениями Л.П.Мулявичюса, который отмечал, что в конце 1860-х гг. в Литве не наблюдалось крестьянских выступлений, связанных с отграничением земель, т.к. межевые работы на время подготовки в правительстве закона 26 марта 1869 г. были временно приостановлены[73]. Согласно мнению белорусской исследовательницы С.М.Самбук, полностью удовлетворить требования помещиков и изменить условия освобождения крестьян в Северо-Западном крае, как это предлагали Баранов и Потапов, царскому правительству помешали соображения фискального характера (опасения разорить основного налогоплательщика - крестьянина) и боязнь «нового взрыва аграрной борьбы» в деревне[74].

Вместе с тем указанные исследователи, отмечая определенную оппозицию в верхах аграрным предложениям виленских генерал-губернаторов, не рассматривали отклонение проекта А.Л.Потапова с точки зрения борьбы в правительственных кругах. В этой связи большую важность представляют выводы В.А.Твардовской. Исследовательница, специально не разбирая политику самодержавия в Северо-Западном крае, однако отмечала, что правительство не решилось поддержать проект Потапова, т.к. против него выступила «серьезная группировка в верхах», а также влиятельный редактор «Московских ведомостей» М.Н.Катков. Вследствие агитации против виленского генерал-губернатора Катков получил в 1870 г. цензурное предостережение, на долгое время прекратившее его выступления по вопросам политики в Западном крае. По мнению В.А.Твардовской, острая борьба в верхах в 1860-е гг. вокруг правительственного курса в Западном крае сама по себе может служить опровержением взгляду некоторых историков на политику в этом регионе, как на исключительно «социальную демагогию»[75]. В.Г.Чернуха также обращает внимание на выступления М.Н.Каткова в конце 1860-х годов по вопросам национальной политики в Северо-Западном крае, особенно его критические выпады против генерал-губернатора А.Л.Потапова. Однако она не прослеживает связи между рассмотрением в конце 1869 г. в Совете министров вопроса о предостережении «Московским ведомостям» и состоявшемся в тот же период обсуждением в Главном комитете аграрных мероприятий Потапова[76]. Таким образом, в историографии вопрос о борьбе в сферах высшей бюрократии вокруг политики в Северо-Западном крае во время рассмотрения аграрных предложений генерал-губернатора Потапова остается открытым.

С точки зрения освещения борьбы в правительственных сферах вокруг политики в Северо-западном крае особый интерес представляет приложение к проекту А.Л.Потапова. В этом приложении давалась оценка деятельности предшественников Потапова в крестьянском вопросе. «Крайняя спутанность и замедление крестьянского дела» в Северо-Западном крае обусловливались «незаконными» распоряжениями М.Н.Муравьева и К.П.Кауфмана, которые игнорировали «центральное правительство» и подменили общий законодательный порядок «домашним законодательством» циркуляров местной администрации. Отдельное место уделялось рассмотрению роли мировых учреждений в «ненормальном ходе» крестьянской реформы. «Самая роль мировых учреждений в Северо-Западном крае, - говорилось в приложении, - была неправильно поставлена при смене… всех прежних мировых посредников из местных дворян помещиков… Личный состав поверочных комиссий и вообще мировых учреждений набран был весьма разнокалиберный и неподготовленный к делу. При таком составе вместо назначения каждому точно ограниченного законом места и круга действий сделано было лишь общее воззвание к политической деятельности и к водворению русских начал без всякого разумного указания им меры и согласования их действий». В результате «произошли крайнее разнообразие и произвольность действий» мировых учреждений, «ведение каждым дела по своей личной мерке»[77].

В приложении к проекту Потапова приводился подробный список произвольных и «вообще неправильных» циркулярных распоряжений генерал-губернаторов Муравьева и Кауфмана. Наиболее существенными нарушениями закона признавались: наделение обезземеленных крестьян за счет фольварковых помещичьих земель; продление контрактов по аренде земли для старообрядцев на прежних условиях; продолжение до 1870 г. отпуска крестьянам топлива из помещичьих лесов даже после выкупа надела; предоставление крестьянам пастбищ на паровых полях и скошенных лугах помещика, с правом помещика в таких случаях требовать обязательного разверстания; неправильное наделение землей вместо «вольных людей» вольноотпущенных крестьян; санкционированный в 1866 г. Кауфманом для Минской и Ковенской губерний пересмотр утвержденных выкупных актов и составление дополнительных актов с целью наделения обезземеленных, предоставления крестьянам дополнительных сервитутов, пересмотра разрядов крестьянской земли и понижения размеров выкупа. Большие нарекания вызвали также распоряжения Муравьева и Кауфмана, регулировавшие деятельность мировых по крестьянским делам учреждений. Утверждалось, что размеры крестьянских наделов и их границы в натуре оказались несоответствующими показаниям выкупных актов, вследствие пристрастного подхода и «личных взглядов» служащих мировых учреждений края, деятельность которых центральная власть не контролировала. Неверными назывались также установленные размеры выкупных платежей. Интересно, что в качестве примеров неверных оценок в приложении к проекту Потапова приводились выкупные платежи для имений князей Радзивиллов и Витгенштейнов, где понижение выкупа крестьян якобы производилось «за недостаток сенокосов, за дурное качество сена, за отдаленность сенокосов» и т.д.[78] Упоминание Радзивиллов и Витгенштейнов как нельзя лучше говорит, о чьих интересах особенно заботились составители проекта. Радзивиллы и Витгенштейны, эти «Шереметевы Северо-Западного края», были крупнейшими землевладельцами-латифундистами не только в Российской империи, но и в Европе[79].

В заключение этой записки указывалось, что для разрешения «почти политических затруднений», вызванных «незаконными действиями» Муравьева и Кауфмана, правительству следовало бы «признать все доселе произведенные в Северо-Западном крае поверочные действия ничтожными и начать дело сызнова». Однако это было недопустимо, поскольку привело бы к «всеобщей ломке» и «неисчислимым искам произошедшим от этой ломки убытков с виновных, а виновными оказываются здесь все правительственные учреждения, причем даже трудно и определить, какая именно инстанция более других виновата». Для того чтобы не дать общественному мнению «повода думать, что как прежде правительство сломало польские уставные грамоты, так оно теперь вынуждено… ломать русские выкупные акты», предлагалось производить указанные в проекте коррективы крестьянской реформы в Северо-Западном крае в «более благовидной форме… продолжения и дальнейшего развития правительственных действий по раз принятой системе»[80].

Преемник П.А.Валуева на посту министра внутренних дел А.Е.Тимашев одобрил предложения А.Л.Потапова и внес проект на рассмотрение Главного комитета об устройстве сельского состояния. Однако судьба проекта Потапова была во многом предрешена до его официального обсуждения в Главном комитете, в силу реакции на эти предложения императора. Согласно сведениям корреспондента «Московских ведомостей» Б.М.Маркевича, запиской виленского генерал-губернатора Александр II «остался недоволен, заметив, что «П/отапов/ забирается не в свое дело, подвергает критике действия его предшественников, которые по многим делам руководились словесными моими приказаниями»»[81]. В декабре 1868 г. Маркевич также сообщал Каткову, «что женский кружок, близкий к императрице, весьма сильно возбужден против П/отапо/ва, и что это раздражение неминуемо отзывается через гостиную императрицы в кабинете августейшего ее супруга»[82].

Против проекта А.Л.Потапова в правительственных сферах образовалась целая оппозиция. Дневник великого князя Константина Николаевича свидетельствует, что председатель Главного комитета негативно воспринял предложения главного начальника Северо-Западного края, считая их «невозможными»[83]. Резко отрицательная оценка проекту Потапова была дана в официальных отзывах министров государственных имуществ и финансов. А.А.Зеленый указывал, что нет никаких оснований для оспаривания прав крестьян на землю, которой они фактически владеют. Одновременно он отмечал нежелательные политические последствия проекта: «Если согласиться на изменение всех выкупных актов, это значило бы поколебать в крестьянах… веру в правительство и… в будущем требовать пересмотр реформы»[84]. М.Х.Рейтерн в своем отзыве констатировал, что «распоряжения графа Муравьева и г.-а. Кауфмана, признаваемые в записке г.-а. Потапова произвольными и незаконными, имели целью возможно большее обеспечение крестьян, увеличение их наделов и уменьшение выкупных платежей; в новом проекте предлагаемые пересмотр и исправление выкупных актов будут иметь совершенно противоположные последствия: уменьшение наделов и увеличение выкупных ссуд»[85]. Далее в записке Рейтерна акцентировалось внимание на финансовых затруднениях для казны, возникавших при реализации проекта виленского генерал-губернатора. При повышении выкупных платежей и уменьшении крестьянских наделов неминуемо должны были возрасти недоимки по северо-западным губерниям, и без того достаточно значительные[86].

Главноуправляющий II Отделением с.е.и.в. канцелярии князь С.Н.Урусов также «не совсем» разделял взгляд А.Л.Потапова на крестьянскую реформу в Северо-Западном крае, полагая, что поверка выкупных актов и отрезка у крестьян земли «могут народить беспорядки и смуты»[87]. По информации Ф.И.Тютчева, переданной М.Н.Каткову, С.Н.Урусов в ноябре или декабре 1868 г. конфиденциально писал А.Л.Потапову, «что записка его II отделением должна быть разбита в пух и прах, и что он лучше бы сделал, если бы взял ее назад»[88].

Проект Потапова встретил противодействие не только со стороны высших сановников, но и среди чиновников, занимавших более скромные места в служебной иерархии. Прежде всего, можно выделить позицию управляющего делами Главного комитета С.М.Жуковского. В разговоре с Маркевичем в декабре 1868 г. он утверждал, что предложения Потапова «никоим образом в комитете не пройдут и что они не более, «как повторение проекта, составленного в том же духе и с той же задачей Валуевым, и который год тому назад внесен был им в комитет и там провалился. Потапову, говорит Жуковский, будет доказано, что политические обстоятельства и условия управляемого им края нисколько не изменились с тех пор, а потому нет и никакой причины изменять status quo в этом вопросе»»[89].

Значительный интерес представляет и деятельность состоявшего при II отделении с.е.и.в. канцелярии тайного советника А.Н.Попова, которому было поручено составить отзыв этого ведомства на проект А.Л.Потапова. При посредничестве А.Г.Казначеева, Б.М.Маркевича и М.Н.Каткова он в ноябре 1868 г. вызвал в Петербург Н.А.Зубкова, уволенного А.Л.Потаповым бывшего управляющего комиссией при виленском генерал-губернаторе по крестьянским делам. Совместно с Поповым Зубков редактировал отзыв II отделения на проект Потапова[90]. Очевидно, что подобный шаг А.Н.Попова диктовался не указаниями начальства, а личными взглядами. Он был близок славянофилам, посвятил себя историческим трудам, в том числе разрабатывая тему русско-польских отношений, состоял сотрудником «Русского Вестника» и корреспондентом «Московских ведомостей»[91]. Характерна аттестация А.Н.Попова, дававшаяся ему в 1866 г. агентом III отделения: «враг полонизма», «порядочный и вполне русский человек, не зараженный новыми идеями молодого поколения»[92].

Интересное свидетельство об участии упомянутых действующих лиц в подготовке обсуждения в Главном комитете проекта А.Л.Потапова содержатся в перлюстрированном III отделением письме от 15 декабря 1868 г. с неразборчивой подписью на имя Н.А.Зубкова. Вероятно, данное письмо было ответом на полученные в Москве сведения о том, что виленский генерал-губернатор может взять из Главного комитета свой проект. «По получении вашего письма, - писал неустановленный петербургский корреспондент Зубкова, - я тотчас же напустил на /С.М./Жуковского /А.Н./Попова, /И.П./Корнилова и /М.О./Кояловича, которые убедили его в необходимости уговорить великого князя Константина Николаевича никак не отдавать [А.Л.] Потапову проекта назад; а напротив, принять проект во всяком случае к рассмотрению, найти его непригодным, образовать при Главном комитете комиссию для разработки новых правил и генерал-губернатору дать временные правила для руководства. Жуковский со всем этим согласился и обещал подействовать на вел[икого] князя. Но дело сделано только на половину… Хорошо было бы, если б М[осковские] В[едомости] затронули этот вопрос, хотя, с другой стороны, оно опасно, т.к. раскроются глаза Потапову… До сих пор он хорохорится и бесится на [А.Е.] Тимашева и [С.Н.] Урусова, которые положительно высказываются против проекта. [К.И.] Пален за Потапова и приготавляет громовую записку. [П.А.] Шувалов индифферентен… [К.И.] Домантович говорит, что [М.Х.] Рейтерн… с особенным удовольствием повторяет фразу Попова, что дополнительная ссуда будет премией полякам за нарушение ими закона»[93].

Н.А.Зубков, помимо помощи А.Н.Попову, выразил готовность составить опровержение на приложение к проекту А.Л.Потапова с обвинениями в адрес М.Н.Муравьева и К.П.Кауфмана, если кто-либо из сановников «захотел бы воспользоваться его трудом для спора в Государственном совете по этому делу». Б.М.Маркевич уверил его, «что не один, а несколько человек из госуд[арственны]х сфер будут рады иметь в руках такого рода документальные доказательства», и что он передаст записку Н.А.Зубкова Д.А.Милютину, А.А.Зеленому, К.В.Чевкину[94]. В то же время, в ноябре 1868 г., бывший виленский генерал-губернатор К.П.Кауфман заявил о желании составить ответ на обвинения А.Л.Потапова в свой адрес[95]. Он представил в Главный комитет через С.М.Жуковского две записки – от 30 января и от 15 февраля 1869 г. – с объяснением хода крестьянского дела в Северо-Западном крае в 1863–1866 гг. В сопроводительном письме к записке 15 февраля Кауфман писал Жуковскому: «Дело это весьма важное, этот господин (т.е. А.Л.Потапов – А. К.), вероятно, заручился чем-нибудь, иначе он не был бы столь силен. Дай вам Бог сил отогнать эту новую напасть на Северо-Западный край, этот несчастный край, которому суждено выносить теперь новые опыты, после трехвековой борьбы с Польщизной, опыты дерзкого недоучки, который во что бы ни стало проводит те же начала, которые привели край к событиям 1862, 1863 года»[96].

В записках К.П.Кауфмана, представленных в Главный комитет, проводилась мысль, что «ненормальный ход» крестьянского дела в Северо-Западном крае был обусловлен не действиями прежней виленской администрации, а «ненормальным положением самого края», охваченного восстанием, во время которого и местные помещики, и мировые посредники из поляков саботировали мероприятия властей по реализации крестьянской реформы. Признавая, что формальности при проведении этой реформы не всегда буквально соблюдались, Кауфман, однако, подчеркивал приверженность прежней администрации духу Великих реформ. «Прочное устройство быта сельского населения, изъятие оного из зависимости польских помещиков и возможное уменьшение в крае бездомных пролетариев, податливых на щедрые обещания панов за участие в их крамольных замыслах», - таковы были, по утверждению бывшего главного начальника края, руководящие принципы крестьянского дела в 1863-1866 гг. Вместе с тем, в записках Кауфмана выдвигались контробвинения в адрес авторов «виленского проекта». В частности, доказывалось, что приводимые в приложении к проекту Потапова сведения о незаконности многих циркуляров Муравьева и Кауфмана были сфальсифицированы. Кроме того, в ответ на обвинения в самоуправстве и уклонении от согласования своей деятельности с МВД, в записках Кауфмана указывалось на постоянные затруднения и противодействие со стороны министерства, вследствие «недостатка в единстве во взгляде на сущность крестьянского дела» между прежней виленской администрацией и этим центральным ведомством[97].

Возможно, в редактировании записок К.П.Кауфмана от 30 января и 15 февраля 1869 г., так или иначе, участвовал Н.А.Зубков. Во всяком случае, следует обратить внимание на следующий факт. Одновременно с представлением записок Кауфмана в Главный комитет Зубков опубликовал в «Московских ведомостях» (от 8 февраля 1869 г.) статью, посвященную разбору основных положений проекта виленского генерал-губернатора[98].

Как уже отмечалось, в этом проекте главным затруднением в реализации крестьянской реформы в Северо-Западном крае признавалось несоответствие размеров и границ крестьянского надела в натуре и в выкупных актах. Однако выявить такое несоответствие можно было лишь при поверочных измерениях. В статье Зубков напоминал, что Положение 19 февраля 1861 г. гарантировало сохранение за крестьянами дореформенного постоянного землевладения. В уставных грамотах размер крестьянского землевладения обозначался приблизительно, на основании сообщавшихся помещиками сведений. После введения обязательного выкупа в северо-западных губерниях требовать производства поверочных измерений крестьянского надела в натуре можно было по закону лишь до 1 мая 1863 г. На поверочных комиссиях лежала обязанность определить размер повинностей за надел и составить выкупной акт. Следовательно, писал Зубков, «для окончания выкупной операции в северо-западных губерниях… предстоит не измерение надела, а ввод во владение крестьян по данным с указанием границ, т.е. окончательное отделение приобретенных крестьянами угодий от помещичьей земли… И только непривычкой смотреть на крестьян, как на равноправных собственников, можно объяснить поддержку, оказываемую странным притязаниям панов измерять на общественный счет надел, раз навсегда от них отчужденный, для каких-то дополнительных расчетов с ними»[99]. Подобный же взгляд на ход выкупного дела в Северо-Западном крае отчетливо прослеживается в записке Кауфмана от 30 января[100]. По мнению Н.А.Зубкова, во всех случаях несоответствия размеров и границ надела в натуре с показаниями выкупных актов мировым учреждениям следовало ориентироваться на действительное крестьянское землевладение, а размер выкупных платежей оставлять «без перемены». Правительству необходимо было выработать правила об определении действительных границ постоянного крестьянского землевладения, и эти правила утвердить в законодательном порядке[101].

Следует подчеркнуть, что статья Н.А.Зубкова была далеко не единственной публикацией «Московских ведомостей» против так называемого «виленского проекта» А.Л.Потапова. Зимой 1868/1869 гг. в передовых статьях М.Н.Каткова развернулась массированная агитация против предложений виленского генерал-губернатора по крестьянской реформе в Северо-Западном крае[102]. Несомненный вес передовым Каткова придавали ссылки на официальные делопроизводственные документы, связанные с рассмотрением «виленского проекта» в Главном комитете. Такие документы, по крайней мере, их часть, попали в руки Каткова в ноябре 1868 г. через корреспондентов «Московских ведомостей» в Петербурге Б.М.Маркевича и Н.Н.Воскобойникова[103]. Вместе с тем, по совету «друзей» в высших правительственных сферах, преданному через Маркевича, Катков воздерживался от публикаций о крестьянской реформе в Северо-Западном крае с 18 февраля до 12 марта 1869 г. – в это время проходили заседания Главного комитета по проекту Потапова. Петербургские «друзья» Каткова опасались, что возобновление статей в такую минуту могло быть истолковано Александру II не как самостоятельное мнение редактора «Московских ведомостей», «а как служение партии, которую представляют ему, как социалистическую и пр.»[104].

Видимо, в опасениях «друзей» Каткова был резон. Критика проекта А.Л.Потапова на страницах газет расценивалась сторонниками виленского генерал-губернатора как результат интриг и козней неких «темных сил». Например, именно в таком духе правитель Особенной канцелярии министра внутренних дел Л.С.Маков писал своему бывшему патрону П.А.Валуеву о готовящихся неприятностях А.Е.Тимашеву по случаю обсуждения в Главном комитете проекта А.Л.Потапова. «Все подтасовывается так, - сообщал Маков в письме от 20 ноября 1868 г., - чтобы проект был разбит с наивозможно большим скандалом и чтобы при этом елико возможно более дискредитировать сторонников его в глазах публики. Начали уже появляться газетные статьи самого неуместного свойства, статьи, в которых… перепечатана существенная часть проекта Потапова. Очевидно, что статьи пишутся по заказу и что материал снабжается теми, кто их заказывает»[105].

Рассмотрение проекта А.Л.Потапова происходило в заседаниях Главного комитета 17, 24 февраля, 10 и 24 марта 1869 г. Главный комитет решил не входить в обсуждение политического приложения к проекту с оценками деятельности М.Н.Муравьева и К.П.Кауфмана, поскольку оно «могло бы породить между членами комитета разногласие»[106]. Предложения виленского генерал-губернатора по корректировке результатов крестьянской реформы в Север-Западном крае были также отклонены. Главный комитет вынес решение, согласно которому по всем утвержденным выкупным актам за крестьянами сохранялась вся земля, находившаяся в их действительном владении, без увеличения выкупной ссуды. В случае несоответствия надела количеству земли, обозначенному в выкупном акте, об этом вносились соответствующие изменения в Данную, выдаваемую крестьянам. Лишь в случае «явной и вопиющей несправедливости» генерал-губернатору предоставлялось право приостанавливать действие утвержденного выкупного акта и ходатайствовать о его пересмотре в Главном комитете об устройстве сельского состояния. Земли, входившие в крестьянский надел, не подлежали обязательному разверстанию, и ликвидация чересполосицы предполагалась только на основании добровольных соглашений двух сторон. Пастбищные и лесные сервитуты крестьян могли быть прекращены до издания «подробных о сем правил» также по добровольным соглашениям при обязательном вознаграждении крестьян. Генерал-губернатору поручалось подготовить проект правил о способе вознаграждения крестьян при планировавшейся в перспективе обязательной отмене сервитутов. Постановление Главного комитета было утверждено Александром II 26 марта 1869 г.[107]

Несмотря на отсутствие разногласий в журнале Главного комитета, обсуждение проекта Потапова происходило далеко не гладко. В дневнике председатель комитета великий князь Константин Николаевич отмечал наличие «оппозиции», а также то, что журнал был подписан 24 марта «после ужасных споров».[108] Вместе с тем, согласно сведениям Б.М.Маркевича, в заседаниях Главного комитета А.Л.Потапов и А.Е.Тимашев попытались дистанцироваться от представленного ими проекта. Потапов заявил, что инициатива подачи проекта исходила не от него, и «что он в этом случае был только исполнителем идеи, составившейся до его назначения в Министерстве внутренних дел»[109]. Другими словами, он переложил основную ответственность на бывшего министра П.А.Валуева и его продолжавших служить сотрудников. А.Е.Тимашев, со своей стороны, признал, что главная идея проекта принадлежала его ведомству, но подчеркивал, что «пресса на первых же порах вооружилась против нее и представила ее… в преувеличенном и искаженном виде»»[110]. Таким образом, в конце 1860-х гг. в правительственных сферах мысль о законодательном пересмотре результатов крестьянской реформы в Север-Западном крае в сторону большего учета интересов помещиков оказалась значительно скомпрометированной. В Главном комитете продолжалась борьба вокруг конкретных формулировок закона, который должен был урегулировать дальнейшие отношения между местными крестьянами и помещиками.

Однако указ 26 марта 1869 г. не поставил точку в противостоянии в верхах по крестьянскому вопросу в Северо-Западном крае. Генерал-губернатор А.Л.Потапов в особой всеподданнейшей записке от 11 апреля 1869 г. указывал, что будет вынужден самостоятельно прекратить применение «неправильных административных распоряжений» своих предшественников, поскольку Главный комитет от их рассмотрения и оценки «уклонился». Потапов обращал внимание императора и на то, что успешному завершению крестьянской реформы в крае препятствует «недостаток твердости убеждений и законности направления в местных исполнителях, постоянно возбуждаемых к противодействию неосновательными толками… и статьями газет враждебной партии, а в особенности «Московскими ведомостями»»[111].

А.Л.Потапов не отказался также от стремления пересмотреть в Северо-Западном крае выкупные акты с целью уменьшения крестьянских наделов, попытавшись придать этому пересмотру вид комментария к указу 26 марта 1869 г. по частным вопросам. В ответ на запрос виленского генерал-губернатора о порядке предоставления крестьянам сервитутов было получено разъяснение министра внутренних дел А.Е.Тимашева от 30 мая 1869 г., скрепленное «за управляющего Земским отделом» Л.Ф.Барыковым. В этом отношении МВД, со ссылкой на указ 26 марта 1869 г., говорилось, что после окончательного утверждения выкупного акта мировые по крестьянским делам учреждения края не должны принимать заявления заинтересованных сторон, касающиеся определения их поземельных отношений, т.к. в выкупном акте якобы зафиксировано действительное крестьянское владение. А.Л.Потапов в циркуляре на имя ковенского губернатора от 27 июля 1869 г. истолковал данное предписание министра внутренних дел, как запрещение мировым посредникам составлять дополнительные акты на сервитуты. (В циркуляре речь шла о частном случае – праве крестьян деревни Шакиново Шавельского уезда Ковенской губернии на сенокосы). По мнению генерал-губернатора, предоставление сервитутов по дополнительным актам было незаконным, равно как и временное пользование ими до окончательного утверждения акта, даже если крестьяне уже выплатили помещику часть выкупной суммы за эти сервитуты. Виленский губернатор И.А.Шестаков, по его словам, старался убедить А.Л.Потапова не настаивать на исполнении мировыми учреждениями разъяснений министра. Отметая высказанные Шестаковым сомнения, Потапов заявил, что «Государь вовсе не желает строгого исполнения закона 26 марта и что какая-то «их партия» очень сильна»[112]. Циркуляр главного начальника края от 29 августа 1869 г. на имя виленского губернатора распространил разъяснение министра внутренних дел от 30 мая 1869 г. на все случаи, когда возникали споры о границах крестьянских наделов, помимо вопросов о сервитутах. В этом распоряжении генерал-губернатора говорилось, что, в случае несходства границ крестьянских наделов, показанных в выкупных актах, с их владением в натуре, мировые по крестьянским делам учреждения должны утверждать за крестьянами «все состоящие в действительном их владении земли и угодья, как признанные за ними по утвержденным выкупным актам»[113]. Таким образом, распоряжения министра внутренних дел и виленского генерал-губернатора входили в очевидное противоречие с общим смыслом указа 26 марта 1869 г.

Вопрос о правомерности распоряжений виленской администрации был поставлен прежде всего в печати и оказался в центре внимания общественного мнения. Начало этому было положено публикацией 13 сентября 1869 г. в «Московских ведомостях» корреспонденции «Из Вильны», в которой указывалось на несоответствие циркуляра главного начальника Северо-Западного края ковенскому губернатору от 27 июля 1869 г. высочайшему указу 26 марта[114]. В «Московских ведомостях» от 21 сентября был обнародован полный текст отношения министра внутренних дел 30 мая 1869 г.[115] В том же номере газеты (№206) М.Н.Катков поместил передовую статью, в которой заявил, что в Северо-Западном крае по произволу виленского генерал-губернатора производится «административная отмена высочайше утвержденного Положения 26 марта»[116].

Параллельно с публикациями «Московских ведомостей», распоряжения А.Л.Потапова подверглись обсуждению в Главном комитете об устройстве сельского состояния. Накануне первого заседания по этому вопросу председатель комитета великий князь Константин Николаевич заносил в дневник: «Придется начать кампанию против Тимашева и Потапова»[117].

«Кампания» открылась заседанием Главного комитета 22 сентября 1869 г. Как известно, Главный комитет должен был не только разрешать в законодательном порядке все вопросы, связанные с реализацией крестьянской реформы, но и осуществлять «высшее наблюдение» за введением в действие утвержденных императором законов о крестьянах. На этом основании председатель комитета потребовал от министра внутренних дел разъяснений относительно применения в действие, вернее, его «искажения», указа 26 марта 1869 г. в Северо-Западном крае. А.Е.Тимашев вынужден был сослаться на свое неведение точного положения дел в крае и признать, что подписал отношение 30 мая 1869 г., не читая. В результате Главный комитет постановил, что отныне губернские по крестьянским делам присутсвия должны печатать свои решения и пересылать их экземпляры в этот комитет. Кроме того, для исследования действий виленской администрации в Северо-Западный край командировался правитель канцелярии министра внутренних дел Л.С.Маков[118]. Вероятно, великий князь Константин Николаевич рассчитывал, что А.Л.Потапов сам отменит все вызвавшие нарекания циркулярные распоряжения по крестьянскому вопросу. В противном случае он грозился подать императору официальную записку с изложением «незаконных» действий виленского генерал-губернатора[119].

Второе заседание Главного комитета по этому вопросу состоялось 6 октября 1869 г. К этому времени было ясно, что генерал-губернатор А.Л.Потапов продолжает настаивать на правомерности своих распоряжений и отказывается их отменять. В свою очередь, Главный комитет постановил: приостановить исполнение местными по крестьянским делам присутствиями «всяких решений» виленского генерал-губернатора, которые могли бы быть истолкованы в ущерб интересов крестьян; предложить министру внутренних дел вызвать Потапова для личных объяснений на заседание Главного комитета, а до его приезда отложить рассмотрение вопроса по существу; уведомить об этом решении императора[120].

Предложение вызвать А.Л.Потапова в Петербург исходило от министра внутренних дел А.Е.Тимашева. Великий князь Константин Николаевич записал 6 октября 1869 г. в дневнике: «Перед заседанием Комитета поговорил с Тимашевым про Литовщину. Он смотрит на дело не дурно, и сам предложил вызвать сюда Потапова для разъяснений. Заявил про это в заседании, и мы составили по этому журнал»[121]. Данное обстоятельство весьма важно, так как оно оказалось серьезным тактическим просчетом вел. князя в его «кампании». В этой связи следует обратиться к дневнику П.А.Валуева. «Главный комитет, – записал он в октябре 1869 г., – в котором председатель и некоторые члены, в особенности ген. Зеленый, позволили себе самые неприличные выходки против генерал-губернатора, принял на себя в отсутствие государя потребовать ген. Потапова к ответу. Ген. Тимашев, вообще мало защищающий все свои дела, не протестовал, но довольствовался тем, что вызов ген.-губернатора принял на себя, вместо прямого упоминания о том в журнале Комитета. Этот журнал был послан к государю как бы для сведения и с тем же самым фельдъегерем ген. Тимашев отправил к графу Шувалову частное письмо о проделках Комитета. Письмо было предъявлено его величеству и произвело надлежащее впечатление. Государь возвратил журнал без всякой пометы и по приезде дал, как говорят, un bon savon (хорошую головомойку – перевод с франц.) своему августейшему брату и ген. Зеленому»[122].

П.А.Валуев пребывал в отставке и не был непосредственным участником этих событий, но, надо полагать, получил сведения из первых рук. Сведения из дневника Валуева косвенно подтверждаются и другими источниками. Один из корреспондентов М.Н.Каткова, С.А.Райковский сообщал ему 20 октября 1869 г. из Петербурга: «Константину Николаевичу сделано замечание, что он «вмешался не в свое дело». Он-де должен был ограничиться письменным наблюдением за исполнением Положения (26 марта 1869 г. – А.К.), а не принимать на себя роль судьи, которая принадлежит только самому Государю Императору»[123]. Кроме петербургских слухов, существует и более веское подтверждение достоверности сведений П.А.Валуева. В Секретном архиве III Отделения сохранилась записка о решении Главного комитета об устройстве сельского состояния, заседавшем 6 октября 1869 г. О том, что именно эта записка была представлена Александру II, свидетельствует помета на полях: «д[оложено] Е[го] В[еличеству] 14 окт[ября].»[124]. Такая датировка не противоречит другим известиям. Согласно дневнику великого князя Константина Николаевича, подписание журнала Главного комитета о заседании 6 октября состоялось 13 октября 1869 г.[125] Валуев датировал свои сведения 15 октября[126].

Интересно отметить, что редакция доложенной императору записки о постановлении Главного комитета по содержанию несколько отличается от выписки из журнала заседания 6 октября 1869 г., хранящейся в официальном делопроизводстве Главного комитета. Эта записка существенно короче, в ней ни словом не упоминаются «отрывочные» сведения о неблагоприятном ходе крестьянского дела в Северо-Западном крае, а главный акцент делается на заявлении генерал-губернатора А.Л.Потапова о полном соответствии его распоряжений указу 26 марта 1869 г.[127]

Однако сведения П.А.Валуева требуют уточнения. Как видно из дневника великого князя Константина Николаевича, его первый доклад Александру II с момента приезда императора в Петербург из Ливадии состоялся 13 октября 1869 г., до подписания журнала Главного комитета о вызове А.Л.Потапова[128]. Следовательно, если высочайший выговор при первой встрече действительно имел место, то он не был непосредственной реакцией на резолюцию Главного комитета о вызове «к ответу» виленского генерал-губернатора, а был спровоцирован другими дошедшими до императора сведениями. Примечательна запись в дневнике Константина Николаевича о разговоре со старшим братом 13 октября: «Говорил ему про Литовский скандал. Видно, что его уже успели предубедить против прессы»[129]. Вероятно, Александр II, ознакомленный с выпиской из журнала Главного комитета, еще более укрепился в своих «предубеждениях». Тем более, что к записке о постановлении Главного комитета 6 октября, представленной императору шефом жандармов, прилагались экземпляры «Московских ведомостей» от 4 октября (№215) и «Виленского вестника» от 27 сентября (№108) с опубликованным там циркуляром А.Л.Потапова виленскому губернатору от 29 августа 1869 г. В тексте передовой «Московских ведомостей» из этого номера красным карандашом были выделены, видимо, для Александра II отдельные абзацы, в которых М.Н.Катков подвергал критике распоряжения виленского генерал-губернатора и в то же время давал высокую оценку деятельности Главного комитета и лично его председателя в разборе крестьянского дела в Северо-Западном крае[130].

После приезда виленского генерал-губернатора в Петербург (22 октября 1869 г.) состоялось три заседания Главного комитета по этому делу – 27 октября, 10 и 17 ноября 1869 г. На первом заседании Потапов, по словам Валуева, «дал себя сбить с толку» и объяснил свои распоряжения ошибкой в понимании закона. Но эта «ошибка» выставлялась им как следствие неясной редакции самого указа 26 марта[131]. При обсуждении проекта журнала Главного комитета 17 ноября 1869 г. среди его членов произошли серьезные разногласия. Председатель комитета не хотел заносить эти разногласия в журнал, поэтому об их сущности можно судить лишь на основании сохранившихся в делопроизводстве комитета замечаний на этот проект министра юстиции К.И.Палена и генерал-губернатора А.Л.Потапова, а также свидетельств современников. Голоса членов комитета разделились поровну. Четверо членов комитета во главе с председателем (великий князь Константин Николаевич и, вероятнее всего, А.А.Зеленый, К.В.Чевкин, М.Х.Рейтерн) поддержали первоначальный, составленный С.М.Жуковским проект журнала, в котором не только подтверждались основные пункты указа 26 марта 1869 г., но и делался достаточно определенный вывод о преднамеренном отступлении от этого закона в распоряжениях виленского генерал-губернатора.

Оппозицию этому мнению составили К.И.Пален, П.А.Шувалов, А.Е.Тимашев и С.Н.Урусов. В записке К.И.Палена указывалось, что Главный комитет не должен входить в оценку распоряжений виленского генерал-губернатора, равно как и вообще допускать мысль, что «высшее должностное лицо не имело намерения соблюдать всегда в точности высочайшее повеление»[132]. Кроме того, данные члены комитета, вероятно, продолжали настаивать на том, что мировые учреждения Северо-Западного края не должны допускать «перерешения» выкупных актов, и требовали внесения дополнительных разъяснений по этому вопросу, что фактически могло привести к пересмотру указа 26 марта 1869 г.[133]

Компромисс был достигнут в результате переговоров великого князя Константина Николаевича и С.М.Жуковского с князем С.Н.Урусовым[134]. Из окончательного варианта журнала были исключены выпады против А.Л.Потапова, а несоответствие распоряжений генерал-губернатора духу и букве закона объяснялось «последствием редакционной ошибки» в его циркулярах. Однако в это, по выражению П.А.Валуева, «бесцветное заключение» Главного комитета не были внесены и коррективы указа 26 марта 1869 г.[135] Но достигнутый компромисс не был выражением согласия двух сторон, а скорее был признанием морального поражения одной из них, поскольку осталось безнаказанным очевидное искажение закона, допущенное высокопоставленным должностным лицом. «Во всяком случае, - писал в дневнике Валуев, - то обстоятельство, что вел. князю и его обычным клевретам по Главному комитету не удалось порешить дело, как они того хотели, уже имеет само по себе немалое значение… Главною, т.е. не явною, но тем не менее преобладавшею силою, было настроение государя»[136].

Немаловажным обстоятельством для подобного исхода был широкий общественный резонанс. Благодаря передовым статьям М.Н.Каткова[137], распоряжения А.Л.Потапова по крестьянскому вопросу, вызвавшие нарекания в их несоответствии закону, получили широкую огласку. Следует отметить, что статьи Каткова против виленской администрации имели большой отклик не только в двух столицах, но и в провинции. Например, начальник тобольского (!) губернского жандармского управления в донесении шефу жандармов от 5 ноября 1869 г. выражал удивление, почему правительство безмолвствует и не положит предел «неприличным нападкам «Московских ведомостей»» на генерал-губернатора Потапова. «Общество, - писал он, - всегда привыкшее видеть в распоряжениях и действиях правительственных лиц общность, твердость и неуклонность; и в то же время понимая, что «Московские ведомости» – газета недюжинная и что заявления ее подтверждаются фактами, приходит, в виду совершенного молчания со стороны правительства, в недоумение и начинает подозревать, что в высшей правительственной сфере существует разлад,– факт для русских еще незнакомый»[138].

Атмосфера публичного скандала, складывавшаяся вокруг этого дела, не могла не волновать представителей высшей бюрократии. Однако реакция в высших сферах на заявления «Московских ведомостей» была различной. Публикации М.Н.Каткова о крестьянской реформе в Северо-Западном крае в 1869 г. едва ли не впервые снискали положительный отзыв у великого князя Константина Николаевича[139]. Об этом свидетельствует, в частности, запись в его дневнике за 6 октября 1869 г.: «Читал… жестокую, но справедливую статью Московских ведомостей по Литовским делам, по случаю потаповского циркуляра от 29 августа. Действительно, подобной наглости я никогда не видел»[140]. С одобрением высказывался по поводу этих статей также А.А.Зеленый[141].

Однако преобладавшей в правящих сферах была негативная оценка позиции «Московских ведомостей». В отчете по управлению III Отделением за 1869 г. содержалась очень резкая характеристика журналисткой деятельности редакторов газеты М.Н.Каткова и П.М.Леонтьева, которые «под личиной консерватизма, патриотизма и приверженности к царствующей династии» возбуждали «беспорядки в окраинах империи», в том числе поддерживали «чиновническую агитацию в Северо-Западном крае». «Издание консервативное никогда не выскажется против правительственной системы управления отдельными частями государства, так как не может не понимать, что правительственное лицо, облеченное доверием от Государя, руководствуется указаниями Верховной власти; и что, порицая действия такого лица, печатный орган этим самым роняет в общественном мнении распоряжения правительства», – говорилось в этом отчете[142]. Эти общие слова принимают весьма выразительное звучание в контексте критики «Московскими ведомостями» в 1869 г. распоряжений генерал-губернатора А.Л.Потапова. Более тонкие замечания о роли печати делал министр внутренних дел. «Печать, - говорил А.Е.Тимашев в октябре 1869 г., - хвастается своей благонамеренностью и тем, что она сделалась помощницей правительства; да это-то именно и есть ее главный недостаток, что она лезет в помощницы… Сохранить за печатью ее нынешнюю роль, значило бы фактически признать ответственность министров. Если Государю этого угодно, то он, конечно, это и выразит. Катков сменил Головнина и Валуева, скомпрометировал их на всю Россию; теперь компрометирует Потапова. Он прав в своих нападках, но оттого-то именно он и несовместим с правительством, что он прав»[143].

Одновременно с рассмотрением в Главном комитете об устройстве сельского состояния правомочности распоряжений А.Л.Потапова, в Совете министров под председательством императора происходило обсуждение «исключительного» положения «Московских ведомостей», окончившееся вынесением решения о необходимости дать газете предостережение[144]. В записке А.Е.Тимашева, прочитанной в заседании Совета министров 20 ноября 1869 г., подчеркивалось, что редакция «Московских ведомостей» «повела систематическую и настойчивую агитацию против высших правительственных лиц, не разделявших ее взглядов на те или другие предметы»[145]. Между строк этой записки читалось: власть не намерена терпеть нападки газеты на виленского генерал-губернатора.

М.Н.Катков был заблаговременно информирован не только о готовившемся против него заседании Совета министров, но он почти сразу узнал и о состоявшемся решении, хотя император просил членов Совета сохранить содержание заседания 20 ноября 1869 г. в тайне[146]. Б.М.Маркевич, сообщая в письме от 22 ноября 1869 г. об итогах Совета министров, писал М.Н.Каткову: «Меня настоятельно просили посоветовать вам воздержаться, хотя на некоторое время, от всяких аргументов ad hominis, от всяких личностей, так как единственно нападки ваши «на лиц, облеченных августейшим доверием», ставятся вам в вину и только с этой стороны могут вредить вам в мнении Г/осударя/. Означенные друзья ваши особенно боятся, чтобы вы как-нибудь не задели опять личности П[отапова] или Т[имашева] по поводу окончательного решения виленских недоразумений»[147].

Главным основанием к предостережению «Московским ведомостям» в 1870 г. были именно «скандальные» статьи М.Н.Каткова осени 1869 г. с критикой виленского генерал-губернатора. С одной стороны, императора убедили, что такие заявления печати подрывают основы его самодержавной власти. С другой, Александр II, по словам Д.А.Милютина, вообще «не сочувствовал… всякой резкости и крайности в мыслях… Склонный всегда к действию в смысле примирительном, умеряющем, государь не переносил даже и в журналистике живой, горячей борьбы между сторонниками противоположных убеждений». Поэтому влияние страстного пера Каткова на публику не могло нравиться самодержцу[148]. Интересно в этой связи также отметить, что Александр II, поручая осенью 1869 г. князю С.Н.Урусову составить проект изменений в цензурное законодательство, говорил ему: «Особенно имей в виду, чтобы прекратились в литературе пререкания о национальных вопросах – пререкания, только раздражающие страсти. Придумай, что хочешь, но я не хочу их терпеть»[149].

Таким образом, Александр II в конце 1869 г. отнюдь не изменил своего отношения к крестьянской реформе в Северо-Западном крае и приверженности тем принципам, которые были закреплены в указе 26 марта 1869 г. Однако он поддержал генерал-губернатор А.Л.Потапова, хотя тот и покушался на эти принципы. Император только себе оставлял право судить о правомерности действий генерал-губернатора. Ни популярным журналистам, ни влиятельным сановникам, ни целым государственным учреждениям – никому не было позволено критиковать лиц, облеченных царским доверием. Парадоксально повторялась история с «виленским проектом» А.Л.Потапова 1868 г. В равной мере ни Потапов не имел права разбирать деятельность своих предшественников, ни его противники – распоряжения самого Потапова. Очевидно, во время аудиенции у Александра II в октябре 1869 г. виленский генерал-губернатор подобрал верный тон для своих оправданий. А.Л.Потапов не стал доказывать императору собственную правоту в трактовке указа 26 марта, а повинился, приписав все ошибки «недоразумениям» и своей «неопытности»[150].

 Следует отметить, что осенью 1869 г., в связи с критическими газетными статьями, в правительственных кругах циркулировали упорные слухи о возможной отставке А.Л.Потапова[151]. «Спасительное» для Потапова решение Главного комитета по поводу его распоряжений в Северо-Западном крае расценивалось общественным мнением, как стремление правительства «сохранить лицо». Характерна, например, запись в дневнике московского знакомого М.Н.Каткова С.М.Сухотина за 3 ноября 1869 г.: «Полагают, что граф Шувалов поддерживал Потапова из того опасения, чтобы не могли подумать, что правительство находится под влиянием прессы, и в особенности «Московских ведомостей»… Вчера я был у Каткова, который ужасно раздражен этим сохранением Потапова на месте»[152].

Обсуждение в 1868-1869 г. в Главном комитете об устройстве сельского состояния предложений А.Л.Потапова, а затем правомочности его циркуляров вполне определенно выявило разногласия в верхах относительно политики по крестьянскому вопросу в Северо-Западном крае. Вместе с тем, столкновение двух точек зрения в этом вопросе вынуждало оппонентов искать политических союзников и образовывать временные альянсы.

В мнении современников за генерал-губернатором А.Л.Потаповым утвердилась репутация человека, пользовавшегося покровительством влиятельного шефа жандармов графа П.А.Шувалова. Но наиболее отчетливо такое покровительство и поддержка проявились именно в 1869 г., когда вследствие своих сомнительных распоряжений Потапов оказался под ударом прессы, и его карьера, казалось, повисла на волоске. Шувалов встал на сторону виленского генерал-губернатора в его конфликте с Главным комитетом, а также, что более важно, использовал закулисные рычаги, особенно свое личное влияние на императора. «Он говорит государю, что Потапов действительно плох, но что в настоящую минуту сменить его значило бы уступить, сдаться, спасовать – революция, конституция, etc…», – писал о П.А.Шувалове А.А.Киреев в сентябре 1869 г.[153] Хотя нет оснований говорить, что виленский генерал-губернатор был «продвинут» на этот пост шефом жандармов, однако несомненно, что Шувалов смотрел на Потапова, как на «своего», как на человека, вхожего в близкий ему круг лиц, таких как К.И.Пален, А.Е.Тимашев, «с присоединением иногда» С.Н.Урусова[154].

А.Л.Потапова и П.А.Шувалова весьма сближало также наличие общих политических противников. Отражение нападок на виленского генерал-губернатора в связи с реализацией крестьянской реформы в Северо-Западном крае шеф жандармов сумел использовать для укрепления собственного влияния и позиций его «направления». Современники в одних красках описывали расстановку сил в верхах в конце 1869 г. – начале 1870 г. «Государь совершенно опутан и намеренно ослеплен», – писал в дневнике великий князь Константин Николаевич в октябре 1869 г.[155] По словам рижского генерал-губернатора П.П.Альбединского, Александр II «окончательно опустил руки. Теперь властвует и всем распоряжается одна личность, и эта личность – Шувалов. Все министры, кроме Милютина и Зеленого, смотрят только на него и сообразуются в своих действиях только с его волей. Он показал недавно свою силу по истории Потапова…»[156]. «Я уверен, – писал в январе 1870 г. князь Д.А.Оболенский, – что Шувалов и К° желали бы спустить Потапова, ибо его крайняя неспособность, бестактность и глупость ставит их самих в затруднительное положение. Но так как им важнее всего показать, что они настояли на своем, то они торопиться не станут»[157].

С другой стороны, в 1868–1869 гг. наблюдалась консолидация политических оппонентов Потапова и Шувалова. Как отмечалось, такими оппонентами были Д.А.Милютин и А.А.Зеленый. Они, хотя и пользовались доверием императора, но не могли претендовать на ту особую роль, какую играл в этот период при Александре II граф П.А.Шувалов. Согласно воспоминаниям Д.А.Милютина, по мере «торжества реакции» и усиления влияния Шувалова, его положение становилось все затруднительнее[158]. А.А.Зеленый был единственным из министров, кто сохранял с Д.А.Милютиным дружеские отношения. Но поддержка Зеленого не могла быть весомой, так как он не обладал широким государственным кругозором[159]. Примечательна характеристика А.А.Зеленого, дававшаяся близко его знавшим князем Д.А.Оболенским. «Государь, – писал Оболенский, – его искренно любил и уважал, как честного и правдивого человека. Зеленый мог говорить с ним и говорил откровенно и нередко в явное противоречие его вкусам и инстинктам. Но Государь считал его человеком недальним и потому не стеснялся его мнениями, хотя все-таки хорошо было ему выслушивать altera pars»[160].

Одновременно против А.Л.Потапова выступил председатель Главного комитета великий князь Константин Николаевич, образовавший своеобразный союз с А.А.Зеленым и Д.А.Милютиным. Прямые свидетельства их сближения в противоборстве с «партией Т.Ш. [Тимашева–Шувалова]» содержатся в дневнике великого князя за октябрь 1869 г., т.е. в то время, когда в верхах проявились острые разногласия в вопросе о принципах проведения крестьянской реформы в Северо-Западном крае[161].

Необходимо отметить, что ранее, в 1866 г. великий князь Константин Николаевич неоднократно фиксировал в дневнике доверительные беседы с графом П.А.Шуваловым[162]. Вероятно, первоначально он искал в новом шефе жандармов единомышленника в своем неприятии личности М.Н.Муравьева, появление которого в апреле 1866 г. вновь на политической арене было воспринято великим князем весьма болезненно[163]. Активное участие Шувалова в попытке закрыть в мае 1866 г. Главный комитет об устройстве сельского состояния в целом не поколебало благоприятного расположения к нему Константина Николаевича[164]. Видимо, в 1866 г. вел. князь был более склонен искать точки соприкосновения во взглядах с Шуваловым, нежели обращать внимание на разногласия. Но уже в конце этого года Константин Николаевич выражал Валуеву опасения, что Шувалов «зазнается»[165]. Примечательно, что впоследствии, в 1875 г., великий князь Константин Николаевич, оценивая роль бывшего шефа жандармов, полагал, что, «благодаря Шувалову и компании», произошел поворот назад, что самого вел. князя «оттерли», «что он прежде имел большое участие в делах», «что во всем виноват Шувалов», «что царствование государя искажено» и т.п.[166]

Вероятно, кардинальное изменение в отношении великого князя Константина Николаевича к П.А.Шувалову приходится на конец 1860-х годов. Начиная с 1868 г. в дневнике великого князя постоянным лейтмотивом становятся «жестокие споры» в Главном комитете с «компактной недобросовестной оппозицией» П.А.Шувалова, А.Е.Тимашева и К.И.Палена[167]. Весьма симптоматична запись в дневнике Константина Николаевича за 26 октября 1869 г. о разговоре с великой княгиней Еленой Павловной. Своей собеседнице он пытался «доказать, какую страшную силу приобретает их сторона, и что за страшные орудия в их руках, и как необходимо нашей стороне сплотиться для отпора»[168]. Временное сближение, наметившееся в 1869 г. между Константином Николаевичем с одной стороны, и Милютиным и Зеленым – с другой, объяснялось логикой внутриполитической борьбы, диктовавшей поиск союзников и коалиций.

Современниками высказывалось мнение, что такое сближение сопровождалось определенным пересмотром взглядов великого князя. В частности, об этом писал князь Д.А.Оболенский. «Теперь, – писал он в мае 1872 г., – Великий князь совершенно изменил свой взгляд и по всем вопросам, до Царства [Польского] и Северо-Западного края касающимся, действует в самом русском смысле». Однако, как произошла с вел. князем эта «перемена», Оболенский не указывал[169]. Более подробно о позиции Константина Николаевича свидетельствует его адъютант А.А.Киреев. Он был горячим сторонником распространения русского поместного землевладения в Западном крае и в 1866–1867 гг. связывал надежды на реализацию этого дела с ОВПК, членом которого он тогда являлся. Стремясь заручиться поддержкой Константина Николаевича, он хлопотал о привлечении его к деятельности Общества. Но Киреева беспокоило, что вел. князь может «компрометироваться с западным вопросом, которого он не понимает». В мае 1867 г. состоялись их объяснения. «Я, - говорил вел. князь своему адъютанту, - благодаря этому вопр/осу/ разошелся с такими людьми, с котор/ыми/ постоянно был одного мнения. Все те, котор/ые/ до него касаются, теряют всякое чувство и понятие о правде и праве… Поляков (из Западного края – А.К.) должно выжить, но сделать это не материальными средствами, а нравственными; нужно, чтобы они выехали, но я не знаю, как это сделать, но во всяком случае не так, как это делается теперь»[170]. В ответ Киреев привел вел. князю в качестве доказательства необходимости «очищения» Западного края от «польского элемента» адреса дворянства Подольской и Минской губерний 1862 г. о присоединении к Царству Польскому, напомнил о графе В.Старжинском и П.А.Валуеве, а также о миллионах рублей, в которые обошлось России восстание 1863 г. В итоге Константин Николаевич признал, что «цель правильная», хотя и не отказался от своей враждебности «к средствам»[171]. Впоследствии Киреев разочаровался в своих надеждах и вышел из состава ОВПК, посчитав, что его и вел. князя «вожаки банка – Шувалов, Бобринский и К°» «обошли» и «обманули»[172].

В 1868–1869 гг. великий князь Константин Николаевич, столкнувшись в Главном комитете об устройстве сельского состояния с попытками пересмотреть условия освобождения крестьян в Северо-Западном крае, вынужден был искать союзников. В конце августа 1869 г. Киреев записал в дневнике: «В[еликий] К[нязь] начинает понимать, что он лишил себя всякой опоры, разойдясь с благомыслящими людьми на польском вопросе… Единственная его ошибка была та, что ему следовало, может быть, уехать (из Царства Польского – А.К.) ранее, но, во всяком случае, ему не следовало разъединяться с русской партией и давать своему личному чувству оскорбленного самолюбия затемнять понимание польского вопроса в Западном крае. Теперь приходится уступать, первый шаг к миру сделан по случаю проекта Потапова»[173]. Любопытно, что в то же время, в октябре 1869 г., великий князь обдумывал возможность «выдвинуть» князя В.А.Черкасского[174]. А в конце февраля 1870 г. А.А.Зеленый безуспешно просил императора назначить В.А.Черкасского к себе в товарищи, чтобы впоследствии он мог занять место министра государственных имуществ[175]. В июне 1870 г. в Москве состоялась встреча Константина Николаевича с князем В.А.Черкасским, Ю.Ф.Самариным и М.Н.Катковым. В личном разговоре с М.Н.Катковым, организованном А.А.Киреевым по инициативе редактора «Московских ведомостей», великий князь пытался загладить негативное восприятие его деятельности в Царстве Польском и убеждал собеседника, что он не менее других дорожил могуществом России и действовал в Польше, повинуясь инструкциям свыше[176].

Однако едва ли есть основания говорить о глубокой и последовательной перемене взглядов Константина Николаевича в отношении польского вопроса и политики в Западном крае. Временное сближение с А.А.Зеленым, Д.А.Милютиным и, до некоторой степени, с М.Н.Катковым обусловливалось опасениями за судьбы крестьянской реформы в Северо-Западном крае, а также реальной или мнимой угрозой повторения в 1869 г. попыток 1866 г. закрыть Главный комитет[177]. А.А.Киреев осенью 1869 г. отмечал характерное различие внутренней самооценки Константина Николаевича от восприятия окружающих. По его словам, вел. князь считал своей главной заслугой отстаивание крестьянского дела в Западном крае, в то время, как «его очень хвалят за то, что он отстоял русское дело, против польского»[178].

Таким образом, у политических противников А.Л.Потапова не существовало единого представления о политике в Западном крае и задачах его обрусения. Единственной объединявшей их целью было стремление провести в крае аграрную реформу с возможно большим учетом интересов местных крестьян. Напротив, виленского генерал-губернатора и тех, кто его поддерживал в высших сферах, связывали общее мировоззрение, один круг представлений и даже схожий административный опыт.

Важно отметить, что для А.Л.Потапова и его сторонников в верхах было неприемлемым привнесение в представления об устройстве Российской империи идеи о русском народе, как о государствообразующем начале. Подобные идеи для них прежде всего ассоциировались с воззрениями славянофильства. «Славянский вопрос, который под видом невинных и безвредных славянских съездов и славянского комитета всеми силами раздувается… имеет задачей доказать необходимость национального начала в основах государственной власти (курсив мой – А.К.)», - говорилось в отчете III отделения за 1869 г.[179] Вероятно, П.А.Шувалов пытался доказать вредность «национального начала» для государственной власти, особенно власти самодержавной. В частности, негативное отношение шефа жандармов к концепции самодержавия у славянофилов достаточно определенно выражено в одном из всеподданнейших докладов, написанном Шуваловым по случаю подачи Александру II в декабре 1868 г. «оправдательной исповеди» Ю.Ф.Самарина[180]. Примечательно в этой связи мнение товарища министра государственных имуществ князя Д.А.Оболенского, близкого к славянофилам. «…Как не понимают наши правительственные лица, – сетовал князь в декабре 1870 г., – что материалистическому учению нигилистов… можно противопоставить с пользою учение и направление партии национальной, а эта-то партия сердитее всего преследуется правительством, и критическое отношение этой партии или этого учения к правительству и отдельным его органам ставят в совершенный уровень с безобразными разрушительными и отрицательными возгласами этих специальных баши-бузуков. Тимашев откровенно сознавался, что не видит никакой разницы между прокламациями Бакунина и передовыми статьями Аксакова»[181].

Неприятие славянофильских воззрений у генерал-губернатора А.Л.Потапова приняло практические формы. Представляется далеко не случайным, что Потапов в 1868-1869 гг. удалил из Северо-Западного края тех чиновников виленской администрации, кто впоследствии были активными участниками славянских комитетов. Наиболее яркие примеры: бывший попечитель учебного округа И.П.Корнилов возглавил Петербургский славянский комитет; другой попечитель П.Н.Батюшков был вице-председателем Московского комитета, а Н.А.Зубков исполнял там обязанности казначея. Характерен также и другой пример.

В первой половине 1860-х гг. И.С.Аксаков и его единомышленники активно агитировали, в том числе на страницах газеты «День», за создание в Западном крае как можно большего числа православных братств для оживления религиозной жизни. Они призваны были воскресить традицию православных братств, существовавших в Литве и Белоруссии в XVI-XVII веках и боровшихся с католической пропагандой. Помимо открытия значительного числа небольших приходских братств, в августе 1865 г. в Вильне при монастыре св.-Духа было учреждено братство, центральное для всего Северо-Западного края. В его совет, в том числе, входили: епископ ковенский Александр (председатель), И.П.Корнилов, Н.А.Зубков, А.И.Полозов, князь Н.Н.Хованский и др. При К.П.Кауфмане заседания общего собрания св.-Духовского братства происходили в генерал-губернаторском дворце[182]. Целью православных братств в Северо-Западном крае являлось оказание прежде всего материальной поддержки православной церкви с помощью добровольных пожертвований на храмы, приходские школы, пособия священникам и новообращенныи из католиков. Однако А.Л.Потапов, в то время помощник виленского генерал-губернатора, считал, что такие братства неуместны и неприличны, как «выражения бессилия» господствующей православной церкви. В 1865 г. он предлагал пересмотреть устав Ковенского св.-Никольского православного братства, особенно право братчиков наблюдать за развитием приходских и народных школ[183]. Будучи виленским генерал-губернатором, Потапов оказывал лишь формальную поддержку Виленскому св.-Духовскому православному братству. Но при его покровительстве в Вильне были учреждены два новых общества, «конкурировавших» с братствами, – «Общество ревнителей православия и благотворителей в Северо-Западном крае» и благотворительное общество «Доброхотной копейки». Председательницей этого последнего была супруга генерал-губернатора Е.В.Потапова, а ее помощником был избран предводитель виленского дворянства А.Домейко[184].

Члены св.-Духовского братства восприняли появление в Вильне новых обществ по меньшей мере с недоверием. Попечитель П.Н.Батюшков, почетный член этого братства с 1866 г., писал в марте 1869 г. Б.П.Мансурову об опасных, на его взгляд, последствиях учреждения общества «Доброхотной копейки»: «Кличка, как видите, вполне русская, а как всмотришься в дело, то оно отзывается Жондом. Цивинские, Лопатинские, Грабовские, Ромеры, Тышкевичи, Домейки, Милевские и многие другие посещают бедных, а некоторые из этих господ делают денежные сборы на бедных!!». По словам П.Н.Батюшкова, между Е.В.Потаповой и митрополитом Иосифом (Семашко) в 1868 г. состоялся такой разговор об «Обществе ревнителей православия»: ««Владыко! Какой, скажите, вред принести может братству наше скромное общество; это ручеек, мирно текущий к общей пристани и рядом с величавою рекою (под рекою разумею св.-Дух[овское] братство), чтобы нести посильную дань во славу Господню той же пристани?» Семашко, помолчав немного, отвечал ей: «…Мне кажется, что ваш ничтожный ручеек будет только шуметь, а река, о которой вы говорите, между тем иссякнет». Не поздоровилось бы другому от подобного благословения, Екатерина же Васильевна находит, что М[итрополи]т крайне рад возникновению сего общества, которое положительно идет в ущерб братству»[185]. Много позже, в 1882 г., в аксаковской газете «Русь» утверждалось, что основание новых благотворительных обществ в конце 1860-х гг. способствовало «падению» значения Виленского св.-Духовского православного братства: «Как и рассчитывали учредители, в эти два общества поспешили переписаться из св.-Духовского братства и направить свои жертвы все те, кому нужно было заручиться личным благорасположением всесильного тогда начальника Северо-Западного края… Но мало того, что этим путем св.-Духовское братство было ослаблено материально, поколебался от этого чрезвычайно и его нравственный авторитет, ибо весь служащий люд сразу почувствовал и смекнул, что высшая в крае власть отвернулась от него…»[186].

Однако признание А.Л.Потаповым и его единомышленниками несовместимости «национального начала» с основными принципами имперского строя России не только было обусловлено, так сказать, их «антиславянофильством», но и вообще являлось характерной чертой их политических убеждений. Они полагали, что Российская империя способна захватить соседние земли и удерживать их по праву сильнейшего, но не в состоянии ассимилировать присоединенные народы. «Стушевать до малейших признаков прежнюю национальность было легко Пруссии – допустив покровительственную огерманизацию края», - писал о Познанском княжестве Потапов. Но, по его мнению, прусский опыт не годился для Северо-Западного края, так как Россия не обладала для «покровительственной» русификации достаточными человеческими ресурсами[187]. Следует подчеркнуть, что такой подход сам по себе не исключал идеи национальностей, но акцент делался не на единстве и монолитности «русского народа», а на разъединенности и полиэтничности Российской империи. Тем самым имплицитно отрицался тезис об «исконно-русской» принадлежности Северо-Западного края и традиционной исторической общности великорусов, белорусов и малороссов, выражаемой в понятии «русская народность». Характерна в этой связи, например, излюбленная тирада Потапова: «России нет; есть великорусы, малороссы, татары, мордва, литвины, поляки, но России нет, а есть только Русская держава!»[188]. «…Недавно, - сообщал Ф.И.Тютчев своей дочери А.Ф.Аксаковой в письме 20 апреля 1868 г., - эти господа – он (А.Е.Тимашев – А.К.), Потапов и Шувалов-жандарм – пригласили на совещание некоего Моллера… и тут им пришлось изложить свои политические убеждения… Вкратце суть доктрины сводится к тому, что так называемая русская народность – всего лишь выдумка журналистов, что это понятие имеет смысл лишь в отношении пяти или шести миллионов населения центральных губерний, все же остальные части империи, включая Малороссию и даже область Войска Донского, находятся, несомненно, во власти центробежной силы и могут быть удержаны и сдержаны только грубой силой, физическим подавлением…»[189]. Альтернатива репрессий, способная поставить преграду «центробежным» устремлениям западных окраин, виделась им в привлечении на сторону правительства лояльных самодержавию представителей местного дворянства, или, говоря словами К.Ф.Головина, в создании в Северо-Западном крае «контингента польских оппортунистов»[190].

А.Л.Потапов уже в 1865 г. предлагал отделить благонадежную часть польского дворянства края от всех политически сомнительных и скомпрометированных его представителей. К этим последним правительство должно было применять в полном объеме чрезвычайные мероприятия, в том числе безвозвратную высылку из края, «экспроприацию» имущества и т.п. Но благонадежным полякам следовало покровительствовать, их следовало уравнять с русским и остзейским дворянством[191]. Муравьевский принцип «все они виноваты» был глубоко чужд Потапову, который полагал, что «нельзя карать массу за заблуждения некоторых»[192]. К.Ф.Головин так передавал ход рассуждений своего родственника: «Двумя только путями можно постепенно сгладить упорную антипатию побежденных к победителям. Надо их поставить в такие условия, которые были бы значительно лучше, выгоднее, разумнее условий их прежней самостоятельной жизни, и в то же время надо всякую попытку к измене обставить такими грозными трудностями, которые заставили призадуматься любого охотника до восстановления «ойчизны» путем восстания. Незачем при этом мечтать о полном установлении единства: исторические традиции живут долго, именно благодаря искусственному их сохранению в безвоздушной среде»[193].

В отличие от К.П.Кауфмана, А.Л.Потапов не лелеял надежд на ассимиляцию поляков Северо-Западного края. По его мнению, принадлежность к определенной народности не могла служить единственно верным гарантом верноподданничества. Е.Пугачев и декабристы были русскими людьми, что не помешало им быть бунтовщиками. «Я хочу, - говорил Потапов, - чтобы Западный край был российским, а не русским. Это значит, что тамошнее народонаселение должно быть вполне предано Государю и Отечеству, чтобы искоренены были в нем всякие мятежные замыслы, чтобы оно убедилось в неразрывной своей связи с Россией: в этом смысле ему следует быть российским, но русским оно не может сделаться, потому что никакие усилия не превратят поляков в русских, а поляки составляют интеллигенцию края, в их руках находится все его материальное богатство»[194].

Таким образом, к концу 1860-х гг. правительственная мысль во многом вернулась к тому кругу идей относительно политики в Северо-Западном крае, который уже представлялся некоторыми сановниками, в особенности П.А.Валуевым, в начале этого десятилетия. Речь прежде всего шла об укреплении социальной опоры самодержавия на этой окраине в лице лояльного местного дворянства. Однако представители высшей бюрократии, причастные к формированию правительственного курса в крае, не могли не считаться с существенно изменившимися со времени восстания 1863 г. внутриполитическими условиями. Преемники М.Н.Муравьева, какого бы взгляда на польский вопрос они не придерживались, должны были учитывать реалии сложившейся после 1863 г. «системы». Любой сторонник сближения с польским дворянством, в том числе и генерал-губернатор А.Л.Потапов, вынужден был преодолевать мощную инерцию уже действующих чрезвычайных мероприятий, пытаясь не столько отменить их, сколько ослабить. Вероятно, для сторонников примирения более важным и, как показано выше, более сложным было добиться изменения условий крестьянской реформы, в программу которой была заложена идея создания из местных крестьян независимых от помещика и достаточно обеспеченных землей свободных собственников. Раскрепощение крестьян в конечном итоге подрывало влияние не только скомпрометировавших себя участием в мятеже польских помещиков, но и тех представителей поместного землевладельческого «класса», кто остался лоялен власти. Вместе с тем, поражение польского восстания 1863 г. создавало для правительства более благоприятные, чем в начале 1860-х гг., возможности компромисса с местным дворянством: предполагалось, что поляки укрощены, стали более сговорчивыми и не будут выдвигать непомерных требований. Но при этом над умами русских чиновников всех рангов давлел пример 1863 г., опыт нарушенных клятв присяги и верноподданничества, хотя искупленный кровью, но не забытый. В силу этого все шаги в сторону примирения с польским дворянством должны были быть весьма осторожными. Наиболее удобным полем для уступок могла быть сфера отмены чрезвычайных законоположений и репрессивных административных мер. Экономические послабления польскому дворянству Западного края могли бы в определенной мере заменить политические привилегии. Именно за отмену многих чрезвычайных мер, подрывавших экономическое положение местного дворянства, «разорявших» его, последовательно выступал генерал-губернатор А.Л.Потапов.

Изменение в отношении к польскому населению Северо-Западного края А.Л.Потапов дал почувствовать с первых шагов своего управления, заявив себя сторонником «общественного сближения» с местным дворянством. Наглядным проявлением искомого сближения были визиты главного начальника края и его супруги к лояльным правительству представителям польской знати, совместные приемы и общественные развлечения. Новые политические ориентиры главы виленской администрации выражались даже в таких деталях, как исключение по распоряжению генерал-губернатора живой картины «Смерть Сусанина» из программы публичных увеселений – «дабы не раздражать поляков»[195]. Однако, по мнению, хотя и очень субъективному, И.А.Шестакова, «соглашение» власти с польской аристократией Северо-Западного края окончилось полным фиаско. «В салонах Потаповых, - вспоминал бывший виленский губернатор, - являлись только те поляки, которые хотели эксплуатировать власть в свою пользу, что же касается до главной общественной связи, женщин, вся Вильна видела и весь край ведал, что Потаповых знали только нетерпимые в местном обществе»[196].

В отличие от своих предшественников, А.Л.Потапов пошел на снятие военного положения со всех губерний Северо-Западного края. В докладе 10 апреля 1868 г. он всеподданнейше ходатайствовал об отмене этой меры, указывая на то, что военное положение «потеряло уже от времени свой угрожающий характер» и отрицательно влияло на экономическое состояние Северо-Западного края. Вместе с тем, Потапов считал преждевременным «подводить под одну категорию губернии Северо-Западного края с внутренними губерниями империи» и настаивал на сохранении некоторых исключительных мер. К числу таких мер Потапов отнес права генерал-губернатора удалять от службы неблагонадежных чиновников, высылать из края в административном порядке политически нелояльных лиц, накладывать на их имущество секвестр или конфискацию, а также, в случае небольших проступков, накладывать денежные штрафы. Кроме того, повторялся запрет (на основании циркуляра К.П.Кауфмана от 24 января 1866 г.) католическому духовенству совершать церковные процессии вне костелов[197].

Военное положение снималось в Северо-Западном крае постепенно, в течение времени и по уездам. Первоначально, по распоряжению генерал-губернатора от 10 апреля 1868 г., оно было снято с отдельных уездов Могилевской, Минской и Витебской губерний (с уездов: Оршанского, Быховского, Слуцкого, Новогрудского, Витебского, Себежского, Лепельского, Полоцкого). В сентябре 1868 г. военное положение было снято с оставшихся уездов этих трех белорусских губерний, за исключением некоторых городов, в том числе Минска, Могилева, Новогрудка и Динабурга. С октября 1868 г. началось постепенное освобождение от военного положения Виленской и Гродненской губерний. Но только в марте 1871 г. из его действия были исключены города: Вильна, Ковно, Гродно, Троки, Бельск, Белосток и Брест-Литовский. В последнюю очередь, в апреле 1872 г., было снято военное положение с Тельшевского и Россиенского уездов Ковенской губернии[198]. В русле освобождения Северо-Западного края от исключительного положения, вызванного восстанием 1863 г., следует рассматривать отделение в 1869 г. от управления виленского генерал-губернаторства Могилевской и Витебской, а в 1870 г. – Минской губерний[199].

Важным проявлением политики «примирения» с польским дворянством Северо-Западного края необходимо признать усилия генерал-губернатора А.Л.Потапова, направленные на пересмотр или ликвидацию некоторых чрезвычайных и карательных мероприятий. В отличие от Муравьева и Кауфмана, Потапов считал необходимым скорейшее сокращение размеров взимания с польских помещиков так называемого процентного сбора, а в перспективе – его полное прекращение. В этом вопросе А.Л.Потапов оказался всецело солидарен со своим ближайшим предшественником графом Э.Т.Барановым.

Вопрос о сокращении процентного сбора был поднят в сферах высшей бюрократии в конце 1867 г. по инициативе графа Э.Т.Баранова. Виленский генерал-губернатор, шеф жандармов граф П.А.Шувалов и министр внутренних дел П.А.Валуев сознавали необходимость процентного сбора, но признавали при этом, что «размер и способы определения и взимания сбора должны быть другие». «Систематическое разорение во имя правительства сотен и даже тысяч семейств, противоречило характеру гр. Баранова», – пояснял в дневнике Валуев[200]. Первое совещание между П.А.Валуевым, Э.Т.Барановым и министром финансов М.Х.Рейтерном по вопросу процентного сбора происходило 31 декабря 1867 г. В ходе совещания было выработано единодушное решение, оформленное затем Валуевым во всеподданнейший доклад, о необходимости создания специальной комиссии по этому вопросу при Министерстве финансов[201].

Высочайшее одобрение на создание такой комиссии последовало 1 января 1868 г. М.Х.Рейтерну поручалось по соглашению с министром внутренних дел и генерал-губернаторами Западного края составить соображения «о всемерном сокращении расходов» по процентному сбору и о таком порядке разверстания этого сбора, который мог бы «обеспечить его уравнительность и необременительность для плательщиков». Председателем комиссии был назначен князь А.М.Дондуков-Корсаков, а членами – чиновники министерств финансов и внутренних дел, Государственного контроля и канцелярий главных начальников Северо- и Юго-Западного края. Хотя решение об учреждении комиссии было принято с почти молниеносной для бюрократии быстротой, в дальнейшем ее работа продвигалась более туго. Только к 1 ноября 1868 г. были сформулированы основные начала для деятельности комиссии. Эти начала подразумевали, что общая сумма процентного сбора, которая должна была быть определена комиссией, не будет менее суммы расходов, возлагавшихся на этот сбор. При этом оговаривалось, что уменьшение общей суммы процентного сбора, вследствие планировавшегося постепенного перехода обложенных им имений польских помещиков в руки русских землевладельцев, не будет компенсироваться при помощи увеличения окладов с остальных польских имений. В целях предупреждения возможного в таком случае обременения государственной казны, комиссия должна была предварительно определить способы постепенного сокращения производимых за счет процентного сбора расходов. Следует уточнить, что ранее, в марте 1867 г. было принято решение о причислении процентного сбора к общим государственным доходам. Соответственно все расходы, возлагавшиеся на этот сбор, производились с 1867 г. из государственного казначейства и были исключены из ведения генерал-губернаторского управления[202].

В декабре 1868 г. комиссия под председательством князя А.М.Дондукова-Корсакова закончила работу и представила министру финансов свои соображения. Комиссия предлагала расходы по сметам процентного  сбора, подсчитанные для 9 западных губерний на 1870 г. в размере 2450 тыс. руб. (для 6 северо-западных губерний – 1205 тыс. руб.), сократить в течение 11 лет до 1600 тыс. руб. Такое сокращение общей суммы процентного сбора планировалось получить за счет постепенного прекращения выплаты 50-ти процентной прибавки к жалованию служащих в западных губерниях русских чиновников. Согласно мнению комиссии, эта прибавка была временной мерой и не могла рассматриваться в качестве одной из постоянных служебных привилегий Западного края. Другое средство «значительной экономии» расходов по процентному сбору виделось комиссии в уменьшении в Северо-Западном крае численного состава жандармских управлений до размеров, существовавших в империи.

Кроме того, комиссия выработала общие правила раскладки сбора для всех губерний Западного края. Валовая сумма сбора – 2450 тыс. руб. – была пропорционально распределена по каждой из 9 губерний в фиксированном размере, рассчитанном на основании средней величины сбора с 1 десятины удобной земли. Такая средняя величина сбора для 9 губерний не превышала 18,5 копеек с 1 десятины в год, хотя в зависимости от губернии эта цифра существенно варьировалась. Например, для Ковенской губернии она составляла 27,7 копейки с 1 десятины удобной земли (общая сумма сбора для этой губернии – 361 тыс. руб.), а для Могилевской и Минской – по 9,2 копейки (общая сумма соответственно – 100 тыс. руб. и 217 тыс. руб.). Раскладка сбора по уездам должна была определяться на 3-летний период губернскими учреждениями (особыми комиссиями или присутствиями по крестьянским делам)[203]. Таким образом, размер сбора для каждого имения предлагалось определять не по его доходности, а на основании качества удобной земли. Очевидно, что этот сбор с польских помещиков можно было называть процентным лишь условно, в силу сложившейся в официальном делопроизводстве традиции.

Министр внутренних дел А.Е.Тимашев и шеф жандармов П.А.Шувалов представили свои замечания на предложения комиссии князя А.М.Дондукова-Корсакова. Если замечания Тимашева касались исключительно конкретных правил распределения сбора, то Шувалов высказал соображения о предлагавшихся способах его сокращения. Соглашаясь в принципе с необходимостью прекращения выплаты русским чиновникам в западных губерниях прибавки к жалованию, шеф жандармов предлагал уменьшить срок ее постепенного сокращения с 11 до 6 лет, а также вовсе не выплачивать такой прибавки чиновникам, вновь определяемым на службу в Западный край. Однако Шувалов, признавая полезным сокращение «до некоторой степени» состава жандармских управлений в Северо-Западном крае, решительно отвергал «всякую мысль о возможности сравнения Северо-Западного края, по исключительному его положению, с внутренними губерниями империи, где жандармское наблюдение ограничивается, и только по недостатку предоставленных к тому средств, самым незначительным составом»[204].

Интересные дополнительные подробности о тематике вопросов, поднимавшихся в ходе работы комиссии князя А.М.Дондукова-Корсакова, содержатся в источниках личного происхождения. Можно полагать, что комиссия не ограничилась обсуждением лишь тех способов сокращения процентного сбора, которые были представлены в ее заключениях. В письме от 26 октября 1868 г. Р.А.Фадеев сообщал М.Н.Каткову о своем разговоре с князем А.М.Дондуковым-Корсаковым. По утверждению Р.А.Фадеева, А.М.Дондуков-Корсаков так говорил ему о работе комиссии: «Обрусение этого края нельзя достигнуть без введения русских помещиков – это для будущего; в настоящую же минуту надзор за ним требует сохранения многих особых учреждений, поддерживаемых там лишь посредством 10 % контрибуции; дилемма безвыходная, и местное начальство, хотя секретно, но откровенно признается, что не благоприятствует введению русских помещиков, не платящих контрибуции, т.к. не из чего будет содержать особые прибавочные учреждения. Поэтому комитет Дундукова полагал: чтобы не препятствовать покупке земель русским, обложить в некоторой степени крестьян. Государь сказал, что пока он жив, крестьяне западных губерний не будут обложены. После чего предложено специальным ведомствам изыскать на этот предмет средства, а те говорят, что им не откуда взять; так дело и остановилось»[205]. Другая информация содержится в дневнике А.А.Киреева. В конце декабря 1868 г. он записал: «Дундуков-Корсаков действительно предлагал подвергнуть русских землевладельцев Западного края контрибуции, «дабы, - говорил он, - отнять у поляков убеждение, что эта мера – только временная»»[206].

Рассмотрение заключений комиссии князя А.М.Дондукова-Корсакова происходило в Комитете министров 18, 25 февраля и 4 марта 1869 г. Комитет министров согласился с предложенной комиссией общей суммой сбора для 9 западных губерний, только округлив ее до 2500 тыс. руб. в год (начиная с 1870 г.). Из этой суммы сбора на долю 6 северо-западных губерний приходилось 1271,2 тыс. руб., а на 3 юго-западные губернии – 1228,8 тыс. руб. в год. Была одобрена также представленная комиссией система раскладки и взимания сбора[207].

Однако Комитет министров не разделял воззрения комиссии князя Дондукова-Корсакова на процентный сбор, как на «специальный источник» для покрытия «специальных расходов». Согласно мнению Комитета, «все суммы, взысканные и взыскиваемые по процентному сбору, составляют лишь малую часть тех чрезвычайных издержек, в кои правительство было вовлечено бывшим восстанием». Комитет министров, указывая на невозможность подсчитать все прямые и косвенные расходы, проистекавшие «из особенного положения всего Западного края», находил, что максимальный предел общей суммы сбора следовало соотносить с «возможностью самих плательщиков нести налагаемый на них сбор». Кроме того, Комитет министров не удовлетворил предложенный комиссией способ сокращения сбора за счет постепенного прекращения выплаты русским чиновникам прибавки к жалованию. «Принятие такого правила, – говорилось в журнале Комитета, - отозвалось бы весьма вредно для края, ибо есть полное основание опасаться, что те из чиновников, коим будет предстоять уменьшение в содержании, станут искать службы в другой, вне Западного края местности… и привлечение благонадежных в край лиц, стоившее правительству стольких усилий, не принесет тех благих последствий, на которые правительство рассчитывало».[208] Комитет министров считал возможным постепенное уменьшение размеров прибавок к жалованию лишь при перемещении или новом определении чиновников в Западный край. Но решение о полном прекращении добавочных выплат могло последовать только в неопределенном будущем, так как правительству важно было удержать в крае опытных русских чиновников, уже знакомых с положением и потребностями западных губерний. Министру финансов по соглашению с министром внутренних дел и генерал-губернаторами Западного края поручалось составить окончательные правила о сокращении размеров прибавок к жалованию русских чиновников. Журнал Комитета министров был подписан императором 3 марта 1869 г.[209] Александр II утвердил также доклад Шувалова от 28 февраля 1869 г. о немедленном сокращении состава уездных жандармских управлений в шести северо-западных губерниях в связи с сокращением процентного сбора. Число таких управлений было сокращено с 50 до 28, а их личный состав был уменьшен на 22 штаб-офицера и 412 нижних чинов (с 782 человек до 370)[210].

Таким образом, вопрос о раскладке поземельного сбора получил определенное регулирование относительно его размеров и форм взыскания. Однако фактически правительство встало в тупик при определении тех источников, которые могли бы со временем восполнить расходы, возлагавшиеся на этот сбор. В «послемуравьевскую эпоху» за счет так называемого процентного сбора выплачивались в основном прибавки к содержанию приехавших после 1863 г. русских чиновников, служащих жандармских управлений и православного духовенства. Отмена сбора наносила удар по «кадровой русификации» Западного края, т.к. большое жалование было одним из главных стимулов, привлекавших туда чиновников из России. Поиск же других источников финансирования наталкивался на извечную проблему – недостаток средств в казне.

Вопрос о так называемом процентном сборе был вновь возбужден в апреле 1870 г., на этот раз по инициативе генерал-губернатора А.Л.Потапова. В записке 15 апреля 1870 г. он обращал внимание императора на неравномерное, обременительное распределение сбора между польскими помещиками и безвыходное положение некоторых из них. Александр II распорядился обсудить этот вопрос в совещании министров финансов, внутренних дел, шефа жандармов и в присутствии виленского генерал-губернатора, чтобы «изыскать удобнейший способ отмены сего сбора и отнесения покрываемых из оного расходов на другие источники». Такое совещание состоялось 28 апреля 1870 г. Было предложено прекратить взимания процентного сбора, «как меры карательной», с 1 января 1871 г. Все расходы, покрывавшиеся за счет этого сбора, предлагалось разделить на общегосударственные и местные. Общегосударственные должны были финансироваться из казначейства, а для покрытия местных расходов предлагалось ввести другой особый сбор, распределяемый равномерно между «землевладельцами всех сословий» Западного края. Следовательно, подразумевалось распространение этого сбора на местных крестьян и русских помещиков. Введение нового сбора снимало бы вопрос об источниках восполнения расходов, возлагавшихся на процентный сбор. Кроме того, новый сбор, заменив так называемый процентный, мог бы стать прообразом земского сбора, который был бы установлен при введении в западных губерниях земских учреждений.

Заключение совещания, оформленное в особый журнал, было представлено 5 мая 1870 г. П.А.Шуваловым Александру II, который повелел внести этот вопрос на обсуждение Совета министров. Но такого обсуждения не состоялось. Шувалов испросил у императора разрешение повторно рассмотреть вопрос в особом совещании в том же составе, с приглашением генерал-губернаторов Западного края. Необходимость нового совещания в узком кругу обосновывалась шефом жандармов тем, что при первоначальном обсуждении не были учтены «некоторые обстоятельства», а именно: впоследствии обнаружилось, что «вопрос о % сборе сделался предметом суждений в печати и, вследствие сего, в обществе нашем возникло убеждение, будто отмена сего сбора, составляющего меру совершенно независимую от указа 10 декабря 1865 г., повлечет за собой отмену сего закона и повлияет на принятую правительством в отношении западных губерний систему»[211].

Доклад с заключениями второго совещания, подписанный А.Е.Тимашевым, П.А.Шуваловым и М.Х.Рейтерном, был представлен Александру II министром внутренних дел и высочайше утвержден 31 декабря 1870 г. В этом докладе речь шла  уже о сохранении процентного сбора, как «меры временной, вызванной особыми обстоятельствами», до тех пор, пока в 9 западных губерниях «2/3 пространства помещичьей собственности» не перейдет к «владельцам непольского происхождения, а число сих последних будет не менее половины всех владельцев поместных имений в губерниях»[212]. В целях достижения уравнительности сбора, было принято решение с 1870 г. уменьшить для 6 северо-западных губерний его размер на половину. Вероятно, определенную роль в таком решении сыграла позиция нового киевского генерал-губернатора князя А.М.Дондукова-Корсакова, выступившего против полной отмены поземельного сбора с польских помещиков Западного края. Он доказывал, что Юго-Западный край, по сравнению с Северо-Западным, находится в более выгодном и благоприятном экономическом положении, и польские помещики в состоянии выплачивать этот сбор. Кроме того, согласно заключению совещания, с 1 января 1871 г. был также прекращен процентный сбор, установленный в городах Западного края с недвижимого имущества лиц польского происхождения[213].

Решение совещания, высочайше утвержденное 31 декабря 1870 г., не удовлетворило полностью генерал-губернатора А.Л.Потапова. Он начал обдумывать возможности дальнейшего сокращения для Северо-Западного края процентного сбора. В июне 1871 г. виленский генерал-губернатор ходатайствовал перед министром финансов об уменьшении общего размера этого сбора, установленного для северо-западных губерний, за счет исключения тех сумм, которые перестали выплачивать польские помещики, освобожденные от сбора по особым высочайшим повелениям. Согласно данным Потапова, в 1870 г. в 6 северо-западных губерниях такие изъятия, распределявшиеся между остальными польскими помещиками, составили в целом около 90 тыс. руб. Однако Министерство финансов ответило на ходатайство Потапова отказом, мотивируя его тем, что общая сумма процентного сбора была установлена в неизменном виде, и изъятия польских помещиков не должны приниматься в расчет[214]. По выражению А.А.Киреева, М.Х.Рейтерн «записал этот приход в свой бюджет и не соглашается ничего из него уступать»[215].

В начале 1871 г. А.Л.Потапов представил всеподданнейший отчет по управлению Северо-Западным краем за 1868–1870 гг. В отчете указывалось на необходимость освободить от уплаты процентного сбора имения тех лиц, которые состояли на государственной службе в западных губерниях и в остальной империи или получали от казны пенсии за раны и увечья. Император признал эту меру «справедливой». Но после обсуждения отчета генерал-губернатора в мае 1871 г. в Комитете министров никаких окончательных распоряжений по этому вопросу не последовало. Данные предложения Потапова были вновь рассмотрены в Комитете министров в 1873 г. Согласно высочайше утвержденному 30 марта 1873 г. положению Комитета, от уплаты процентного сбора были изъяты лица, служившие в военной службе и пользовавшиеся пенсией за полученные на службе раны и увечья[216].

В ноябре 1873 г. А.Л.Потапов направил П.А.Шувалову список тех милостей жителям Северо-Западного края, о которых необходимо было ходатайствовать по случаю бракосочетания великой княжны Марии Александровны. В одном из пунктов этого списка повторялось предложение об освобождении от процентного сбора состоявших на государственной службе польских землевладельцев края. «Такую меру признаю справедливою, – писал Потапов, – потому что если правительство находит подобных лиц настолько благонадежными, что они могут состоять на государственной службе, то подчинение их такой карательной мере, как процентный сбор, становится в явное противоречие с их положением во всех других отношениях»[217]. Однако это предложение было отклонено, поскольку оно рассматривалось Комитетом министров в недавнем прошлом. В записке III отделения признавалось нецелесообразным вновь возбуждать вопрос об отмене сбора для данной категории жителей Северо-Западного края, так как «лица эти принадлежат к классу мелкого дворянства и так называемой шляхты, благонадежность коих более чем сомнительна и которые… всегда оказывались готовыми к принятию участия в беспорядках и волнениях»[218].

Вопрос о так называемом процентном сборе оказался настолько важен для А.Л.Потапова, что он продолжал добиваться его отмены и после того, как покинул пост главного начальника Северо-Западного края и 22 июля 1874 г. был назначен шефом жандармов. Единомышленника в этом вопросе он нашел в лице нового виленского генерал-губернатора П.П.Альбединского[219].

24 июля 1874 г. А.Л.Потапов, только вступив в должность шефа жандармов, докладывал Александру II свою записку, составленную в июне 1874 г., до назначения в Петербург. В записке вновь доказывалась обременительность процентного сбора для польских помещиков Северо-Западного края. Важным аргументом в пользу его отмены были недоимки по уплате. Потапов, не ходатайствуя прямо об отмене сбора, повергал участь польских землевладельцев края «монаршему благосердию».

По распоряжению императора в феврале 1875 г. по этому вопросу состоялось особое совещание, в котором приняли участие министры внутренних дел А.Е.Тимашев, финансов М.Х.Рейтерн, шеф жандармов А.Л.Потапов, председатель Департамента государственной экономии Государственного совета А.А.Абаза, государственный контролер С.А.Грейг, генерал-губернаторы виленский П.П.Альбединский и киевский князь А.М.Дондуков-Корсаков. Но обсуждение оказалось безрезультатным, так как большинство участников совещания, ссылаясь на высочайшее повеление 31 декабря 1870 г., указывало, что ни в одной из западных губерний не были достигнуты требуемые условия преобладания русского землевладения. Высказывалось также убеждение, что взимание процентного сбора «составляет неразрывную связь» с указом 10 декабря 1865 г. Александр II повелел вопрос об отмене процентного сбора отложить, «но иметь в виду в будущем». Отрицательным результатом закончилось обсуждение вопроса об отмене этого сбора и в Комитете министров при рассмотрении всеподданнейшего отчета Потапова по управлению Северо-Западным краем за 1871–1873 гг.

В январе 1876 г. А.Л.Потапов представил императору ходатайство фельдмаршала князя А.И.Барятинского об освобождении от уплаты процентного сбора помещика Северо-Западного края графа Зиберг-Платера. Александр II отклонил ходатайство, но повелел Потапову представить всеподданнейший доклад об отмене процентного сбора в западных губерниях во время ближайшего пребывания императора в Вильне или Киеве. Такой доклад был составлен для Потапова в канцелярии III Отделения к 26 апреля 1876 г. В этот день император отбывал за границу, и ему предстояло проезжать через Северо-Западный край. Шеф жандармов располагал также всеподданнейшим ходатайством генерал-губернатора П.П.Альбединского об отмене процентного сбора, составленным еще в 1875 г. Вероятно, в 1875 г. ходатайство П.П.Альбединского не представлялось императору, оно было отложено А.Л.Потаповым до более благоприятного момента. Но в июне 1876 г. шеф жандармов по соглашению с виленским генерал-губернатором решил вновь отложить возбуждение вопроса об отмене процентного сбора до конца года – до возвращения императора из Ливадии[220]. Однако доклад шефа жандармов по этому вопросу так и не состоялся, так как в августе 1876 г. Потапова постигла тяжелая болезнь, и он отошел от государственной деятельности[221].

Восточный кризис и русско-турецкая война 1877–1878 гг. отодвинули вопрос об отмене процентного сбора в западных губерниях на задний план. Возбуждение его стало возможно лишь по окончании войны. Во всеподданнейшей записке виленского генерал-губернатора П.П.Альбединского от 7 декабря 1879 г., наряду с другими предложениями, содержалось ходатайство об отмене процентного сбора в Северо-Западном крае и об отнесении возложенных на него местных расходов временно на счет государственного казначейства. Рассмотрение предложений Альбединского происходило в Комитете министров 20 мая и 3  июня 1880 г. Альбединский, как и Потапов, признавал процентный сбор «мерой карательной» и временной, обусловленной чрезвычайными обстоятельствами восстания 1863 г. По убеждению генерал-губернатора, эта мера не могла иметь ничего общего с «предупредительными» целями указа 10 декабря 1865 г. и не оказывала никакого влияния на увеличение в Западном крае числа русских землевладельцев[222].

Комитет министров не согласился с мнением виленского генерал-губернатора. В журнале Комитета умело и целенаправленно, на высоком уровне бюрократического искусства были сведены воедино все оттенки значений, дававшихся ранее в официальном делопроизводстве процентному сбору с польских помещиков. «Означенный сбор, – говорилось в журнале, – первоначально установленный в виде карательной меры, остался в силе и после подавления мятежа 1863 г. и получил место в ряду тех мероприятий, кои имеют целью усиление русского землевладения в Западном крае. Такое воззрение на этот сбор придало оному бесспорно характер политический, и потому… правительство постоянно входило в рассмотрение возможных последствий такой отмены на настроение польской части населения Западного края, в связи с принятою правительством общею системою, направленной к усилению русского землевладения»[223]. В силу этого определения вопрос об отмене сбора откладывался до того момента, когда будут собраны полные сведения об увеличении размеров русского землевладения в западных губерниях после 1863 г., а также сведения о том, «какими именно из действующих мер и насколько каждою из них достигнуто было» такое «усиление» русского землевладения. По мнению Комитета, полные и обстоятельные сведения, собрать которые поручалось министру внутренних дел, предоставили бы возможность «ближе выяснить степень действительного влияния процентного сбора на привлечение в Западный край русского поместного элемента»[224]. Таким образом, вопрос об отмене процентного сбора с имений польских помещиков Северо-Западного края был отсрочен на неопределенное время.

Необходимо отметить, что, наряду с отменой процентного сбора, генерал-губернатор А.Л.Потапов добивался изменения и других чрезвычайных распоряжений, обусловленных восстанием 1863 г. В этой связи интерес представляет уже упоминавшаяся записка А.Л.Потапова на имя шефа жандармов графа П.А.Шувалова, датированная 17 ноября 1873 г. В этой записке генерал-губернатор ходатайствовал о предоставлении жителям Северо-Западного края некоторых милостей по случаю предстоящего бракосочетания великой княжны Марии Александровны с принцем Альфредом Эдинбургским. А.Л.Потапов предлагал разрешить лицам, высланным из Западного края в административном порядке во внутренние и отдаленные губернии и освобожденным от полицейского надзора (на основании высочайшего повеления 13 мая 1871 г.), возвратиться в край на постоянное жительство. По мнению главного начальника Северо-Западного края, в числе высланных в административном порядке «было много таких, которые подверглись этой мере по одному лишь сомнению в политической благонадежности», многие из них впоследствии раскаялись в своих проступках, а в отношении других обнаружилась неосновательность подозрений. Возвращение этих лиц в Западный край после десяти лет изгнания могло бы, с точки зрения Потапова, «произвести самое благотворное влияние и усилить в местном населении чувство признательности» монарху. Однако виленский генерал-губернатор признавал «неудобным» возвращение в западные губернии лиц непривилегированных сословий, высланных на водворение в отдаленные губернии. Кроме того, Потапов предлагал разрешить открытие в западных губерниях дворянских выборов и избрание представителей местного дворянского сословия на некоторые должности (предводителей дворянства, почетных попечителей гимназий и проч.). Такая мера могла бы стать явственным выражением доверия властей к польскому дворянству Северо-Западного края. «При совершенном умиротворении края, - писал Потапов, - окончательное водворение в нем спокойствия может совершиться только при направлении гражданской жизни края к общему, установленному законом порядку, тогда как, напротив, всякая исключительность только поддерживает напряженное состояние… Допущение права выборов может служить достаточной подготовкой к неизбежному в более или менее близком будущем введению в крае земских учреждений и судебных уставов 20 ноября 1864 г. в полном их объеме»[225]. Следует прибавить, что еще в 1868 г. А.Л.Потапов исходатайствовал у императора разрешение в случае отсутствия кандидатов из русских помещиков назначать на должности предводителей дворянства в Северо-Западном крае лиц польского происхождения и католического вероисповедания из числа местных землевладельцев, доказавших свою политическую благонадежность. В результате к 1883 г. половину всех уездных предводителей в северо-западных губерниях составляли польские дворяне[226].

Согласно постановлению Комитета министров, высочайше утвержденному 9 января 1874 г.[227], лицам привилегированных и непривилегированных сословий, высланным из Западного края без лишения прав и освобожденным из-под надзора полиции, было предоставлено разрешение «возвратиться на родину», что подразумевало право свободного жительства во всем Западном крае. Ограничение для таких лиц налагалось лишь на проживание в столицах и столичных губерниях[228]. Однако на деле далеко не все успели воспользоваться дарованным разрешением.

В связи с обострением международной обстановки и возможностью вступления России в войну с Турцией, было обращено внимание на проблему внутренней безопасности пограничных районов империи. «В виду настоящих политических обстоятельств», 11 ноября 1876 г. последовало высочайшее повеление «приостановить разрешение ходатайств о возвращении на родину как политических ссыльных и эмигрантов из уроженцев Западного края и Царства Польского, так и вообще лиц, высланных оттуда». Запрещалось также возвращение в Западный край и Царство Польское «впредь до более благоприятного времени» вообще всем «польским выходцам». Министр внутренних дел в циркуляре от 23 ноября 1876 г. сообщил губернаторам о высочайшем повелении 11 ноября «в исполнение»[229].

Несмотря на ограничения, связанные с международной обстановкой, преобладающей тенденцией в правительственной политике в отношении Западного края с начала 1870-х годов становится смягчение принятых ранее карательных мероприятий против участников восстания 1863 г. Согласно высочайшему повелению 11 мая 1873 г., утвердившему положение Комитета министров, в западных губерниях были прекращены все судебные дела о конфискации имущества за участие в восстании 1863 г., по которым до этого не было принято решений. Запрещалось возбуждать в будущем новые конфискационные дела по мятежу 1863 г. Это постановление касалось прежде всего дел об имущественной ответственности мятежников, убитых в «шайках» или без вести пропавших во время или после восстания. Решение о прекращении судебных дел ограждало интересы наследников этой категории повстанцев. По данным Министерства государственных имуществ, к сентябрю 1873 г. в губерниях Виленской, Гродненской, Киевской, Подольской и Волынской состояло под секвестром 44 имения и 5 городских домов, принадлежавших в основном пропавшим без вести участникам восстания и подпадавших под действие указа 11 мая 1873 г. Но при реализации этого постановления правительство столкнулось с дополнительными трудностями, обусловленными выделом в казну конфискованных частей имений. На основании высочайшего повеления 3 февраля 1874 г., конфискационные дела считались совершенно оконченными лишь по завершении всего производства по ним как в судебных, так и в административных учреждениях. Тем самым, наследникам повстанцев возвращались все те имения или их части, по которым до утверждения указа 11 мая 1873 г. уже состоялись судебные решения о конфискации, но не было принято административных распоряжений о фактическом их принятии государством (например, если конфискованная часть не была выделена фактически и окончательно не поступила в казну). Изменение отношения правительства к польскому дворянству Западного края проявилось также в предоставлении владельцам и наследникам освобожденных от конфискации и конфискованных имений денежных средств, поступавших от крестьян в виде выкупных платежей. С середины 1870-х годов им была разрешена выдача не поступивших окончательно в государственную казну выкупных сумм, хранившихся депозитами в казначействах и кредитных учреждениях[230].

Примечательно, что генерал-губернатор А.Л.Потапов неоднократно, хотя и безуспешно, предлагал распространить прекращение неоконченных судебных дел, утвержденное для дел по конфискованной собственности участников польского восстания, также на судебные дела по имениям, подлежавшим обязательной продаже согласно указу 10 декабря 1865 г. Главный начальник Северо-Западного края предлагал возвратить владельцам или их наследникам такие имения в случае, если они остались непроданными с публичных торгов, или если из них до сих пор не были выделены части, подлежавшие обязательной продаже. Во второй половине 1870-х годов в Северо-Западном крае насчитывалось 13 неотчужденных у прежних владельцев имений, подлежавших обязательной продаже целиком, и 103 имения, подлежавших продаже в частях[231]. Мнение А.Л.Потапова о необходимости отмены обязательной продажи таких невыделенных в казну частей имений поддерживал и его преемник П.П.Альбединский[232]. Таким образом, уже в 1870-е годы виленские генерал-губернаторы считали необходимым и возможным пойти на пересмотр указа 10 декабря 1865 г. об обязательной продаже секвестрованных имений, допуская возвращение в западных губерниях поземельной собственности в полноправное владение лиц, причастных к польскому восстанию 1863 г., или их наследников.

Однако особенно чуткими оказались А.Л.Потапов и его единомышленники в сферах высшей бюрократии к интересам той части польского дворянства Северо-Западного края, которая была богата и родовита. Весьма ярко такое подчеркнутое внимание продемонстрировало «дело» графа Ивана Тышкевича, огромные имения которого в Виленской, Ковенской и Минской губерниях подлежали обязательной продаже по указу 10 декабря 1865 г.

В апреле 1872 г. главный начальник Северо-Западного края, стремясь заручиться высочайшей благосклонностью к графу И.Тышкевичу, сообщил шефу жандармов, что Тышкевич заявил о своей преданности правительству и желании пожертвовать крупные денежные суммы виленской гимназии и местному благотворительному обществу «Доброхотной копейки», патронируемому генерал-губернатором. А.Л.Потапов, осведомляясь у П.А.Шувалова, удобно ли принять пожертвования от человека, долгое время числившегося политически неблагонадежным, просил довести об этом до сведения императора. Но Александр II, разрешив генерал-губернатору поступать с пожертвованиями «по своему усмотрению», сделал важную оговорку, что на этом основании граф Тышкевич не мог претендовать на «права на какие-либо льготы». Несмотря на это, Иван Тышкевич при посредничестве бывшего виленского генерал-губернатора В.И.Назимова передал императору ходатайство о разрешении ему приобретать имения в Западном крае. По распоряжению Александра II этот вопрос обсуждался 20 февраля 1873 г. в особом совещании, в котором участвовали шеф жандармов П.А.Шувалов, министры – внутренних дел А.Е.Тимашев и юстиции К.И.Пален, а также генерал-губернатор А.Л.Потапов. Совещание пришло к заключению, что хотя в высочайше утвержденном 12 августа 1866 г. положении Комитета министров и учитывалась несправедливость применения указа 10 декабря 1865 г. по отношению к имущественным правам графа И.Тышкевича и его жены, но это решение было принято «отчасти и под влиянием политических обстоятельств того времени». В итоге делался вывод о необходимости освободить от обязательной продажи оставшиеся непроданными имения графа Тышкевича в Северо-Западном крае и разрешить ему выкупить проданные, если на это согласятся их новые владельцы. Александр II передал заключения особого совещания на обсуждение Комитета министров, заседание которого по данному вопросу состоялось 20  марта 1873 г. Комитет министров полностью одобрил предложения совещания, и решение об изъятии задним числом имений графа Тышкевича от обязательной продажи было утверждено императором 30 марта 1873 г.[233]

    В «деле» графа Ивана Тышкевича, помимо отмены действовавшего долгое время положения Комитета министров и минимальности бюрократических проволочек от момента возбуждения вопроса в феврале 1873 г. до его окончательного решения в марте, обращают на себя внимание и другие интересные детали. Как информировал графа П.А.Шувалова в декабре 1867 г. из Риги жандармский полковник А.Андреянов, граф И.Тышкевич продал все свои имения одному лицу – рижскому купцу Верману. Еще более подозрительными казались условия этой сделки. Особо оговаривалось, что если в течение 5 лет последует официальное прощение или восстановление имущественных прав бывших владельцев, то Тышкевич имел право получить обратно свои имения за ту сумму, которую уплатил ему Верман. Жандармский полковник Андреянов усматривал в этих условиях доказательства «безденежной», иначе говоря, номинальной сделки. Несложно подсчитать, что оговоренный 5-летний срок истекал в конце 1872 г., т.е. в то время, когда Тышкевич подал императору свое ходатайство. Кроме того, страхуясь от возможных колебаний во внутренней политике самодержавия, Тышкевич и Верман в 1873 г., при выкупе имений, оговорили в новой купчей условие, что если правительство впоследствии признает «обратную продажу некоторых имений неправильной» и заставит Тышкевича их продать в обязательном порядке, то граф обязывался продать эти имения никому иному, как купцу Верману или его наследникам, причем за ту же цену, за которую имения были проданы в 1867 г.[234] Однако, несмотря на осведомленность о подобных сомнительных условиях сделок по продаже земли в западных губерниях, III отделение с.е.и.в. канцелярии взирало на них безучастно.

Практика исключений из общих узаконений, принятых для Западного края после восстания 1863 г., не прошла, однако, незамеченной для современников. «Государь, - писал А.А.Киреев, - по-прежнему в принципе стоек относительно польского дела, но на практике допускает ежеминутные исключения. Все делаемые им надписи по сему вопросу дышат решением самым твердым («неповоротно», «конечно» и т.п.), а иногда исключение делается на том самом докладе, который украшается таким «неповоротно»».[235] В конце ноября 1872 г., незадолго до рассмотрения «дела» графа И.Тышкевича, князь Д.А.Оболенский записал в дневнике: «Все спорные вопросы обходятся, и возникающие частные случаи разрешаются без отмены изданных постановлений, но в противность им, по соглашению с Шуваловым и по докладам Государю; так закон 10-го декабря о поземельных правах уроженцев Северо- и Юго-Западного края в действительности уже не действует, ибо все просьбы о разрешении завещать и отчуждать имение полякам разрешаются Государем по представлению графа Шувалова»[236].

Согласно неполным данным Министерства внутренних дел, к началу 1880-х годов только в Виленской и Гродненской губерниях 118 польских помещиков были изъяты из действия указа 10 декабря 1865 г.[237] Такие исключения получили распространение именно при генерал-губернаторе А.Л.Потапове. Например, в феврале 1869 г. был уравнен в правах с русскими землевладельцами в Западном крае помещик Виленской губернии, Трокский уездный предводитель дворянства князь Ц.Гедройц; в июле 1869 г. – служивший в управлении виленского генерал-губернатора граф К.Ожаровский; в марте 1874 г. – помещик Ковенской губернии, член Совета Министерства путей сообщения С.В.Кербедзь. От уплаты поземельного процентного сбора по ходатайствам виленского генерал-губернатора были освобождены: в 1868 г. – помещица Ковенской губернии графиня Шуазель, владелец имения в Виленской губернии генерал-лейтенант Заржецкий; в 1869 г. – помещик Витебской губернии гвардии полковник в отставке И.А.Аслонович, землевладелец Минской губернии артиллерийский штабс-капитан Мокржицкий; в 1874 г. – помещица Гродненской губернии Снежко-Блоцкая. Хотя в центральных учреждениях не велось общей статистики подобных исключений, очевидно, что они не были массовыми явлениями, поскольку являлись прерогативой только императора. Указанные привилегии даровались, как правило, тем, кто мог предоставить более или менее веские основания для высочайшей милости, такие как: заслуги, свои или предков, перед престолом, особые отличия на военной и гражданской службе, бедственное материальное положение семьи, разорение имения со стороны русских войск во время преследования повстанцев в 1863-1864 гг., наконец, непольское происхождение дворянского рода[238].

Однако подобные изъятия, как бы ни были они основательны в каждом конкретном случае, наносили удар по указу 10 декабря 1865 г. и по декларируемому правительством принципу необратимости и неизбежности русификации Западного края. По выражению И.А.Шестакова, беспрестанными изъятиями из общих мер генерал-губернатор А.Л.Потапов «силился, чтобы от закона 10 декабря… остались единственно следы, унижающие правительство – память об исключительной мере, принятой без всякой пользы»[239]. Одновременно с этим дарование польским помещикам права приобретать земли в западных губерниях уменьшало возможности расширения русского поместного землевладения. К примеру, в 1870 г. в Ковенской губернии 4 самых значительных из продававшихся имений были куплены лицами польского происхождения, которые были уравнены в правах с русскими землевладельцами: по 2 имения купили князь Огинский и граф Иосиф Тышкевич (брат графа Ивана). Во всеподданнейшем отчете по управлению Северо-Западным краем генерал-губернатор П.П.Альбединский, сообщая об увеличении за период 1874-1877 гг. размеров русского землевладения в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях на 92 тыс. десятин, писал, что этот показатель мог бы быть выше, если бы в 1875 г. граф Иосиф Тышкевич не купил в Ковенской губернии имение в 10 тыс. десятин у русского помещика графа Зубова[240].

Как неоднократно отмечали исследователи, ограничительное поземельное законодательство по отношению к лицам польского и еврейского происхождения в западных губерниях сдерживало поступление земли на рынок, ограничивало спрос на нее, препятствовало свободной мобилизации земельной собственности и, тем самым, обусловливало относительную устойчивость дворянского землевладения этого региона. В результате ограничительных законов польские помещики стали крепче держаться за «отцовское наследство». Кроме того, происходило во многом искусственное насаждение крупнопоместного дворянского землевладения. К концу 1870-х годов в белорусских губерниях около 8 тыс. помещиков владело 50,5% удобной земли. Полтора-два десятка магнатов и магнатских семейств, таких как Потоцкие, Радзивиллы, Тышкевичи, Любомирские, Огинские, Скирмунты, Друцкие-Любецкие, Горватты, П.Л.Витгенштейн, Ф.И.Паскевич, И.П.Чернышев-Кругликов и проч., сосредоточили в своих руках около четверти поземельной собственности края. Напротив, на долю мелкопоместных и среднепоместных дворян, составлявших почти 2/3 общего числа дворян края и считавшихся наиболее «мятежными», приходилось лишь около 11 % помещичьего землевладения[241].

Очевидно, что изъятия из указа 10 декабря 1865 г., предоставляемые крупным польским помещикам, способствовали переходу поземельной собственности в руки представителей местной польской и ополяченной аристократии, пользовавшейся доверием властей. Сходная ситуация сложилась и в отношении освобождений от уплаты поземельного процентного сбора. По признанию А.Л.Потапова, к середине 1870-х годов этот сбор падал почти исключительно «на малодостаточную и беднейшую часть землевладельцев», в то время, как большая часть крупных помещиков от уплаты сбора была освобождена[242]. Таким образом, исключения из общих мер вполне укладывались в русло проводимой А.Л.Потаповым политики, направленной на создание в среде местного дворянства Западного края верных правительству «польских оппортунистов».

Образцовыми «оппортунистами» можно назвать Иосифа Тышкевича и Адама Броэль-Платера. Граф И.Тышкевич был одним из крупнейших землевладельцев Северо-Западного края: только в Минской губернии его владения составляли около 80 тыс. десятин земли[243]. В 1866 г. имения Иосифа Тышкевича были освобождены от уплаты процентного сбора, а в январе 1870 г. он был уравнен в правах с помещиками русского происхождения и получил возможность приобретать землю в западных губерниях[244]. В надежде на помощь со стороны местной польской аристократии в деле «общественного сближения», А.Л.Потапов взял И.Тышкевича к себе чиновником особых поручений, способствовав его переводу из Риги в Вильну. Одно время строились также планы назначить Тышкевича виленским городским головой. В ответ на покровительство генерал-губернатора Тышкевич обещал Потапову «соединять русских с поляками на частных балах и раутах»[245].

Право покупать землю в Северо-Западном крае получил и граф А.Броэль-Платер, также один из наиболее лояльных литовских дворян. В начале 1863 г., как гласит легенда, он будто бы согласился возглавить повстанцев в одном из уездов Литвы. М.Н.Муравьев предоставил ему выбор: виселица или назначение виленским уездным предводителем дворянства. Граф Платер выбрал последнее и был одним из первых представителей виленского дворянства, подписавших летом 1863 г. инспирированный Муравьевым верноподданнический адрес на имя царя[246]. В 1868 г. бывший редактор «Виленского вестника» А.Киркор, рекомендуя генерал-губернатору А.Л.Потапову нескольких местных уроженцев, «известных своим влиянием» и благонадежностью, отзывался о графе Платере, как о «совершенном космополите, но со светлым взглядом на дело»[247]. Долгое время Платер занимал должность уездного предводителя, а в 1878 г., после смерти А.Домейко, был назначен виленским губернским предводителем. Кроме того, он был учредителем Виленского земельного банка, основанного в 1872 г. Покровительствовал банку Потапов, а в числе других его учредителей значились представители петербургской элиты и одновременно крупные землевладельцы края: П.Л.Витгенштейн, граф Н.Н.Зубов, граф Н.В.Левашев, князь А.И.Барятинский, П.П.Дурново, Б.П.Обухов. Виленский банк с начальным капиталом в 1,2 млн руб. был первым после восстания кредитным ипотечным учреждением, доступным для помещиков-католиков Северо-Западного края. Он оказал огромную финансовую поддержку местному дворянству и очень скоро сделался, по словам самих поляков, «насквозь польским» учреждением[248]. Граф Броэль-Платер, помимо участия в руководстве банком, защищал интересы польских помещиков также тем, что с помощью своего влияния добивался от властей отмены крестьянских сервитутов.

Однако бесконтрольное увеличение случаев изъятий из общих ограничительных узаконений в западных губерниях в 1870-е годы начало вызывать обеспокоенность Министерства внутренних дел. В 1873 г. по всеподданнейшему докладу А.Е.Тимашева Александр II распорядился отклонять в будущем все ходатайства об изъятии от действия указа 10 декабря 1865 г. лиц, не оказавших престолу особых и лично известных императору заслуг[249]. Стремление отклонять подобные ходатайства наиболее определенно продемонстрировал преемник А.Е.Тимашева Л.С.Маков, назначенный министром внутренних дел в феврале 1879 г. Ранее, еще в 1872 г., он полагал, что, как бы ни были временны и непрочны «насильственные» меры, вводимые в Западном крае после 1863 г., их отмена или изменение возможны «лишь постепенно, с соблюдением крайней осторожности, без нарушения государственных интересов, без ущерба русским [земле]владельцам»[250]. Маков, сам помещик Минской губернии, был лично заинтересован в судьбе русского землевладения в Северо-Западном крае. В 1876 г. он участвовал в основании Минского общества сельского хозяйства, которое, как это первоначально предполагалось, призвано было служить исключительно русификаторским целям[251]. В конце 1870-х гг. Л.С.Маков уже прямо проповедовал мысль о том, что в Западном крае проявление «польского элемента» недопустимо. «Мы в Польше не правы, - говорил он А.А.Кирееву, - тесня поляков у них дома, а /в/ западн/ых/ губерниях еще менее правы, давая им волю, так как здесь они у нас – в гостях»[252]. Вскоре после назначения министром, в отношении от 31 марта 1879 г., Л.С.Маков отклонил ходатайство шефа жандармов А.Р.Дрентельна об освобождении от действия указа 10 декабря 1865 г. помещика Виленской губернии, камергера Двора князя В.Друцкого-Любецкого. Князь В.Друцкой-Любецкий в 1877–1878 гг. служил уполномоченным Общества попечения о раненых и больных воинах в тылу действующей армии, заведовал Ясским эвакуационным бараком и удостоился благодарности императрицы. Обосновывая необходимость отклонения этого ходатайства, Маков писал: «По мнению моему, только при строгом и неуклонном исполнении… общего закона (т.е. указа 10 декабря 1865 г – А. К.) можно ожидать успешного осуществления тех целей, достижение которых правительство имело в виду при его установлении, и… удовлетворение таких ходатайств может лишь послужить поводом к беспрестанным домогательствам подобного рода и к окончательному парализированию действий этого закона»[253].

Говоря об усилиях А.Л.Потапова и его единомышленников отменить или пересмотреть тем или иным путем, в том числе с помощью практики исключений, многие из тех мероприятий, которые легли в основу «системы Мурвьева», необходимо отметить попытку ввести изменения в инструкции Министерства государственных имуществ от 5 марта 1864 г. и 23 июля 1865 г. об условиях льготной продажи в западных губерниях казенных земель лицам русского происхождения. В записке от 6 марта 1874 г., представленной министру внутренних дел А.Е.Тимашеву, виленский генерал-губернатор предложил аннулировать соответствующие статьи данных инструкций, в которых речь шла о запрете русским помещикам, получившим в Западном крае имения на льготных условиях, отдавать свои земли в аренду лицам польского и еврейского происхождения или нанимать таких лиц в управляющие и экономы. По мнению А.Л.Потапова, эти запреты пагубно отражались на «усилении» в крае русского землевладения, отпугивая потенциальных покупателей имений и препятствуя экономическому преуспеванию новоявленных помещиков. В западных губерниях, как впрочем, и во внутренних, наблюдался значительный недостаток в русских управляющих и арендаторах, а наем управляющих из иностранцев требовал от помещиков слишком больших затрат. Между тем, согласно словам генерал-губернатора, в Северо-Западном крае существовал контингент людей «из бывшей польской, так называемой чиншевой шляхты и из мелкопоместных дворян, специально занимающихся арендой или управлением имений». По мысли А.Л.Потапова, такие профессиональные управляющие и арендаторы, «чуждые всякой тенденциозности и заботящиеся только о своем материальном благосостоянии», связав себя с интересами русского землевладения, «незаметно для себя, поневоле будут подчиняться русскому влиянию». Следствием отмены ограничений должно было стать не произвольное сосредоточение земель в западных губерниях в польских руках, чего опасались авторы инструкций, а продвижение вперед дела обрусения, как полагал Потапов[254].

Мнение А.Л.Потапова одобрили министры – внутренних дел А.Е.Тимашев и государственных имуществ П.А.Валуев, а также новый виленский генерал-губернатор П.П.Альбединский. В соображениях А.Е.Тимашева, в частности, указывалось, что удержать в Западном крае русских землевладельцев «может лишь выгода, сопряженная с удобствами приобретения имений и пользования ими. Если некоторая, довольно, впрочем, значительная часть новых русских землевладельцев относится ныне довольно равнодушно к хозяйству и сдает свои имения в аренду при весьма стеснительных условиях, то, во всяком случае, имея больший круг арендаторов и извлекая больший доход из своих имений, они будут чувствовать и большую связь с краем»[255].

Предложения генерал-губернатора А.Л.Потапова, внесенные в записку министра внутренних дел А.Е.Тимашева от 8 февраля 1875 г., рассматривались в Комитете министров 25 февраля и 4 марта 1875 г. Вопрос об отмене указанных ограничений вызвал разногласия среди членов Комитета. Мнение А.Е.Тимашева поддержали присутствовавшие в заседаниях министры – государственных имуществ П.А.Валуев, юстиции К.И.Пален, императорского двора и уделов граф А.В.Адлерберг, шеф жандармов А.Л.Потапов, государственный контролер С.А.Грейг, главноуправляющий IV отделением с.е.и.в. канцелярии принц П.Г.Ольденбургский и товарищ главноуправляющего II отделением с.е.и.в. канцелярии Ф.А.Брун.

 Однако Александр II утвердил 8 марта 1875 г. мнение председателя Комитета министров П.Н.Игнатьева и «согласных с ним членов» (министров – военного Д.А.Милютина, финансов М.Х.Рейтерна, путей сообщения К.Н.Посьета, помощника управляющего Морским министерством С.С.Лесовского, товарища министра народного просвещения князя А.П.Ширинского-Шихматова, председателя Департамента государственной экономии Государственного совета А.А.Абазы, главного начальника с.е.и.в. канцелярии по делам Царства Польского Д.Н.Набокова и директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел П.Н.Стремоухова)[256]. Они считали необходимым отклонить предложения А.Л.Потапова и поддержавшего его А.Е.Тимашева в видах «сохранения незыблемости однажды принятой системы». Согласно мнению этих членов Комитета, утвержденному императором, отмена ограничений могла принести выгоду только владельцам имений, «приобревших оные на льготных правилах и на заранее известных условиях», но не служила интересам государства. Прочное водворение русского землевладения, как необходимое условие русификации Западного края, было осуществимо лишь «при полном сознании, что постановления правительства незыблемы и не будут подвергаемы частым колебаниям; отмена же тех или других… мероприятий, в тесной между собой связи состоящих и принятых по соображениям исключительно политическим, отнюдь не должна быть допускаема по поводу отдельных случаев и по соображениям, основанным преимущественно на доводах экономического характера. Всякая подобная отмена неминуемо поведет к дальнейшим уступкам и, нарушив цельность принятой по зрелому обсуждению системы, послужит поводом к возбуждению еще раз в среде польской национальности надежд на забвение правительством столь недавно минувших событий». Председатель Комитета министров и «согласные с ним члены» полагали, что о результатах введенных в Западном крае мероприятий следовало судить лишь «по истечении многих десятилетий» их цельного и «незыблемого существования», поэтому преждевременно было бы говорить о нерациональности отдельных ограничительных узаконений[257].

Одним из главных показателей «неуспешности» мер, принятых правительством после 1863 г., А.Л.Потапов и П.П.Альбединский считали незначительные темпы роста русского землевладения. Действительно, показатели увеличения русского поместного землевладения в Северо-Западном крае на протяжении 1870-х гг. выглядят значительно скромнее динамики его роста в 1860-е. По данным Министерства внутренних дел, в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях число землевладельцев «непольского» происхождения в период с принятия инструкции 5 марта 1864 г. по июль-август 1870 г. увеличилось на 657 помещиков, а размеры их землевладения – на 546,4 тыс. десятин (с 480 русских помещиков, владевших 472,3 тыс. дес. земли в 1864 г., до 1137 землевладельцев, обладавших 1018,7 тыс. дес. в 1870 г.). В губерниях Минской, Витебской и Могилевской за тоже время показатели роста составили соответственно – 1487 русских землевладельцев и 797 тыс. десятин земли[258]. Но за время с 1870 г. по 1877 г. число лиц «русского происхождения», владевших имениями в губерниях Виленской, Ковенской и Гродненской, увеличилось на 410 человек, а «непольское» землевладение – лишь на 161,5 тыс. дес. (В 1877 г. в этих губерниях насчитывалось 1547 русских помещиков, им принадлежало 1180,2 тыс. дес. земли)[259]. Таким образом, к середине 1870-х гг. этнический баланс «землевладельческого класса» в трех северо-западных губерниях не подвергся существенным изменениям, и земельная собственность польских помещиков своими размерами в 3 раза превосходила владения русских. (В 1877 г. польским помещикам края принадлежало 3371 тыс. дес. земли)[260]. Наиболее явной причиной снижения роста и даже уменьшения размеров русского поместного землевладения в Северо-Западном крае к середине 1870-х годов была почти полная исчерпанность запаса конфискованных и свободных казенных земель, предназначавшихся для передачи русским помещикам. Требовалось изыскать в западных губерниях новые земельные ресурсы для русских помещиков.

Между тем, если существовали общепризнанные цели, достижение которых считалось приоритетным в русификации Западного края, – «2/3 пространства помещичьей собственности» и не менее половины русских от общего числа землевладельцев, – то представления высшей бюрократии о необходимых темпах увеличения русского землевладения весьма разнились. Очевидно, что А.Л.Потапов и П.П.Альбединский считали темпы, существовавшие в Северо-Западном крае на середину 1870-х годов, недостаточными. Однако, например, А.Е.Тимашев с большим оптимизмом смотрел на темпы увеличения русского землевладения в губерниях Минской, Витебской и Могилевской. По данным Министерства внутренних дел, в этих белорусских губерниях только за 4 года, предшествовавшие 1875 г., число русских помещиков увеличилось на 405 человек, а размеры их землевладения – на 528 тыс. десятин[261]. Председатель Комитета министров П.Н.Игнатьев и «согласные с ним члены» в 1875 г. растягивали осуществление задач обрусения Западного края на «многие десятилетия»,[262] что, вероятно, подразумевало вообще довольно медленное, но планомерное увеличение размеров русского поместного землевладения.

Дальнейший опыт показал, что в рассуждениях о «многих десятилетиях» был определенный резон. В период с 1863-1864 гг. по 1893-1894 гг. в белорусских губерниях, за вычетом земель, отошедших в надел крестьянам, польское землевладение уменьшилось с 7,5 млн. дес. до 4,1 млн. дес. (в 1,8 раза), а его удельный вес в частной земельной собственности снизился с 78,4% до 42,4%. Данное уменьшение произошло в основном за счет поместного землевладения. За те же 30 лет размер землевладения лиц русского происхождения увеличился с 2,1 млн. дес. до 5,5 млн. дес. (в 2,6 раза), а его доля в частной земельной собственности возросла с 21,6% до 57,6%. Основная масса этих земель составляла земельные владения помещичьего типа[263]. Однако увеличение русского землевладения за тот же период в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях не могло вызывать у правительства особого оптимизма. В этих губерниях, по данным на 1896 г., в руках польских помещиков по-прежнему было сосредоточено в 3 раза больше частной земельной собственности, чем у русских (польским помещикам принадлежало 2435226 дес. земли, русским – 811362 дес.)[264]. При этом по сравнению с 1870 г. произошло даже снижение общего размера русского поместного землевладения в этих губерниях (в 1870 г. оно составляло 1018700 дес. земли)[265].

В 1870-е годы расхождения в оценках успешности и эффективности водворения в Западном крае русского поместного землевладения обусловливались различиями во взглядах на ключевой вопрос: подлежит ли изменениям, и в какой мере, «система Муравьева»? Сторонники неизменности «системы» склонны были подчеркивать естественный, постепенный и неуклонный характер расширения русского землевладения. Напротив, те, кто бил тревогу о судьбе русского помещика в Западном крае, имели в виду корректировку избранного курса. Именно такой позиции придерживался генерал-губернатор А.Л.Потапов. В 1870 г, по информации корреспондента «Московских ведомостей» Б.М.Маркевича, в разговорах с императором А.Л.Потапов настойчиво проводил ту мысль, что «все меры, принятые до сих пор в Западном крае для обрусения его, ни к чему не привели, и что это доказывает, как нерациональны эти меры, и что необходима система примирения, на почве действительных интересов»[266].

Во всеподданнейшем отчете по управлению Северо-Западным краем за 1868-1870 гг. генерал-губернатор ходатайствовал о создании особой комиссии, которая занялась бы проблемой русского землевладения в западных губерниях. В качестве вопросов для обсуждения комиссии Потапов выдвинул предложения о выкупе в казну для последующей продажи русским помещикам имений, оставшихся непроданными на торгах, о расширении кредита русским приобретателям имений и о «точнейшем разъяснении прав на приобретение имений» в западных губерниях. Александр II одобрил идею создания такой комиссии. Министру внутренних дел было поручено определить состав комиссии и пределы ее работы. Председателем комиссии был назначен главный начальник с.е.и.в. канцелярии по делам Царства Польского Д.Н.Набоков, а членами должны были быть представители от министерств внутренних дел, государственных имуществ, юстиции, а также чиновники виленского и киевского генерал-губернаторских управлений. А.Е.Тимашев предложил расширить пределы занятий комиссии, передав на ее рассмотрение вообще все вопросы, касавшиеся русского землевладения в 9-ти западных губерниях. В записке Тимашева, представленной в январе 1872 г. в Комитет министров, был обозначен перечень вопросов для обсуждения комиссии, включавший и предложения Потапова[267].

Рассмотрение записки А.Е.Тимашева состоялось в Комитете министров 15 февраля 1872 г. в присутствии товарища министра внутренних дел князя А.Б.Лобанова-Ростовского. В результате, по его словам, «единогласного противодействия» членов Комитета князь Лобанов-Ростовский вынужден был взять записку министра назад. Возражения Комитета, главным образом, были направлены против неопределенности составленной Министерством внутренних дел программы занятий комиссии и против отсутствия четких их пределов. По мнению Лобанова-Ростовского, члены Комитета министров опасались, что такая неопределенность программы могла предоставить комиссии «полный и широкий простор возбуждать разного рода вопросы, лишь бы они, хотя и самым отдаленным образом, касались русского землевладения… Вообще все члены без исключения как бы [видимо] желали, без сомнения, по совершенно противоположным побуждениям, если не отклонить совершенно, то, по крайней мере, отдалить разрешение этого дела»[268].

Очевидно, что сторонники неизменности «системы Муравьева» стремились избежать рассмотрения и принятия мер, которые могли бы подрывать или расшатывать основы ранее утвержденных в отношении Западного края узаконений. С другой стороны, их оппоненты в высших сферах не были заинтересованы в обсуждении новых мероприятий, далее развивавших «систему» в заданном векторе и направленных, в том числе, на усиление русского землевладения в крае, поскольку и задачи, и методы такого «усиления» ставились ими под сомнение. Таким образом, совместные, хотя и разнонаправленные усилия представителей противоборствующих точек зрения на политику в Северо-Западном крае, в конечном итоге, приводили к «консервации» уже сложившейся «системы». Данная коллизия отчетливо просматривается в обмене мнениями о предложениях министра внутренних дел А.Е.Тимашева, представленных в Комитет министров в январе 1872 г.

В отзыве на имя А.Е.Тимашева от 12 августа 1871 г. товарищ министра государственных имуществ князь Д.А.Оболенский, замещавший А.А.Зеленого во время его болезни, в принципе поддержал мысль о создании комиссии по вопросу русского землевладения в Западном крае. Но по существу князь Оболенский отвергал весь перечень вопросов для обсуждения этой комиссии, представленный А.Л.Потаповым и А.Е.Тимашевым, и предложил дать такое точное название комиссии, в котором была бы выражена правительственная цель «укрепления и усиления» русского землевладения. Особенно резко Д.А.Оболенский отклонил предложение виленского генерал-губернатора обсудить в комиссии вопрос о том, кого следует причислять к «лицам польского происхождения». По мнению князя, возбуждение этого вопроса могло бы послужить «поводом к колебанию самых оснований закона 10 декабря 1865 г.». «По крайней мере, – писал Оболенский, – общественное мнение по поводу слуха об учреждении комиссии для указанной генерал-адъютантом Потаповым цели не преминуло бы заподозрить стремление правительства к отмене или ослаблению закона 10 декабря 1865 г., хотя, конечно, на самом деле этого быть не может»[269]. Подозрения князя Оболенского основывались на том, что в 1868 г. А.Л.Потапов уже пытался распространить запрет полякам покупать землю в западных губерниях на крестьян-католиков Северо-Западного края. Генерал-губернатор доказывал, что их следует причислять, наравне с помещиками-католиками, к «лицам польского происхождения», подпадавшим под действие указа 10 декабря. Но в то время Комитет министров отклонил предложение Потапова[270].

Новый министр государственных имуществ П.А.Валуев, назначенный на эту должность в апреле 1872 г., придерживался взглядов, совершенно отличных от мнений А.А.Зеленого и его товарища князя Д.А.Оболенского. Ознакомившись с предложениями о создании комиссии по вопросу русского землевладения в Западном крае, П.А.Валуев в октябре 1872 г. писал А.Е.Тимашеву: «По моему мнению, было бы теперь неуместно и крайне несвоевременно возбуждать вопросы, клонящиеся к какому-либо коренному и радикальному изменению тех исключительных для Западного края мер и законоположений, которые были вызваны последним мятежом». Перечисляя далее такие исключительные меры, министр государственных имуществ подчеркивал, что они были сопряжены с большими затратами государства, но оказались малоэффективны. На данном письме П.А.Валуева на имя А.Е.Тимашева сохранилась примечательная помета одного из чиновников МВД от 19 октября 1872 г.: «Доложено г.Министру. Приказано немного повременить дальнейшее движение этого дела»[271]. Но только через полтора года, в апреле 1874 г. А.Е.Тимашев представил всеподданнейший доклад, в котором предложил вообще не учреждать комиссию по русскому землевладению, вследствие разногласий в Комитете министров и невозможности договориться ни по существу дела, ни относительно пределов его обсуждения в комиссии. По мнению министра, предложения о «совокупном рассмотрении» вопросов по усилению русского землевладения в комиссии к тому времени «существенно изменили и утратили свое значение», поэтому целесообразнее обсуждать каждый вопрос в отдельности. Александр II 2 мая 1874 г. одобрил мнение А.Е.Тимашева[272].

Во всеподданнейшем отчете по управлению Северо-Западным краем за 1874 г. А.Л.Потапов попытался вновь привлечь внимание к вопросу о неуспешности русского землевладения. «Ход русского землевладения, - говорилось в отчете, - на которое возложено было так много надежд, в смысле интересов государственных и национальных, постоянно принимает столь сокращенные размеры, что, при полном введении реформ, представители русского элемента совершенно исчезнут в подавляющей массе местных землевладельцев». Возле этого заявления Александр II отметил: «Весьма жалкий факт, на который следует обратить особое внимание». Однако Комитет министров, слушавший в июле 1875 г. отчет генерал-губернатора, лишь принял это к сведению. Министерство внутренних дел откликнулось лапидарно: «Никакого исполнения не требуется»[273].

Вопрос обрусения Западного края в рамках «системы Муравьева», помимо водворения русского поместного землевладения, подразумевал привлечение в северо-западные губернии в качестве землевладельцев и арендаторов русских крестьян-переселенцев, а также обеспечение быта наиболее лояльной, сточки зрения М.Н.Муравьева и его единомышленников, части местного крестьянства – старообрядцев. Отход А.Л.Потапова от основ «системы Муравьева» проявился и в том, что он попытался расчленить на отдельные составляющие мыслившийся как единый комплекс мероприятий по «усилению» русского землевладения, отдавая все предпочтения насаждению землевладения помещичьего типа и по возможности устраняя землевладение крестьянское. На основании всеподданнейшего доклада А.Л.Потапова император 26 июля 1869 г. разрешил главному начальнику Северо-Западного края приостановить дальнейшее водворение русских поселенцев. Все выделяемые на эти цели денежные средства должны были пойти на нужды тех русских крестьян, кто уже обосновался в северо-западных губерниях. В дальнейшем вызов и водворение русских поселенцев в крае были предоставлены усмотрению виленского генерал-губернатора[274]. В силу высочайше утвержденного 31 января 1875 г. положения Комитета министров, водворение русских поселенцев на казенных землях Виленской и Гродненской губерний было окончательно прекращено. К 1875 г. в Виленской губернии состояло около 4400 дес. свободных казенных земель. Но эти земли представляли собой или мелкие полосы, разбросанные среди казенных лесов, или малоплодородные участки, не пригодные для самостоятельного крестьянского хозяйства. Водворение русских переселенцев на таких землях требовало значительных затрат от государства. По словам товарища министра государственных имуществ А.А.Ливена, «водворенные в Западном крае переселенцы вообще люди крайне недостаточные и не только не могут затрачивать какие-либо капиталы на обработку предоставляемых им земель, но, напротив, постоянно домогаются от правительства новых льгот и пособий для упрочения их быта, даже при поселении на хороших землях»[275]. Во второй половине 1870-х годов при управлении генерал-губернатора П.П.Альбединского водворение русских крестьян-переселенцев продолжалось только в Ковенской губернии. В 1874-1877 гг. в этой губернии на 405 участках казенной земли площадью 9427 десятин было поселено соответствующее количество русских семейств общей численностью 2099 человек[276].

Делая ставку на «примирение» с польским дворянством Северо-Западного края, А.Л.Потапов стремился максимально учитывать интересы местных помещиков, что имело негативные последствия для арендаторов-старообрядцев. Согласно циркуляру М.Н.Муравьева от 17 июня 1863 г., помещикам временно запрещалось расторгать со старообрядцами договоры об аренде земли, даже если сроки контрактов уже истекли, а также запрещалось повышать арендную плату выше определенной суммы. Распоряжение Муравьева действовало до тех пор, пока в июне 1869 г. Потапов не объявил, что указанные запреты будут прекращены через 2 года. С 23 апреля 1871 г. муравьевский циркуляр был отменен. Старообрядцы должны были сами договариваться с помещиками об условиях аренды. Но, не дожидаясь истечения срока действия циркуляра, местные помещики начали освобождать свои земли от старообрядцев или повышать им арендную плату. Вопрос об обеспечении быта крестьян-старообрядцев долгое время обсуждался подлежащими ведомствами и учреждениями. Наконец, 22 мая 1876 г. были утверждены «Правила об устройстве единоверцев и старообрядцев, водворенных на владельческих землях в губерниях северо-западных и белорусских». Поселившиеся на землях помещика до 17 июня 1863 г. старообрядцы получали право бессрочной аренды на прежних условиях. Выкуп арендованной земли мог происходить по взаимным соглашениям сторон или по требованию владельца, с предоставлением ссуды от правительства. Однако этот закон распространялся только на 60% всех старообрядцев 9-ти западных губерний[277].

Усилия генерал-губернатора А.Л.Потапова, направленные на создание в Северо-Западном крае контингента «российских, но не русских» верноподданных, в полной мере отразились в его мероприятиях в сфере конфессиональной политики. При Потапове был прекращен перевод местных крестьян-католиков в православие. Главный начальник края опасался чрезмерной политизации религиозных вопросов и предписывал местным властям не вмешиваться в дело обращений, предоставив их заботам православного духовенства[278]. К массовому переходу в православную веру жителей края в середине 1860-х гг. он относился с большим недоверием и предубеждением, отмечая «неистовства полицейских миссионеров Кауфмана». Своих подчиненных Потапов убеждал, что «дело православия в крае почти проиграно»[279]. В итоге, почувствовав изменения в отношении властей, многие новообращенные начали уклоняться от посещения церквей и потянулись в костелы, обращаясь к ксендзам с просьбой крестить их детей и исполнять другие духовные требы. В конце 1860-х гг. среди крестьян Литовской епархии ходили слухи о том, что высшее начальство не только не препятствовало, но даже будто бы разрешило возвращение «отступников» в католичество и скоро возвратит католикам храмы, обращенные из костелов в церкви. Несмотря на просьбы архиепископа литовского Макария (Булгакова), Потапов отказался использовать для удержания новообращенных в православии административные возможности местных властей[280].

Вместе с тем, А.Л.Потапов бдительно следил за влиянием католического духовенства на сельское население края. Особую обеспокоенность генерал-губернатора вызывала деятельность католического духовенства в Ковенской губернии, «самогитское» население которой, по его мнению, легко поддавалось внушениям фанатичных ксендзов, посвятивших себя делу полонизации края. За антиправительственную и пропольскую агитацию критиковался генерал-губернатором глава тельшевской католической епархии епископ М.Волончевский (Валанчюс)[281]. В вину епископу Волончевскому ставился якобы отказ разрешить использование литовского языка в дополнительном католическом богослужении[282]. В духе политической пропаганды католицизма и полонизма рассматривалась властями деятельность Волончевского, нацеленная на бойкотирование правительственного запрета 1865 г. литовской печати латинским шрифтом. В 1867-1869 гг. епископу Волончевскому удалось организовать издание литовских книг латинским шрифтом за пределами Российской империи – в Восточной Пруссии, а также наладить нелегальный провоз таких книг через границу. Только за указанный период было издано около 19 тыс. экземпляров литовских книг, в числе которых, согласно мнению властей, около 8 тысяч было антиправительственного содержания. Всего же, по имеющимся данным, за 40 лет действия запрета вышло более 1800 наименований литовских изданий латинским шрифтом, предназначавшихся для распространения на территории Российской империи. (Для сравнения, за тот же период, т.е. с 1864 г. по 1904 г., кириллическим шрифтом было опубликовано только 66 изданий на литовском языке: 20 букварей и учебников, 15 книг религиозного содержания, 14 календарей, 7 изданий художественной литературы и 7 брошюр). Нелегальным провозом литовских книг занимались так называемые «книгоноши». Первоначально основную часть контрабанды составляли брошюры религиозного содержания для народа, а также запрещенные польские книги; впоследствии «книгоноши» начали провозить и нелегальную марксистскую литературу. Сам епископ Волончевский написал и нелегально издал 9 книг, в которых проповедовал, что любая вера, отличная от католической, есть ложная. Свою паству он призывал не доверять ксендзам, лояльным правительству, не молиться в церквях, не ездить в Россию и не посылать детей в школы, организованные властями. В составленных Волончевским брошюрах осуждалось также издание литовских книг на кириллице, как противное католической вере[283]. Общее содержание контрабандных брошюр, по словам шефа жандармов, заключалось в том, что «униаты обращены в православие насильно; католики преследуются по безнравственности и грабительству русских начальников и чиновников; и что католическая вера истинная, а православная ничтожная и языческая, в которую возвращают обманом и насилием»[284]. Причастность епископа Волончевского к нелегальному изданию литовских книг на латиннице не было секретом ни для виленской администрации, ни для III отделения. Извещение об этом было получено властями в октябре 1868 г. от имени тельшевских крестьян Ковенской губернии. Однако собрать веские доказательства этой причастности не удавалось. В декабре 1870 г. по распоряжению виленского генерал-губернатора и согласованию с шефом жандармов был произведен ряд обысков у католического духовенства тельшевской епархии. В отношении епископа Волончевского не было найдено ничего компрометирующего, но его ближайший помощник, епископ-суфраган[285] А.Бересневич, как политически «вредный», был выслан из Ковно в Митаву[286]. В 1870 г. в Литве, благодаря сотрудничеству русских властей с правительством Пруссии, было заведено первое крупное следственное дело, и 14 контрабандистов-«книгошей» было привлечено к ответственности[287].

Наиболее заметной в рассматриваемый период мерой в сфере конфессиональной политики было введение в Северо-Западном крае русского языка вместо языка польского в дополнительное католическое богослужение[288]. Аргументы за и против введения этой меры активно обсуждались в русском обществе и печати с начала 1860-х гг. Но власти долгое время не решались принять какие-либо определенные меры, запрещавшие или разрешавшие употребление русского языка в иноверческих исповеданиях. А.Л.Потапов также долго колебался. По свидетельству И.А.Шестакова, главный начальник Северо-Западного края «отвергал благотворное влияние русских песен в свободные часы и чтение на русском языке молитв» в местных народных школах: «Потапов дивился и сердился, что хотят располячить белоруса, и в усилиях педагогов видел желание сеять рознь между племенами»[289]. «Я, - говорил генерал-губернатор Потапов в частных беседах, - запретил польский язык на улицах и публичных местах, но не могу запретить его в семействе. Точно также я не могу заставить, чтобы молились Богу не на том языке, с которым сроднились, но который желает администрация. Поэтому пусть молитвы совершаются на языке, каждому понятном и родном. Поляк пусть молится по-польски, белорус – по-белорусски, жмудин – по-жмудски»[290].

Тем не менее, в 1869 г. Потапов возбудил вопрос о замене польского языка русским при дополнительном богослужении в католических приходах Виленской епархии, где в основном проживало смешанное белорусско-литовское население. Характерно, что поступил он при этом вполне в духе «легальности». Прежде всего, генерал-губернатор ходатайствовал об отмене действовавшего, хотя и позабытого, высочайшего повеления 1848 г., воспретившего ксендзам говорить проповеди на русском языке. Согласно подходу Потапова, «российский» верноподданный мог не исповедовать православия, но обязан был знать русский язык. Введение русского языка в дополнительное католическое богослужение подразумевало, что именно язык, а не вера, должен был стать одним из главных факторов русификации Северо-Западного края, способствуя, как говорилось в официальных документах, «разъединению вопроса религиозного от вопроса о народности». При этом в деятельности администрации в отношении католической церкви, по словам Потапова, «должно быть принято неуклонным правилом полное уважение к верованию, святыни и обычаям, не заключающим в себе политического значения, – а только религиозное»[291]. Кроме того, Потапов, рассматривая различные основания для введения русского языка в дополнительное католическое богослужение, не мог не учитывать позицию, занятую в этом вопросе его ближайшими сотрудниками, особенно попечителем Виленского учебного округа П.Н.Батюшковым.

С точки зрения местной администрации, вопрос о языке дополнительного богослужения непосредственно упирался в вопрос о языке преподавания. Например, виленский губернатор И.А.Шестаков отмечал в воспоминаниях: «Строго воспрещая распространение польской грамотности… мы в то же время не решались вводить русский язык в костеле и заставляли народ против воли обманывать власть и учиться втайне польской грамоте, без чего богослужение было для него непонятно»[292]. Не случайно, что первые опыты введения русского языка вместо языка польского в дополнительное богослужение проводились в рамках Виленского учебного округа, по инициативе попечителя П.Н.Батюшкова. Первые два молебствия на русском языке за здравие Царя-Освободителя были совершены местными ксендзами в народных училищах Ковенской губернии 19 февраля и 4 апреля 1869 г. Затем такие молебствия проходили в некоторых костелах Минской губернии. Во всеподданнейшем отчете о деятельности учебного округа в 1868-1869 гг. П.Н.Батюшков подчеркивал, что «система благоразумной осторожности», которая подразумевала изучение закона Божия католиками края на русском языке, улучшение знаний русского языка и отечествоведения выпускников местных католических семинарий, а также введение русского языка в дополнительное католическое богослужение, - эта «система» должна была привести к окончательному вытеснению «полонизма» из его «последнего общественного убежища - костела». По мнению Батюшкова, в Севро-Западном крае такая система «исходит мирно, постепенно, путем естественным, из школ и распространяется мало-помалу на приходы»[293].

По всеподданнейшему докладу министра внутренних дел последовало повеление обсудить вопрос об отмене высочайшего повеления 1848 г. в особом комитете под председательством князя П.П.Гагарина. Членами комитета были назначены министр внутренних дел А.Е.Тимашев, шеф жандармов граф П.А.Шувалов, обер-прокурор Св. Синода граф Д.А.Толстой, главноуправляющий II Отделением с.е.и.в. канцелярии князь С.Н.Урусов, генерал-губернаторы виленский А.Л.Потапов и киевский князь А.М.Дондуков-Корсаков, а также директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел граф Э.К.Сиверс. Заседание особого комитета состоялось 16 декабря 1869 г. Обсуждение дела в основном сосредоточилось вокруг вопроса: принесет ли снятие запрета употреблять русский язык в иностранных исповеданиях больше пользы или вреда государственным интересам России? Последнее и наиболее веское слово оказалось за обер-прокурором Синода. Граф Д.А.Толстой признал, что употребление русского языка в иноверческих церквях «есть меч обоюдоострый», но ожидаемые выгоды от его введения должны значительно превышать возможные негативные последствия. «Невыгоды» такой меры, по словам Толстого, состояли в том, что «русским языком, конечно, могут воспользоваться для иноверной пропаганды в России, и что при этой мере иноверные населения тысячами не будут переходить в православие». Однако, как полагал обер-прокурор, запрет 1848 г. привел к тому, что «в Западном крае сделаться русским значит тоже, что переменить свою веру». После отмены запрета сотни тысяч иноверцев получили бы право признавать себя русскими, не переходя в православие, а русский язык, введенный в дополнительное богослужение, навсегда скреплял бы их с отечеством. По мнению Д.А.Толстого, местному населению Западного края следовало постоянно внушать, «что можно быть католиком и вместе с тем русским»[294].

Особый комитет под председательством князя П.П.Гагарина согласился с мнением обер-прокурора Св. Синода о необходимости отменить запрещение 1848 г. Комитет полагал удобным, поскольку запрещение 1848 г. было объявлено в административном порядке, ограничиться «установлением лишь принципа допущения употребления русского языка в делах религии иностранных исповеданий», объявив об отмене запрета также в административном порядке. На усмотрение местных властей возлагалось «дальнейшее развитие и применение сего начала, по соображении с действительными потребностями населения в разных частях государства и с местными условиями». Император утвердил решение особого комитета 25 декабря 1869 г.[295]

Министр внутренних дел А.Е.Тимашев и директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий граф Э.К.Сиверс, обдумывая применение высочайшего повеления 25 декабря 1869 г. в Западном крае, с одной стороны, стремились избежать использования русского языка в целях католической пропаганды, а с другой, намеревались продемонстрировать, что «правительство нисколько не желает навязывать русский язык нашим иноверцам»[296]. Введение русского языка в дополнительное богослужение ставилось в зависимость в каждом конкретном случае от инициативы прихожан и местного католического духовенства, которые могли об этом ходатайствовать. Но окончательное решение должно было зависеть не от «произвола» католического духовенства, а от заключения Министерства внутренних дел. Вместе с тем, стремясь несколько «подтолкнуть» осуществление высочайшей воли, А.Е.Тимашев в секретной инструкции от 31 января 1870 г. предлагал губернаторам в тех местностях, где они признают это нужным, объявить через местную гражданскую администрацию прихожанам-иноверцам, что «Государь Император… желая, чтобы те из них, которые родным языком своим считают русский, в том или другом его наречии, не были лишены права пользоваться им в делах своей религии», разрешил чтение проповедей и молитв на русском языке. Губернаторы должны были «поставить прихожан в известность, что в случае желания большинства их слушать на этом языке молитвы и проповеди, они могут ходатайствовать о сем чрез местные гражданские власти»[297].

На первых же порах местные власти в Северо-Западном крае столкнулись с нежеланием католического духовенства заменять польский язык русским в дополнительном богослужении. Причины для отказа обычно назывались одни и те же: во-первых, введение русского языка противоречит каноническим правилам католической церкви, на основании которых всякое нововведение должно быть разрешено папой римским; во-вторых, ксендзы плохо знают русский язык. Среди местного населения, особенно Минской губернии, распространялись слухи, что введение русского языка послужит в будущем к обращению католиков в православие – «по примеру униатских церквей, где также вначале уничтожали униатские обряды, а потом совершенно ввели православное богослужение». Для Минской губернии примечателен также случай, когда в июле 1870 г. слуцкий декан Лампицкий пригласил к себе всех настоятелей костелов уезда и предложил им ввести в дополнительное богослужение русский язык. В ответ ксендзы «потребовали указа об этом, ссылаясь, что не могут иначе исполнить его требование, т.к. боятся панов»[298].

В Виленской католической епархии активную агитацию за введение русского языка проводил управляющий епархией прелат П.Жилинский. Он объезжал разные приходы, сам совершал в местных костелах дополнительное богослужение на русском языке, а также предлагал всем приходским ксендзам немедленно приступить к введению этой меры, как не противоречащей догматам католицизма. Прелат Жилинский сообщал также своей пастве и местному духовенству, что был удостоен аудиенции императора. Александр II лично выражал ему желание, чтобы дополнительное католическое богослужение в Виленской епархии отправлялось на русском языке. Но агитация Жилинского по большей части была неудачна, поскольку он не пользовался авторитетом ни у ксендзов, ни у местного населения. В 1870 г. приходские ксендзы Виленской епархии начали получать анонимные письма на польском языке с призывом не повиноваться Жилинскому. Генерал-губернатор А.Л.Потапов усмотрел в этих письмах доказательства существования в крае некоей антиправительственной «политическо-религиозной партии» и просил министра внутренних дел принять меры к открытию авторов анонимных писем. В марте 1871 г. шеф жандармов П.А.Шувалов сообщал А.Л.Потапову, что против высочайшего повеления от 25 декабря 1869 г. в среде католического духовенства возникла «деятельная агитация», которая поддерживалась и нередко провоцировалась проживавшими в Петербурге священниками. Они рассчитывали на содействие определенного круга лиц из числа местного католического духовенства Северо-Западного края. За деятельностью этих ксендзов как в столице, так и в Северо-Западном крае был установлен строгий негласный полицейский надзор[299].

Однако прелат П.Жилинский не имел влияния и на духовенство, считавшееся лояльным правительству. Настоящим начальником виленской епархии в глазах местного приходского духовенства и паствы продолжал оставаться высланный М.Н.Муравьевым в Вятку епископ А.Красинский. В отсутствие Красинского секретную опеку над епархией взял на себя тельшевский епископ М.Волончевский. Кроме того, в 1863-1883 гг. наблюдение над виленской епархией осуществлял тайный доверенный представитель Ватикана – прелат капитула М.Гарасимович, наделенный папой Львом XIII властью епископа[300]. Выбор в 1866 г. виленским капитулом без одобрения Ватикана прелата П.Жилинского управляющим епархией вместо удаленного епископа считался католиками незаконным. П.Жилинский, А.Немекша и Э.Тупальский, этот «триумвират прелатов», рассматривались как ставленники властей. Например, в частной беседе с гродненским жандармским штаб-офицером местный декан каноник Гинтович, пользовавшийся репутацией политически благонадежного, говорил, что «прелат Жилинский не приобрел доверия у здешнего духовенства, и последнее смотрит на все его действия подозрительно и сомневается даже в его искреннем убеждении в истине догматов католической церкви». Согласно мнению самого Жилинского, введение русского языка в дополнительное католическое богослужение в Виленской епархии могло иметь успех только в том случае, «если правительство даст хорошее содержание благонадежным ксендзам, и тем устранит зависимость их от несочувствующих этому делу приходов». Пособия от правительства таким ксендзам, как отмечал Жилинский, были остро необходимы, т.к. они уже не могли рассчитывать на подаяния прихожан-помещиков[301].

Управляющий Могилевской католической архиепархии епископ-суфраган И.Станевский официально распорядился, чтобы ксендзы объявили в приходских костелах о разрешении произносить проповеди и молитвы на русском языке, но на деле он препятствовал осуществлению этой меры. Бойкотирование высочайшего повеления 25 декабря 1869 г. со стороны местного католического духовенства отчетливо проявилось на примере Радомльского прихода в Чаусском уезде Могилевской губернии. Местный ксендз Анджиевский с октября 1869 г. произносил проповеди на русском языке, а с мая 1870 г. ввел его в дополнительное богослужение. Прихожане Радомльского костела подали соответствующее ходатайство губернатору, и министр внутренних дел его одобрил. Однако епископ Станевский назначил дознание об обстоятельствах этого ходатайства и поручил его чаусскому и чериковскому декану Подгурскому. После дознания из 200 прихожан, подписавших ходатайство, 30 изменили свое мнение, о чем деканом Подгурским был составлен особый акт. Могилевский губернатор, в свою очередь, направил в Чаусский уезд под видом инспектирования жандармского подполковника Иваницкого. По собранным Иваницким сведениям оказалось, что отказаться от введения русского языка безграмотную шляхту Радомльского прихода подстрекали местные помещики Лесневский и Мисевич, поддавшиеся убеждениям Подгурского. Лесневский и Мисевич объяснили Иваницкому, что в принципе не против введения русского языка, если это не противоречит догматам католической веры, тем более, что, состоя на государственной службе, они «постоянно употребляют и лучше знают язык русский». После дознания Подгурского дополнительное богослужение на русском языке в Радомльском костеле было прекращено. Но сам декан Подгурский поплатился за это местом. Как политически неблагонадежный, он по настоянию властей был переведен в другой уезд на должность простого настоятеля прихода[302].

Несмотря на то, что опыт введения русского языка в дополнительное католическое богослужение в Могилевской губернии оказался малоудачен, министр внутренних дел А.Е.Тимашев продолжал настаивать на необходимости этой меры. По его мнению, в этом деле можно было достигнуть успеха, если подготовить необходимую почву и устранить «препятствия», прежде всего, удаляя из губернии «элементы, являющиеся в руках польской партии орудием противодействия». В 1876 г., в качестве такой подготовительной меры, министр предложил передать православной церкви Бялыничский костел, располагавшийся в Могилевской губернии, на границе с Минской. Костел находился среди сплошного православного населения, в большинстве своем из бывших униатов. В Бялыничском костеле находилась также чудотворная икона Божией Матери, одинаково почитавшаяся и местными католиками, и православными. Особый интерес представляют мотивы, на основании которых А.Е.Тимашев считал своевременной и целесообразной передачу этого костела в ведение православной церкви. «Если эта мера произведет неприятное впечатление на католическое духовенство, - писал министр во всеподданнейшем докладе, - то сие может быть даже желательным, в виду того враждебного положения, которое оно приняло к делу деполонизации края, т.к. упразднение Бялыничского костела послужит доказательством, что правительство решилось неуклонно преследовать их чуждые религии происки и отнять у них орудия к вредному влиянию на местное население. Относительно Могилевской губернии такое доказательство признаю я особенно настоятельным, потому что тамошнее духовенство на деле обнаруживает противодействие введению в дополнительное богослужение русского языка». В качестве примера Тимашев указывал на противодействие католического духовенства введению русского языка в Радомльском костеле[303]. Император согласился с доводами министра внутренних дел, и в апреле 1876 г. Бялыничский костел был закрыт. Но вскоре начали поступать прошения о возвращении костела католической церкви. В том числе такое прошение подал на высочайшее имя митрополит римско-католических церквей А.Фиалковский. На письме Фиалковского Александр II наложил 1 октября 1876 г. характерную резолюцию: «Полагаю оставить без ответа и вижу в нем (в письме – А.К.) только новую интригу польскую»[304].

Из всех северо-западных губерний некоторых успехов в применении высочайшего повеления 25 декабря 1869 г. удалось добиться только в губернии Минской. В 1869 г., после массовых обращений крестьян-католиков в православие в период 1866-1867 гг., было признано возможным закрыть Минскую католическую епархию, присоединив Минскую губернию к Виленской епархии. По данным Министерства внутренних дел, в середине 1870-х гг. католики в Минской губернии составляли 13,27% всего населения (в Витебской губернии – 26,57%, в Могилевской – 4%)[305]. Добиться введения русского языка в дополнительное богослужение в некоторых приходских костелах Минской губернии удалось во многом благодаря деятельности ксендза Ф.Сенчиковского, выбранного для этой миссии прелатом П.Жилинским и минским губернатором В.Н.Токаревым. Сенчиковский объезжал уезды для ревизии костелов и предлагал ксендзам вводить русский язык, отбирая у них об этом подписки. Отказавшиеся давать подобные подписки отрешались епархиальным начальством от своих мест. Ксендз Сенчиковский своими действиями навлек на себя ненависть «польских патриотов», но в то же время он не пользовался полным доверием местной администрации. Например, начальник минского жандармского управления не решался судить об искренности убеждений Сенчиковского «на том основании, что почти в каждом представителе католического духовенства проглядывает иезуитизм и двуличность»[306].

В 1871 г. было принято решение о выделении денежных пособий ксендзам, вводившим в дополнительное богослужение русский язык. Однако выделенная правительством сумма была ничтожной – 2 тыс. руб. в год. Минский губернатор распределил эту сумму между 15 ксендзами. На долю каждого из них приходилось около 130 рублей в год сверх штатного содержания. (Для сравнения масштабов применения высочайшего повеления 25 декабря 1869 г. следует отметить, что всего в Минской губернии было более 50 приходов). В 1877 г. по предложению министра внутренних дел содержание таких ксендзов было доведено до оклада 1-го класса (600 руб. в год), если по штату их приходы относились к 4-му и 5-му классам (годовое содержание соответственно – 275 руб. и 230 руб.). Повышенное содержание назначалось Министерством внутренних дел индивидуально каждому из ксендзов, «пока они неуклонно действуют в этом направлении», т.е. пока употребляют русский язык в дополнительном богослужении[307].

Повышение содержания ксендзам Минской губернии, употреблявшим в дополнительном католическом богослужении русский язык, отражало общий взгляд на данный вопрос руководства Министерства внутренних дел. Так, по мнению А.Е.Тимашева, «одним из главнейших средств к полонизированию Западного края, во время польского обладания им, служила римско-католическая церковь и употребление в ней исключительно польского языка. Поэтому ныне лучшим и необходимым орудием к деполонизации края, без преследования самой римско-католической церкви, является введение в оную языка русского»[308]. Твердой позиции в этом вопросе придерживался и преемник А.Е.Тимашева Л.С.Маков. Он считал, что основное противодействие введению русского языка в дополнительное католическое богослужение в Минской губернии оказывали местные польские помещики, причем из соображений не религиозного, а политического свойства. «Лично я, - писал Л.С.Маков П.А.Валуеву 17 февраля 1878 г., - смотрю на разглагольствования тех господ, которые ищут Польшу в Могилевской, Витебской и Минской губерниях, как на фарсеров… В разговорах моих с множеством знакомых мне лиц по этому поводу я всегда обращаю дело в шутку и прошу их указать мне польский народ, на который бы они могли опереться, за исключением поваров, лакеев и т.п., проживающих у них в усадьбах, да незначительного числа разбросанной клочками шляхты…». Согласно подсчетам Макова, в Минской губернии проживало не более 4 тыс. помещиков-католиков – это все, что «до некоторой степени имеет право называть себя поляками». «Пусть и считают себя таковыми, - писал он, - …Остальное население – белорусы, и язык их русский… Шляхта, в большей части, тоже говорит по-белорусски»[309].

Однако П.П.Альбединский, сменивший А.Л.Потапова на посту главного начальника Северо-Западного края, не разделял убеждений в целесообразности введения русского языка в дополнительное католическое богослужение в подчиненных ему губерниях Виленской и Гродненской, где также проживало значительное число белорусов-католиков. Взгляд П.П.Альбединского на этот вопрос выражен им во всеподданнейшем отчете по управлению краем за 1874-1877 гг. Отмечая, что ни в одном из костелов Виленской, Гродненской и Ковенской губерний дополнительное богослужение на русском языке не ведется, генерал-губернатор не видел возможности для решительного изменения сложившейся ситуации. Главные причины неуспеха применения высочайшего повеления 25 декабря 1869 г. в Северо-Западном крае Альбединский видел не в противодействии местного католического духовенства, а в недоверии и враждебности к этой мере «со стороны народных масс». Однако во всеподданнейшем отчете он не упоминал ни белорусов, ни поляков, ни литовцев и не уточнял, на каких языках эти «народные массы» говорили. Характерно также, что введение русского языка в дополнительное католическое богослужение Альбединский относил к числу мер, «вызванных минувшим мятежом, для ограничения преобладания латинства в здешнем крае». Такая трактовка этой меры вступала в очевидное противоречие с официальными мотивами принятия высочайшего повеления 25 декабря 1869 г., но являлась важным звеном в системе аргументации Альбединского. Виленский генерал-губернатор стремился доказать, что меры, направленные на ограничение влияния католической церкви в Северо-Западном крае, «до известной степени утратили свою жгучесть» и только напрасно раздражают «фанатично-религиозное настроение народных масс». По мнению Альбединского, правительству следовало в Северо-Западном крае с крайней осторожностью затрагивать «дело религии, хотя бы в виде замены одного языка другим». «Это значит, может быть, из вопроса сословного сделать вопрос народный, дать против себя оружие и вложить его в руки народа», - предупреждал генерал-губернатор[310].

Подход П.П.Альбединского к вопросу введения русского языка в дополнительное католическое богослужение соответствовал в целом представленной им программе мероприятий, направленных на пересмотр утвердившегося после 1863 г. отношения правительства к католической церкви в Северо-Западном крае. Программа П.П.Альбединского, имевшая целью освободить католическую церковь в крае от сковывавших ее генерал-губернаторских циркуляров, пошла значительно дальше той политики, которой считал необходимым придерживаться его предшественник А.Л.Потапов. В ноябре 1875 г. Альбединский представил министру внутренних дел записку о необходимости отмены или изменения некоторых принятых после подавления восстания 1863 г. постановлений, стеснительных для католической церкви. По мнению главного начальника края, такие постановления утратили свое значение и, «затрагивая исконную бытовую сторону большинства народных масс, без всякой нужды, только производят неудовольствие и дают повод к упрекам в преследовании католицизма». Альбединский предлагал, во-первых, разрешить в сельской местности Ковенской губернии крестные ходы вне церковной ограды; во-вторых, позволить ставить на полях, при дорогах и вообще вне кладбищ и костелов кресты и другие священные изображения с разрешения епархиального начальства, не испрашивая специального разрешения на это местных гражданских властей. Наконец, предлагалось расширить для католического духовенства право проповеди, предоставив его викарным ксендзам и дозволив произносить поучения собственного сочинения всем ксендзам, а не только имевшим ученые степени[311].

Предполагаемые меры, по мысли генерал-губернатора, должны были стать проявлением добрых намерений со стороны властей, шагом навстречу католической церкви в Северо-Западном крае. Общая же цель предложений Альбединского, вероятно, заключалась в стремлении с помощью уступок привлечь в лагерь правительства местное католическое духовенство, особенно высших иерархов, пользовавшихся авторитетом у паствы и ксендзов. Хотя, возможно, для Альбединского важнее было не столько расположить духовенство к власти, сколько изменить отношение самого правительства к католическому духовенству края.

В 1875 г. генерал-губернатор П.П.Альбединский ходатайствовал о возвращении в Ковно высланного на жительство в Митаву епископа-суфрагана А.Бересневича. А.Бересневич заменил скончавшегося епископа самогитского М.Волончевского. Предварительно в Митаве состоялась встреча главного начальника Северо-Западного края с опальным епископом, на которой Альбединский изложил Бересневичу условия его назначения управляющим тельшевской епархией. Программа деятельности Бересневича, предложенная ему генерал-губернатором, заключалась в следующем: в постепенном введении в капитул правительственных кандидатов; в содействии католического духовенства обучению крестьянских детей в правительственных народных школах; в строгом наблюдении за «усилением изучения» русского языка и истории воспитанниками семинарии; в подчинении требованию правительства относительно постепенного упразднения в тельшевской епархии костельных братств (по примеру упразднения таких братств в виленской епархии при управлении генерал-губернатора А.Л.Потапова); в оказании «действительного влияния» на соблюдение духовенством установленных властями правил о произнесении в костелах проповедей, совершения крестных ходов и т.п.; в воспрещении духовенству вмешиваться в дела, выходившие из круга его прямых обязанностей.[312] По ходатайству Альбединского новому управляющему тельшевской епархией епископу-суфрагану Бересневичу было назначено денежное пособие в 1 тыс. руб. «на приличное его сану обзаведение». По мнению генерал-губернатора, такое пособие Бересневичу должно было «послужить поощрением к исполнению им, согласно видам правительства, его пастырских обязанностей»[313].

Во всеподданнейшем отчете по управлению Северо-Западным краем в 1874–1877 г. Альбединский особо отмечал, что действия епископа Бересневича «заслуживают одобрения». Однако в том же отчете он признавал, что костельные братства в Ковенской губернии продолжают существовать, хотя их упразднение намечалось в программе будущей деятельности управляющего тельшевской епархией. «Братчики… могут служить лучшими проводниками религиозного фанатизма, но в то же время самая их многочисленность не дает возможности употребить без крайней осторожности какие-либо решительные меры к уничтожению корпорации братчиков», - объяснял императору виленский генерал-губернатор[314].

Следует отметить, что во второй половине 1870-х гг. были предприняты также попытки решить вопрос, касавшийся ненормального положения в руководстве виленской епархией. В 1877 г. находившемуся в вятской ссылке епископу А.Красинскому были представлены условия, на которых он мог быть освобожден от полицейского надзора и получить возможность выехать за границу. Главное условие, одобренное Красинским, предусматривало подачу епископом просьбы об увольнении его от этой должности и согласие на этой папы римского. Но осложнения возникли со стороны Ватикана, затягивавшего решение этого вопроса, и только в 1883 г., когда К.Гриневицкий был назначен папой новым виленским епископом, Красинский смог уехать из России[315].

Для характеристики отношения генерал-губернатора П.П.Альбединского к католическому духовенству Северо-Западного края весьма примечательным является эпизод с ксендзом В.Шимкевичем. В мае 1875 г. главный начальник края ходатайствовал о снятии негласного полицейского надзора с почетного каноника В.Шимкевича, причисленного к Остробрамскому костелу в Вильне. По словам Альбединского, поведение ксендза Шимкевича не вызывало сомнений в его благонадежности, и, более того, из личных объяснений генерал-губернатор убедился, «что он не только разделяет пользу введения русского языка в дополнительное богослужение, но даже и сам готов содействовать к осуществлению этой меры». Однако, согласно данным III отделения, выяснилось, что в 1870 г. Шимкевич, будучи настоятелем Несвижского костела в Минской губернии, активно агитировал против введения русского языка в дополнительное богослужение и оказывал противодействие ксендзу Сенчиковскому. В результате за Шимкевичем был установлен негласный полицейский надзор. А еще ранее, в 1864 г., он возбуждал среди своих прихожан антиправительственные настроения, «умышленно извращая смысл и значение последовавшего в то время распоряжения о недозволении ставить на полях и дорогах кресты без особого всякий раз разрешения подлежащих властей». По приказанию М.Н.Муравьева В.Шимкевич был отдан под гласный полицейский надзор, который к 1875 г. не был формально снят. На основании этих фактов товарищ шефа жандармов Н.В.Мезенцов полагал «более осторожным» оставить негласный надзор за ксендзом Шимкевичем и отклонить ходатайство виленского генерал-губернатора[316].

Попытки генерал-губернатора П.П.Альбединского добиться во второй половине 1870-х годов изменения положения католической церкви в Северо-Западном крае сталкивались не только с «охранительными» принципами III отделения, но и с нежеланием Министерства внутренних дел что-либо менять в этой сфере. В 1875 г. у министра внутренних дел А.Е.Тимашева в присутствии П.П.Альбединского состоялось обсуждение предложений главного начальника Северо-Западного края об отмене некоторых циркуляров, стеснительных для католической церкви. Но это обсуждение не привело ни к каким результатам. «Неудобства существующего порядка вещей были вполне сознаваемы, - говорилось во всеподданнейшем докладе министра внутренних дел, - но при ближайшем выяснении дела неизбежно всякий раз возникало множество сомнений, для разрешения коих не имелось достаточных данных. Особенно сильно указывалось на несвоевременность затрагивать столь щекотливые предметы и, порождая чрезмерные надежды, пробуждать долго сдавленные фанатические стремления римско-католического духовенства»[317].

Во всеподданнейшем отчете по управлению краем за 1874-1877 гг. П.П.Альбединский повторил свои предложения об отмене воспрещений ставить кресты без разрешения местной гражданской администрации и проводить крестные ходы вне церковной ограды[318]. Управляющий министерством внутренних дел Л.С.Маков 1 декабря 1878 г. представил императору мнение его ведомства о предложениях виленского генерал-губернатора. Проведение крестных ходов вне церковной ограды предлагалось разрешить, хотя с оговоркой, что только в сельской местности Ковенской губернии. Но в отношении установления крестов, министерство внутренних дел высказалось против допущения католического духовенства к выдаче таких разрешений, поскольку «возникли бы толки и суждения или о том, что наступает новая эра торжества католицизма в крае, или что правительство вынуждено, наконец, уступить Риму и отказаться от своей политики»[319]. Министерство внутренних дел, желая избежать усиления влияния в крае католического духовенства, предложило предоставить виленскому генерал-губернатору, не издавая особого циркуляра об отмене воспрещения, пригласить подчиненных ему губернаторов и «лично разъяснить им, чтобы местная полиция не возбраняла сельскому населению сооружение и возобновление… крестов при дорогах и на полях, давая без затруднения разрешение, когда таковое испрашивается, и не возбуждая дел и преследований, когда такового испрошено не было, наблюдая лишь за тем, чтобы на крестах не появлялось надписей на польском языке и каких-либо неуместных изображений, не допускаемых общим законом»[320]. Таким образом, мерам Альбединского собственно при их исполнении придавалось «менее общее значение, чем оно предположено генерал-губернатором». Александр II одобрил предложения Министерства внутренних дел[321].

П.П.Альбединский во всеподданнейшей записке от 7 декабря 1879 г. вновь поднял вопрос о разрешении крестных ходов вне костелов, на этот раз в Виленской и Гродненской губерниях, а также о расширении права проповеди для католического духовенства. Но Комитет министров, приняв во внимание отзыв министра внутренних дел Л.С.Макова о несвоевременности обсуждения затронутых генерал-губернатором вопросов, касавшихся прав католического исповедания в Западном крае, предложения П.П.Альбединского по этому предмету решил не рассматривать[322].

К середине 1870-х гг. Северо-Западный край уже не считался правительственными «верхами» «проблемным» регионом, требовавшим неусыпного внимания и чрезвычайных мер. После снятия с края военного положения были подвергнуты ревизии те основы «системы Муравьева», которые были непосредственно связаны с военно-полицейским управлением. Александр II, назначая в 1874 г. нового генерал-губернатора, полагал, что дела края находятся в образцовом порядке. Тогда же император планировал упразднить генерал-губернаторскую власть на этой окраине, а сменивший А.Л.Потапова П.П.Альбединский должен был лишь возглавить виленский военный округ[323]. С прекращением чрезвычайного положения сосредоточение в руках виленского генерал-губернатора гражданской и военной власти все более утрачивало практическую значимость, и в 1870-х годах продолжение совмещения двух должностей объяснялось в основном соображениями престижа и представительства. В 1884 г., после смерти генерал-губернатора графа Э.И.Тотлебена, и до 1897 г. в Северо-Западном крае гражданская и военная власть были, наконец, разъединены, и, тем самым, был ликвидирован один из аспектов «исключительности» этой окраины. Однако «система Муравьева», доказавшая свою эффективность в 1863–1864 гг., продолжала действовать еще не одно десятилетие, и вопрос о полном отказе от нее никогда не ставился.