Вторая часть первой главы докторской диссертации А.Ю. Бендина «Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863-1914 гг.)» в качестве вступления к его книге с одноименным названием, вышедшей в Минске в 2011 году.

Первая часть первой главы диссертации

Вторая часть первой главы диссертации

Книга А.Ю. Бендина «Проблемы веротерпимости
в Северо-Западном крае Российской империи
(1863-1914 гг.)»

 

ИСТОРИОГРАФИЯ ТЕМЫ, ИСТОЧНИКИ И ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

 

3. Теоретико-методологические основы исследования

Исследование темы веротерпимости в Российской империи, в силу сложности своего предмета, представляет известную трудность. Дело заключается в том, что историку приходится решать широкий спектр исследовательских задач правового, политического, конфессионального и этнического характера. Однако основная теоретическая сложность состоит в разработке методологии изучения темы. Для того, чтобы понять важность поставленного вопроса, достаточно определить ряд значимых аспектов изучаемой проблемы.

Историку предстоит, например, принимать во внимание различные реакции «терпимых» конфессий на меры, предпринимаемые правительством в области конфессиональной политики и реформирования религиозного законодательства. Дополнительную трудность в изучении темы вызывает характерная для России связь между религией и этничностью, когда цели конфессиональной политики увязывались с решениями задач этнического характера. Анализ проблем веротерпимости -как общероссийских, так и региональных - предусматривает, в свою очередь, необходимость в исследовании практики правонарушений, различных форм дискриминации, проявлений религиозной нетерпимости, вражды и насилия над совестью.

Необходимость изучения всех аспектов интересующей нас темы приводит к ситуации, когда, по словам Д. Литтла «любые претензии на построение законченной методологии... окажутся печальной ошибкой, и не только потому, что на данном этапе проблема далеко не ясна, но и потому, что сам предмет весьма многогранен»¹.

Для современной отечественной историографии еще одним существенным фактором, усложняющим постановку и решение исследовательских задач, явилось наследие советского прошлого, когда выбор методологических подходов зависел от идеологических установок и политической конъюнктуры. В советскую эпоху универсальным методом научного познания служил диалектический и исторический материализм. Правящая Коммунистическая партия использовала историческую науку для пропаганды «научно-материалистического миропонимания и преодоления религиозных предрассудков»². Официальная пропаганда провозглашала, что решающую роль в устранении социальных корней религии в советском обществе играют успехи в строительстве коммунистического общества. Марксистско-ленинский атеизм открыто провозглашал себя классовой, партийной наукой, задачей которой является формирование «научного мировоззрения».

В коммунистической системе идеологических координат религия относилась к категории предрассудков, которые следовало преодолеть на пути научно-технического и социального прогресса. Претензии марксистко-ленинского атеизма выступать в роли науки обусловили активную, поощряемую государством, материалистическую критику религии. Коммунистическая идеология подходила к пониманию религии с классовых позиций, утверждая, что научно-атеистическое мировоззрение полностью совпадает с объективным ходом развития истории. Марксистский подход к выявлению социальной роли религии в обществе и атеистическая критика религиозных вероучений обусловили монопольное господство принципа партийности при изучении исторических событий.

Политический диктат, утверждавший принцип партийности в исторической науке, навязывал исследователям универсальную идейную основу методологии, применяемой к изучению истории Церкви и государственно-конфессиональных отношений. Сложившаяся практика партийного руководства наукой не позволяла историкам при разработке методологических подходов исходить из сугубо научных критериев, заставляя подменять их критериями идеологическими. В частности, деятельность, социальные функции, символический и сакральный смысл православия и католичества рассматривались сквозь марксистско-ленинскую призму классовой и национальной борьбы³.

Появившаяся в постсоветский период возможность сосредоточить внимание исследователей на изучении церковно-исторической проблематики, привела к постепенному отказу от марксистско-ленинского атеизма, основанного на партийном, классовом подходе. Принудительный универсализм марксистско-ленинской методологии истории и принятые ранее методики исследования в области конфессиональной истории и истории государственно-церковных отношений, утратили свою научную убедительность. Возникла острая необходимость в создании новых методологий и методических приемов для изучения отечественной истории, включая тематику веротерпимости.

Учитывая, что до настоящего времени вопрос о разработке универсальной или «законченной» методологии на макроуровне (общероссийском) остается открытым, его практическим решением представляется поиск подходов, позволяющих осуществить изучение проблем веротерпимости на мезоуровне (региональном), а именно, на территории Северо-Западного края.

В этой связи представляется целесообразным использование совокупности методологических подходов и принципов исторического познания. Для изучения проблем региональной веротерпимости было избрано сочетание парадигмы модернизации и цивилизационного подхода⁴. Парадигма модернизации является необходимым познавательным инструментом для изучения таких важных аспектов темы, как опыт реформирования традиционного законодательства о веротерпимости и кризисные явления в области правоприменительной практики. При изучении этих макропроблем появляется, во-первых, возможность выявления соотношений, которые складывались между преемственностью правовых традиций веротерпимости и практикой законодательного обновления. Во-вторых, использование интерпретационных возможностей теории модернизации позволяет раскрыть мотивы и содержание решений, предпринимаемых правительством в области религиозного законодательства и этноконфессиональной политики. В-третьих, применение этой теории делает возможным адекватное объяснение конфессиональных и этнических трансформаций, происходивших в Северо-Западном крае под воздействием эволюционирующего законодательства о веротерпимости и политики обрусения региона в период с 1863 по1914 гг.

Применение цивилизационного подхода служит необходимым дополнением к парадигме модернизации, которая используется при изучении темы. Этот подход позволяет объяснить устойчивость и региональную специфику христианских этно-конфессиональных традиций, существовавших в Северо-Западном крае. Появляется, во-первых, теоретическое обоснование для научной реконструкции религиозноэтнических представлений, бытовавших на территории региона. Во-вторых, изучение причин, мотивов и динамики традиционного соперничества между «русским» православием и «польским» католичеством приобретает продуктивный характер. В-третьих, исследование религиозно-этнических конфликтов в Северо-Западном крае выходит на новый уровень научного понимания. События регионального масштаба осмысливаются в контексте цивилизационного пограничья, рассматриваемого как сфера политического, религиозного и культурного противостояния православного Востока и католического Запада.

Сочетание указанных методологических подходов составляет теоретическую основу используемой объяснительной модели. Такой прием способствует пониманию сущности принимаемых политико-правовых решений и ответной реакции иерархии, духовенства и мирян двух церквей, обусловленной давними региональными традициями. Применяемый научный инструментарий предоставляет возможность для выяснения характера взаимосвязей между этноконфессиональными традициями и проявлениями религиозной нетерпимости.

Так как проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае были тесно связаны с процессами формирования этничности и политической борьбой в различных формах, возникает необходимость использовать в исследовании методические приемы из других гуманитарных дисциплин. В частности, из этнологии и политологии.

В связи с тем, что конфессиональный фактор играл решающую роль в формировании этнического самосознания христианского населения региона, соискатель использует конструктивистский подход к пониманию этничности, изложенный в работах В. А. Тишкова⁵. Представление об этнической идентичности, формирующейся в процессе социального конструирования, способствовало решению важных исследовательских задач. Во-первых, раскрытию этноконфессионального содержания принимаемых политических и церковных решений. Во-вторых, выявлению региональной специфики и характера взаимосвязей между этничностью и конфессиональной принадлежностью, которые приняли форму традиции.

В процессе исследования выяснилось, что конфликты, возникавшие между государством и Римско-католической церковью на западных окраинах России в период с 1863 по 1914 гг., выходили, порой, за рамки правовых отношений веротерпимости и принимали политический характер. Опыт политизации отношений региональной веротерпимости представлял собой уникальный исторический феномен. Для его продуктивного изучения представляется целесообразным использование оригинальных теоретических представлений, которые были разработаны немецким политическим мыслителем К. Шмиттом⁶. Взгляды этого политолога на сущность процессов, именуемых политическими, оказали воздействие на формирование кон -цептуальных основ исследования.

Наряду с указанными методологическими подходами, диссертационное исследование опирается на общенаучные принципы⁷. Под научностью понимается: точная постановка проблемы, определение предмета исследования, применение единой методики, теоретическое обоснование темы. Применение этого принципа позволило диссертанту определить тему исследования и критерии отбора научного материала, сформулировать научную проблему, избрать и последовательно применять единую исследовательскую методику, сделать обоснованные выводы, адекватные предмету исследования.

Принцип историзма является необходимым условием для изучения явлений и процессов в конкретно-исторической ситуации. Проблемы веротерпимости рассматриваются как процесс, в ситуации транзитивности, позволяющей выявить преемственность традиций и характер перемен, определявших содержание и основные этапы эволюции вероисповедных отношений в Северо-Западном крае. Применение этого принципа предостерегает исследователей от «предрасположенности к настоящему». По утверждению Г. Баттерфилда, мы не должны навязывать наши идеи прошлому, но должны стремиться понять каждую историческую эпоху «в ее собственных категориях»⁸.

Особую роль в исследовании играет принцип объективизма, так как изучение сферы межконфессиональных и межэтнических отношений требует методически выверенного, дистанцированного подхода к поведению каждой из сторон в ситуациях соперничества, конфликтов и противоречий. Объективность в этом случае означает привлечение и анализ оптимального количества источников, а также пристальное внимание исследователя к политическим, правовым и церковным мотивам в поведении светских и религиозных субъектов исторического процесса. Отступление от этого принципа приводит к тому, что конфессиональная или этническая ангажированность авторов не позволяет им сделать научно обоснованные, убедительные выводы, адекватные предмету исследования. Примерами тенденциозного отношения к изучаемым проблемам конфессиональной политики и истории служат работы многих советских и, отчасти, дореволюционных авторов. Немало работ современных историков демонстрируют конфессиональную пристрастность или опыт «национализации» истории Северо-Западного края.

Принцип системности позволяет выявить сложные взаимосвязи, существовавшие между кризисными явлениями в области веротерпимости и факторами политического, правового конфессионального и этнического характера. Применение этого принципа в диссертационном исследовании потребовало рассмотрения проблем региональной веротерпимости в контексте системы политических, правовых и социальных отношений, существовавших в Российской империи. Исследователю необходимо было сосредоточить внимание на изучении сложной системы взаимодействий субъектов и объектов конфессиональной политики, действовавших на международном, российском и региональном уровне. Это предполагало анализ действий государственных и церковных органов управления, православной и католической иерархии, духовенства и мирян обеих церквей, а также изучение иерархически выстроенных связей, существовавших в области государственно-конфессиональных и межконфессиональных отношений.

Взятые в совокупности, общенаучных принципы сыграли определяющую роль в отборе и анализе источников, осмыслении системности и иерархичности государственно-конфессиональных и межконфессиональных отношений, в выработке методики исследования и раскрытии поставленной научной проблемы.

В формировании методического инструментария исследовательской работы важную роль играют специальные исторические методы⁹. Среди них следует выделить проблемно-хронологический метод, применение которого позволило определить проблематику исследования, т. е., выделить область конфликтов и кризисных явлений, характерных для отношений веротерпимости в Северо-Западном крае. Благодаря этому методу удалось выявить и рассмотреть перечень фактов, дающих адекватное представление о явлениях и процессах, ставших предметом исследования, проанализировать их содержание и эволюцию в период с 1863 по 1914 гг.

Необходимость получить точные выводы, соответствующие предмету исследования, вызывает необходимость использования историко-системного метода. Его применение позволило составить представление о системном характере взаимодействия субъектов и объектов веротерпимости и конфессиональной политики.

В качестве правовой основы указанных системных отношений выступало эволюционирующее религиозное законодательство. В Российской империи в качественепосредственного субъекта веротерпимости выступало государство. Опосредованным субъектом веротерпимости являлась «господствующая» Православная церковь, представлявшая абсолютное большинство населения империи. Объектами веротерпимости выступали терпимые «иностранные» конфессии и религиозные общины, составлявшие, в совокупности, меньшинство российского общества¹⁰. Использование историко-системного метода позволяет охарактеризовать тематику веротерпимости как сферу субъектно-объектных отношений.

Для того, чтобы проанализировать и сопоставить между собой совокупность источников светского и церковного происхождения, использовался историко-сравнительный метод. Применение этого метода дало возможность сравнить проблемы веротерпимости, характерные для периода, последовавшего после восстания 1863 г., с проблемами, которые возникли в период правоприменения указа от 17 апреля 1905 г. и законов от 26 декабря 1905 г., выявить их сходство и различия. Анализ данных, использованных для сравнения, позволил сформировать представление о характере изменений, происходивших в поведении и формах активности участников государственно-церковных и межконфессиональных конфликтов. С помощью этого метода появляется возможность сопоставить поведение представителей Католической и Православной церквей в конфликтных ситуациях, вызванных столкновением конфессиональных интересов и различиями в экклезиологии, каноническом праве и этнической принадлежности. Сравнительный анализ поведенческих особенностей конфессиональных участников конфликтов, выявление их сходства и различий подводит к пониманию специфики проблем веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи.

Применение историко-генетического метода исследования позволило осуществить реконструкцию событий и процессов, составивших в их совокупности и динамике тему исследования, показать уникальность этих явлений, характерных для Северо-Западного края в период с 1863 по 1914 гг.

С помощью этого метода были охарактеризованы исторические события и личности - духовные и светские, вызвавшие исследовательский интерес, продиктованный исследовательскими задачами. Изучение конкретных фактов позволило выйти на понимание причинно-следственных связей, обусловивших появление и развитие проблем веротерпимости, раскрыть их неповторимое своеобразие и региональные особенности, сделать обобщающие выводы.

Для раскрытия сущности изучаемых исторических явлений исследователь использовал историко-типологический метод. Такой подход является необходимым для осуществления комплексного анализа историографии, источниковой базы, деятельности государственных и церковных структур, а также поведения иерархии, духовенства и мирян Православной и Римско-католической церквей. В результате, у исследователя появляется возможность рассмотреть региональные проблемы веротерпимости в их историческом развитии, выделить главные этапы, раскрыть общее и особенное в их содержании, сформировать понятийный аппарат исследования.

Таким образом, использование указанной методологии и методических приемов обусловлено выбором темы исследования, которая, в силу своей специфики является междисциплинарной. Для комплексного изучения сложных проблем региональной веротерпимости необходимо использование методических приемов из смежных и других научных дисциплин - истории государства и права, этнологии, религиоведения, богословия, церковного права и политологии. Сочетание доминирующих в исследовании исторических методов с подходами, применяемыми в указанных научных дисциплинах, позволили определить логическую последовательность в изложении исследуемого материала, сформулировать основные концептуальные положения диссертации.

Сложность и специфика темы исследования вызвали необходимость разработки понятийно-категориального аппарата, способного дать точное научное представление об изучаемых исторических явлениях. Диссертант счел целесообразным использование некоторых важных понятий на основании их исторического употребления. На наш взгляд, точное определение конкретно-исторического содержания терминов, применяемых в исследовании, позволяет придать им статус научных понятий и установить порядок в используемой терминологии.

При изучении истории сложных государственно-конфессиональных отношений, имеющих общероссийское содержание и региональную специфику, следует обратить особое внимание на такой термин, как «веротерпимость». С его помощью диссертант попытался выяснить сущность государственно-конфессиональных, межконфессиональных и межэтнических отношений, характерных для Северо-Западного края Российской империи. Традиционный для изучаемого периода правовой термин «веротерпимость» является ключевым для данного исследования¹¹.

Его базовый характер обусловлен не только самим предметом исследования, но и неразрывной связью с решением важных методологических задач. Предпринятое соискателем теоретическое обоснование правомерности использования в диссертации термина «веротерпимость» в качестве «узлового»¹² научного понятия представляет собой развернутую попытку создания необходимой методологической основы для ее написания. С целью определения содержания и смысловых границ предлагаемого научного понятия необходимо прибегнуть к анализу представлений о веротерпимости, сложившихся в историографии и работах в области светского и церковного права.

Современный канонист и историк церкви протоиерей Вл. Цыпин в русле сложившейся научной традиции определяет веротерпимость как «признание права на существование чужой религии, терпимость к ее свободному исповеданию». При этом автор делает принципиальное уточнение: «Веротерпимость отличается от религиозного или мировоззренческого релятивизма, она не тождественна признанию относительного значения, маловажности расхождения между религиями. Веротерпимость вполне совместима с исповеданием абсолютной истины своей религии и квалификации иных религиозных систем и взглядов как частично или совершенно ошибочных. Понятие веротерпимости относится к правовой сфере и характеризует правовой статус религиозных общин в конфессиональном государстве, т. е. поддерживающем определенную религию»¹³.

Приведенные Вл. Цыпиным классификационные признаки определения веротерпимости позволяют приступить к реконструкции содержательных аспектов ее российской разновидности. Вл. Цыпиным традиционно относит феномен веротерпимости к правовой сфере. Возникает вопрос, является ли правовой критерий исчерпывающим для определения сущности российской веротерпимости? Для ответа на него необходимо рассмотреть сложившуюся традицию изучения этого феномена в аспекте религиозной свободы. Дореволюционные и современные канонисты, правоведы, и историки неоднократно делали попытки дать определение веротерпимости и выявить ее специфические, российские черты путем сравнения с европейской правовой теорией и практикой.

В результате выяснилось, что имперская модель институционализации религиозно-этнического многообразия страны не укладывалась в правовые рамки, принятые в конституционных государствах - католических и протестантских¹⁴. В юридическом плане российская веротерпимость оказалась наиболее близкой к религиозному законодательству единоверных государств - Греции и Сербии. Конституции этих государств, признавая православие в качестве господствующей церкви, предоставляли свободное отправление общественного богослужения только признанным законом религиозным сообществам. Кроме того, сербская и греческая конституции содержали специальную оговорку о недопустимости прозелитизма среди православного населения¹⁵.

Однако, несмотря на известную схожесть названных религиозных законодательств с российской веротерпимостью, этот правовой институт в условиях самодержавно-абсолютистской монархии имел свои специфические особенности, выделявшие его среди законодательных систем конституционных европейских государств. Достаточно указать, что правовые нормы, действовавшие в империи в XIX - начале XX вв., содержали ряд существенных ограничений религиозной свободы, среди которых можно назвать: а) запрещение миссионерской деятельности для неправославных религиозных сообществ; б) запрет на свободный выбор веры и образования новых религиозных групп среди признанных законом вероисповеданий; в) зависимость личных прав подданных империи от вероисповедания¹⁶.

Указанные ограничения, характерные для российского законодательства о веротерпимости, не соответствовали представлениям о свободе совести, которые сложились в западноевропейской правовой мысли и законодательной практике ко второй половине XIX в. Различия, существовавшие в законодательствах западноевропейских государств и России, вызывали у правоведов потребность в их научном осмыслении. Для того, чтобы определить правовой объем религиозной свободы, свойственный имперской веротерпимости, был необходим сравнительный анализ законодательств западных государств и России. Одним словом, следовало выяснить степень соответствия российских норм «свободы веры» передовым западноевропейским стандартам, сведенным в понятие «свобода совести».

Известный российский правовед А. Д. Градовский сформулировал основные положения, составившие в совокупности западноевропейское представление о «свободе совести». В этот перечень вошли: а) свобода публичного отправления богослужения по обрядам своей веры; б) свобода избрания вероисповедания; в) свобода проповеди с целью обращения в свою веру лица, принадлежащего другому исповеданию, и основания новой церкви; г) возможность пользоваться всеми политическими и гражданскими правами, несмотря на принадлежность к той или другой церкви¹⁷.

Тем самым свобода совести предусматривала защиту прав личности свободно и без участия государственной или церковной власти избирать то или иное вероисповедание и беспрепятственно следовать ему. Свобода совести предполагала также право на образование религиозных обществ и исключала возможность государства прибегать к религиозному принуждению граждан в пользу привилегированной государственной церкви. Однако последовательная реализация указанных положений была свойственна, по замечанию Градовского, далеко не всем западноевропейским государствам¹⁸. С точки зрения этого правоведа, объем веротерпимости, как он задан был в российском законодательстве, сводился, в сущности, к праву отправлять богослужение¹⁹.

Столь же невысоко оценивал правовой объем религиозной свободы, представленный в нормах российской веротерпимости, не менее известный специалист в области права Н. М. Коркунов. Пытаясь осмыслить специфику российского феномена посредством сравнения с законодательствами США и Западной Европы, Кор -кунов пришел к выводу, что: «Отношение русского законодательства к религиозной свободе характеризуется тем, что оно обеспечивает не столько свободу, сколько равенство вероисповеданий»²⁰.

С точки зрения западного стандарта свободы совести подходил к оценке российского института веротерпимости известный правовед М. А. Рейснер. По его мнению, свобода веры по действовавшему праву «сводится к некоторой религиозной самостоятельности терпимых в империи и находящихся под управлением государства духовных обществ». Рейснер отказывался видеть московско-византийские и западноевропейские основы российского религиозного законодательства и утверждал, что: «Наша веротерпимость в своих основаниях, не современная, правовая западная и не христианская вероисповедная, а скорее древнеримская, национальная. Наше право не знает разделения государства и духовных обществ, ни свободы этих последних, ни свободы личной веры и совести»²¹.

Сформулированные дореволюционными правоведами определения российской веротерпимости представляли собой попытку осмыслить это сложное, противоречивое явление с точки зрения религиозной свободы, критерием которой служили западные нормы свободы совести. Этой традиции придерживается и ряд современных исследователей²².

По мнению диссертанта, попытки дать определение российской веротерпимости в аспекте религиозной свободы, опираясь только на правовые критерии, являются необходимым, но не достаточным условием для выполнения поставленной теоретической задачи. Следует учитывать, что «Правила веротерпимости» предусматривали не только регламентацию и ограничения прав «иностранных исповеданий», но были призваны обеспечивать предупреждение и снятие государственно-религиозных и межрелигиозных конфликтов. В этой связи исследовательский интерес вызывают такие аспекты веротерпимости как функциональность, властное регулирование и управление.

Феномен российской веротерпимости носил сложный, исторически индивидуальный характер. Для понимания его содержания и специфики необходимы институциональные и функциональные характеристики, способные дать целостное представление об этом своеобразном явлении, характеризующем имперское устройство Российского государства.

Для решения этой теоретической задачи целесообразно проанализировать феномен российской веротерпимости в трех аспектах - правовом, функциональном и институциональном. Иными словами, его следует рассмотреть не только с правовой, но и с функциональной точки зрения - как бюрократический механизм и как инструмент политического и социального контроля. Такой методический прием позволяет представить веротерпимость в форме особого института права и управления, который обеспечивал регулирование сферы государственно-конфессиональных, межконфессиональных и внутриконфессиональных отношений²³.

Тем самым исследование феномена веротерпимости приобретает комплексный характер, методически необходимый для теоретической разработки содержательных аспектов изучаемого понятия. Не менее важным для предпринятой теоретической разработки является установление границ, определявших правовое пространство института веротерпимости. В частности, изучение правовых аспектов действия этого института позволяет определить верхнюю границу российской веротерпимости.

Основой российского законодательства о веротерпимости являлся принцип государственного патернализма, законодательно распространяемый на традиционные неправославные религии. Выступая в роли покровителя «иностранных» конфессий, государство, в лице монарха, опиралось на религиозную санкцию своей ле-гитимности²⁴. В соответствии с законодательством, монарху как высшей инстанции принадлежало решение важнейших дел «покровительствуемых» им«иностранных» конфессий и религиозных общин²⁵.

Базовые нормы веротерпимости, сформулированные в Основных государственных законах империи как свобода «веры и богослужения по обрядам оной», имели двойственный характер. С одной стороны они свидетельствовали об этно-центричности религиозного законодательства, с другой подчеркивали его имперский универсализм и политическую прагматичность²⁶. На основе указанных норм религиозно-этническое многообразие империи институализировалось в «иностранных»конфессиях и религиозных группах, деятельность которых регламентировалась государством²⁷.

Законодательно закрепленные принципы монархического патернализма и веротерпимости опирались на правовые и ценностные приоритеты,защищавшие интересы «господствующей» Православной церкви. По словам А. С. Павлова: «Одна только Православная церковь пользуется прямым покровительством государственной власти, все прочие исповедания только терпимы» ²⁹. В силу указанных обстоятельств, государство выстраивало свои отношения с «терпимыми»исповеданиями с точки зрения интересов этой церкви, «если не исключительно, то предпочтительно»³⁰.

«Господствующий» статус Православной церкви свидетельствовал о том, что российское государство признавало ее исключительную роль не только в религиозном, но и в историческом, политическом и этническом отношении³¹. Наделяя Православную церковь особыми преимуществами государство видело в ней и «единую истинную на земле религию», и «национальную веру» русских государей и русского народа²⁶. Представления о православии как одном из «главных устоев русской государственности» позволяли официально именовать «терпимые исповедания» «иностранными», несмотря на то, что некоторые из них имели долгую историю пребывания в составе России³².

Упомянутые в Основных государственных законах «Правила веротерпимости» устанавливали нормы, определявшие характер взаимоотношений, сложившихся между монархическим государством, Православной церковью и «иностранными» исповеданиями³³. Системность и иерархичность этих взаимоотношений основывались на четырех основных принципах: а) правовой статус Православной церкви как «первенствующей и господствующей» среди всех конфессий Российской империи³⁴; б) равенство «господствующей» церкви и «иностранных» конфессий перед законом; б) уголовная защита паствы Православной церкви от «совращений» и отступлений в «инославные и иноверные исповедания»; в) защита всех «инославных» христианских церквей от «совращений» и отступлений их паствы в «иноверные», нехристианские конфессии³⁵.

В свою очередь отношения внутри института веротерпимости строились на основе сочетания двух принципов - равенства и неравноправия. Уставы иностранных исповеданий утверждали равенство всех терпимых конфессий перед законом и неравноправие конфессий между собой по объему прав и привилегий.

В соответствии с принципом неравноправия иерархия веротерпимости выстраивалась следующим образом. По объему прав все признанные в Российской империи «иностранные» исповедания религиозное законодательство выстраивало в следующий иерархический ряд. I. Христианские церкви: 1) Римско-католическая и Армяно-католическая, 2) Евангелическо-лютеранская с немецкими колонистскими обществами в Закавказье и с Евангелическо-братским обществом в Прибалтийских губерниях, 3) Евангелическо-аугсбургская, 4) Евангелическо-реформатская, 5) Армяно-грегорианская.

II. Нехристианские исповедания: 1) Караимское, 2) Иудейское, 3) Магометанское (шиитское и суннитское), 4) Ламайско-буддистское. Признанными, но лишенными привилегий были гернгутеры, шотландские и базельские колонисты, менониты и баптисты Закавказья, сибирские шаманисты и самоеды-язычники³⁶. Как видно из приведенной иерархии, «терпимые» исповедания делились на несколько групп. Ближе всего к православию стояли «инославные» христианские конфессии, которые пользовались покровительством государства, но - как отмечал Н. С. Тимашев -лишь постольку, поскольку их интересы не сталкиваются с православием. Далее следовали «иноверные», нехристианские исповедания, которые пользовались защитой государства, но лишь в очень ограниченных размерах³⁷.

Иерархически выстроенная структура «иностранных исповеданий» не имела в основании своего устройства какого-либо одного критерия. Скорее приходится говорить о совокупности различных оценок, когда при определении статуса каждого вероисповедания учитывалось не только их «внутреннее достоинство», но и факторы политического характера.

Одним из критериев для установления объема религиозных прав служили условия догматические, т. е., степень различия с православным вероучением. Однако догматический критерий действовал только отчасти, так как баптисты Закавказья стояли в этой иерархии ниже, чем ламаисты-калмыки и буряты. Но в целом правило соблюдалось неукоснительно - христианские вероисповедания по статусу стояли выше, чем нехристианские³⁸. Тем самым все признанные законом исповедания в России иерархически делились на высшие - христианские, и низшие - нехристианские. Высшие обладали максимальным объемом прав, низшие -минимальным³⁹. Конфессии и общины, не признанные законом, не пользовались религиозными правами⁴⁰.

Необходимо учитывать и такой критерий наделения прав как многочисленность и политическая значимость того или иного народа, включаемого в состав Российской империи. На исключительности указанного критерия особенно настаивал М. А. Рейснер, а затем его дореволюционные и современные последователи⁴¹. Однако подобное утверждение выглядит недостаточно убедительным, так как наличие догматических и канонических условий при формировании иерархии веротерпимости представляется очевидным⁴². Этнополитический критерий, на приоритетном значении которого настаивал М. Рейснер, был использован российским законодателем лишь частично. Этим и объясняется, что терпимые христианские секты, не представлявшие собой крупных этнических групп, обладали меньшими правами, чем многочисленные татары-мусульмане и калмыки-ламаисты.

При этом следует подчеркнуть, что включение Православной церкви в указанную иерархию конфессий можно считать уместным только в том случае, когда речь идет о сравнении объемов привилегий. В системе установленных государством конфессионально-правовых координат положение православия утверждалось как «господствующее и первенствующее»⁴³. Но с правовой точки зрения Православная церковь, будучи равная перед законом с «иностранными исповеданиями», стояла вне института веротерпимости, занимая по отношению к нему высшее, иерархически формирующее место. Иными словами, нормы права, отделявшие «господствующий» статус православия от правового положения «инославных» христианских церквей, одновременно выступали в качестве верхней границы российской веротерпимости⁴⁴. Если конкретизировать этот вывод на конфессиональном уровне, можно отметить, что рубеж, непосредственно разделявший два правовых статуса на «господствующий» и «терпимый», проходил между православием и католичеством. Это обстоятельство создавало для государства особые сложности в соблюдении демаркационной линии, которая очерчивала объем религиозных прав Римско-католической церкви и привилегии православия.

Следует отметить, что верхняя граница веротерпимости носила подвижный характер, зависевший от факторов политического и религиозного характера. После польского восстания 1863 г. в Северо-Западном крае к действовавшему законодательству, которое регламентировало деятельность Римско-католической церкви, был добавлен ряд ограничительных мер административного характера. Таким образом, применительно к этой церкви, верхняя граница веротерпимости, частично утратила свой правовой характер, что привело к сокращению объема прав, предоставленных законом⁴⁵. Указ от 12 декабря 1904 г. упразднил административные ограничения для католичества. Последовавший затем указ о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. сократил объем исключительных привилегий православия, что позволило приподнять эту границу за счет увеличения прав «иностранных исповеданий»⁴⁶.

Наряду с указанным различием в положении православия и «иностранных исповеданий», существовало и сходство. В результате реформы Петра I было установлено непосредственное подчинение Святейшего Синода Православной церкви главе российского государства. С этого периода отношения между Православной церковью и государственной властью начали формироваться в рамках «государственной церковности»⁴⁷. В свою очередь «Правила веротерпимости» также внесли в правовой статус «иностранных исповеданий» много элементов государственной конфессио-нальности⁴⁸. В связи с этим степень непосредственной зависимости «иностранных исповеданий» от государственной власти выражалась в следующих формах.

Устройство и функции всех «терпимых» конфессий и религиозных общин, определялись государственным законодательством. Российское государство не только допускало существование «иностранных исповеданий», но и давало юридическую санкцию нормам их религиозного права, обеспечивая исполнение этих норм содействием органов государственной власти⁴⁹.

Нормы церковного права (для христианских конфессий), и правила общинного устройства и управления (для нехристианских общин), заложенные в «Уставы духовных дел иностранных исповеданий», получали силу российских законов⁵⁰. Следовательно, правовым свидетельством принадлежности «иностранных исповеданий» к имперскому институту веротерпимости являлись законодательно утверждённые уставы, содержание которых не затрагивало интересы «господствующего» православия⁵¹. Таким образом, законодательство о веротерпимости адаптировало церковные правила и нормы духовного права «иностранных исповеданий» к законам государства и церковному праву «господствующей» церкви.

Данное обстоятельство придавало российской веротерпимости противоречивый характер. С одной стороны этот институт был основан на сочетании рационально-правовых и всеобщих норм с нормами церковного и духовного права «иностранных исповеданий». С другой стороны, вошедшие в законодательство нормы церковного права «господствующей» Церкви, свидетельствовали об исключительном предпочтении, которое оказывало государство православию, ставя другие конфессии в положение «терпимых» и «покровительствуемых». Таким образом, российское законодательство ставило нормы церковного и духовного права «иностранных исповеданий» в подчиненное положение к нормам церковного права Православной церкви, стоявшей вне института веротерпимости. Указанные противоречия носили институциональный характер, создавая тем самым неравные правовые условия, чреватые конфликтными ситуациями на религиозной почве.

Зависимость от государства находила свое воплощение в обязательной регламентации управления «иностранными» конфессиями и общинами, в правительственной прерогативе на замещение высших конфессиональных должностей и государственном финансировании духовенства некоторых «иностранных исповеданий»⁵². Конфессии, признанные законом, получали статус «государственных учреждений», а их духовенство «считалось состоящим на государственной службе»⁵³. Огосударствление «терпимых» конфессий имело свое рациональное обоснование в том, что власть возлагала на духовенство некоторые государственные функции⁵⁴.

«Иностранные исповедания» как объекты веротерпимости обладали гражданской правосубъектностью. Они имели право на публичное отправление богослужения, официально признанное духовенство, признание за конфессиями статуса юридических лиц. Закон признавал обязательную силу монашеских обетов, право ведения духовенством актов гражданского состояния, дисциплинарную власть духовенства, юрисдикцию по брачным делам и духовную цензуру. Духовенство имело право получать государственные награды, а порядок предания суду за преступления по должности духовных лиц был такой же, как и порядок предания суду лиц, состоявших на государственной службе. Духовные лица «инославных исповеданий» находились в лучшем материальном положении, чем духовенство «господствующей» церкви. Так, католическое духовенство и высшее и низшее получало жалованье из государственного казначейства, а также из процентов особого капитала, состоявшего в ведении министра внутренних дел. Собственность церквей и монастырей «инославных исповеданий» охранялась законом, как и государственная собственность⁵⁵.

Российское государство признавало привилегированный правовой статус духовных лиц «иностранных исповеданий», выделяя их в качестве особого сословия⁵⁶. Российский институт веротерпимости, основанный на равенстве всех легальных «иностранных исповеданий» перед законом, предусматривал, что конфессиональные различия не должны влечь за собой неравенство в гражданских правах российских подданных. Правда, некоторые российские правоведы неоднократно отмечали, что из всех терпимых «иностранных исповеданий», только иудеи подвергались существенным ограничениям в правах в зависимости от конфессиональной принадлежности⁵⁷. Однако министерство внутренних дел иначе интерпретировало взаимосвязь личных прав иудеев с их религией⁵⁸.

Неправославные подданные Российской империи наряду с православными получали равные права на публичное отправление традиционных религиозных культов, которыми пользовались сообща в рамках своего вероисповедного сообщества. Однако степень публичности отправления культа (особенно в отношении религиозных процессий) могла быть неодинаковой. Для католиков, живущих на западных окраинах империи, и лютеран во внутренних губерниях России, существовали ограничения на публичное отправление культа, которые не распространялись на католиков польских губерний и лютеран Прибалтийского края и Финляндии. Монархия, признав «иностранные» исповедания в качестве легальных, брала на себя обязательство соблюдения гражданских прав их духовенства и паствы. Эта часть населения являлась, согласно общему правилу, полноправными подданными Российской империи⁵⁹.

Что же касается ограничений, установленных в законе в зависимости от принадлежности к тому или иному «инославному исповеданию», то они не были многочисленными. Формально, эти правовые ограничения имели в своей основе конфессиональный признак, но, в сущности, относились к сфере ограничений политического характера⁶⁰.

Таким образом, правовыми характеристиками института веротерпимости являлись: а) патерналистский характер монархической власти, регулирующей функционирование и иерархическую упорядоченность конфессий, обладающих статусом терпимых⁶¹; б) законодательное запрещение прозелитизма и миссионерской конкуренции для всех конфессий империи, за исключением Православной церкви⁶²; в) привилегированный статус «инославных» христианских конфессий в сравнении с «иноверными» общинами и христианскими сектами⁶³; д) наследственный характер религиозно-этнической принадлежности всех подданных государства⁶⁴, в соответствии с которым основными объектами веротерпимости являлись конфессии, а не отдельная личность; приоритет государственно-конфессиональных интересов над личными религиозными предпочтениями верующих⁶⁵.

«Правила веротерпимости» являлись правовым оформлением исторически сложившегося многообразия «иностранных» исповеданий в России, которые учитывали что каждая из этих “инославных» и «иноверных» конфессий имеет свою историю, свое вероучение, нормы церковного или общинного устройства и управления, духовный суд, обряды, традиции и обычаи. Уставы «иностранных исповеданий», получившие силу государственных законов, юридически закрепляли конфессиональные различия, которые существовали между народами, вошедшими в состав Российской империи на разных этапах ее истории. Законодательство о веротерпимости выстраивало эти конфессиональные различия по иерархическому принципу, поставив правовой статус «терпимых» исповеданий в зависимость от факторов вероучительного и политического характера⁶⁶.

Изучение административно-функционального аспекта феномена российской веротерпимости позволяет, в свою очередь, выяснить, что государство, опираясь на Основные государственные законы и «Правила веротерпимости», создало институт конфессиональной (христианской и нехристианской) бюрократии. Эта социальная группа включалась в общий механизм государственного управления, копируя устройство и функции светской коронной администрации. Принципы функционирования духовных управлений, изложенные в «Уставах духовных дел иностранных исповеданий», соответствовали аналогичной практике светских бюрократических учреждений. А это, в свою очередь, являлось необходимым условием эффективного взаимодействия религиозных и светских структур в рамках единого государственно-духовного механизма⁶⁷. С помощью управленческого механизма и социальных привилегий государство осуществляло интеграцию конфессиональной бюрократии в состав управленческой элиты Российской империи.

Управление «иностранными исповеданиями» находилось в ведении департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД⁶⁸. Правовой основой бюрократического регулирования были «Уставы духовных дел иностранных исповеданий» и «Устав о предупреждении и пресечении преступлений», которые представляли собой совокупность норм, обеспечивавших легитимность управленческих функций светской и духовной бюрократии⁶⁹.

Духовные управления «иностранных исповеданий» осуществляли свои распорядительные функции на основе легитимности, исходящей непосредственно от верховной власти. Например, все указы и распоряжения Римско-католической духовной коллегии и епархиальных консисторий начинались со слов: «Указ его императорского величества, самодержца всероссийского». Согласно закону, российский император обладал правом «высшего наблюдения и распоряжения в делах церковных»⁷⁰. Это право распространялось не только на «господствующую» церковь, но и на признанные законом «инославные исповедания»⁷¹.

Создание механизма бюрократического взаимодействия структур государственного и духовного управления находило свой функциональный смысл не только в установленной законом практике управления «иностранными исповеданиями», но и в решении задач политического характера. В частности, в организации противодействия политическим угрозам безопасности государства, исходящим от религиозного национализма и сепаратизма, включая их геополитические составляющие⁷².

Совместное сосуществование в империи нескольких крупных миссионерству-ющих конфессий вызывало неизбежность появления межрелигиозной конкуренции. В этой связи политическую актуальность для государства приобретала такая характерная для межрелигиозных отношений проблема как миссия, официально рассматриваемая как форма прозелитизма. Государство в борьбе с этим явлением правовой и политический приоритет отдавало защите конфессиональных границ Православной церкви⁷³. Российское законодательство предусматривало и такие ситуации, когда причинами появления религиозной нетерпимости, фанатизма и конфликтов мог стать прозелитизм, не направленный против интересов господствующей Церкви⁷⁴.

В этих условиях задачей правительства, осуществлявшего, по словам А. С. Павлова политическую веротерпимость⁷⁵, становилось сохранение стабильности религиозно-этнических границ внутри России с помощью юридического запрета на прозелитизм среди религиозных конкурентов⁷⁶.

Однако неизбежность и необходимость миссионерства (католического, протестантского, исламского) были обусловлены вероучительным эксклюзивизмом, как неотъемлемым свойством монотеистических религий, к которым принадлежало подавляющее большинство «иностранных исповеданий» Российской империи. В результате возникло перманентное противоречие между вероучениями этих кон -фессий, вменявших миссию среди иноверцев в обязанность своему духовенству, с одной стороны, и российским законодательством - с другой. В этой ситуации МВД ставило своей целью предотвратить религиозную конкуренцию и нейтрализовать с помощью закона претензии всех «терпимых» миссионерствующих конфессий на распространение своих религиозных истин среди православных и иноверцев⁷⁷.

Что же касается практики повседневного административного и полицейского контроля над деятельностью «иностранных исповеданий», то она осуществлялась структурами МВД (Департаментом духовных дел, генерал-губернаторами и губернаторами) на основе «Устава о предупреждении и пресечении преступлений». В главе четвертой «О предупреждении и пресечении преступлений противу правил веротерпимости» раздела первого «О предупреждении и пресечении преступлений против веры» были подвергнуты регламентации: а) условия сосуществования «иностранных» исповеданий между собой; б) процедуры перехода из одного «инославного» исповедания в другое, а также из «иноверия» в «инославие». Особое внимание в этой главе Устава уделялось защите конфессиональных границ «господствующего» православия от любых проявлений миссионерской деятельности со стороны духовенства и мирян «иностранных исповеданий»⁷⁸.

Таким образом, «Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных» устанавливал правила функционирования «терпимых» исповеданий, в то время как нормы административнополицейского законодательства содержали превентивные и запретительные меры для нарушителей этих правил. В совокупности эти правила и нормы определяли форму сосуществования «иностранных исповеданий» между собой, «господствующей» Церковью и государством. Созданная таким образом сфера административного регулирования и полицейского контроля над вероисповедными отношениями представляла собой конфигурацию форм бюрократического взаимодействия всех участников процесса духовно-государственного управления⁷⁹.

Созданный верховной властью механизм управления, объединявший правительство, МВД и духовные управления «иностранных» конфессий, имел свое главное функциональное предназначение в поддержании межрелигиозного мира, сохранении традиционной религиозности и этничности неправославного населения империи.

На основании проделанного анализа можно сделать вывод, что определение веротерпимости нельзя свести к аспектам религиозной свободы или отношениям иерархического порядка, основанным на различии в объемах прав «иностранных исповеданий». В содержание этого понятия входят такие составляющие как государственно-конфессиональное управление «иностранными исповеданиями», которое выполняло важные политические функции обеспечения правопорядка и межрелигиозной стабильности в империи.

Для населения России религиозность носила обязательный и наследственный характер. Правительство традиционно воспринимало религию как универсальную ценность, обладавшую прагматическими функциями. Традиционная религиозность рассматривались в качестве главного условия сохранения нравственности, законопослушности и политической благонадежности подданных Российской империи⁸⁰. Ценностно-прагматическая ориентация правительства возлагала на институт веротерпимости функции государственного контроля по соблюдению иерархически выстроенных внутрицерковных и внутриобщинных отношений, которые были установлены между духовенством и верующими⁸¹. Объектом контроля являлись властные и сакральные действия духовенства «иностранных исповеданий», направленные на поддержание религиозной дисциплины внутри своих конфессий и религиозных групп.

Внутренняя религиозная дисциплина, т. е., «твердый порядок власти и подчинения среди самого духовенства с одной стороны, и верующих - с другой»⁸², была закреплена в уставах «иностранных исповеданий», и поддерживалась с помощью мер административно-полицейского контроля. Механизмы функционирования религиозной дисциплины оказались встроенными в механизмы государственной власти и управления. Тем самым религиозная дисциплина приобретала форму дисциплины социальной и становилась важным политическим инструментом поддержания общественного порядка и законопослушности российских подданных. Совмещая функции административного и дисциплинарного контроля над неправославным населением, российское правительство исходило из религиозно-прагматического представления, «что страх Божий способен оказывать конститутивное воздействие на общество»⁸³.

Религиозная дисциплина «иностранных исповеданий» включала в себя не только отношения господства и подчинения, определяющие порядок внутреннего устройства конфессий, но и вопросы религиозно-нравственного воспитания и просвещения их паствы. Дисциплина защищала незыблемость вероучения, сохраняла обряды и поддерживала нормы религиозно-нравственной жизни общины (участие в богослужениях, соблюдение постов и праздников, следование традициям и обычаям). По отношению к тем, кто нарушал религиозные правила, в частности, христианам, существовала дисциплина церковных покаяний. Духовенство и миряне, обвиняемые в проступках против веры и нравственности, подлежали юрисдикции духовного суда, которые определял меры наказания и исправления⁸⁴.

Религиозная дисциплина была явлением уникальным, исключительным, по своей природе. Она брала на себя решение таких социальных задач, которые были невыполнимы для государственных институтов образования, воспитания и управления. Это были задачи конфессиональной социализации верующих, важные, прежде всего для поддержания идентичности и внутреннего единства самих «иностранных исповеданий».

Вместе с тем, следует указать на амбивалентный характер религиозной дисциплины. Выполнение её требований делало «иностранные исповедания» закрытыми не только друг от друга, но и от государства, призванного утверждать межконфессиональную терпимость и правопорядок. Обеспечивая идентичность «терпимых» конфессий, религиозная дисциплина, основанная на исключительности, абсолютизации вероучений, потенциально содержала в себе опасность межконфессиональной напряженности, конфликтов и нетерпимости. Законодательство, включившее религиозную дисциплину в институт светского права и управления, тем самым выводило ее за внутриконфессиональные, автономные рамки и придавало социальное, общеимперское измерение. Приобретая легальный статус, религиозная дисциплина становилась инструментом интеграции «иностранных исповеданий» в российский социум. В условиях, когда российское общество было жестко разделено многочисленными религиозно-этническими перегородками, государственное регулирование приобретало отчетливо выраженный функциональный смысл. Оно содействовало светской социализации духовенства и верующих, являясь инструментом предотвращения и разрешения межконфессиональных конфликтов, проявлений фанатизма и религиозной нетерпимости.

Наряду с реализацией своих непосредственных задач - выполнением духовенством и мирянами их религиозно-нравственных обязанностей - институт религиозной дисциплины «иностранных» исповеданий действовал также в качестве инструмента политического воспитания подданных Российской империи. Легализуя религиозную дисциплину «инославных и иноверных исповеданий», государство обязывало духовенство быть не только законопослушным, но и воспитывать свою паству в духе верноподданности российской монархии⁸⁵.

Созданные законодательством государственные и религиозные механизмы светского права и духовной дисциплины должны были преследовать также и общественные цели: сохранения традиционной религиозности российского общества и поддержания религиозного мира между иноверцами.

Таким образом, закон и духовная дисциплина требовали от верующих и духовенства двойной верности: власти государственной и власти духовной. При этом бесспорный приоритет отдавался светской законопослушности и верности российскому монарху. Однако на практике правительству не всегда удавалось добиться соблюдения должного баланса в иерархии ценностно-правовых предпочтений духовенства и мирян терпимых конфессий. Были случаи возникновения конфликтов между светским законом и духовной дисциплиной, между верностью российской монархии и приверженностью к своей церкви. С подобным конфликтом правительство сталкивалось не раз, в частности, когда речь шла о духовенстве Римско-католической церкви⁸⁶. Эта церковь, в силу условий геополитического, политического

и религиозного характера, стала единственной из инославных конфессий России, механизмы власти и духовная дисциплина которой потребовали от государства особого внимания и контроля⁸⁷.

Вводя институт духовной дисциплины в круг административно-правового регулирования, государство завершало тем самым строительство института веротерпимости. В сформированном виде этот институт представлял собой многоуровневую структуру, включавшую нормы светского права, государственно-религиозные механизмы управления и сферу духовной дисциплины, обладавшей религиозно-этической автономией.

Попытка определить содержание и границы понятия веротерпимости не сможет получить должное эвристическое значение, если не будет рассмотрена законодательная практика в отношении религиозных общин, находившихся в конфликте с государством и «господствующей» церковью. Как отмечал Г. Марсель «терпимость не может проявить себя, если отсутствует нетерпимость. ... Терпимость, как и нетерпимость, «проявляется во имя ... неких высших интересов... (и здесь на первый план выходит религия)»⁸⁸. Иными словами, для выяснения сущности российской веротерпимости следует рассмотреть явления, представлявшие собой оппозицию той «свободе веры», которой пользовались «иностранные» исповедания. Речь идет о феномене нетерпимости, которая была характерна для практики государственной регламентации религиозной жизни в Российской империи. Для понимания этого феномена, обладавшего, как и его антипод, своей исторической индивидуальностью следует обратиться к определению нетерпимости, данной в свое время В. Далем⁸⁹.

Отмеченные В. Далем «свойства и действия нетерпящего» в современном понимании соотносятся как нетерпимость и дискриминация. Однако при этом следует признать важное концептуальное различие, существующее между этими терминами. Дискриминация имеет точный правовой смысл, а термин нетерпимость весьма расплывчат и лишен точного правового содержания. В современной литературе он используется для описания конфессиональных, психологических и эмоциональных отношений, которые могут побуждать к актам дискриминации или другим нарушениям религиозных свобод, равно как и проявлениям ненависти или преследования по отношению к отдельным лицам или группам, исповедующим иную религию. Нетерпимость понимается, и как отказ в разрешении другим людям придерживаться их собственных мнений, способов богослужения и тому подобное, и как эквивалент ограниченности и фанатизма. Проявления нетерпимости иногда заходят дальше дискриминации и включают в себя разжигание ненависти или даже акты преследования в отношении отдельных лиц или групп, исповедующих другую религии. За исключением тех случаев, когда обязательно требуется различать эти термины, в понятие нетерпимость обычно включают дискриминацию и преследование⁹⁰.

Для того, чтобы определить правовое пространство, занимаемое институтом российской веротерпимости, следует рассмотреть феномен нетерпимости, под ко -торой понимается дискриминация, осуществляемая государством для защиты интересов «господствующей» Православной церкви⁹¹. Методическая необходимость предпринимаемого исследования заключается также в том, чтобы определить нижнюю правовую границу понятия веротерпимости.

Следует отметить, что статьи 44-45 “Основных законов Российской империи” о «свободе веры» не распространялись на общества старообрядцев и сектантов, отколовшихся от Православной церкви в течение двух последних столетий (конец XVII-XIX вв.). Эти религиозные общества в официальной терминологии объединялись под общим названием «раскола»⁹².

Под этим термином понималось: «как старообрядчество, отделившееся от законной иерархической власти, при полном сохранении всех существенных обрядов, а тем более догматов веры, так и разные направления, выродившиеся от него около половины XVII века и образовавшие, кроме двух главных ветвей раскола поповщины и беспоповщины,множество толков и сект обрядового раскола, а в связи с ними, под иностранным воздействием, не малое также количество еретических сект мистического (скопцы, хлысты и др.) ирационалистического характера (молокане, духоборцы, штундисты и др.)»⁹³.

Негативное отношение законодательства к «расколу» явилось результатом созданного Петром I института государственной церковности, воспринявшим правовое наследие Византии. По словам В. Н. Ширяева, черты византинизма и государственной церковности нашли свое выражение в российском положительном праве. Ими определялись как преимущества, которыми пользовалась Православная церковь в России, так и объем веротерпимости в отношении лиц, принадлежавших к иностранным христианским вероисповеданиям, и положение выделившихся из Православной церкви религиозных обществ⁹⁴.

В Российской империи эти «раскольники», «выделившиеся» из «господствующей» церкви, стали объектом религиозных преследований и дискриминационного законодательства, представленного в форме «особых административных постановлений»⁹⁵. «Раскольники», включая и сектантов, которые согласно православному вероучению подпадали под категорию «еретиков», рассматривались правительством в качестве «церковных мятежников», вышедших из повиновения архиереям Православной церкви⁹⁶. Следует отметить, что в дореформенный период правительство видело в «расколе» не только «элемент «противоцерковный, ... но и элемент противогосударственный, противообщественный, «тайных мятежников вообще»⁹⁷.

Поэтому в юридическом отношении «раскол» находился в принципиально ином положении, нежели «иностранные» вероисповедания⁹⁸. Правительственная нетерпимость по отношению к «расколу» в форме дискриминационных административных постановлений, целенаправленно действующих против многочисленной группы коренного русского населения, была продиктована причинами религиозного и политического характера. В основе этой нетерпимости к «своим», лежал традиционный союз Православной церкви и монархического государства⁹⁹. По отношению к лицам, отпавшим от православия, светское законодательство империи придерживалось норм канонического права «господствующей» церкви. По словам Н. Суворова, церковь «смотрит на всякое отделение от неё как на преступное нарушение её порядка». В свою очередь, и «государство не допускает образования раскольнических и еретических сект в смысле признанных религиозных обществ»¹⁰⁰.

Пореформенное законодательство, направленное «против еретиков и раскольников» выстраивало свою, отличную от иерархии веротерпимости, иерархию нетерпимости, основанную на степени религиозной и, отчасти, политической «вредности» каждой из религиозных общин, не признанных законом¹⁰¹. Критерии «вредности» были определены в постановлениях Особого временного комитета по делам раскольников (1864 г.) по согласованию с обер-прокурором Святейшего Синода¹⁰². Поэтому действовавшее российское законодательство ставило «раскольников», прежде всего великорусских старообрядцев, в правовом отношении принципиально ниже, чем представителей нехристианских «иностранных» исповеданий - мусульман, иудеев, ламаистов и язычников¹⁰³.

Профессор Павлов о церковной основе дискриминационного законодательства о «расколе» высказывался следующим образом. «Наше гражданское законодательство, - полагал он - смотрит на «раскольников» как отпадших от господствующей Церкви, которые должны с ней воссоединиться: вот почему они до сих пор не получили ещё той степени свободы, какой пользуются у нас последователи других христианских и даже нехристианских вероисповеданий¹⁰⁴.

По отношению к «раскольникам» российское законодательство дозволяло лишь внутреннюю «свободу веры», проявления которой были возможны только в стенах частного дома или церковных зданиях, без «публичного оказательства раскола»¹⁰⁵. В тоже время представители «иностранных» исповеданий пользовались правом свободно исповедовать свою веру публично и в частном порядке. «Раскол» признавался государством только как явление административно терпимое, за исключением сект, именуемых «изуверскими»¹⁰⁶.

В пореформенный период началась постепенное упразднение действия «специальных административных постановлений о раскольниках». В результате, нормыадминистративной терпимости начинают трансформироваться в нормы положительного права, действие которых распространялось на «раскольников от рождения»¹⁰⁷. Первые позитивные перемены в положение «раскола» внесли указы от 19 апреля 1874 г., и от 3 мая 1883 г¹⁰⁸. По словам Ар. Попова: «Только закон 3 мая 1883 года, дозволивший раскольникам богомоление, implicite признал раскол за особое, юридически существующее исповедание»¹⁰⁹. Однако вплоть до издания указа от 17 апреля 1905 г. действовавшее российское законодательство не признавало легальный статус религиозных общин «раскольников», выводя их за пределы веротерпимости, установленные для «иностранных исповеданий»¹¹⁰.

Нетерпимость, проявляемая государством в форме административных запретов и правовой дискриминации русского «раскола», позволяет определить границы российской веротерпимости. Рубеж между государственной терпимостью и нетерпимостью проходил по линии принадлежности к «господствующей» церкви, независимо от срока давности. Легализация или дискриминация религиозных общин и религиозно-правовое положение духовенства и мирян целиком зависели от этого решающего религиозного фактора¹¹¹.

Таким образом, российская веротерпимость представляла собой эволюционирующее, меняющее свою конфигурацию правовое пространство. Его верхнюю границу представляли законы, отделявшие область прав «иностранных христианских исповеданий» от исключительных преимуществ православия. Нижняя граница, установленная в дореформенный период нормами Устава о предупреждении и пресечении преступлений, разделяла административно «терпимый» «раскол» от легальных «иноверных исповеданий». Постепенно эта административно-правовая граница приобрела сугубо правовые характеристики. В результате издания указов от 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г. общины старообрядцев и сектантов получили правовой статус «терпимых», позволивший им юридически приблизиться к положению «иностранных» христианских конфессий. Правовая дискриминация по религиозным мотивам была существенным образом сокращена¹¹². Однако, общинам легализованных старообрядцев и раскольников так и не удалось получить равный правовой статус с «терпимыми» христианскими конфессиями. Этому препятствовали сохранявшиеся правовые преимущества «господствовавшей» Православной церкви¹¹³.

Таким образом, модернизация религиозного законодательства о «расколе» завершила историю традиционной российской нетерпимости. Параллельно институту веротерпимости, который регламентировал отношения государства с «иностранными исповеданиями», был создан новый правовой институт, регулировавший устройство и деятельность легализованных общин старообрядцев и сектантов¹¹⁴. Признание государством законности религиозных прав «церковных мятежников» при сохранении главных преимуществ «господствующей» церкви придало российской веротерпимости универсальный характер. Если до указа от 17 апреля 1905 г. следует говорить о веротерпимости только в узком смысле слова, понимая под этим область отношений государства к «иностранным исповеданиям», то после издания указа этот термин правомерно употреблять вшироком смысле, включая в него новое конфессионально-правовое содержание¹¹⁵. Меры, предпринятые правительством в форме указов от 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г., завершили строительство института российской веротерпимости, добавив к нему недостающие элементы религиозной свободы и новые объекты правового регулирования.

Рассмотренные выше интегральные характеристики российской веротерпимости позволяют дать определение этому историческому феномену, который сформировался в результате сочетания византийско-московских и западноевропейских правовых традиций и управленческих практик на протяжении XVIII - первой половины XIX вв., и претерпел существенную эволюцию в начале XX в.¹¹⁶ Для каждого региона Российской империи была характерна своя особая проблематика веротерпимости. Понятие «веротерпимость» позволяет выявить универсальные, общероссийские характеристики этого исторического феномена, необходимые для понимания и изучения их региональной специфики.

Веротерпимость - это иерархически выстроенная легитимация религиозных различий, существовавших между народами, вошедшими в состав Российского государства. Базовые принципы веротерпимости, сформулированные в Основных государственных законах Российской империи как свобода «веры и богослужения по обрядам оной», имели двойственный характер. С одной стороны, они свидетельствовали об этноцентричности религиозного законодательства, с другой - подчеркивали его имперский универсализм и политическую прагматичность. «Правила веротерпимости», созданные на основе этих принципов, институционализировали неправославные этнические сообщества империи в системно организованную иерархию конфессий, наделив их правовым статусом «терпимых». Эти признанные законом религиозные организации официально именовались «иностранными», так как их духовенство и паства не относились к «коренному» русскому населению, а религиозные центры находились, как правило, за границами империи¹¹⁷.

Основными критериями терпимости «иностранных» конфессий являлись традиционность, легальность происхождения и этнический характер. К середине XIX в. веротерпимость приняла форму особого института права и управления, для которого было характерно сочетание равенства и неравноправия. Все терпимые кон -фессии делились на высшие - христианские (инославные), и низшие - нехристианские (иноверные). Различия в объеме религиозных прав, существовавшие внутри иерархии объектов веротерпимости, сочетались с равенством всех «иностранных» конфессий перед законом. Конфессии и общины старообрядцев и сектантов, отколовшихся от «господствовавшего» православия, находились вне действия института веротерпимости. Они не признавались законом и подвергались правовой дискриминации.

Непосредственным субъектом веротерпимости являлось государство. В роли опосредованного субъекта выступала «господствующая» Православная церковь. Наделенная исключительными привилегиями, эта церковь стояла над институтом веротерпимости, занимая по отношению к «иностранным» конфессиям высшее, иерархически формирующее место. Исторически сложившаяся взаимосвязь монархии и «господствующего» православия придавала российской веротерпимости своеобразный характер, отличавший ее от правовых моделей «церковь - государство», которые сложились в законодательствах европейских стран к середине XIX в.¹¹⁸

Институт веротерпимости встраивал «иностранные» конфессии в государственный механизм правового регулирования, в котором кодифицированные нормы религиозного права получали силу светских законов. Наделение правил духовной дисциплины «иностранных» конфессий статусом законов Российской империи способствовало превращению религии в средство легитимации общественного и политического устройства. Утверждаемый законом и духовной дисциплиной контроль духовенства за религиозно-нравственной жизнью верующих дополнялся религиозной практикой формирования политической лояльности российской монархии.

Органы управления «иностранных» конфессий, интегрированные в систему государственной власти, представленной МВД, возглавлялись иерархией, входившей в состав российского чиновничества в качестве высшей духовной бюро-кратии¹¹⁹.

Созданный таким образом механизм государственно-духовного управления выполнял ряд важных функций по обеспечению безопасности государства, сохранению традиционной религиозности неправославного населения, поддержанию межрелигиозного мира и социальной стабильности.

Правовые границы веротерпимости, как верхняя, так и нижняя, носили подвижный характер, находясь в прямой зависимости от объема привилегий «господствующей» Православной церкви. Верхнюю границу российской веротерпимости формировали законы, отделявшие область прав «иностранных христианских исповеданий» от исключительных привилегий православия. Нижняя административноправовая граница проходила между нехристианскими «иноверными исповеданиями» и юридически дискриминируемыми конфессиями и общинами старообрядцев и сектантов. В результате издания указов от 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г. границы веротерпимости изменились. Религиозные сообщества, не признаваемые ранее законом, получили правовой статус «терпимых». Дискриминация по религиозным мотивам была, в основном, упразднена. Новые законы завершили строительство института веротерпимости, добавив к нему новые объекты правовой регуляции и нормы религиозной свободы.

До издания указа от 17 апреля 1905 г. понятие «веротерпимость» уместно употреблять в узком смысле слова, так как ее объектом традиционно являлись только «иностранные исповедания». После легализации общин старообрядцев и сектантов веротерпимость следует понимать уже в широком смысле слова. Признание государством религиозных прав дискриминируемых ранее религиозных сообществ придало этому понятию универсальный характер¹²⁰.

Развернутое определение веротерпимости, сформулированное диссертантом, позволяет придать этому исторически употребляемому правовому термину статус современного научного понятия. Представленное историко-правовое и теоретическое обоснование целесообразности использования традиционного термина «веротерпимость» в качестве научного понятия представляется продуктивным. В результате, появилась возможность последовательно рассматривать политические, правовые, конфессиональные и этнические аспекты исследуемого предмета под одним углом зрения¹²¹.

Определение понятия «веротерпимость», разработанное диссертантом, позволяет рассмотреть вопрос о методологических инструментах исследования. В качестве таковых выступают ключевые понятия и категории, способные отражать содержание объекта и предмета исследования и обеспечить взаимосвязь эмпирического и теоретического уровней изучения темы. Проблематика региональной веротерпимости обусловила использование таких терминов, как «упорствующие в латинстве», «латино-польская пропаганда» и «прозелитизм». Если содержание категории «упорствующие в латинстве» будет подробно рассмотрено во второй главе работы, то другие категории «своего времени» требуют пояснения.

Согласно нормам российского законодательства о веротерпимости, духовенству и мирянам «иностранных» конфессий религиозная пропаганда была «строжайше» запрещена. Как было сказано в законе, «в противном случае они подвергаются взысканиям, в уголовных законах определенным»¹²². Уложение о наказаниях предусматривало ряд «взысканий» за преступления, которые относились к различным формам религиозной пропаганды, направленной на «отступление» православных в «иное, хотя и христианское вероисповедание, или же еретическую секту»¹²³.

Речь шла о полном запрете религиозной пропаганды даже в тех случаях, ког -да она не была связана ни с принуждением, ни с насилием, за применение которых, согласно Уложению о наказаниях, полагались более строгие наказания. Как уже упоминалось выше, основанием для подобного запрета служили положения закона: «те же правила терпимости, которые сохраняет правительство, обязывают всякую духовную власть и всякое частное лицо иностранного христианского и иноверного исповедания не прикасаться в делах веры к убеждению совести последователей других вер». Подобные требования содержат и статьи Устава иностранных исповеданий, согласно которым, члены этих конфессий «должны тщательно воздерживаться от всякого нарушения надлежащего уважения к другим свободно исповедуемым в империи верам», «особенно же от строго воспрещаемого» законами государства «прозелитизма». По мнению М. А. Рейснера, «правила веротерпимости, которые охраняет правительство, и есть те основы, которые побуждают законодателя пресечь всякую религиозную пропаганду, всякий прозелитизм»¹²⁴.

Римско-католическая церковь принадлежит к категории миссионерствующих, для которой пропаганда католического вероучения среди представителей других конфессий является важной религиозной задачей¹²⁵. Законодательство о веротерпимости учитывало опасность католической миссии для православной паствы в западных губерниях империи. Устав о предупреждении и пресечении преступлений содержал ряд статей, адресованных непосредственно римско-католическому духовенству, белому и монашествующему. Духовные лица не имели права держать православную прислугу, им запрещалось посылать православных детей на службу в римско-католические церкви, преподавать этим детям катихизис или же делать им «противные православию внушения»¹²⁶.

Католичество в Северо-Западном крае носило этнический характер и среди русского (белорусы и малороссы) населения традиционно считалось «польской верой». В этой связи представители администрации и православного духовенства в официальной переписке использовали термин «латино-польская пропаганда» для обозначения таких действий римско-католического духовенства и мирян, которые они оценивали как миссионерские, противоправные, угрожавшие интересам местного православия. Этническая маркировка католической пропаганды придавала сообщениям об угрозе прозелитизма, реальной или мнимой, политическое измерение. Прозелитизм, традиционно характеризуемый как стремление обратить в свою веру лиц другого исповедания, приобретал в этом случае характер явления, политически опасного для интересов государства.

Методологические инструменты, применяемые в исследовании, позволяют выявить общероссийский контекст и региональную специфику проблем веротерпимости, которые были характерны для Северо-Западного края Российской империи. Понятие «веротерпимость», употребляемое как в широком, так и в узком смысле, способствовало созданию методологического прецедента, который сделал возможным использование других, содержательно связанных с ним терминов.

Подводя общий итог, необходимо отметить следующее:

1. Проблематика региональной веротерпимости, изучаемая диссертантом, представляет собой новое проблемное поле исследования, которое находится на стыке двух историографических направлений - истории конфессиональной политики и конфессиональной истории России. Поэтому, несмотря на имеющуюся историческую литературу, дореволюционную, эмигрантскую, отечественную и зарубежную, в настоящее время существует определенный дефицит работ, в которых поставленная проблема рассматривается в качестве самостоятельного предмета исследования.

2. Источниковая база исследования носит разнообразный характер: она содержит многочисленные документы и материалы как светского, так и церковного происхождения; уже опубликованные, и еще не введенные в научный оборот. Основной массив источников по проблематике веротерпимости находится в федеральных и зарубежных архивах. Сведения, которые содержатся в документах официального и частного происхождения, обладают большим информационным ресурсом, позволяющим осуществить глубокое и всестороннее исследование проблемы.

3. Создание методологии изучения проблематики региональной веротерпимости находится в стадии становления. Объяснением этому служит многофакторный, сложный характер темы исследования. Изучение темы требует применения междисциплинарного подхода и использования инструментария смежных, а также других гуманитарных дисциплин. Особенности изучаемой проблематики обусловили необходимость разработки авторского определения понятия «веротерпимость». Применение созданных методологических инструментов позволяет выявить новые подходы к изучению проблем веротерпимости в Северо-Западном крае в 1863-1914 гг.

 

Доктор исторических наук Александр Юрьевич Бендин

Первая глава диссертации на соискание степени доктор исторических наук
«Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863-1914 гг.),
октябрь 2013 года, Санкт-Петербургский Институт истории Российской Академии наук.

Текст для публикации на сайте "Западная Русь" предоставлен автором.

 

---

 

1 Литтл Д. Изучение религиозных прав человека: методологические основания. Права человека и религия. Хрестоматия. / Сост. и науч. ред. игумен Вениамин Новик. - М., 2001. - С. 169.

2 Куницын И. А. Правовой статус религиозных объединений в России. - М., 2000. - С. 83.

3 Грекулов Е. Ф. Церковь, самодержавие, народ: (2-я половина XIX - начало XX в.) -М., 1969; Зырянов П. Н. Православная церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг. - М., 1984;Корзун М. С. Русская Православная церковь на службе эксплуататорских классов. -Мн., 1984; Мараш Я. Н. Из истории борьбы народных масс Белоруссии против экспансии Католической церкви. - Мн., 1969; Его же. Католическая церковь в истории Белоруссии. -Мн., 1981.

4 Штомпка П. Социология социальных изменений. - М., 1996; Паин Э. А. Многокультурная модернизация: эволюция теоретических взглядов // Общественные науки и современность. - 2009. - № 6. - С. 37-54; Его же. Обратная волна и парадоксы глобализации. [Электронный ресурс] // Дружба народов. - 2011. - № 2. - Режим доступа:http://magazines. russ.ru/druzhba/2011/2/pa12.html; Каспэ С. И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. - М., 2001; Опыт российских модернизаций XVIII - XX века. / Отв. ред. В. В. Алексеев. - М., 2000; Ионов И. Н. Российская цивилизация. IX - конец XX века. - М., 2003; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII -начало XX в.): в 2 т. - 3-е изд. исправ. и доп. - СПб., 2000; Журавлев В. В. Цивилизационный подход к истории и вопросы ее «одушевления». [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://www.oiros.org/publick/p03/002.htm; БаргМ. Н. Категория «цивилизация» как метод сравнительно-исторического исследования // История СССР. - 1991. - № 5. - С. 70-86.

5 Тишков В. А. Этнология и политика. Научная публицистика. - М., 2001; Тишков В. А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. - М., 2003;Его же. И русский, и российский. [Электронный ресурс] // Вестник Российской нации - 2009. -№ 2 (4). - Режим доступа: http://valerytishkov.ru/cntnt/novye_publikacii/vatishkov_1.html;Его же. Что есть Россия и российский народ // Pro et Contra. - 2007. - № 5-6. - С. 21-41.

6 Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. - 1992. - Т. 1. - № 1. -С. 37-67.

7 Аникеев А. А. Принципы и методы классической историографии. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://bibliofond.ru/view.aspx?id=72658; Журов Ю. В. Проблемы методологии истории. - Брянск, 1996; Медушевская О. М., РумянцеваМ. Ф. Методология истории. - М., 1997; Коломийцев В. Ф. Методология истории (От источника к исследованию). - М., 2001; Смоленский Н. И. Теория и методология истории. - М., 2008.

8 Цит. по: Тьерни Б. Религиозные права: историческая перспектива // Права человека и религия: хрестоматия. С. 36.

9 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. - М., 2003; Румянцева М. Ф. Теория истории. Учебное пособие. - М., 2002; Степанищев А. Т. История: методология научного исследования и преподавания. - М., 2009; Методологические проблемы истории. Учебное пособие. / В. Н. Сидорцов [и др.].; под общ. ред. В. Н. Сидорцова. - Мн., 2006; Лаптева М. П. Теория и методология истории: курс лекций. - Пермь, 2006.

10 Согласно статистическим данным всероссийской переписи населения 1897 г., лица православного исповедания (вместе со старообрядцами) составляли 71% населения страны. См.: Тихомиров Л. Вероисповедный состав России и обязательность для русского государства исторической вероисповедной политики // Миссионерское обозрение. - 1902 -№ 3. - С. 435; Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. - М., 2000. - С. 210.

11 Веротерпимость - свобода иноверцам исповедовать веру свою. Веротерпимое государство - государство, не стесняющее иноверцев в отправлении обрядов. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. - М., 1995. - Т. 1. - С. 333. Можно привести также определение веротерпимости, данное в свое время К. К. Арсеньевым: «Веротерпимость, по самому смыслу этого слова, предполагает отсутствие преследований за веру, отсутствие ограничений и стеснений, обуславливаемых вероисповедными различиями». Арсеньев К. К.Свобода совести и веротерпимость: сб. ст. - СПб., 1905. - С. 271.

12 Тимофеев Д. В. Понятие «собственность» в России первой четверти XIX века: опыт реконструкции смыслов // Российская история. - 2009. - № 1. - С. 165.

13 Цыпин Вл. прот. Веротерпимость // Православная энциклопедия. - М., - Т. 7. -С. 728.

14 Справка о свободе совести. - СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп.150. - Д. 7. -Л. 3-41; Суворов Н. Учебник церковного права. - Ярославль, 1902. - С. 518.

15 «В греческом парламенте был продолжительный и оживленный спор о вере и религиозной веротерпимости. После всех споров решено было, что православная вера есть господствующая в Греческом королевстве, а всякое другое исповедание признается только терпимым. Но иноверцы могут свободно исповедовать свою веру и отправлять свои обряды. Прозелитизм и всякое преднамеренное противодействие господствующему исповеданию строго запрещаются». Заграничная хроника // Православное обозрение. - 1865. -№ 1. - С. 32.

16 Коркунов Н. М. Русское государственное право. - 3-е изд., перераб. - СПб., 1899. -Т. 1. - С. 494-496.

17 Градовский А. Д. Начала русского государственного права. О государственном устройстве / А. Д. Градовский // Собр. соч. : в 7 т. - СПб., 1901. - Т. 7. - Ч.1, - С. 336; Основные принципы свободы совести, сформулированные А. Д. Градовским, были восприняты специалистами Департамента духовных дел МВД, которые в 1906 г. подготовили ряд законопроектов о расширении религиозных свобод в России. См.: Справка о свободе совести. -СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 3 об.

18 Градовский А. Д. Начала русского государственного права. С. 333. Точку зрения Градовского относительно содержания понятия свободы совести разделяли такие известный российские правоведы как П. П. Пусторослев, А. Лохвицкий, А. С. Белогриц-Котлярев-ский и Н. М. Коркунов. См.: Попов Ар. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. - Казань, 1904. - С. 453-456.

19 Градовский А. Д. Начала русского государственного права. С. 335.

20 Коркунов Н. М. Русское государственное право. С. 495.

21 РейснерМ. А. Государство и верующая личность. С. 157, 160.

22 Клочков В. В. Закон и религия: от государственной религии в России к свободе совести в СССР. - М., 1982; Куров М. Н. Проблема свободы совести в дореволюционной России // Вопросы научного атеизма. - Вып. 27. - М., 1981. Дорская А. А. Свобода совести в России: судьба законопроектов начала XX века. СПб., 2001; Дорская А. А. Государственное и церковное право Российской империи: проблемы взаимодействия и взаимовлияния. - СПб., 2004.; Сафонов А. А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства Российской империи в начале XX в. - Тамбов, 2007; Пинкевич В. К. Вероисповедные реформы в России в период думской монархии (1906-1917 гг.). - М., 2000;Михайлова Н.В., Шингарева Н. В. Разработка и реализация законодательства о веротерпимости и свободе совести (вторая половина XIX в. - февраль 1917 г.). - М., 2008.

23 Бендин А. Ю. Эволюция понятия веротерпимости и Указ 17 апреля 1905 г. // Исторические записки. / Отв. ред. Б. В. Ананьич. - М., 2006. - № 9 (127). - С. 116.

24 Тимашев Н. С. Религиозные преступления по действующему русскому праву. - Пг., 1916. - С. 14. Бердников И. С. Краткий курс церковного права. - Казань, 1888. - С. 231-232; Лохвицкий А. Курс русского уголовного права. - 2-е изд., исправ. и доп. - СПб., 1871. -С. 292. Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. -Ч. 1, - СПб., 1857. - Ст. 1, 41-42.

25 Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод Законов Российской империи. - Т. 11. - Ч. 1, - СПб., 1857. - Ст. 1109; Суворов Н. Учебник церковного права. - Ярославль. 1898. - С. 575.

26 Так, статья 44 Основных государственных законов Российской империи гласила: «Все, не принадлежащие к господствующей Церкви, подданные Российского государства, природные (а) и в подданство принятые (б), также иностранцы, состоящие на российской службе или временно в России пребывающие (в), - пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной». В статье 45 «Основных законов» говорилось, что: «Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам (а): да все народы, в России пребывающие, славят Бога всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование российских монархов, и моля Творца вселенной об умножении благоденствия и укреплении силы Империи». Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. - Ч. 1. - СПб., 1857. - Ст. 44-45.

27 Дорская А. А. Государственное и церковное право Российской империи: проблемы взаимодействия и взаимовлияния. - СПб., 2004. - С. 175.

28 Павлов А. С. Курс церковного права. - СПб., 2002. - С. 378.

29 Суворов Н. Учебник церковного права. - Ярославль, 1902. - С. 510.

30 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 238.

31 Добротин Г. П. Закон и свобода совести в отношении к лжеучению и расколу. - К., 1896. - С. 88-90.

32 РейснерМ. А. Государство и верующая личность. С. 193; Кудрина Т. А., Пинкевич В. К. Вероисповедные реформы в России в начале XX века. - М., 2003. - С. 20.

33 Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. -Ч. 1. - СПб., 1857. - Ст. 40-46.

34 Суворов Н. Учебник церковного права. С. 519-520; Коркунов Н. М. Русское государственное право. С. 499-502; Красножен М. Иноверцы на Руси. Положение неправославных христиан в России. - Юрьев, 1900. - Т. 1. - С. 151-176.

35 Ограничительные узаконения и особые законоположения, изданные по соображениям национального или вероисповедного свойства либо обусловленные различием полов. -СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 215. - Л. 21; Градовский А. Д. Начала русского государственного права. С. 336; Уложение о наказаниях уголовных и исправительных // Свод законов Российской Империи. - Т. 15. - СПб., 1886. - Ст. 184, 185, 186, 187, 196; РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 8. - Л. 315.

36 Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных // Свод законов Российской империи. - Т. 11. - Ч.1, - СПб., 1857; РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 127а-128; Русская Православная Церковь и право: комментарий. / Отв. ред. М. В. Ильичёв. - М., 1999. - С. 30.

37 Тимашев Н. С. Религиозные преступления по действующему русскому праву. - Пг., 1916. - С. 15.

38 Иноверным подданным империи разрешался переход в терпимые христианские исповедания, а вот переход из христианских исповеданий в нехристианские был запрещен и подлежал уголовному наказанию. Уложение о наказаниях // Свод законов Российской империи. - Т. 15. - СПб., 1857. - Ст. 200.

39 Как отмечал Н. С. Тимашев: «В действительности, неприкосновенность высших религий выступает перед нами в следующих трех модальностях:
1) неприкосновенность паствы высших религий а) против привлечения в низшие, б) против помешательства в отправлении индивидуального культа;
2) неприкосновенность духовенства высших религий против оскорбляющих эти религии посягательств со стороны представителей низших;
3) неприкосновенность преимущественного права высших религий привлекать к себе новых сынов из числа представителей низших». Тимашев Н. С. Религиозные преступления. С. 54-55.

40 Коркунов Н. М. Русское государственное право. С. 495-496.

41 Рейснер М. А. Государство и верующая личность. С. 159; Ширяев. В. Н. Религиозные преступления. Историко-догматические очерки. - Ярославль, 1909. - С. 331; Пинке-вич В. К.Вероисповедные реформы в России в начале XX века (1903-февраль 1917 гг.) : автореф. дис. .. д-ра. ист. наук. - М., 2000. - С. 29.

42 Цыпин Вл. прот. Курс церковного права. - Клин, 2002. - С. 654.

43 Ст. 40 «Основных государственных законов Российской империи» гласила, что «первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания». Свод законов Российской империи. Основные государственные законы. - Т. 1. - Ч. 1. - СПб., 1857. - Ст. 40. С точки зрения закона, к основным преимуществам, которые придавали Православной церкви статус «господствующей» относились: а) принадлежность к ней государя императора, как верховного защитника и хранителя догматов господствующей веры и блюстителя правоверия, а также императрицы и супруги наследника престола; б) особая охрана православных священнослужителей; в) вытекающее из общего понятия о господствующей церкви и освященное стародавним обычаем первенствующее положение православной церкви во время торжественных церемоний, сопровождающихся совершением богослужений. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 5. - Л. 155 об.

44 В законопроекте «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям», подготовленным МВД в феврале 1907 г. отмечалось, что: « известные привилегии Православной церкви направлены, собственно, не столько к упрочению первенствующего ее значения, сколько к ограничению прав других вероисповеданий». РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. -Д. 7. - Л. 238 об.

45 Бендин А. Ю. Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863-1914 гг.). - Минск, 2010. - С. 4-8.

46 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 5. - Л. 18-20, Законодательные акты переходного времени 1904-1908 гг. - 3-е изд., пересмотр. и доп. по 1 сентября 1908 г. / Под ред. Н. И. Лазаревского. - СПБ., 1908. - С. 34-38.

47 Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700-1917. - Кн. 8. - Ч. 1, - М., 1996. - С. 64.

48 Сафонов А. А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства. С. 61.

49 Бердников И. Наши новые законы и законопроекты о свободе совести. - М., 1914. - С. 6.

50 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 35. - Л. 222.

51 Как отмечал известный православный миссионер А. И. Айвазов, согласно Основным законам, пределы веротерпимости были «определенно и точно» изложены в уставах по принадлежности, среди которых главную роль играли уставы духовных дел иностранных исповеданий. Айвазов А.И. Новая исповедная система нашего государства // Миссионерское Обозрение. -1909. - № 7-8. - С.1034.

52 Тернер Ф. Г. Свобода совести и отношение государства к Церкви // Сборник государственных знаний / Под ред. В.П. Безобразова. СПб., 1877. - Т. III. - С. 41; Куницын И. А. Правовой статус религиозных объединений в России. - М., 2000. - С. 38-40.

53 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 127 а.

54 Красножен М. Иноверцы на Руси. С. 179.

55 Бердников И. Краткий курс церковного права. - Казань, 1888. - С. 277-293.

56 Законы о состояниях // Свод законов Российской Империи. - Т. 9. - СПб., 1876. -Ст. 412-414, 445-447, 467-470.

57 Коркунов Н.М. Русское государственное право. С. 495-496; Градовский А.Д. Начала русского государственного права. С. 337.

58 При выработке нового законодательства о свободе совести в 1906 г. правоведы МВД трактовали особое положение евреев-раввинистов таким образом, что принадлежность к иудейскому вероисповеданию не должна служить основанием для каких-либо ограничений в области личных и имущественных прав». РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. -Л. 36; Свод законов Российской империи. - Т. 11. - Ч. 1, - СПб., 1896. - Ст. 1299; Ограничительные узаконения и особые законоположения, изданные по соображениям национального или вероисповедного свойства либо обусловленные различием полов. - СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп.10. - Д. 215. - Л.16-22; Белов Ю. С. Правительственная политика по отношению к неправославным вероисповеданиям России в 1905-1917 гг.: дис. ... канд. ист. наук. - СПб., 1999. - С. 3-4.

59 Суворов Н. Учебник церковного права. 1902. С. 591; РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. -Д. 7. - Л. 36.

60 К их числу относились: а) ст. 459 Т. 9. Свода законов, которая воспрещала прибытие иезуитов в Россию; б) ст. 59. прим. Т. 11, ч.1. Свода законов, которая воспрещала лицам римско-католического духовенства касаться в своих поучениях, предметов политических, даже в общих выражениях, или издавать сочинения о делах политических и особенно относящихся до внутреннего государственного управления; в) ст. 98. Т. 11, ч.1. Свода законов, воспрещавшая р-к духовенству отсылать свои доходы за границу без высочайшего разрешения; г) ст. 229 Устава о паспортах. Т. 14. Свода законов, воспрещавшая пропуск в Россию духовных лиц армянского исповедания, приезжающих из Персии и Турции для собирания подаяния. Справка о свободе совести. - СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 39-40; Ограничительные узаконения и особые законоположения, изданные по соображениям национального или вероисповедного свойства либо обусловленные различием полов. СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. -Оп.10. - Д. 215. - Л. 16.

61 РейснерМ. А. Государство и верующая личность. С. 163-164.

62 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 215. - Л. 17-20; Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской Империи. - Т. 14. - СПб., 1857. - Ст. 97.

63 Коркунов Н.М. Русское государственное право. С. 517-518; «Уголовная защита от оскорблений предоставлялась законом только христианским исповеданиям». Бердников И.Наши новые законы и законопроекты о свободе совести. - М., 1914. - С. 8.

64 «Религия у нас, как и везде, признается наследственной: дети воспитываются в религии родителей». Лохвицкий А. Курс русского уголовного права. С. 307; В статье 45 Основных законов прямо указывалось «да все народы славят Бога по закону и исповеданию праотцов своих». Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. - Ч. 1. - СПб., 1857. - Ст. 45.

65 Горчаков М. И. Церковное право. Лекции. - СПб., 1902. - С. 483-491.

66 Бендин А. Ю. Эволюция понятия веротерпимости. С. 113-119.

67 Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. -Ч. 1. - СПб., 1857. - Ст. 46.; Суворов Н. Учебник церковного права. С. 573-574.

68 Лукьянов С. А. Веротерпимость как принцип религиозной политики в России (XVI-XX вв.). - М., 2007. - С. 147-158; Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Органы управления. - 3-е изд., доп. - СПб., - Т. II. - 1887. - С. 465-466; Корку-нов Н. М. Русское государственное право. С. 502; Свод законов Российской империи. -Т. 11. - Ч. 1, - СПб., 1857. - Ст. 8-10.

69 Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий христианских и иноверных // Свод законов Российской империи. - Т. 11. - Ч. 1, - СПб., 1857; Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской Империи. -Т. 14. - СПб., 1857.

70 Бердников И. Краткий курс церковного права. С. 230.

71 Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Органы управления. С. 465-466;

72 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 64. - Л. 2-4, 6-7; КаппелерА. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. - М., 2000. - С. 208; Миллер А. И. Российская империя, ориентализм и процессы формирования наций в Поволжье // Политическая наука. Национализм - новейшие исследования: сб. науч. тр. - М., 2002. - № 4. - С. 36.

73 Журнал Особого совещания для предварительного обсуждения главы II проекта Уго -ловного уложения. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 8. - Л. 315.

74 Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской Империи. - Т. 11. - Ч. 1, - СПб., 1896. - Ст. 256, 1110; Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской Империи. - Т. 14. - СПб., 1890. - Ст. 77.

75 Павлов А. С. Курс церковного права. С. 364.

76 Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской Империи. - Т 11. - Ч. 1, - СПб., 1857. - Ст. 4, 138.

77 «В пределах государства одна господствующая Православная Церковь имеет право убеждать последователей иных Христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовные же и светские лица прочих Христианских исповеданий и иноверцы строжайше обязаны не прикасаться к убеждению совести не принадлежащих к их религии; в противном случае они подвергаются взысканиям, в уголовных законах определенным». Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. СПб., 1857. Ст. 4. Однако закон, допуская переходы из одного «инославного» исповедания в другое и принятие нехристианами любой христианской религии, признавал за всеми «инославными» конфессиями право привлечения последователей. Такие переходы могли осуществляться только с разрешения министра внутренних дел, по формальным просьбам, принесенным без всякого участия духовенства того исповедания, в которое осуществляется переход. Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. СПб., 1896. - Ст. 6-8, 256, 1110.

78 Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской империи. - Т. 14. - СПб., 1890. - Ст. 65-90

79 Бендин А. Ю. Эволюция понятия веротерпимости. С. 123-124.

80 Справка о свободе совести. - СПб., 1906. РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 6.

81 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 127 а.

82 Рейснер М. А. Государство и верующая личность. С. 167.

83 Каграманов Ю. Не стоит царство без грозы // Новый мир. - 2010. - № 6. - С.141.

84 Павлов А. С. Курс церковного права. С. 299-304;

85 Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. СПб., 1896. - Ст. 59. прим., 1325, 1483, 1487, 1598, 1602.

86 Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700-1917. - Кн. 8. - Ч. 2, - М., 1997. - С. 298; Миловидов А. Меры, принятые графом М.Н. Муравьёвым к ограждению православного населения от латино-польской пропаганды в Северо-Западном крае. - Вильна, 1900. - С. 34; Краинский В. О возможном разрешении католического вопроса в России. - К., 1868. -С. 33; РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 64. - Л. 7.

87 Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской империи. - Т. 14. - СПб., 1857. - Ст. 93.

88 Цит. по: Марти М. Э. Религия и религиозные права человека // Права человека и религия. Хрестоматия. / Сост. и науч. ред. игумен Вениамин (Новик). - М., 2001. - С. 26.

89 Нетерпимость. Невозможность терпеть, дозволять, сносить долее что, кого; свойство нетерпимого; // свойство и действия нетерпящего, преследующего; особенно о делах веры, об исповедании. Римская нетерпимость противна духу христианства. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. - Т. 2. - М., 1995. - С. 539.

90 Литтл Д. Изучение религиозных прав человека: методологические основания // Права человека и религия. С. 173.

91 Арсеньев К. К. Свобода совести и веротерпимость. С. 280-284.

92 Суворов Н. Учебник церковного права. С. 522; Сектантство отнюдь не подходит под понятие о расколе, а скорее должно быть подведено под понятие «ересь», отмечал один из православных исследователей «раскола». Плотников К. История русского раскола старообрядчества. - 6-е изд. - СПб., 1911. - С. 2; Православные миссионеры рассматривали сектантство как «духовную болезнь, глубоко коренящуюся в душе народа, в ложных убеждениях его непросвещенного ума, в мистико-моральном настроении русского сердца, в слабоволии толпы и своеволии вожаков ее». Айвазов И. Г. Церковные вопросы в царствование императора Александра III. - М., 1914. - С. 76.

93 Добротин Г. П. Закон и свобода совести в отношении к лжеучению и расколу. - К., 1896. - С. 3.

94 Ширяев В. Н. Религиозные преступления. Историко-догматические очерки. - Ярославль, 1909. - С. 327-328.

95 Михайлов А. По вопросу о веротерпимости к расколу // Вестник Европы. - 1882. -№ 3. - С. 70-92; Сборник правительственных сведений о раскольниках, составленный В. Кельсиевым. - Вып. 1. - Лондон. 1860. - С. 185-187; Смирнов П. С. История русского раскола старообрядства. - 2-е изд. - СПб., 1895. - С. 217-223.

96 Добротин Г. П. Закон и свобода совести. К., 1896. - С. 89-90.

97 Е. Р. Русский раскол и законодательство // Вестник Европы. - 1880. - № 5. - С. 72.

98 «Раскольники не преследуются за мнения их о вере; но запрещается им совращать и склонять кого-либо в раскол свой, под каким бы то видом ни было» Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской империи. - Т. 14. -СПб., 1857. - Ст. 60.

99 Рассматривая статьи уголовного и полицейского законодательства «о запрещенных деяниях, касающихся веры», известный российский криминалист А. Ф. Кистяковский утверждал, что они принадлежат к «старой формации», характерной для Европы «конца XVIII в.». Причину этой отсталости Кистяковский усматривал в господстве православного «учения об абсолютной ортодоксии, монопольном прозелитизме, неверотерпимости». Кистяковский А. О преступлениях против веры // Наблюдатель. - 1882. - № 10. - С. 102-122. Господство этого «учения» явилось результатом исключительного статуса Православной церкви в Российской империи, что, в свою очередь, и обусловило «неверотерпимость» государства в отношении к «расколу».

100 Следует отметить, что сами старообрядцы никогда не считали себя раскольниками, наоборот, они осознавали себя истинными «чадами единыя святыя, соборныя, апостоль-ския, древлеправославно-кафолическия Церкве», сохраняющими, в отличие от никониан, «древния святоцерковныя предания». Мельников Ф. Е. Краткая история Древлеправос-лавной (старообрядческой) церкви. - Барнаул, 1990. - С. 354-356; Суворов Н. Учебник церковного права. С. 522.

101 Т. А. Кудрина и В. К. Пинкевич предлагают рассматривать отношение российского законодательства к старообрядцам и сектантам как подвижное сочетание таких понятий как «терпимость» и «непризнание». Кудрина Т. А., Пинкевич В. К. Вероисповедные реформы в России в начале XX века. - М., 2003. - С. 25. Представляется, что в правовом смысле отношение законодательства к «расколу» более точно укладывается в понятие «нетерпимость», под которым понимается дискриминация, осуществляемая по религиозным мотивам.

102 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных // Свод законов Российской империи. - Т. 15. - СПб., 1886. - Ст. 196-199; Блосфельд Г Положение иноверцев и раскольников согласно своду законов // Журнал министерства юстиции. - 1905. - № 3. - С. 199; Ершова О. П. Старообрядчество и власть. - М., 1999. - С. 169.

103 Ивановский Н. И. По поводу новых законов относительно раскольников // Православный собеседник. - 1883. - № 9. - С. 9-11; Реформы веротерпимости на пороге XX века и состояние государственной церкви России. / Сост. Г. М. Калинин. - Н. Новгород, 1905. - С.11.

104 Павлов А. С. Курс церковного права. С. 371.

105 «Под публичным оказательством раскола должно разуметь: крестные ходы, пение вне молелен и такое пение внутри молелен, которое было бы слышно вне оных,торжественное совершение крещения и брака; сопровождение тел умерших на кладбище в мантиях, клобуках и иных раскольнических особенных одеяниях, с пением; ношение раскольниками монашеского одеяния; открытие вновь раскольнических молелен; поставление над молельнями новых крестов или возобновление старых и употребление в моленных или при оных колоколов». Извлечения из распоряжений по делам о раскольниках при императорах Николае и Александре II, пополненные запиской Мельникова. - Лейпциг, 1882. - С. 57-58.

106 Уголовному наказанию подвергались «раскольники, которые принадлежат к ересям, соединенным со свирепым изуверством и фанатическим посягательствам на жизнь свою или других, или же с противонравственными, гнусными действиями». Уложение о наказаниях уголовных и исправительных // Свод законов Российской империи. - Т. 15. - СПб., 1857. - Ст. 223.

107 Законы о раскольниках и сектантах. - 2-е изд., исправ. и доп. - М., 1903. - С. 12-13; Вестник Европы. - 1874. - № 12. - С. 866-875.

108 «Два главных законодательных акта о раскольниках определяли их гражданское и религиозное положение, именно: закон 17 апреля 1874 г. о метрической записи рождений, браков и смерти раскольников и закон 3 мая 1883 г. о даровании им некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб». Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905 г. «О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904 г.» // Журнал министерства юстиции. - 1905. - № 5. - С. 53.

109 Попов Ар. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. - Казань, 1904. - С. 473.

110 Бендин А. Ю. Польский мятеж 1863 г. в судьбах старообрядцев Северо-Западного края Российской империи // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. - 2011. - № 1. - С. 78-82.

111 Упоминаемый выше прот. Вл. Цыпин не усматривает институциональных различий, которые существовали между положением «господствующего» православия, «иностранных исповеданий» и «раскола». Он включает их общий «иерархический ряд» признанных в Российской империи религий. См.: Цыпин Вл. прот. Курс церковного права. - Клин, 2002. - С. 654-655. Такой подход позволяет прот. Цыпину не замечать той жесткой правовой зависимости, которая до указа от 17 апреля 1905 г. существовала между «господствующим» статусом православия и государственной дискриминацией «раскола».

112 Согласно новому законодательству, преследованию подвергались только «последователи изуверных учений, самая принадлежность к коим наказуема в уголовном порядке». Законодательные акты переходного времени 1904-1908 гг. - 3-е изд., пересмотр. и доп. по 1 сентября 1908 г. / Под ред. Н. И. Лазаревского. - СПб., 1909. - С. 35-36.

113 Сафонов А. А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства. С. 125-126; Ершова О. П. Старообрядчество и власть. - М., 1999. - С. 182-184. 185-186.

114 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л. 127 б - 128.

115 Веротерпимость в широком, универсальном смысле нашла свое юридическое закрепление в статье 81 Основных государственных законов: «Российские подданные пользуются свободой веры. Условия пользования этой свободой определяются законом». Основные государственные законы // Свод законов Российской империи. - Т. 1. - Ч. 1. - СПб., 1906. - Ст. 81.

116 Кузнецов Н. Д. Управление делами иностранных исповеданий в России в его историческом развитии. - Ярославль, 1898. - С. 6.

117 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 64. - Л. 2, 6.

118 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 10. - Д. 3. - Л. 483.

119 РГИА. - Ф. 821. - Оп. 150. - Д. 7. - Л.134-135.

120 Представленная теоретико-методологическая реконструкция, призванная определить содержательные аспекты понятия «веротерпимость», носит приоритетный характер. На это необходимо обратить внимание, так как С. А. Лукьянов неоднократно использовал в своей докторской диссертации методические приемы и выводы, ранее разработанные и сформулированные соискателем. См: Бендин А. Ю. Эволюция понятия веротерпимости и Указ 17 апреля 1905 г. // Исторические записки. / Отв. ред. Б. В. Ананьич. М., 2006. № 9 (127). С. 116, 128, 132. Обязательных в таком случае ссылок на указанную публикацию С. А. Лукьянов, к сожалению, не приводит. Заимствования фрагментов из статьи диссертанта можно увидеть на следующих страницах работы этого правоведа. См: Лукьянов С. А. Принцип веротерпимости во внутренней политике дореволюционной России и роль Министерства внутренних дел в обеспечении государственно-правовых основ его осуществления: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2009. С. 12, 16-17.

121 Литтл Д. Изучение религиозных прав человека: методологические основания // Права человека и религия. С. 169.

122 Уставы духовных дел иностранных исповеданий // Свод законов Российской империи. - СПб., 1896. - Ст. 4.

123 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных // Свод законов Российской империи. - Т. 15. - СПб., 1886. - Ст. 184.

124 Рейснер. М. А. Государство и верующая личность: сб. ст. - СПб., 1905. - С. 186-188.

125 Тышкевич С. свящ. Католичество. - Рим. 1950. - С. 8-10.

126 Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской Империи. - Т. 14. - СПб., 1903. - Ст.78-79.