Предыдущее Чтение - Следующее Чтение
Все главы книги
ЧТЕНИЕ X.
Введение иезуитов в Польшу и Литву. Затруднительное положение иезуитов в Вильне. Средства, употреблённые ими для усиления своей власти. Их самоотвержение. Устройство иезуитских училищ. Споры с иноверцами. Падение протестантства. Политическое значение иезуитов при Баторие. Их широкий план насчет России. Неудача. Внимание их сосредоточивается на западной России. Значение их при Сигизмунде III. План церковной унии. Историческая подготовка в западной России к унии. Две партии между православными. Ревнители православия, — патроны, братства. Люди, способные на всякие сделки. Борьба между этими партиями. Влияние на эту борьбу протестантства, восточных иерархов и иезуитов. Уния 1596 г. 1).
езуиты явились в Польшу в 1565 г. Их пригласил сюда весьма ученый, но еще более фанатичный польский прелат - Гозий, архиепископ Вармийский и кардинал, отдавшийся интересам латинства с совершенным забвением родины, и под конец своей жизни совершенно оставивший Польшу. Но в Польше иезуитам сначала трудно было утвердиться. Польские епископы были на деле более светскими, чем духовными людьми. Они тогда сильно любили свободомыслие и очень мало заботились о нуждах своей церкви. Беззаботность их поддерживалась еще тем, что собственно в Польше главная масса и без их хлопот оставалась верной папе. Иезуитам здесь мало было дела и много опасности обнаружить действительные свои намерения.
Совсем другое положение ожидало их в литовском княжестве. Латинство в этой стране, как мы знаем, расшатывалось в конец. Оставшиеся латинские власти литовские были в большом страхе и недоумении, что делать, что предпринять? Главным представителем литовского латинства был Виленский епископ Валериан Протасевич, человек усердный к вере, но недалекий. Виленская капитула несколько раз напоминала ему позаботиться о спасении латинства, принять действительные меры против ереси. Гозий посоветовал Протасевичу призвать в Вильну иезуитов. Протасевич немедленно воспользовался этим советом. Несколько иезуитов приглашены были поселиться в Вильне.
Литовские протестанты хорошо уже тогда знали иезуитов. Одна весть о предполагаемом поселении их в Вильне взволновала нелатинское народонаселение города. Протестанты-аристократы задумали выставить против иезуитов войско и не допустить их до Вильны. Протасевич узнал об этом, собрал верных латинян, составил тоже войско и под прикрытием его ввел в город опытных борцов латинства и поселил их при костеле св. Иоанна, где они немедленно занялись устройством училища. Это было в 1569 г., в год Люблинского слития литовского княжества с Польшей.
Не завидное было положение иезуитов в Вильне в первые годы. Протестанты сторожили их на каждом шагу. Даже латинская Виленская капитула делала им неприятности. В следующем году распространилось в Литве страшное моровое поветрие, во время которого, казалось, невозможно было и думать о пропаганде латинства. Но на деле из этого мора иезуиты извлекли такую пользу, какой конечно не предполагал ни один иноверец в Литве. Они нескольких из среды себя, как бы на развод иезуитства в будущем, отправили в безопасное место, а остальные решились принести себя в жертву во имя латинства. Из Вильны бежали все, кто мог. Латинское духовенство не отставало от других. Некому было ухаживать за больными; некому было хоронить умерших. Оставшиеся иезуиты взялись за то и за другое, ухаживали за больными, хоронили умерших с полным самоотвержением. Трое из них и сделались жертвою морового поветрия. Когда зараза прекратилась и уцелевшие от неё стали возвращаться назад, а вместе с ними и сбереженные иезуиты, то, само собою разумеется, все с благоговением смотрели на новых латинских подвижников. Это и нужно было иезуитам. С удвоенной энергией занялись они теперь устройством своего училища, в которое тем охотнее родители стали отдавать детей, что иезуиты не требовали платы за учение, а ограничивались добровольной благодарностью. Новая школа быстро стала приобретать известность. И молодежь, и родители находили в ней небывалые, привлекательные особенности. По праздникам иезуиты устраивали в своей школе религиозные театральные представления и, что особенно поражало народ и далеко расходилось по окрестностям, учреждали уличные театральные, религиозные процессии, в которых ученики изображали пророков, апостолов, ангелов в соответственных костюмах, восхищавших и актеров, и зрителей. Предметом всех этих представлений была истина латинства и нечестие ереси. Иноверцам при этих представлениях чаще и чаще давались чувствовать оскорбления, но иезуиты готовили им новые удары. Они объявляли диспуты и приглашали на них иноверцев. Так как многие протестанты отличались высокою учёностью, то некоторые из них сначала принимали этот вызов, вступали с иезуитами в прение и поражали их своими доводами. Но на деле выигрывали иезуиты. Они не вступали в прение без того, чтобы не устроить заблаговременно победы себе и поражения иноверцам. Друзья иезуитов, их школьники делали всяческие неприятности иноверцам, сопровождали их речи насмешками и нередко заканчивали спор кулачным боем. Иноверцы перестали являться на диспуты. Тогда иезуиты заменили их своими оппонентами, которые конечно всегда были поражаемы теми, кого иезуиты назначали для защиты латинства. Ересь признавалась неправою, и еретики опять чувствовали это на площадях и улицах при встрече с толпой иезуитских школьников и их друзей. Сильное одушевление латиняне получали, кроме диспутов и процессий, еще от иезуитских проповедей, направленных к той же цели, т. е. к возбуждению в народе фанатизма и страсти защищать веру кулаками. На этом поприще приобрели особенно громкую известность Скарга и Варшевицкий, — иезуитские прозелиты из польского народа. Первый даже назван польским Златоустом и до такой степени забыл в иезуитстве принципы польской жизни, что проповедовал необходимость самой безусловной власти в управлении. Проповедовал еще этот, извращенный иезуитами, даровитый славянин, что и вера, и наука могут преуспевать только на латинском или на греческом языке, а что на русском языке никогда не будет ни наук, ни академий?!
Это была, так сказать, демократическая сторона деятельности иезуитов. Аристократическая была более утонченной и незаметной. Иезуиты с особенною заботливостью привлекали к себе знатную молодежь, втирались в аристократические дома в качестве учителей, духовников, и приобретали латинству аристократические души, а себе разного рода приношения, пожертвования, увеличивавшие их материальное положение. Эта часть иезуитской деятельности покрыта тайной, мало известна. Видна она собственно в результатах. Через несколько лет после введения иезуитов в Вильну протестантство быстро начало падать. В латинство стали возвращаться люди, бывшие сильными поборниками протестантства и имевшие по своему положению большое значение. Так обращены были иезуитами в латинство: сыновья Радзивила Чёрного, и один из них, Георгий поступил даже в монашество; далее обращены: Лев Сапега, Иван Ходкевич, Иван Чарторыйский, Самуил Сангушко, Януш Заславский; из православия: Януш Острожский, Анна Острожская, жена Ивана Ходкевича, и другие.
Все эти победы иезуиты одержали общественным, по-тогдашнему, путем, без содействия правительственного, которого они никак не могли добиться при Сигизмунде-Августе, а также и в короткое время правления его преемника Генриха Валуа, хотя Генрих попал на польский престол при содействии иезуитов.
Политическое значение в литовско-польском государстве иезуиты приобрели при следующем короле, Стефане Батории, который быль совершенно равнодушен к вере, до такой степени, что при своем избрании успокаивал поляков, подозревавших его в ереси, тем, что он готов быть такой веры, какая им угодна, но он поддерживал иезуитов по политическим видам. Баторий сразу понял, что польское государство состоит из разнородных, не легко примиримых элементов. Найти объединяющее для него средство стало для Батория очень важной задачей, особенно потому, что он был человек с широкими планами. Ему трудно было удовольствоваться обыкновенным положением, погрузиться в одни обыденные дела. Широкая задача наметилась в его жизни еще когда он был седьмиградским князем, —это борьба с турками. Борьбой этой занят был тогда и папа. Ее легче всего и можно было начать во имя латинства. Иезуиты оказывались самым пригодным орудием к возбуждению латинских сил и объединению их для борьбы с турками. Поэтому Баторий сразу обнаружил расположение к иезуитам, обласкал их, содействовал им в распространении их училищ, даже возвел их Виленское училище в степень академии, не смотря на упорное сопротивление литовских государственных людей. Но еще с большей заботливостью направлял Баторий иезуитов на восток своих владений, в западную Россию. Известно, что он вел войну с Иоанном ІV и успешно отнимал у него области. В минуты блистательных успехов, планы Батория расширялись очень далеко. Он думал завоевать все Московское государство, и тогда пол-Европы двинуть против турок. Чтобы упрочить за собой завоёвываемые области и сделать их пригодными для такой цели, Баторий полагал, что лучше всего утвердить в них иезуитов.
С этой мыслью, он, как только отнимал от России область, так тотчас же вводил в нее иезуитов. Колонизация эта делалась конечно с явным нарушением прав православной церкви. Так, отняв завоеванный Иоанном ІV Полоцк, Баторий отдал иезуитам большую часть полоцких церквей с их пожалованиями, несмотря на то, что все полоцкое дворянство восставало против этой неправды и доказывало, что церковные пожалования сделаны его предками в пользу православия, в котором и оно (тогдашнее дворянство полоцкой области) хочет оставаться. Даже иезуиты стали увлекаться широкими планами Баторий. Из Рима был прислан один из опытнейших иезуитов Антоний Поссевин, который, в качестве папского легата, находился при Баторие для советов и вошел в большую с ним дружбу.
Иоанн ІV находился в крайнем затруднении, которое еще более увеличивал неистовым своим тиранством внутри государства. Но и в этом политическом и нравственном падении он сохранял еще способность, по крайней мере, в области хитростей, спорить с Баторием и действительно переспорил его, и самих иезуитов. Он пригласил папу быть посредником между ним и Баторием, обещал воевать турок вместе с папой и подавал надежду устроить соединение церквей. Папа и иезуиты, увлеклись и полагали, что план Иоанна надежнее и полезнее для латинства, чем план Батория. Поссевин, хотя и коварно, стал хлопотать о прекращении войны, о заключении мира, в чем действительно и успел. Но когда дошло дело до совещаний с Иоанном о соединении церквей, то оказалось, что Иоанн обманул папу. Он довольствовался миром с Баторием, а о соединении церквей и не думал. Иезуиты, ознакомившись поближе с русскими делами во время переговоров о мире, убедились, что действительно уния в Московском государстве дело не легкое, по за то тем большее внимание обратили они теперь на западную Россию. В этой стране они находили возможным водворить унию и она, по их соображениям, способна была повести со временем к подчинению папе и всей русской церкви. Эти соображения высказал тот же иезуит Антоний Поссевин в письме к папе.
Баторий разделял новые иезуитские планы на счет западной России; но к концу своей жизни, он значительно был разочарован в иезуитах. Ему стало ясно, что они не укрепляют государственного единства, а только плодят смуты. Известно, что после заключения мира с Иоанном, Баторий сильно сдерживал их пропаганду по поводу нового календаря, которым они воспользовались, чтобы возмутить спокойствие православных жителей западной России. План унии иезуиты осуществили уже при преемнике Батория, Сигизмунде III, шведском королевиче, который был ими выращен, воспитан и возведен на польский престол.
Церковная уния в литовско-польском государстве, как и политическая люблинская уния, давно подготавливалась. В этом государстве встретились и долго жили вместе две выработавшиеся и резко различные цивилизации — православная и латинская, имевшие каждая большое число последователей. Неизбежным последствием этой встречи должна была быть борьба между ними и рядом с борьбой — сильная сделка между различными началами. Образовалась незаметно, постепенно партия ревнителей православной веры, способная все принести в жертву дорогим убеждениям, и рядом с нею—партия людей, утомившихся религиозной борьбой, способных, ради житейских выгод, на всякие сделки с латинством.
Первая роль выпала на долю лучших представителей духовенства и лучших людей из высшего сословия, а затем среднего сословия и наконец простого народа, когда его прямо затронули. Так как правительственная власть в литовско-польском государстве была латинская, и православие не могло надежно опереться на её содействие, то заботы о православной церкви естественно сосредоточивались в православном западно-русском обществе. Сильные люди православные взяли в свои руки интересы церкви и благоустроили их, чему много способствовали те широкие права, которыми они пользовались. Они обеспечивали материальное благосостояние церквей, доставляли удобства к свободному исповеданию веры, защищали церковь от насилий. Эти покровители православной церкви в западной России получили особое название, назывались патронами. В городах патронство сосредоточивалось не в одних руках, а в руках целых групп. Магдебургское управление городов и существование в них ремесленных цехов давали возможность организоваться общественной заботливости о церкви, и она организовалась в так называемых церковных братствах. Далее, к городам примыкали села, и если была возможность, то поселяне приписывались к городским братствам, или сами устраивали их у себя. Наконец всякий, где бы он ни был, мог оказывать усердие к церкви, где желал, и вписываться в то или в другое братство.
Таким образом, явилась целая организация ревнителей веры, которые соединялись одни с другими общей верой и общим усердием и как частные лица, и как целые общины, и действовали заодно.
Братская организация была самой благодетельной для церкви, поэтому к ней примыкали все лучшие люди в западной России. Белое духовенство, которое в православии всегда и везде стоит в уровень с обществом и с ним двигается, также примкнуло к братствам. Вне братств стояли высшие члены его и, странно сказать, вне братств оказалось большинство высшей иерархии. Последнее странное явление, впрочем, произвели обстоятельства, не имевшие большей частью ничего общего с церковными канонами. Высшая иерархия в западной России исторически подвергалась порче. Так как назначение членов её значительно зависело от иноверного—польского правительства, то понятно, что истинно достойные люди редко могли проникать в нее, а назначались большей частью люди, бесполезные или даже вредные для церкви. Чем больше развивался в Польше фанатизм против православия, тем чаще злые люди попадали в высшую западно-русскую иерархию, как более способные уронить и подорвать православие. С другой стороны, архиерейство в западной России было своего рода магнатство. Архиереи владели имениями, иногда замками, имели много людей. Много было у них забот, и много удобств. Церковными делами им не легко было заниматься, а жить приятно—было очень легко и удобно. Многие из них поэтому жестоко портились и дозволяли себе позорную жизнь. Протестантство в свою очередь тоже производило на них дурное влияние. Протестантская проповедь о браке духовенства побудила некоторых из архиереев завести себе законных и незаконных жен. Скандалы в данном случае доходили до крайности. Злые люди часто с намерением увеличивали их. Так, например, Луцкий епископ Терлецкий призван был в суд по обвинению в изнасиловании девицы и должен был защищаться против самых щекотливых подробностей. Впрочем, и без злых людей пороки высшей западно-русской иерархии не могли не делать смут. Чем больше развивались братства, чем больше вырабатывался идеал религиозного служения и сознавалась необходимость нравственного совершенства, тем невыносимее становилось безобразие высшей иерархии. Протестантство подействовало и в этом случае на православных, только в обратном отношении в сравнении с тем, как оно действовало на епископов, т. е. оно действовало тут в хорошем смысле. Православные поняли хорошую сторону стремлений протестантов к образованию; подобно им учились, изучались источники веры, переводили творения отцов, издавали книги. Этой деятельностью, как известно, особенно прославился князь Конст. Конст. Острожский, у которого в Остроге было целое ученое общество. Оно издало не мало книг в защиту православной веры, издало не мало богослужебных книг, и—особенно важное дело этого учёного общества и его покровителя князя Острожского—это издание в 1581 г. славянской библии. Многие подражали этой благотворительной деятельности и нередко с таким усердием, которое поражало современников. Например, родственник князя Курбского, князь Оболенский, несмотря на то, что был женат и имел детей, решился оставить семью, поехал за границу, изучал богословские науки и возвратился на родину с богатыми сведениями, как корабль, наполненный драгоценными товарами, по свидетельству современников.
При таком направлении западно-русского православного общества, все важнейшие интересы церкви больше и больше сосредоточивались в кругу светских людей и белого духовенства. Высшая, монашеская иерархия находилась в уединенном и очень незавидном положении. Борьба между этими двумя силами неизбежно должна была возникнуть. В восьмидесятых годах XVI столетия в ней приняли невольное участие восточные патриархи. Восточные патриархи в те времена подвергались большим поборам со стороны турок, часто страдали и очень нуждались в деньгах. Для удовлетворения этих нужд они предпринимали путешествие в Россию. Благочестивое настроение западной России и её церковные нужды побуждали их заезжать и в эту страну. Так, в небольшой промежуток времени сюда приезжали два патриарха—в 1586 г. антиохийский патриарх Иоаким, 1589 г. Константинопольский Иеремия II, имевший высшую власть над западно-русской церковью. Им предстояло разобрать дела этой церкви и стать на ту или другую сторону, —на сторону патронов и братств, или на сторону высшей иерархии. Церковные каноны и польза побудили их стать на первую сторону, как на такую, у которой была правота дела. Высшая иерархия подверглась сильным обличениям. Первый член её, митрополит Онисифор должен был оставить кафедру. На место его возведен был минский архимандрит Михаил, и переданный по-видимому патронам и братствам, хотя перед посвящением он уже возбуждал сомнения в патриархе Иеремии. Важнейшие братства утверждены патриаршею властью и им дано право даже наблюдать за высшею иерархией и подвергать ее суду на соборах. Очевидное дело, что благочестивая ревность западно-русских мирян зашла далеко. Западно-русские иерархи, каковы бы они ни были, не могли не прийти в негодование от таких новых порядков. Братства между тем ревностно взялись за свои дела, благоустроили церкви, издавали книги, заводили училища, посылали на соборы своих членов, обличали злоупотребления и пороки высшей иерархии и сообщали обо всем Константинопольскому патриарху. Положение западно-русских иерархов, особенно дурных, а такими были почти все они, стало невыносимым.
Иезуиты не могли не воспользоваться такими благоприятными для них обстоятельствами. Они вошли в сношения с одним из западно-русских архиереев, луцким епископом Кириллом Терлецким, больше других подвергшимся неприятностям от Константинопольского патриарха и более других энергичным. Под предлогом болезни, Терлецкий часто ездил в Польшу и последствием этих поездок был план унии, к которому в 1592 году уже пристало несколько епископов. В 1593 году возведен на брестскую епископию новый деятель унии, сенатор Поцей, несколько раз менявший веру и в добавок очень разорившийся, человек очень крупного ума и сильной воли. Он немедленно стал действовать вместе с Терлецким. Общими усилиями они, не без обмана, склонили на свою сторону остальных епископов, притянули почти насильно слабохарактерного митрополита Михаила, составили грамоту на унию, и Терлецкий и Поцей повезли ее в Рим к папе.
Большей частью все эти дела делались тайно. Православные узнавали только результаты, которые не легко было уничтожить. Всеобщее раздражение, желание низвергнуть всех недостойных епископов были ответом со стороны западно-русских, православных на унию, предпринимаемую высшею иерархией. Князь Острожский предполагал собрать войско на случай носильного введения унии. Во многих городах западной России готово было вспыхнуть восстание. Епископы, задумавшие унию, были в отчаянии; двое из них: Гедеон львовский и Михаил Перемышльский поняли обман, отпали от унии и возвратились на сторону православных. Митрополит Михаил сильно колебался между той и другой стороной. Смутилось и польское правительство, оказывавшее ревностное содействие епископам, и с большим страхом согласилось на духовный собор в 1596 г. для окончательного решения вопроса об унии. Вопрос этот разрешился, однако без всякого кровопролития. Православные, не смотря на свою многочисленность, не захотели употребить насилие. Они остались верны тем высоким принципам нравственным, которые управляли ими во всех их делах на пользу церкви. А латиняне, прибывшие на собор в качестве депутатов от латинства и правительства, и их братья униаты епископы, с несколькими из низшей иерархии, тоже остались верны своим принципам, — посредством обмана, тайно, без всяких совещаний с православными, приняли унию и объявили ее поконченною. Этим же путем они следовали и тогда, когда взялись распространять унию, прибавляя к обману и интригам самые разнообразные насилия.
Религиозная пропаганда, которой Люблинская уния открыла широкие ворота, имела громадное значение в истории западной России. Все виды польского влияния в этой стране, начиная с самого первого соединения Литвы с Польшей, касались собственно верхних слоев литовского княжества, проходя мимо народа. Народ поэтому мало заявлял себя во все время союза с Польшей, от Ягайлы до Люблинской унии. Люблинская уния открыла в западную Россию доступ польским людям. Народ западной России сильно ощутил их присутствие. Польское влияние проникало теперь не в отвлеченных формах, и не через дворянство местное, а переносилось живыми и чисто польскими людьми, которые давали его чувствовать во всех своих действиях. Впрочем, при польских воззрениях на хлопа, и теперь сохранялось еще большое расстояние между паном и хлопом, дававшее возможность хлопу уберегать в своей жизни многое неприкосновенным. Латинская пропаганда и особенно церковная уния заняли собою и это расстояние. Ксендзы не совестились заглядывать в жизнь и в душу хлопа.
Они принялись разрушать весь исторический строй его быта. Теперь западно-русский хлоп явно видел и ощущал всей душой соединение его родины с Польшей. Ему нельзя было оставаться безучастным к этому событию. Он должен был выступить необходимо на сцену исторической деятельности, потому что приносились в жертву Польше не только его гражданские, но и религиозные интересы, а все, что было у него на верху, в образованном сословии, все это шло к измене историческому, родному быту и к усвоению польского и латинского быта. Потому-то после Люблинской унии, особенно когда развилась религиозная латинская пропаганда, мы видим, что народ западно-русский выше и выше приподнимает голову, ищет выражения для своих сил и стремлений. История западной России получает с тех пор по преимуществу народное направление. При этом направлении она неизбежно должна была исполниться разного рода насилий, как это всегда бывает, когда вступает в борьбу народ, оставленный своими естественными руководителями из образованного сословия. Западно-русская история после Люблинской унии обогатилась насилиями еще от того, что, благодаря иезуитской теории, сигнал к насилиям дан был сверху, и чем дальше, тем больше становился обыкновенным в обществе и возвещал народу новые страдания. Ужасы казацких смут — на половину народные, западно-русские, на половину польские, иезуитские. Привели они, как известно, к несчастным последствиям как для Польши, так и для западно-русского народа. Погибло польское государство, по потерпел и западно-русский народ. Он потерял все родное, верхнее сословие, остался в уединённом, беспомощном положении. Бедственный этот результат вырабатывался, впрочем, медленно, постепенно. Долгое еще время один верхний слой за другим выдвигал последние свои силы на защиту родного, и один за другим погибал, чем дальше, тем больше вызывая на поприще исторической деятельности первобытные, народные силы. Историей этих напряжений верхних западно-русских сил и постепенного выхода сил народных мы и будем заниматься на следующих чтениях.
1) Для изучения тогдашнего состояния литовско-польского государства можно читать: Польское безкоролевье по прекращении династии Ягеллонов соч. А. Трачевскаго, изд. 1869 г. Вырождение Польши, соч. Ф. М. Уманца, изд. 1872 г. План Батория касательно России и унии лучше всего изложен в сочинении его секретаря Гейденштейна, которое приготовляется к изданию на русском языке (писано по латыни) Археографич. комиссией. О церковной унии есть сочинения: Историческое известие о возникшей в Польше унии, соч. Н. Бантыш-Каменскаго, новое издание, сделанное по мысли графа Муравьева в 1866 г. с изд. 1805 г.; мое сочинение: Литовская церковная уния, т. I, изд. 1859 г; новейшее изложение этого события в IX т. Истории русской церкви митрополита Макария, изданном в 1879 г. Современные описания Брестского собора 1596 г: Издано самое талантливое и богатое фактами сочинение—Апокрисис Христофора Филалета, конца XVI ст. Есть теперь два издания этого сочинения: в переводе на современный русский язык и с приложениями и примечаниями изд. Киевской академии в 1870 г., и в подлинном—западно-русском и польском тексте (издано после Брестского собора на обоих этих языках) изд. Археографич. комиссии 1882 г. в 7 томе Русской историч. библиотеки. Об этом замечательном западно-русском сочинении есть исследование Н. А. Скабаллановича— Об апокрисисе Христофора Филалета, изд. 1873 г. Есть и обозрение всей религиозной полемики по вопросу об унии—в недавно изданном (1883 г.) сочинении В. 3. Завитневича: Палинодия Захарии Копыстенского. О православных церковных братствах: соч. свящ. I. Флерова, изд. 1857 г. и Чтения о церковных западно-русских братствах—мое сочинение, изд. 1862 г.
Предыдущее Чтение - Следующее Чтение