- ПРОДОЛЖЕНИЕ -
Вступительное слово и об авторе
Предисловие. | Оглавление.
Предыдущие главы
Следующая глава
Все главы
Вся книга в новом элкетронном издании
3. КРАСНАЯ МОСКВА
БЕСЕДА В ВАГОНЕ
В Америке, где существует политическая свобода, мы привыкли свободно беседовать в любом месте, без оглядки и страха. Ленинграде-же — иное дело. Тут жители так запуганы, что постоянно оглядываются вокруг, когда беседуют. В поезде наблюдал другое: тут тоже оглядываются, но не так часто и без особого волнения. Здесь чувствуется на душе легче.
Из Ленинграда в Москву 12 часов езды. Времени много для бесед. С туристами едут девять рабочих: 6 мужчин и три женщины. Все они были по делам и на отдыхе в Ленинграде и едут в Днепропетровск, бывший Екатеринослав, являющийся центром угольной и железной промышленности на Украине.
Напуганные в Ленинграде, мои товарищи по пути сторонятся от русских пассажиров, боятся с ними заводить беседу. Я-же, наоборот, начинаю расспрашивать их о жизни личной и общественной. По природе своей русские не очень словоохотливы. Нужно много времени, чтобы их раскачать, заинтересовать, расположить. И неудивительно: за 8 лет большевики приучили к молчанию. Говорю им, что я и едущие со мною люди — русские туристы из Америки, что мы хотим узнать, как живут рабочие и крестьяне на нашей родине, куда какая-то сила тянет нас всех.
— И вы, живя так долго за границей, не забыли говорить по-русски? — с удивлением спрашивает одна дамочка.
— Наоборот, там я и многие другие, подобные мне, научились русскому языку, — говорит мой товарищ.
— Как же так? — с удивлением спрашивают наши спутники.
Я объясняю им, что в Северной Америке и Канаде русских насчитывается до 300,000 душ и что они имеют много организаций, школ, несколько ежедневных газет.
Все с большим интересом слушают и спрашивают, как русские живут там, что происходит теперь в Америке, как проводятся рузвельтовские реформы и как живут 2 миллионов безработных. Часто советские газеты пишут, что безработные в Америке умирают на улицах.
— В одном только Нью-Йорке город тратит до 20 миллионов долларов в месяц на содержание безработных, — говорю моим собеседникам.
— Значит, у вас безработные получают больше хлеба и жиров из общественных фондов, чем у нас рабочие?
— И жиры получают у вас? — спрашивает женщина.
— Даже масло и молоко выдается семейным на дом, — говорит кто-то.
— У нас говорят и пишут, что у вас все работают, строят новую социалистическую жизнь и довольны всем. Правда ли это? — спрашиваю я.
Все работают-то, но не все имеют хлеб, и не все живут так, как у вас пишут, — заявляет женщина.
—Почему так? -- спрашивают наши.
— Вы, иностранцы, не знаете, как у нас все делается, а потому позвольте разъяснить.
— Раз все работают, следовательно, хлеб имеют, — перебивает одна красная туристка.
— У нас выдаются хлебные пайки, но пайка, получаемого рабочим, не хватает. Приходится прикупать на рынке. А на рынке в Днепропетровске пуд муки стоит 100-125 рублей. Заработок-же чернорабочего — 60 рублей в месяц. На эти деньги нужно оплачивать еще квартиру и содержать детей.
— У нас пишут, что у вас все женщины работают. А раз работают, то обоим, мужу и жене, легко содержать детей.
— Пожалуйста, заедьте к нам в Днепропетровск, посмотрите в каких квартирах наши рабочие живут и чем они и их дети питаются, - говорит сов. работница.
— Верно, верно, заедьте к нам и сами убедитесь, говорят в один голос несколько лиц.
— Разве все рабочие так мало зарабатывают у вас?
У нас существует до девяти разрядов зарплаты, - говорит худенький, но живой и толковый рабочий.
-Значит, не все рабочие у вас получают одинаковую плату?
— Нет, чернорабочий получает 60 рублей в месяц, помощник при станке - 80-90, простой механик
- 150-175, слесарь 250. хороший механик - 300, инженер — 400-450 рублей.
—- А вы сколько получаете?
-Я - бухгалтер, получаю 200 рублей в месяц. Имею двое детей и больную жену, которая неспособна на к труду. На эти деньги прожить нельзя.
— Как же вы живете? - Прирабатываю на стороне.
- Где именно?
Пишу протоколы на собраниях, выполняю другую спешную работу, таким образом рублей 50 в месяц прирабатываю.
- Вы—партийный?
— Был партийным, но 4 года назад выступил из партии.
— Почему?
— Был перегружен партийной работой и не мог уделять больной жене времени и быть дома с детьми.
— Разве выбывших партийцев, приглашают писать протоколы и доверяют им?
— Я—честный рабочий, долго учился, много работал в учреждениях и знаю свое дело. Знают это хорошо партийцы и приглашают меня.
— Как у вас ведется просветительная и культурная работа?
— Очень слабо. Больше у нас думают о хлебе, чем о просвещении, — отвечает рабочий.
— Почему?
— Потому, что ученье не идет, когда желудок пуст.
— Читальни и библиотеки имеются у вас?
— Имеются, да немногие теперь читают.
— Что больше всего у вас читают: старых классиков или новых советских писателей?
— Больше всего интересуются старыми.
— Имеются-ли в ваших библиотеках книги Достоевского, Толстого, Кропоткина и Рубакина?
— Достоевского книги имеются, но Толстого, Кропоткина и Рубакина давно нет. По особому декрету изъята из библиотек.
— О Махно вы слыхали что-нибудь? — спрашиваю я.
— Очень много у нас говорят о нем. Недавно писали, что Махно живет роскошно в Париже на вывезенное золото и занимается литературным трудом.
— Неверно. Махно — самый бедный эмигрант, больной и находится в парижской больнице в последнее время, — говорю я. Если бы русские рабочие в Америке не помогали Махно посылкой денег, он бы давно с голоду умер. Вы родились в Екатеринославле? Знали-ли вы Махно?
- Нет. Я был тогда мальчиком.
— Правда-ли, что Махно был бандит и грабил рабочих и крестьян?
-- Неправда. О Махно говорят очень хорошо. Он был анархист.
- Почему он не мог получить поддержку у трудового народа?
— Он ее имел, но Москва послала большие силы и он не устоял перед ними, — говорит пониженным тоном рабочий, а на ухо шепчет мне:
- Нам нужны теперь такие люди, как Махно, чтобы бороться с нашей новой аристократией.
От них я узнал, что в Днепропетровске построено в последние годы много новых заводов, фабрик и домов. Но жизнь рабочего ничуть не улучшилась. Нет достаточно хлеба, большой недостаток ощущается в одежде и обуви. Домов хотя построено много, но все они перегружены. Рабочие не имеют жиров, многие страдают малокровием и от истощения организма. Недовольство в среде рабочих большое. Первая пятилетка не оправдала себя, не дала хлеба, одежды и обуви рабочим. Всюду бюрократизм и очереди. Все ждут улучшения, но жизнь не улучшается, а ухудшается.
— У нас живут не плохо инженеры, активисты (партийные верхи), и те, которые получают помощь из-за границы и в Торгсине покупают съестное и одежду. Остальные — влачат жалкое существование, не живут, а прозябают, доживают...
— У нас, в Америке, тоже теперь плохо, — говорю я.
— Вы говорите плохо, многие давно не работают, но почему-то ваши помогают нашим, а не наши — вашим, — говорит пожилая женщина.
Я беседовал почти всю ночь. Только на 2- 3 часа пришлось задремать. Утром все начали есть купленную в Ленинграде рыбу в баночках с какими-то кислыми и темными лепешками.
Я всем дал по кусочку хорошей, американской колбасы и ржаных сухарей. Они ели и удивлялись, что все так вкусно приготовлено в Америке. Мне-же они дали попробовать всего, что имели: рыбы полугнилой, безвкусной, твердой селедки, какого-то печенья, которого американская собака в рот не взяла-бы. Вдобавок я угостил всех американским печеньем.
— Мы тоже когда-то пекли пироги, но теперь нет муки и не из чего печь, со вздохом сказала одна женщина.
Ранним утром мы вынуждены были расстаться: они поехали дальше, а мы остановились в Москве.
В НОВО-МОСКОВСКОЙ ГОСТИНИЦЕ
С московского вокзала на автобусах нас повезли в гостиницы. Чемоданы были отправлены отдельно. Некоторые из них путешествовали по Москве и на второй день попали по адресу.
Привезли в Новомосковскую гостиницу. Некоторых повезли в другие. Самая большая старая и известная в Москве семиэтажная гостиница расположена возле Москворецкого моста через Москву-реку и на противоположной стороне Кремля, где живут —советский грозный царь-Сталин и вся его братва.
Моя комната расположена в углу на верхнем этаже, лицом к Кремлю и центру Москвы. Виден Кремль, покрашенный в белый цвет и обтянутый высокой и толстой белой стеной, большие церкви внутри и зеленеющий в нем парк от Москвы-реки. Все сорок сороков церквей с большими куполами и длинными на них крестами — видны, как на ладони. И я часто, особенно по утрам, смотрю в окно на все это, на Москву-реку и думаю: без жизни и действия стоят все эти многочисленные церкви, не слышно колокольною звона; стоят без дела и чего-то ждут, как течет спокойно широкая Москва-река, по которой изредка проходит небольшая советская лодка. В прежние времена ходили товарные и пассажирские суда. Теперь только небольшое судно неподвижно стоит перед самым носом гостиницы. На нем большими буквами написано: «Ресторан».
Большая парадная дверь. Внутри, направо, идет торговля, сов. игрушками и конфетами, рядом — отделение банка, налево контора Интуриста. Возле шумно и оживленно. Словно пчелы вокруг улья, туристы — мужчины и женщины бегают от одного стола к другому за справками. Вокруг двух небольших лифтов, как уличная толпа вокруг митингового оратора, столпились и ждут очереди. В Сов. России везде очереди и длинные хвосты. Это наблюдается и здесь. Медленно и лениво, как тощая лошадь советского извозчика, ходят вверх и вниз лифты, берущие не по 2-6 человек, как в Америке, а только по 2-3 человека.
Решил обогнать на своих двоих советскую машину. И обогнал. Пока она останавливалась, брала новых и высаживала пассажиров, я добежал по ступенькам до 8-го этажа, где помещается ресторан. Это — во второй половине пятилетки. А сколько таких пятилеток еще понадобится, чтобы догнать и перегнать Америку?
Обжорка здесь, как и в Ленинграде, хорошо декорирована, с чистенькими занавесками на окнах, с живыми цветами по сторонам, с небольшими столиками, покрытыми белыми скатертями, с музыкой, играющей Интернационал, французскую «марсельезу» и американский «джаз банд». Атмосфера интернациональная — на радость иностранным буржуям, приехавшим повидать Москву белокаменную.
Как в Ленинграде, такие-же агенты ГПУ в белых рубашках, штанах и туфлях, выбритые и зачесанные, приносят пищу и убирают посуду. Те-же полуторачасовые ожидания, как и в Ленинграде. Казенная прислуга не спешит: время терпит, сидите и наслаждайтесь советской музыкой, если хотите.
На обед — суп, кусочек мяса с картофелиной, компот из сырых овощей. Утоливши голод, вы спешите на осмотр достопримечательностей советской столицы. Автобус быстро мчится. На ломаном английском языке гид дает пояснения. Дома небольшие, полузапущенные. В лавках и магазинах товаров почти не видать. На полках — бутафория: нарядной публики нет: одни — босые, другие — в дырявых ботинках, третьи — в спальных туфлях, или зимних галошах, подвязанных веревкой. Уличное движение оживленнее, чем в Ленинграде. Дроги ломовых извозчиков имеют даже толстые резиновые шины.
В трамваях — невообразимая давка. Люди цепляются за что попало, чтобы только как-нибудь проехать. У москвичей даже сложилась шарада о своем трамвае:
«Один правит, другой кричит,
20 избранных сидят,
30 стенки подпирают,
10 в воздухе висят».
Это и есть московский трамвай.
Приезжаем в район, где построено несколько сот новых домов в 5 этажей, покрашенных в темно-серый цвет. Улицы здесь асфальтовые и чистые. Живет в этих домах советская буржуазия, получающая по 300 -400 рублей в месяц. Небольшие меблированные комнаты со всеми удобствами от 80 до 50 рублей в месяц. Рабочему, получающему 90 рублей в месяц, такие квартиры, разумеется, не по карману. Кое-где возводятся новые здания. Строят какой-то банк в одиннадцать этажей, подземку через Красную площадь, мимо мавзолея Ленина. Едем возле стен Кремля, минуя давно закрытые небольшие церкви.
У Кремля — огромная Красная площадь, на которой — небольшое мраморное здание. У входа — два часовых. Надпись большими буквами: «МАВЗОЛЕЙ ЛЕНИНА».
Мавзолей Ленина, в котором хранятся нетленные мощи учителя большевиков.
САД ОТДЫХА В МОСКВЕ
Сад отдыха в Москве растянут на много кварталов вдоль Москвы-реки. Ширина не велика, но длинный. Площадь — около 350 десятин. Большевики хвастают, что они понастроили много детских яслей и освободили матерей от забот и хлопот.
Ясли-то есть, но правила для помещения в них детей не делают особенной чести большевикам. Родители, - гласят эти правила, — зарабатывающие 100 рублей в месяц, платят за своего ребенка вдень по рублю, родители, зарабатывающие по 200 рублей в месяц — по 2 рубля, родители, зарабатывающие по 300 рублей — 3 рубля и т. д.
Месячный заработок рабочего Москвы не больше 90 рублей в месяц. Значит, доступ в ясли ему закрыт: он не зарабатывает 100 рублей в месяц. Если-бы он и зарабатывал 100 рублей, то разве ему можно платить по одному рублю в день за ребенка. Ему надо было-бы отдать почти треть своего заработка за ребенка. Ну, а если у рабочего имеется двое или трое детей, тогда родителям нужно работать постоянно и месячное жалованье отца или матери отдавать на содержание детей в яслях.
Детей здесь можно оставлять только на день. Вечером нужно забирать их. И мать, работая тяжело днем у государства, должна ухаживать за своими детьми до утра, утром оставлять детей в яслях и спешить на работу. Спрашивается — какое же тут освобождение женщины от забот и ухода за своими детьми?
В этом Саду имеется открытый театр, в котором вмещается до 6,000 душ. Он обслуживает преимущественно военных. Стулья расставлены совершенно под открытым небом. Плата — от одного рубля и выше. В Сад отдыха не взимают платы. Но в театрах и в других увеселительных местах, имеющихся в саду, взимается плата. Точь-в-точь как в капиталистических странах. Социализма здесь, как и правды у большевиков, не видно. Имеется высокая башня, с которой советская молодежь прыгает на парашютах. Это считается спортом и пролетарским достижением. Парашютчик должен взбежать на 10-ый этаж башни по крутой лестнице и оттуда прыгнуть. Есть и другие развлечения на манер нью-йоркского Куни-Айланда. За все эти удовольствия взимается плата: даже расшибить себе башку нельзя бесплатно в СССР.
Главное-же развлечение — воздушный шар, прикрепленный тросами к земле» Баллон то поднимается, то опускается. В нем - три человека, накачивающие и выпускающие воздух. Тут-же, под открытым небом, полдюжины советских самолетов. На них разрешается посмотреть. Рядом — мастерская, где изготовляются из дерева модели аэропланных частей. Их отправляют на заводы и там отливают из металла В воздухе носятся два-три самолета, нарушающие тишину и спокойствие в саду.
Вид Кремля, где заседает верхушка большевицкого Олимпа
МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ
Московский Кремль служил внутренней крепостью — защищал царей от своих «верноподданных». Построили его в 1300 году из дерева. Несколько раз перестраивали. Нынешний Кремль сооружен в 1485 году. В нем — древнейшие храмы — Архангельский, Благовещенский. Успенский, колокольня Ивана Великого и другие.
Когда-то в нем сидели цари-самодержцы, теперь же заседает всемогущий диктатор Сталин. Вход в Кремль охраняют восемь красноармейцев с винтовками. Стоят в два ряда у входа. Быстро линяющий большевики перекрасили Кремль в белый цвет. Кремлевские здания заселены советскими сановниками, их челядью и охраной. Опустели и стоят без дела только церкви и часовни. Иконы и церковная утварь сохранились.
В одной из церквей — усыпальницы русских царей до Петра Великого. Тут-же стоит тяжелый и крепкий гроб сталинского праотца Ивана Грозного и его двух сыновей.
Другие достопримечательности Кремля: Царь-Колокол весом в 2,32 пудов с образовавшейся в боку, при падении, огромной дырой; Царь-Пушка, отлитая в 1586 году, весом в 2,00 пудов. В одном из кремлевских зданий хранятся до сего времени царские бриллианты, короны, троны, искусственные лошади со сбруей, украшенной бриллиантами, облачения и короны, и много других драгоценных вещей, имеющих большое историческое значение и ценность.
Все это хранится под стеклом и показывается иностранцам, приезжающим в Москву. Расточившие золотой запас большевики, постепенно ликвидируют это народное достояние уплывающее заграницу: им очень нужна валюта.
ЭРМИТАЖ
Так называется один из театров в Москве. Это — самый популярный и один из лучших театров в России. Рядом с ним — еще четыре театра: сатиры, оперетта, эстрадный и кино. Эрмитаж — общее название для всех.
Эстрадный театр вмешает до трех тысяч человек. Оперетта - не многим доступна. Билет — днем от 3 до 11 рублей, вечером — от 4 до 15 рублей. Четыре рубля чернорабочий уплатить не может. В ней 2,000 мест. Артисты играют хорошо, но москвичам не до смеху. На аплодисменты тоже скупы.
То-же самое наблюдается и в других театрах. А уже по одному, этому можно (судить, что советский гражданин, чувствует себя неважно и это, так сказать, - сливки московского общества. Тяжелая советская атмосфера, как над Лондоном туман, висит над советскими гражданами и не дает им свободно дышать, быть веселыми и жизнерадостными. Даже юмор не действует на терроризованного и запуганного советского гражданина.
В театре сатиры шла нашумевшая в Сов. России пьеса В. Шкваркина «Чужой ребенок». Эта пьеса очень понравилась сов. публике и она выдержала более ста постановок.
«Чужой ребенок» полон сокращенных слов, лаконизмов эмоциональных порывов, остроумных выражений и жаргона советской улицы. В Америке публика до упаду; хохотала-бы. В Москве же мало смеются.
— -Автор умело отразил сов. жизнь, смеется, над ней гоголевским смехом сквозь слезы. Пропущена она сов. цензурой потому, что там имеется всего один положительный герой-коммунист, но им оказался грузин, а не русский.
МОСКОВСКИЕ МУЗЕИ
МУЗЕИ РЕВОЛЮЦИИ
Новый советский музей помещается в каком-то большом роскошном доме, прежде принадлежавшем богатому англичанину. В доме много комнат. Все они заполнены портретами и всякими музейными экспонатами. Музей разделен на эпохи и отделы. Несколько комнат отражают ту или иную, революционную эпоху на Руси. В каждой комнате- плакаты и летучки, характеризующие данную эпоху.
Начинается Музей революции с комнаты Стеньки Разина, Пугачева, декабристов и эпохи 1861 года. Имеется комната, посвященная В. Лаврову и другим виднейшим русским народникам. Есть портреты М. Бакунина и П. Кропоткина, но об их учении большевики умолчали: опасно говорить о безвластии в стране жестокой диктатуры.
Затем следуют отделы: забастовочный, революции 1917 года и другие. Больше всего экспонатов, относящихся к Октябрьской большевицкой революции и самой власти большевиков: собрана всякая мелочь и дрянь. Большевики считают себя лучшими и подлинными революционерами. Все же остальные революционеры, по их мнению, ничтожество и им всем вместе взятым, они уделили меньше места и внимания, чем себе и своей эпохе.
Л.Н. Толстой
МУЗЕИ Л. Н. ТОЛСТОГО
В Москве имеются два музея имени Л. Н. Толстого — исторический и домашний - бытовой. Посещение этих музеев не входит в программу Интуриста. И по вполне понятным причинам: Толстой был большим противником всех правительств, которые для того и существуют, доказывал Л. Н. Толстой, чтобы угнетать и обманывать народ. Большевицкое правительство самое жестокое и дикое. И если оно терпит музеи Л. Толстого в Москве, то не из-за уважения и симпатии к нему, а потому, что хорошо знает, что весь культурный мир — на стороне Л. Толстого. Большевикам нужно показать, что они тоже поддерживают исторические памятники, воздвигнутые великим людям. Если бы большевицкое правительство действительно искренно поддерживало музеи Л. Н. Толстого, построенные самими толстовцами и поклонниками его таланта, то оно не разгромило-бы всех толстовских организаций и кружков, организованных в период русской революции и не выбросило-бы книги Льва Николаевича из городских библиотек.
Музей Льва Н. Толстого находится на Кропоткинской улице, б. Пречистенка, недалеко от центра столицы — Кремля и Красной площади, в небольшом одноэтажном каменном доме-особняке.
Дом—музей находится близко улицы, но главный вход в него сзади, из большого огорода при доме. Во время моего посещения в огороде находилось несколько детей. Дом-музей покрашен в белый цвет. Не покрашен, а побелен белой краской без масла, как белятся изредка остальные дома в Москве. Музей открыт несколько часов в день и в известные дни. Часы не во все дни одинаковы, а потому создается путаница.
При входе, за небольшим деревянным столиком, сидит человек средних лет. Перед ним лежит большая книга, куда каждый посетитель должен записать свое имя, фамилию и город, откуда приехал. От членов профсоюзов, курсантов и туристов, приходящих группами, взимают по 50 копеек за вход. Со всех остальных — по одному рублю.
Направо, от входа, начинаются комнаты музея. Всех комнат пять. Комнаты большие, просторные, светлые и без дверей. Толстой любил простор, свободу и волю. Он не мог переносить стеснений и гнета. Это кажется, учли устроители музея и сделали его просторным.
Первая комната — детская. В ней стоит небольшой книжный шкаф с книгами, относящимися к детству Л. Н. Толстого. На стенах много детских портретов Льва Николаевича и его родных. Дальше следуют вторая и третья комнаты. Налево — еще две. Посредине второй комнаты стоит большой бюст Льва Николаевича, данный в подарок музею одним из лучших, художников - толстовцев. Стены всех комнат покрыты многочисленными большими и малыми портретами и картинами Толстого и его предков. В одной комнате я насчитал 103 таких предков.
За посетителями наблюдает женщина средних лет, скромно одетая, с интеллигентным лицом. От нее я узнал, что музей посещают отдельные люди и курсанты. Не зная посетителя, она на вопросы отвечает: «не знаю». Так отвечают многие в СССР. Жестокий большевицкий режим научил их держать язык за зубами.
Сам музей и все музейные экспонаты производят хорошее впечатление. Хочется быть здесь не часы, а дни и рассмотреть каждую картину и книгу, которую Лев Николаевич прочитал, и которая, как историческая ценность, находится тут.
Музей имени Л. Н. Толстого организован в период русской революции. Первые годы он существовал независимо от государства и на добровольные средства, собранные в России и заграницей. Но вследствие преследований толстовцев, приток средств был недостаточен для поддержания музея. Под этим предлогом большевики национализировали музей; и таким образом, убили самодеятельность лиц, помогавших музею. Государство, особенно советское, не терпит никаких инакомыслящих организаций и их работы.
Но как бы то ни было, великий памятник Толстому воздвигнут его учениками и почитателями. Он, правда, является бельмом в глазу у большевицких самодуров, но живет. Будет жить и переживет насильников, не дающих толстовцам свободно жить, а музею развиваться. Идеи Толстого пережили царское правительство. Музей его имени переживет большевицкое правительство, посягающее на мирную жизнь людей, живущих по учению Льва Николаевича.
Второй Дом-музей имени Льва Толстого находится немного дальше, в Хамовниках. К сожалению, он летом закрывается, и я не мог посетить его.
Особняк. Крепкое двухэтажное здание, имеющее 6 комнат. От близких к дому людей я узнал, что в этом доме, купленном Львом Николаевичем в 1882 году, Толстой и вся его семья жили в зимнее время. И в нем сохранена домашняя обстановка и мебель во всех комнатах. Этот Дом-музей был открыт в 1928 году, накануне столетия рождения Л: Н. Толстого.
Дом-музей П. А. Кропоткина в Москве
МУЗЕЙ П. А. КРОПОТКИНА В МОСКВЕ
В 3- кварталах от Толстовского музея, в узком Кропоткинском переулке, стоит дом с надписью: «Музей П. А. Кропоткина». Толстой и Кропоткин оба были глубокими мыслителями и философами. Оба жили в одно время, отрицали власть, законы и государство. Отрицали они по разным соображениям: Толстой — по религиозным, а Кропоткин — по научным и гуманным. Два крупных гения жили в одну эпоху и творили великое дело: учили людей, как освободиться от экономического порабощения и как создать свободное общественное устройство без всякой принудительной власти. И обоим, почти одновременно, единомышленниками воздвигнуты исторические памятники - музеи их имени.
Д. А. Кропоткин убежал из Петропавловской крепости, жил заграницей более 40 лет и там писал свои научные труды. Книги Кропоткина переведены на многие языки и читаются с захватывающим интересом. Его труды продолжают интересовать и волновать весь мир и теперь, в наше тяжелое время мирового промышленного кризиса, марксистско-ленинских социальных экспериментов в России и фашистских экспериментов в Италии, Германии и Австрии.
Как отрицающий государство и власть, для большевиков он явился злейшим врагом. Его последователи, которых насчитываются миллионы в СССР, в первую голову подверглись жестоким преследованиям и изгнанию на поселение в Сибирь. Религиозный анархизм Толстого и социальный анархизм Кропоткина стали костью в горле большевикам.
Многие книги Кропоткина, как и книги Толстого, декретом два года назад были изъяты, запрещены для продажи и пользования. Но музей Кропоткина, как и Толстого, оставлен с той целью, чтобы показать иностранцам, что они ценят и уважают исторические памятники, воздвигнутые их злейшим врагам.
Железная дверь облупившегося и давно некрашеного крепкого железного забора, ведущая к крыльцу с большой стеклянной дверью, закрыта и мне пришлось войти в музей через заднюю дверь. Левая сторона забора обвалилась, образовалось несколько проходов в сад. В саду находилось двое малышей, указавших мне, как войти в музей. Нет ни зелени, ни цветов в саду. Несколько деревьев высохли, а остальные уныло стоят, чахнут и доживают последние годы. От большевицкой политики не только люди разучились говорить, но зачахли, похудели, завяли даже деревья.
Музей открыт только в известные часы дня. В иные дни утром, в другие—после обеда. Преклонных лет, обросший и усталый, но преданный музею старик, взимает с частного посетителя один рубль за вход, ведет в музей и объясняет подробно каждую вещь, находящуюся там.
В музее II. А. Кропоткина имеется восемь небольших комнат, заполненных различными экспонатами, относящимися к жизни и деятельности Кропоткина. В первой комнате собраны портреты предков Кропоткина. Тут есть портрет даже прабабушки П. Алексеевича. Несколько больших портретов в деревянных рамах. Вторая комната отражает детство Петра Алексеевича и его научную и революционную деятельность в молодые годы, в 1870--1876 гг. Имеется иллюстрация знаменитого побега его из Петропавловской крепости.
Третья комната заполнена экспонатами, относящимися к жизни и деятельности Кропоткина заграницей. Тут хранятся несколько собственноручных рисунков его из тюремной жизни в Швейцарии и Франции, где он провел несколько лет в заключении за свою анархическую работу.
В четвертой и пятой комнатах хранятся портреты, относящиеся к жизни Петра Алексеевича в Лондоне и возвращению его в Россию в 1917 году. Тут стоит столярный верстак его и домашние вещи: стол, стулья. Шестая и седьмая комнаты отражают болезнь, кончину и похороны Кропоткина, умершего 8 февраля 1921 года. Тут хранятся образцы газет, журналов, летучек и цитаты, из статей о Кропоткине, на одной из стен висит большой портрет Сакко и Ванцетти, нарисованный их другом в Нью-Йорке три года тому назад, и посланный в музей Кропоткина комитетам помощи музею. Картина большая, в красивой раме.
В восьмой комнате хранится огромная библиотека Петра Алексеевича, перевезенная из Лондона несколько лет назад. Она же служит для чтения и отдыха посетителям музея.
В коридоре, у входа, стоит большая доска, на которой указаны последовательно все 3 тома сочинений Кропоткина, их содержание. Они подготовляются к изданию. В небольшой боковой комнате стоят две пишущие машинки, присланные два года назад в подарок музею нью-йоркским комитетом помощи музею.
Музей организован последователями и друзьями Кропоткина вскоре после его смерти, и находится в доме, в котором он родился и провел юношеские годы. За последние годы из Кропоткинского комитета при музее арестованы и сосланы в Сибирь виднейшие и активнейшие деятели и последователи его — проф. А. Боровой, Худолей, Хархардин, ученый и литератор А. Солонович и др. А весной сего года хотели выслать и старого секретаря музея, мирного анархиста Н. Лебедева. Этот больной человек вынужден был дать ГПУ подписку в том, что он порывает связи с музеем и уходит в частную жизнь.
Всемогущее и всесильное ГПУ производит аресты активных деятелей при музее для того, чтобы они отказались от него и передали его в ведение и под контроль государства. Все противившиеся этому «убраны» из музея. Оставшиеся, во главе с постоянной председательницей музея, Верой Фигнер, и Софьей Григорьевной Кропоткиной, женой П. Кропоткина, продолжают работать, собирая материалы для музея и полного собрания сочинений Петра Алексеевича. Анархические идеи Кропоткина загнаны теперь в подполье московскими палачами, но не убиты: идей нельзя штыком убить.
«ЗАГС»
Бюро, где венчаются и разводятся, называется ЗАГС. Эго — сокращенное название. В СССР теперь не говорят «повенчаемся», а «идем в ЗАГС». Когда-же муж и жена не поладят, они тоже говорят: «идем в ЗАГС». ЗАГС — бюро, где вступают в гражданский брак. ЗАГС — бюро, где этот брак аннулируется.
В СССР, как и в Америке, существует еще и церковный брак. Последний — только для религиозных людей, и совершается по их желанию. Гражданский-же брак — обязателен для всех. ЗАГС имеется в каждом городе и в сельсовете. И туда обязаны ходить все советские граждане: «записаться» и «выписаться», как говорят в СССР.
Направляемся в это учреждение. Автобус останавливается у небольшого дома с вывеской: «ЗАГС Краснопресненского района». Поднимаемся на первый этаж. Входим в узкую, но длинную комнату. Впереди и сзади стоят небольшие столы. За ними сидят женщины средних лет и что-то пишут. На противоположной стороне два стула, — для тех, кто «записывается» и «выписывается». Женщины беспрерывно заполняют сначала небольшой бланк, а затем заносят в книгу. Перед ними - худощавый мужчина, лет 35, и женщина—лет 33. Сидят и невесело смотрят на женщину, которая пишет.
— Пришли венчаться, а радости не заметно. — говорит кто-то по-английски.
— А может быть они пришли разводиться, — замечает другой.
«— Конечно, разводиться раз грустны», — говорю.
— Они уже давно женаты, а сюда пришли лишь выполнить формальность, и им уж незачем веселиться, говорит молодая туристка.
— Они пришли венчаться: разводящиеся всегда бывают веселы. Радуются, что освобождаются друг от друга, — шутит другая туристка.
— А разве в Америке так не делают? — возражает ей американец.
Мужчина и с левой стороны женщина продолжают спокойно сидеть и чего-то ждут. Нашим хочется узнать, зачем они сидят здесь.
— Американские туристы хотят знать: пришли ли вы венчаться, или разводиться, — спрашиваю я по-русски.
— Разводимся, — сказал мужчина с легким вздохом.
Я передаю это американцам. Они просят меня узнать, кто и почему начал развод.
— Кто из вас потребовал развод?
— Конечно, она, — заявил разводящийся муж.
- Почему вы разводитесь?
— Да так, я решила больше с ним не жить и уйти к матери.
- Дети у вас есть?
— Имеется двое.
— С кем дети согласны жить — с отцом или матерью?
— Дети наши ещё малые и ничего не знают. Они будут со мной.
— Да, маленькие, ничего не знают. Мальчику—: 3 лет, девочке — 11 лет, — покачивая головой, пояснил мужчина.
— Кто будет содержать детей?
— Я работаю, детей оставлю у матери и от него ничего не требую.
— Но по вашим законам муж должен платить алименты.
— Я добровольно обязуюсь давать на содержание детей 100 рублей в месяц.
— Сколько вы зарабатываете?
— Я—механик, работаю в гараже и зарабатываю 250 рублей в месяц.
— А если вы потеряете эту должность, достанете другую и будете получать меньше, сможете-ли вы тогда давать по 100 рублей в месяц?
— Тогда я буду меньше давать, — был ответ.
Выполнявшая бланки женщина взяла от разводящихся три рубля и сказала, что они свободны и могут уходить.
Вчера еще, быть может, они жили вместе, а вечером или утром не поладили между собой, пришли сюда, уплатили три рубля «выписались». Завтра дети-подростки будут спрашивать у матери — почему так долго нет папы? Она, возможно, будет иметь другого мужа.
В задних рядах появилась другая пара и заняла место. Ему — лет 27, ей — лет 24 и выглядит немного бодрее и веселее. И невеста, и жених стыдливо оглядываются вокруг. Она с легкой улыбкой говорит своему жениху:
— К лучшему-ли это, или к худшему, но у нас имеется много свидетелей.
— Возможно к лучшему, — замечает жених.
Женщина за столом начинает выполнять бланк с полутора десятком вопросов, на которые отвечают жених и невеста. Гид объясняет нам, какие тяжелые и трудные браки были раньше и какие простые и доступные для всех теперь в СССР.
Заполнение бланка взяло 20 минут. Вопросы исчерпаны. Молодожены уплатили три рубля и ушли. Быстро и просто.
Наши туристы пожелали уходившим молодоженам счастья и лучшей жизни. Они поблагодарили за хорошее пожелание. Ушли скоро и мы.
Так просто и без всяких судебных церемоний венчаются и разводятся в СССР. Те, которые не имеют детей и желают развестись, не обязаны приходить обои. Приходит, например, муж, если он решил «выписаться». Если-же решила раньше жена, она приходит одна и «выписывается». Даже часто без ведома мужа. Муж оставляет жену утром дома, а сам спешит на службу. Возвращается вечером домой и не застает жены дома. Вместо нее он находит небольшую записочку на столе, в которой жена пишет, что она уже «выписалась», забрала свои вещи и ушла к родным.
Ошарашенный муж начинает присматривать себе другую зазнобушку.
БЕСПРИЗОРНЫЕ
Я был глубоко поражен и тронут, когда впервые увидел несчастных беспризорных в Москве. Это было в первый день нашего приезда из Ленинграда. В Ленинграде мне не пришлось увидеть ни одного беспризорного.
Из конторы Интуриста, находящейся в Ново-Московской гостинице, отпущенной исключительно для туристов, в которой находилось до 800 человек, приехавших из разных стран, я вместе с другими вышел на улицу, чтобы отправиться на автобусе в город. Нам приказано было остановиться и ждать, пока не подъедет машина. Я наблюдаю за движением прохожих и трамвая, битком нагруженного людьми.
— Смотри, смотри, вон там идут настоящие советские пролетарии, — говорит мне американец.
Там шли четыре оборванца - мальчика, одетые, несмотря на летнее время, в порванные старые пальто. Шли босые, с обнаженными головами и растрепанными волосами в направлении Москворецкого моста и Кремля. Они были в возрасте от 3 до 5 лет. Посреди шел здоровенный детина, который был головой выше остальных.
— Не Мустафа-ли, главный герой из «Путевки», разгуливает свободно по улицам Москвы и теперь? — невольно подумал я. И мне как-то стало неловко и стыдно за новую Россию, которая плодит таких, унижающих человеческое достоинство, оборванцев.
— Да, вы правы, это — настоящие пролетарии, — согласился я с американцем.
За несколько дней моего пребывания в Москве, я видел беспризорных до трех десятков. И не только видел, но и беседовал с ними. Они ходят небольшими группами в 3—4 души, и, проходя мимо вас, налету протягивают грязные ручонки, говоря: «дяденька, дайте копеечку». Они долго не задерживаются, спешат, прося на ходу и как-бы предугадывая—у кого можно полупить, а у кого нет.
— Я хочу с вами, молодой человек, поговорить,
— обращаюсь я к одному беспризорнику у Кремля.
— А что вы мне дадите за это?
— Вот 50 коп.
— Ладно. О чем хотите знать?
— Сколько вам лет?
—13.
— Где родились?
— Под Белой Церковью.
— Где эта Белая Церковь
— Да, на Украине. Что—не слыхали?
— Ваш отец и мать живы?
— Отец умер 4 года назад. Мать в колхозе.
—- Сколько у вашей матери детей?
- Четверо. Я—старший
— Давно здесь?
— Три недели.
— Почему приехал сюда?
— Я не один, а с сестренкой приехал. Не было чего жрать, сели и приехали. — На чем приехали?
— Под поездом. Я ухожу. Там меня ждут.
— Я хочу вас задержать еще на пять минут и поговорить.
— А сколько еще дадите?
Я сую ему один рубль.
— Спасибо. Опрашивайте.
— Когда возвратитесь к маме?
— Скоро, уже рожь снимают и как только уберут и будет хлеб, уедем обратно.
- Чем кормитесь и где ночуете?
— А чем попало и где пало.
— Голодаете иногда?
- Нет, в Москве хорошо. Дают есть.
— Кто дает?
— Добрые люди.
— Где больше дают?
— Везде. Некоторые не дают, а другие дают.
— Сколько денег собрали?
— 8 рублей 0 копеек.
— А ваша сестра сколько?
— Она больше. Около 12 рублей.
— Можно-ли видеть вашу сестру?
— Хотите, сейчас приведу.
И стрелой помчался от меня по Набережной и безлюдной улице. Я оглянулся и вижу сзади меня стоят три женщины, две пожилые и одна молодая.
— Ох, какие они несчастные, -- сказала одна, качая головой с тяжелым вздохом.
— И зачем их не отправляют назад? — сказала другая.
— Кто не отправляет? —- спрашиваю я.
— А власти. Детям не полагается давать волю, чтобы они распутничали.
Молодая женщина, одетая в простое платье и босая, держала, тяжелую корзину, наполненную чем-то съестным.
— Вы что — мужу ужин несете?
— Мужу? Я не имею мужа,
— Тогда кому вы несете?
— Я—служанка. И несу хозяевам, — был ответ.
— У кого вы служите, сколько получаете, сколько вам лет и откуда приехали?
— 23 года. Полтавская. Служу у партийцев. Хозяин—директор ВУЗа (высшее учебное заведение), а хозяйка — учительница в ВТУ (высшее техническое училище).
— Сколько получают ваши хозяева?
— Хозяин 400 рублей, хозяйка — 350 рублей.
— Сколько они платят вам и что вы делаете?
— Мало платят— скупые. Всего 30 рублей в месяц. Ухаживаю за двумя детьми.
— Давно служите и сколько комнат ваши хозяева имеют?
— Служу два года. Имеют три комнаты.
— Не обижают вас?
— Нет. Но работы много имеется. Приходится возиться с детьми и готовить пищу.
— Кормят вас хорошо?
— Не дают того, что им приготовляю. Говорят, ты себе отдельно свари и кушай. А знакомым своим при мне даже хвастают, что наша прислуга кушает то, что кушаем мы. Это—неправда.
— И другие партийцы имеют слуг тоже?
— И еще сколько— ого-го!
В это время передо мною стояло трое беспризорных: тот, который привел свою сестренку и еще один малыш, лет 12. Сестрёнке 11 лет. Они стояли с протянутыми, голыми по плечи и немытыми, ручонками и смотрели мне прямо в глаза. Лица у них были немытые, но выглядели живыми и веселыми. Я дал им по 50 коп. и сказал, чтобы мальчики ушли, а осталась лишь одна девочка.
Дадите ещё, останусь, говорит он, глядя мне прямо в глаза.
Я дал ей целковый и повторил вопросы, заданные ее брату. Из ответов убедился, что ее братик говорил правду: не могли-же они сговориться и одинаково отвечать.
Я был на Белорусском и других вокзалах и везде встречал по 3-- 5 беспризорных, одетых в лохмотья, неизменно просивших: «дяденька, дай копеечку».
На одном вокзале я спросил как-то молодого милиционера с наганом сбоку, почему милиция не забирает их и не передает в детские приюты?
- Не имеем декрета и не имеем права арестовывать.
- Тогда это -- позор для страны, а тем более, для центра страны — Москвы. — сказал я
- Мы служим. Нам что прикажут, то мы и делаем. Мы больше других видим, но вынуждены молчать.
Значит, для несчастных оборванцев - полнейшая свобода. У них никто не спрашивает паспортов. Ходят они по городу и попрошайничают. А в сов. газетах описывают, —как советское государство заботится о детях, устраивая для них ясли, сады, огороды и мастерские, где обучают ремеслам взрослых и приучают к труду малолетних.
«ПРАЗДНИК ЗДОРОВЫХ И СИЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ»
Под таким заголовком в «Известиях» от 2 июля 1934 года напечатана передовая о параде физкультурников.
В Москве я имел возможность наблюдать, как эти советские спортсмены и физкультурники демонстрировали по городским улицам с раннего утра до поздней ночи стройными рядами. Останавливаясь почти на каждом квартале, они проделывали, как солдаты, гимнастику и пели, хвалебные гимны сов. правительству. Большинство — комсомольцы и комсомолки, одетые в белые короткие брюки и рубашки, похожие на купальные костюмы в Америке. Они собирались на Красной площади утром и до вечера двигались по главнейшим улицам Москвы, охраняемые конной милицией. Все трамвайное движение было парализовано: трамваи многих линий, ведущих к центру Москвы — Красной площади, должны были или останавливаться за десятки кварталов от центра, или делать обход вокруг.
Жизнерадостности в СССР-наблюдается очень мало. Среди большевиствующей молодежи ее гораздо меньше, чем среди молодежи Европы и Америки. Если кому-нибудь большевики обеспечивают возможность жить и учиться в СССР, то только партийной головке, командному составу красармии и ГПУ. Всем же остальным сов. гражданам, в том числе и рядовым коммунистам, и красноармейцам, не дана возможность даже поесть вдоволь хлеба, не говоря уже о жирах, одежде и обуви, в которых ощущается острый недостаток в, стране.
Может-ли советский гражданин культурно жить, когда у него нет еще самостоятельной квартиры и мыла? Может-ли он учиться, когда мысли его ежедневно заняты о насущном хлебе, одежде и обуви? Может-ли сов. гражданин заниматься спортом и пением, когда его организм истощен от недоедания, а мысли устали и притуплены от тяжелой рабской жизни. Он не имеет ни, малейших прав для зашиты своего я: запуган, унижен и придавлен.
Может-ли сов. гражданин развиваться, и учиться, когда ему не дают свободно дышать, думать, улучшать свою жизнь так, как он знает и понимает? Он должен отказаться от всего этого, должен думать так, как ему говорят руководящие советские душители всяких свобод и прав. Учащаяся советская молодежь, содержимая на средства государства, может еще заниматься спортом. Остальным-же сов. гражданам не до Спорта?
Мавзолей большевистского «святого» Ленина на Красной пл.
ЧЕКИСТЫ СЛЕДЯТ
Я давно уже научился узнавать всяких шпиков при первой встрече. В Сов. России, где агенты ГПУ встречают и зорко следят за приезжающими иностранцами, мой опыт прошлого пригодился. Однажды в Москве я шел по улице и наткнулся на расставленную цепь милиционеров, одетых в белую одежду, похожую на американских поваров. Пропускали только тех, ко имел разрешение от ГПУ. Это власти собирались хоронить одного из видных членов партии. Пришлось повернуть направо и остановиться на углу. И здесь не пропускали по направлению Красной площади.
Собралось много прохожих на углу небольшой улицы, расположенной в трех кварталах от Красной площади. Как я ни старался быть незамеченным, но все-таки мой выглаженный, чистый костюм, побритое лицо и зачесанные по-американски волосы привлекли внимание агентов ГПУ. Несколько минут я стою в разношерстной толпе и смотрю вперед, по направлению Красной площади.
— Простите, который теперь час? — спрашивает меня сосед.
— 15 минут третьего.
Он был небольшого роста, одет бедно, как одеваются жители Москвы. На нем поношенный и наглаженный костюм, русская рубашка и дырявые ботинки. Лицо выбритое, глаза сверкающие, воровские. Я понял, что это — чекист.
— Скажите, пожалуйста, что сегодня будет там и почему никого не пропускают? — спрашивает он меня, указывая рукой по направлению Красной площади.
— Я и сам не знаю, что там будет.
— Вы не здешний, приезжий?
— Я—турист и первый раз здесь.
— О, значит вы из-за границы! Тогда очень приятно поговорить с вами.
— С удовольствием, — отвечаю я.
— Мой сегодня отпускной день, и я свободен.
— Я хочу знать, почему туда не пропускают публику?
— А разве вы не имеете пропуска?
— Какого?
— Из ГПУ. Туристы получают пропуски.
— Я понятия не имею, что такое ГПУ.
— Как же так, вы говорите по-русски и не знаете наших порядков?
— Я родился в деревне и юношей еще перед войной уехал заграницу.
— Тогда идемте дальше и с другой стороны пролезем. Там должно быть пропускают.
Конная полиция, очищая улицы и тротуары, теснила толпу. Как я ни старался отделаться от чекиста, но не мог. Он прилип ко мне как американская резина к башмаку. Мы обошли дугой Красную площадь, достигли толстой стены Кремля, но везде прохожих не допускали ближе к Красной площади. Издали было видно, что огромная площадь покрыта многотысячной толпой, состоящей из партийцев. На большой трибуне, украшенной лентами и красными флагами, кто-то произносил речь и указывал рукой на толпу. Мы повернули назад. Мой незнакомец продолжал расспрашивать меня о жизни рабочих в Америке.
— Вот и Торгсин: тут продают только на иностранную валюту.
— Давайте пойдем выпьем и закусим, — предлагаю я ему.
— Там пить не разрешается. Если желаете можете купить там кое-что и зайдем в пивнушку и, выпьем.
Я понял, что у него имеется большое желание выпить. Я решил напоить и избавиться от него. Купил бутылку сладкой, крепкой водки за 60 сентов и на 40 сентов захватил колбасы и хлеба. Мы зашли в сов. пивную. Я заказал по большому стакану теплого, как помои, и безвкусного советского пива и мы начали пить. Водку в распивочных не разрешается пить, и мой незнакомец тайком наливал в большой стакан и пил.
Выпивши пиво, я притворился, что очень устал после бессонной ночи и будто начал засыпать на стуле. Водки же, я сказал ему, не пью по болезни. Мы просидели около получаса. Мой незнакомец продолжал пить один и уплетать торгсиновскую колбасу. Когда в бутылке осталось немного, чекист начал засыпать за столом. Когда я увидел, что он уже крепко спит, поднялся и ушел.
Так я отделался от непрошенного гостя. Непрошенный гость — хуже татарина, — говорит русская пословица. Чекисты-же хуже того и другого.
Когда он пил, то мне настоятельно советовал остаться в Москве и пристроиться в одном учреждении, где хорошо платят за труд. Это можно сделать при помощи его приятеля, который служит в ГПУ и может для него сделать все, что он пожелает. Он даже советовал мне заглянуть к нему на другой день и узнать обо всем. Но это предложение меня не прельстило.
ИНТУРИСТ И ТУРИСТЫ
Должен сказать правду, отношение Интуриста к туристам — самое хорошее и дружеское. Конечно, каждая пароходная компания делает это. Без этого никакое коммерческое дело не может успешно продолжаться, диктуется оно коммерческими соображениями.
Представители Интуриста везде вас встречают, берут и сопровождают туда, куда хотите направиться. В конторах даются советы и указания по всем вопросам, связанным с передвижением. Но у Интуриста имеются и отрицательные стороны. Как государственное коммерческое учреждение, организованное советским правительством с целью привлечения побольше иностранцев в СССР, Интурист ведет во всех странах широкую пропаганду, рекламирует СССР и его строительство, чтобы выполнить свою задачу. На каждом посетителе Интурист зарабатывает довольно сносно. Взимая с американцев (третьего класса) по пять с половиной долларов в сутки. Интурист кормит своего клиента три раза в день, дает комнату в лучшей гостинице, и перевозит из одного города в другой, включая ежедневные автомобильные поездки по городу, и на все это не тратит и пятой части из этих денег. Расходы Интуриста не больше одного доллара, за который можно получить 40 рублей и больше. Интурист-же дает за один доллар 1 рубль 3 копеек. Таким образом, туриста грабят самым бесцеремонным образом.
Вам нужны рубли, чтобы пойти в театр, выпить в жаркое время сельтерской воды, или теплого пива за пределами гостиницы. Вы меняете доллары в Интуристе, или в сов. банке и вам дают сов. бумажные рубли. За стакан воды берут 20 копеек, за стакан пива —1 рубль, за мороженое, стоящее в Америке 10 сентов, берут 1 р. 50 коп., за поездку в трамвае — 15—25 коп., за посещение кино -— от 1 р. 50 коп. и за посещение лучшего театра — 3 рубля и больше. Разменянные на рубли 10—20 долларов исчезают из вашего кармана очень скоро. Возмущаются такими порядками, протестуют у окошка, где меняют доллары на сов. рубли. Дело часто доходит до директора гостиницы, тот равнодушно выслушивает вашу жалобу и говорит: «зачем же вы меняли так много, для вас достаточно было-бы на мелкие уличные расходы разменять один - два доллара». И, пожав плечами, заканчивает: помочь этому не могу, вам понадобятся деньги в других городах Союза».
Многие иностранцы еще заграницей платят полностью за 10—15 дней. Те, которые уплатили минимум за 5—10 дней, по истечении срока, могут свободно переходить в другие гостиницы и расплачиваются советской, валютой, получаемой не в банках, или в Интуристе, по курсу 1 р. 13 к. за доллар, а на черной бирже по курсу 40—50 рублей за доллар.
В Ленинграде и Москве за комнату в гостинице взимают от 12 до 15 рублей в сутки. Если-же снять на неделю, то еще дешевле. А это--пустяки. В среднем выходит 25—-30 сентов за комнату в сутки. Питаться-же можно в торгсинах и в некоторых советских обжорках, где за 8—10 рублей можно хорошо пообедать. В переводе, на американские деньги, это не дороже 25 сентов за плотный обед.
Так многие американцы и живут. Живут по несколько месяцев, тратя не больше одного доллара за комнату и стол в сутки. Переезд же по железным дорогам обходится дешево. Имея паспорт и визу на месяц (можно ее возобновить еще на месяц, уплатив за возобновление несколько долларов), получаете право разъезжать свободно не только в одном городе, но по всей стране. Только нужно зарегистрироваться при приезде в другой город. А там—-все четыре стороны для вас свободны. Живите, где хотите и, как хотите. От ГПУ вы, конечно, нигде не скроетесь, куда бы вы ни пошли. Вы как иностранец, своей одеждой будете заметны среди разношерстной и обнищалой массы русского населения всех категорий.
Сравнивая расходы туриста в СССР с расходами в других странах, приходится сказать, что в СССР можно лучше и дешевле в пять раз прожить, при долларах в кармане, чем в других странах. Только одно в СССР плохо: тяжелая окружающая атмосфера, бедность городского населения, его придавленность угнетающе отражаются на душе, и вы не можете быть спокойны ни днем, ни ночью.
НА БЕЛОРУСКОМ ВОКЗАЛЕ В МОСКВЕ
Интурист оказывает всяческое содействие туристам. По истечении 15-дневного срока пребывания в СССР, можно купить в Интуристе билет и ехать куда угодно. Можно и самому поехать на станцию, и купить билет. В таком случае билет дешевле обойдется.
Но Сов. Россия — не Америка, где в любое время дня и ночи можно купить на станции билет и ехать куда угодно. В СССР совсем, иные порядки. Надо— заказать билет в Интуристе и пождать денька два его получения. Иначе, придется испытать муки стояния в очереди на вокзале. Поезда из Москвы ходят два-три раза в день в другие города, и всегда перегружены пассажирами, особенно летом, когда из провинциальных городов едут в Москву многие станционные начальники и другие мелкие комиссары в месячный отдых. Москва, как магнит, стала притяжением для мелких провинциальных комиссаров.
Эти советские чиновники и военные покупают билет вне очереди. Частному-же лицу купить билет, можно только изрядно намаявшись в очереди у кассы. Стояние иногда продолжается дни и ночи в ожидании свободного места в поезде.
В Интуристе с меня требовали за билет в Минск — столицу Белоруссии — 18 руб. 30 коп. «жестким» поездом. Считая по курсу 1 р. 13 коп. за доллар, — 16 долларов. Для удобства я решил запастись билетом в Слуцк. Из Москвы в Слуцк через Минск потребовали 2 руб. 50 коп., а на американские доллары — 2 дол. 50 с. В переводе же на советские базарные рубли — 980 рублей.
У меня не было сов. рублей, и я боялся брать у незнакомых, чтобы не угодить на три года на советские каторжные работы за покупку денег на улице. К счастью, меня выручила одна пожилая еврейка, ехавшая со мной в СССР. Она мне дала 75 рублей за два доллара и сказала, чтобы я не трусил, а поехал, на станцию и купил билет. Я направился на Белорусский вокзал.
Пожилой, обросший и одетый в старую поношенную форму, извозчик на тощей и старой, как сам, лошади, запросил с меня 25 рублей за доставку на Белорусский вокзал.
— Зачем так много требуете? — спросил я его.
— Много? — с удивлением сказал он — Нам приходится платить за пуд овса для лошади 40 рублей, вносить большие налоги государству, жить самому. А сколько мы зарабатываем теперь? Сами видите, как наша жизнь вздорожала. К тому же нам запрещают ездить по новым дорогам. Приходится делать большой круг, чтобы попасть на Александровский вокзал.
— Сколько берете за доставку на Белорусский вокзал? — спрашиваю я шофёра такси.
Он подумал и сказал: сколько набьет счетчик, плюс—путевые.
Я догадался, что он под словом «путевые» подразумевает чаевые, запрещенные законом.
— Сколько будет всего?
— 20 рублей.
Я сел и через несколько минут очутился на б. Александровском вокзале, называемом теперь Белорусским. Смотрю на счетчик и вижу 5 руб. 60 коп. Вынимаю 20 рублей и даю шофёру. Он поблагодарил и начал расспрашивать меня о жизни рабочих в Америке. Мы разговорились. Он рассказал мне, что в Москве имеется около 4000 государственных такси, но работают не больше 3.000. Остальные-же - в починке. Шофёр получает 250 рублей в месяц, работает 8 часов в день и каждый шестой день — отпускной. Деньги в Москве, обесценены, а цены на съестное, одежду и обувь очень высокие. Жить приходится с большими трудностями.
На вокзале много пассажиров. Одни сидели на скамейках, дремали и спали. Другие валялись на полу. Окошечко, на котором написано— «Касса билетов», закрыто.
В справочном бюро я узнал, что поезд в Минск отходит в 10:30 вечера, другой, курьерский—в 12 ночи. Я решил ждать у кассы. Оказался 32-м в очереди. Узнав, что касса открывается в 9 часов вечера, я занял свое место в очереди, попросил соседку, стоявшую впереди, оставить мое место за мной и сам пошел в город. Молодой милиционер с наганом на боку расхаживал возле пассажиров и предупреждал остерегаться воров.
Я возвратился на вокзал и увидел два ряда хвостов у окошечка кассы. Стояло 38 человек. Я нашел женщину, которая стояла впереди меня и занял свое место. Расхаживали два милиционера с наганами. В 9 ч. 5 мин. пришли чисто одетые мужчина и женщина и начали продавать билеты. Женщина высчитывала карандашом, подавала бумажку мужчине, тот проверял на деревянных счетах, клал печать на билет, а женщина потом считала деньги. На продажу одного билета тратилось, в среднем, три минуты. В Америке один кассир у кассы мог-бы продать до 20 билетов за это время.
В 9 ч. 5 мин. касса закрывается. Среди пассажиров ропот, недовольство, ругань и слезы. Милиционеры приказывают успокоиться и угрожают арестом волнующихся.
— Я уже два дня стою и не могу получить билета, — жалуется пожилая и усталая со слезами женщина.
— Я тоже стою со вчерашнего дня, — жалуется другая.
— Но я-то что могу сделать? Идите к директору и жалуйтесь, — хладнокровно говорит милиционер.
Шум гам, плач и ругань слышны со всех сторон. Из 38 стоявших только 14 сумели купить билеты. Остальные вынуждены ждать до 10 часов вечера завтрашнего дня. Военных и «браков» (комиссаров) было около 20. Я у директора станции. Говорю ему, что я — турист, простоял весь день и не мог купить билета. Прошу помощи—меня ждут в Минске.
— Один день - это еще не беда — отвечают мне. У нас простаивают больше. Загляните в другое здание, там, авось, окажется место на курьерском.
Я спешу туда. 8 душ стоит в хвосте. Навожу справки—в справочном бюро.
— Не только сегодня, но и завтра не получите билета. Видите, сколько пассажиров в очереди, —говорит молодая женщина в будке. Этим она совершенно ошарашила меня. Я понял, что мне предстоит пережить все мытарства советских хвостов.
— Как-же быть, мне нужно, по коммерческим делам, завтра быть в Минске, а тут такой неожиданный для меня, интуриста, сюрприз — ждать и чёрт знает сколько ждать, — говорю я повышенным тоном.
— Тогда завтра поезжайте на центральную станцию и там купите билет.
— Когда там касса открыта?
— В 11 часов утра.
-— Там я смогу купить билет на вечерний поезд?
— О, нет! Забудьте об этом. Там продают билеты только за два дня вперед.
Я опять у директора. Он пожимает плечами и говорит, что помочь не может.
— Тогда оставьте деньги нашему служащему и попросите его, пусть он купит для вас билет, — советует директор.
— Чем я гарантирован, что он вернет деньги и не откажется, что брал их у меня?
— Хоть 5,000 давайте нашим служащим и деньги мы гарантируем. Только не забудьте взять номер нашего служащего.
Я нашел пожилого рабочего, дал ему 70 рублей на билет и ткнул американский доллар «на чаевые». Он охотно взял деньги, но сказал, что не уверен, удастся ли ему купить билет на завтрашний поезд.
— Попробуем. А вы приходите к 10 часам вечера с вещами, — сказал рабочий.
На другой день, в 9 часов вечера, я был с вещами на станции. Касса еще не была открыта, но возле нее первым стоял тот рабочий, которому я дал деньги.
— Что-ж, купили билет?
—Пока нет. С утра стою и надеюсь купить, когда откроется касса. А вы не оставляйте своих вещей, у нас воруют.
Билет я получил. У кассы столпилось много людей. Военные и «браки» приходят и вне очереди покупают билеты. Касса закрывается. Шум, крик и слезы оглушают воздух. Создается тяжелая атмосфера. А радио в это время говорит на всю станцию:
— Граждане, прошу вас не шумите и не волнуйтесь у кассы, стойте спокойно в рядах и ждите очереди. На перрон не идти до свистка. За багажом и карманами зорко следите, иначе злоумышленники залезут в ваши карманы, утащат ваши вещи...
Я в поезде. Занимаю свое место. Купе небольшое с закрытой дверью. Сырые поезда. Шесть полок в купе: четыре для пассажиров и две верхних для багажа. Поезд идет. Со мною в купе едет молодая девица, лет 24. Больше никого к нам и не прислали. С девицей проболтал до двух часов ночи. Много от нее я узнал о жизни молодежи, нравах, обычаях, женитьбе, разводах и т. п. От кондуктора-женщины я узнал, что два места в нашем купе оставлены для неожиданных пассажиров: членов ГПУ и комиссаров, часто ездящих по спешным государственным делам.
Из Москвы в Минск — 750 километров, около 675 верст. Поезд идет медленно и приходит в Минск утром с опозданием.
-------------------------
- ПРОДОЛЖЕНИЕ -
-------------------------