Продолжение книги В.Н.Черепицы «Гродненский исторический калейдоскоп».
Предыдущая часть.
Оглавление всей книги.
Глава 4. О мемуарах, письмах и автографах
4.1 Гродненский губернатор М. М. Осоргин – мемуарист
4.2 Гродно и гродненцы в переписке П. А. Столыпина
4.3 Эпистолярное наследие Я. Козловской-Студницкой (1890–1971)
4.4 Автографы ученых-античников и востоковедов в коллекции Б. Б. Виц (Маргулес) (1918–2008)
4.5 О двух писательских автографах из коллекции А. Н. Карпюка
4.1. Гродненский губернатор М. М. Осоргин – мемуарист
В череде гродненских губернаторов начала ХХ века (Н. А. Добровольский, Н. П. Урусов, П. А. Столыпин, И. Л. Блок, В. К. Кистер, Ф. А.- А. Зейн, В. М. Борзенко, П. М. Боярский, В. Н. Шебеко, А. Н. Крейтон) Михайл Михайлович Осоргин занимал особое место – место между Петром Аркадьевичем Столыпиным и Иваном Львовичем Блоком. Характерно, что оба этих губернатора стояли во главе губернии менее года, оба были переведены с повышением к другим местам службы и оба стали впоследствии жертвами преступных деяний террористов. М. М. Осоргин в отличие от них являлся «хозяином» Гродненской губернии свыше двух лет, после чего также пошел на повышение и в дальнейшем, несмотря на сложные перипетии времени, будучи практически ровесником Столыпина и Блока сумел дожить до весьма преклонных лет. Данная деталь биографии М. М. Осоргина отнюдь не означает, что он всегда стремился жить спокойно, для себя, избегая каких-либо резких шагов в своей служебной и в общественной деятельности. Бывало в его жизни всякое, но он, образно говоря, никогда не поступался своими принципами. Уже одно то, что он дважды был губернатором (в Гродно и Туле) и в течение трех лет активным земским деятелем (в Калуге), представляет его как государственника, ревностно заботившегося во вверенных ему административных структурах о благосостоянии городского и сельского населения и тем самым о могуществе и процветании всей Российской империи.
Родом из старинной дворянской семьи, известной с ХVI века, М. М. Осоргин прошел обычный для молодого дворянина путь: Военная гимназия, Пажеский корпус и Кавалерийский полк предшествовали его выходу в отставку и началу вышеуказанной государственной службы. В 1866 году, в возрасте 25, лет М. М. Осоргин женился на Елизавете Николаевне Трубецкой, родной сестре князя Евгения Николаевича и Сергея Николаевича Трубецких. Первый из них был известным юристом, публицистом и общественным деятелем, а второй – философом, ректором Московского университета, редактором журнала
«Вопросы философии и психологии». До 1901 года у молодой четы Осоргиных родились трое сыновей (Михаил, Сергей и Георгий) и четверо дочерей (София, Мария, Ульяна и Антонина). Если со стороны отца и матери М. М. Осоргин был в родстве с Волконскими, Ахлестышевыми и Кутузовыми, то через детей он породнился с Голицыными, Муравьевыми, Гагариными, Лагутиными, Самариными и многими другими старинными дворянскими семьями России.
Революция 1917 года обозначила рубеж в жизни Осоргиных. Начались их скитания по родственным домам, потери близких, аресты и ссылки, эмиграция старших сыновей, расстрел в 1929 году на Соловках младшего Георгия, всяческие притеснения стариков и детей. Оказавшиеся во Франции сыновья Михаил и Сергей, а также родственники со стороны Трубецких неоднократно хлопотали о вызволении оставшихся в СССР Осоргиных, и в 1931 при содействии Е. П. Пешковой (жены А. М. Горького), в ту пору председателя Московского Комитета помощи политзаключенным, оставшиеся Осоргины получили возможность выехать во Францию и на долгие годы осесть в Кламаре близ Парижа.
Перед выездом за границу Михаил Михайлович сдал рукопись своих воспоминаний «Что я слышал, что я видел и что я делал в течение моей жизни. 1861–1920» в Российскую Государственную библиотеку (тогда в Государственную библиотеку СССР имени В. И. Ленина, где в отделе рукописей она благополучно хранится и по настоящее время. В 2009 году усилиями живущей в Кламаре внучки М. М. Осоргина С. Самариной и научного сотрудника Государственной библиотеки Г. И. Вздорнова этот объемный труд был опубликован в Москве [87].
«Воспоминания» М. М. Осоргина охватывают без малого шестьдесят лет из истории России. Автор работал над ними с 1920 по 1929 годы. Глава IХ «Государственная служба. Гродно (1902–1905» датирована 18 апреля – 1 мая 1920 года. Естественно, что для нас, гродненцев, она представляет наибольший интерес. Глава достаточно объемная (со стр. 575 по 686-ую, т. е. 111 страниц, а всего в трудах их 865) и весьма содержательная как в общенаучном, так и в краеведческом отношении. Данное обстоятельство, т. е. создание труда, посвященного жизни и деятельности, ставит М. М. Осоргина в положение единственного из гродненских губернаторов, оставившего потомкам историю своего времени.
Чрезвычайно важно отметить нестандартность назначения М. М. Осоргина на пост гродненского губернатора. Оно состоялось не в рамках утвердившейся традиции (перевод с поста харьковского вице-губернатора уже на губернаторский пост в любом регионе империи), а в условиях, когда Осоргин внезапно по вине высокопоставленных недоброжелателей оказался безо всякого места и в отставке. Опытный чиновник тяжело переносил нанесенную ему обиду буквально до той поры, пока в конце января – начале февраля 1903 года он не получил письмо от князя П. Д. Святополк-Мирского, бывшего в то время виленским гродненским и ковенским губернатором, с предложением занять «пост гродненского губернатора, который должен скоро освободиться за переводом Столыпина в Саратов». Предложение это, столь неожиданное и лесное, Осоргина, разумеется, очень обрадовало, и он тотчас же ответил Святополк-Мирскому благодарственным письмом за доверие и полным согласием принять предложенную должность. Назначение не замедлило: 15 февраля 1903 года государем императором Николаем II был подписан именной указ («Отставному статскому советнику Осоргину всемилостивейшее повелеваем быть исполняющим дела гродненского губернатора»), а 25 февраля Правительствующий Сенат приказал: «О сем высочайшем указе министра внутренних дел, и.д. гродненского губернатора Осоргина и гродненское губернское правление уведомить указами и припечатать в установленном порядке». Тогда же Осоргин получил телеграмму от виленского генерал- губернатора с поздравлениями и номер «Правительственного вестника» с напечатанными указами. Данное обстоятельство ставит под сомнение хронические рамки для главы IХ «Государственная служба. Гродно (1902– 1905)», обозначенные автором воспоминаний. Под датой «1902 год» скорее всего им понималось вынужденное оставление службы в Харькове и временное нахождение в отставке вплоть до начала 1903 года, т. е. до времени восстановления на государственной службе в Гродно.
Из воспоминаний М. М. Осоргина следует, что назначение на губернаторскую должность отнюдь не означало реального занятия данного поста. Много времени уходило «на хлопоты по обмундировке» и на обустройство нового места службы и жительства. Перво-наперво в Петербурге был заказан полный комплект экипажей: четырехместные ландо, двухместное ландо и пролетки, и двое саней – парных и одиночных. Покупку же лошадей отложили до Гродно, где, как сообщали Осоргину, имелся их большой выбор. Выписан был из Гродно и план губернаторского дома, который превзошел все ожидания нового хозяина: «Кроме людских (т.е. помещений для прислуги. – В.Ч.) в нашем распоряжении оказалось 29 комнат… Все комнаты были просторные, светлые и выходили либо в сад при доме, либо на общественный сад под названием Швейцарской горки. Сад губернского дома был обширный и с фонтаном, цветниками, площадками для тенниса и проката. Одним словом, лучшего помещения нельзя было себе и представить…». Нехватка необходимой мебели была исправлена Осоргиным отправкой ее в Гродно из Харькова и Сергиевского – собственного имения. В ходе этих хлопот было решено выезжать в Гродно 16 апреля 1903 года. При этом учитывалась необходимость предварительного представления государю императору в Царском Селе, всем министрам в Петербурге и генерал-губернатору в Вильно.
М. М. Осоргин достаточно подробно освещал ход этих служебных процедур. Отметим лишь наиболее характерные детали их. Вот как описывал аудиенцию у Николая II: «…флигель-адъютант ввел меня в кабинет, и я увидел государя, нагнувшегося над письменным столом и рассматривающего записку о представляющихся…, дабы знать о чем вести с ними разговор. Фигура государя в грязном белом кителе меня неприятно поразила, но глаза государя лучистые, добрые сразу располагали к нему. Глаза так светились, такой в них был глубокий свет, что совсем перестало быть страшно… Разговор вертелся на моей прежней службе по Харькову, так как Гродно я совсем не знал, но государь меня предупредил, что осенью собирается в Беловеж. Моя аудиенция длилась не более пяти минут, после чего я тем же церемониалом отведен был на половину императрицы… Со мной ее величество вела разговор по-французски, но настолько несодержательный, что я и не помню, о чем шла речь, и очень был рад, когда она меня отпустила, повторив тоже, что осенью надеется быть в Беловеже».
В приемных царя, царицы, а также министров М. М. Осоргин неоднократно встречался с П. А. Столыпиным, своим предшественником по Гродно. В свободные промежутки времени губернаторы могли беседовать и давать друг другу наставления, т. е. Энгельгардт, бывший саратовский губернатор по Саратовской губернии, куда был назначен, а Столыпин Осоргину – по Гродненской. Вспоминая ту пору, Осоргин писал: «Не предполагал я тогда, что Петр Аркадьевич станет такой крупной государственной личностью. Он и тогда прельщал своей порядочностью, героичностью, отсутствием всякого чиновничества, но тогда же я составил себе мнение, что он совершенно не умеет распознавать людей, сравнивая данные им моей аттестации моих новых подчиненных с действительностью». Тогда же Осоргин узнал, что своим продвижением по службе (на губернаторском посту в Гродно и Саратове) Столыпин был во многом обязан своему давнему приятелю, а затем директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину. О своем же назначении в Саратов Осоргину стало известно от самого П. А. Столыпина. В его воспоминаниях это было зафиксировано следующим образом: «Вызов к Плеве (министру внутренних дел. – В.Ч.) и сделанные ему (Столыпину. – В.Ч.) предложения занять пост саратовского губернатора его вполне озадачило, и на вопрос министра: «Что вы на это скажете?», он категорически отказался, указав на удобство для него и всей семьи Гродненской губернии, рядом с его ковенским имением и вблизи Варшавского генерал-губернаторства, где в одной из губерний губернаторствовал его зять Нейдгардт… На это министр холодно возразил: «меня Ваши личные семейные обстоятельства не интересуют и они не могут быть приняты во внимание; я считаю Вас подходящим для такой трудной губернии и ожидал от Вас каких-нибудь деловых соображений, но не взвешивания частных интересов». На такую отповедь Столыпин молча покорился и добавил, что если на то будет воля его величества (т. е. государя. – В.Ч.), он ей подчинится беспрекословно». И далее: «Столыпин в бытность свою в Петербурге, видимо был стеснен в деньгах; я помню, как заехав за ним, чтобы ехать на обед к Плеве, я его застал уже не в прежнем апартаменте гостиницы «Европейской», а в каком-то маленьком номере; и он мне объяснил, что ввиду отъезда Нейдгардта (нижегородского губернского предводителя дворянства), он больше не в состоянии платить за большой номер и должен довольствоваться маленькой комнатой. Он очень охотно согласился со мной ездить на совместные представления…».
Во время аудиенции у В. К. Плеве никаких директив от министра Осоргин на получил, ибо «он на все отвечал, что руководителем всей административной деятельности является генерал-губернатор, а не он, министр». Воспользовавшись перерывами между приемами у министров, Осоргин решил съездить в Вильно и представиться генерал-губернатору П. Д. Святополк-Мирскому. Его приемом гродненский губернатор был совершенно очарован (…у него преизбыточествовала порядочность совершенно рыцарская, соединенная с действительной сердечной простотой. Недаром его все любили и неизменно уважали»). Со слов Осоргина: «директивы он мне дал одни – высоко держать русское знамя, но поляков не раздражать». По возвращению в Петербург гродненский губернатор был принят министром финансов С. Ю. Витте. Последний продержал у себя Осоргина особенно долго, но не по деловым вопросам, а расспрашивая его о конфликте с князем А. Д. Оболенским. У военного министра А. Н. Куропаткина гродненский губернатор, по его же словам, «заскандалил». Привыкли в других министерствах быть как губернатор принятым одним из первых, он был удивлен тем, что его вынудили чуть ли не два часа просидеть в приемной. Свое возмущение этим он высказал адъютанту министра. Тот тотчас же побежал к Куропаткину, выкатился оттуда с извинениями и немедленно ввел Осоргина в кабинет министра. Последний более чем любезно принял губернатора, продержал его у себя около получаса, и за это время ими был решен весьма важный вопрос о строительстве в Гродно моста через Неман. До этой встречи военное министерство, исходя из соображений стратегических, настаивало на строительстве постоянного моста вне пределов города, полагая, что в случае войны обстрел моста, соединяющий две части города, будет равнозначен бомбардировке самого города. Однако для реализации своего плана министерству не хватало средств. И когда в ходе беседы Куропаткин спросил Осоргина, можно ли надеяться на местный бюджет в этом деле, то губернатор ответил на это утвердительно, но при условии, если этот мост будет удовлетворять нуждам населения, то есть будет в районе самого города и соединит обе части его, до того во время половодья льдинами совершенно друг от друга отделенные». Куропаткин ухватился за эту мысль и дабы быть обеспеченным субсидиями, наметил постройку в самом Гродно на продолжении Соборной улицы, против чего ранее возражал Генеральный штаб. Осоргин сдержал слово и добился выделения на строительство моста 300 тысяч рублей, и уже после его перевода в Тулу мост был построен и открыт для общего пользования.
Отмечая ценность свидетельств губернатора в отношении его роли в строительстве моста в центре города, а не против военных лагерей, необходимо подчеркнуть большую роль в отставании этого плана управляющего Гродненской контрольной палатой М. К. Стояновского, а также губернского инженера и архитектора Н. В. Романова. Последний не уставал повторять, что мост в самом городе не только необходим ему экономически, но и украсит древний Гродно. Поддержку плану Осоргина оказал и министр путей сообщений князь М. И. Хилков, на приеме у которого губернатор тогда же побывал.
Перед окончательным выездом в Гродно Осоргин посетил обер- прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева. Этот визит как дань традиции тем не менее позволил автору воспоминаний не только дать образную характеристику однозначному деятелю, но и подвести итог своему пребыванию в столице: «Победоносцев принял меня в своем мрачном кабинете на Литейной, с большими черепаховыми очками на носу; ожидал я от него хоть какого- нибудь делового разговора и знал, как в Западном крае правительство придает значение вероисповедному вопросу. Но Константин Петрович лишь загадочно пробурчал: «Да, там дурно пахнет, нехорошо там, и лучше поговорите с Владимиром Карловичем (Саблером), он Вам все разъяснит». Несомненно, Победоносцев намекал на Святополк-Мирского, на его веротерпимость и на репутацию его как гуманного человека, если не сказать либерала. Так и кончились мои мытарства по министерским, приемным, мало услыхав делового и касавшегося моей губернии, куда я ехал, совершенно не зная ни польского, ни еврейского, ни католического, ни пограничного вопроса и не получив ни от кого полезных указаний. Приходилось рассчитывать на свою способность быстро схватывать вопрос и на дельных помощников и докладчиков, в чем меня обнадеживал Столыпин».
Перед отъездом к новому месту службы М. М. Осоргин скоро побывал в кругу семьи в родовом имении Сергиевского Калужской губернии. 16-го апреля 1903 года ему был предоставлен отдельный вагон до Гродно. Свой маршрут он наметил таким образом (Калуга, Вязьма, Минск, Барановичи, Белосток и Гродно), чтобы 18-го апреля, в субботу, быть на месте. Делая «маленький крюк», он не только избегал необходимости останавливаться в Вильно и наносить обременительный для себя визит генерал-губернатору Святополк- Мирскому, но тотчас же за Барановичами мог попасть в пределы своей губернии с тем, чтобы до приезда в Гродно иметь кратковременные остановки в Слониме, Волковыске, Белостоке и Соколке. На каждой из этих остановок, надев служебный сюртук, новоиспеченный начальник губернии принимал должностных лиц, выходивших его встречать. Только в Слониме, который он проезжал так рано, что не успел встать, он избежал такого рода представления. Заранее он просил частным письмом вице-губернатора В. Д. Мишина никакой официальной встречи ему на вокзале Гродно не делать, а также предупредить губернского предводителя П. В. Веревкина, чтобы он на вокзал не приезжал его встречать, ибо первый визит по приезду он намерен нанести ему с тем, чтобы поднять упавший престиж местных предводителей в общественном мнении. Весьма интересны первые впечатления М. М. Осоргина о Гродно и организованной ему встрече: «Подъезжать к Гродно со стороны Белостока очень выгодно для первого раза, ибо вид на город с этой стороны Немана со своими четырьмя костелами, особенно Фарным, и большим красивым собором (остальные церкви небольшие и не видны) и историческими замками, очень красив. Я с любопытством рассматривал этот город – ныне для меня близкий, свой – с моста через Неман. Понятно, обилие костелов, малое количество православных колоколен, архитектура замков давали ему вид заграничный, впечатление усиливалось звоном angelus (колоколов. – В.Ч.), который был слышен, когда поезд остановился у платформы вокзала. Зато вокзал поражал своим малым видом; такое здание было под стать захудалому уездному городу, а не губернскому. Незначительность платформы еще более подчеркивалась обилием представляющихся. Все было занято мундирной публикой, и в числе их одна дама. Не успел и выйти из вагона, принять рапорты полицмейстера и исправника и познакомиться с вице-губернатором, как меня осадила эта дама, оказавшаяся главной надзирательницей женской гимназии – Мария Михайловна Булгак – с приглашением на следующий день, воскресение Жен-Миронскому, быть у обедни в гимназии по случаю храмового праздника. Такой натиск объяснился впоследствии тем, что Булгак всегда хотела разыгрывать роль директрисы и стремилась премировать перед директором и затушевывать его. М. М. Булгак была мне особенно рекомендована Столыпиным, почему я и был с ней отменно любезен. Только впоследствии я раскусил, какая это была язва…» [135].
После того, как вице-губернатор В. Д. Лишин представил прибывшему губернатору всех его встречавших, городской голова Михальский поднес ему от города традиционный хлеб-соль. Затем губернатор и вице-губернатор в сопровождении полицмейстера Н. М. Дынги (с ним Осоргин познакомился еще в Вильно во время своего представления генерал-губернатору. – В.Ч.) поехали в Св.-Софийский собор, где его настоятель протоиерей Николай Диковский отслужил в честь такого важного события специальный молебен. В соборе губернатор приложился к его святыням, включая частицу мощей князя Михаила Муромского, его покровителя, после чего поехал для отдыха в свой новый дом. Через пару часов, облекшись опять в мундир, он поехал с официальным визитом к гродненскому архиерею Иоакиму (Левицкому) и к губернскому предводителю дворянства П. В. Веревкину. Оба произвели на Осоргина «очень хорошее впечатление». Потом, переодевшись в форменный сюртук, поехал к вице-губернатору Мишину. Посидел он у них довольно долго. Виктор Дмитриевич сразу пришелся Осоргину по душе «своей благородной порядочностью, бодростью и ласковостью». Жена его Ольга Михайловна «держала мужа под каблуком, но по своей русской природе была гостеприимна и ласкова, так что мне у них было хорошо». Не успел Осоргин вернуться домой, как приехали к нему с ответным визитом и архиерей, и Веревкин. Этим приемом и закончился его первый день в Гродно. Общий прием всех должностных лиц он назначил на понедельник 20 апреля 1903 года. В этот же день он официально написал генерал-губернатору о своем вступлении в управление губернией. Именно эту дату и следует считать началом его государственной службы в Гродно.
Прежде чем перейти к ее описанию М. М. Осоргин остановился на характеристике «своих подчиненных и сослуживцах, о коих, за самыми редкими исключениями, сохранил лучшую память». Мне как исследователю, хорошо знавшему окружение губернатора по их формулярным спискам и другим официальным документам, доставляло огромное удовольствие познакомиться с ними на страницах воспоминаний Осоргина уже с неофициальной, а чисто человеческой точки зрения. Авторские характеристики своего ближайшего окружения следует признать весьма правдивыми, неизменно субъективными, чаще всего они отличаются тонким и незлобливым юмором, легкой иронией над собой и окружением.
О своем ближайшем помощнике – вице-губернаторе Лишине он писал как о замечательном человеке, «друге всей моей семьи». И вместе с этим отмечал, «что по службе помощи от него я мало видел. Административных способностей у него не было, дела он совершенно не знал и им не интересовался и к тому же был зело ленив. Почему обычно он или лежал, умирающий в постели, или же пропадал на какой-нибудь охоте, с которой возвращался совершенно больной, дабы немедленно слечь. Имение его изобиловало дичью, оно же и способствовало его скорейшему разорению, к которому он стремился, все время раздавая все, что мог, нуждающимся, или делая какие-нибудь фантастические покупки. Жена его была достойной ему помощницей по своей доброте, почему и ее сплетни охотно ей прощались, до того они были незлобливы. Детей у них не было и жили они, любуясь и ухаживая друг за другом».
Весьма замечательные характеристики, даваемые Осоргиным высшему местному духовенству: «Архиерей Иоаким был первый самостоятельный епископ в Гродно; до того здесь было лишь викариатство. Он положил много труда на содержание этой епархии, прекрасно служил и, хотя не был ярким представителем воинствующего в крае духовенства, умело поддерживал здесь мир. К сожалению, за какую-то злостную сплетню его перевели в дальнюю восточную епархию, и еще при мне уехал он, горько оплакивая созданную им самостоятельную кафедру, и также оплакиваемый и осиротевшей паствой. Его заместитель преосвященный Никанор нигде долго не уживался, и потому Гродно было дня его чуть ли не шестой или седьмой кафедрой. Он был знаток ислама…, а попал в страну католичества и иудейства, с которыми был мало знаком. Служил он небрежно, всегда торопясь… С моей точки зрения, у него было одно качество – он не был воинствующим иерархом, а напротив, считал, что лучше верить искренне, хотя по-инославному, чем совершенно быть хладным в делах веры». К сожалению, Осоргину не дано было знать, что в 1920 году большевики повесили владыку Иоакима (Левицкого) головою вниз на златых вратах Севастопольского собора. Что же касается владыки Никанора (Каменского), то он совершенно запамятовал, а может быть не придал должного значения тому, что доктор богословия Никанор был основателем в ноябре 1904 года, т. е. в губернаторство Осоргина, Гродненского церковно- археологического комитета, положившего начало комплексному изучению истории края, а также создания в Гродно первого музея (древнехранилища) [146, с. 10–12]. Вместе с тем, вспоминая праздничные разговления в обе Пасхи, проведенные в Гродно в присутствии архиерея, губернатор не мог не отметить, как в ходе их неизменно в шутку ему говорил: «Я помню и держусь русской пословицы: «Если хочешь быть сыт – садись к хозяйке, а если пьян – то к хозяину». Следует отметить, что будучи искренне верующим человеком, Осоргин всегда осуждал религиозный фанатизм, причем, откуда бы он не проистекал. В ходе объездов губернии он неизменно посещал все монастыри (Супрасль, Жировичи), старинные храмы, беседовал с их настоятелями. После посещения православных святынь посещал костел и синагогу. Описывая свое путешествие на казенном пароходе из Гродно в Друскеники и обратно, он не скрывал своего восхищения Борисо-Глебской церковью: «Неман в этой части своего течения некрасив, и стоит выбраться из города и ближайших его окрестностей, как начинаются плоские берега, и притом даже не поросшие лесом, а все более песчаные, последнее красивое место около Гродно – это старинная церковь времен Ярослава Мудрого по старому названию городища – Колоча» (Коложа. – В.Ч.); отваливающийся крутой берег Немана разрушил в этом месте одну стену этой церкви, и вместо нее была устроена деревянная стена на подпорах. Древняя же церковь была вся каменная, из грубо обтесанных камней со вставленными местами полыми глиняными не то кувшинами, не то трубами, как объяснил археолог – для резонанса. Восстановление и поддержание этого древнего памятника православия в крае, свидетельствовавшего, что последовавшие потом окатоличивание и ополячение края были лишь наносным явлением, взяло на себя Императорское Археологическое общество, и мне как губернатору пришлось во время моего пребывания в Гродно принимать деятельное участие в этой работе. Но средств было мало, реставрация шла черепашьим шагом, и уехал я из Гродно, оставив этот храм весь в подпорках и все с той же деревянной стеной. Следует заметить, что рядом с губернским домом располагалась Александро-Невская церковь, однако семейство Осоргиных посещало не ее, а церковь архиерейского дома по той причине, что мужская гимназия не имела своей церкви и церковь архиерейского дома считалась гимназической, и все гимназисты, в том числе и сыновья губернатора, несли по очереди какую-либо службу при архиерее: кто нес свечу, кто подносил ему служебник, это было хорошо, и мы, за исключением табельных дней, – отмечал автор воспоминаний, – всей семьей всегда посещали эту церковь». В ту пору, разумеется, гродненскому губернатору и во сне не могло привидеться, что на старости лет ему будет суждено и самому стать священником православной церкви … в далекой Франции.
Особым вниманием наделено в воспоминаниях Осоргина его ближайшее окружение из числа руководителей дворянства: «Губернский предводитель Веревкин не был человеком моего вкуса, но надо отдать ему справедливость, держался он с большим тактом, русского знамени, не роняя и поляков не раздражая, почему был всеми уважаем и даже, я думаю, любим, но с ним не особенно считались. Впоследствии мне удалось через Мирского продвинуть Веревкина на пост Ковенского губернатора, и его, вопреки моему желанию, заменил один из уездных предводителей – Иван Михайлович Вышеславцев. Последний был ниже всякой критики… Как человек, нуждавшийся в кредитах, кадил полякам, совершенно неприлично выставляя их в ущерб русскому дворянству, а к тому же опутанный совершенно евреями. Одним словом, более неудачного назначения для русского дела нельзя было и придумать.
Остальные уездные предводители также были невысокого уровня за исключением гродненского – Ознобишина (Алексея Александровича) и Волковысского – Александра Ивановича Ушакова. Эти оба были исключительно дельные, особенно Ушаков. Ознобишин же как крупный помещик, умелым видением дела все богатевший, был уважаем и любим даже среди польского дворянства, но ему вредило одно – мать его была крестьянка, и это претило польскому аристократизму. Другие предводители, за исключением фон Штейна Слонимского, аккуратного немца, были или совершенно безличные или воочию доказывали польскому дворянству, как плохо русское чиновничество; в большинстве случаев они не имели связи с губернией, являлись пришлым элементом из неудачников средней полосы России. В самый трудный уезд – Белостокский – князь Мирский назначил мне одного из бывших адъютантов командира войсками округа, некоего Неверовича, и как мне сей субъект надоел! Он мнил себя обновителем края, сыпал проектами, докладами, записками, вмешивался даже в дела полиции. На меня, его постоянно осаживавшего, он смотрел особенно недоброжелательно – как на губернатора, недостаточно русифицировавшего край». Заметил, что в последующем Н.Г.Неверович стал губернским предводителем дворянства. В годы Первой мировой войны, а в последующем, находясь в эвакуации в Калужской губернии, он проявлял огромную активность в деле устройства беженцев и оказания им материальной помощи. Своими «Записками» по этому и другим вопросам он не давал покоя не только губернатору, но и министрам [137, с. 423–430].
Заслуженно и с благодарностью вспоминал М. М. Осоргин чиновников губернского правления, своих помощников и советников Л. И. Ахшарулова, А. А. Наумова, Ф. Ф. Мерного и В В. Ярошенко. Последний практически был правой рукой губернаторов Столыпина и Осоргина. В годы революции 1905– 1907 годов он курировал работу полиции, жандармерии, а также тюремного ведомства. В периоды нахождения Осоргина вне Гродно он весьма успешно выполнял обязанности вице-губернатора. Ярошенко особенно был незаменим во время беспорядков в Белостоке, Бресте и Гродно, мастерски разводя противоборствующие стороны по разные стороны баррикад [142, с. 101–104].
Весьма правдивы суждения губернатора о врачебных и ветеринарных инспекциях: «Врачебного инспектора Рейпольского мне пришлось в самом начале просить подать в отставку, очень уж нечестно велись у него дела об открытии новых аптек. За это негодовал на меня сей субъект весьма сильно, и потому демонстративно не кланялся мне при встрече. Рассказывали, что каждый губернатор старался уволить Рейпольского, но это как-то им не удавалось, и лишь я, взявшись за дело, довел его благополучно до конца». Признаюсь, что такой штрих в портрете А. Ф. Рейпольского был мне совершенно не известен». Зато суждения Осоргина о В.В. Кошелеве, сменившем в должности врачебного инспектора Рейпольского и мои полностью совпадают. К сожалению, бывшему губернатору так и не довелось узнать о той огромной общественно-просветительной работе, которую проводил Кошелев в Гродно в 20-е годы во главе РБО (Русского Благотворительного общества), о трагизме последних дней его жизни, о запущенности его могилы сегодня на старом православном кладбище [139, с. 77; 151, с. 195–202]. «С ним, (Кошелевым. – В.Ч.), – подчеркивал Осоргин, – можно было быть вполне спокойным за дело, а также с ветеринарным инспектором Иваном Дмитриевичем Юдиным». Необходимо добавить, что в ту пору, а затем в годы русско-японской и Первой мировой войн на И. Д. Юдине, М. М. Мешааке, Ф. Г. Шимановском держалась вся ветеринарная служба губернии [142, с. 157]. С особой теплотой вспоминал губернатор главного врача городской больницы Николая Дмитриевича Беклемишева: «Судя по месту, он не занимал видной роли, а между тем это был самый популярный человек в Гродно: вечный гласный городской думы, один из директоров театра, член Благотворительного общества… и наиболее добрый, отзывчивый и ласковый человек из всех, кого я знал. Не думаю, чтобы он был хороший доктор, по крайней мере, у нас, где он был годовым врачом, лечил он неудачно, к тому же настолько безалаберный, забывчивый, что иногда своего тяжелого больного по два дня забывал навестить, пока, наконец, его кто-нибудь насильно не привезет. Но стоило Николаю Дмитриевичу войти в комнату больного, усесться у его постели и, щупая пульс, мягким баском пошутить: «Что, очень меня браните?», как становилось легче, успокоительнее, и только одно думалось, как бы этого человека подольше подержать у себя… Нельзя было на этого человека сердиться, его все любили: и русский, и поляк, и еврей, и сановник, и мелкая сошка – для всех он был друг. Скончался он как беженец при наступлении немцев в Калужской губернии, где был устроен его госпиталь; и там он приобрел репутацию святого друга человечества. Мир его праху. Дети его были сверстники и друзья моих детей» [137, с. 407–409].
В начале ХХ века деятельность губернского правления дополнялась различным присутствием и комитетами при губернаторе. М. М. Осоргин не оставил без внимания и деятельность их членов: «По губернскому присутствию старшин по службе был Владимир Владимирович Столяров, человек весьма способный, но совершенно запутавшийся: женат он был на бывшей кафешантанной певице-француженке – она была глупа, стара, и нельзя было понять, какую он в ней нашел привлекательность». В отношении деловых качеств Столярова губернатор был, разумеется, прав, ибо деятельность чиновника протекала у него на глазах, да и последующая служба чиновника подтверждает оценки Осоргина (В. В. Столяров завершил свою карьеру вице- губернатором, нередко исполнявшим обязанности гродненского губернатора. – В.Ч.). Однако во всем том, что касалось жены Столярова, автор воспоминаний ошибался, так как никакой француженкой она не была. Звали ее Антонина Жолкевич, а была она дочерью местного чиновника, статского советника. В старости также можно было усомниться, ибо она намного опережала мужа, умершего в эвакуации в Калуге летом 1916 года [137, с. 96–98, 419–420].
В целом положительно оценивал Осоргин службу и других членов губернского присутствия: Д. В. Ромейкова («на него можно было положиться как на каменную гору»), Н. О. Щербацкого («он любил свое дело с каким-то юношеским пылом»), П. И. Трисветова («имел репутацию честного человека, и это меня успокаивало»), М. П. Жилеева («его отличительная черта – какая-то щепетильная чистоплотность в делах, почему он никогда не принимал никаких просителей наедине, а к себе на квартиру вообще никого не приглашал»). Высокую оценку давал он губернскому землемеру А. С. Цветкову («он был, безусловно, честный, порядочный человек, который поддерживал и порядок и доброе имя русского чиновничества»). Среди «иногда просто незаменимых» чиновников правления он называл Б. И. Алябьева, А. Ф. Петрова, Г. А. Кологривова, В. О. фон Бадера. Немало добрых слов он высказал в адрес правителя канцелярии Г. Н. Тарановского, приехавшего по приглашению Осоргина из Харькова на смену М. В. Малюкову. Последнего губернатор ошибочно называл Милюковым и даже не исключал его родство с историком, лидером партии кадетов П. Н. Милюковым [90].
Затронул в своих воспоминаниях М. М. Осоргин и «судейский мир». Здесь главную роль играл прокурор И. А. Кузьмин и Г. Г. Чаплинский. Первый выделялся из чиновничьей среды тем, что обладал широким кругозором и был серьезным музыкантом («часто играл с моей женой в четыре руки или на двух фортепьянах»). Кузьмин через какое-то время был заменен Чаплинским. Последний был душой общества по части анекдотов («По делам же с ним говорить было довольно бесполезно, впоследствии он сыграл крупную роль в процессе Бейлиса»). В бытность Осоргина гродненским губернатором одним из товарищей (заместителей. – В.Ч.) прокурора служил Г. Г. Замысловский, известный впоследствии член III и IV Государственной думы, также получивший широкую известность своими выступлениями в связи с делом Бейлиса. Председателем гродненского Окружного суда в ту пору был Ф. М. Вышеславцев («служа в Гродно более двадцати лет, в деловых отношениях это был совершенный нуль и к общему удовлетворению заменял он себя в разных присутствиях членом окружного суда Н. Н. Аничковым»). Умер Ф. М. Вышеславцев в 1909 году в возрасте 63 лет, и прах его покоится на старом гродненском православном кладбище [139, с. 76].
Среди представителей других ведомств, упомянутых Осоргиным, следует назвать управляющего Государственных имуществ А. И. Волковича («деятель старого закала еще времен Муравьева, никому не доверял, а поляков ненавидел органически»), председателя Казенной палаты А. В. Ласточкина («в Гродно он приехал незадолго до меня, был еще молод и в чинах низок, но в работе, в стойкости характера, настолько превосходил остальной чиновничий мир, что сразу приобрел общее уважение), начальника почтового ведомства Л. Г. Ревуцкого-Реутова, начальника акцизного управления К. Я. Бузыкова, директора мужской гимназии А. Ф. Пигулевского (никакой собственной роли не игравших»), управляющего Контрольной палаты М. К. Стояновского («его я застал уже полуслепым и поэтому недостаточно самостоятельным в своей деятельности»). С ревизором этой же палаты М. Л. Обремским Осоргину приходилось встречаться значительно чаще по той причине, что он постоянно «подсиживал» старика Стояновского, и это требовало со стороны губернатора особых действий по отношению к недобросовестному чиновнику, тем более, что его жена – секретарша писательницы Элизы Ожешко, да и он сам, по мнению Озарина, «не отличались симпатией к русским». Имя писательницы дважды упоминалось в воспоминаниях губернатора, причем, как всегда, как бы косвенно, вкупе с характеристикой других местных польских деятелей:
«Польского общества в Гродно не было; было лишь две дамы: одна писательница Ожешко, о ней я уже упоминал; она была представительницей демократического направления, почему настоящие поляки ее не любили, другая Залесская, жила как раз напротив ее на Муравьевской (улице. – В.Ч.), которую они упорно звали Садовой (в этом я их понимаю и никогда не симпатизировал русификации края названием улиц и площадей фамилиями, ненавистными побежденнному народу; ее всегда в шутку звали «графиней», потому что государь Александр II как-то раз ошибкой ее так назвал. Обе они друг друга ненавидели; наши с ним отношения ограничивались лишь тем, что Лиза (Елизавета Николаевна Осоргина – супруга автора воспоминаний. – В.Ч.) им делала визиты, на которые они тотчас ответили, но больше у нас, несмотря на приглашения, не бывали. Среди других поляков Осоргин вспоминал К. А. Коцелла («главноуправляющий Друцкого-Модзерского, старавшегося дружить с русским чиновничеством; я его недолюбливал за назойливость») и князя Святополк-Четвертинского, которого он считал «наичестнейшим человеком, верным России не по любви к ней, а по чувству самосохранения и здравого смысла, понимая, что Польша без России существовать не может».
Значительное внимание уделено в воспоминаниях общению губернатора с высшими чиновниками военного ведомства, офицерами Гродненского и соседних гарнизонов. Чаще всего ему приходилось сталкиваться с командиром II-го армейского корпуса И. М. Поволоцким, штаб-квартира которого находилась в самом Гродно. Вот что он писал о нем: «Поволоцкий был, как тогда говорили, «Бурбон в душе», был ли он хороший военный – не знаю, не мне о сем судить: со мной он ладил и, когда прощался со мной при отъезде моем из Гродно, в прощальном слоге высказался так: «Между нами не только кошки, но и котенка никогда не пробежало». Общался Осоргин с начальником 26-й пехотной дивизии Д. С. Бутурлиным, которого он считал «совершенно светским человеком». Из командиров полков местного гарнизона наиболее близок он был к командиру 103-го Петрозаводского полка Ф. М. Вебелю. Познакомился губернатор с ним во время празднования столетнего юбилея полка, «налагавшего на него определенные обязанности». После юбилейного церемониала состоялся праздничный обед, на котором среди почетных гостей присутствовал губернатор и другие официальные лица. Было много приветствий и подношений». В ответ на все эти приветствия полковник Вебель выступил, по словам Осоргина, так прочувственно и так тепло, что это растрогало не только присутствующих, но и сам он не выдержал и на минуту остановился, потому что его душили слезы». Этот юбилей, – подчеркивал автор воспоминаний, – а затем еще два полковых праздника (юбилей 101-го Пермского и 102-го Вятского пехотных полков. – В.Ч.), тут же прошедших, познакомили меня с военной средой, из которой многие впоследствии стали нам совсем близкими». Общение Осоргина с военными стало особенно тесным в связи с проводимыми маневрами, с подъемом революционных выступлений на Гродненщине, а также в связи с русско-японской войной. Этой теме отдается немало места в воспоминаниях губернатора Осоргина.
Большое место в его воспоминаниях занимает деятельность полиции и жандармерии, а также их местного начальства. Вот краткие характеристики, даваемые им губернатором: «Гродненский полицмейстер Н. М. Дрынга (назначенный на должность еще П. А. Столыпиным. – В.Ч.) мне не понравился – это был военный до мозга костей, с военной строевой выправкой, несомненно, вполне порядочный, честный человек, но в нем не было ни ума, ни сообразительности, ни чуткости, необходимой для полицианта»; «Во главе жандармского управления я застал Бекнева (в книге ошибочно Бекрова), страстного садовника, председателя гродненского Общества садоводства, получившего еще со времен Столыпина в свое пользование обширные плодовые сады, ягодники и оранжереи губернаторского дома… Это и давало мне точку соприкосновения с ним, так как по части его служебной деятельности он был, кажется, совершенно индифферентен, мало чем интересовался и вся работа лежала на его помощниках. Бекнев скоро был заменен генералом Пацевичем, с которым я очень скоро близко сошелся». Весьма лестную оценку Осоргина получила служба гродненского уездного исправника Н. Ельчина, гродненского полицмейстера П. С. Генисаретского. И тем не менее уход М. М. Осоргина с поста губернатора во многом связан с недостатками в работе полиции и жандармерии по подавлению революционных выступлений в Белостоке, Бресте и Гродно [142, с. 140–157].
Кроме характеристики своему ближайшему окружению, М. М. Осоргин много внимания уделял в воспоминаниях основным направлениям своей деятельности на посту гродненского губернатора. Каждый день его был расписан буквально по часам. Вот как он описывает один из них, сразу же после возвращения из Беловежской пущи, где нес ответственность за пребывание государя и его свиты на трехнедельной охоте: «Я возвращался к семье, по которой стосковался, и вновь мог окунуться в интересную губернаторскую работу. Вернувшись домой, я застал жизнь, уже налаженную моей женой: водворилась новая гувернантка-англичанка Miss Culbind, приглашен был законоучитель мужской гимназии, весь день был распределен по часам. И я в соответствии с этим тоже распределил расписание: в половине 10-го ко мне приезжал полицмейстер, и с этого часа начинался мой служебный день. После полицмейстера шли доклады либо прием посетителей и представляющихся. Продолжалось это до 1 часа дня, когда меня звали завтракать; всегда у нас завтракал дежурный чиновник и еще 2–3 человека, или званых заранее или оставленных после приема. За столом я занимал место против жены, на противоположной стороне стола; около Лизы сидели мои родители и званые, а около меня – дети, и этим временем я пользовался, чтобы с ними беседовать и сохранить ту близость, которая установилась между нами… В 2 часа у меня начиналось какое-нибудь заседание. В те дни, когда бывало заседание и оно кончалось рано, я успевал делать все ответные визиты. После обеда в хорошую погоду иногда устраивались семейные катания; излюбленным местом катания было шоссе за линией железной дороги… Вечерний чай и обед собирали всю семью, и хотя иногда бывали и посторонние, но уже более интимные. Старшие мальчики в это время увлекались гимназическим оркестром, в котором принимали участие, и потому часто по вечерам бывали на репетициях. Часов в 10 вечера я вновь забирался в свой кабинет для подписывания бумаг: к этому времени накапливалась груда портфелей всех подведомственных мне учреждений с шаблонными исходящими бумагами, но требующими особого доклада. Часа два иногда просиживал я за работой. Это обыденное распределение дня нарушалось несколько раз в году для званых вечеров…
Подобного рода расписание жизни Осоргин называл «интересной работой, не отрывающей его от семьи», но это было время уже не губернатора Батюшкова, когда, по словам Осоргина, «по всей губернии был всего один арестант». В его же губернаторство революционная пропаганда края велась усиленно: «Организовывалась в Гродно и губернии революционно-еврейская партия Бунд, говорили даже, что убийство Плеве было задумано и организовано на партийном собрании эсеров близ Белостока и главными устроителями были гродненские уроженцы, ко всему этому борьба рабочих с фабрикантами… Добавим к этому, что белостокский телефон в кабинете губернатора снабжен был не звонком, а сиреной, возвещавшей о новых беспорядках в городе. Беспокоили его особенно сильно, кроме Белостока, события на промышленных предприятиях Крынок, Черной Руды (Брестский уезд). Будучи человеком либерального мировоззрения, М. М. Осоргин стремился разрешать все конфликты в губернии мирным путем, министерство более всего устраивали радикальные меры, и губернатор не мог не чувствовать, что его деятельность не находит у начальства одобрения. Большие беспокойства доставляли ему такие события в губернии, связанные с русско- японской войной 1904–1905 годов. В итоге в столице было принято решение о переводе М. М. Осоргина на пост губернатора Тульской губернии.
Вот как оценивал гродненский период своей государственной службы сам губернатор: «Бросая ретроспективный взгляд на гродненский период моей жизни, не могу не вспоминать его с особой благодарностью. Много там было и тяжелого, и волнительного, но вместе с тем много было и отрадного. Моя служба не отвлекала меня вполне от семьи, а напротив, гармонично вплеталась в семейную жизнь. Это был первый период беззаботной с точки зрения материальной, и даже не только беззаботной, но и хорошо обеспеченной. Близость к нашей семье моих подчиненных и сотрудников совершенно уничтожала сухость службы. Далеко не убежден, чтобы меня любили в Гродно, за исключением некоторых, которые были мне преданы, но зато почти уверен, что меня там уважали и даже, думаю, больше уважали, чем боялись. Зато мою жену все без исключения любили и преклонялись перед ней; перед ней я и был особенно виновен своим уходом из Гродно, отрывая ее от любимого дела Благотворительного общества. Мне рисовалось, что если так хорошо нам жилось на чужбине, то тем паче нам будет легко в русской, знакомой и во многом родственной губернии. Увидим впоследствии, как я жестоко ошибался!».
Завершая анализ воспоминаний гродненского губернатора М. М. Осоргина в качестве исторического источника (применительно преимущественно лишь к гродненскому периоду его государственной службы), следует отметить их огромную значимость для реконструкции многих сторон социально-экономической, политической и культурной жизни Гродно и губернии. Особую значимость представляют воспоминания Осоргина в отношении изучения проблем повседневности на религиозном уровне.
Несколько слов о последних годах жизни М. М. Осоргина. По приезде во Францию он осуществил мечту своей молодости и был посвящен в священники в скором времени был назначен настоятелем русской православной церкви в Камаре, вокруг которой постепенно создалось «русское микрообщество; и был там русский дух…, там Русью пахло», во многом благодаря отцу Михаилу. Его любили и уважали не только в семье, но и пастыри, пасомые всей русской парижской эмиграции. Умер М. М. Осоргин 15 декабря 1939 года и похоронен на городском кладбище в Кламаре в одной могиле с его женой, умершей в 1935 году. На этом кладбище много-много православных крестов и русских имен: Трубецкие, Осоргины, Лермонтовы, Бердяевы, Бутеневы, Чертковы…, всех не перечесть.