- ПРОДОЛЖЕНИЕ -
Вступительное слово и об авторе
Предисловие. | Оглавление.
Предыдущие главы
Следующая глава
Все главы
Вся книга в новом элкетронном издании
Советский некоронованный царь И. Сталин, главный виновник голода в СССР.
8. НАЛОГИ... НАЛОГИ... НАЛОГИ...
В конце года колхозник в среднем, при хорошем урожае, получает не больше 10 фунтов зерна за трудодень, включая и картофель. Для колхозника и его семьи с ограниченными потребностями хватило-бы хлеба, если бы государство не обирало его налогами.
Налоги натурой и деньгами установлены для того, чтобы выжать из колхозника побольше соков. Имеющий жену и корову колхозник платит государству 29 рублей в год. Это — индивидуальный налог. Имеющий детей и не имеющий коровы—платит меньше. Затем следуют налоги: общий — 28 рублей, культурный — 16 руб. (на школы). Страховка построек — от 30 руб. и больше. На государственный заем — 20 рублей. Но если крестьянин хочет застраховать себя от сибирской каторги, то должен купить государственных облигаций не на 20, а на 100 рублей. На покупку облигаций займа второй пятилетки 100, руб. (10% годовых, которые никогда не выплачиваются). Паспорт — 3 рубля, возобновление его— 1 рубль. Все сов. граждане старше 16-летнего возраста должны иметь паспорта.
Налоги натурой: огородный налог (полгектара огородной земли находится в распоряжении колхозника) — 19 пудов картофеля. За корову вносится государству 140 литров (175 кварт) молока. Единоличник-же вносит 250 литров (312 кварт). Колхозник сдаёт на 110 литров молока меньше единоличника, но зато вынужден покупать корм для коровы на зиму, а у единоличника — свой корм. Кроме того, за туже корову приходится давать государству 27 килограммов мяса (65 фунтов). С овцы — 300 граммов шерсти, от свиньи надо отдать кожу, за которую крестьянин получает 3 обесцененных рубля.
Всего надо внести налога деньгами от 150 до 250 рублей в год. Уплативший 250—300 рублей налога колхозник считается «ударником». Хуже всего приходится советской буренушке, обложенной двойным налогом: она должна поить комиссаров молоком и давать им еще мясо. Как-же это делается? Колхозники и единоличники сговариваются, сообща убивают несколько коров, делят мясо и вносят мясной налог государству.
Колхозники и единоличники обязаны нести дорожную повинность. Мужчины до 45 лет и женщины до 40 лет обязаны одну неделю в году работать на дорогах, починять и проводить новые. Единоличник обязан являться на работу с лошадью. Дорожное строительство из-под палки развивается слабо. Навезенный весной песок к осени размывают дожди. Навезут осенью — весной размоет вода. И работает бедняга - крестьянин впустую вместе с своей заморенной лошаденкой. -
- Нас государство давит большими налогами. Мы работаем на государство. Нас разоряют налогами. Мы являемся полными рабами государства. Мы выращиваем хлеб, но его забирает у нас государство и нам приходится голодать.
Так говорят крестьяне, когда вступаешь с ними в разговор. Говорят, конечно, с оглядкой и опаской, чтобы даже мыши не услышали. В первую неделю моего пребывания в деревне, частники и колхозники не проявляли никакого недовольства советской властью. Наоборот, все родные и односельчане как будто-бы были довольны жизнью. Колхозники даже твердили: «наша жизнь лучше, чем частников».
Но это было не так: крестьяне просто остерегались меня, воздерживались от откровенных со мной разговоров, пока хорошенько не убедились, что я — «не из их шайки», т. е. не большевик. От недавних восхвалителей советской власти я услышал потом совсем иные речи и такие, например, частушки:
«Власть не пашет и не жнет,
Из деревни все берет,
И сама-же пожирает...».
А без хлеба не сладко живется колхознику и крестьянину и в песне поется:
«Воля наша, воля,
Нет тебя без хлеба.
Тяжела неволя —
Нищета заела».
В СССР ничего определенного и твердого нет. И колхозника и с частника берут до тех пор, пока больше брать нечего. В деревнях есть даже такие чиновники, которые определяют — какой длины должен быть колос и сколько зерен должно быть в каждом из них. Но матушка земля не считается с комиссарскими мудростями и не родит зерно по декрету.
КОЛХОЗ ОБЯЗАН СДАТЬ ПЕРВЫЙ СНОП ГОСУДАРСТВУ
Первый сноп государству означает, что колхоз обязан сдать ему определенное для него количество пудов ржи, овса, ячменя, гречихи и проч. И только после внесения всевозможных налогов, колхоз может распоряжаться оставшимся зерно. Впрочем, распоряжается он этим зерном только в относительном смысле слова. Район приказывает сколько и чего оставить на посевы, сколько внести в разные фонды. Имеется даже лошадиный фонд — в среднем шесть фунтов в день зерна на коня.
Трудно себе представить все то, что творится во время сдачи хлеба государству. Нужно несколько дней хорошей погоды, чтобы он высох. Так делается всегда. Но государству нужен хлеб поскорее и чем побольше. Москва нажимает на районы, а последние из кожи лезут вон чтобы исполнить приказы начальства.
Беспрерывно работают—телефонные провода, связывающие сельсоветы с районами, принимают приказы о сдаче хлеба и рассылают их по колхозам. Хлеб лежит в скирдах и сохнет. Опять приказы: мобилизовать все силы, убрать с поля хлеб, обмолотить и доставить в ссыпные пункты, расположенные у ближайшей железной дороги.
Начинается лихорадочная работа: днем й ночью, 24 часа в сутки, одни колхозники свозят с поля снопы, доставляют их в гумна, другие— складывают снопы, третьи — молотят конными молотилками, четвертые — ссыпают зерно в мешки и развозят по избам для сушки в печах и на печах.
Снопы еще сырые, мокрые, зерно влажное, мягкое. Нужно, чтобы они сохли в скирдах несколько дней, но сов. власть спешит. Молотилки гудят, шумят, давятся от мокрых снопов, останавливаются, но реализация социалистического урожая идет.
В нагретых печах и на печах колхозных изб зерно лежит 10—12 часов. Затем его выгребают, насыпают в мешки, и колхозники везут в ссыпные пункты. А там очереди. Сотни колхозников привезли и ждут, пока зерно взвесят, запишут, выдадут квитанцию, что - такого-то числа из такого-то колхоза сдано такое-то количество зерна. Ссыпные станции находятся в городах и при станциях железных дорог.
На ссыпных пунктах, как и в колхозах, работают 24 часа в сутки. Люди усталые, измученные и тощие. Лица у всех злые, ходят лениво, медленно. Они пробуют выполнять работу скорее, но их усталые ноги отказываются двигаться быстрее. Все они знают, что дают свое зерно государству, а дома, на столе нет ржаного куска хлеба. Это злит и беспокоит их. Но они бессильны и беспомощны сказать, что — голодны, не могут работать на государство, что им самим нужен хлеб.
Государство с этим не считается. Оно, как бездушная машина, не знает человеческих страданий и мучений. Оно, как бездонная бочка, требует хлеба, больше хлеба, хлеба без конца... Хлеб этот колхозники обязаны дать. Он куда-то спешно посылается и кому-то отдается. Но этого колхозник не должен знать. Он должен знать одно: вырастить и сдать государству больше хлеба. Имеется где-то «рабочая» власть, которая ведает всем этим.
В таком «пожарном» порядке колхозники вынуждены сдавать государству рожь, овес, ячмень, гречиху, лён, коноплю, картофель, огурцы, капусту, морковь и даже подсолнухи. Все должны сдать. Даже то, что не уродилось, или за отсутствием подходящей земли, не было посеяно или посажено.
Например, колхоз вынужден продать часть ржи из колхозного фонда и купить столько-то пудов льна или капусты, и сдать натурой государству, если у последнего не уродил лен или капуста. А бывает и такт в счет налога колхоз сдает всю рожь и для себя ничего не оставляет. Тогда колхоз должен просить у государства, чтобы ему дали его-же собственного хлеба. И пройдут месяцы, пока комиссии; расследуют, признают факт сдачи всего хлеба и колхозники, работавшие над выращиванием хлеба, получат его от тех, кто не сеял, не жал, не молотил, но кто владеет им.
КОЛХОЗЫ ВСЕГДА ДОЛЖНЫ ГОСУДАРСТВУ
Каждый колхоз задолжался государству. Эта задолженность с каждым годом увеличивается.
Вот что пишет «Правда» от 24 декабря 1934 года:
«В целях дальнейшего хозяйственного укрепления колхозов, СПК СССР и ЦК ВКП (б) постановляет:
«Оказать государственную финансовую помощь колхозам, сняв с них всю числящуюся за ними задолженность по сельскохозяйственным ссудам Сельскохозяйственному банку, выданным до 1-го января 1933 года, вместе с неоплаченными на эти ссуды процентами, в общей сумме в 435,639,000 рублей.» Затем идут указания — какая республика, область и сколько задолжали государству.
Если считать задолженность колхозов по так называемым сов. республикам, то мы видим, что долг Украинской ССР — 80,438,000 рублей. За ней следует Дальневосточная — 27,869,000 руб., Белорусская — 19,702,000 р. Самая меньшая задолженность Армянской республики — 4,849000 рублей. Всего 415,424, 000 руб. и процентов 20,215,000 руб. Общая сумма задолженности — 435,639,000 рублей.
Списывая колхозные долги, сов. власть позирует в роли благодетеля крестьянства. На самом-же деле -большевицкое правительство в данном случае напоминает того вора, который залез в чужой дом и забрал все, что можно было забрать, а покидая его, вспомнил, что ничего не оставил тому, кто все это добро нажил тяжелым трудом, сжалился над обокраденным и оставил ему кое-что.
На возах крестьяне везли в «ударном» порядке государству нарихтовку (налог): мешки зерна, жестянки сливок, клевер, сено, солому, огурцы и даже мелкую молодую картофель. Это был второй или третей день сдачи нарихтовки. По приказу все спешили выполнить задание чтобы не попасть на черную доску.
И, как на войне, тянулись длинные обозы, спешившие не отстать. Скрипели крестьянские телеги. Город был наводнен возами. Главное Пролетарское шоссе и прилегающие к ссыпным пунктам узкие и грязные улицы были запружены. У ссыпных пунктов стоят и ждут возы с босыми крестьянами, одетыми в длинные рубахи кустарной работы.
В Слуцке все бывшие торговые магазины и склады заняты под зерно. Вокруг, самой большой церкви св. Николая, стоящей на возвышенном месте в центре города, сотни возов с мешками. Базар, расположенный возле церкви, полон возами. Прежде здесь стояли возы в воскресные и праздничные дни, на которых крестьяне приезжали в церковь помолиться Богу.
В церкви св. Николая не слышно пения на клиросе. Нет молящихся и старцев вокруг церкви. Теперь церковь разбита на закрома, куда ссыпают крестьяне рожь. Кучи зерна растут. Привозят много зерна и уже не для того, чтобы угодить Богу, а для того, чтобы насытить чрево самого кровожадного в мире «пролетарского» государства, ставшего единым богом для всех.
У станции железной дороги, за городом, растянулась длинная деревянная платформа, покрытая крышей из досок. Вдоль ж.д. полотна и платформы — огромная пустая площадь. На этой платформе стоят десятки больших и малых весов и весовщиков. Здесь принимают зерно, сено, солому и т. д. И тут-же нагружают ежедневно десятки вагонов крестьянским добром и куда-то спешно отправляют.
Все взвешивается, записывается в книжки и на большие доски, покрашенные наполовину в черный и красный цвет. На них записываются сдача колхозного зёрна. Вечером сюда приходят комсомольцы и комсомолки, копируют записанное и на утро печатают в стенных и обыкновенных газетах, которых никто не читает из крестьян, кроме комиссаров.
Неочищенное и невысушенное зерно не принимается. Влажное сено тоже не принимается. И колхозники, и крестьяне забракованное зерно и сено везут назад, просевают, сушат в печах и назавтра опять везут. В солнечные дни влажное зерно и сено крестьяне тут-же сушат. Большая площадь буквально покрыта зерном и сеном. Крестьяне сушат, собираются группами в 2—3 человека и проклинают свою судьбу и тех, кто их грабит.
9. КОЛХОЗНЫЙ БАЗАР И СОВЕТСКИЙ БАЗАР
Однажды, утром, я вышел из Ново-Московской гостиницы (в Москве), перешел небольшой мост. По дороге заметил хвосты покупателей, стоявших возле киоска. Я насчитал 27 душ обоего пола. Все они шли на службу и стояли в ожидании, чтобы купить газету.
— Неужели, чтобы купить газету, нужно стоять в очереди? — говорю я одной гражданке.
— Конечно, нужно. Становитесь в очередь и купите.
Я стоял и ожидал очереди. Простоял 18 минут, пока моя очередь подошла. Я узнал, что в очереди здесь стоят по двум причинам: или мелкой монеты для сдачи не оказывается у продавца, или выйдут газеты и за ними нужно послать рабочего. Киоск — государственный и в нем работают два человека.
Пройдя еще 3—4 квартала, я встретил нескольких бедно одетых и босых женщин, несших в торбах и в корзинках какие-то съестные продукты с базара. Ну, думаю, здесь поблизости советский базар, надо заглянуть туда и узнать, чем там торгуют. Я пошел по узкой и кривой улице. Шел 2—3 квартала, держа путь в направлении к тому месту откуда шли с товарами женщины. Вижу милиционера с наганом на боку. Разношерстная публика проходит возле него в какой-то двор. Вижу большую вывеску: «Пятницкий колхозный базар». Следуя за толпой, вхожу во двор. Там полно народа. Базарная площадь, не больше 150 шагов длины и такой-же ширины. Торговля идет полным ходом, на земле сидят и стоят в рядах преимущественно женщины и девушки, одетые по-крестьянски в поношенную одежду из фабричной ткани и продают молоко, яйца, сыр, хлеб, огурцы, ягоды, маленькие пучки моркови и т. п. Большинство торговцев одеты бедно и скорее похожи на нищих, чем на торговцев.
— Вот где удастся купить колхозный хлеб. — подумал я и на душе стало как-то веселее.
Весело потому, что я заходил в три сов. пекарни и нигде не мог купить хлеба: везде спрашивали какую-то карточку на право покупки хлеба. Когда-же я говорил, что я — турист, иностранец, меня посылали в лавку Торгсина. Мне-же хотелось купить именно там, где покупают советские граждане и на советские деньги. Так и не удалось там купить. Хлеб в сов. лавках какой-то темно-черный; даже «белый» похож на американский «рай бред». Цена 60 коп. за кило.
—-Сколько стоит хлеб? — спрашиваю у старухи, которая продавала булку хлеба фунтов 12.
— Хлеб не продаем, а меняем, — ответила она.
— На что меняете?
— На яйца, мясо, сало.
—Сколько считаете, —когда меняете?
— По два рубля за кило.
Вижу продают яйца.
- За сколько продаете яйцо? —спрашиваю я.
— По одному рублю яйцо. Но на деньги не продаем, а меняем на хлеб и мясо, — говорит старушка.
— Утром требуют по 2 рубля за кило хлеба, постоят и вечером отдадут по полтора рубля.
—Тогда и вам придется дешевле продать яйца,— говорю я.
— Что-ж, постоим, увидим.
На пути я встретил еще нескольких продавщиц хлеба и яиц, но никто из них не хотел продать на советские рубли.
— Сколько стоит мясо? — спрашиваю у крестьянской девушки, лет 17, которая продавала кусок свежей телятины фунта четыре.
— По 14.
—- По 14 копеек?
— Не-ет, по 14. рублей, — с удивлением говорит девица. И начинает говорить, что мясо очень свежее, молодое.
— Какая цена молока?
—- По 90 коп. мерка.
— А сколько содержит мерка?
- Половину кварты.
— По чем говядина? — спрашиваю у старика. -— По 12 рублей кило.
— По чем продаете сало? — спрашиваю у преклонных лет старухи.
- 12 рублей кило.
Кило равняется 2 1/4 американским фунтам. Но крестьянки продают и на фунты. Цены на базаре были следующие: яблоко 1 р., груша — 1 р., огурец — 60 копеек, помидор — 60 коп, пучок моркови— 25 копеек, стакан вишен или малин - 50 копеек.
Товаров на базаре очень мало. А народу скопилось много. Пройти трудно. Базар бедный, как бедны и сами продавцы. Все товары проходят через милицию, которая пересматривает и пропускает. На жбан каждого торговца не больше 20 кварт молока накладывается печать, если освидетельствование покажет, что молоко хорошее. Конечно, с каждого жбана государство берет по две мерки — по кварте. Продается здесь все, что является личной собственностью колхозника. А собственность его: корова, курица, свинья и овца. Но у многих нет ни коровы, ни свиньи, ни овцы. Колхозы не имеют права продавать колхозных продуктов на частном рынке. Они обязаны сдавать государству по установленным ценам. А цены эти очень низки летом и осенью. Если колхозник захочет весною купить у государства зерно на посевы, то уплатит в 30 раз дороже, чем он получил за хлеб от правительства.
Лавок с товарами в Москве очень мало. А товаров еще меньше. Цены непомерно высоки, особенно, если сравнить заработную плату всех категорий. Если-же сравнить на американские доллары по курсу размена на черной бирже (по 40—50 рублей за доллар), то оказывается, что цены на все товары такие-же, как и в Америке. Но советский рабочий получает рубли, а не доллары. Заработок чернорабочего в Москве — 90 рублей в месяц, заработок чернорабочего вне пределов столицы — 60 рублей в месяц. Конторщик получает 150 рублей, простой механик — 200 рублей, шофёр — 250, плотник — 350 р., инженер до — 400 руб., комиссары — 450-500 рублей и т. д.
Цены же в сов. лавках: сапоги — 200 рублей, женские туфли — 150, мужской простой костюм — 650—700 рублей, женское простое платье — 80—100 рублей, трехдолларовые карманные часы — 150 рублей, мужская простая рубашка — 20—25 рублей, галоши простые 55 рублей, подбить подошвы стоит 25 рублей и т.д..
ВОЛЬНЫЙ БАЗАР
Кроме казенного советского базара существует еще, так называемый, вольный базар. На этом базаре крестьяне могут покупать товары, нужные для дома. Конечно, вольный базар, как и казенный, не всегда имеет товары. Цены на этом рынке зависят от времени и погоды. Тут цены на товары устанавливает сама сов. жизнь, породившая эти вольные рынки.
Когда государство устанавливает твердые цены на хлеб в 1 р. 25 коп. золотом, за пуд, на вольном рынке хлеб стоит в 2—3 раза дороже. Но зато на вольном рынке откуда-то, выплывают те или другие товары и приобрести их гораздо выгоднее для крестьянина, чем в казенных лавках и на казенном базаре.
Цены на хлеб и на товары осенью и весною так разнятся, как расстояние между небом и землей. Цены меняются весною на вольном и на советском базаре. Цены на хлеб в государственных лавках в 1933 году были: 1 рубль за пуд, весною-же 1934 года в тех-же лавках и тот-же хлеб государство продавало по 30 руб. пуд. На вольном рынке цены весной были 40-50 рублей пуд. Это в Белоруссии, где раньше никогда недостатка в хлебе не было. В промышленных центрах СССР весной и летом пуд хлеба стоил 100—125 рублей. А на два месяца во время уборки хлеба вольный рынок совсем был закрыт для продажи хлеба. И цены еще больше возросли.
Колхоз свой хлеб должен продавать только в казенные лавки и по установленным государственным ценам. Покупать колхоз обязан у государства и тоже по твердым ценам. И получается, что государство берет осенью зерно у колхозов по 1 р. за пуд, а весною, эти-же колхозы вынуждены платить государству по 30 рублей за пуд, т. е. в 30 раз дороже. Это—государственный грабеж. Каждый колхозник имеет право продавать свое зерно на вольном рынке, если он находит это нужным. Можно продавать молоко, яйца, мясо и сало.
Частник и колхозник стараются сохранить свой хлеб до весны. Весною они за свой хлеб могут взять дороже и расплатиться с государством, требующим в среднем до 300 рублей налога деньгами с двора. Такие скачки в цене—зло, с которым государство бессильно бороться. В борьбе с государством интересы «частника» и «колхозника» одинаковы. Как ловкий паук, распустивший свои сети для поимки мух, сов. государство завело систему, посредством которой выжимает все соки из беззащитного крестьянства. Государство берет налоги, обкладывает крестьян разными продналогами; с колхозов берет больше половины хлеба, затем еще берет налог с того, что колхозник получил за свои трудодни с колхоза.
10. НА СВАДЬБЕ КОЛХОЗНИКА
В колхозах не всегда и не всем в будние дни имеется работа. Но в воскресные дни работа, найдется для всех. Таков приказ района. Это делается для того, чтобы отучить колхозника от «буржуазных предрассудков». Этим и старики, и молодежь очень недовольны. Но свое недовольство они должны таить внутри себя и не давать даже малейшего повода обвинить их в нежелании работать в воскресные дни. ГПУ возьмет и сошлет в Сибирь на каторгу. Жених и невеста, как и все родные их, обязаны весь воскресный день работать в поле, а вечером наскоро принарядиться, съездить в сельсовет, записаться, уплатить за это 3 рубля, возвратиться к невесте, выпить, закусить, поделить каравай и разойтись по домам. На другой, день, как солдаты в казарме, должны явиться на колхозную работу. Этого требует «рабочее» государство, и никто не должен нарушать этого порядка. Не позволяют даже повеселиться на свадьбе. Советское государство не для сов. граждан, а граждане для государства.
На колхозную свадьбу я был приглашен заранее. Прибыл в 8 часов вечера. Почти одновременно приехал и жених с невестой из ЗАГС-а. Приехали спокойно и без всякой помпы. Встречи с хлебом и медом, как встречала прежде молодых пожилая женщина в кожухе, вывернутом наизнанку, не было.
Такой-же хутор, такой-же двор, такая-же музыка и почти столько-же народу во дворе, как и на свадьбе частника. Церемонии одни и те-же. Разницы никакой. Разницу между ними знает только государство, делающее одного землероба частником, а другого — колхозником.
Во дворе играла музыка; молодежь танцевала. В избе шла подготовка к встрече невесты, жениха и приглашенных гостей, которых было не больше 40 душ. Танцы и свадьба начались при закате солнца во дворе и закончились при лунном свете после 12 часов вечера.
Лет 50, сват жениха с выбритым лицом и одетый в простую рубашку фабричной ткани, сел в углу стола. Его жена села с правой стороны, а жених с левой. Меня, как гостя, посадили по другую сторону стола против жениха. Передо мною стоял узкий, длинный стол, покрытый белою скатертью домашней работы. На столе стояла литровая бутылка «рыковки», ломти нарезанного ржаного хлеба, большая глиняная миска с яичницей, на двух тарелках куски сала—без кожи, на одной тарелке — колбаса, на другой — куски вареного мяса, на третьей — пирожки не то из ржаной, не то из гречневой муки, похожие на поджаренные американские «бисквиты», но только без всякого вкуса. А на конце стола, перед самым носом свата и жениха лежала высокая булка, особо испеченная, называемая свадебным караваем. Позади меня стояли другие столы с водкой и закуской. Кроме советской водки на столе других напитков не было. Я взял деревянную ложку и с большим аппетитом стал уплетать стоявшую передо мной в большой глиняной миске яичницу. Она мне понравилась. Не нравилось мне только то, что, как только я положу ложку на стол, мои соседи, выпивши изрядно, брали мою ложку и тоже с большим аппетитом стали дальше есть яичницу.
Во время ужина музыканты играли в сенях, а молодежь танцевала при тусклом свете двух маленьких керосиновых ламп, висевших в углах небольших бревенчатых сеней. Гости выпили сорокоградусной сов. горькой и шумно вели разговоры. Немного спустя мужчины и женщины начали петь. Только не вместе, а отдельно и разные песни. А в песнях выражается подлинная жизнь народа, его жизнь и чаяния. Я не заметил ни одной веселой и радостной песни из всех песен, какие здесь пелись. Это показалось мне странным и непонятным. Но при тяжелой жизни веселых песен не поют. Вот о чем цели, мужчины. Пели вместе и по одиночке:
«Эх, ты доля, моя доля,
Жизнь тяжелая...
И не видно ей конца...»
Мотив этой и других песен тяжелый, жалобный й грустный. Он похож на мотив нищих старцев, которые в старое время зимою ходили по деревням и пели свои песни. Только недоставало лиры, которая была у старцев, и которая придавала более внушительный и жалобный тон песням. А, вот, песня молодых женщин, которую я, как и песню мужчин, дословно списал:
«Много, много раз,
Приходилось сухарь
С водой съедать.
Надоеда мне эта жизнь,
Я ищу другой.
Ах, умру я, умру?
И родные не узнают
Где могила моя...».
Мотив этой песни ещё более тяжелый и душераздирающий. У женщин, как и у мужчин, я старался уловить хоть одну веселую и, соответствующую свадьбе, а не похоронам. И не уловил ни одной. Все песни были пропеты на мотив жалобный и старческий. Веселая и сытая жизнь – веселые и довольные песни. Тяжелая и плохая жизнь - скучные и безотрадные песни.
Лет сто назад один русский поэт правильно сказал: «Рабы, влачащие оковы, веселых песен не поют».
Поразительно, как народ в своих песнях может отражать свою жизнь. Я просил, женщин пропеть более веселые песни. Они начинали петь старые народные, веселые и приятные для слуха песни, но все они были переделаны на мотив русских—старцев, на мотив скучный, грустный и печальный. Советские свадьбы — не свадьбы и не веселье души, а сплошное народное горе. Сов. гражданин не может радоваться и веселиться, когда он охвачен сплошным горем, терзающим его тело и ум.
Свадьбы, устраиваемые теперь в деревне (в городах не могут и не устраивают), делаются в складчину: родные и близкие знакомые приносят понемногу муки, сала, колбасы и т. д. И из этого сбора и состоит свадебный «пир». Прежде те-же крестьяне устраивали свадьбы самостоятельно, на которых полно было людей и которые продолжались от двух до четырёх дней. Даже, кочующие цыгане устраивали прежде более роскошные и богатые свадьбы, чем теперь устраивают крестьяне в СССР.
11. КАК ЖИВЕТ РУССКИЙ НАРОД БЕЗ ЦЕРКВИ?
Русский православный народ когда-то верил, что «без Бога ни до порога», что «за Богом молитва, а за царем служба не пропадают?». Пришло время и как будто-бы убедило людей в обратном. Народ окончательно перестал верить в царей, как помазанников божьих. Он сначала перестал молиться за них, а затем и совсем отвык от молитв.
В больших городах оставлено по нескольку церквей. В маленьких уездных городах и небольших местечках, которые назывались прежде волостями, оставлено по одной или две церкви. Остальные-же давно закрыты. Двери забиты досками, и они стоят уже годами без дела. Открытые церкви влачат жалкое существование. Священниками в них оставлены дряхлые старики и, главным образом, живоцерковники, служащие не церкви и алтарю, а советской власти. Это — настоящие хулители той веры, которой они якобы Служат. Многие из, них — отъявленные пьяницы и отбросы общества, потерявшие человеческую совесть и стыд. Они служат не Богу и не церкви, а власти, которая поставила их и зорко следит чтобы они выполняли свое предательское дело. Что прикажет власть, то эти священнослужители и делают. Те, которые ослушались приказаний власти— давно сосланы в Сибирь на каторжные работы, а их места заняли хулители веры.
На каждые две деревни прежде была одна церковь. В каждом селе был приход и церковь, где находился приход, объединявший десяток-другой деревенских церквей. Там жил священник и обслуживал свой приход. В деревенские церкви он заглядывал раз или два в году. В остальные праздники и воскресные дни сами крестьяне, собирались, читали псалтырь, ставили свечи, молились как умели. И так жили много столетий. Пришла революция и все смешалось. - : ,
Большевицкая власть начала перестраивать деревню. Деревня противилась этому. И сов. власть насильно разбивала деревни на поселки, совхозы и колхозы. А священников в деревнях всех забрала и повыселяла на каторгу. В селах Белоруссии теперь ни одного священника и прихода нет. Все церкви закрыты и стоят без дела. Крестьяне больше в них не собираются, не молятся и не ставят свечей и не жертвуют. Стоят церкви забытые, убогие и одинокие. Не слышно больше в них призыва священников к молитве. Сталин не верит в молитвы, а верит в штыки и ГПУ, которое огнем и мечом охраняет его, насаждает рабство и гнет.
В городе я только у одного пожилого рабочего видел в квартире маленькую иконку, повешенную на стене. У остальных-же не оказалось ни одной. Под давлением антирелигиозной агитации и того, что власти могут причислить к «контрреволюционерам» тех, у кого окажутся образа в квартире, иконы были сняты. Сначала они были положены для хранения, но позже совсем выбросили. Постепенно народ начал отвыкать от церкви и икон и перестал молиться. Трудно было свыкаться с этим. Становилось скучно и однообразно, но в силу сложившихся обстоятельств, народ отвык от веры. При тяжелой и суровой советской жизни народ долго и упорно втихомолку молился.
В деревне я видел в каждой крестьянской избе хотя-бы одну икону, повешенную на стене в углу над столом. Даже у одного коммуниста висела икона. Рядом-же висело несколько портретов советских вождей. И на мой вопрос—почему этот образ висит рядом с портретом Ленина, Сталина, Ворошилова и др., мне ответил. коммунист, что жена для приличия оставила один образ.
После пищи крестьяне преклонного возраста по-прежнему крестятся. Молодежь-же равнодушно смотрит на это и не крестится. Во время выпивки только немногие крестьяне говорят: «дай боже здоровье». Прежде крестьяне молились перед сном и после сна. Теперь это делают только немногие и люди преклонного возраста. Посты ушли в область предания. Никто больше не говорит о постах и не идет исповедоваться и причащаться. Очень небольшой процент крестьянок преклонного возраста постятся не больше двух дней перед Рождеством и Пасхой. Пятницы и другие посты стали обыкновенными днями.
В былые времена похороны взрослых никогда не обходились без священника. Только малых детей хоронили без священников и то редко. Теперь-же священников имеется очень мало. Только в редких случаях привозят священника на похороны.
— Сначала было как-то неловко, противно хоронить без священника, но мало-по-малу свыклись, и теперь похороны без священника стали обычным явлением, — говорил мне пожилой крестьянин, который за 60 лет своей жизни прошел огонь, воду и медные трубы, побывал в русско-японской войне, в последней мировой войне, три года пробыл в плену в Германии.
Если похороны совершаются в редких случаях по религиозным обрядам, то новорожденных детей в очень редких случаях оставляют без крещения. На этой почве возникают часто недоразумения между мужем и женой. Жены берут вверх. Они тайно везут новорожденного к священнику и совершают крестный обряд без ведома мужа.
— С женой, как с чёртом, не поладишь: она ни за что не соглашается оставить ребенка без крещения, --говорил мне один, лет 50, крестьянин.
— Почему вы, мама, не молитесь теперь так много как молились прежде. — спрашиваю я 76-летнюю свою мать, которая вставши довольствуется тем, что перекрестится.
— Та правду кажешь, сынок, пришла война и революция, началась большая беда, люди много молились, а помочи не было. Потом стали молиться меньше, и совсем отвыкли. Нехай Бог нам простит за ето. Мы, - старые, хоть перекрестимся —- молодые и етого не робяць.
ПОХОРОНЫ В СССР
Если вы, читатель, думаете, что в СССР, «единственной социалистической стране в мире», всех одинаково хоронят, то вы глубоко ошибаетесь. Вот вам три примера похоронных церемоний, которые я видел.
В Ленинграде туристов везли на автобусах из Европейской гостиницы на фабрику, где устроена образцовая столовая. Недалеко от большой фабрики имени Ленина, на которой работает сверх трех тысяч человек, мы заметили медленно двигавшуюся худую белую лошадь с катафалком, покрытым черным покрывалом. Впереди сидел обросший волосами еврей, а сзади шло десять евреев, одетых в лохмотья. Хотя наш автобус быстро мчался, минуя похоронную процессию, но туристы - евреи, ехавшие в нем, просто пришли в ужас, увидев совершенно нищенскую процессию своих собратьев по национальности.
Не было ни музыки, ни цветов. Не видно было слез у бедных и измученных людей, хоронивших своего родственника. Быть может, шедшие за гробом были даже довольны, что ужасная смерть освободила покойного от кошмарной советской жизни.
В первый день нашего приезда в Москву, группу туристов посадили на большой автобус и повезли по городу, чтобы показать достопримечательности города. Нас везли, конечно, в лучшие места, останавливался автобус порою на несколько минут возле того иди другого здания или фабрики. Девушка - гид в красной шапочке объясняла нам их историю и значение. Проезжая по узкой и глухой улице, мы заметили, похоронную процессию из 16 душ. Худая и тощая лошадка везла медленно гроб с умершим. Только по кресту на покрывале и по публике, шедшей за гробом, можно было узнать, что хоронят православною и по православному обряду. Люди шли тихо, спокойно, без музыки- и слез, понурив головы. Шли исхудалые, измученные в отрепьях. Кажется, легче было-бы самому лечь в гроб, чем смотреть на эту обнищавшую и униженную толпу, шедшую за гробом.
На третий день пребывания в Москве я вышел из Ново-Московской гостиницы в 2 ч. 30 мин. дня и пошел ко Кремлю по Москворецкому мосту. Я заметил стоявшую большую толпу по сторонам улицы. На другой, стороне впереди, стояли стройно в два ряда милиционеры, державшие за руки один-другого, как держатся в школе дети, собирающиеся танцевать. Все они были одеты в белые куртки и шляпы, синие широкие брюки и в сапоги.
Такой цепью были окружены десятки кварталов, прилегающих к Красной площади. За исключением имевших специальные пропуска, из прохожих никого не пропускали к Красной площади. Вскоре прибыл конный отряд полиции и очистил сначала улицы от публики, а потом и тротуары, говоря: «Граждане, давайте, давайте, давайте»! В начале я думал, что милиция, говоря сдавайте», требует чего-то от публики. Но это — советский язык, означающий: не стойте, проходите.
Нужно было прохожим обходить несколько кварталов, чтобы попасть на службу или домой. Скоро прибыл отряд кавалерии в 1000 человек и стройно направился к Красной площади. На Красную площадь пропускали только по билетам, выданным в ГПУ. Передавали, что туристам выдавали пропуски днем раньше, чтобы они видели торжественные похороны Довгалевского (б. советского посла во Франции.
О Торжественных похоронах сов. сановника пришлось узнать на второй день из газет, сообщавших сколько публики участвовало в похоронах, сколько было возложено цветов и произнесено речей на могиле Довгалевского, урна с пеплом Довгалевского, умершего в Париже была привезена на аэроплане и после речей на Красной площади, положена в окошечко кремлевской стены, под стеклом, рядом с урнами Свердлова, Цеткиной, Катаямы, Менжинского. Так хоронят в стране «социализма». Одним отдается почесть и уважение, другим — ничего.
В деревне мне не пришлось видеть, как хоронят умерших. Но мне передавали крестьяне, что часто похороны совершаются без священников и религиозной церемонии. Все кладбища в деревнях и селах запущены, заборы осунулись, деревянные кресты сгнили, каменные памятники одни стоят, другие лежат. Зато памятник Ленину в Москве, стоящий на Красной площади и называемый Мавзолеем, содержится прекрасно и охраняется день и ночь парными часовыми.
На постройку Мавзолея коммунистического «святого» бога, и на охрану его нашлись и деньги, и люди. На деревянные-же заборы городских и деревенских кладбищ нет ни дерева, ни средств на уход за ними. Ухаживать за кладбищами — считается буржуазным предрассудком.
«СВОБОДА» РЕЛИГИИ
По советским законам народ может верить и исповедоваться. Что-же мы видим на деле? 9560 священников, раввинов, ксендзов и других служителей культа власть выслала в Сибирь на каторжные работы. Их жены и дети лишены всех сов. прав, оставлены на прозябание и медленную смерть. Священников-же выслали не за то, что они были священниками, а за то, что они якобы были «контрреволюционерами». Священников также, как и крестьян-«кулаков», высылают без всякого суда. Гепеу хватает и высылает. А когда кто-нибудь из представителей других стран пытается узнать за что высылают священников, им отвечают: «У нас религия — свободна, священников наказывают за контрреволюционную работу».
И многие иностранцы наивно думают: раз священники проповедуют свержение сов. власти и хотят вернуть на трон царя, то сами служители церкви виноваты в том, что политику смешивают с религией. Такое мнение в корне не верно и ошибочно.
— А почему церкви закрываются? — спрашивают далее иностранцы.
И везде ответ: прихожане не хотят платить налогов и за неплатежи церкви закрываются властью.
Церкви в Сов. России обложены налогами наравне с другим недвижимым имуществом. А почему не платят прихожане налога? - «це дило треба разжуваты» - как говорят украинцы.
В городах, на производствах, в деревнях и селах поставлены комячейки. Это — слуги Гепеу. На их обязанности лежит: смотреть зорко за тем, кто и как живет и чем дышит. На местах они все видят. От них, как назойливых советских мух, скрыться нельзя. И тех, кто посещает церковь и поддерживает священников и церковь, этаже комячейка обкладывает без всякого стеснения и объяснения особыми налогами. «На церковь и попов деньги есть, так давайте их государству лучше, а не на содержание паразитов,» — говорят молодые чекисты по приказу высшего начальства.
Иначе говоря, народ поставлен в такие безвольные и рабские условия, что вынужден стоять, дальше от церкви. Еще было-бы полбеды, если-бы коммунисты, борясь со старой церковью, учили народ нравственности, чему учил Л. Н. Толстой вне церкви. Большевики этого не делают. Они сами одичали в борьбе за свой дикий социализм и насильственными методами навязывают эту средневековую иезуитскую пошлость. Учение большевиков — ложное и вредное учение. Морали и нравственности у них нет. Они сами не знают и не хотят иметь обязанности, а только другим навязывают. Большевизм — уродливое явление. Большевики — самые жестокие, лицемерные и безнравственные люди.
12. КОНФИСКАЦИЯ ЗОЛОТА
С тех пор, как партия большевиков стала у власти в России, «старое» золото неоднократно конфисковалось у народа. Я говорю старое золото, а не новое, советское. Советского золота никто не видит и не знает. Его знает только власть, и та труппа рабочих, которая добывает его на золотых приисках.
В Сов. России все делается по декрету и в «ударном» порядке. Без декрета из Москвы советская власть на местах, как слепой без проводника; шагу не ступит. Появляется декрет в свет, власти на местах проводят его в жизнь. Все декреты, издаваемые Сталиным в Кремле, только требуют от народа и обещают. Но ни один декрет ничего не дает. От сов. граждан требуют — и они дают. Сов. гражданам обещают — они ждут. Годы проходят, старые обещания идут в вечность, в свет появляются новые обещания. И так из года в год. Русский народ сначала верил, что—нужно ждать и обождать. Впоследствии он перестал верить в обещания.
Советская власть в последние годы много, думает о золоте. Золото — буржуазный предрассудок, говорит -эта—«рабочая» власть, но вещь—лакомая, соблазнительная. И под предлогом увеличения золотого фонда для строительства, сов. власть старается производить побольше золота и выжать оставшееся в народе. Ни одна страна в мире так не заботится о золоте, как сов. власть. В среднем, каждые три года в СССР производите генеральная конфискация золота. Конфискуют уже не у помещиков, купцов и буржуев. Последних уже давно нет в СССР. Они истреблены, их богатство давно конфисковано и съедено сов. чиновниками.
Золото в последние годы ищут у простых, бедных рабочих и крестьян. Самодуры назвали часть крестьян «кулаками», а часть рабочих —- «рабочими с буржуазными наклонностями». И нажимают на них. Душа вон — подавай золото!
Последняя конфискация золота происходила осенью 1933 ода. И вот как: Гепеу имеет много «своих» среди рабочих, колхозников и «единоличников». Они живут за счет казны. Живут не плохо и в насущном хлебе, как многие крестьяне, не нуждаются. А раз хозяин держит собак, он вправе требовать от них обязанностей — сторожить хозяйство и вынюхивать вещи, полезные, хозяину, иначе хозяин перестанет кормить их.
Гепеу те-же хозяйские собаки в образе человека. Они дрессированы, как гончие собаки и имеют определенное задание. Нужно, например, государству золото - чекисты указывают у кого оно имеется. А так как почти ни у кого его нет, то нужно назвать таких-то граждан, у которых якобы имеется золото. А за то, что у них не окажется золота, сыщики не отвечают.
В среднем каждого десятого крестьянина и гражданина посылают в район в Гепеу, где заседает тройка райкома, ответственная перед губкомом. Там этих граждан держат от одной до четырех недель. Берут их на допрос почти каждый день, и требуют отдать спрятанное золото. Требование это сопровождается угрозами: арестованный подлежит расстрелу, если не сознается в хранении золота и не передаст его государству. И горе тому, кто окажется слабым физически. будет дрожать на допросах и путаться в ответах. Кто смело и стойко всегда отвечает: «я не имею золота, можете расстрелять, не виноват», того через неделю отпускают. Через пару лет опять его возьмут на допрос. Тех-же, которые бессильны стойко стоять, путаются и дрожат, держат до четырех недель. Таких обычно ставят голых по уши в бочку с холодной водой и ставят к стенке, где расстреливают из холостых. Сознавшихся в хранении нескольких десятков золотых, рублей оставляют: пытки над ними возобновляются и их выпускают физически разбитыми. От холодной воды они получают суставной ревматизм, от стрельбы из холостых—нервное расстройство.
В дома лиц, сознавшихся посылают отряды Гепеу и откапывают спрятанное золото. Бывает, расстроенная и больная психически жена арестованного (таких много в СССР) в истерике приходит в Гепеу и приносит несколько золотых монет. Она просит не ставить к стенке ее мужа, а отпустить на «волю».
— Нажали, сволочь кулацкую, сама несет. Нажмем еще и принесет остальные. — говорят диким и грубым языком чекисты.
И над арестованными производятся «социалистические» пытки. Их опять ставят в бочку «помыться» и к стенке. Ставят, пока признание не исчерпают до конца.
Крестьяне обычно отвечают: «пашу, сею, собираю с поля хлеб, этим живу и золота не имею». Горе-горькое, конечно, тем крестьянам, родители которых были более или менее зажиточными. От таких настойчивее требуют золото. Хуже с горожанами. Большинство горожан были причастны хоть к мелкой торговле, особенно евреи. В городах Белоруссии они при царизме занимались в большинстве случаев мелкой торговлей. А некоторые и крупной. Вот этим горожанам и ставят в вину прошлое: родные были торговцами, спрятали деньги, а вы давайте их сов. власти. И чем они могут доказать, что у них нет денег? Доказательства, что они работают и с трудом сводят концы с концами —неубедительны. Советские самодуры продолжают жестоко издеваться над этими жертвами.
Мне крестьяне говорили, что над горожанами-евреями хуже издеваются, чем над крестьянами. Золота ни у кого нет. Оно давно пошло на советский рынок. А при открытии магазинов Торгсина все золотые кольца и зубы переданы в Торгсины в обмен на одежду и обувь. У многих возвращенцев из Америки, ставших сов. гражданами, тоже «активно» требуют золото. И многие подвергаются мучению и пыткам. Двое из моих знакомых стали жертвами «золотой» болезни.
13. ГОЛОД НА УКРАИНЕ
О голоде крестьян на Украине в 1933 году, я, услышал от самих украинцев, ехавших со мною в поезде из Ленинграда в Днепропетровск.
— Наши газеты ничего не писали о голоде на Украине, но мы были во время голода в деревне, сами пережили его и знаем, как много он унес крестьянских жизней, — со вздохом говорили мне две женщины.
От них я узнал, что несколько хлебородных уездов на Киевщине были захвачены сначала засухой, а затем повальным голодом и смертью. Много больших деревень и сел буквально разрушено, а жители их к концу лета умирали по 10—20 душ в день.
Даже и одной трети населения не осталось во многих деревнях и селах, охваченных голодом. В конце лета многие крестьяне и колхозники, уцелевшие от смерти, уходили куда-нибудь. Уходя, они брали с собой все, что могли взять: детей, одежду, обувь, подушки. Поезда в Сов. России — это государство в государстве. В них пассажиры более свободны и развязчивы, чем в других местах. Но страх советских граждан научил тому, что они прежде, чем ответить, озираются по сторонам. В Сов. России не только все граждане, но даже подростки-дети оглядываются, когда говорят с вами. Страх и боязнь, что кто-нибудь подслушает и выдаст, передан юному поколению и впился в кровь и плоть каждого.
— Помогали-ли власти голодавшим? — спросил я украинца.
— У нас не дают, а только берут, — скоропалительно ответил он.
— А у вас знают, что мы голодали? — задала мне вопрос одна женщина.
— Писали много, но я сомневался и решил проверить.
— Тогда у вас больше знают о нас, чем наши о нас.
— Правда, правда, мы слыхали, что у вас много писали о нас, — сказала пожилая женщина.
Спасавшиеся от голода и смерти украинцы хлынули в Белоруссию. Они шли, ехали с детьми, с уцелевшей одеждой и подушками. Одежду и подушки по дороге меняли на хлеб и жили по-цыгански в лесах и при костре. Скоро проели все, что было, и начали холить по крестьянским избам и попрошайничать.
Голодными была наводнена вся Белоруссия. Их было так много, что каждый день беспрерывно шли и ради Бога умоляли дать корку хлеба. Шли старики, старухи и матери с грудными детьми. Молодые и здоровые направились в промышленные центры на заработки. И скоро теряли связь с отцами, женами и детьми.
Многие крестьяне рассказывали мне, что от 20 до 60 душ в день приходило за хлебом. Сначала всем давали и никому не отказывали. Но впоследствии оказались бессильны удовлетворить огромную армию голодных. Количество-же голодных с каждым днем росло.
На мой вопрос, что делали власти в Белоруссии, и чем оказывали помощь, мне все, включая молодых коммунистов, отвечали:
— Ничего, молчали. Ждали. Селькомы спрашивали райкомов, райкомы обращались в губкомы, губкомы запрашивали Москву. Москва решила: признание наличия голода на Украине может сильно отразиться на иностранной политике. Америка может не признать Сов.Союза. Советская пресса продолжала писать: никакого голода нет на Украине.
Не получая нигде нужного хлеба, чтобы насытиться, голодные начали сами брать. В темные осенние ночи они приходили в крестьянские дворы и брали все, что могли. Брали снопы, брали кур, брали поросят, свиней и даже уводили коров. Белорусские крестьяне были в панике и в тревоге. Нашествие голодных могло разорить крестьянские хозяйства и заставить их самих голодать. Крестьяне собирали сходы, и требовали от сельских властей защиты. Им отвечали, что они ждут распоряжения из района.
Наступил холодный ноябрь. Положение голодающих еще больше ухудшилось. К голоду прибавился холод. Началась двоякая борьба с голодом и холодом. Около месяца так странствовали голодающие. И неизвестно чем-бы все это закончилось, если бы не пришли власти на помощь. В ударном порядке были мобилизованы бригады, которые ездили по деревням, собирали всех беженцев и везли на телегах в города и к ближайшим железнодорожным станциям. Детей водворяли в приюты: взрослых целыми эшелонами отправляли куда-то. Куда именно, никто не знал. Не знали и сами несчастные голодающие, которых везли.
Дети ежедневно умирали сотнями. Больницы и все городские учреждения были перегружены детьми голодающих. Для них не оказалось не только нужной пищи, но и людей, способных ухаживать за ними. К счастью районных властей, пришла детская болезнь, а за ней и смерть. Докторов и нужных медикаментов не оказалось, и только немногие дети уцелели. Остальные умерли.
— Я был четыре года на последней войне, видел в ней много ужасов, но таких душераздирающих ужасов я никогда не видел, какие переживали голодающие украинцы и их дети, — говорил мне один колхозник.
Белорусские крестьяне передавали, что незначительная часть украинских детей осталась по деревням. Белорусские крестьяне оставляли себе по одному «беспризорному». Они продолжают жить и расти, не зная, где их отцы и матери.
— Было-бы положение лучше, оставили-бы больше, — говорили крестьяне.
Пожилая крестьянка мне говорила, что одна молодая мать имела троих детей. Все малые. Старшего где-то раньше оставила, а сама ушла с остальными. У «опекунов» оставила среднего. Оставляя, мать обняла его, поцеловала, горько зарыдала, взяла младшее свое дитя за руку, в другую руку — узелок и ушла. Ушла, сама, не зная куда и как долго хватит сил идти. И таких матерей было много. Их материнскими стонами и рыданиями оглушался воздух. Для умерших рыли не отдельные могилы, а общие «коммунистические» рвы, рыли те, которые на другой или третий день сами ложились в вырытые собственные ямы.
Засуха и неурожай не искусственное явление. В среднем каждые три года бывают неурожаи на Украине. Полоса неурожая охватывает несколько уездов, посевы и трава гибнут. Люди и домашние животные вынуждены тогда приобретать на стороне хлеб и все необходимое. Власть большевиков не желает считаться с этим фактом. Она забирает весь хлеб у крестьян и заставляет их голодать и умирать. Забрав хлеб, большевицкая власть должна была-бы отдать его тем, которые нуждаются в нем. Но эта власть не умеет давать. Она знает только брать. Берет всё, что только может взять.
Точного количества умерших от голода на Украине в 1933 году никто не знает. По многим данным, число умерших превышает семь миллионов.
А так как засуха в то время была и в других частях России, то многие утверждают, что умерло, до десяти миллионов душ по всей стране. «Рабочая» власть равнодушно смотрела, как крестьяне пухли от голода и умирали. Их хозяйства разорялись и дохода государству не давали. Убытки государства были огромны.
Спрашивается, почему «рабочее» государство не пришло на помощь голодающему населению? Ведь государство забрало хлеб у этих крестьян и обрекло их на верную гибель. Большевицкая власть не признала факта голода и не помогла нуждающимся.
14. ТОРГСИН
Торгсины — государственные торговые лавки, организованные сов. правительством. В этих лавках продаются товары на иностранную и золотую валюту. За обесцененные сов. рубли в Торгсинах ничего нельзя купить. В них продают только за доллары, франки, шиллинги, кроны, злоты, марки и за старое русское золото и серебро. Торгсиновские лавки разбросаны по всей территории Сов. Союза. Они имеются во всех губерниях, уездных и областных городах, «начиная от Волыни, Украины и кончая далекой Сибирью. Насчитывается до 1,700 торгсиновских лавок. В центральных губернских городах имеется от двух до шести и больше. В Ленинграде — около дюжины, в Москве тоже. В небольших городах — по одной. Организованы они сов. правительством с двоякой целью: приобрести побольше иностранной валюты и выкачать все золотые и серебряные остатки в стране. В торгсиновских лавках иностранные деньги, старое золото и серебро превращаются в золотые рубли. За один американский доллар дают 1 золотой рубль 13 коп. Старое царское золото, медные и серебряные монеты расцениваются по строму курсу: за один золотой царский рубль — 1 зол. сов. рубль. Рублей золотых, конечно, никто не видит. По указанному курсу в торгсиновских лавках берут американские доллары и золотые царские рубли и в обмен на них дают торгсиновские купоны. Эти купоны имеют вид и форму почтовых марок, от одной копейки до одного рубля каждый.
За эти купоны вы можете купить все товары, имеющиеся в торгсиновских лавках. Срок этих купонов ограничивается 3-мя месяцами. В течение З-х месяцев вы можете приобрести нужные вам товары. Если за это время вы не использовали купонов, вы должны заявить об этом в конце срока и вам дают другие на оставшуюся сумму на следующие три месяца. Те, которые забыли возобновить вовремя, не имеют возможности использовать их нигде.
Старого золота давно нет в России. Оно конфисковано и конфискуется «ударным порядком» раз в 2-3 года. Но у некоторых сов. граждан сохранились ценные вещи: медные самовары, серебряные ножи, вилки и ложки, золотые и серебряные кольца, серьги, золотые зубы и другие ценности.
Нужда заставляет советских граждан собирать эти «буржуазные» побрякушки и сбывать их в лавках Торгсина. Когда-то считали, что подаренную вещь нужно беречь до самой смерти. Ценились и искусственные золотые зубы, и венчальные кольца. Сов. правительство считает это буржуазными предрассудками. Разумеется, жены сов. комиссаров в СССР и жены всех сов. послов заграницей могут носить и носят не только золотые кольца, серьги и зубы, но даже дорогие бриллианты. И это не считается сов. правительством буржуазным предрассудком. Советским вельможам можно все.
В каждой торгсиновской лавке сидит один член ГПУ с аптекарскими весами и химическим составом. Все приносимые вещи кладутся на весы и взвешиваются. Химическим раствором определяется ценность металла той или другой вещи. Этот «химик» и весовщик определяет цену вещи, а кассир выдает боны — марки по указанным ценам. Получив боны, сов. гражданин выбирает товары и навсегда расстается с дорогой для него вещью.
Когда вы посылаете американские доллары, ваши родные долларов не получают. Они получают повестку, с этой повесткой идут в Торгсин и получают там торгсиновские боны-марки. Нужно лично видеть сов. гражданина, чтобы понять, — с какой радостью он получает эти боны за присланные доллары. Он знает, что за эти купоны получит то, что ему больше всего нужно.
В Ленинграде я посетил две торгсиновских лавки, в Москве — 4. в Минске и в других городах — по одной. Имеются большие магазины и небольшие лавки. В лавках больших городов много разных товаров; лавках-же провинциальных городов — большой недостаток. Лавки Торгсина двух сортов: одежные и бакалейные. В иных лавках имеются и бакалейные и мануфактурные товары. А в иных — бакалейные или мануфактурные только.
В одежных магазинах имеется: мануфактура, готовая одежда, мужская, женская и детская обувь. В бакалейных — колбаса нескольких сортов, творог, апельсины из Калифорнии, сушеная рыба, селедки сов. водка, разные вина и шампанское. В центральных городах в лавках Торгсина продавался хлеб и булочки, а в провинциальных хлеб не продавали, а только муку двух сортов - ржаную и пшеничную.
Цены в торгсиновских лавках на товары почти американские. Некоторые товары немного дешевле американских, а некоторые — дороже. Мануфактура и обувь дороже, масло и творог — немного дешевле. Сов. селедка дороже американской, мануфактура, одежда и обувь — на 50% иностранная. Лучшие товары на 100% заграничные. Все съестное — на 80% сов. производства. В СССР введена метрическая система мер и весов. Для стариков, привыкших считать все на фунты, эта система непонятна.
Фунт сливочного масла — 27 золот. копеек, сало — 22 коп., колбаса сов. — 27 коп., колбаса иностранная - 35 коп., сахар — 10 коп., рис — 8 коп., мука ржаная 8 коп., пшеничная -— 10 коп., хлеб - - 8 коп., дюжина яиц — 40 коп., литр водки (5 чайных стаканов) — 40 коп., литр сов. вина — 50 коп., шампанское- 60 коп., велосипед—40 з. руб. Мыло, сахар, крупа и другие съестные продукты в два раза дороже, чем в Америке. Зато сов. водка в семь раз дешевле, чем американская. Вина и шампанское — в 8 раз дешевле. Водку и вино большевики производят в большом количестве и стараются сбыть побольше за иностранную валюту, нужную для торговых операций с иностранными государствами.
Пара сапог стоит 6 золотых рублей, туфли — 1 рубль, штиблеты — 3 р., кожа на пару сапог - 4 руб., метр среднего качества мануфактуры — 25 к., (4 метра для женского платья), галоши — 1 р. 50 коп. Готовая одежда гораздо дороже в Торгсине, чем в Америке. Кожа на сапоги и готовые сапоги немного дешевле, но штиблеты — немного дороже. Мануфактура тоже дороже. В лавках Торгсина имеется кухонная посуда, чайники и прочая мебель. Всех товаров нужных в хозяйстве, нет. Но самые необходимые имеются. Например, соленых огурцов нет в сов. лавках, нет их и в Торгсине. Гвоздей трудно купить в сов. лавках, а в Торгсине совсем нет.
Сов. торговая система построена так что нужно везде ожидать. Везде хвосты. Даже в Торгсине приходится ждать. В Москве я простоял 1 час 15 мин. пока купил туфли, фунт колбасы и хлеб. Это в самой большой торгсиновской лавке, занимающей два этажа, где работает 95 человек, в том числе 5 кассирш. В провинциальных торгсиновских лавках порядок получения товаров таков: 1) вы должны указать, какие товары желаете купить и сколько. 2) Полученную записку представляете кассиру и платите по счету. 3) Тогда вы идете с оплаченным счетом забираете товар. От двух до четырех часов вы должны простоять в трех очередях чтобы сделать покупку на 5-10 рублей. Эти часы без привычки кажутся целыми днями. Но сов. граждане привыкли к хвостам и с удовольствием простаивали-бы дни и ночи, если-бы почаще получали доллары из Америки.
В хвостах я многое узнал о житье-бытье советских граждан. Они только беспокоят американских туристов, которых узнают по одежде, предложениями об обмене советских рублей на доллары. За один доллар предлагают 35—40 рублей.
Служащие в сов. лавках и в Торгсине работают вяло, медленно, лениво. Винить их за это нельзя. Они получают 80 руб. в месяц. Какая плата, такая и работа. Лавки Торгсина открыты от 10 час. утра до 10 ч. вечера. Рабочие работают по 12 часов в лень и каждый второй день — выходной. Рабочих много в каждой лавке, но работа их непроизводительна: один продает туфли, другой -сапоги, третий —колбасу, пятый — творог и масло, шестой — мыло и селедки. Приходит несколько покупателей. Продавец показывает несколько сортов и указывает цены на них без запроса. Все остальные ждут в очереди и не имеют права прикоснуться рукой к товару до тех пор, пока продавец не продаст первому покупателю. В Советском Союзе обесценен человек, обесценено и время. Продавцу неважно, кому он будет продавать. Он смотрит на часы и считает сколько часов осталось простоять. Он как солдат на посту, простояв свое - уходит. А сов. потребитель вынужден покорно стоять и ждать. Не дождется сегодня. завтра придет.
Клиенты торгсиновских лавок сов. граждане, которые получают деньги от родных, живущих заграницей. Нет и двух процентов таких клиентов, которые сбывают старые побрякушки в обмен на товары. Иностранная валюта идет из всех стран «буржуазного» мира. Идет на помощь «социалистическому отечеству» и его гражданам, которые вынуждены просить родных заграницей помочь их горю-горькому. Русские еврей, разбросанные по всем странам, больше всего помогают своим родным, живущим в СССР. Русских много заграницей, в частности в Америке. Но многие из них ленятся даже письмо послать своим родным, которые находятся в Сов. Союзе. Они ждут не только писем, но и денег. Многие сов. граждане, имеющие родных в Америке, просили со слезами автора этих строк разыскать и умолить их помочь деньгами.
-------------------------
-------------------------