Продолжаем публикацию статей из историко-литературного сборника «Пряшевщина», вышедшего в 1948 году в Праге под общей редакцией И.С. Шлепецкого.
Георгий Геровский:
Народная культура населения Пряшевщины.
Материальная и духовная культура народа Пряшевщины до сих пор не исследована и не описана. Местные писатели, занимавшиеся этнографией своего народа, касались лишь известных сторон народной жизни: народного календаря, некоторых поверий, свадебного обряда и т. п. (Юрий Жаткович, Ставровекий - Попрадов, Анатолий Кралицкий, Иван Сливка - Сильвай). Все они являлись в указанной области любителями-самоучками, наблюдавшими жизнь сельского народа в ее наиболее выпуклых проявлениях, будучи сами жителями сел (большею частью священниками). Менее внимания обращала на себя материальная культура, служащая практическим целям в ежедневном быту, с которою срослись, как жители гор, и упомянутые писатели. Отдельные стороны народного быта и культуры Пряшевщины и вообще южных склонов Карпатских гор вошли в описания словацких и мадьярских этнографов (см., например, изображения обычаев и обрядов отдельных сёл Пряшевщины, Буковца, Шапинца, Остурни и др. в большом труде Slovenská Vlastiveda, и (Národopis), о сушке сена (оборогах), типах колысок и т. п. в работах Белы Гунды при Этнографическом музее в Будапеште и др.). Со времени первой мировой войны, своими военными действиями коснувшейся самых захолустных мест Пряшевщины, и в последующие десятилетия до великих разрушений в только-что минувшую вторую мировую войну, этот край пережил небывалые до тех пор потрясения, будучи втянут в новые сильнейшие культурные воздействия среднеевропейской городской культуры, подточившие и теперь готовые совершенно сгладить унаследованные черты и самобытность народной культуры края. С отстройкой разрушенных сёл исчезает архитектурный стиль края, фабричные изделия вытесняют домашний (кустарный) промысел, выходит из употребления национальная одежда, забываются обычаи и песни. Крайняя пора закрепить уцелевшее на письме. Ниже дастся краткое описание преимущественно из занимающей центральное место Лаборской долины, с указанием известных важнейших отступлений.
І.
Духовная культура народа Пряшевщины сохраняет до сих пор черты, идущие от древнейших времен дохристианских, в смешении с позднейшими наслоениями христианскими. В последовательности смены времен года, среди зимних праздников, выделяются дни Саввы, Варвары и Андрея. «Сава пряла, бо дуже д’івок мала» (- имела много дочерей), превращение в женщину христианского святого (Саввы освященного, основателя Лавры его имени близь Иерусалима) связано с временем прядения в долгие осенние и зимние вечера, когда собираются пряткмн’i на в’ечуркы; оба дня являются праздниками прях. В день Андрея гадают (ворожат), как везде на Руси, льют свинец (выливаут цінкы или олоуо) девушки. Ждут палазника, т. е. ожидают, кто первый войдет в дом; если мальчик, то будут нестись куры. На Рождество, в сочельник (сятый в’ечур), с появлением звезды, вся семья умывается в проруби на потоке, молодая челядь скачут в прорубь со словами: Жебы-м така здрава была, як тота вода. На Маковице моются из кружки (горняте), в котором находятся деньги (монеты), чтобы всегда иметь деньги. Отец семейства со свечою в одной руке и колачом в портку (на полотенце) в другой, обозревает все хозяйство, скот и запасы, причем в этот день все должно быть на месте, чтобы в таком же достатке было в распоряжении семейства в течении всего года. В устланной соломою хиже, в переднем углу за столом стоит овсяный (невымолоченный) сноп, на котором помещены два колача неодинаковой величины — крачун и крачунув брат, с запеченым в них чесноком. Тут же стоит на лавке маслобойка (бодёнка), налитая молоком, чтобы целый год было масло. Под столом железные части плуга — лемеш и чересло, а также хомут (хом’інт), о которые отирают ноги, чтобы были здоровы, как железо (чтобы «на ногах не было летом нарывов», жебы ся на ногах не зберало). Ноги стола обтянуты цепью (ланцом), чтобы в течение года все члены семьи держались вместе. Мать подает девять различных блюд (деуятеракое iджіня), магически знаменующее хозяйственное благополучие дома в наступающем году. Едят мед, чеснок, грибову мачапку, капусту, горох, фучкы (- печеное сдобное тесто), бобалькы (- тоже печеные, облитые горячей водой) с медом и маком, перогы (- вареники) с бандурками (-картошкой), перогы печеные с капустой, фасоль с подбивкой (запражена). Отец гадает, «лупит цибулю» (лук), в которую кладет соль: если соль размокнет, будет мокрый год, если нет, то сухой. Пьют юху з грушок (- взвар), а воды за столом не пьют, чтобы птахы зерно не пилi (- чтобы птицы не ели зерно из колосьев в поле). Медом, оставшимся после вечери, мать мастит голоукы гусям, а также девкам со словами: Жебы вас так хлопьці любилі, як тот м’ід (мюд). Дети располагаются на соломе. Коляды, которые поются после вечери. не имеют того дохристианского содержания, как часто на Закарпатьи. Из соломы после праздника на зорях крутят повересла, одним из них обвивают боденку, а другими плодовые деревья в саду, чтобы родили, остальную солому сжигают в восточном углу сада. На Новый год крачун разрезается, верх с чесноком дается скоту, часть чеснока сохраняется для лечения (натирания больных мест на теле); остальную часть крачуна съедает семья. Время между Рождеством и Богоявлением, которое называется м’едж’і сjяты (- между праздниками, Лаборская долина), проводят дома и не прядут. В вечер перед Богоявлением (другый сятый в’ечур) обычаи те же, что и перед Рождеством. В хижу, где в течении года кто-нибудь умер, солома не вносится. В неделю перед Федором Тироном (Федоровиця) не прядут и не зажигают вечером огня, чтобы «Федорови бороду не опалиті». На последней неделе перед великом постом (на мнясницях) девушки идут до кар’ічкы (- круговой танец) и притом усиленно пляшут и высоко п’ітскакуют, чтобы конопл'і рослі высоки. На Пасху (Великдень) происходят хороводы девушек, по припеву песен называемые Гоя-дюндя, и игры (мосты ламаті и др.). Хороводы открываются обрядовою песнею, содержание которой сохраняет черты дохристианской религии языческой Руси, связанной с поклонением солнцу:
До кола, д'іучата, до кола,
До нашого панонька до двора!
Якый наш панонько богатый,
Такый наш віночок коцматый.
И остальные песни этого круга имеют подобный же земледельческий (аграрный) характер:
До саду, д’іучата, до саду!
Будеме сіяті росаду.
Іш'і наша росада не зышла,
Уж ся наша любость розышла.
У Словаков известна Гоя-дюндя лишь как упомянутая игра (мосты ламаті), вне всякой связи с обрядом, большею частью под названием hra na kráľovnú (Slov. Vlastiveda, II, 309 и след.), будучи заимствована, очевидно, с Пряшевщины, при первом выгоне скота в поле, который бывает обыкновенно «на Юря» (23-го мая) или иногда на Пасху, коровам обмазывают рты жиром, собранным с пасхальных блюд (например, при варке окороков — стегна или шоудры и т. п.). Тщательно наблюдают, чтобы курице не попались крошки, освященных при церкви колачей (сяченины), ибо курица «от того бы осл’їпла». В день Ивана Купалы (на Пряшевщине на Яна, на Закарпатьи на Ивандень или Ивандель) сбираются целебные травы, зелье (зіля), которое освящается после богослужения у храма; часть сберегается для употребления в течение года, другая часть (молодникы л’іщіны, златой в’ерьбы) втыкается в тот же день на полях для сохранения урожая зерна и капусты, молодник с терьня кладется в хлеве за гряду, чтобы не ударил перун (- молонья). Самые церковные праздники имеют народные названия, приуроченные к народным обычаям: Гр’іуніц’і (Громннцы = Сретение, Лаборская долина), Св’ічкы (= Богоявление), Русаля (=Тройца) и связываются с народным представлением о временах года: до сjятого Духа не опусться кожуха (Чертежное, Лаборская долина); Богородицы Воведение до зимы заведение и т. п. После Ильина дня не собирают ягод, ибо их Илій посикав (от слова сикаті = urinare). На Здвига (= в день Воздвижения) прячутся в землю гады, жабы, ящуркы и все пресмыкающиеся; если после этого дня человек увидит гада, которого земля не принимает, ибо он грешный, т. е. ужалил кого-нибудь, то тот праскне (= лопнет), если же человек поможет ему скрыться, то может получить дар разуметь язык животных, но о том не смеет никому говорить, ибо в противном случае тотчас умрет. На этом основана власть над гадами людей, способных одрабляті от их укуса, так что ужаленный остается невредимым.
II.
Из обычаев семейного быта обрядовыми песнями веселого (беззаботного) содержания отмечены крестины.
На гостін’і-м была,
Пал’інку ем пила,
Пал'iнку меджену,
C цукрём солоджену.
Богатым церемониалом отличается южнокарпатская свадьба, в которой можно различать несколько типов. На Пряшевщине особыми типами являются восточно-земплинский, доходящий до реки Лаборца (Калинов), лаборско-маковицкий и спишский. Главное различие между ними состоит в витии венков, которое в первом типе происходит одновременно у молодого (= жениха) и у молодой, во втором и третьем лишь у молодой, в шествии в церковь, которое в первом типе совершается отдельно женихом и отдельно молодой, в остальных двух совместно и т. п. Частями свадебного церемониала на Пряшевщине являются: смотрины (на Закарпатьи обзоры), роковины (= обручение, на Закарпатьи м’iнянкы), заграванкы (Лаборская долина) или загудованкы (на Закарпатьи гускы = девичник), в’іньці (витье венков, на Закарпатьи в’інкы) и приготовление заставы (= свадебной хоругви, на Закарпатьи курагоу, род. ед. курагви), шествие в церковь и обратно, свадебный пир в доме молодой, обряд "почепчения" в доме молодого (на Закарпатьи завиванкы), приданы или посещение молодой ее родителями и родичами. Точных описаний из всех частей края, с записями магических действий, составляющих важную часть обрядов, а также обрядовых песен, к сожалению, нет. 
Свадебный обряд смешанной полосы говоров (так называемых цотацких), в южных частях края по рекам Топле, Горнаду, Торисе, нижнему течению Лаборца, Ужа, Латорицы и по Бодрогу, совпадает в основных чертах с лаборско-маковицким типом южнокарпатского церемониала, со включением характерной для этого типа части — так называемых приданых. На заграванках, начинающихся в воскресенье к вечеру, молодой прощается с родителями и сверстникамн-паробками, из круга которых он уходит. На в’інках, которые происходят ночью, дружки вьют венки из принесенного барвинка, которыми венчаются в церкви. Молодая сидит на ведре с водой, на подушке, положенной на двух поленьях, когда дружки ей расчесывают волосы и прикрепляют венок (теперь из восковых цветов). Дружки поют песни, в которых молодая прощается с матерью и отцовским домом.
Благослови, мамочко,
Свое миле чадочко.
А мамочка так мовит:
Няй тя Бог благословит.
Утром в доме молодого «вьется застава» — свадебная xoругвь свашками под присмотром старосты, из вышитых ручников (хл’ібовок), красного и разноцветных платков (хушат), с яблоком в виде наконечника и висячими разноцветными лентами (пантликами). Готовой заставе, поставленной в переднем углу за стол, поют:
Заставонько шоукоуа,
Сідай з намі до стола.
Молодого в сопровождении четырёх дружб, вооруженных чеканами (топориками), сватов, свашек и старосты, в дом молодой не впускают, а молодая прячется. В этом сохраняется след похищения жён. После переговоров обоих старост, при открывшейся двери, молодому показывают сперва двух других девушек. Одна из домашних держит в руках украшенное лентами деревцо. Молодые ступают через порог передней хижи под защитою скрещенных над дверью чеканов. На Закарпатьи преграда свадебному поезду бывает после венчания у ворот, причем при грозящей опасности вход загораживается возом и при начавшихся переговорах старостою молодого читается грамота - сатира на бумажный бюрократизм, — в доказательство их права на вход:
Писалася грамотыка.
Писав jei пуп ладыка.
Дяк прикляк, а пуп припук.
Молодая, на которой одежда не смеет быть завязана, уходя в церковь, кладет за пазуху куриное яйцо, зерно и т. п., на церковном пороге ступает молодому на ногу, чтобы «иметь в доме верх». На Пряшевщине магическими действиями руководит мать, на Закарпатьи для этого часто приглашается особая, знающая женщина. По возвращении из церкви, молодая опускает яйцо на пороге (чтобы так легко родить, как легко курица несет яйцо), причем молодые проходят под колачом, который держат над их головами. Свадебный обед происходит отдельно для молодых с дружками и дружбами в коморе (= клети), где закусывают сыр с колачом, и подаются яишница (яшніця), куряча поливка (суп) и другие блюда, и отдельно же в хиже для сватов и свашек, где в переднем углу за столом находится и хоругвь. На Закарпатьи молодого не пускает за стол, усевшийся рядом с молодою немой (н’імый), который уступает место молодому за деньги; молодые едят лишь яйца и молоко. Застольные песни поют молодой дружки.
В хиже же застольные песни сватов и свашек касаются молодых и самого пира:
Капуста не густа,
Моркоу не солена.
Хто ей буде істі?
Михалова жена.
В доме молодого мать с родичами, ожидая молодых, ноют:
Што, Боже, за година?
Не сходится родина.
Ни няньця ни мамочкы,
Ниякой родиночкы.
Молодую привозят молодой с дружбами и заставой, сидящую на перинах и подушках вверху лады (скрыни) с приданым. Севшей за стол молодой подают на колени маленького мальчика, которому она дает, вынувши из-за пазухи, большой м’ед'іунік (— пряник). Обряд «почепчения» происходит в коморе (= клети), причем молодая сидит на коленях у молодого, а свашки заплетают ее распущенные волосы, спереди подкручивая, а две косы овивают на игличку (= плоскую палочку) зо солодкой яблон’i, приготовленную дружбой, и надевают чепец (чіпец), сшитый из кружев с блестящими лентами, галунами и блёстками. При этом обряде поются песни разнузданного (эротического) содержания, ставшие источником порнографических песен вообще.
Коли поуязували, коли поуязували,
Тоды свин'i x кучі квичалі.
Лем тота не квичала,
Што ей поуязувала.
На Закарпатьи молодую повивают в хлеве (у хлів’і), снявши с нее примитку, после чего молодому и молодой кладут на шеи воловье ярмо, заставляя обоих пить молоко из блюда в таком положении, чтобы проводить жизнь и работать дружно, как волы в ярме (Чёрный Поток, долина Ршавки). Как тут, так и в иных действиях, где употребляется молоко, оно служит магическим средством к укреплению у молодых взаимной привязанности, «як д'ітину тягне за цицкоу (= материнскою грудью)". В Лучках близь Мукачева молодым во время обсыпания зерном и хождения под хлебом давали пить материнское молоко, взятое у тут же стоявшей молодой матери с ребенком. Яйца являются магическим средством плодовитости. В хиже молодая раздает дары родичам молодого, к каждому дару прибавляя по куску привезенного из дому колача-привыканца. Потом выкупают (вым’iняут) молодую, кладя деньги на блюдо, которое держит в руках староста-выдавец, — в первую очередь молодой, который первый танцует с ней. При этом поют:
Щера была дівка заплетена,
А гнесь е н'евіста почіпчена.
Вчера была д’івка под віночком,
А гнеська н’ев'iста под чопочком.
На под'і (= чердаке), где приготовлена постель, молодой должен выкупить молодую от дружбы, легшего с ней на постель. Приданы, последняя часть свадьбы, которая бывает на третий день, есть посещение молодой родителями и родичами со свашками. Хор девушек встречает их насмешливыми песнями, на которые отвечают приданы в том же духе.
Пришли ту приданы.
А ні ся не сіли,
А ні ся не сіли
Шыток сыр поіли.
На Закарпатьи это песенное состязание происходит на свадебном обеде между свашками молодого и свашками молодой, чем подчеркнута противоположность обоих родов.
От закарпатской свадьба Пряшевщины отличается тем, что в ней нет прймуткы (= намётки), с которою молодая идет в церковь, нет коровая и верчеников (=колачей в виде венка), какой молодая надевает на руку, нет пародических черт, высмеивающих (обращающих в шутку) самый обряд, каково, например, обрядовое прядение молодой, для котором куделью служит околот (= вымолоченный сноп), надетый на кол, а веретеном колесо, в которое воткнута палка, причем свекровь (свекра или стара) прикрикивает от стола, усаженного свадебными гостями: Так ти рукы ходять, як госте'ць (—как ревматизм, как у больного ревматизмом)! В этой черте закарпатский обряд сходен с великорусским, обнаруживающим ту же наклонность к пародии (см. Зеленин, Russische (ostslavische) Volkskunde = Русская (восточнославянская) этнология). От украинского свадебный обряд Пряшевщины отличается тем, что в нём отсутствует представление о его самостоятельном значении независимо от венчании церковного, которое на Украине совершается вне всякой связи со свадебным церемониалом (там же и Волков-Вовк, Студії з української етнології та антропології, стр. 194, 225, 227), нет наметки (намітки), как в украинском (и великорусском) обряде, нет коровая, а также отсутствуют оргиазм и следы культа фаллоса (Волк, ук. соч., 288 и след.). В последней черте свадебный обряд Пряшевщины отличается и от словацкой свадьбы, где до сих пор panák (- кукла мужчины) с указанной принадлежностью вносится даже в костел (Slovenská Vlastiveda. II, 52, 55). В Снинском округе, в долине Улычки (Колбасов, Кобасу, молодая перед уходом в церковь кладет за пазуху и сворень (суорень), прикрепляющий дышло или ярмо у нащеки к дышлу (вуйце в воловьей упряжке). На Закарпатьи молодая первые ночи спала на столе в хиже, «обы ей люде честовали», а молодой спал на поду (= на чердаке). Христианизация в пределах воздействия восточного христианства оказалась более глубокой, чем у римско-католических Славян.
Обычаи при погребении (на погроб’і) не связаны на Пряшевщине с такими различными играми, как на Закарпатьи (так называемые лопаткы). На Пряшевщине ходят св’iтіті, как называется обычай собираться при гробе (лад’і, Lade) умершего. Молодежь забавляется тем, что водят до краля, т. е. девушку, которая нравится, приводят в комору, где молодежь развлекается веселыми разговорами. Умирающего кладут на солому, которую вносят в хижу, чтобы лекше конав. От того происходит выражение: нагаздовав бы ся, як мерлый на солом'i (пусть бы нажился в хозяйстве, как мертвый на соломе). Отпевание и прощание с соседями происходит в боиску (— на току).
III.
Фольклорное богатство Пряшевщины значительно. Однако, собрано и издано из этого лишь очень мало. Народные песни собирали Василий Довгович, Михаил Поп-Лучкай, Талапкович (на Закарпатьи), Александр Павлович, Анатолий Кралицкий, Иван Поливка, Михаил Врабель и др. на Пряшевщине. Часть собранных песен вошла в известные сборники Я. Головацкого «Народныя пѣсни Галицкой и Угорской Руси», І III (Москва 1878), М. Драгоманова «Малорусскія народныя преданія и разсказы» (Киев 1876). Подобным же является и сборник Г. А. Де-Воллана «Угрорусскія народныя пѣсни» (Петроград 1885). Понятно, что подбор песен во всех этих изданиях чисто случайный, многие виды песенного творчества в них совсем не вошли. Напевы южнокарпатских народных песен (в том числе и некоторых песен Пряшевшины) изучал галицкий исследователь Филарет Колесса. Можно сказать, что песни и вообще фольклор Пряшевщины остаются до сих пор почти непочатою целиной.
Об обрядовых песнях, которые определяются как таковые по своей непосредственной связи с совершением обряда, была речь уже выше (см. там же их образцы). Есть обратные песни, которые, меняя свое назначение, переходят в плясовые, как, например, песни из обряда «почепчения» молодой, с содержанием эротическим (разнузданным), как было тоже отмечено. Это находится в соответствии с тем, что в самый обряд, символизующий конец девственности молодой и ее вступление в ряды женщин, уже этим самым способствует указанному изменению. В первой песне этого обряда, которая сохраняет торжественный обрядовый напев, с напевом находится в противоречии содержание, звучащее как пародия:
Коли поуязувалі,
Свин’і x кучі квичалі.
Лем тота не квичала,
Што ёй поуязувала.
Потому следующие за ней песни меняют с содержанием напев:
Haша млада округла.
Жебы скоро огрубла.
Буде маті д’ітину,
Зробіме ji гостину.
В песне молодой, когда она, плясавши со всеми, кто ее «выменил», идет до кар'ічкы (в хороводе) с девушками, напев опять меняется:
Эй, уж см ся одала,
Уж ем н’ёв’істочка.
Уж, вера, там не стану,
Де стала д’івочка.
Остальные песни, которые с обрядами не связаны и отражают быт и настроения в различных его видах, можно разделить на несколько разрядов. Из эпических песен самые старые исторические отражают лица и события XV и XVI— XVІІ столетий. Песен с содержанием старше этого времени нет. Сюда принадлежат песни о короле Матвее Корвине (1457—1490), который в них представлен то, в соответствии с историческою правдою, как справедливый правитель, друг подданного народа, то (в поэтических преданиях о нем) в легендарно-сказочном виде. Писал о том Братиславский профессор Е. Ю. Перфецкий. Песни времени восстаний конца XVII — начала XVIII столетий сохраняют латинское название повстанцев того времени сургент (surgens, множ. ч. surgentes), что встречается на Пряшевщине до сих пор и как семейное прозвище (Сургент). Следующая песня записана в виде отрывка (Чертежное):
Яй, море, брань.
Ту сургентов бубен,
Пищалечка Тургая.
C XVII столетием связано содержание исторической песни о Белой Маковице, именно с временем новой отстройки замка Маковицы или Сборовского у города Сборова, при одном из владельцев его в XVI или ХѴІІ веке (в 1684 г. замок был разрушен):
Колі мурувалі б’ілу Маковіцю,
Гонили на паньське убогу гдовіцю.
Перву неділеньку сына породила.
Другу неділеньку сына поховала.
Тр’етю неділеньку на паньське ей гналі,
На паньське ей гналі, покоя не далі.
Разумеется, что современный вид исторических песен есть лишь одно из видоизменений, каким подвергались они в устах исполнителей в течение многих поколений. Тому же времени турецких войн принадлежит ряд искусственных исторических песен (литературного происхождения), дошедших до нас в рукописных сборниках: Песнь об образе Клокочевском (об освобождении Вены 1683 г.), Песнь о взятии Будина и др. Эти песни, написанные сторонниками Габсбургов, обнаруживают искусственное происхождение по форме и смешанному (русско-польскому) языку. Из начала XVIII века происходит Песнь Богородице Хотинской, которая касается взятия русским войском турецкой крепости Хотина (1739 г.), по теме напоминающая известную оду Михайла Ломоносова (Яворский, Материалы для истории старинной песенной литературы Подкарпатской Руси, 155):
Скоро войско Татарское штурмы задаетъ, —
Російское войско въ цѣлѣ о томъ зостаетъ,
Штур[м]ы своя затачаетъ,
(ľ)еретиков убиваетъ На вѣчную муку.
Воспоминаниям об изначальных исторических связях края посвящена Песнь апостолу Андрею (там же, 230):
[А]постола первозванна,
Російскаго фундатора восхвалимъ
Днесъ велегласно, — всѣмъ восія радость ясно.
[К]иевь градъ днесъ веселиться,
Память твоя днес явися.
Росія тя прославляетъ,
Триумфальнѣ выхваляетъ.
Песни разбойничьи принадлежат более Закарпатью, чем Пряшевщине, ибо именно там, среди дикой природы и неприступности гор Мороморыша, могли выступать и находить убежище народные мстители, начиная от разбойника Шугая начала XVIII столетия, Довбуша начала XIX века и кончая современными (20-х и 30-х годов) Шугаем и Лепеем, о которых там тоже сложились уже песни. Эпика Пряшевщины предпочитает более мирные темы.
К песенному составу принадлежат и поэмы (баллады) с демоническим содержанием, которых на Пряшевщине известно несколько.
Сп'івай, когут, сп'івай.
Добрый день пов’ідаи!
Справедливой душ’і
Загынуті не дай!
Оно не ходило.
Бoгy ся молило.
Когута будило. И т. д.
Современный песенный состав Пряшевщины знает и духовные стихи, которые принято считать особенностью великорусской народной словесности, отсутствующею в устной словесности украинской. Примером может служить следующий стих из Чертежного в верховьях Лаборца:
Ты дзіячку ученый,
На што ш'i сь просв’ішеный?
Пов’іджь нам, што ест еден.
Еден Сын Маріі,
Што кралюе и пануе над намі.
Ты дзіячку ученый,
На што ш'iсь просв’іщеный?
Пов’іджь нам, што ест шт'iр’і.
Шт’ір'i листы ангелисты.
Трёмi былі патріархы.
Два раз лелію Про ту пану Марію.
Еден Сын Маріі,
Што кралюе и пануе над намі.
Стихи с подобным содержанием, в форме вопросов и ответов, можно слышать у великорусских старообрядцев на средней Волге, и является вопросом, в какой связи с ними может находиться помещенный выше стих.
Скажи нам, што такое семь!
Семь святых собор отец и т. д.
Относительно неисчерпаемого множества лирических и других песен, удовлетворяющих ежедневной потребности «петь», нужно упомянуть, что старинные из них постепенно вымирают, вытесняясь новыми, чужого происхождения, которые заносятся в горы из полосы смешанных говоров отправляющеюся туда ежегодно на полевые работы и жатву (на жнива) молодою челядью. На эти «новые песни» создается мода, хотя в отношении текста (содержания) и музыкальных достоинств они обыкновенно далеко уступают унаследованным старинным.
Сп’іваночкы моі, де я вас под’ію?
П'іду я до л’іса, там я вас посію.
Будут там д’івочкы на траву ходіті,
Môi сп'іваночкы будут находіті.
Примером шутливой песни может служить:
Не до терьня, не до терьня!
Там ся поколеме.
П’ід перину материну!
Там ся загр’іеме.
Плясовые песни поются в сопровождении игры на гуслях (скрипках) гудаков (= цыган-скрипачей). Например:
А на гôp'i оуес покошеный.
Шувн’і в'ін там до копы складеный.
Сидит на н’і една ластовочка.
Любит мене прикрасна д'iвочка.
Эй, цигане, цигане,
Де ваше быван'е?
За ярком, за водоу,
Заросло лободоу.
Исторические предания, которые еще не собраны, касаются времен постепенного закрепощения свободных жителей гор при усиливавшемся господстве владельцев замков. Сюда относится, например, предание о постройке той же, упомянутой уже, Белой Маковицы. Мать, во время обеденного отдыха, кормившую грудью близнецов, злой пан, владелец замка, заставил кормить щенят, бросивши детей в пропасть. Вскормленные несчастною матерью псы каждую ночь терзали во сне пана.
Предания о чтимых местах сохраняют черты чудесные, как, например, предание о Краснобродском монастыре, для разрушения которого черти несли огромный чёрный, четырехугольный камень, который был, однако, так тяжел, что донести его к месту черти не смогли, и камень упал из их рук на гору близь Лаборца, где он до сих пор лежит на самой верхушке горы. Предание о Спалёной Бабе, как называется гора близь села Чертежного, повествует о сожженной там когда-то ведьме (ворожке); до сих пор каждый проходящий этим местом должен бросить хворостину на кучу лежащего там хворосту в память сожженной. Замечательно, что народная память хранит имена не только исторических деятелей, делавших добро, но и в особенности имена делавших зло народу, каковы, например, Мария Терезия, введшая Урбар (= новый крепостной устав, см. выше, стр. 78), имя которой до сих пор у всех на устах, цесарский генерал, притеснитель народа Монтекукколи (конец XVII — начало XVIII века), которого запомнила окрестность Мукачева на Закарпатья и т. п. Богата устная словесность Пряшевщины сказками, из которых лишь некоторые записаны Верхратским и неточно, с переделками на галицкий украинский язык, Гнатюком (однако, записи его касались и Закарпатья). Собрания пословиц имелись у многих (К. П. Мачика, И. А. Поливки, у пишущего эти строки и др.), но издано не было ничего. Например, Фався (= надеялся, из польского) д'ід на людськый об’ід, та, а ні д’їда а ні об'іда; с Богом карты граті не годен; коло воды лежав, брез воды гмерав и т. п. Загадки, большинство которых чрезвычайно поэтичны, тоже не собраны и не изданы.
Ишла баба з гір,
Мала на соб’і сто скір. (—Луковица).
Червеный горночок,
Пôyнô г н'ім крупочок,
А нав'ерьху чопочок. (= Плод шиповника).
Детских игр, которые описать и собрать было бы очень важно, известен целый ряд, с отличиями и особенностями в каждой местности.
По сравнению со словацким фольклором особенностью народной словесности Пряшевщины можно считать то, что как народная песня, так и загадки и игры не вошли в употребление образованных и, через школу, в обиход всего края; в пользовании находились песни и т. д., заимствованные литературным путем (великорусские, украинские), как это наблюдается и ныне. А потому в свою очередь и народная песня Пряшевщины не подверглась воздействию искусственной песни, как это произошло у Словаков. Потому народная песня Пряшевщины, как и прочие виды ее устной словесности, живя своей особою жизнью, сохранилась в большей близости к унаследованным от прежних веков образцам, чем у Словаков.
IV.
Деревянное зодчество известно художественными трехсрубными храмами, украшенными часто барокковыми главами; старшие из сохранившихся церквей происходят из XVII— XVIII столетий. (Альбома их до сих пор нет.) Деревянные убеленные хижи, стиль которых не везде одинаковый, обманные глиною и побеленные, соединены под одной крышею с хлевом (стайней), боиском (= крытым гумном), шопой для пелевней (на Шарише и Спише стодолой); позади, вдоль северной стены, находится пелевник (или пелевен) для хранения половы (мякины). Вдоль двух передних стен хижи, южной и восточной (или западной), находится засып, на котором на зиму ставятся снопы для теплоты. Окон в обоих этих стенах бывает по два квадратных, непосредственно одно при другом, с красными рамами. Вход в сени, откуда двери с одной стороны в переднюю хижу с глинобитною печью (пецом), с другой — в комору (— клеть). Части печи: кафли, плетёные и обмазанные, куда проходит дым из отверстия, называемого чел’істі, челюсті, проходя далее в трубу из четырёх обмазанных досок; внутри печи сверху пон'iбя (понебье), внизу ватра, на которой пекут и варят, между печью и стеною кут. Сыпанец (амбар), небольшой сруб, крытый жестью, к дверям которого ведут ступени, стоит особо во дворе; внутри сусікы (= сусеки) и перерупкы (—отделения, перегородки) для хранения зерна. Шар на четырёх столбах для дров. Колодязь (студня) с журавлём (журау). Все дома выстроены в ряд вдоль одной улицы и обращены лицом к югу, поперечные переулки называются выгоны; места, где хижи стоят густо в сторонке, называются закутя (средн. род). Различаются вышній и нижній конец и середина. Старинные деревянные плуги не описаны и не собраны. Орудья для обработки льна и конопли: ламаніця, гладніця, щіть (чашутся на щети); мотовило; до пасьма чітатся 60 ниток. Части кросен: ничілниц'і, через которые проходят нитки, бердо, чонок, лапкы, на которые ступают, чтобы стала зів (= зѣвь), набилкы для притягивания ниток. Виды пряжи; окіпя (на мотузы = веревки, мешки), в'ерьхівкы (тоже), пачускы (на грубое белье, плахты и т. п.), прядиво (скручивается в пов'ісьмо).
Старинная, теперь оставляемая одежда женская состоит на Пряшевщине из оплечья (опліча или пл’іча) с узкими рукавами, имеющими тонкие складки выше локтей с узорами на них, шитыми кривульками красною, синею или черною волочкой (- нитками), и такими же складками на концах рукавов с узкими манжетками (обшивками), которые вышиты так же. Сверх подола (подолок), узкая юбка (кабат) синего или темного (черного с пятнами) цвета ниже колен, которую закрывает широкая хуста синего цвета, шитая желтыми, красными, зелеными нитками вдоль швов и внизу. К косам девушек, плетенным на жабу из полотна, из трех кусков, привязаны разноцветные ленты, опускающиеся сзади на хусту. Девушки обыкновенно головы не покрывали, а платок (баршанка) вязался под косу так, что покрывал плечи. Мужская одежда; сорочка или кошуля по пояс, похожая на женскую, со складками (підгыбкы) на груди, но без вышивок, гачи (gáчi = нижние штаны) и ногаукы, ногавиці (= штаны из дрелиха, диагональной грубой ткани), облегающие, с синею или красною полоской вдаль швов, пня на подобие пиджака из белого постава (= самодельного сукна); зимою и ногаукы (= штаны) носились суконные, называемые холошн'і, на Закарпатьи также колошн'і. Верхняя одежда: чуганя из серого сукна, ниже колен, с рукавами и висящим с плеч куском сукна, украшенным белыми плетёными тороками (бахромой). Губаня такой же длины, с вывернутым наружу мехом (овчиной), рукавов не имеет; в ней прежде венчался молодой, «чтобы быть богатым», теперь же все эти виды одежды исчезли. Кожущата по пояс, с рукавами и без рукавов, с нашитыми разноцветными украшениями из кожи и меха, носятся пожилыми мужчинами и женщинами. С Закарпатьем короткое женское опл'іча, подолок и кабат женщин Пряшевщины представляют значительное отличие; ибо там, в частности в Мороморыше, основу женской одежды составляет длинная сорочка с вышивками (или кружевами) на груди и рукавах, сверх которой надевается цветной плат, прикрепляемый поясом (поас). Слово кабат, по происхождению греческое, указывает на чужое происхождение этого вида женской одежды (юбки), хуста же есть по существу то же, что закарпатский (мороморышский) плат.
ЛИТЕРАТУРА.
Л. Нидерле. Быт и культура древних Славян. Прага 1924.
Ив. Сливка-Сильвай. Свадьба в селе Сускове. (Рукопись его сочинений)
Научный Сборник в память Евм. Сабова. Ужгород 1938. (Описание свадьбы на Спише).
В. Свистун. Руська сватьба в селі Колбасові. Подкарпатска Русь. VII (1930).194—199.
И. Гусек. Národopisná hranice mezi Slováky a Karpatorusy. Братислава 1925.
П. Богатырев. Rites et coyances en Russie subcarpathique. Париж 1929 Polaznik u Južných Słowian, Madjar, Słowaków, Polaków i Ukraińców. Lud Słowiański, III.
Иосиф Жупан. Свадьба в окрестности Мукачева-Середнего. (Рукопись).
Георгий Геровский. Карпаторусский свадебный обряд. Сравнительное исследование. Написано в 1941—1942 гг. (Рукопись. )
Slovenská Vlastiveda, II (Národopis). Братислава 1946.
Ю. А. Яворский. Материалы для истории старинной песенной литературы в Подкарпатской Руси. Прага 1934.
Е. Ю. Перфецкий. Podkarpatské а Haličsko-ruské tradice о králi Маtyásovi Corvinovi. Братислава 1926.