Вступление. |Оглавление.
Предыдущая глава
Следующая глава
Все главы

 

И.И. Малышевский.

Западная Русь в борьбе за веру и народность.

 

ГЛАВА IV.

Борьба Западной России за свою веру и народность при последних Ягеллонах Сигизмунде І-м и Сигизмунде И Августе.

 

1. Сигизмунд I или старый.

о смерти Александра литовско-русские князья и бояре, собравшись в Вильне (в ноябре 1506 г.) провозгласили литовским великим князем брата его Сигизмунда I. Они хотели иметь его своим отдельным государем и свое отдельное от Польши литовско-русское государство. Но поляки боялись выпустить из рук богатое землями и людьми литовско-русское государство, и потому поспешили провозгласить Сигизмунда своим польским королем. Таким образом союз Литвы и Западной России с Польшей был опять скреплен, и литовско-русские паны волею-неволею должны были помириться с этим. Впрочем, Сигизмунд I или, как называли его, Старый, был умный государь и хорош для литовцев и русских. Много позже один из западно-русских земских людей Мелешко, вспоминая о нем, говорит: „дорога нам память Сигизмунда Старого: он немцев не кормил, ляхов с их хитростями не жаловал, а Литву и нашу Русь любил, и при нем нам было хорошо^”. Похвально то, что этот Мелешко добром поминал своего государя. Но правда требует прибавить к словам его и то, что Сигизмунд не всегда и не столько мог делать добра православным Западной России, когда и сколько хотел. Он всё-таки находился под давлением своих единоверцев по римской церкви, польско-литовских епископов, ксендзов и панов, готовых причинять стеснения и несправедливости православным Западной России. К счастью и теперь между ними являлись сильные люди, умевшие защищать права своей веры и народности. Много помогло им то, что они умели оказать важные услуги своему государю и стране, приобрести общее уважение у него и общее уважение в стране. Первый случай к тому представился в начальные же годы правления Сигизмунда I.

 

2. Война Сигизмунда с Москвой; присоединение Смоленска к державе московского государя.

Сигизмунд сначала готов был держать мир с московским государем, сыном Иоанна III Василием Ивановичем. По вступлении на престол он отправил польско-литовское посольство в Москву, чтобы по обычаю известить об этом московского государя. Посольство было принято хорошо. Но отпуская послов назад, московский государь не преминул напомнить о своей жившей в Литве сестре, вдовой королеве Елене: „молвите от нас брату и свату нашему Сигизмунду, чтобы и ныне сестра наша Елена, а его сноха, ведала свой православный закон во всем, а он бы ее жаловал и берег и держал в чести, как пригоже, а к римскому закону ее не нудил бы ни в чем“. И надо правду сказать, что Сигизмунд так и поступил. Елена жила при нем в мире и чести, так что могла продолжать свои благотворения русским единоверцам и православной церкви в Западной России. После кончины († 1513 г.) она с честью погребена митрополитом Иосифом Солтаном в Виленском Пречистенском соборе ³). И так из-за неё не было размолвки между Сигизмундом и Василием.

Но к размолвке скоро повела затем самонадеянность польско-литовских панов. Они задумали возвратить города и земли, уступленные Литвой Москве при Иоанне III. Принялись собирать войско, Сигизмунда настроили отправить в Москву новых послов. Здесь эти послы гордо и запальчиво требовали возврата тех городов и земель; в противном случае, говорили они, -„наш всемилостивейший король уповает на Бога“, т. е. объявит войну. Московский государь спокойно, но твердо отвечал: „мы, Божией милостью, держим под собою города и волости только те, которыми нас благословил Сам Бог и покойный родитель наш, а Сигизмундовых не держим. Если брат наш Сигизмунд желает мира, то и мы желаем его, но только так, как нам будет угодно. В противном случае и мы тоже надеемся на Бога“. С этим послы отпущены домой в Литву. И так с обеих сторон стали собираться на войну. Но с литовско-польской стороны, при слабости там государственной власти и малом вообще порядке, сборы шли мешкотно. А московский князь, сильный своей властью, живо снарядил ратные ополчения, с которыми мог уже не только оборонять свои земли, но и занять пограничные русские земли, подвластные Литве. А тут случилась в Литве и внутренняя смута. Был тогда в литовском государстве знатный вельможа Михаил Глинский, потомок знатного татарского мурзы, который, уйдя от своих татар в Русь, принял православную христианскую веру и крестился в Киеве еще при великом князе Витовте. Все его потомки были уж православными христианами, обрусели, получили за свою верную службу большие владения от литовских государей, были в почете у них. Особенно силен был Михаил Глинский при предместнике Сигизмунда Александре. Но при Сигизмунде некоторые литовские паны по зависти оклеветали и унизили его, а Сигизмунд не хотел или не мог дать ему управы с ними. Раздраженный этим, Глинский перешел на сторону московского государя, набрал воинские дружины и стал жестоко расправляться с своими врагами. Война стала вдвойне тяжкою для Литвы и Сигизмунда. Она, с перерывами, затянулась на целые годы. Московский государь не только уберег свои прежние города и земли, по отнял у Литвы древнерусский город Смоленск (1513 г.). Сигизмунду и Литве грозили еще большие опасности. Кто же выручил их? Не литовцы латинской веры, ибо их было немного. Не поляки: они любили подзадоривать Литву на войну с Москвой, но сами плохо помогали ей. Выручили Сигизмунда главным образом русские православные.

Тогдашний митрополит Иосиф Салтан увещевал их верно послужить своему литовскому государю, даже приводил к присяге многих из них, чтоб удержать их от измены, подобной измене Глинского. А славный князь Константин Иванович Острожский на Волыни, упрошенный стать во главе литовско-русского ополчения, победой близь г. Орши (Могилевской губ., 1514 г.) остановил дальнейшие успехи московских ратей. После этого к удовольствию обеих сторон заключен был мирный договор, по которому Смоленск остался во власти московского государя. Но почему же православные Западной Руси вступились за своего государя? Они, как видится, рассуждали так: „пока Бог судил нам быть под литовским государем, мы должны служить ему верой и правдой". Притом видели они, что тогдашний государь их хочет быть добрым для православных русских, не притеснять их в вере, уважать права их. Поэтому своей верной службой они надеялись поддержать и усилить его благоволение к ним для мира и блага своей же веры и земли западнорусской. И такие мысли и надежды их были не напрасны, как сейчас увидим.

³ Над гробом её поставлена и та древняя и святая икона Богоматери, которою благословил Елену её отец Иоанн, отправляя в Литву. Православные в Вильне и Литве благоговейно почитали эту икону и утешались ею. Сохранилась она и доныне и находится в церкви Свято-Троицкого монастыря.

 

3. Митрополит Иосиф Солтан и Виленский Собор 1509 г.

В ряду лучших и достойнейших митрополитов со времени образования отдельной западнорусской или Киевской митрополии был Иосиф Солтан (1508—1522). Он происходил из знатного литовско-русского православного рода Солтанов и был в родстве с знатными западнорусскими православными фамилиями князей Чарторыжских, Тышкевичей и других. Послужив с честью государству, Иосиф по благочестию принял монашество, ревнуя послужить и церкви Божией в родной ему Западной России. С благочестием соединялось в нем просвещение. Как достойнейший между духовными мужами, он со временем взыскан на высшее церковное служение. Был он Смоленским епископом (1502—1507 г.), когда Смоленск находился еще под властью литовского государя, а потом возведен в сан митрополита (1508 г.) по желанию православных, соизволению государя и благословению константинопольского патриарха. И во время епископства и теперь Иосиф ознаменовал себя твердой верностью и важными услугами государству и государю. Потому государь благоволил к нему. А как он был также во всеобщем уважении у своих православных, был известен и патриарху, то все это придавало силу его власти. Пользуясь ею, Иосиф в самом же начале своего первосвятительства возревновал о восстановлении в Западной России доброго церковного порядка, ослабевшего от разных нестроений. Для этого он созвал большой Собор в Вильну к празднику Рождества Христова 1509 г. На Собор прибыли все западнорусские епископы и с ними некоторые архимандриты и игумены и соборные протопопы из их епархий. На Соборе, после молитвы, митрополит обратился с сильным словом к епископам и ко всем тут бывшим. „С того дня, говорил он, как изволением Божиим, я, недостойный, занял престол митрополии Киевской и всея Руси (Западной) и принял обязанность пасти церковь Божию и пресекать всякое преступление закона нашей православной веры и утверждать её церковные уставы,—видел я много нестроения и бесчиния в духовенстве и обществе и много о том слышал. Все это мы должны исправлять и очищать по правилам святым, о всем должны скорбеть и болеть. Ибо какой прибыток получали мы чрез умножение наших грехов?" Затем, указав на разные бедствия, постигавшие тогда страну, первосвятитель прибавляет: „все это бывает нам за то, что не ходим по правилам святых Апостолов и по заповедям святых отец наших. Посему и составили мы Собор с православными епископами, пречестными архимандритами, игуменами и богобоязненными священниками, чтобы все это исправить и все привести в лучший порядок". Много поучительного было сказано и постановлено на Соборе. Отметим главнейшее. Так было сказано, что многие ради мирской славы и властительства покупают себе епископские кафедры, т. е. места епископского служения еще при жизни епископов, без совета и согласия митрополитов, епископов и избрания князей и других достойных мирян православного закона. Многие покупают таким же образом места настоятельские в монастырях и священнические в приходах. Собор строго осудил всякие подкупы и искательства мест священного служения и постановил, чтобы впредь избирать на это служение людей достойных, после должного испытания и по установленному на то законному порядку. Еще Собор постановил, чтобы епископы были послушны своему митрополиту, съезжались по его зову на Собор, занимались своими церковными делами, не увлекаясь в мирские, как то бывало, чтобы право правили и право судили подчиненных лиц монашеского и белого духовенства, охраняя достойных, устраняя недостойных. Еще: Собор заметил, что многие миряне злоупотребляют своими правами ктиторства, патронатства, или нерадят о его обязанностях. Так, например, они самоуправно, без благословения епископа, назначают настоятелей в церкви и монастыри, или самоуправно удаляют их; иногда по долгу оставляют церкви и монастыри без настоятелей, или же пользуются церковными имуществами для своих выгод, и тому подобное. Строго, как и следовало, осуждая это, Собор сделал определения, по которым ктиторы и патроны должны были знать и соблюдать меру своих прав и важность своих обязанностей. Чтобы все эти и другие свои правила и определения оградить от нарушений и нарушителей, отцы Собора в конце всего постановили: „если господарь (то есть великий князь литовский) или какие-либо вельможи и власти будут присылать к митрополиту или епископу, чтобы исполнить их волю и нарушить в чем-либо хотя одно из положенных нами соборных определений, то никому из нас на то не соглашаться, а всем нам съехаться на собственный счет к митрополиту и бить челом господарю и непоколебимо стоять, чтобы закон нашей православной веры не был нарушен^”! Откуда же, каких его нарушителей опасался Собор? Конечно, прежде всего от лиц не православных, лиц римского закона, начиная с самих литовских и польских государей и вельмож. Но речи Собора дают видеть, что уже бывали, могли и впредь быть нарушители и из своих православных, как духовных, так и мирян, из людей самовольных, самочинных или же небрежных и корыстных и тому подобных. От них могла вырасти беда церкви также, как и от чужих. Ибо чрез умножение нестроений, злоупотреблений, беспорядков могли ослабевать духовные силы церкви, а тогда она оказалась бы немощной в борьбе за свою веру, а иноверцам было бы легче и удобнее притеснять ее и соблазнять православных на свою сторону. Потому то важен подвиг славного митрополита Йосифа Солтана, пожелавшего Собором и его правилами сдержать, на сколько можно, вторжение и рост беспорядков в дела церковные и придать больше сил церкви. После Собора он позаботился, чтобы правила его, а также и вообще все права православной церкви подтвердил и государь. В союзе с митрополитом ходатайствовал о том и друг его князь Константин Иванович Острожский. Сигизмунд, уважая их обоих, дал на все свою утвердительную грамоту (1511 г.).

 

4. Князь Константин Иванович Острожский и его покровительство православной церкви.

Константин Иванович был правнуком того Феодора, князя Острожского, который в свое время прославился благочестием, подвигами на защиту православной веры и русской земли: потом жил смиренным иноком в Печерской Лавре с именем Феодосия, и по кончине (т 1435 г.) причтен к лику святых. От предков своих князь Константин наследовал и могущество своего княжеского рода и благочестие и ревность по вере. Сила и слава его начали расти еще при Казимире и Александре; но особенно возросли при Сигизмунде I. Умом, верностью, доблестью, подвигами в защите родного края и государства он достиг при нем звания „наивысшего гетмана" во всем литовско-русском государстве. Носил и другие высокие звания и должности, особенно в Литве и на Волыни, где были и обширные владения его из многих городов, местечек и сел. Всем этим значением своим князь Константин пользовался для покровительства и помощи церкви православной. Сильно помог он ей и в самой столице Вильне. Над Вильной еще тяготело явившееся при Казимире запрещение поправлять ветхие и строить новые православные храмы. Чтобы упразднить это обидное запрещение Константин Иванович, пред сражением при Орше, в присутствии многих знатных лиц из литовцев и русских дал торжественный обет построить в Вильне две каменные церкви Святой Троицы и Святителя Николая, если сражение увенчается для него успехом. Когда это сталось, то все слышавшие об этом, даже лица римского закона, засвидетельствовали пред королем о таком обете. Король охотно дозволил князю построить эти две церкви. Сверх того он обновил и главный Пречистенский собор, бывший кафедральным. Заново отстроил кафедральный собор Бориса и Глеба в городе Новоградке (Литовском); строил церкви и монастыри или благотворил им в Киеве, Минске, а также в своих обширных имениях, каковы Туров (в Минской губ. Мозырский уезд), Дерман (Волынский уезд) и др. Всегда дружный с митрополитом Иосифом Солтаном, он помогал ему оберегать церковный порядок; поддерживал его и других епископов своим ходатайством пред государем, когда требовалось сдержать и унять нарушителей прав церкви Божией из иноверцев или своих безчинников. Приближаясь к кончине, митрополит Иосиф с дозволения короля, поручил попечению князя Константина самую митрополию, т. е. митрополичью кафедру в Вильне и в Новгородке, а также и все достояние её, чтобы не разорили его какие-либо урядники из панов. Верно исполнив завещание митрополита Иосифа, благочестивый князь продолжал свои услуги церкви и при его преемнике Иосифе III. При его помощи митрополит успевал властью короля защищать православные храмы в Вильне от обид со стороны ксендзов и панов римского закона. Бывало, что польские и литовские паны римского закона досадовали на великую силу православного князя Константина и великий почет ему во всем государстве. Но король Сигизмунд не внимал им, сознавая, что князь умом и доблестью лучше их. Так князь Константин сохранял свою силу, а с ней продолжал помогать церкви Божией до самой кончины своей (1530 г.) в Турове, откуда привезен в Киев и похоронен рядом с предками в Киево-Печерской церкви.

 

5. Александр Иванович Ходкевич, ктитор Супрасльскаго монастыря.

Между православными ктиторами, современниками митрополита Иосифа Солтана и князя Константина Ивановича Острожского, достопамятен Александр Иванович Ходкевич. Старинный литовско-русский род Ходкевичей возвысился особенно при Казимире Ягайловиче, когда один из них Иван Ходкевич был уже киевским воеводой. Сын его Александр Иванович Ходкевич был Новогродским воеводой и маршалком великого княжества литовского при Сигизмунде I. Верный православию, как и его предки, Александр Ходкевич отличался еще особенным благочестием и усердием к церкви. По этому усердию возымел он обет послужить ей делом ктиторства, создать монастырь с церковью „ку чти и хвале Богу милому, для богомолья и в память о моих почивших родителях и родных, и мне грешному на память и для спасения души моей“. Добрым советником и союзником ему оказался митрополит Иосиф Солтан. Почтительный ктитор называл его своим господином и отцом, а любящий архипастырь называет ктитора благоверным и христолюбивым сыном. Он стал и соктитором его по устроению монастырей, например, Супрасле (в 15 верстах от города Белостока). На устройство и содержание этого монастыря и церквей в нем, оба соктиторы жертвовали земли, поля и луга, рыбные ловли—и другие угодья. На землях этих было и население. Сейчас же началось и строение церквей. Сперва построена была деревянная церковь во имя святого Иоанна Богослова; потом каменная в честь Благовещения Пресвятой Богородицы с приделами во имя святого Бориса и Глеба и преподобных Антония и Феодосия Печерских. Пособником при устроении монастыря был священно-инок Пафнутий Сигень из города Бельска (Гродненской губернии); он же был и первым игуменом монастыря. Новому монастырю дан строгий устав, основанный на древних правилах монастырского общежития. Само собой понятно, что оба соктитора своевременно испрашивали дозволения литовского государя, как на устроение монастыря, так и на пожертвование ему своих земель. И он давал свое дозволение из уважения к высоким заслугам ктиторов. Они пожелали еще испросить для своего монастыря благословение и у константинопольского патриарха в знамение своей верности православию и в ограждение его в своем монастыре. Устроенный таким образом Супрасльский монастырь стал для всей православной Литвы примером по духу общежития и доброму порядку служб церковных и по строгой трезвости братии. Ктиторы и игумены позаботились украсить монастырь и его церкви святыми иконами, евангелиями, крестами, священными сосудами: собрали в монастырь много церковных и святоотеческих книг на помощь духовному просвещению и церковному учительству. Благочестивые ктиторы заботились и о крестьянах, живших на монастырских землях для службы и помощи ему в хозяйственных работах. Так митрополит Иосиф Солтан заслышав, что эти крестьяне терпят кривды от соседей, писал к соктитору Александру Ходкевичу: „ипо, сыну милый, твоя милость ведает, что мне нельзя поспевать туда для разбора всяких кривд. Потому прошу твою милость, чтобы благоволил сам иметь рачение о тех людях и боронить их от всяких кривд. Сделай это ради моей просьбы, ради своей обязанности ктитора и ради своего богомолья. А милость Божия и благословение нашего смирения да будет с тобою“. И Александр Ходкевич исполнил просьбу митрополита. Основанный и благоустроенный Александром Ходкевичем и митрополитом Иосифом Солтаном, но преимущественно на средства Ходкевича, православный Супрасльский монастырь имел затем остаться ктиторским в роде Ходкевичей, в патронатском заведывании их. И вот какой-то латино-польский бискуп, еще при жизни Александра Ходкевича, замыслил сманить его и его род под власть римской церкви и папы, а вместе с тем отнять у православия и самый монастырь в пользу той же своей римской церкви. Но нашелся в монастыре умный и книжный инок, который написал смелое обличение тому бискупу. Он показал ему неправоту его толка, будто папа есть верховный наместник Христа на земле, сказал доброе слово в защиту и восточных патриархов, которых унижал тот гордый бискуп. Писание это было добрым предостережением и Ходкевичам, так что они теперь еще оставались твердыми в православии, не поддавались соблазнам чуждых учителей.

Одновременно с Константином Ивановичем Острожским и Александром Ивановичем Ходкевичем при митрополите Иосифе Солтане и его преемниках известны и многие другие православные ктиторы и патроны. Таковы родичи митрополита Иосифа знатные паны Солтаны, основатели славного некогда Жировицкаго монастыря, Чарторыжские, Вишневецкие, Сангушки, Четвертинские, Сапеги, Тышкевичи и другие многие, многие ктиторы и патроны церквей и монастырей в своих имениях. Ибо тогда еще все князья, паны и бояре в Западной России и Литве были православными, за исключением очень небольшой части литовских панов коренной Литвы.

 

6. Начальные братства в Вильне.

Кроме ктиторов или патронов из отдельных лиц и фамилий, княжеских и дворянских, в первой половине XVI века видимее прежнего проявляют свою деятельность на пользу родной церкви особые общества из средних классов, усвоившие себе доброе название братств. Зародыш братств коренится в древнем и общем всей Руси обычае братчин. Братчины— это были праздничные собрания или сходки, соединённые с складчиной деньгами или припасами, по братолюбивому уговору на то, между некоторыми из прихожан местного храма, в большем или меньшем числе их. Часть складчины шла на свечу или другие приношения в храме, часть на праздничный обед с медом и пивом, а часть уделялась на милостыню меньшим братьям, т. е. бедным в приходе. За братчинными обедами велась добрая беседа, певались и тропари праздника. Так бывало на лучших братчинах. Требовалось, чтобы на праздничных обедах участников братчины не было излишества, соблюдалась трезвость, не допускались ссоры, а в случае ссор достигалось тут же примирение, по суду братчины, в духе братолюбия. Такое право суда предоставлялось братчинам и властями. Отсюда составилась старинная поговорка „братчина судит, как суд". Людей беспокойных, охотников до ссоры, старались не принимать в братчину, говоря про таких: „с ними пива не сварить, дела не сладить". Итак братчины имели вид временных праздничных сходок и складок, и носили название по церквам, у которых они устраивались, или но праздникам, когда устраивались, например, братчина у святой Богородицы, братчина Никольская и тому подобные.

Обычай братчин, как древний, общий всей России, долго сохранялся в восточной части её, удерживался и в Западной России и тогда, когда она подпала литовско-польской власти. Но здесь вместе с этим обычаем возник обычай более постоянных союзов, бытовых, но вместе и церковных, под названием братств. Начали слагаться такие союзы среди горожан, людей торговых и промышленных, имея опору в общих порядках бытового устройства торговых и ремесленных классов. Люди, занимавшиеся одинаковым промыслом или ремеслом, с дозволения власти, устраивали вид постоянного союза или товарищества для взаимной поддержки и большего успеха в своих промыслах и трудах. Но по чувству веры среди лучших из членов союза слагался добрый обычай освящать свой союз церковною молитвою для призвания Божия благословения на свои занятия. По тому же чувству веры к обязанностям союза присоединялись дела благочестия, попечения о храме, братолюбия и милосердия. Такой освященный и примыкавший к церкви союз и назывался уже братством, в смысле союза не только по промыслу или ремеслу, но и по вере. Как союз постоянный, он требовал уже более прочного упорядочения, которое являлось наконец в виде письменных правил, письменного чина или устава. В виде таких союзов являются впервые начальные братства в Вильне и Львове.

В Вильне, как большом и столичном городе, было и большое население, а в составе его существовало с своими особыми правами сильное сословие горожан из купцов, промышленников и ремесленников. На основании грамот литовских государей, оно имело свое городское управление, (по-тогдашнему магистрат, ратуша) похожее на наши городские думы, во главе которого были бурмистр, войт, а при них радцы (советники), лавники (заседатели). Сверх того сословие горожан разделялось на особые, бытовые товарищества или цехи по разным своим промыслам и ремеслам. В составе всего этого сословия горожан были православные и римско-католики. Но первых было больше, подобно тому, как и самых церквей православных было в Вильне больше, чем римско-католических костелов. И вот между этими-то промышленными и ремесленными товариществами, по памяти о старинных братчинах, появляются в Вильне первые братства. Древнейшим из них было братство Кушнирское, так названное потому, что его составили между собой кушниры (меховщики, скорняки). Возникло оно еще в 15 веке; но явнее и прочнее становится с 1538 года, когда оно имело уже свой письменный чин или устав, утвержденный в этом году королем и великим князем Сигизмундом I. Как это первый известный в письменах устав братства, то в пору здесь познакомиться с ним.

Братство Кушнирское возникло, как сказано, еще в XV веке, а именно в 1438 году. Кушниры Клим, Якуб и с ними некоторые другие согласились основать постоянное братство, поставив начальным условием его: делать складчину к трем праздникам в году: к Рождеству Христову, к дню Сошествия Святого Духа и к празднику Святителя Николая. На складчину они покупали и варили мед к этим трем праздникам. Из воска делали свечи и раздавали по Виленским церквам в эти праздники, а сыченный мед распивали в праздничных собраниях для братской беседы. Со временем, когда число братчиков разрослось, братство выстроило для себя в Вильне свой братский дом, а потом составило и письменный устав. Устав хранился в Братском доме и определял порядки братства, как уже постоянного учреждения, обязательные для каждого члена братства. Этот-то устав братство в 1538 г. за своей печатью представило государю Сигизмунду I с челобитною об его утверждении, которое и дано ему.

По этому уставу братство состояло из братий „уписных“, как уже постоянных членов братства, занесенных в братский упис или список. Оно разделялось на братью старшую и младшую. Старшая и младшая братия ежегодно избирали старост, а в помощь им ключников. Все братья обязаны были оказывать им послушание. А старосты при помощи ключников заведовали складчинами или взносами братчиков, братским домом, братскими деньгами и всеми достатками и расходами братства, и по окончании года давали по всему этому отчет в собрании братства. Старосты за-ведывали устройством праздничных собраний в три праздника: Рождества Христова, Сошествия Святого Духа и день Святого Николая. Само собой понятно, что эти собрания устраивались после богослужения в церквах, на котором прислуживали братчики, и горели братские свечи, приготовленные из воска, приобретённого на складчину. Собрания происходили в братском доме. Здесь устраивался братский обед, за которым распивали братский мед. Разливом его для братии заведовал ключник, а для прислуги при обеде имелись у братства и свои выбранные слуги. Старосты указывали и места за братским столом, и потому какое-либо соперничество из-за мест не допускалось, как неприличное и противное духу братства. За обедом и вообще в собрании велась братская беседа о предметах полезных и назидательных. Требовалась во все время обеда и братской беседы и соблюдалась всеми трезвость, умеренность, благопристойность и учтивость. Если кто-либо лишнее выпивал, улегался на стол за обедом, разливал мед и вообще причинял какую-либо шкоду и непорядок, то старосты тут же делали ему выговор, унимали словами, а если он был упорен, не унимался, то подлежал,, братской вине", обыкновеннее всего в виде пени, какой облагало его братство. Если в обеденном собрании произойдет между которыми-нибудь из братий звода, т. е. ссора, а отсюда еще и жалоба на неучтивого и ссорливого; то жалоба тут же выслушивается старостами; а на следующий день братья, собравшись в братский дом, разбирают все дело, оправдывают обиженного, а виновному назначают кару—пеню по суду братского собрания. Если кто в братском доме окажет непочтение к старосте, позволит себе осуждать его, таковой тут же подвергается братской каре. Карается и тот, кто укорит и ключника, заведывающего разливом меда на обеде. Если ключник оказал какое-либо непослушание старосте или вообще небрежность в сычении и разливании меду, то он сперва карается словами (выговором), а если не исправляется, то карается уже братскою виною (пенею). Если наконец и сам староста учинит какой-либо проступок пред братией, то вся братия старшая и младшая делает ему словесное напоминание, и даже может карать его братской пеней. Суд братства по проступкам, возникавшим во время братских собраний, признавался независимым от всяких других судов, духовных и светских, которые не могли вмешиваться в братский суд, и это признано было за братством и государевою грамотой. Кроме постоянных или уписных братий, на праздничных собраниях могли быть и братья вкупные, т. е. такие, которые вкупались только на данный праздник, чтобы участвовать в братском обеде и братской беседе. Могли быть на обедах и гости, приглашенные и допускаемые по их просьбе членами братства. Как вкупные братья, так и гости могли быть из лиц разных сословий, в частности из духовенства и дворян. Но дворяне, присутствуя на братских собраниях и обедах, не должны домогаться каких-либо высших мест за столом и в собрании, и гордостно пренебрегать местом, на каком придется им сидеть. Ибо места назначают старосты, знающие стан (общественное положение) каждого. Никто также не должен входить в братскую светлицу, в братское собрание с каким-либо оружием (тогда дворяне имели обычай носить при себе оружие), или с своими панскими слугами, ибо оружие не годится в братском собрании, а для послуги есть у братства свои слуги. Вообще всякие гости должны в братских собраниях подчиняться уставу братства, не допускать неприличных и излишних речей, не разглагольствовать о своих делах, сторонних для братства, держать себя прилично и учтиво и оказывать послушание старостам. Для уписных членов братства, кроме указанных выше обязанностей, налагалась еще обязанность оказывать христианскую услугу умершим сочленам его. Братия обязывалась на средства братства приобретать бархат для гробов и покрывало для брата, давать свечи для возжжения при отпевании, присутствовать при отпевании и провожании до могилы. Само собой предполагалась из средств братства и милостыня для раздачи в братский праздник и по душе умерших братий. По всему, что сказано здесь о братстве на основании его устава, видно, что Виленское Кушнирское братство не было только братством промышленным или ремесленным, а было вместе с тем и братством религиозным; ибо соединялось с пожертвованиями на храмы Божии и с другими делами христианского благочестия и братолюбия.

Кроме Кушнирского братства в первой половине XVI века были в Вильне и другие братства. Так было братство из почетнейших мещан или горожан, стоявших во главе городского управления, каковы особенно бурмистры, радцы и другие. Оно потому и называлось панским, бурмистеровским, радецким, или вообще местским, т. е. городским. В городском управлении были и православные и римские католики. Но братство составилось преимущественно из лиц православных. Как православное, оно сосредоточивалось при православном кафедральном соборе Пречистой Богоматери, потому называлось еще братством при доме Пречистыя Богоматери. Так называясь, оно хотело быть братством уже собственно церковным. Братство, в лице лучших членов своих, заявило преданность свою православной вере и благочестию еще следующим делом. Члены братства по своему житейскому быту были люди торговые; целыми дружинами отправлялись они по торговым углам в земли польские, немецкие и другие. Но как люди православные и благочестивые, они хотели, чтобы и во время своих поездок не оставаться без совершения Божественной литургии по православному чину. Священника они могли брать и брали с собою. Но чтобы священник мог служить для них литургию, для этого, по древнему уставу церкви, требовалось иметь антиминс, который бы полагался на алтаре в походной церкви или в доме освященном для богослужения. И вот обратились они к православному константинопольскому патриарху и упросили его прислать им антиминс. Когда патриарх прислал, они просили еще благословения на свое благочестивое дело у своего архипастыря митрополита Иосифа Солтана. Он дал благословенную грамоту (1509 г.), в которой говорил так: „поведали нам сыны нашего смирения, Виленские горожане нашего православного христианства, братство дома Пречистыя Богоматери, что господин святейший вселенский патриарх константинопольский прислал им подвижный антиминс и просил нас, чтобы мы дозволили— служить на том антиминсе Божественную службу пред ними в странах польских, немецких и других, где случится им быть в дороге. И мы на просьбу и желание их, благословили и дозволили им то иметь: посему, когда какому либо священнику придется ехать с ними из Вильны в какую бы то ни было сторону, мы благословляем того священника и дозволяем ему служить пред ними Божественную службу на том антиминсе^”.

Было тогда в Вильне и третье братство—купецкое— кожемяцкое. Оно составилось из среды торговцев и ремесленников кожемяцкого дела или цеха, но опять тех именно, которые были усердны к вере и готовы были „радеть о потребах церквей Божиих^”. Оба новые братства, как русские православные, наблюдали во всем братские обычаи старины и хотели еще украсить их. Так у них были праздничные складчины, но еще чаще, чем в первом братстве. Так братство городское или братство дома Пречистыя Богоматери устраивало складчины к шести праздникам, каковы: Троицын день, Успение Пресвятыя Богородицы, Воздвижение, Николин день, Рождество Христово и Пасха. Братство кожемяцкое к восьми, каковы: Пасха, седьмая суббота по Пасхе, Петров день, Успение, Покров, Николин день, Рождество Христово, Благовещение. Братства имели свои дома, где устраивались братские собрания и обеды с братским медом. В этих собраниях соблюдались все добрые обычаи и строгие порядки братские. Из своих складчин и вообще доходов и достатков, братства делали пожертвования на свечи, церковно-строение, на слуг церковных, на госпиталь, на милостыню бедным, на погребение замерзших и других покойников, которых некому было хоронить. Братство панское, как более достаточное, имело и содержало еще на свои средства особую богадельню при Спасской церкви в городе Вильне. Ко всему, что уже сказано о начальных Виленских братствах, надлежит досказать еще следующее. Хотя все эти братства составились преимущественно из православных, но в составе их бывали и римско-католики. Бывали они и членами и уписными и вкупными и гостями. И это, замечает архипастырь нашей церкви ⁴), делает честь тогдашним православным города Вильны, что они принимали в свои братства и римско-католиков. Они хотели жить в мире и добром согласии с согражданами-христианами, хотя и другого исповедания. Чувствуя доброту и достоинство своего братского дела, они не скрывались с ним и готовы были делать участниками его сограждан инославных. Притом тогда и более разумные римско-католики в Вильне, Литве и Западной России наклонны были к дружному сожительству с православными. Они видели, что за русскими православными перевес числа и силы. Они чувствовали свое родство с ними по народности, по русскому языку, общему тогда и православным и римско-католикам Литвы; они и семьями роднились с православными русскими, а некоторые при этом присоединялись к православию и детей своих крестили в православии.

⁴ Бывший архиепископ Литовский и Виленский, потом митрополит Московский Макарий.

 

7. Начальное братство в Львове.

Кроме Вильны ранним образованием братств прославился Галицкий главный город Львов. Но положение православных братств здесь было не во всем сходно с положением Виленских братств. Галицкая Русь ранее Литвы и Западной России подпала под власть Польши; да и осталась она всецело под этой властью, как область короны Польской. Поэтому то сюда ранее и сильнее стали вторгаться поляки, их папы, епископы, и ксендзы и теснить здесь русских православных. Православных князей там уже не было, русских православных бояр и дворян оставалось мало, на месте их усаживались польские паны и шляхтичи, получившие имения от польских королей. Православие и русская народность сильнее держались в городах среди мещан, купцов, ремесленников, и в селах среди крестьян. Польские короли, волей или неволей оказывавшие терпимость, нередко даже благосклонность к православным русским и их церкви в областях литовско-русских, иначе поступали с православными Галицкой Руси. Здесь охотно поддавались они наговорам латино-польских опекунов и ксендзов, которые прозывали православных схизматиками, а их церкви даже синагогами, и всячески стремились брать силу над ними и теснить их, чтоб покорить их власти своей римской церкви и её папе. Особенно делом неправды и насилия было то, что в Галиции уже давно (около 1420 г.) упразднена была православная епископская кафедра в городе Львове, а учрежденная здесь латино-польская епископская кафедра наделена большими правами и средствами к обиде православных. Тяжело было православным без своего епископа. Для поставления себе священников и диаконов они должны были обращаться к соседним епископам или к киевскому митрополиту. Но для епархии, хотя и оставшейся без своего епископа, нужно было управление для надзора за церковным порядком. И вот польская власть светским чинам предоставила право назначать наместников для заведывания православным духовенством и православными приходскими храмами. Эти наместники считались будто бы наместниками киевского митрополита, а между тем их назначали без его ведома светские чины, да еще большей частью польские латиняне. Понятно, каковы были эти наместники, могшие быть притом и из неправославных. При Сигизмунде I последовала перемена в деле наместническом, но не к утешению православных. По домогательству Львовского латинского бискупа, Сигизмунд предоставил ему было право назначать от себя наместника Галицкой епархии, одного взамен многих. Это сделано для того, чтобы дать почувствовать православным Галицкой Руси власть и силу латинского епископа, а чрез это расположить их к отпадению от православия и к покорности римской церкви.

Так выражался в своей грамоте по этому делу и сам Сигизмунд I, позволявший даже, чтобы в его грачатах называли православных схизматиками, а церкви их—синагогами. Союзником латино-польского бискупа и ксендзов в притеснении православных являлся львовский городской магистрат, состоявший здесь из одних латинян-поляков. Он присвоил себе право назначать православных священников, взимая за то плату. Священникам запрещено было ходить в городе с Святыми дарами к больным, а также провожать покойников в облачении со свечами и звоном. Русские православные не допускались быть свидетелями пред судом, а если в каких либо делах требовалась для них присяга, то они должны были приносить ее в латинском костеле, а не в своих церквах, которые притом обзывались у латинян синагогами. В виду таких и подобных обид и стеснений православные горожане Львова стали объединяться для защиты прав своей веры и церкви. Плодом этого явилось братство, имевшее свое средоточие при Соборной Успенской церкви. Оно возникло еще в XV веке, но виднее становится в XVI, когда ему пришлось стать во главе всего общества православных мещан и горожан Львовских для защиты прав своей веры и церкви. Помощниками ему в этом были митрополит Иосиф Солтан и князь Константин Иванович Острожский. Благодаря их стараниям и ходатайствам пред Сигизмундом I, Галицкая епархия поставлена в ближайшую зависимость и под ближайшее попечение киевских митрополитов, так что с этой поры (с 1509 г.) они и стали титуловаться киевскими и галицкими. Вслед затем митрополичьи наместники в галицкой епархии изъяты из-под власти латинского бискупа и стали назначаться по выбору православных и благословению митрополита и быть только под его властью. Еще далее установлен был один общий наместник в сане архимандрита для большей чести и силы его, для большего ограждения его независимости от притязаний латинского бискупа. А князь Константин Иванович Острожский помог братству достичь того, что Сигизмунд I отменил или по крайней мере ослабил упомянутые выше стеснения православным. Но львовский латинский бискуп, ксендзы, с своими союзниками в магистрате и среди польских властей, не оставляли своих домогательств на власть над православными. За то и русские православные, во главе с братством, решились довершить свое дело восстановлением в Львове епископской кафедры, чтобы таким образом иметь полное церковное устройство и устранить всякие притязания латинского бискупа на власть над ними.

 

8.Восстановление православной епископии в Львове.

Был у них митрополичьим наместником архимандрит Макарий Тучапский, родом из своих же львовских мещан, муж благочестивый и достойный. И вот православные Галичане львовские и соседние задумали ходатайствовать пред королем о дозволении на то, чтобы Макарий посвящен был в епископа Львовского. В этом ходатайстве помогали им киевский митрополит (Макарий II) и православные князья и паны Подолии и Волыни. Зато латинский Львовский епископ и его латино-польские союзники прилагали всевозможные усилия, чтобы ходатайство православных не сбылось. Дело это потребовало от православных великих трудов и жертв. Измучились они на поездки в Краков и хождения там по своему делу. Сотни добрых волов были розданы ими на подарки королю, королеве и придворным панам. Больше всех настрадался и измучился сам Макарий. И он должен был ездить в Краков к королю и на сейм, подолгу живать, помногу тратиться и бедствовать в Кракове, чтоб добыть от короля грамоту на епископство. Король не раз готов был дать ее: но латино-польские архибискупы и бискупы кричали на сейме, чтоб не давал. Король, а по его совету и Макарий, должны были ждать, пока крикуны разъехались. Тогда наконец король дал грамоту Макарию. С ней возвратился он в Львов. Узнав о том, Львовский архибискуп прислал Макарию грозный приказ явиться к нему с грамотой. Макарий не пошел к нему. Тогда архибискуп в сильном гневе говорил пред шляхтой римского закона: „я этого не оставлю, пока жив; Русь должна быть в моей власти, король без меня не мог того дать“. И затем послал жалобу в Краков, требуя, чтоб Макарий с грамотой вызван был на шляхетский сейм: этим сеймом архибискуп думал не только погубить дело Макария, но пригрозить и королю. Король все это предвидел; потому еще прежде, при передаче грамоты Макарию, посоветовал спутникам его из галицких русских поскорее ехать с ним к митрополиту и просить, чтобы поставил его во епископа: тогда, прибавлял король, архибискуп и бискупы уже не смогут устранить Макария. Русские Галичане так и сделали: быстро снарядили в дорогу своего Макария, а сами большой дружиной провожали его до границы, опасаясь, чтоб его не убили или не отняли у него королевской грамоты: ибо львовский архибискуп уже не раз давал подобные приказы на счет Макария. Счастливо доехал он к митрополиту в Новогродок, был посвящен во епископа (в октябре 1539 г.) и возвратился в Львов уже владыкой-епископом. Рады были православные. Теперь восстановилось у них полное церковное устройство с епископом во главе. Не смотря на все притеснения от латинян, в Львове оказывалось еще девять церквей с духовенством при них. Были и два монастыря. Из старших священников владыка-епископ учредил, по старому обычаю, соборный клирос, т. е. кафедральных соборян для помощи ему в церковном управлении и суде. А братство львовское по-прежнему осталось при своих правах и обязанностях попечения о нуждах Божиих церквей, призрении бедных и так далее. Так православие и русская народность надолго укрепились в Львове и Галицкой Руси.

 

9. Русская народность в Литве и Западной России и борьба их за свою государственную независимость от Польши при последних Ягеллонах.

Русская народность в Литве и Западной России была еще сильна и при последних Ягеллонах Сигизмунде I и Сигизмунде I I Августе. Теперь, как и прежде, к этой народности принадлежало громадное большинство населения литовско-русского государства и всех сословий его. Это население православное, имевшее в своей вере и родной церкви и главную опору своей народности. Но эта же народность продолжала теперь, как и прежде, держаться и в среде литовцев римско-католиков, которые, хотя и были соединены с поляками в вере, но считали себя соотечественниками и собратьями русских православных по единому литовско-русскому государству, хотя и союзному с Польшей, но отдельному от неё и по русскому языку, как народному и государственному языку для областей и земель всего великого княжества литовско-русского. Потому теперь, как и прежде, при первых Ягеллонах, православные Литвы и Западной России, православные литво-руссы, в борьбе с Польшей за свою государственную независимость и за свою русскую народность имели союзниками и литовцев римско-католической церкви. Но эта борьба с годами и десятилетиями становилась труднее. Ибо чем долее тянулся союз Литвы с Польшей, тем более поляки усиливались увлекать на свою сторону Ягеллонов, как общих государей Литвы и Польши, затем усиливались прикреплять к Польше литовско-русские земли, действуя всякими способами, какие открывались для них в самом этом союзе, особенно при последних Ягеллонах.

Король и великий князь литовско-русский Сигизмунд I был, как сказано выше, благосклонен к Литве и Руси. Полагаясь на это, высшие литовско-русские чины в 1526 г. просили его дать им и короновать на великое княжество литовско-русское сына Сигизмунда Августа. Они говорили: „когда великое княжество будет иметь свою корону, тогда нельзя будет присоединить его к короне польской, потому что та корона не может быть вплетена, то есть включена в другую корону. Тогда панам полякам нельзя будет домогаться, чтобы это наше государство было унижено и присоединено к ним, но будет равное братство и приязнь за одно против каждого неприятеля". Сигизмунд исполнил эту просьбу, но настолько, насколько это позволяло ему его положение, как короля польского, или точнее, насколько позволили польские его паны.

В 1529 г. он привез 9-летняго королевича Сигизмунда-Августа в Вильну, где он торжественно провозглашен великим князем. Но на корону для него король не согласился, даже не оставил его в Вильне, где его именем могла бы управлять великокняжеская, литовско-русская рада, а сам он мог бы обрусеть. Король взял сына с собою в Польшу, где поляки тотчас провозгласили его наследником Польской короны, чтобы обеспечить себе выгоды иметь в своих руках будущего общего государя Польши, Литвы и Западной Руси. Более успели литовско-русские представители в другом важном деле. Они постарались составить общий свод законов для всех земель литовско-русского государства. И этот свод был в том же 1529 г. утвержден государем под названием статута. Этот литовско-русский статут, как общий и единый закон для всех земель государства, ограждал его единство и самостоятельность. Подобно старому судебнику Казимира, он составлен по русскому праву и на русском языке, и этим свидетельствовал о продолжающемся господстве во всех землях государства русской народности как главной и основной. Польшу этот статут представлял страной чужой, поляков—иноземцами, не имевшими права на уряды и общественные должности и земельные приобретения в Литве и Западной Руси. По статуту не допускались для поляков такие приобретения ни покупками, ни пожалованиями, ни даже через браки. Если бы поляк женился на девице или вдове из Литвы или Руси, то он мог получить приданое только деньгами, но не родовыми имениями литовско-русских фамилий. Когда, не смотря на статут, поляки захватывали должности или земли в Литве и Руси, то литовско-русские чины и дворяне жаловались королю на сеймах, которые бывали то в Бресте (Литовском), то в Вильне. Они требовали даже, чтобы польские чиновники, сопровождавшие короля во время поездок его в Литву и Западную Россию, останавливались на границе; а если въезжали с королем в Литву и Западную Россию, то считались бы здесь только гостями-чужеземцами.

Наконец, уступая просьбам литовско-русских чинов, король Сигизмунд в 1544 г. сдал управление литовско-русским государством сыну Сигизмунду II Августу, который приехал и стал жить в Вильне. Здесь при нем взяли силу князья Радзивиллы, Николай Черный, потом Николай Рыжий, которые хотя не были православными, но были горячими защитниками независимости и отдельности литовско-русского государства от Польши, действуя за одно с русскими православными. Молодой великий князь литовский, по желанию литовско-русских панов, поручил пересмотреть и улучшить литовско-русский Статут. Над этим стали трудиться совместно и русские православные и литовские римско-католики, но и те и другие трудились, как люди русские, и составленный ими статут издан потом также на русском языке, как общем народном языке для всех их. Само собой понятно, что этот язык господствовал во всех судах и урядах, как и во всякой речи устной и письменной в пределах Литвы и Западной России. Сам король Сигизмунд I почти всегда соблюдал закон, по которому его грамоты и указы по делам Литвы и Западной России писались на русском языке. Этот же закон соблюдал и сын его Сигизмунд II, когда еще при жизни отца стал государем Литвы и Западной России, хотя и под верховной властью отца. Правда, долго живя в Польше, сам он поотвык от русского языка и свыкся с польским. Но в Литве надеялись, что, теперь, заживя в Вильне, он склонится на сторону своего литовско-русского государства и народа. И он стал склоняться. Зато и поляки надеялись со временем опять перетянуть его на свою сторону. И вот, когда скончался его отец, поляки привезли его в Польшу и провозгласили своим королем. Так Сигизмунд II Август стал теперь общим государем Польши и Литвы и Западной России. Живал он то в Польше, то в Литве, и в первое время любил жить даже более в Литве, чем в Польше. Поляки не дозволяли ему долго заживаться в Литве, боясь, что он станет радеть о ней больше, чем о Польше. В это время созревал у них важный замысел. Дело в том, что Сигизмунд II был уже последний Ягеллон на состоявших в союзе государствах польском и литовско-русском. Он был три раза женат, но не имел детей и не было надежд, что будут у него дети наследники престола. Поляки стали более и более побаиваться, что с его смертью прекратится союз Литвы и Западной Руси с Польшей. Поэтому они с удвоенными усилиями домогались закрепить этот союз при последнем Ягеллоне с помощью его власти. Всею силою стали они налегать на Сигизмунда Августа, чтобы он привлек и принудил литовцев и западно-русских к согласию на унию, то есть такое соединение Литвы и Западной России с Польшей, которое было бы уже не простым и временным союзом, а полным и вечным объединением, слиянием их в одно государство, государство именно польское. В этом государстве главное господство должно было бы уже принадлежать Польше, полякам и польской народности, а литовско-русские земли были бы только областями Польши, и литовско-русский народ был бы только частью польского народа и слился бы с ним. С своей стороны представители Литвы и Западной России продолжали противиться таким замыслам поляков. Много раз заходили большие споры по этому делу между польскими панами и литовско-русскими представителями на разных съездах то в Польше, то в Литве и Западной России. Король Сигизмунд II был человек непостоянный. Он склонялся то на ту, то на другую сторону, стараясь угодить той и другой. Но запугиваемый поляками, боясь также, чтобы Западная Русь не перешла под власть московского государя, он стал мало по малу, но все более и более поддаваться на сторону поляков и Польши. На варшавском сейме 1564 г. он в своем потворстве полякам дошел уже до крайней степени: объявил, что он, как государь Ягеллонова дома, отрекается от своих наследственных прав на литовское-русское государство в пользу польского государства. Горько было это литовцам и русским. Один из литовцев еще во время сейма писал своему другу: „паны ляхи давними и разными способами хотят записать Литву в кабалу и взять нас в полную неволю". А после сейма Николай Радзивилл писал самому королю: „теперь Литве грозит двоякая беда: с одной стороны меч неприятельский (от войны с Москвой) и с другой (от Польши) — аркан живой и вечной неволи". Король успокаивал Радзивилла ответом: „я веду Литву не к неволе, а (будто бы) к большей свободе и к братскому согласию с Польшей". Чтоб польстить этой свободой и русских православных, король еще прежде на Виленском съезде (1563 г.) издал грамоту, которой литовско-русские православные дворяне уравнивались в правах с дворянами королевства римско-католического исповедания. Однако же ни теперь, ни после король не изволил уравнять православных епископов в правах с римско-католическими епископами литовскими и польскими. Когда на съезде в Гродне (1568 г.) просил о том короля киевский митрополит Иона Протасович, то король отвечал, что это дело он „отлагает на инший час". Этого иншого часу и не дождались от короля православные епископы. Видно, что о правах их и вообще о правах православной церкви не особенно радели и те литовские паны, которые не принадлежали к православной церкви, а между тем были наиболее сильны при короле. А все это показывало, что в борьбе с поляками по делу замышляемой ими унии не будет полного согласия между литовцами и русскими. Понимали это поляки. Умели они воспользоваться и тем новым затруднением, в какое поставлена была Литва тогдашнею войной её с московским государством. Поляки, как-то бывало и прежде, поджигали литовцев к этой войне, но сами не помогали им. Они рассчитывали, что ослабев от войны, литовцы станут податливее на унию. „Война, говорили они, пригонит литовцев к унии с нами". И так, когда все было подготовлено, король и поляки задумали устроить большой съезд представителей из Польши, Литвы и Западной России, чтобы довершить дело об унии.

 

10. Люблинский съезд 1569 г. и состоявшаяся на нем политическая (гражданская) уния Литвы и Западной России с Польшей.

Съезд по делу унии открылся 10 января 1569 года в городе Люблине в присутствии самого короля Сигизмунда Августа. Поляки, наперед сговорившись по городам и уездам, собрались на съезд в весьма большом числе. В полном сборе были польские сенаторы и во главе их латино-польские бискупы. Еще сильнее числом были послы из земельной шляхты, которой притом и легко было съезжаться в близкий ко всем польским землям Люблин. Хотя у поляков бывало вообще немного согласия и порядка на их съездах, но на этот раз съехавшиеся польские сенаторы и послы позаботились действовать в большем согласии, чтобы осилить представителей Литвы и Западной Руси. Эти представители собрались, сравнительно с поляками, в меньшем числе. Одни из них ехали неохотно и опаздывали; другие и совсем не являлись, потому что не желали унии, боялись, что их станут принуждать к ней, а иные просто затруднялись ехать из русских земель в далекий Люблин. К сожалению, между литовско-русскими представителями не было крепкого согласия. Виною были преимущественно литовские знатные паны. Они держали себя гордо с меньшим русским дворянством, затрагивали под час и знатных панов коренных русских земель, как Волынской, Киевской областей и др., потому и сами не встречали сильной поддержки со стороны последних. Не было на съезде и западнорусских православных епископов, тогда как латино-польские бискупы были и могли говорить, сколько им хотелось. Выгоды поляков на съезде довершались важнейшей —^; уверенностью, что король на их стороне. По всему этому они надеялись, что дело унии пойдет на съезде легко и скоро. Но они ошиблись. С первых же дней съезда открылось, что не смотря на красные речи поляков и громкие похвалы их съезду и унии, литовцы не рады ему, не хотят унии. Один из польских епископов пустился винить тут и короля, говоря ему в глаза: „причиной, почему литовцы не хотят унии с нами,—наше дурное управление и то, что, по их словам, у нас нет ничего надёжного". Поляки стали даже опасаться, что непостоянный король, как скоро заметит неудачу и трудность дела унии, то сам ускользнет от дела, и потому постановили, чтобы переговоры с литовцами об унии велись в присутствии короля, чтобы, значит, он не убежал из Люблина, и король оставался на все время съезда. Начались затем самые переговоры польских сенаторов с литовскими об унии. Первые требовали признать полное слияние Литвы с Польшей; последние соглашались только на братский союз, но с сохранением независимости и прав литовско-русского государства. Пошли споры, пререкания, а затем попреки и угрозы с обеих сторон. Литовские сенаторы и послы перестали и являться на заседания с польскими сенаторами и послами. Прошел слух, что литовцев хотят силою забирать по домам и тащить в заседания. По этому поводу, при свидании с королем, смелый литовский пан Иван Ходкевич сказал: „если бы до того дошло, то и мы будем защищаться силою в наших домах". Бедный король не знал, что делать. Прошло два месяца (январь и февраль) в заседаниях и спорах, а дело не двигалось вперед. Наконец литовцы решили совсем прервать это дело. Ночью на 1 марта литовские сенаторы Радзивилл Рыжий, Иван Ходкевич и многие другие уехали из Люблина, поручив немногим оставшимся просить извинения у короля в этом поступке своем.

Отъезд литовцев был плохо обдуман. Он раздразнил поляков, но смутил их ненадолго. В руках их был король, повторивший теперь, что отдает Польше русско-литовские области. Поляки ободрились и задумали самым отбытием литовцев воспользоваться для своего дела. Именно: задумали они присоединить к Польше сперва ближайшие русские области и притом каждую по одиночке. Повели они дело хитро, пуская в ход и лесть, и угрозу и даже неправду. Начали с самой малой и слабой области Подлесья. Послы с Подлесья русские православные дворяне были на съезде. На них то налегли теперь поляки, требуя присяги на унию. Чтоб уклониться от неё, одни из подлесян спешили уехать из Люблина. Другие, хотя и остались, но не соглашались на требования поляков. Согласились на присягу только трое. Даже из этих троих один раздумал и бежал (некто Ижикович); но его догнали и воротили в Люблин. Итак эти три подлесяне начали за свое Подлесье присягу на унию его с Польшей. Жалкое начало дела! Но оно громко восхвалялось польскими говорунами, как дело великое. Присягнувшим даны или обещаны награды, а уклоняющимся высказаны угрозы, чтобы со временем и их привлечь к присяге. От Подлесья перешли к Волыни, потом к восточной Подолии или Брацлавскому воеводству. Присягу по Волыни начал не кто-либо из коренных русских Волынцев, а один польский пан (Альберт Ласский), недавно пред тем с великой неправдой захвативший большое имение на Волыни. Его то присягу и сочли началом присоединения Волыни! Конечно, нашлись затем и между коренными русскими волынцами, готовые покориться воле короля и присягнуть на унию. Но их было мало в Люблине и еще менее осталось. И вот король строгим указом по уездам Подлесья, Волыни и Подолии требовал, чтобы съезжались в Люблин по делу унии. Волей-неволей стали съезжаться подлесяне, волыняне и подоляне. После не малых пререканий возобновилась присяга их на унию. Пришлось, скрепя сердце, присягать и таким знатным людям, как князь Константин Константинович Острожский, князья Вишневецкие, Черторыжский, Сангушко и другие. Над ними была власть короля. Одни просто не хотели ослушаться его; другие опасались, что властью короля поляки лишат их должностей и имений.

Дошла очередь до Киева и Киевской области. Опять начались споры. Но при помощи короля и они кончились объявлением и присоединением их к Польше. После того, как в Люблине удалось привлечь к присяге на унию бывших там знатных русских людей, король уже смело разослал своих чиновников по городам и уездам присоединенных русских областей с указами о том, чтобы все присягали на унию с Польшей, грозя в этих указах, что несогласные на унию и присягу будут лишены должностей и имений. Так и пошла вольная и невольная присяга по городам и уездам. Между тем шел уже шестой месяц от начала Люблинского съезда, а он еще не кончался. Не кончилось дело с литовцами, уехавшими из Люблина. Горько было слышать им, что в отсутствие их поляки присоединяют одну за другою русские области, пред тем принадлежавшие к литовско - русскому государству. „Никогда еще не было столь тяжелых ударов нашему отечеству: видно, за грехи Бог карает Литву!“ так писал тогда в Литву один из литовских панов, оставшихся в Люблине, чтобы следить за делом унии и сообщать землякам. Подобные скорбные голоса слышались и от других в Литве. Они и понятны. После отделения от Литвы Подлесья, Волыни, Подолии и Киевской области и присоединения их к Польше, Литва оказывалась слабой и беспомощной. Бороться с поляками литовцам было уже не в моготу. Понимая это, польские паны уже грозились силой усмирять их, как бунтовщиков. Терпеливее был король, но и он давал им понять свою немилость к ним за несговорчивость на унию. Итак волей-неволей литовские сенаторы и послы стали прибывать в Люблин. Тут прежде всего они высказали горькие упреки полякам за отнятие от литовского государства упомянутых русских областей, считая это величайшей неправдой со стороны поляков. „Бог такой неправды с нами не попустит: рано или поздно, но расчет будет!“ Так, от имени литовско-русских собратий своих, говорил смелейший из них Иван Ходкевич, неустанно ратовавший за независимость Литвы от Польши. Поляки озлились на литовцев и донесли слова их королю. Король сказал, что и сам порицает поступок литовцев, но добавил: „сказать правду, литовцы не могут не огорчаться; невзгоды их велики; у них оборваны крылья *), но вы, папы, добивайтесь своего “. Паны польские и добивались. Отбиваться от них литовцы были уже не в силах. Они решились сдаться на унию, но так, чтобы и при унии спасти долю независимости бывшего литовско-русского государства. Собрались они в заседание сейма, где был и король, и здесь Ходкевич держал длинную речь, которую закончил так: „нам уже не к кому обратиться за помощью, разве только к Богу и к Вам, всемилостивейший Государь наш, как защитнику наших прав и Божию помазаннику. Нижайше просим мы Вас привести дело к концу так, чтобы оно не влекло за собой порабощения и позора нам и потомкам нашим. Мы теперь доведены до того, что должны с покорной просьбой пасть к ногам Вашего Величества". Все литовцы с плачем пали на колена, и Ходкевич продолжал: „именем Бога умоляем тебя, Государь, помнить нашу службу, нашу верность тебе и нашу кровь, которую мы проливали для твоей славы. Благоволи так устроить нас, чтоб всем нам была честь, а не посмеяние и унижение, чтобы сохранены были наше доброе имя и твоя государева честь". Король, надо правду сказать, отвечал литовцам милостиво, обещая не дать их в обиду и устроить унию в духе любви и братства. 1-го июля последовала и присяга литовцев на унию. А вскоре затем наступил и конец сейма. Польские папы ликовали. Много и красно говорили они о своей Люблинской унии. С великими похвальбами говорили о ней, как о таком единении, которое состоялось свободно, непринужденно, на правах равенства и братства соединившихся народов польского и литовско-русского, и которое обещает мир, могущество, славу и счастье обоим народам. Такой была эта уния на словах, но не такой на деле. На деле она велась лестью и насилием, с угрозами отнятия должностей и имений тем, кто не соглашался бы на унию.

В заключение следует сказать, что литовцы и православные Западной России, волей неволей соглашаясь на унию с Польшей, делали все, что могли, в ограждение своей веры и народности. Не раз они напоминали о том во время съезда. Так, например, когда шла речь о присоединении Волыни, то один из знатнейших православных русских князей Константин Вишневецкий говорил польским панам: „Мы люди иной с вами веры, особенно мы, люди восточной церкви: просим, чтобы нас не унижали за веру, и чтобы никого не принуждали к другой вере“. А когда составлялись так называемые привилегии (особые постановления) на унию по каждой из областей, то во все эти привилегии занесено было и то, чтобы и православные имели одинаковые права с римско-католиками, и чтобы русский язык, как знамя народности, оставался языком государственным во всех литовско-русских землях. Но после Люблинской унии уже труднее станет православным Западной Руси отстаивать права своей веры и народности. А между тем открылись пред ними новые опасности.

^*) То есть, отняты русские земли, составлявшие главную силу Литвы. 

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ