После некоторого перерыва, связанного с подготовкой текста в современной русской орфографии, продолжаем публикацию по главам книги И.И. Малышевского «Борьба Западной России за свою веру и народность».

Пока готовилась вторая часть книги, в Белорусии (одной из частей Западной Руси) начались и продолжаются события, которые при любом исходе, определят будущее развитие не только Белой и Западной Руси, но и всей Исторической России как особой Православной цивилизации.

И вот сегодня в эти трагические дни, эта книга Малышевского, написанная более ста лет назад о том, как наши предки отстаивали свою идентичность и духовные ценности весьма актуальна для их современных потомков.

***

 

Вступление. |Оглавление.
Предыдущая глава
Следующая глава
Все главы

И.И. Малышевский.

Западная Русь в борьбе за веру и народность.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Борьба Западной России за свою веру и народность после Брестского собора до восстановления в ней православной иерархии.

 

1.Бедственное положение православных после Брестского собора.

Со времени Брестского собора (6—10 октября 1596 г.) начался в жизни Западной Руси второй свыше двухсотлетний период борьбы за свою веру и народность— борьбы более трудной и тяжелой, чем та, которую пережила она в прежнее время. Умножились трудности и тягости этой борьбы с появлением в Западной Руси так-называемой унии, нам уже известной. На Брестском соборе, как мы знаем, православными из всей Западной Руси, с участием и представителей православного Востока, отвергнута была эта уния, принятая небольшим и неправедным собором из нескольких отпавших от православия западно-русских владык и их сообщников, при пособничестве латинских епископов, иезуитов и панов. Знаем также, что православные, отвергнув унию, как дело неправедное, дали обет преданности своей св. православной вере и церкви, объявили отступников православия отлученными от церкви и лишенными их сана, а короля польского покорно просили дозволить православной церкви избрать и поставить, взамен их, других православных епископов и сохранить вообще права православной церкви в Западной Руси. Просьбы православного собора не были уважены королем. Напротив, следуя внушениям римского папы, иезуитов, латино-польских бискупов и панов, он не только оставил униатских владык на их прежних местах, но и старался всеми мерами поддерживать их незаконную власть, помогать им распространять свою унию, повелевая православным повиноваться этим отлученным пастырям. Понятно, что они с своими сообщниками принялись то лестью, то властью навязывать унию православным в своих епархиях, преследовать неповинующихся им, как духовных, так и мирян. По следам первых отступников пошли и их преемники. И вот в пределах Западной Руси, доселе составлявшей единую православную церковь, явилось церковное разделение. Подле православной церкви явилась униатская, своей унией внесшая рознь и неприязнь в среду братий по вере и народности, какими доселе чувствовали себя православные Западной Руси. Пользовались этой рознью латино-польские бискупы, иезуиты и ксендзы в союзе с панами и королем и, не довольствуясь унией, стали настойчивее увлекать православных и в самое латинство. Чрез отторжение православных Западной Руси от их праотеческой веры, чрез завлечение их в унию и латинство, они думали упразднить в них чувство единства их по вере и народности с Северо-Восточною Россией, объединить в вере с Польшей, ополячить их и таким образом навсегда прикрепить Западную Русь к Польше, навсегда слить их в одно польское государство, в один польский народ, и таким образом довершить дело Люблинской унии 1569 года.

Итак настало теперь для Западной Руси время новых, больших, чем прежде, смут и бед, новых соблазнов и притеснений её веры и народности, почему и борьба её за это дорогое праотеческое наследие становилась сложнее, труднее и тяжелее. Эта борьба ознаменовалась сильным подъёмом духа у лучших людей Западной Руси, подвигами, трудами и страданиями их для защиты и блага родной веры и церкви, страданиями за права своей народности. В этой борьбе понесет Западная Русь и печальные утраты, увидит отпадение части русских людей от родной веры и народности, переход их в унию, перерождение в польских латинян, увидит в этих отпавших новых недругов и гонителей веры и народности своих бывших братий и своих предков. Но она будет сильна своей правдой, упованием на эту правду, упованием на благой Промысл, в судьбах которого готовилась современен помощь и защита ей от единоверной и единоплеменной Руси Северо-Восточной. Западная Русь в новый свыше двухсотлетий!! период борьбы её за свою веру и народность переживала разные состояния, изменявшиеся по отдельным кругам времен. По этим кругам времен мы и поведем здесь наши рассказы о ней. Первым из них был около 25-ти-летний круг жизни её со времени Брестского собора до восстановления в ней отнятой у неё православной иерархии (епископов), которое совершилось в Киеве в 1620 г. Сосредоточим внимание на тех силах и средствах, какими в это время располагала и действовала она в борьбе за свою веру и народность, отметим тех достопамятных деятелей, мужей и трудников, которые особенно подвизались для защиты и блага церкви в то тяжелое время.

 

2. Нравственная поддержка со стороны православного Востока; послания и письма патриарха александрийского Мелетия.

В первое, самое тяжкое время борьбы Западной Руси за свою веру особенно важна была ей помощь православного Востока, с которым она целые века пребывала в союзе веры, признавая высшую церковную власть над собой константинопольского патриарха, чтобы не оставаться в зависимости от иноверной власти польского короля. Еще на Брестском соборе православные Западной Руси в своей борьбе с отступниками православия и устроителями унии воспособлялись духовною силою православного Востока, особенно восточных патриархов. На соборе были послы патриархов: константинопольского—Никифор Протосинкелл, и александрийского—Кирилл Лукарис, уполномоченные действовать их духовной властью. Имея во главе собора такую власть, православные Западной Руси и могли на этом соборе объявить отлученными и лишенными сана тех западно-русских владык, которые отпали от православия в унию, в числе их и самого митрополита Михаила Рагозу. Силу такого приговора понимали и творцы унии и подняли гонение на патриарших послов, особенно Никифора Протосинкелла, который был главным из них на соборе, а после собора жил у князя Константина Острожского. Именем польского короля Сигизмунда III, иезуитского послушника, Никифор потребован был на суд на варшавском сейме 1597 г. Тут взвели на него разные обвинения и клеветы,—будто он самозванец, турецкий шпион, не имевший власти от патриарха. Никифор правдиво защищал себя. Защищал его пред королем и сам князь Острожский, защищая при этом и все дело Брестского собора. В трогательной речи он напомнил королю о его клятвенных обязательствах уважать права православной церкви в Западной Руси, напоминал о своих заслугах королю и государству, просил справедливости для невинно судимого Никифора, напоминал о суде Божием за неправду. Но все было напрасно. Никифора осудили, заключили в крепость, где и загубили. И вот первая жертва латинопольской неправды, совершенной в обиду православному Востоку, а вместе с тем и Западной Руси, заручавшейся его помощью в своей борьбе с унией и латинством *). Между тем, чтоб устранить эту помощь, король Сигизмунд III издал указ, которым повелевалось не пропускать в Западную Русь пришельцев и посланцев с Востока, а тех, какие явятся— гнать и преследовать. К счастью, православные Западной Руси были еще настолько сильны, что могли сами поддерживать сношения с православным Востоком, а король, хотя бы и хотел, не мог пресечь эти сношения. Итак они посылали на Восток добрых и разумных иноков с вестями о бывшем соборе, с описанием деяний собора, с уверениями о своей преданности православной церкви, о чем занес вести туда и возвратившийся из Западной Руси Кирилл Лукарис. С Востока последовал ряд посланий и писем в утешение и ободрение православных Западной Руси. Особенно усердствовал в этом деле александрийский патриарх Мелетий, занявший на некоторое время место и константинопольского патриарха, оставшееся праздным. То был святитель мудрый, просвещенный и благочестивый, пламенный ревнитель православия. Приведем здесь несколько слов из его посланий и писем в Западную Русь. В окружном послании ко всем православным Западной Руси он писал так: „благочестивым и православным Россам, живущим под державой польского королевича, возлюбленным о Господе сынам нашего смирения, благодать, милость и мир от Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Мужи российские, воспитанники благочестия, защитники православия, а предъизволением уже и мученики, как противящиеся державным властям ради благочестия. Впрочем, вы не поднимаетесь против властей Богом установленных, но любовь Божию предпочитаете всему прочему. Нечто особенное произошло у вас. Те, которые учинены были властвовать над вами, как пастыри, стали волками, отступили от доброго стада Христова, но они не смогли расточить вас или погубить, напротив подвигли вас к большей ревности по вере. О, христоименитыя овчата Христова стада, от Христа научившиеся не слушать голоса чуждых пастырей и не следовать за ними! О, земные ангелы, подражающие небесным ангелам, не ниспадшим с Денницею! Великое чудо благодати Божией проявилось на вас в том, что она отвратила вас от бывших владык ваших, которые возлюбили нынешний век и отпали от благочестия и православия! Вы пребыли непоколебимыми в богопреданном учении веры, учении Христовом, апостольском, святоотеческом. Вы вместе со св. отцами и увенчаетесь венцем правды, который, по слову св. Павла, воздаст Господь Бог в день праведного суда всем скончавшим свое течение и соблюдшим святую веру"-Далее мудрый святитель Мелетий дает ряд наставлений об истинной церковной власти в лице патриархов и епископов, верных православию, о порядке церковного управления, о церковных братствах, церковном проповедничестве и т. и., чтобы таким образом у православных все было сообразно с духом и чином православной церкви.

*) Святомученник Никифор….

Писал он Гедеону Балабану, епископу львовскому, который вместе с Михаилом, епископом Перемышльским, не последовал за владыками-отступниками и особенно ревностно и мужественно защищал православие в своей епархии. Похваляя и укрепляя его ревность, патриарх облек его званием своего экзарха, т.-е. уполномоченного на церковную власть во всей Западной Руси, чтобы таким образом имелась в ней своя высшая церковная власть взамен отвергнутой власти митрополита, ставшего униатом. Еще чаще писал святитель Мелетий к славному князю и великому поборнику православия Константину Острожскому. Князь прежде всех известил патриарха о делах Западной Руси после Брестского собора чрез нарочитаго посланца, иеродиакона Киприана, о котором Мелетий в письме к князю выражается так: „Киприан, будучи добр и горяч духом, бегом примчался от вас к нам, все рассказал, все сделал". А князю святитель говорил так: „слышим о подвигах твоей державной главы, совершаемых для благочестия и за благочестие православной церкви, украшаемой Божественною благодатью! О вас носится такая слава поборничества за православие, что по всей подсолнечной у всех воспевается ваше имя равное победоносному вождю, т.е. как бы имя некоего нового и великого Константина!

За такие подвиги да даруется вам неувядаемая старость от Бога, для Которого благочестие есть нечто свое и от Которого нам, людям, дано православие. Не уставай со Святым Духом подвизаться за православие Св. Духа. Победит, хорошо знаю, Голиафа малый в братиях Давид пращою духа и камнями истины. Мы еще из Египта всячески поощряли вас в этих святых подвигах, содействуя вам и споборая вашим оружием благочестия; потом опять из Фракии раз, два или же три **). И хотя нас гнетут страдания церкви, хотя мы терпим великие искушения и величайшие стеснения, так - что (видит Бог) самая жизнь наша едва держится; однако мы не забываем о благочестии и о тебе, подвизающемся за благочестие. Ночью и днем молимся о вас Человеколюбцу, воздевая свои грешные и как бы пособляющие вам руки и желая споборать вам, как только можно".

*) Из Фракии—разумеется именно—из Константинополя. 

В другом письме святитель говорит: „часто писали мы к твоей светлости, то восхваляя твою боголюбивую ревность и твои подвиги за благочестие, то прося тебя, чтобы ты не оставлял своих предначинаний, взирая на венцы, обещанные в Евангелии. Теперь, посылая тебе письмо с возлюбленным сыном Киприаном, опять прошу держаться отце-преданного учения, основываясь на том самом здравом размышлении, что то, чему учит православная, т.-е. Восточная церковь, тому учила и церковь Западная, учило и все собрание верующих, утвержденное на семи вселенских соборах, как на семи столбах дома премудрости. И каких наград достигли оные столь многие и столь славные отцы, нисколько не уклонявшиеся от пути благочестия, таких сподобимся и мы. Те же, которые (о, несчастные дни!), услаждаясь новизнами, удаляются от отеческого учения, окажутся лишенными и отеческой славы". Зная мудрость и благочестие князя, патриарх Мелетий назвал его своим экзархом, впрочем не для управления церковью, а для защиты её от внешних напастей и для попечения о её благосостоянии. Писал патриарх и многим другим православным князьям и дворянам Западной Руси, также церковным братствам разных городов, похваляя твердость их в вере православной, обличая неправды унии и папизма, объясняя истину и правду церкви православной. Из многих мудрых советов, какие давал он православным, замечательны особенно частые и настоятельные советы его о заведении и умножении добрых училищ, печатании и распространении добрых книг, чтобы чрез это росло и ширилось в среде православных просвещение, знание христианского православного учения, а с тем вместе росли и укреплялись добрые христианские нравы. А как патриарх, он своей духовною властью благословлял православных на то, чтобы они, собравшись с епископами, которые пребыли верными православию, избрали и поставили достойных мужей на место митрополита и епархиальных владык, отпавших в унию. Не скоро настанет время, когда православным Западной Руси посчастливится исполнить этот завет патриарха. Теперь не позволял им этого король Сигизмунд, слушаясь иезуитов, оберегая власть униатских митрополита и владык. Верховодил между ними владимиро-волынский епископ Ипатий Поцей, завзятый униат и папист. Святитель Мелетий попытался вразумить его, написал ему большое письмо, в котором отечески объяснял ему неправоту папства и унии, истину православия, и умолял покаяться и возвратиться к православию. Грубо отвечал патриарху этот гордец, нахвалился своей унией, насказал укоризн ему и всему православному Востоку. Но не мог он повредить чести патриарха, которого уважали не только православные, но и многие из иноверцев. Зная это, король Сигизмунд III задумал склонить патриарха на сторону папы и унии, написал ему льстивое письмо, убеждая патриарха признать римского папу тем, чем признал себя сам папа и чем уже признали его униатские владыки, т.-е. главою всей вселенской церкви и наместником Христа, каким был апостол Петр, первый епископ римский. Патриарх отвечал почтительно, но объяснил, что такого учения о папе и св. апостоле Петре не знала древняя и единая вселенская церковь, не знали древние св. отцы и вселенские соборы, что нет такого учения и в слове Божием, и затем просил короля возвратить права церкви православной в Западной Руси и не преграждать ей сношений с православным Востоком. Король, душою которого владели иезуиты, остался глух к словам патриарха, но не мог, как уже сказано, помешать сношениям Западной Руси с православным Востоком.

 

3. Участие афонских старцев в скорбях и бедствии православных Западной России.

Из других мест православного Востока помощным ей оказался в это тяжкое время особенно Афон. Св. Афонская гора со времени преп. Антония и Феодосия Печерских не прерывала сношений с Россией. Теперь на Афоне находилась дружина и русских иноков. И вот, когда принесена была на Афон весть о Брестском соборе, об отступлении митрополита и пяти западнорусских владык в унию, афонские иноки возгорелись ревностью по вере. От всего Афона написано было сильное послание к православным Западной Руси с увещанием быть твердыми в вере православной и с обличением на владык, отступивших в унию: „дошла к нам, писали афониты, плачевная весть об отступлении, совершившемся у вас. Как братолюбцы ваши, оплакиваем это падение, скорбим, болезнуем душою и телом. Сталось теперь у вас так, что от тех, которые должны были бы озарять церковь светом своего жития по Евангелию—от тех возникли мрак, прелесть, соблазн. Но не смущайтесь, благочестивые! Мужайтесь, будьте тверды и непоколебимы в вере, страха людского не ужасайтесь. Если и тело убиют, то соблюдите главу, т.-е. веру, и вы прославитесь крестом. Ибо мы чаем другой жизни, жизни вечной, а за временные скорби нам уготована от Христа радость, если пребудем Ему верны... Эту радость воспримут все подвижники—крестоносцы, исповедники, по слову св. апостола Павла: течение скончах, веру соблюдох, прочее убо соблюдается мне венец правды, егоже воздаст ми Господ в день он, праведный Судия, не токмо же мне, но и всем возлюблшим явление Его (2 Тим. IV, 7—8). Не смущайтесь тем, что некоторые пастыри ваши заблудили и отступили. Без таких пастырей можно вам быть. Сам Бог изгнал их из церкви, как недостойных носить высокое имя пастырей. Они не были истинными пастырями и учителями; это были прелестники, занявшие престолы лестью и хитростью, чтобы владеть имениями, а не служить церкви. Дырою влезли они на церковные пастырства, а не дверьми, как говорил о таких Христос. Не светом чистого жития, не смирением и подвижничеством достигли они епископства... Где добродетели и христианские подвиги их?... Не все ли они от юности до старости упражнялись в ссорах, тяжбах, судах, и всяких житейских ухищрениях? Вчера воин, пан, сластолюбец, а на завтра епископ. Не для того искали они епископства, чтобы радеть о церкви Божией, а для того, чтобы иметь больше богатства, больше слуг, обильнее трапезы. На епископствах они богатят свою родню, отдают дочерей в богатые замужества, величаются и высятся. Потому-то они и отбегли в римскую церковь, чтобы не разделять тех скорбей, гонений и поруганий, какие терпят верные православные от латинян и польского панства. Они отбегли в латинский покой, сулимый им под силою и славой папской. Но вы, братия, нечистоте их не прикасайтеся, а лучше терпите скорби и поношения, по слову Христову: блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол, на вы лжуще Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Матф. V, 11—12). В числе западнорусских иноков Афона славился особенно Иоанн Вишенский. Этот ревнитель написал несколько посланий и учительных грамот в Русь. Сильное обличительное послание направил он к самому митрополиту Михаилу Рагозе и владыкам-униатам, и между прочим так говорит им: „покажите мне вы, згоду (унию) вяжущие, кто из вас соблюл веру и заповеди Христовы? Не вы ли еще прежде разорили веру своими злыми делами? Не вы ли воспитали в себе похоть лихоимства и мирского стяжания? Никак не можете насытиться, а все более и более болеете алчбою и жаждою прибытков. Покажите мне, кто из вас исполнил шесть заповедей Христовых^: алчущего накормить, нищего одеть, больного посетить и проч.? Не вы ли заставляете алкать и голодать ваших бедных подданных, носящих тот же образ Божий, как и вы?... Не отнимаете ли вы у них коней, волов, овец, выжимаете от них дани, обнажаете их, мучите, томите во всякое время, зимою и летом, в непомерных трудах? А сами, как идолы, сидите на одном месте, и если понадобится вам перенести свое идолотворенное туловище на другое место, то переносите безскорбно на колеснице, как бы сидя дома, тогда как бедные подданные день и ночь на вас трудятся и мучатся... Где вы послужили больным? Не вы ли делаете здоровых больными, бьете их, мучите, убиваете? Постучись только в лысую свою голову, луцкий, сколько ты, во время своего священства, живых послал к Богу мертвыми, сколько изгнал бискуп из этой жизни, одних сечением, других потоплением, третьих палением огненным! Вспомни и Филиппа маляра, многоденежного: кому достались его румяные золотые после его насильственной смерти, и в чьем кошельке ныне находятся?... Кого вы посещали в темницах? Не сами ли вы заключаете христиан в темницы за правду? Не ваша ли милость позаботилась заключить в темницу Никифора, чтобы вам беспечно панствовать и не слышать из уст его обличений за свое отступление с вашим папой?... Покажите мне, кто из вас отрекся мира и взял на себя крест Христов? Не больше ли вы имеете теперь, чем прежде имели в мире?... Вот его милость Потей, хотя и каштеляном был, но только по четыре слуги волочил за собою, а ныне, когда бискупом стал, то больше десяти насчитаешь. Так же и его милость арцибискуп, когда был простою рогозиной, не знаю, мог ли держать и двух слуг, а ныне больше десяти держит. Так же и Кирилл, когда был простым попом, только дьячка за собою волочил, а как стал бискупом, догоняет числом слуг двух первых владык"... Окончив свои обличения владыкам - отступникам, Иоанн опровергает разные толки их и отговорки, которыми они старались оправдать свое отступничество, и в заключение убеждает их образумиться и покаяться. В послании к князю Константину Острожскому и всем православным Южной и Западной Руси он прежде всего благодарит Бога за их твердость в православной вере, убеждает и впредь пребывать непоколебимыми в ней и не бояться папы, его слуг, а надеяться на Бога, по только покаяться пред ним и исправиться. Затем преподает разные советы касательно наставления в вере, церковного благочестия, богослужения, избрания достойных пастырей, устроения иноческого общежития, искоренения в народе суеверий и дурных обычаев, чтоб таким образом оживить и поднять дух веры и церкви в народе. Пламенный ревнитель веры и благочестия написал еще общее обличение всему народу в пределах тогдашнего польского государства. „Тебе, в земле польской живущему, всякого возраста, чина и состояния народу русскому, литовскому и польскому, в разных сектах и верах пребывающему, сей глас в слух да достигнет", — так начинает свое третье послание инок Иоанн Вишенский, и затем продолжает: „извещаю вас, что земля, по которой ногами вашими ходите, плачет по вас пред Господом Богом и вопиет, да пошлет Он серп смертный на вас, как древле на содомлян, желая лучше стоять пустою в чистоте, нежели населенною вашим безбожием и оскверненною вашими беззаконными делами. Ибо где теперь в польской земле вера, где надежда, где любовь? Где правда и справедливость суда? Где непорочное священство, где крестоносное житие иноческое? Где простое благоговейное и благочестивое христианство? Зачем именем христианским называть себя бесстыдно дерзаете, когда силы того имени не храните? О, окаянная утроба, которая таких сынов на погибель вечную породила! Ныне в польской земле все священники, как некогда иезавелины жрецы, чревом, а не духом совершают службу; папы же над своими подданными сделались богами, высшими Самого Бога. Вместо евангельской проповеди, апостольской науки и святого закона, ныне поганские учителя (Аристотели, Платоны и другие им подобные) во дворах Христа Бога владычествуют. Вместо суда и правды царствуют несправедливость, ложь, кривда; вместо веры, надежды и любви—безверие, отчаяние, ненависть; вместо целомудренного жития— скверная нечистота. Покайтесь же все, жители земли той, покайтесь, да не погибнете двоякою погибелью, вечною и временною. А если не хотите покаяться все, то вы, православные, будьте готовы отделиться от этого погибельного и содомского рода, чтоб быть истинно новым Израилем, а не язычниками. Ибо где, между язычниками, виданы такие плоды нечестия, как ныне в земле польской? Не скорбите: Господь с вамп; имейте веру и надежду на Него непоколебимую; на панов же ваших русского рода, на сынов человеческих, не надейтесь: в них нет спасения, они отступили от Бога к прелести еретической... Да будут прокляты владыки, архимандриты, игумены, которые монастыри запустошили и фольварки себе из мест святых поделали; сами, с слугами своими и приятелями, скотскую в них жизнь провождают, гроши сбирают и на доходы, назначенные для богомольцев Христовых, дочерям своим приданое готовят, сыновей одевают, жен украшают, слуг умножают, приятелей обогащают, кареты устрояют... Владыки безбожные вместо правила, книжного чтения и поучения в законе Господнем, день и ночь над статутами сидят и во лжи весь век свой упражняются После других, столько же резких обличений, обращенных ко всей земле польской, послание оканчивается новыми воззваниями к покаянию, пока есть время. От Иоанна Вишенского и других ревнителей доходили в Западную Русь и другие писания в обличение униатского отступления и латино- польских соблазнов, в утешение и ободрение православным и в назидание им.

 

4. Ревность православных епископов Западной России в борьбе с унией.

Но, воспособляясь православным Востоком, Западная Русь находила и в себе самой силы и средства для защиты своей веры, имела и своих поборников её. Таковы были прежде всего епископы, оставшиеся верными православию. Всего было их два: Гедеон, епископ львовский, и Михаил, епископ перемышльский (оба в Галиции). Но тем дороже они были православным, после отпадения в унию остальных шести, в числе их и самого митрополита. Митрополит-униат с владыками-униатами приговорил этих двух епископов к отлучению и удалению, и король подтвердил такой приговор. Но Гедеон и Михаил не убоялись этого неправедного приговора и удержали свои места и свою власть, дружно поддерживаемые своими паствами и другими сильными лицами из православных, каков особенно Константин Острожский. Оба эти епископа старались не допускать вторжения в их епархии власти униатских митрополитов Михаила Рагозы и его преемника Ипатия Поцея. Особенно Гедеон львовский отличался силою духа, ревностью в борьбе с отступниками и попечением о церкви во всей Западной Руси, имея на то и право по званию экзарха, каким облек его патриарх Мелетий. Он поставлял диаконов, священников, игуменов, архимандритов не только для своей епархии, но и для других епархий, в которых епископами были униаты, непризнаваемые тамошними православными паствами. Безбоязненно он и сам посещал такие епархии, совершал освящение церквей, антиминсов, рукоположения в священные степени. Злобились на него униатские владыки. Особенно сильно восставал на него Ипатий Поцей, сперва как епископ Владимиро - Волынский, а потом митрополит после Рагозы. Он вопил и жаловался на Гедеона то королю, то папе, то сильным бискупам и ксендзам; временами кидал проклятия на Гедеона. Но все было напрасно. Гедеон твердо стоял на своем месте и в своем долге и устоял до конца. Как мудрый и ревностный пастырь, Гедеон назидал православных и своей и других епархий окружными посланиями; основал в своем епископском имении Стрятине высшую школу, устроил книгопечатню, издавал церковные и учительные книги, говоря, что делает это и по собственной ревности о духовной пользе православных и по наставлению от блаж. патриарха Мелетия. Когда в 1607 г. скончался ревностный архипастырь Гедеон Балабан, то латинский львовский архибискуп и король Сигизмунд задумали отнять у православных епископскую кафедру в Львове и посадить на нее униата. Но православные с великими усилиями отстояли ее и избрали преемником Гедеону верного, благочестивого Иеремию Тиссаровского, который по благословению константинопольского патриарха был посвящен во епископа в соседней Валахии. Возвратясь оттуда во Львов, он прежде всего утешил свою паству окружным посланием, в котором заявлял свою верность православию, увещал ее твердо стоять в вере православной, не смотря на беды и гонения от врагов её. Не так посчастливилось Перемышльской епархии. Когда в 1610 г. скончался православный архипастырь её Михаил Копыстенский, то король с униатским митрополитом Ипатием Поцеем насильно, против воли православных, посадил на - Перемышльскую кафедру униата, и притом человека негодного. Горевали православные Перемышльской епархии, но не смогли избавиться от насильника и только чуждались его, как лживого пастыря. Горько было и всем православным Южной и Западной Руси, что теперь осталась у них только одна из восьми епископских кафедр и только один епископ, живший притом в далеком Львове. Чувствовали они, что церкви нельзя быть без епископов, и потому некоторые из православных князей и монастырей приючивали у себя епископов пришлых из Греции, Болгарии и Сербии, которые и совершали для них рукоположения в священные степени. Но понятно, что такими пришлыми и временными епископами нельзя было довольствоваться. Необходимы были свои и постоянные. Вздыхали о том православные. Слышались среди них слова скорби, но и надежды: „когда святой Бог даст нам епископов?" И даст им Бог епископов, как увидим потом.

 

5. Твердость православных монастырей; насильственный захват униатами некоторых православных обителей.

Кроме епископов, пребывших верными православию, сильными поборниками за веру явились монастыри с своими архимандритами, игуменами и братией. Когда митрополит Рагоза с пятью владыками отпали в унию, то к ним пристали всего два-три игумена или архимандрита, и то более по принуждению, чем по доброй воле; все же прочие были непричастны этому неправедному делу. Теперь униатские митрополиты и владыки хотели прибрать к своим рукам православные монастыри, чтобы насадить в них свою унию и завладеть богатыми имениями, какие были у некоторых монастырей; требуя подчинения от монастырей, их игуменов и архимандритов, эти митрополиты и владыки ссылались на свою епископскую власть, а еще более на власть короля, который щедро раздавал им грамоты на монастыри, чтобы этим наградить отступников за унию и пособить им насаждать ее в монастырях и в православном монашестве. Но архимандриты, игумены и братства православных монастырей справедливо рассуждали, что митрополит и владыки, отпавшие в унию и осужденные собором, не могут иметь власти над ними, да и король, клявшийся при короновании уважать права православной Руси, незаконно делает, отдавая монастыри отступникам. Так размышляя, православные монастыри и монашествующие, насколько могли, отстаивали себя, защищая тем и свою веру. Особенно прославилась в этом подвиге Киево-Печерская лавра. Король Сигизмунд 111 издал приказ о взятии лавры и её имений под власть униата м. Рагозы, чтобы наградить его за унию и насадить ее в самой лавре. Это он сделал по совету латинских бискупов и с одобрения папы, который прислал даже свою буллу (грамоту) на подчинение лавры униатским митрополитам, как будто имел он какое-либо право до лавры, до чужого добра! Не раз после сего король присылал своих комиссаров с приказом взять лавру и её имение на имя м. Рагозы, который уже и звал себя архимандритом лавры. Но лаврская братия, во главе с своим архимандритом Никифором Туром, каждый раз твердо отражали эти несправедливые приказы. Лаврские иноки не допускали комиссаров даже в ограду лавры, встречали их перед воротами и говорили: „мы имеем архимандрита, и нового нам не нужно, да и нет в Киеве митрополита; а Михаила Рагозу, которого за отступничество от православия наши духовные низложили, мы не признаем митрополитом и не дозволим увязать его в наш монастырь (т.-е. отдать монастырь в его власть)“. В другой раз они говорили королевскому комиссару: „знаем, зачем ты приехал и какие листы имеешь от короля; тех листов и слышать и видеть не хотим и монастырь наш будем крепко охранять. Король ничего не имеет до нас, и мы не должны его слушать, так как он нарушает наши права и вольности". Преемник Никифора Тура († 1599 г.), благочестивый и просвещенный архимандрит Елисей Плетенецкий, в союзе с братией также твердо отстаивал лавру от притязаний преемника Рагозы, м. Ипатия Поцея, который беззаконно называл себя архимандритом лавры, хотя не смел и глаз показать в ней. Наконец за лавру вступилось православное дворянство киевской области, настоятельно домогаясь, чтобы король отменил свое распоряжение о передаче её униату митрополиту. Король должен был уступить. Но теперь бедный король должен был сам просить папу, чтобы он отменил свою буллу о передаче лавры униатскому митрополиту. Не рад был папа, но согласился на просьбу короля и только наказал ему за лавру вознаградить Поцея чем-нибудь другим, а о самой лавре постараться, чтобы в нее был назначен архимандритом униат или римско-католик. Но не дождались того ни король, ни папа. Лавра никогда не была в унии. Не дались в руки униатам и другие киевские монастыри: Михайловский, Никольский, Кирилловский и Межигорский. Удалось им захватить на время только Выдубицкий монастырь. За то успели они силою, т.-е. с помощью королевских приказов и чиновников, позахватывать монастыри в других городах и областях Западной Руси, как напр. Свято-Троицкий в Вильне, Свято-Троицкий в Слуцке, Супрасльский на Полесье, Жидичинский на Волыни, Спасский в Кобрине, Лавришевский близ Новогрудка, Лещинский близ Пинска и др., всего до 12 монастырей. В некоторых из этих монастырей униатское монашество устроилось по образцу латинского. Так явились в унии монахи базилиане, похожие во многом на иезуитов. Скоро они, руководимые иезуитами, стали вожаками в унии и причинили много бед и смут православной церкви. Впрочем большинство монастырей, захваченных в унию, было в худом положении. Лучшие иноки, верные православию, были изгнаны или сами бежали из них. Остались малодушные или распущенные, сдавшиеся на унию; новых порядочных иноков униатов не откуда было набрать для них. Следует заметить еще, что, довольствуясь чужим добром, т.-е. монастырями, отнятыми у православных, униаты не охотились устраивать новые монастыри, так что за все описываемое пятилетие основался у них всего один новый монастырь (в Минске).

 

6. Просветительная деятельность православных монастырей; возникновение новых обителей.

Лучше было состояние монастырей и монашества у православных. У них во всей Южной и Западной Руси оставалось еще много монастырей, которые, крепко стоя при вере православной, не дали себя в руки униатов, благодаря частью собственной стойкости, частью защите со стороны православных ктиторов из князей и дворян, городских обществ и братств. Сверх того у православных возникло до десяти новых монастырей, основанных ревнителями православия и благочестия, каковы: в Киеве—Братский - Богоявленский, в Вильне—Свято-Духовский, Братский, в Украине—Прилуцкий-Густынский, Лубенский и др. Но главное то, что в православных монастырях и монашестве сказался теперь подъём духовных сил в подвигах иноческого благочестия и в служении защите и благу церкви православной. Явились новые подвижники и учителя иночества, и в числе их бывальцы св. Афонской горы, где они учились иноческой жизни, как прежде преп. Антоний Печерский. Таков Иов Княгининский, друг Иоанна Вишенского, близкий к епископу Гедеону и князю Константину Острожскому, много лет подвизавшийся на Афоне, а потом, возвратясь на родину в Галицкую Русь, основавший здесь три монастыря, отличавшиеся высоким духом иноческого жития. Таков Исакий Борискович, устроивший с помощью того же Иова строгое общежитие в Дерманском монастыре на Волыни, под покровительством ктитора его, князя Острожского. Таков Исаия Копинский, устроитель монастырей в за-Днепровской Украине или Полтавщине, в имениях князей Вишневецких, тогда еще верных православию. Замечателен подъём духовной жизни и в киевских монастырях, особенно в лавре. Наиболее поревновал об этом известный уже нам благочестивый и просвещенный архимандрит её Елисей Плетенецкий, имевший помощниками того же Иова Княгининского, Исаию Копинского и других, нашедшихся в самой лавре, или призванных из других добрых монастырей. Здесь-то надобно сказать, что, ревнуя о подъёме духовной жизни в монастырях, все упомянутые подвижники и пособники их одушевлялись при этом не только собственною любовью к подвижничеству, но и мыслью о благе всей церкви в Западной Руси. Они помнили, что в былое время жизнь в монастырях поослабела от разных беспорядков и нестроения, что эта слабость, эти беспорядки и нестроения были бы теперь особенно опасны, когда церковь в Западной Руси подпала новым бедствиям от унии, что нужно поэтому покаяться, одуматься, начать лучшую жизнь, и этим укрепить православное монашество и вырастить в нем новые силы для защиты веры и церкви и её духовного преспеяния. И действительно, теперь важнейшие православные монастыри много более прежнего стали назидать общество и народ примером строгого благочестия, укреплять в вере благоговейным служением и пением, имели у себя, особенно в лавре, добрых проповедников, заводили училища, типографии, печатали церковные и учительные книги в поучение православным и обличение противникам веры и церкви, устраивали богадельни и странноприимницы. Наконец в монастырях воспитаются для Западной Руси достойные избранники на епископство, которые и выступят сильнейшими поборниками веры и церкви, как увидим ниже.

 

7. Бедствия православного духовенства; подвит мученичества.

Белое духовенство, соборное и приходское, также ознаменовало себя в борьбе за веру. Но борьба эта была для него тяжелее, чем для монашествующего духовенства. Белому духовенству труднее было противиться незаконным униатским владыкам и их унии, потому что оно не было так сильно союзом и средствами, как монастырские братства, а главное потому, что униатские владыки, опираясь на польские власти, имея толпы слуг, могли изгонять и изгоняли священников с их мест, а следовательно лишали их с семействами средств к жизни. Не раз владыки учиняли и более жестокие насилия над священниками, отвергавшими унию, а с тем вместе и власть униатских владык. Однако и этим владыкам далеко не легко удалось принудить духовенство к унии, а во многих местах и совсем не удалось. Так в митрополичьей епархии, обнимавшей Киев, Вильну, Троки, Минск, Новогрудок, Слуцк, Гродно и соседние города с их уездами, сопротивление унии оказало прежде всего киевское духовенство. Оно отказалось признавать власть м. Михаила Рагозы, как низложенного собором за унию. А когда преемник его Ипатий Поцей в 1610 г. прислал в Киев своего униатского официала (старшего протопопа), и тот потребовал, чтобы в неделю православия все священники явились в Софийский собор, служили с ним, поминая папу и м. Ипатия Поцея, то священники, собравшись пред собором, сказали, что не будут служить с ним, не признают власти униата-митрополита, ни его унии. Однако, с помощью польской власти, Софийский собор отдан был униатам, а прочие церкви почти все остались за православными священниками, собором же их была Успенская церковь на Подоле. За киевские церкви вступились и горожане, готовы были вступиться и козаки, так что униатские митрополиты не отваживались и глаз показать в Киеве. Боролось с унией духовенство и в Вильне. Но здесь сильна была польская власть; здесь сильнее налегал на него м. Ипатий Поцей. Поэтому, после разных колебаний в борьбе православия с унией, значительная часть Виленских церквей взята была на унию, в том числе и соборная Пречистенская церковь. В Слуцк митрополит Рагоза прислал сперва своего наместника с властью налагать запрещение на всех священников, несогласных на унию, и запечатывать их церкви. Когда затем прибыл в Слуцк и сам митрополит Рагоза, то Слуцкие горожане готовы были забросать его камнями, за что, впрочем, они обложены были ежегодною пеней. Преемник Рагозы Поцей уже сильнее налег на слуцкое духовенство: „помните, писал он слуцким священникам, я вам не Рагоза!“ И точно: Поцей был завзятее Рагозы, а теперь он имел за собою в Слуцке еще и власть латинника пана Ходкевича: и так вынуждено было слуцкое духовенство покориться наместнику Поцея и платить ему так-называемые куницы, т.-е. своего рода подать. В Новогрудке духовенству было еще труднее противиться унии: сам новогрудский воевода Федор Скумин-Тышкевич, бывший православный, к несчастию отпал в унию и увлекал за собой и других. Долее держалось против унии минское духовенство, но также должно было уступить силе митрополичьей власти, особенно при митрополите Поцее. Этот же Поцей еще грознее поступил с духовенством в своей владимиро-волынской и брестской епархии, которую он, по милости короля, удерживал за собой и тогда, когда стал митрополитом. Так напр., в Бресте он за непокорность унии приказал схватить православного священника Павла и заключить в смрадную темницу; другим священникам брил бороды и головы; третьих выгонял с приходов, подвергал побоям и истязаниям. Во Владимире-Волынском при церкви святого Василия был твердый в православии священник Мартин, безбоязненно совершавший службы для своих православных прихожан. Озлился на него Поцей. В 1600 г. накануне Рождества Христова благочестивый Мартин совершал заутреню. Вдруг, внезапно ворвались в церковь с шумом и криком до двадцати вооруженных слуг Поцея, схватили о. Мартина и повлекли его к Поцею. Поцей прежде всего собственноручно ударил его в лицо, потом, вошедши в самую церковь и став на амвон, приказал представить ему о. Мартина в полном облачении и с чашею в руках; а когда о. Мартин был представлен, Поцей отобрал у него чашу, велел снять с него священнические одежды и, взяв ножницы, сам остриг его голову на четыре стороны, поручив тут же диакону выстричь ее всю. Подобно Поцею, и его главный сообщник Кирилл Терлецкий насильничал над духовенством в своей Луцкой и Острожской епархии. Так близ Луцка при монастырской Спасской церкви был священник Стефан Добрянский; он еще на Брестском соборе 1596 года явил себя смелым противником унии и принявшего ее владыки Кирилла. Непоколебимо противился он унии и теперь, когда Кирилл стал силою вводить ее в церквах) и духовенстве г. Луцка. Потому православные из народа стали обращаться к о. Стефану за духовными требами. На что же отважился отступник Кирилл? Он подослал своих людей, которые подстерегли о. Стефана, когда он возвращался из города в свою подгородную церковь, схватили его и спустили под лед в р. Стырь. Православные занесли жалобу, подтвердили ее свидетельскими показаниями об убийстве, но справедливого суда не дождались. Впрочем не все владыки, принявшие унию, были так ретивы в распространении её в духовенстве и народе, как Поцей и Терлецкий. Так о полоцком епископе Германе близкий современник говорит: „владыка Герман не принуждал священников к унии. Напротив, когда им (от имени короля) велено было подписываться на унию, а городской протопоп Соломон и другой с ним не захотели подписываться, то владыка разорвал лист, на котором иные уже подписались было, заплакал, а протопопа Соломона взял себе в духовники. Таким, т.-е. верным в душе православию, остался Герман до самой смерти. И в епархиальном духовенстве, принужденном принять унию, громадное большинство оставалось в душе верным православию и готово было в первое же удобное время бросить насильно навязанную ему унию. Вот пример на это. В одном округе митрополичьей епархии, на Подлесье, в г. Заблудове (близ Белостока) был знаменитый протопоп Нестор Козьминич, бывший еще на Брестском соборе в числе главных поборников православия против унии. Сведав о его ревности по вере, константинопольский патриарх дал ему звание экзарха, т. - е. право именем патриарха охранять православие и благочиние в духовенстве всей митрополии. Когда в 1609 г. со многих мест православные собирались занести на варшавском сейме жалобы на неправды и жестокости Поцея, Нестор Козьминич, по званию экзарха, издал окружное послание к духовенству с призывом 16 возревновать о православии. И вот в Слуцке, Новогрудке, Гродне, Минске, Троках, Жировичах (недалеко от г. Слонима) и др. местах духовенство, во главе с своими протопопами, отказалось от унии, изъяло свои церкви из-под власти униата Поцея. Поцей испугался и горько завопил о помощи к своим латино-польским покровителям, а те к королю. Скоро Поцей опять увидел за собою силу, пред которою волей-неволей духовенство должно было присмиреть и терпеть противную ему власть униатского митрополита и его унию. Преемник Поцея Рутский уже довольно спокойно пользовался своей властью над униатским духовенством и старался привлечь к унии и забрать под свою власть остальное православное духовенство. То же делали и другие униатские владыки в своих епархиях. Православное духовенство еще было численнее униатского, за то последнее почти везде заняло старшинство власти при кафедральных соборах, ибо к такому старшинству допускали только униатов, а православных удаляли с старшинства или вообще не допускали к нему. Устроив свое старшее духовенство по образцу латинских соборов или капитулов при бискупах, униатские митрополиты и владыки желали создать из него новую силу для давления на прочее духовенство, для утверждения унии и дельнейшего распространения её. Итак борьба с унией становилась, чем далее, тем сложнее и тяжелее.

 

8. Православные князья и дворяне — защитника веры и русской народности.

Но в борьбе с унией и латинством небыли одинокими православные архипастыри, не были - беспомощны ни монастыри, ни духовенство. В борьбе живое и сильное участие принимали миряне, каковы прежде всего православные князья и дворяне. Во главе , тех и других, как прежде до Брестского собора и на соборе, так и теперь после собора, стоит все тот же могущественный, просвещенный и благочестивый князь Константин Острожский. С любовью нося данное ему патриархом высокое звание экзарха, он являлся истинным - попечителем о церкви на всем пространстве Южной и Западной Руси. Не раз предостерегал он короля от несправедливых и обидных православной церкви распоряжений, ходатайствовал пред ним о её делах. Как киевский воевода, он оказывал покровительство православным в Киеве, в частности здешним монастырям, церквам и духовенству. Как владетель громадных имений, целых городов, местечек и сел на Волыни, он в этих имениях поддерживал и обновлял монастыри, церкви, защищал их от захвата униатских владык. Он сносился с православными всех концов края, увещевал своими посланиями, мирил распри, утешал в скорбях и гонениях, возбуждая к терпению и упованию на Бога. Он поддерживал свою Острожскую школу и типографию, завел новую школу и типографию при Дерманском монастыре, чтобы доставить церкви больше просвещенных людей и учительных книг и писаний для укрепления в вере и отражения наветов и соблазнов противной стороны. Знал великую силу князя Константина сам папа римский и пытался совратить его в унию, написав ему льстивое письмо. Князь отвечал почтительно, но отклонил соблазны. Еще упорнее пытался обольстить князя на унию митрополит Ипатий Поцей, сложив для сего весьма большое и хитрое письмо. По поручению князя один острожский клирик составил на Поцеево письмо сильную отпись. Поцей в своем письме восхвалял унию, как значащую единение, согласие. Клирик многими примерами из ветхозаветной и новозаветной истории показывает Поцею, что единение и согласие может быть и в недобром деле и не на добро; если оно несогласно с волею Божией, то оно противно Богу, гибельно для людей. „Не таково ли, отче Владыко, говорил ему клирик, и ваше согласие — уния? Посмотри оком и послушай слухом, что наделали вы своей унией! Нет города, нет селения, которых не наполнили бы вы плачем и рыданием людей, держащихся отеческого предания и веры... Какого не сделали вы гонения, какого поругания, оплевания, замешательства, какого не произвели кровопролития, убийства, тиранства, мучения, насилия в домах, училищах, церквах? Вы иссушили взаимную любовь в людях, произвели раздор между родителями и детьми, между братом и братом, поссорили господина с крестьянами... Вы потеряли совесть, преступили клятву, обманули папу, присягали за всех нас, отправляли от нас посольство, о котором мы и не думали... Ты, отче владыко, внушаешь князю приступить к восхваляемой тобою унии. Но если бы это дело велось, как следует, то князь не допустил бы никому опередить себя... Ты говоришь, что вы ничего нового не сделали, а только возобновили флорентийское соединение, полтораста лет лежавшее в забвении: и я также вижу, да и всем явно, что ваша нынешняя уния возобновила то, что сделано было на том разбойническом сонмище; а там одних давили, других топили, иных морили голодом или узами, а иных лишали жизни хитростью^”. К концу своей „отписи" клирик устами князя с силою утверждает мысль, что истинная церковь есть не римская, а Восточная. До конца жизни князь ревновал о защите и благе этой церкви, так что православные называли его „стражем святой Восточной, соборной и апостольской церкви". Делами благотворения, подвигами молитвы венчались добродетели и заслуги князя пред Богом и церковью. Скончавшийся в глубокой старости (около 80 лет), приснопамятный князь погребен в своей замковой Острожской церкви. Поощряемые примером князя или же собственною преданностью родной вере и церкви, ревновали о защите их и другие православные дворяне, заступавшиеся вместе с тем за свою русскую народность. Так на своих областных съездах или сеймах, также на генеральных или общих сеймах в Варшаве, православные князья и дворяне из года в год поднимали голоса против незаконной власти униатских владык и их унии, требовали низложения их, дозволения поставить православных епископов, громко жаловались на разные притеснения и обиды православным. Чрез это православные дворяне не мало сдерживали латино-польские и униатские неправды и насилия православной вере и народности. Не раз бывало даже так, что главные виновники унии Поцей и Терлецкий привлекались к суду и ответу на сеймах, подпадали осуждению, а православным, по требованию дворян, давались полные права на избрание епископов. Сверх того православные дворяне, заседая в урядах, судах, часто могли давать защиту обижаемым единоверцам и управу обидчикам. Но то была беда, что постановления сеймовыя и судебные в пользу и защиту православных и против униатских и латино-польских неправд большей частью приостанавливались, отлагались или даже совсем отменялись властью короля, судом и проделками латино-польских панов, бискупов, иезуитов. В тогдашней Польше правды трудно было добиться.

 

9. Основание православными дворянами новых обителей.

Более возможности имели дворяне ограждать православную церковь, монастыри и храмы в своих имениях на основании общих прав своего дворянского сословия. На основании этих же прав они могли строить новые монастыри и церкви на своих или купленных землях, могли дарить эти земли другим под постройку церквей и монастырей. И то особенно замечательно, что ктиторы новоустроенных монастырей и церквей в своих записях по поводу строения их имели теперь обычай и считали нужным заповедовать, чтобы эти монастыри и церкви оставались навсегда в обладании православных, и самым наследникам своим запрещали отменять правильное служение в этих монастырях и церквах под угрозой утраты прав ктиторства. Из многих примеров на это припомним здесь два. В 1609 году князь Адам Корибут-Вишневецкий и жена его Александра, урожденная Ходкевич, основали в своем имении Брагине-сельце (ныне Речицкого уезда, минской губ.) разом два монастыря: мужской общежительный Спасский и женский Благовещенский. В своей записи об этом они выражаются так: „желая, чтобы хвала милого Бога пребывала во веки, более и более расцветала, множилась и неизменно ширилась на этой юдоли земной, мы во славу святого Имени Его основали в нашем сельце Брагине монастырь с церковью Святого Спаса“. Сказав, что монастырь отдается инокам на общежитие по уставу св. Василия и для совершения в нем ежедневно службы Божией, перечислив земли и угодья, назначаемые на содержание монастыря, ктиторы заповедуют: „а братия монастыря должны будут избирать себе в архимандриты человека доброго, достойного веры, наставленного в слове Божием и духовной науке, который бы учил не по толку какой-либо секты или ложных инославных учителей, а на основании слова Божия и св. отцов стародавней греко-восточной церкви, чтобы сам он твердо хранил и людям показывал правдивую веру христианскую... Если же бы между монахами нашего монастыря случайно объявились такие, которые, не держась вполне и строго христианской восточной веры и богопреданных писаний, увлеклись какими - либо ложными учениями, старо или ново-выдуманными, таких я, ктитор, повинен буду (разумеется, по требованию православных иноков) тотчас смирять и удалять из монастыря. А если бы кто-либо из наших потомков отступил от св. православно-христианской веры и захотел бы исказить службу Божию (православного чина) в этой церкви Св. Спаса и монастыря, то да будет на таковых клятва св. отец и моя родительская; рассудятся они со мною на страшном суде. И мы, ктиторы, отчуждаем таких потомков от ктиторства, не должны они иметь никакого права до этого моего монастыря и его имений, а я теперь сим листом при моей жизни и навсегда по жизни моей вверяю этот монастырь во власть и оборону наперед Господу Богу, а потом святому отцу патриарху константинопольскому, а патриарх, какой будет тогда, имеет всячески оборонять наш монастырь и стараться, чтобы никогда не нарушилась в нем служба Божия по уставу православной Восточной церкви". Подобным же образом ктиторы ограждают в своей записи сохранность православию и женского Благовещенского монастыря. Еще пример. В 1611 г. в минском воеводстве жена маршалка (предводителя дворянства) Богдана Стеткевича Евдокия Григорьева, урожденная княжна Друцкая-Горская, пожертвовала в г. Минске три пляца (усадьбы) по Юрьевской улице на устройство монастыря и церкви в честь святых апостолов Петра и Павла. Сдавая пожертвование на руки игумену Павлу Домживу и его инокам, ктиторша заповедует, чтобы будущий монастырь был общежительный, по уставу св. Василия; чтобы он вечно и неотступно состоял в православии под благословением цареградского патриарха. Опеку над своим монастырем жертвовательница поручила своему сыну Вильгельму Статкевичу и своим родным, которые все были православными, а также князю Ивану Огинскому и всем православным обывателям минского воеводства, прося их содействовать устроению монастыря и быть всегда его защитниками и попечителями, как русского православного монастыря. Приняв на себя такое опекунство, православные дворяне и земские урядники минского воеводства и других поветов на своем съезде в Минске 1612 г. составили замечательное постановление. Они начинают торжественным за себя и всех православных Западной Руси исповеданием, что в лице древних предков своих они по воле и милости Божией и по старанию святителей Восточной церкви приведены к истинной, православной христианской вере и крещены в ней; стали под благословение восточных патриархов, снабжены от них добрыми постановлениями, ограждены в вере уставами князей своих, потом князей литовско-русских, но удерживали права своей веры и церкви и при польских королях до нынешнего включительно. „Но вот в настоящие плачевные времена некоторые владыки, без ведома и против воли всей нашей Руси, поступили против учения восточной веры и церкви, отреклись от послушания православному патриарху и отдались под никогда небывалую на Руси власть римского папы. Совесть наша не позволяет и никогда не позволит нам, чтобы мы последовали за такими пастырями. Итак, желая с горячим сердцем и чистою совестью исповедать прежде всего нашу веру пред лицом Господа Бога, в Троице Единого, а также засвидетельствовать нашу преданность Восточной православной церкви и пребывать в ней под благословением константинопольского патриарха, мы, пользуясь нашими дворянскими правами, основали на пашей дворянской земле монастырь и церковь св. апостолов Петра и Павла, с тем чтобы в нем всегда были иноки православные, чтобы монастырь оставался под благословением константинопольского патриарха, чтобы в монастыре была неизменно православная церковная служба, доброе общежитие иноческое, а также и школа для детей ради умножения в церкви Божией людей знающих и просвещенных. Заклинаем за себя и за потомков наших, чтобы никто не дерзал отчуждать этого монастыря от церкви православной и от благословения православного патриарха под угрозою анафемы. А всех соотчичей наших, людей православно-христианской веры, смиренно и усердно просим на всяком месте и во всяком деле оборонять наш монастырь от всяких посягательств, противных нашей вере и совести, в чаянии воздаяния за сие от Бога милосердого“. К этому постановлению приложены печати и подписи 52-х дворян, в числе которых были Огинские, Тышкевичи, Стеткевичи, Ратомские, Тризны, Сулятицкие, Володковичи, Рагозы, Ваньковичи, Селявы, Станкевичи, Ейсманы, Крупки, Коханы, Закревские, Пашковские, Лескевичи и друг. Много подобных записей православных дворян было по другим областям, особенно на Волыни. А сколько можно бы собрать еще одиночных, фамильных записей православных западно-русских дворян того времени, в которых они с мольбою и клятвою завещают своим детям и всем потомкам не изменять праотеческой вере и народности, грозя за это судом Божиим и своим неблагословением. Насколько дети и потомки будут помнить заветы отцов и предков— это увидим потом. А теперь остается нам сказать еще о городских обществах и братствах, как поборниках за веру православную и русскую народность.

 

10. Православные братства в борьбе с унией.

Старейшие братства, начавшие борьбу за веру еще до Брестского собора, теперь после собора повели эту борьбу живее и усиленнее. Борьба эта вызвала появление многих новых братств по городам Западной Руси. Как прежде, так и теперь, братства состояли преимущественно из горожан, мещан, купцов. Но теперь более, чем прежде, к ним присоединялись ревнители из духовенства и дворянства, а потом и старшего казачества. Более чем прежде братства вступают в сношения между собою для взаимной помощи в борьбе с общими противниками и опасностями, при чем старшие служат примером и подпорою младшим. Такими в описываемое время были львовское и виленское.

 

11. Деятельность Львовского братства.

Львовское братство, состоявшее при Успенской церкви в гор. Львове, было сильно уже тем, что это было братство ставропигиальное, т. - е. находилось в ближайшей духовной зависимости от константинопольского патриарха, чаще других сносилось с ним и православным Востоком, помогая в этих сношениях и другим братствам и всей вообще Западной Руси. Прежде были у него печальные несогласия с львовским епископом Гедеоном. Теперь, в виду общей опасности, они постепенно затихли, благодаря увещаниям патриарха, советам князя Константина Острожского и доброй воле епископа и братства. Итак, опираясь на власть патриарха, на союз веры с епископом и собственную силу, братство отражало все попытки униатских митрополитов подчинить его своей незаконной власти и привлечь к унии. За это ему пришлось терпеть обиды и притеснения от латино-польских властей. Но твердое в своем подвиге для веры, оно встречало поддержку в дружных с ним православных князьях и дворянах. Так напр., в 1600 г., одном из самых тяжких годов для братства, князь Константин Острожский писал ему: „Милые мои господа, Львовские мещане! Весьма сожалею о кривдах и стеснениях, которые вы терпите. Вести о них доходят к нам, как чрез ваши писания, так и чрез устные жалобы ваших милостей. Но теперь это и не дивно; ибо не только вам, но и всем нам делаются такие кривды, противные праву и нашим вольностям. Вот недавно на большом варшавском сейме, в отсутствии нас и наших послов, издано постановление, весьма противное общественному праву, а еще более святой справедливости. Потому и вашей милости не могу дать другого совета, как тот, чтоб быть терпеливыми и ждать помилования от Бога, склонит ли Он, по Своему милосердию, сердце короля к чувству святой справедливости... Наконец будет другой сейм, тогда мы постараемся с прочими послами от дворян изложить как наши обиды, так и ваши“. Несколько позже в том же году писал братству знатный дворянин Богдан Стеткевич от себя и своей супруги: „Честные и возлюбленные во Христе братия! Благодарим Бога всегда о вас, поминая вашу веру, труды и подвиги, и терпение для благочестия. Молим Господа, да утешит и утвердит вашу любовь и да поспешит вам во благое. Ибо умножились туне ненавидящие православие ваше и наше; но блаженны вы, по слову Господа, егда рекут всяк зол глагол на вас (Матф. 5, 11). Итак, ничтоже сумнящеся, подвизайтесь в благочестии, и Господь Бог управит ваши подвиги. Он ваш защитник и крепкий заступник. Ему слава и держава во веки". Крепкое своим союзом, поддерживаемое союзом с ревнителями из духовенства и дворян, братство мужественно защищало права свои и права веры и народности русской пред королем, польскими властями, судами и сеймами. своей твердостью братство ободряло и других. Православные г. Львова и Галицкой Руси много обязаны братству тем, что здесь теперь и надолго удержалась кафедра православного епископа, когда все прочие захвачены были на унию. А своей школою, книгопечатнею, трудами и писаниями своих учительных людей братство оказывало духовную помощь не только Галицкой, по и всей Южной и Западной Руси.

 

12. Бедствия виленского Свято-Духовского братства; Стефан Зизаний и Леонтий Карпович.

В Западной Руси в описываемое время наиболее подвизалось в борьбе за веру и на помощь церкви— виленское братство. Для него в первые годы борьба была еще тяжелее, нем для львовского. В Вильне, тогда главном городе Западной Руси и западнорусской митрополии, власть униатских митрополитов была ближе и сильнее. Здесь сильнее поддерживали ее король и латино-польские власти; здесь же сильнее были иезуиты с своей школой, готовые на всякие обиды и насилия православию. Виленское братство состояло при Свято-Троицком монастыре. Но как бы предчувствуя, что его оттеснят отсюда, братство еще до Брестского собора начало строить свою церковь во имя Святого Духа, с дозволения короля, который тогда думал, что братство будет в унии. Теперь, слыша, что братство крепко стоит за православие, король, по наущению латинян, запретил ему продолжать постройку, обидно выражаясь, что церковь строится не столько для хвалы Божией, сколько для распространения ереси, т.-е. православия. Но братству помогли две знатные дворянки, жены областных воевод Зеновича и Абрамовича, родные сестры из фамилии Воловичей. Они закупили на свое имя тот „пляц“, т.-е. усадебное место, на котором строилась церковь, и братство от их имени заявило, что церковь строится на пляце этих дворянок; а дворяне тогда имели право строить на своих землях какие угодно церкви. В начале 1597 г. церковь была окончена и освящена, и православные жители Вильны, у которых не оставалось более ни одной церкви в городе, кроме этой, вновь сооруженной, готовились встретить в ней светлый праздник Воскресения Христова. Это-то время и избрали враги православия, чтобы нанести православным самое тяжкое оскорбление. Под вечер в великую субботу толпа студентов иезуитской академии, человек в пятьдесят, предводимая ксендзом Гелиашевичем, пришла на братский двор, где находилась и братская школа — „коллегиум" и церковь. Сначала они зашли в школу, и здесь Гелиашевич с гордостью вызывал на диспут жившего в школе чернеца— учителя о. Никифора, а один из студентов (Антон Десараний) завел спор с русским педагогом Ольшевским, который с питомцем своим, сыном князя Богдана Огинского, подкомория Троцкого, посещал братскую коллегию и теперь в ней находился. Из школы отправились в церковь, в которой большие двери были уже заперты; вторглись в алтарь с крайним бесчинством и сбросили с престола крест и евангелие; оттуда через царские двери выступили на средину храма, где стояла плащаница, схватили ее и бросали из стороны в сторону, а когда слуги церковные, убиравшие церковь к празднику, стали уговаривать безчинников, то подверглись от них брани и даже побоям. На самый праздник Воскресения Христова, когда началось богослужение, студенты снова явились толпой в братскую церковь и, обступив плащаницу, пытались ее опрокинуть, издевались над церковными обрядами, толкали молящихся, а женщин кололи шпильками, и, выдвинувшись вперед к алтарю, не пропускали никого к святому причащению, так что священник Герасим, вышедши из алтаря, едва упросил их немного посторониться. Еще более дерзости и наглости позволили себе буйные воспитанники иезуитов в тот же день на вечерне в братской церкви, куда пришли они теперь вооруженными. Они разместились кучками: одни стали у дверей церковных, другие в притворе, третьи посреди церкви, четвертые с певчими на клиросе, и везде толкали людей и кололи шпильками, а женщин по устам, по лицу, по устам потирали пальцами и руками, произнося постыдные слова. Несколько раз наносили удары сзади диакону Михаилу во время его хождения по церкви и, заняв место вокруг амвона, не пропускали туда священнослужителей для совокупного пения, а когда бакалавр (учитель) греческого языка в братской школе Демьян Капюшовский попросил безчинников немного податься, то его ударили в лицо и повлекли было из церкви. С трудом уговорили их оставить церковь; но из церкви они бросились в братский коллегиум и ранили здесь попавшегося им на встречу слугу брестского воеводы Зеновича. Потом выбежали на улицу, где ждали их несколько сот их товарищей-студентов и великое множество мещан, мастеровых и торговцев римской веры. Вся эта толпа, вооруженная ружьями, луками, камнями, топорами, начала штурмовать коллегиум и соседний дом братский, в котором остановилась приехавшая для богомолья жена смоленского воеводы Абрамовича. Буяны выломали ворота и железные решетки, повыбили окна, повредили стены зданий, пробили кровлю на друкарне, переранили школьную и церковную прислугу. На другой день утром, во время литургии, те же студенты с оружием в руках, разделившись на три группы, напали на дома братские, на коллегиум и на церковное кладбище; били и преследовали мещан, шедших в церковь, ранили одного братчика и, наконец, вторглись в самую церковь и произвели в ней великую тревогу и замешательство. Делая нападения на братскую церковь, иезуиты рассчитывали, что православные не вытерпят, окажут сопротивление студентам в самой церкви, произведут смуту, кровопролитие; а это послужит законным основанием для закрытия церкви. Но православные вытерпели, как ни горько было им поругание их святыни; они плакали от огорчения и молились, но сопротивления не оказали. Старосты Виленского Свято-Троицкого братства, которое отселе справедливее могло называться Свято-Духовским по имени своей собственной церкви, а с ними и жена смоленского воеводы Абрамовича, принесли (5 мая) жалобу на иезуитов в трибунальный суд. Но трибунальный суд отказался разобрать это дело и определил отослать его на генеральный сейм. Тогда приносившие жалобу обратились в Виленский градский суд и просили, по крайней мере, допросить свидетелей и занести их показания в виленские городские книги. Это было сделано, но злодеяние иезуитов осталось безнаказанным.

Вскоре затем обрушились на братство напасти от Ипатия Поцея. Еще до Брестского собора был в Троицкой братской церкви ревностный проповедник Стефан Зизаний, громко говоривший против унии и принявшего ее митрополита Рагозы. Осужденный митрополитом Рагозою, гонимый королем, но оправданный православным Брестским собором, Стефан Зизаний ждал времени, чтобы вновь выступить обличителем отступников в унию. И вот, когда по смерти Рагозы Поцей получил от короля митрополичью кафедру, Стефан Зизаний явился в Вильну и здесь в братской Троицкой церкви стал сильно обличать унию и нового лжемитрополита. Раздражились и король и Поцей: Троицкая церковь была запечатана, а Зизанию грозили смертным боем, так что он едва спасся через дымовую трубу и бежал из Вильны. Однако братство внесло протест (запись) в городские книги, в котором от имени всех православных жителей Вильны заявило, что они не признают Поцея своим пастырем и что он, не будучи их пастырем, насильно привлекает их под свою власть. Но Поцей не унимался. Он задумал отнять у братства двух священников, бывших при Свято-Духовской церкви, которых рукоположил, для братства Гедеон епископ львовский. Ктиторы церкви и члены братства из дворян, в числе их смоленский воевода Абрамович, князья Богдан Матвеевич и Богдан Феодорович Огинские явились к Поцею вместе с теми двумя священниками и сказали: „не только священники, но и все православные жители Вильны всегда покорялись киевским митрополитам, доколе они сами находились в православии и послушании патриарху. Но когда ты и покойный митрополит Рагоза с некоторыми владыками поддались папе, желая увлечь за собою и мирян, то едва не все христианство Восточной церкви во владениях короля, равно и виленское братство, в котором есть не мало князей, панов, сенаторов и всяких дворян, объявили себя противниками их, заявляли о том на сеймиках и общих сеймах; мы и теперь остаемся при тех же заявлениях, а как дворяне—имеем право держать священников при церквах, построенных на наших грунтах^”. Против дворян Поцей не мог пока ничего сделать. Но священников братских присудил к низвержению, а король, по доносу Поцея, осудил их, как будто бы бунтовщиков, на изгнание. Итак братство осталось без священников. Скоро лукавый Поцей отвлек на свою сторону некоторых старших лиц из городского управления, бывших прежде в Троицком братстве, вместе с ними и с помощью королевской власти стал причинять новые обиды и стеснения братству, наконец отнял у него Троицкую церковь с монастырем, завел здесь униатскую семинарию, которая потом отдана базилианам, завел также униатское братство. Но не пало православное братство: оно сосредоточилось при Свято-Духовской церкви и стало теперь называться Свято-Духовским, приобрело и новых священников для неё. Потом братство устроило здесь свой монастырь, добрую школу и типографию, собрало книжных людей, учителей, проповедников, и с помощью их много трудилось на пользу всей Западно-Русской церкви. За то много и страдало оно от противников—униатов и латинян. Особенно злобились на него униаты, засевшие в отнятом у него Троицком монастыре, бывшем как раз насупротив Свято-Духовского с другой стороны улицы. Почти не проходило дня и ночи, когда бы из Троицкого монастыря не бросали камней, не пускали даже стрел в Свято-Духовский и в тех, которые ходили туда для богомолья. Однажды поранили таким образом и зашибли более двадцати дворянских детей, обучавшихся в свято-духовской школе; в другой раз пробили голову самому настоятелю Свято-Духова монастыря; в третий бросали камнями в двух знатных госпож, ехавших в церковь Святого Духа на богослужение: жену подкомория Троцкого (князя Огинского) и жену подкомория виленского. На все такие обиды тогда же заносились протесты и жалобы в трибунальные, земские и городские книги. Православных ремесленников исключали из разных ремесловых цехов без всякой причины, за то единственно, что они ходили в церковь Святого Духа и присутствовали там при богослужении. Русского бурмистра и трех райцев Виленской ратуши за то же самое велели арестовать, под предлогом будто бы их измены, потребовали к расправе, и двух из них в продолжении нескольких недель держали в ратушной тюрьме. В Вильне, старанием Троицкого игумена или архимандрита Иософата Кунцевича, уже принято было за общее правило: не избирать в бурмистры и райцы и вообще не допускать на должности в городском магистрате никого из русских, кроме униатов; равно не принимать в купеческие братства и ремесловые цехи или исключать из них тех русских, которые не представят удостоверения, что они содержат унию. А в то же время униатские книжники Троицкого монастыря и его униатской семинарии пускали в ход свои книжки, в которых злостно хулили православие, бранили православных, глумились над свято-духовскими братчиками, обзывая их сапожниками, наливайками и т. и. Конечно, и православное братство чрез своих ученых мужей издавало книги в защиту православия, в обличение унии и латинства. Но тогда как униатам дозволялось все, православному братству грозили карами за его самозащиту. Не раз были попытки уничтожить братскую типографию, были королевские приказы жечь книги, издаваемые братством в обличение унии и латинства, тяжкие кары постигали братских учителей. Из них особенно прославился Леонтий Карпович, муж благочестивый и просвещенный. С 1610 г. он в сане иеромонаха стал устраивать при Свято-Духовской церкви общежительный монастырь по чину святого Василия Великого и в то же время издавал в братской типографии книги на пользу церкви. По доносу врагов православия и приказу короля, он был схвачен, посажен в тюрьму, заключен в оковы. Волочили его по разным судам, переводили из тюрьмы в тюрьму, но он везде непоколебимо стоял за права православия и православных в Западной Руси. Два года продолжались эти неповинные страдания, тем более тяжкие, что страдалец был от природы слабого сложения. От оков на теле Карповича образовались язвы, следы которых заметны были даже после его смерти. Наконец, по сильному настоянию православных, он был отпущен и возвратился к своим со славой доблестного исповедника, измученного за веру. В 1615 году он был уже архимандритом и в этом сане со славой подвизался, как проповедник. В одной из своих проповедей он, между прочим, так защищает православную церковь: „во всех догматах веры и в каждом отдельно она (православная церковь) не отступает ни на малейшую черту от слов и учения Христа Спасителя своего и от предания свидетелей и самовидцев Его—апостолов, в целости и неповрежденности сохраненных истинными их преемниками, утвержденных канонами святых вселенских соборов, Духом Святым собранных, и запечатленных кровью мучеников. И в тайнах, не подлежащих слову и разумению человеческому, она не исследует хитросплетенными рассуждениями: она верует, но не испытует Непостижимого, верует, но не измеряет Неизмеримого. Верует, что предвечный Сын и предвечный Дух—оба суть от предвечного и единосущного Отца,—Сын предвечным рождением, а Дух предвечным исхождением, но дознавать и исследовать то, каким образом (сие бывает),—она не позволяет. Она верует, что Сей же единородный Сын, рожденный без матери от предвечного Отца, напоследок времени родился от Святой Богородицы и Приснодевы Марии,—но каким образом?—не испытует. Она верует, что под видом хлеба верным преподается истинное Тело Его, а под видом вина истинная Кровь Его,—а каким образом?—она не доискивается, но говорит со святым Иоанном Златоустом: „если верую, то просвещаюся душою; а если искушаю, то помрачаюся помыслами; если верую истинно, то возвышаюся на небо; если же ищу с искушением, то нисхожу в бездну''. Короче сказать, (святая церковь,) прияв ризу, истканную от вышнего богословия, и однажды возложив ее на себя, никогда (ее) не слагала, и не только не запятнала (ее) никакою ересью, но и не обезобразила никакою пестротою нововведений и вымыслов человеческих, и, нося ее на себе с достодоляшым почитанием, в ней же исходит и в сретение Жениха своего, паки грядущего в мир сей с сплою и славой многою". Еще пять лет подвизался блаженный учитель и исповедник, и свято почил в том яге монастыре, где и погребен при молитвах и плаче всего братства. Каков был дух, каково было настроение братства при Леонтии, это можно чувствовать по следующему посланию к львовскому братству, которое писано в 1619 г., еще при жизни Леонтия:

«Возлюбленные о Христе господа и братия! Благодати Господа нашего Иисуса Христа, преспеяния в подвигах благочестия и благословенного успеха в домашних попечениях вашему особо терпеливому обществу от вседарствующего Бога усердно желаем. Псалмопевец Божий, царь и пророк, созерцая очами своей богомысленной души образ богонасажденной любви, воспевает красоту её сердцем и устами, возглашая: се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе (Псал. 132, ст. 1). Что возбраняет повторять то же с псалмопевцем и нам—братьям, порожденным во Христе святою купелью, соединенным союзом любви? Расстояние мест не может служить преградою нашему союзу в благочестии, по духу мира и любви. Хотя далеки мы от вас по месту жительства, но любим вас, честную братию нашу, ради Возлюбившего нас туне; мир имеем с вами ради Того, Кто оставил мир всем пам. Стараемся, сколько сил наших, ревновать вашим подвигам в благочестии, чтобы равномерно с вами нести сладкое иго служения Христу и, последуя Ему здесь на земле, сподобиться сладостного общения с Ним на небесах. Нет большего попечения у вас, как то, чтобы ходить по заповедям Христовым и хранить в целости догматы и предания нашей матери—святой Восточной церкви. За сие-то двойное попечение вы гонимые— терпите, хулимые—утешаетесь, укоряемые — благословляете. От сего, по апостолу, не могут вас отлучить ни меч, ни огнь, ни настоящая, ни будущая (Римл. 8, 35—39). Одушевляясь такою же ревностью, и мы, в сопряжении с вамп, склоняем наши выи под иго Христово, чтобы тянуть рало на ниве Божией, ниве святой церкви, не озираясь вспять и углубляя борозды её бедами, досаждениями, притеснениями, терпимыми ради Христа. Не думаем хвалиться этим, оставляя похвалу за вами, как предводителями в этом делании. Не лучше ли нам хвалиться в немощах наших, да совершается в них сила Христова? А еще лучше сказать, что похвала эта еще ни ваша, ни наша, а похвала братий наших, благочестно совершивших земное течение свое и переселившихся в небесные обители. Мы еще в подвиге, а они отчасти в блаженстве. А если Божией благодатью и мы сподобимся положить души свои в познанной и принятой от Востока истинной вере, то похвала сия достигнет и нас. Итак, братия, будем подвизаться, преуспевая на лучшее, и приносить плоды благочестия, обличая и исправляя неправоверных. А все причиняемое нам от супостатов за веру Христову будем принимать в терпении и благодарении Богу, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который оставил нам образ жития и, быв досаждаем, поруган, гоним, биен и убиен, все претерпел. Так мы должны поступать, если хотим получить венцы славы и вселиться с избранными в небесном царстве, которого сподоби нас, Христе, Царю предвечный!“

Живо поддерживало, виленское братство сношения и с другими младшими братствами в Западной Руси, из коих некоторые отдавали себя под его покровительство, признавали его старшинство над собою.

 

13. Могилевское братство; декрет Сигизмунда III, запрещавшиq православным Могилева иметь свои церкви.

В Северо-Западной Руси или Белоруссии, которая почти вся принадлежала к епархии полоцкой, особенно прославилось могилевское братство. Оно основалось при Спасском монастыре по грамоте патриарха, имело свой устав, коим обязывалось, в частности, содержать школу и ученых людей, духовных и светских, для пауки школьной и церковной проповеди. В 1597 году оно добыло себе утвердительную грамоту и от короля, который, давая ее, требовал, чтобы братство было под послушанием владыки полоцкого. Теперь это послушание было неопасно; ибо владыкою полоцким был Герман, который, как уже знаем, хотя и зачтен был в униаты, но только по имени был униатом, а в душе не любил унии, потому и благоприятствовал православному братству. Новый после Германа униатский полоцкий владыка Гедеон Брольницкий в первое время повел себя не так: он подал королю жалобу на братство, что оно держит при Спасском монастыре школу не униатскую, а православную. Король поднял грозу на братство, оно оттеснено было от Спасского монастыря, основалось на время при другой церкви (Входо-Иерусалимской), хотя и продолжало называться Спасским. В тяжком положении братства ему помогали своими утешениями и советами львовский епископ Гедеон и львовское братство. Впрочем и полоцкий владыка Гедеон Брольницкий под конец жизни помирился с братством, потому что и сам охладел к унии, всенародно объявлял, что уния ему омерзела, и разрешал городам своей епархии оставаться под послушанием патриарха. Сведал обо всем митрополит Рутский и по смерти Гедеона назначил епископом своего давнего друга, завзятого униата Иософата Кунцевича, который пред тем еще в Вильне прослыл своей ревностью к унии и неприязнью к православию. В 1618 году Кунцевич прибыл в Полоцк и торжественно встречен городскими властями и жителями. Но на встрече один из граждан сказал ему речь и убеждал защищать русскую веру, т.е. православие. А другой выразился так: „если ты идешь к нам с доброю целью, то гряди во имя Господне; если же нет, то лучше совсем не входи в Полоцк". По другому преданию владыке говорено было так: „если ты к нам не с унией, то мы принимаем тебя, как ангела Господня; если же с унией, то чураемся тебя, как выходца из преисподней". В первое время Кунцевич старался действовать в Полоцке духовными мерами для привлечения духовенства и народа к себе и унии. Дружа с иезуитами, которые сильны были в Полоцке, он в то же время старался казаться ревнителем православных обрядов, так что полочане могли пока успокоиться и показывали ему послушание. За то в других городах епархии он скоро стал прибегать к насилиям над православными, если они противились унии и его власти. Так в Орше он священников выгонял из приходов, заковывал в железо, заключал в темницы или совсем выгонял из епархии, а мирян преследовал судом. Слух обо всем этом дошел до Могилева и могилёвского братства. В 1618 г., в октябре 9-го дня, подъезжал к Могилеву и сам Кунцевич. Как только узнали о том могилевские жители,—ударили в вечевой колокол на ратуше и произвели общую тревогу; затворили все городские ворота и на валах вокруг города расставили вооруженных людей. Затем все городские власти, бурмистры, райцы и лавники, окруженные толпами народа, вышли из города, с цеховыми хоругвями и орудиями, навстречу Кунцевичу и начали кричать, что не примут его к себе, поносили его и проклинали, как вероотступника и злодея, и угрожали убить его, если он не удалится от Могилева. Кунцевич принужден был удалиться и чрез несколько времени лично отправился в Варшаву с жалобой королю. Король, по рассмотрении жалобы в его задворном суде, издал декрет (от 22 марта 1619 г.): а) всех главных виновников и зачинщиков могилёвского возмущения предать смерти, и для того предварительно послать в Могилев особых комиссаров, которые бы расследовали дело на месте и указали этих зачинщиков; б) все церкви и монастыри в Могилеве с их имениями, фундушами и доходами, равно всех попов и чернецов отдать архиепископу Иосафату Кунцевичу в полную его власть, с тем, чтобы, по истечении шести недель со времени издания декрета, могилевские граждане уже никак не вступались в эти церкви и монастыри, под страхом уплаты 20.000 злотых польских в королевскую казну. Спустя полгода Кунцевич допустил было православным совершать в их церквах свое богослужение, надеясь этим снисхождением привлечь их к себе и к унии. Но когда увидел, что они делаются еще более непреклонными, отнял у них все церкви и отдал латинским священникам.

При таком крайне печальном положении православия в Могилеве, оно имело почти единственную опору в братстве. В бурю гонений от Кунцевича оно не загибло, а еще окрепло союзом в нем православных иноков, священников, мещан и дворян. Братство приобрело дом и пляц от православной княгини Соломерецкой, чтобы на нем основать церковь и монастырь. Это было еще до издания королевского декрета, запрещавшего православным Могилева иметь свои церкви.

Когда затем разразился над Могилевом этот злой и неправедный декрет, братство поспешило сообщить о том виленскому братству и просило помощи. Виленское братство убедило своего смелого князя Яна Богдановича Огинского признать купленный в Могилеве пляц своим, подарить его виленскому Свято-Духовскому братству, которое уже и предоставляло этот пляц в пользу могилёвского братства с правом строить при пляце, как уже дворянском, церковь и монастырь. Новая церковь была заложена во имя Богоявления Господня, и с тех пор могилевское братство стало называться Богоявленским. А пока строилась церковь, православные жители Могилева, лишенные всех церквей, принуждены были в воскресные и праздничные дни собираться на молитву в построенные за городом из плетня шалаши. Доблестное братство, строя церковь, продолжало держать и свою школу и типографию для духовной услуги всей Белоруссии.

 

14. Братства в Минске, Люблине и Луцке.

После могилёвского известно было в Белоруссии другое братство — минское, основавшееся при уже упомянутом выше монастыре и церкви свят. Петра и Павла и называвшееся Петро - Павловским. И это братство считало в своем составе князей и многих знатных дворян (Огинских, Тышкевичей и др.); подобно могилевскому, оно опиралось на союз с Виленским братством, а также на поддержку городского управления в Минске. Минские бургомистры, рядцы, во главе с войтом, не раз давали смелые ответы на требования и угрозы со стороны королевской власти, которая в угоду унии и латинству хотела подавить православие в Минске.

На окраине Волыни (в нынешней Холмской Руси) в гор. Люблине вновь основалось братство при Спасской церкви. С 1601 г. стали присоединяться к нему и помогать ему многие из волынской знати, в том числе князья: Константин Острожский, Адам Сангушко-Коширский, Друцкий-Горский, Друцкий-Любецкий, Юрий Чарторыйский, Четвертинский и друг. Подобный союз дворян и мещан городских видим и в другом новом братстве на Волыни. Это — братство луцкое. В гор. Луцке силою власти все церкви забраны были на унию, и православным горожанам и дворянам, приезжавшим в город на областные сеймы, не было где помолиться. Случилось еще так, что остававшаяся у православных богадельня с больницей сгорела, и не было где им призревать своих бедных и больных. И вот один благочестивый инок Герасим Микулич, бывший игуменом Чернчицкого монастыря близ гор. Луцка, убедил православных основать братство, чтобы разом помочь всем нуждам православного общества. Это было в 1617 г. За Герасимом вписались в братство его преемник по игуменству Исакий Борискович и другие духовные лица, многие горожане и затем дворяне, в том числе князья Черторыйские, знатные дворяне Гулевичи, знаменитый ревнитель православия, Волынский дворянин, королевский чашник Лаврентий Древинский, и друг. Дворяне только временами приезжали в г. Луцк из своих имений; поэтому строение церкви, богадельни и вообще заведывание делами братства они поручили луцким мещанам, называя их меньшими братиями своими. Луцкое братство имело свою школу, типографию, своих проповедников, учителей, и вообще много трудилось для защиты и на помощь православной церкви и целой Волыни; много оно терпело от униатов и латинян.

 

15. Учреждение киевского Братского монастыря; просветительная деятельность Богоявленского братства.

В Южной Руси наиболее прославилось киевское Богоявленское братство. В Киеве, как и в других местах, братство явилось плодом созревшей мысли о необходимости соединить и укрепить духовные силы православного общества для борьбы за веру и народность. В то самое время как в киевском обществе под возбуждением духовных учителей сложилась такая благая мысль, к счастью для него засветилась эта мысль в душе благочестивой дворянки киевской Гальшки Гулевичевны, по мужу Лозкиной. Прекрасно и назидательно выражена эта мысль в записи Гальшки на её фундацию, т.-е. пожертвование своего дворового места в Киеве на Подоле для устройства монастыря, школы и странноприимницы. В пору привести здесь несколько строк из этой достопамятной записи: „Я, Гальшка Гулевичевна, супруга его милости господина Стефана Лозки, Мозырского маршалка, с соизволения его милости на все, что ниже написано, упомянуто и пояснено в сем листе, будучи здорова телом и рассудком, явно и добровольно сознаю сею моею добровольною записью, что я, живя постоянно в древней, святой, православной вере Восточной церкви и пылая к ней благочестивою ревностью, к распространению славы Бога, в Троице Единого, из любви и приверженности к братиям моим—народу русскому, для спасения души своей, с давних времен решилась сделать благо для церкви Божией и дело милосердия показать жаждущим его. Теперь, приводя то в исполнение,—правоверным и благочестивым христианам народа русского, в поветах воеводств киевского, волынского и брацлавского состоящим, сословия духовного и светского: инокам, священникам и диаконам, монашествующим и мирским, также сиятельным князьям, вельможным господам, дворянам и всем,—какого б они сословия и звания не были,— людям русским (однако ж тем только, которые неизменно пребывают и пребывать будут в православной благочестивой вере церкви Восточной обряда греческого, в послушании и под благословением святейшего константинопольского патриарха, собственного и законного, верховнейшего пастыря народа российского), я дала, подарила, записала и отказала, и вечным, неизменным даром, на вечные времена, даю, дарю, записываю и отказываю мое собственное наследственное имение, пользующееся правами и вольностями дворянскими: двор мой собственный целостно и землю, от помянутого мужа моего в вечный дар мною полученные, находящиеся в гор. Киеве, все сие на монастырь патриаршей ставропигии общего жития, по чину Василия Великого, также и на школу для детей, как дворянских, так и мещанских, и на всякий другой способ богоугодного жития, который служил бы к спасению христианскому и к воспитанию призреваемых учеников, — а притом и на гостиницу для странников духовных веры церкви Восточной; с тем однакож, чтобы монастырь тот и школа и весь чин и строение распоряжаемы и устрояемы были по закону и чину кафолической Восточной церкви греческого обряда, по семи вселенским соборам и по преданию святых отцов греческих^”. Сама жертвовательница отдала пожертвованное ею место благочестивому иеромонаху Исаии Копинскому, который с другими иноками и стал устраивать здесь монастырь. Все прочее устроилось уже силами братства, основавшегося при этом монастыре. Достоин нашей памяти начальный упис в этом братстве: „Во имя Святой, живоначальной, единосущной и нераздельной Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, единого истинного Бога нашего, Которому да будет честь и поклонение, слава и хвала от вещественной и невещественной твари, ныне и в бесконечные веки. Аминь. Господь наш Иисус Христос, по Своему великому и человеколюбному милосердию, устрояя на земле все к нашему спасению, и идя на вольное, спасительное для людей, страдание, говорил Своим ученикам: „сие заповедую вам, да любите друг друга: потому", сказал Он, „и узнают вас, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою". И божественный, верховный Апостол Петр, возшедши на высоту добродетелей, в своих божественных посланиях тоже любовь заповедует: „соединяйте говорит он, „с верою вашею добродетель, с добродетелью благоразумие, с благоразумием воздержание, с воздержанием терпение, с терпением благочестие, с благочестием братолюбие, с братолюбием любовь"; и опять: „братство возлюбите, Бога бойтеся, царя чтите". А после спасительного вознесения Христа Бога на небо, божественный апостол и евангелист Лука, прославляя дружелюбие (первых христиан), возвещает о сем Феофилу, говоря: „у верующих была одна душа и одно сердце, и не было между ними никого бедного; ибо нуждам неимущих пособляли руки сильнейших". И мы, грешные, последуя сему божественному и спасительному и человеколюбному наставлению и представляя в уме страшный оный суд и мздовоздаяние, по благодати благаго Бога и Господа нашего Иисуса Христа, „хотящего всем человекам спастися и в познание истины прийти", хотя и поздно, пробудившись от долговременного нерадения и лености и мрачной суеты мирской, восхотели прозреть к свету благоразумия. И предстательством Пречистыя и Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, силою честнаго и животворящаго креста и молитвами всех святых, по благословению и повелению святейшего вселенскаго константинопольского патриарха, господина Тимофея, главнейшаго во Христе пастыря нашего, и прочих святейших патриархов: александрийского, антиохийскаго и иерусалимскаго, начинаем сей душеспасительный дружелюбный союз, братство церковное, в богоспасаемом городе Киеве: к утешению и утверждению в благочестии нашего русского рода, сынов Восточнаго православия, обывателей воеводства киевского, как всякого духовного, так и светского дворянского сословия, мещан всей республики и всех христоименитых людей; к воспитанию христианских призреваемых учеников, как духовных—для умножения и вкорепения христианских добродетелей честной иноческой жизни, для преподавания полезных паук и образования детей народа христианского (от чего на земле умножается слава всемогущего Бога, возникает утешение родителям, образовавшим своих детей, и для республики готовится и цветет сильная защита и дивное украшение),—так и светских—для защиты вдов, сирот и для вспомоществования всяким обедневшим людям. Для чего,—как существенное основание предпринимаемого того святого братства милосердия, по воле Вседержителя Бога, ^:— составляется упис и присяжный союз и соединение неразрывной братской любви, согласно с уставами, которые даны от святейших патриархов братствам городов: Львова, Вильны, Могилева и церквам других городов короны польской, освящены их благословением и утверждены. На сие мы все нижепоименованные лица, люди обоих сословий: духовного и светского, согласившись одним сердцем и одними устами и целовав крест каждый за всех и все за каждого, держась православия и соединившись духом пламенной любви, для соблюдения нижеписанных христианских братских повинностей и порядков, в сей братский список вписываемся". Младшее киевское братство образовалось, как гласит начальный упис его, по примеру и уставам старейших братств львовского, виленского и др. и для одной и той же цели, как и другие братства. Но скоро в жизни его проявились важные особенности, придавшие ему и особенное значение в истории борьбы Западной Руси за свою веру и народность. Главные деятели братства сосредоточили свое внимание на усилении школы, а с ней православной науки. Братский монастырь стал по преимуществу училищным монастырем. Сюда стали собираться ревнители школьного образования из других мест, как напр. из Львова, откуда был и первый ректор киево-братской школы Иов Борецкий. Со временем школа эта вырастит великую духовную силу для церкви, даст целый ряд сильных учительных людей на служение и для защиты церкви. Другая важная особенность киевского братства состояла в том, что к нему скоро примкнула новая народная сила, сложившаяся преимущественно в Южной Руси. Это казачество, о котором и следует теперь сказать.

 

16. Южно-русское казачество; внутренняя его организация; гетман Конашевич-Сагайдачный—защитник православия.

Южно-русское казачество образовалось из вольных русских людей, живших по южно-русской Украине, где им приходилось быть постоянно настороже от крымских татар, которые делали частые набеги на Южную Русь, опустошали села и города, избивали или уводили в плен сотни и тысячи русских христиан. Оттого в козаческом населении развились отвага и воинственность, так что и само оно становилось грозной силой для самих татар и турок. Одним из главных средоточий этой силы было Запорожье, где возникла славная козаческая Запорожская Сечь. К вольным людям, образовавшим казачество, со временем прибывали крестьяне и другие люди из подвластных Польше русских областей, бежавшие сюда от панских притеснений. Таким образом росла и ширилась козацкая сила. Польское правительство хотело прибрать эту силу в свои руки, чтобы иметь в козаках защитников подвластных Польше земель от татар. Но оно не умело обходиться с нею, как должно. Козаки, как истые русские люди, были преданы вере православной. Если в их общество или товарищество прибывали люди иноплеменные, напр. из самой Польши, то и те должны были принимать православную веру. Она объединяла их. Во имя веры, под знаменем креста, они вели борьбу с татарами и турками. Но вот, когда польские власти и паны стали теснить православную веру, насильно забирать на унию и латинство православные монастыри и церкви, тогда козаки возчувствовали свое призвание заступиться за православную веру от новых противников и гонителей её. Естественно, что козаки, как боевая вольница, наклонны были проявить свое заступничество преимущественно внешнею силою, даже насилием, тем более, что первые примеры насилия подали противники,—униаты и латиняне, униатские владыки, иезуиты и паны. Уже со времени Брестского собора проявилось козацкое движение против предателей веры православной, одним из вожаков которого был смелый атаман Наливайко. Козацкие дружины нападали особенно на тех русских панов, которые, сами отпав в латинство, обижали православных. Когда королевские комиссары хотели саму Киево-Печерскую лавру взять на унию и под власть униатского митрополита, то за нее готовы были вступиться и козаки. Когда в 1610 году официал Ипатия Поцея, имея в своих руках уже Киево-Софийский собор, хотел принудить киевских священников служить с ним, поминать папу и Поцея, то священники, отказавшись повиноваться беззаконнику, послали известить о его делах Козаков Запорожской Сечи. И вот гетман Петр Конашевич-Сагайдачный от имени всего запорожского войска писал киевскому подвоеводе: „мы не допустим тому расстриге и беззаконнику делать насилие нашим духовным в Киеве, хотим оборонять их всячески; все мы за нашу церковь; за нашу веру Восточную православную готовы и головы свои положить; говорим это пред Богом и пред вашею милостию, пане. А о том беззаконнике мы уже порешили, что, где бы он ни встретился, так убить, как пса“. Прискорбно видеть подобную козацкую угрозу: но кто в том виноват? кто первый дал пример насилия? Впрочем, далее гетман говорит, как подданный короля: называет свое войско войском его королевской милости, сообщает слух о готовящемся татарском набеге, советует быть настороже, обещает это и сам со своим войском. Словом, и здесь видно, что козаки хотели быть верными королю, как государю, лишь бы не делались обиды и насилия их вере и русской народности. Лучшим и более разумным радетелем о церкви в среде тогдашнего козачества явился славный гетман Сайгадачный. Умный и доблестный гетман был вместе с тем и человеком образованным, в молодости учился в Острожской школе князя Константина, подобно ему был ревнителем православия. Верно служил он со своим войском королю, оказал ему и государству важные услуги. Имея за собой и воинскую силу и заслуги, он мог поэтому явиться сильным заступником православия. В нем нашло своего заступника и новое киевское братство с его школою, великое значение которой он понял, имея сам доброе школьное образование. Союз киевского братства с козачеством был весьма полезен и Киеву и всей вообще Южной и Западной Руси. Теперь вожакам унии уже было труднее, чем когда-либо прежде, утвердить свою унию в Киеве. Униатский митрополит Рутений еще в 1619 г. писал: „наибольшею помехою для унии в Киеве служит новое братство, основанное схизматиками (так он называл православных) без позволения короля... Трудно думать о чем-либо добром, если это братство не будет уничтожено. Уничтожить же его можно как властью воеводы (латинянина), так и позывом в задворный королевский суд". Но ни власть воеводы, ни этот задворный суд, столько известный своими неправедными приговорами против православных, не смогли уничтожить братства, сильного своим союзом и нашедшего новую силу в союзе с козачеством. Напротив, киевское братство в союзе с южно-русским козачеством поможет всей Южной и Западной Руси восстановить то, что было отнято у неё унией, и в чем она наиболее нуждалась для правильного устройства своей церковной жизни и для дальнейшей борьбы за свою веру и народность,—поможет восстановить православную иерархию. Но об этом после. А теперь, по порядку, скажем, хотя кратко, о том, каково было положение самой унии, которую Рутский собирался утвердить в Киеве с помощью засевшего здесь латино-польского бискупа, киевского латино-польского воеводы и королевского задворного суда, также латино-польского.

 

17. Видимые успехи унии. Жалоба ревнителя православия, волынского дворянина Лаврентия Древинского, варшавскому сейму на насилия со стороны униатов.

К концу описываемого 25-ти лития уния сделала видимые успехи в Западной Руси. В руках униатов были все епископские кафедры, исключая львовской, много церквей и монастырей с их имениями; не мало уже привлечено к унии и жителей в городах, местечках и селах Западной Руси. Но все эти успехи или прибытки унии достались ей неправдою и насилием. Мы видели примеры на это при описании борьбы православных за свою веру и народность, вызванной действиями этой неправды и насилия. Подобных примеров было еще много. Не станем приводить их. Занесем здесь на память только следующее общее свидетельство о причиненных унией неправдах и насилиях данное во всеуслышание на варшавском сейме 1620 г. в присутствии короля послом от Волынского дворянства, знаменитым ревнителем православия Лаврентием Древинским. Обращаясь к королю, он говорил: „ктож, о, Боже живый! явственно сего не видит, сколь великие притеснения и несносныя огорчения сей древний российский народ в рассуждении благочестия своего претерпевает? Начну от Кракова. Какое распространение славы Божией помощью сея новоизобретённые унии является? Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях вместо монахов скот запирают. Перейдем в княжество литовское: там в пограничных московскому государству городах то же самое делается. В Могилеве и Орше церкви также запечатаны, священники разогнаны; в Пинске то же учинено; монастырь Лещинский в питейный дом превращен; вследствие сего дети без крещения от сего света отходят; тела умерших без церковного обряда из городов, как стерво, вывозятся; народ без исповеди, без приобщения святых тайн умирает. Неужели сие не Самому Богу обида? Неужели за то отмщевать не будет Бог?.. Ваше королевское величество о том ведать не изволите, ибо божественного вездесущия в себе не имеете, будучи наряду с прочими в человечество облечены. То только к сведению вашему доходит, что другие или в добрую, или в худую сторону о нас доносят. Воззрим еще на братию и притеснение их, едва слыханное. Пли то не притеснение народу нашему российскому, что, не говоря о других городах, во Львове делается? Кто греческого закона, и к унии не преклонен, тот в городе жительствовать, купечество и продажу питей производить, и в ремесленные цехи принят быть отнюдь не может. Есть-ли же кто в городе отважившись жить, умрет, того тело мертвое по обряду церковному к погребению препроводить, до больного с тайнами Христовыми открыто идти—не вольно.—В Вильне же не вопиющее ли притеснение? слыханное ли до сего? Тело мертвое благочестивого когда хотят за город проводить, то те самые ворота, коими все ходят и ездят, даже жиды и татаре, запирают так, что принужденными себя находят православные в те ворота, коими смрад и одну токмо нечистоту городскую вывозят, мертвеца своего выносить. Даже в получении воды бедные крайне нуждаются; монахов непреклонных к унии ловят, бьют, и на вольной дороге их имая, в узилища заключают. В чины гражданские людей достойных и ученых за то только, что с унией не соединены, не производят; но простяками и невеждами (так что иной не знает, что есть правосудие или справедливость), в поношение стороне российской, праздные места наполняют. Суммы денежные от невинных благочестивых, без всякой основательной причины, исторгают. Коротко сказать: давно уже великие и неслыханные притеснения российский наш народ как в Короне, так и в Великом Княжестве Литовском переносит. Внутреннее таковой обиды непресечение проистекает от того, что ваше королевское величество против справедливости, против прав и вольностей наших шляхетских, на высокие саны властей духовных, яко несведущ породы их, производить изволите. Кто о сем не ведает, что ныне именуемый архиепископ полоцкий, родившийся во Владимире, есть сын купца некоего сапожника, а оттуда образовав себе фамилию шляхетскую, Кунцевичем титулует себя? Кто сего глазами не видит, что перемышльский владыка, прозываемый Шишка, родился от пастуха, и ныне родный брат отца его в селении Блоке в холопах у киевского воеводы имеется? Кто о сем не знает, что Владимирский владыка сын есть мещанки львовской Стецковой? Кому (свидетельствуюсь Богом живым) не известно, что Холмский владыка есть некий, прозываемый Покоста, виленского купца сын, который у одного бургомистра виленского унес сукно, и если бы его не спас монашеский клобук, давно бы он пошел на виселичный крюк. Такову-то пользу от унии иметь изволите ваше величество, что двадесяти лет возмущения сея унии не могут униты доставить кого-либо из урождённого шляхетства для возведения по достоинству на высокие те саны. Да и ныне дан нам в Луцке, в противность прав и вольностей наших, некто Почаповский, коего шляхетской породы хотя и не отрицаем, но в рассуждении лет его не только недостоин он такова сана, ниже диаконского, не говоря о священстве, а потому называть его отцом не можем; ибо еще и двадесяти лет не имеет. Все же сие неустройство происходит от того, что не от правильного пастыря посвящение приемлют. Отступили сим они от патриарха константинопольского, коему искони в сем государстве вашего королевского величества власть сия принадлежала. Свидетельствуют то летописи, свидетельствуют привилегии предшественников вашего королевского величества, а что более—свидетельствует ваша привилегия, в 1599 году данная самому патриарху константинопольскому на единственное управление в сем государстве греко-российского исповедания духовенством; свидетельствует и другая данная в 1607 году привилегия, В коей ваше величество, по силе прав и вольностей, церковные имения в пользу религии нашей раздать обещать благоволили; свидетельствуют наконец конституции, в том же и в прочих годах учинённые. Итак милосердия ради Божия, именем всея братии нашей, всенижайше прошу ваше королевское величество сжалиться в обиде не нашей, по Божией. Уже от двадесяти лет на каждом сеймике, на каждом сейме и главном съезде горькими слезами молим, но испросить не можем, дабы мы при правах и вольностях наших сохранены остались; дабы братия наша таковых несправедливостей не претерпевали; дабы, по последней мере, нынешний митрополит и владыки в послушание прямого своего в вере пастыря—константинопольского патриарха, а имения церковные, хотя не вдруг за сим, но непременно по измертвии нынешних владельцев к законным помещикам своим превращены были. В противном случае (что да отвратит Бог!), если совершенное успокоение на сем сейме и уврачевание столь тяжелых язв не последует, то принужденных себя увидим с пророком возопить: суди ми, Боже, и рассуди прю мою“.

 

18. Нравственный облик унии; уния—мост для перехода в католицизм; приниженное положение униатского духовенства.

В речи знаменитого ревнителя православия и обличителя унии дается нам свидетельство не только о тех неправдах и насилиях, с какими она вводилась, но отчасти и о внутреннем облике самой унии. Как дело неправды и насилия, уния хотя и успела приобрести последователей, но эти последователи, эти западнорусские униаты были за немногими исключениями, униатами невольными, вынужденными или просто лицемерными, вообще не имевшими убеждения в правоте унии. Уже о первом униатском митрополите Михаиле Рагозе говорили, что под конец жизни он горько каялся и стонал от печали, что принял унию. О полоцком епископе Германе знаем, что он заплакал от печали, когда ему представили лист с данными, по приказу польской власти, подписями священников на унию, и громко повторял, что жалеет о своем предательстве на унию. А преемник его под конец жизни выразился, что ему омерзела уния. А сколько было таких лиц в духовенстве, которые то принимали унию из страха взысканий и насилий, то бросали ее, когда освобождались от страха, надеялись на чью-либо защиту, то опять принимали, когда надежда сменялась новым страхом!-. Простые же люди, вынуждаемые к унии или зачисленные в униаты, только в сердце таили скорбь о такой печальной необходимости. Конечно, между принявшими унию были и такие, которые принимали ее не из страха, не вынужденно, а добровольно, из-за расчёта, из-за выгод. Это—люди низменные, люди мелкой совести, которые чрез унию хотели выслужиться в глазах главных вожаков её и польской власти, заполучить доходные должности и места. Таких-то людей вожаки унии с помощью польской власти делали даже униатскими епископами. О них-то говорит в своей речи Лаврентий Древинский. Говорили о них и другие. Канцлер Лев Сапега не раз напоминал Поцею, что он возводит на священные степени, даже епископские, людей недостойных. Поцей оправдывался тем, что некоторые из таких негодных людей возведены на епископские кафедры будто бы не им, а светскими панами, что другие негодные сносны по крайней мере тем, что держатся унии; хуже было бы, говорил он, если бы кафедры их достались схизматикам, т.-е. православным. Таким образом для Поцея и негодный человек был пригодным, лишь бы был униатом, а не православным. Но сам преемник Поцея Рутский уже жаловался, что такие недостойные епископы служат укором унии в глазах и православных и униатов. А между тем выслуживались через унию и такие люди, которые запятнали себя порочными делами и вообще дурною жизнью. Таков был Холмский владыка Покоста, купчик, попавшийся в воровстве, спасшийся от наказания тем, что принял монашество в унии, где достиг и епископства. Таков был Виленский диакон Антоний Грекович, изгнанный православными за бурную жизнь, а у Поцея ставший официалом, т.-е. старшим лицом в духовенстве. Такими-то людьми должна была пробавляться уния за скудостью достойных, которые остались в православии.

Но в положении унии была еще одна сторона, могущая вызывать уже и сострадание к ней. По начальной мысли об унии, она должна была состоять в признании папской власти и в единении веры и любви с римско-католическою церковью, господствовавшею и в Польше. Но при этом униатская церковь должна была остаться при своих русских епископах, своем русском священстве, удержать свои, забираемые от православия, монастыри и церкви, свои уставы и обряды богослужения, совершаемого на родном церковнославянском языке, общем ей и православию; словом, она должна была оставаться все-таки русской церковью. А за признание папской власти и единения веры и любви с римско-католическою церковью, она должна быть свободна от посягательств на нее со стороны римско-католической, т.е. латино-польской церкви, и быть уравнена в правах с нею. Не такова была затаенная мысль у латино-польских бискупов, иезуитов, ксендзов и панов. По старому иезуитскому слову, уния имела быть только мостом к латинству; все шло исподволь к олатинению и ополячению Западной Руси, чтобы окончательно слиться в одно народно-государственное тело с Польшей, как-то задумано было еще на Люблинской унии 1569 г. Поэтому унию они поддерживали на столько, на сколько она давала надежду на ослабление православия и неразлучной с ним русской народности и на содействие к достижению упомянутой главной цели, т.-е. к олатинению и ополячению Западной Руси. Сама же по себе уния с уцелевшими в ней остатками православия и чертами русской народности не внушала им искреннего доброжелательства и уважения. Поэтому они всегда готовы были убожить унию, делая на счет её прибытки себе, т.-е. перехватывая то, что доставалось или могло бы достаться ей от православия. Так стали перехватывать в латинство тех бывших православных русских князей и дворян, вообще людей богатых и знатных, которые по малодушию отпадали от православия. В первое время некоторые из тех принимали унию, и уже потом сами или их дети переходили в латинство. Но чаще бывало так, что отступники православия из русской знати прямо переходили в латинство. Уния казалась им ни православием, ни латинством, а каким-то межеумком, на котором нечего останавливаться по отходе от православия. Вообще польское латинство прельщало отступников из русских панов тем, что чрез него они могли лучше угодить королю, ближе сойтись и побрататься с польскими панами, бискупами и ксендзами, весьма тогда сильными в Польше, вернее достичь высших почестей, доходных мест и т. д. Разумеется, бискупы, ксендзы и иезуиты одобряли и поощряли такие расчёты и мысли. Родственные связи русских панов с польскими также увлекали их в латинство и ополячивали: ибо и тут всегда были на лицо ксендзы, которые орудовали и в польских семьях. Но более всего латинили и полячили иезуиты русскую молодежь через свои школы. Если иезуитам удавалось совратить поступавших в их школы питомцев из русской знати, то они совращали уж никак не в унию, а в польское латинство. Подобно дворянам, и русские мещане, отпавшие от православия, нередко принимали не унию, а латинство. Таким образом для унии оставался простой беднейший люд и только незначительная часть мещанства. На языке гордых польских панов, а за ними и русских ополяченных, уния оказывалась хлопской верой, поставлена в уничижение. Уничижение тяготело и над всею униатскою церковью в лице её иерархии. Не оправдались надежды униатских митрополитов и владык уравняться в правах с латино-польскими бискупами, иметь наравне с ними место в сенате. Король, суливший им такие права за предательство на унию, обманул их. И сам папа не мог упросить или заставить исполнить обещания, данные униатским владыкам. Этому противились добрые латино-польские бискупы, ни за что не хотевшие равнять с собою русских униатских владык. За бискупами оказывали пренебрежение к ним и паны, а глядя на бискупов и панов, латино-польские кафедры любили выситься, а то и живиться на счет русских униатских панов. Достаточно припомнить, как горько на все это жаловался сам митрополит Рутский в письме своем в Рим. „Нас, писал Рутский, не признают истинными епископами, равными бискупам латинским, а считают низшими их, как бы хор епископами только и суффраганами; нас не удостаивают сделать, наравне с ними, сенаторами. Наш митрополит и епископы не имеют в государстве никакого или почти никакого общественного авторитета и значения. В собрания дворянства нас вовсе не допускают, и не позволяют нам говорить в защиту себя даже тогда, когда обвиняют нас, как нарушителей общественного спокойствия; великим счастьем считается, если кому-либо бывает дозволено сказать несколько слов в таких собраниях, и нужно много покорности, просьб, заискивания, чтобы получить там место для сидения, приличное нашему сану. Когда мы, с большими издержками и вредом для здоровья, приезжаем на сеймы, нас заставляют там стоять позади сенаторов, вместе с простыми священниками латинского обряда, к унижению нашего иераршеского сана и к посмеянию от схизматиков. Если случится нам находиться в заседаниях римских бискупов, то они предпочитают нам своего какого-нибудь каноника; а если, по нужде, нам приходится приехать к кому-либо из них, они скорее принимают и выслушивают последнего своего клирика, нежели нас, хотя мы епископы той же римской церкви. Наши священники очень бедны, живут только подаяниями от прихожан, сами возделывают свои поля и платят подати наравне с поселянами. Местные дворяне, считающиеся патронами церквей в своих имениях, наказывают этих духовных пастырей, как хотят, и даже сажают в карцер, а некоторые заставляют их даже работать вместе со своими крестьянами. Настоятели латинских костелов взимают десятину и с местных униатов, а кое-где с самих даже униатских священников".

 

19. Внесение в униатские церкви латинских обрядов.

Ко всему этому скоро присоединилась и еще одна сторона в положении унии. Признав папство и союз веры с римско-католическою церковью, униатская церковь волею или неволею стала допускать в себе искажение и того внешнего образа своего, который хотела сохранить, как русская церковь, начиная с православной обрядности. Уже теперь началось вторжение в нее латинской обрядности, имевшее вести к дальнейшему олатинению унии. Некоторые униатские владыки даже потворствовали этому, прельщаясь сами латинством, или желая угодить латинянам. Но у других, дороживших остатками праотеческого наследия, доставшегося унии от православия, такие вторжения латинства вызывали скорбь и жалобы. Вот напр., как говорили об этом униаты, прихожане церкви одного местечка Ратна, в своей просьбе митрополиту Рутскому. Обращаясь к митрополиту Рутскому с великой покорностью, они называют его пастырем-архиепископом русского народа, давая тем знать, что и сами, хотя и принявшие унию, считают себя русскими людьми. Затем выражаются так: „мы, убогие мещане, вместе с нашими священниками и духовными отцами покорно просим вашей пастырской милости и благословения на то, чтобы мы, убогие и грешные люди, оставлены были при стародавних и от святых и богоносных отцов переданных обрядах и уставах богослужебных, обычных святой Восточной церкви, как нашей матери, без всякого нарушения их при нас и потомках наших. Просим в особенности, чтобы нам оставлены были наш старый календарь и весь порядок наших праздников по церковному уставу. Просим также, чтобы наши священники совершали службы не в костелах, а только в своих церквах; чтобы деток наших крестили наши священники, а не ксендзы, как того они домогаются, чтобы мы исповедовались и причащались у своих священников, а не принуждали нас исповедоваться и причащаться у ксендзов. А кто сам захочет убежать до ксендза, того пусть уж будет вольно принять ксендзу"... Иначе и не могли говорить бедные мещане о таких беглецах от унии в латинство, ибо ксендзы, сманивавшие их, были тогда в большой силе. И ксендзы не опустят стараться, чтобы таких беглецов было больше и больше, и чтобы чрез них множить свои латинские паствы на счет униатских паств. Итак, не смотря на видимые успехи унии, положение её было во многом печальным, не предвещавшим ей светлой и прочной будущности.

 

20. Влияние борьбы за веру и народность на укрепление в среде православных сознания единства по вере и крови с братьями Северо-Восточной России.

Иное было положение православия и православных в Западной Руси. В борьбе за свою веру и народность им приходилось часто страдать; но эти страдания и были новым свидетельством их искренней и твердой преданности своей вере и народности. Те из них, которые оставались в своей вере, оставались по доброй воле, а не по принуждению, следовательно были вообще лучшими христианами. И верных православию в Западной Руси все еще было более, чем отпавших в унию. Еще не мало оставалось в православии князей, дворян, не поддавшихся соблазну ни от унии, ни от латинства. Борьба за веру и народность подняла православный дух верных православию, что проявилось особенно в лице достойных подвижников и ревнителей благочестия. Они повлияли на оживление образования чрез учреждение новых лучших школ, чрез радение о науках и. т. д. Уже известный нам Лаврентий Древинский в речи своей 1620 года говорил: „если бы не совершилось отступление некоторых из нашего духовенства от своего законного архипастыря (то есть цареградского патриарха), если бы изошедшие от нас (униаты) не восстали на нас,—то такие науки, такие училища, столь достойные и ученые люди никогда не открылись бы в народе русском, и учение в наших церквах по-прежнему оставалось бы покрытым прахом нерадения". Борьба за веру и народность помогла развиться новой силе русской в лице козачества и подготовила оживление в Южной и затем Западной Руси, единство её по вере и народности с Северо-Восточною Россией. Этому отчасти помогла и сама Польша своими замыслами на завоевание унии и латинству Северной Руси, одновременно с такими же замыслами на Западную Русь.

 

21. Замыслы польско-иезуитской политики в отношении Северо-Восточной России.

Еще до начала унии в Западной Руси был в Москве папский посол иезуит Антоний Поссевин, и пытался привести царя Иоанна IV, а с ним и Северо-Восточную Русь под власть папы чрез унию и латинство. Потерпев полную неудачу в том, он, возвращаясь из Москвы чрез Западную Русь и Польшу, говаривал и писал, что Северную Русь, имеющую православного царя и сильно преданную своей вере, трудно завоевать для папы, т.-е. склонить к унии или латинству; что нужно начать это дело с Западной Руси, подвластной римско-католической Польше и её королю; здесь оно вернее удастся; а когда удастся здесь, то с помощью Польши и Западной Руси можно двинуться на завоевание и Северной или московской Руси. И вот, когда началась уния в Западной Руси и рядом с ней прививалось и латинство, то это ободрило и папу с иезуитами и Польшу в их замыслах на Северную Русь. Новым поощрением к таким замыслам послужили великие смуты, наставшие тогда в Северной Руси. То были смуты от так-называемых самозванцев, а потом от безгосудария в московской Руси. Не будем говорить подробно об этих смутах, о которых можно читать в других книжках. Скажем только, что во время этих смут почти вся Северо-Восточная Русь подпала страшному разорению и от поляков и с ними всякого другого сброда гулящих людей, наездников, грабителей, крамольников и воров своих и чужих. Сама Москва с её кремлем попала было в руки поляков к великой радости папы и иезуитов. Сначала они думали воцарить в ней польского королевича Владислава, сына Сигизмунда III. Русские бояре уже готовы были согласиться на это, по с тем непременным условием, чтобы королевич принял православную веру, женился на православной и короновался по православному в Москве, и чтобы вообще вера осталась ненарушимою и непоколебимою в московской Руси, святая вера православная, неразлучная с народностью. Но это было не по душе ни Сигизмунду 111, ни папе, ни иезуитам, ни вообще польским бискупам, ксендзам и панам. Итак, по их внушению, он задумал занять московскую Русь силою, взять ее на себя, самому воцариться в ней чтобы и в ней делать то, что делал в Западной Руси. В ту пору, когда Москва была уже в руках поляков, Сигизмунд с войском осаждал Смоленск. Под Смоленск и присланы были из Москвы к королю послы во главе с Филаретом Никитичем, архиепископом ростовским для переговоров о королевиче Владиславе. Лукавый король, овладев Смоленском, сказал увести в плен святителя Филарета с другими послами, и послал войска, чтобы занять Москву уже на свое имя и довершить завоевание русской земли. Но то был уже предел её бедствиям. Благочестивые предки наши называли их попущением на русскую землю за грехи,— пришли в сокрушение, а от сокрушения оживились верою, что Бог не оставит их. Воспрянув духом, воззвали они со всех концов земли русской о соединении в вере и братской любви и единодушно поднялись на спасение Москвы и её святыни, на защиту веры православной и земли родной. То было в вечнопамятный 1612 год. И подвигами доблести и самопожертвования, с помощью Божией, спасли они Москву и землю русскую, изгнав из неё врагов. А вскоре затем, по голосу святителей и всего народа, истиннее сказать, по устроению Промысла Божия, призван и венчан на царство юный Михаил Фёдорович из знатного боярского рода Романовых, сын святителя и страдальца Филарета, который назывался Феодором, когда был в мире боярином. Король Сигизмунд и его паны, подущаемые иезуитами, пытались войною возвратить потерянное. Тяжко было это вообще для московской Руси, так уже много пострадавшей. И вот, для успокоения и облегчения земли, царь Михаил, по совету бояр, решился уступить Польше две области: Северскую с Черниговом и др. городами её и Смоленскую; а Польша обязывалась прекратить войну, возвратить пленных и во главе их отца государева Филарета. Это было в 1618 году. И возвратился этот доблестный и мудрый святитель в объятия сына-царя, который теперь упросил его быть патриархом всея Руси, чтобы устроять порядок церковный и помогать сыну-царю в устройстве порядка земского, государственного. Как раз в это время прибыл в Москву иерусалимский патриарх Феофан с обычным прошением о милостыни и пособии православному Востоку и его иерусалимской патриархии при святом Гробе Господнем. Этот патриарх Феофан с русскими епископами и совершил поставление Филарета на московское патриаршество. Торжество московской и Северной Руси над папскими, иезуитскими и латино-польскими замыслами против неё было чрезвычайно важно и для судеб единоплеменной и единоверной ей Западной Руси в её борьбе с подобными же замыслами, но борьбе более тяжкой и имевшей еще долго тяготеть над ней вместе с польской властью над нею. В торжестве Северной Руси уже светилась надежда на могущую со временем явиться помощь от неё Южной и Западной Руси. А теперь, как бы знаменем такой надежды являлось то, что тот же патриарх святого града Иерусалима, который был свидетелем совершившегося торжества в Москве и послужил ей к восстановлению патриаршей власти, явился, по устроению Промысла, восстановителем православной иерархии в Руси Западной.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ