Вступление. |Оглавление.
Предыдущая глава
Следующаяя глава
Все главы
И.И. Малышевский.
Западная Русь в борьбе за веру и народность.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА II.
Западная Русь в борьбе за сбою веру и народность в период от восстановления в ней православной иерархии до смерти короля Сигизмунда III.
1. Прибытие в Киев Иерусалимского патриарха Феофана; радость православных; призыв патриархом братств на защиту веры.
есною 1620 г., в половине великого поста, около 22 марта, иерусалимский патриарх Феофан, на обратном пути из Москвы, прибыл в Киев и остановился в странноприимном доме Богоявленского братства при его братском монастыре. Он имел полномочия от константинопольского патриарха заняться устройством Западно-Русской церкви, признававшей над собою высшую духовную власть его. Обрадовались православные высокому и дорогому гостю. А славный гетман Сагайдачный, встретивший патриарха еще на пути его к Киеву, снарядил своих козаков, которые провожали патриарха до Киева, а здесь учредили из себя стражу вокруг братского дома, где остановился патриарх, и „аки пчелы матицу свою, тако святейшего отца и пастыря словесныя овцы его стражаху от волков противных". И нужно было охранять патриарха. Польские власти стали подсматривать за патриархом, подозревая, что он, как приехавший в Москву из Турции, которая была тогда в явной вражде с Польшей, а из Москвы в Южную Русь к козакам, мог иметь от Турции поручение поднимать Москву и козаков против Польши. Но патриарх в течение полутора месяцев тихо жил в братстве, не приступал пока и к духовным действиям в ожидании того, как отзовутся на его прибытие польские власти и сам король. Польские власти одумались, оставили свои подозрения и уже в начале мая, с ведома короля, сообщили киевскому войту и гражданам, что они хорошо поступили, учтиво приняв у себя такого великого и знатного гостя. А когда после того сам патриарх послал письмо к королю, то и сам король отвечал ему, что не имеет теперь никаких подозрений на счет патриарха, дозволяет ему делать свое дело, а к отъезду патриарха назначил дворянина в проводники ему до границы. Такой благосклонностью к патриарху польские власти и король хотели задобрить русских православных подданных Польши, над которой собиралась уже военная гроза от турок и татар. А в виду такой благосклонности патриарх считал себя уже в полном праве по просьбам православных приступить к духовным действиям. Киевскому братству он дал благословенную грамоту, которою от имени константинопольского патриарха и своего утверждал это братство, даровал ему право ставропигии и в знамение сего вручил свой крест, преподал наставление о вере, любви и благочестии, о деле благотворения и особенно о добром учении в братской школе, назвав учащееся в ней юношество „младенческим братством”. Посещал он киевские церкви и монастыри, совершая моления и преподавая благословения. Между тем слух о патриархе разнесся по всем концам Западной Руси. Стали стекаться к нему послы от городов и братств. Чрез них он дал благословенные грамоты братствам: виленскому, львовскому, луцкому, могилевскому, минскому, слуцкому, бельскому и друг. Все это служило к великому утешению православных и укреплению их на подвиги борьбы за святую веру православную.
2. Тайная хиротония патриархом епископов на православные кафедры: киевскую, перемышльскую, полоцкую, владимиро-волынскую, холмскую и луцкую.
При таком всеобщем возбуждении наступил храмовой праздник Киево-Печерской лавры—Успения Богоматери 15-го августа, к которому, по обычаю, собралось много богомольных людей изо всех концов Южной и Западной Руси. Тут православные приступили к патриарху с просьбой совершить то, что наиболее нужно было им,—поставить православных епископов на захваченные униатами кафедры. Патриарх некоторое время не соглашался исполнить эту просьбу, боясь короля и ляхов. Но гетман Сагайдачный и козаки благочестивого войска запорожского сказали, что „берут святейшего патриарха на свои рамена и на свою опеку". Патриарх согласился и предоставил самим православным избрать лиц, достойных епископства. По мере избрания происходили и посвящения, но осторожно, ибо делалось это еще без позволения короля. Первым рукоположен был во епископа на кафедру перемышльскую Межигорский игумен Исаия Копинский. Это происходило 6-го октября в Богоявленской церкви киево-братского монастыря ночью; окна церкви были закрыты и завешены; богослужение совершалось тихо при пении одного патриаршего певца Гавриила. В рукоположении Исаии, вместе с патриархом, принимали участие болгарский митрополит из Софии Неофит, издавна уже пребывавший в Западно-Русском крае, и стагонский епископ Авраамий, как и сказано в настольной грамоте, данной тогда Исаии. Спустя три дня, 9-го октября, в той же братской Богоявленской церкви и таким же точно образом посвящен был на митрополию киевскую и галицкую игумен Златоверхого Михайловского монастыря Иов Борецкий, бывший прежде ректором Львовского училища и потом киево-братского. В Киеве же посвящен был присланный из Вильны инок тамошнего братства Мелетий Смотрицкий на полоцкую епархию; а затем уже на пути из Киева к границе посвящены патриархом еще три епископа на епархии: владимиро - волынскую, луцкую и холмскую.
3. Отъезд патриарха на Восток; совет его козакам поддерживать православие в крае; увещательная грамота православным повиноваться поставленным от ней епископам и изгнать из церкви некоторые вредные обычаи.
Благодаря патриарха за все добро, какое он сделал для Западной Руси, православные во главе с некоторыми святителями, гетманом Сагайдачным и его козаками провожали его до Валахии. Здесь в пограничном валашском городе Буше последовало прощание с патриархом. Оно было трогательно. Святители, гетман, его казаки и все православные плакали. Патриарх стал на площади и долго поучал святителей и мирян держаться твердо православия и любви и с покорностью переносить гонения и скорби; читал разрешительную молитву, тогда как все преклонили пред ним головы и пали ниц на землю; снял с козаков грех, тяготивший их совесть и состоявший в том, что они недавно ходили, с польским королевичем Владиславом, на единоверную Москву, и убеждал их вперед не ходить на Москву. Прощаясь с Западно-Русским краем, патриарх Феофан оставил свою грамоту и всем православным, в нем обитавшим. Здесь, призывая на православных Божие благословение, он, прежде всего, изрекал анафему на всех владык, отступивших от православия в унию, как уже умерших, так и живых, которых перечислял по именам, равно и на мирян, упорно пребывавших в отступничестве и унии. Потом извещал, что он, по уполномоченности от константинопольского патриарха и имея при себе его экзарха и двух благочестивых архиереев, поставил для киевской митрополии православных митрополита и епископов, которых также перечислил поименно, и убеждал оказывать им всякую честь и послушание в делах церковных, как истинным пастырям. Далее завещал, чтобы русские епископы, в случае смерти митрополита, по трудности сношений с цареградским патриархом, сами поставляли нового, законно избранного митрополита, а последний уже после, когда окажется удобным, испрашивал себе патриаршее утверждение, и чтобы учреждённая теперь по разным городам Западной России ставропигии цареградского патриарха, по невозможности постоянных сношений с ним, оставались в подчинении своим епархиальным архиереям во всех делах и судах церковных. Наконец, объявлял всем, что он заметил в Малой России несколько церковных обычаев, противных благочестию, и потому, вместе с находящимися при нем архиереями и многими другими духовными лицами, определил исключить эти обычаи из церкви и запретить. Сейчас из - за границы, из Валахии (12 марта 1621 г.), патриарх писал к московскому патриарху Филарету и выразился так: „ведомо тебе буди, Пресвятейший Владыко, что мы, вашими молитвами и милостью благочестивого царя и помощью всеблагого Бога, освободились от супротивных нашей вере; вместе с воинскими людьми, киевляне проводили нас до рубежа волошского, и ныне пребываем в Волохах, величая державу царствия вашего".
4. Первые шаги вновь поставленных православных архипастырей; советование о благочестии на киевском соборе.
Восстановление православной иерархии имело чрезвычайно важное значение для всей Западной Руси. Она имела теперь церковь с совершенным устройством, имела своих законных архипастырей, святителей и учителей. И эти пастыри были совсем не похожи ни на тех владык, какие бывали до унии, ни на тех, которые отпали в унию, ни на тех, которые внове наплодились в унии. Новые православные владыки вышли большей частью из среды иноков-подвижников, вообще же отличались благочестием, духовным просвещением и ревностью по вере. Достойно первенствовал между ними мудрый и сильный духом Иов Борецкий, митрополит киевский. Одним из первых подвигов его было созвание церковного собора в Киеве в 1621 г. Здесь первосвятитель держал со своими сопастырями „советование о благочестии". Совещались именно о том, как укрепить духовные силы церкви для дельнейшего преуспеяния её, оградить непрерывность восстановленного епископства в Западной Руси и достоинство священства её; как сохранять и утверждать в западно-русском народе веру и учение православной Восточной церкви, защищаться от противников, вразумлять отступников и возвращать их к православной вере. С этою целью на „советовании о благочестии" приняты были, между прочим, следующие правила, достопамятные по высоте духовной мудрости и силы: 1) прежде всего митрополит, епископы, архимандриты, игумены и вообще все духовенство должны очиститься от грехов и жить целомудренно и свято, и по правилам церковным управлять самими собой, церквами и монастырями; 2) должны искренно, от всего сердца, любить веру Восточной церкви и патриархов и быть готовыми умереть за эту веру; 3) должны ревностно проповедовать ее в церквах и по домам, и на всех местах, как сами, так и чрез своих учеников, и повсюду явственно возвещать, что вера Восточной церкви есть истинная, и спасение в ней несомненное, а в римской церкви и в других сборищах, от неё происшедших, нет истинной веры и невозможно достигнуть спасения; 4) на иерейство посвящать достойных и несомненных ревнителей благочестия даром, а не из корысти; 5) возбуждать и приготовлять к святому мученичеству как самих себя, так и мирян, чтобы радостно переносили за веру расхищение своих имуществ, притеснения от властей и оковы, и вкушали самую смерть; 6) писать и печатать в защиту православия книги, но только прежде напечатания представлять их на рассмотрение и одобрение мужам богомудрым; 7) созывать, по церковным правилам, соборы, на которых епископы прежде сами должны себя исправлять, а затем устроят и то, что относится к духовному клиру и мирянам; 8) учреждать по городам школы и братства; 9) стараться заблаговременно о достойных и премудрых преемниках и иметь их в готовности, чтобы архиерейские кафедры тотчас же замещались, как только сделаются праздными, и преемство епископов не прекращалось; 10) не гневаться на младших и низших степенью, если бы они архиереям и другим начальникам что-нибудь напоминали, или от чего их предостерегали; 11) послать к константинопольскому патриарху за благословением, помощью и советом; равно и на святую гору афонскую, чтобы вызвать и привезти оттуда преподобных мужей русских: блаженного Киприана и Иоанна, прозванием Вешенского, и прочих, процветающих жизнью и благочестием; а также и впредь посылать русских, расположенных к благочестию, на Афон, как в школу духовную; 12) если уже нельзя обращать самих папистов и их исчадие, т.-е. ариан, евангеликов, лютеран, то, по крайней мере, всеми мерами стараться об обращении русских, отступивших от православия, и особенно дворян, которые, по отступлении, сильно вредят своим бывшим единоверцам.
5. Окружное послание киевского митрополита Иова Борецкого, с оповещением о замещении православных архиерейских кафедр в пределах Западной России.
Спустя некоторое время после такого „советования о благочестии" с своими сопастырями, святитель Иов обратился с окружным посланием и ко всей духовной пастве своей в Южной и Западной Руси, в котором говорил так: „нет места в державе польского короля, где бы, в течение уже 27-ми лет, апостаты—униатские владыки не возбуждали короля и других начальников против верных и невинных его подданных—православных, и не подвергали их самым тяжким гонениям. Но эти апостаты несправедливо домогаются быть отцами и пастырями русского народа, когда сами отступили от верховного пастыря и отца, константинопольского патриарха, возродившего всю землю русскую святым крещением, и последовать им—это значит смертельно согрешить и вместе с ними подпасть вечному проклятию. А потому, кто устоял против унии, тот должен благодарить Бога; увлекшиеся же ею должны покаяться и возвратиться в лоно матери—церкви. Теперь время к тому самое благоприятное, так как Господь послал Западно-Русской церкви Свое благословение от святого града Иерусалима. Теперь русские имеют для всех своих епархий православных епископов, законно поставленных, и в важнейших своих духовных нуждах могут притекать „до богоспасаемого места Киева, второго русского Иерусалима", к своему „властному (собственному) святителю", митрополиту. Знаменательны эти слова святителя Иова о Киеве: Киев, начальный светоч веры для всей Руси, второй Иерусалим её по своим святыням, теперь, со времени воз-становления в нем именно православной иерархии, становится главным средоточием сил, главной опорою для всей Западной Руси в её борьбе за свою веру и народность. А борьба предстояла еще трудная и долгая.
6. Война Польша с Турцией; Варшавский сейм; речь Древинского в защиту православия; обещания короля; помощь Польше со стороны козаков.
Предстояла борьба прежде всего за права восстановленной православной иерархии, неразлучные с правами веры и народности. В ту пору, когда совершались в Киеве и Южной Руси упомянутые поставления православных иерархов, польские власти и король, хотя и могли бы слышать об этом деле, но помешать ему были не в состоянии. Да и не до того им было. Приближавшаяся военная гроза от турок и татар наконец разразилась над Польшей. В битве под Цецорой (7-го октября 1620 г.) польское войско потерпело страшное поражение, причем погиб и сам вождь его, гетман Ст. Жолкевский, считавшийся славнейшим из польских вождей. Ужас напал на Польшу и короля Сигизмунда III. Послал он к иностранным дворам просить о помощи, но не получил её ни от кого. Созвал (в ноябре 1620 г.) он сейм в Варшаве для совещаний о средствах обороны от грозного неприятеля. Тут-то знаменитый Лаврентий Древинский выступил с речью, отчасти нам уже известной. Изобразив все притеснения и бедствия, какие терпели русские православные за свою веру, он смело сказал королю: „теперь, конечно, в виду страшной опасности для республики, ваше величество едва ли не большую часть ратников потребуете от народа греко-русского исповедания. Но как же этот народ подставит свою грудь на защиту вашей державы, если останется неудовлетворенным в своих нуждах и просьбах? Как может он употреблять свои усилия, чтобы добыть вам вечный мир, не имея внутреннего мира и покоя в своем доме? Станет ли он искренно, с мужеством и ревностью гасить своей кровью горящие стены отечества, когда видит, что не хотят угасить пламени, от которого пылают его домашние стены?” В заключение Древинский именем своей братии умолял короля сжалиться над православными, сохранить права их, под которыми разумелось и право иметь своих православных владык. Король и сейм обещали это, а между тем постановили собирать силы и средства для отражения турок, и для этого призвать на помощь и козаков. Король и краковский бискуп послали льстивые письма к самому патриарху Феофану, бывшему уже на отъезде из Южной Руси, и просили его склонить козаков идти на помощь королю и Польше. Письма эти застали патриарха в Трехтемировском монастыре, у которого был при нем гетман Сагайдачный со своими козаками. Патриарх, убеждая их исполнить волю короля, говорил: „эта ваша покорность и знатная услуга может так угодить королю, что он согласится признать и утвердить восстановленную мною вашу русскую иерархию, т.-е. митрополита и епископов, посвящённых мною на место отпавших“. Сагайдачный и козаки приняли слова патриарха к сердцу. Но вот к половине следующего 1621 года дошел новый страшный слух, что громадное турецкое войско (до 300 тысяч) перешло Дунай и движется к гор. Хотину (в нынешней Бессарабии). Король погнал своего ксендза к козакам молить о помощи, давая всякие обещания. Обещали помощь и козаки, но с тем, чтобы король и Польша исполнили их желание, т.-е. чтобы утверждены были в своих достоинствах митрополит и епископы, посвященные патриархом. Верно исполнили козаки свое обещание. Сагайдачный с 40.000 Козаков прибыл на помощь польскому войску под Хотин, и здесь, благодаря доблести гетмана и Козаков, турки были разбиты на голову и принуждены были заключить мир (8 окт. 1621 г.).
7. Лукавство короля; новые преследования православных.
Как же теперь исполняли свои обещания король и польские паны? О! тут-то открылись обычный обман, обычная лживость обещаний их. Лишь только выехал патриарх Феофан из Южной Руси, как униатский митрополит Рутский завопил пред королем, что-то был не патриарх, а самозванец и турецкий шпион, что поэтому самозванцы и поставленные им православные митрополит и епископы. Знал король, что это ложь, клевета; но, как ученик и друг иезуитов, считал дозволительной ложь и клевету, когда это понадобится для какой-либо цели. Итак прислал он на руки Рутскому грамоту, которою повелевалось схватить православных епископов, как самозванцев, изменников, бунтовщиков. Нашелся более умный пан, литовский канцлер (первый сановник) Лев Сапега, который не одобрял этой грамоты и посоветовал Рутскому поудержаться с исполнением, чтоб не раздражать козаков, не знавших пока о таком лукавстве короля. Рутский удержался, но ненадолго, не удержался и король; но, как-то обычно людям лукавым, оба они, не затрагивая Козаков, как сильных, напали на слабых. Беззаконная расправа началась с Вильны, где жил тогда один из поставленных Феофаном епископов Мелетий Смотрицкий, епископ полоцкий. В Лазареву субботу пришла сюда грозная грамота короля. С понедельника страстной седмицы начали хватать самых богатых и знатных православных купцов города, тащили их в ратушу, которая обыкновенно на эту великую неделю запиралась; здесь допрашивали их, подвергали пыткам, и одних сажали на ратушу, других под ратушу, в подземную темницу. Членов ратуши, которых заподозрили в приверженности к православию, иных отставили от лавицы, других подвергли аресту в самой ратуше. У ремесленников отбирали ключи от их привилегий и общих касс, а которые не хотели отдавать, тех принуждали пытками и, как изменников, исключали из цеховых сходок. И эти преследования и истязания продолжались всю страстную седмицу. На улицах Вильны раздавались вопли и стоны православных. Некоторые из заключенных просили, хоть на короткое время, освобождения из темницы, чтобы в такие дни побывать в церкви, исповедаться и приобщиться святых тайн, и предлагали за себя в заложники своих жен, детей, но напрасно. На Свято-Дѵховский монастырь делали нападения; в ограду его бросали камни, горящие поленья, стрелы. В скорби и в слезах встретили православные великий праздник Воскресения Христова и провели всю светлую седмицу. В виду такой неправды и жестокости гонителей, виленское Свято-Духовское братство издало книгу под заглавием „Оправдание невинности", в которой сильно и прекрасно защищало честь патриарха Феофана, правоту поставления им православных епископов, правоту их, права православной церкви, беззакония униатов, неправды польских властей, и умоляло о справедливости для православных. Униаты писали свои лживые ответы на эту книгу, а православные немедленно обличали лживость их. Но ничто не помогало. А когда, благодаря хотинской победе Козаков, король и Польша избавились от страха пред турками, то гонения на православных еще увеличились и расширились. Православные епископы не могли являться или явно действовать в своих епархиях, а укрывались в монастырях под защитой братства или некоторых оставшихся верными православию русских дворян, но большей частью проживали в Киеве, где ближе была защита им от Козаков. Здесь митрополит Иов смело действовал. Он вместе с владыками подал протест, в котором, сказав о гонениях, какие терпели православные в Вильне, прибавлял: „в Могилеве, Минске и Орше (у православных) отобраны церкви; в Перемышле умерщвлены в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродне и Пинске отняты церкви; в Бресте Дорофея с братьями выбросили в колодезь; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили; то же сделали в Сокале, Бельске и Бусне, и взрослых без покаяния предавали смерти, а детей без крещения".
8. Вступление Козаков в состав братчиков киевского Богоявленского братства; кончина гетмана Сагайдачного.
С горестью обо всем этом узнали козаки, прибывшие после Хотинской победы в Киев со своим доблестным гетманом Сагайдачным, тяжко раненным в хотинской битве. Здесь киевские городские козаки и обыватели подали гетману и всему войску запорожскому просьбу, в которой, между прочим, говорили: старайтесь о митрополите православном и о церкви святой Софии, чтобы быть ему под благословением патриаршим... смилуйтесь о свободе угнетенных братьев наших и православных церквей во Львове, Перемышле, в Бресте, Вильне, Могилеве и во всем королевстве польского короля, и сами промышляйте о христианстве. А чрез своих послов, которых мы посылаем до короля, мы никогда ничего не добьемся: ибо ляхи издавна привыкли больше обольщать нас хитростью и обещаниями, нежели исполнением обещания”. Это была вместе просьба и от киевского Богоявленского братства. И вот гетман сам и от имени всего войска запорожского вписался в это братство в знак того, что казачество становится покровителем и защитником православия во всем крае. Между тем король хотел задобрить Козаков, оказавших такую великую услугу Польше своей доблестью под Хотином. Он прислал им похвальную грамоту и денежные награды, а больному от ран Сагайдачному—своего врача. Сагайдачный благодарил короля письмом (от 15 февр. 1622 г.), но тут же жаловался на польских панов, которые во время ухода Козаков под Хотин крайне притесняли прочих Козаков, оставшихся дома. Вскоре затем, чувствуя, что ему уже не выздороветь от ран, гетман в последний раз написал королю и просил, чтобы король не давал панам притеснять козацкий народ, не поддерживал унии и предоставил православным держаться своих древних апостольских и отеческих догматов и преданий. Готовясь теперь к смерти, он сделал последнее распоряжение на пользу церкви: завещал знатные суммы и вклады на киевский братский монастырь и его школу, на школу Львовского братства и на монастыри, церкви и школы в других местах Западной Руси. Скончался доблестный муж, поборник веры православной и родной страны, 10-го апреля, и погребен митрополитом Иовом в киево-братском монастыре при церкви дорогого ему училища. Вечная память о нем сохранилась в родной Руси; но очень коротка была память о нем в Польше. Король первый забыл о нем, оставил без внимания предсмертные просьбы гетмана, не унимал гонений на православие.
9. Неистовства фанатика Иософата Кунцевича; увещательное письмо к нему канцлера Льва Самый.
Самым неистовым гонителем был теперь полоцкий униатский владыка Иосафат Кунцевич. В Полоцке, Могилеве, Витебске и других городах своей епархии он отнимал у православных или закрывал их церкви, изгонял священников, тягал в суд и тюрьмы их и мирян. Охуждали его за это даже литовско-польские, более толковые паны, особенно канцлер Лев Сапега. Давно уже он увещевал, предостерегал его, но все напрасно. Пробовал Сапега унять Кунцевича чрез митрополита Рутского, которому писал: „не один я, но и другие весьма охуждают то, что ксендз владыка полоцкий слишком жестоко начал поступать в делах веры, и очень надоел и омерзел народу, как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал; но он, имея свои соображения, более упрямые, нежели основательные, не хотел слушать наших советов. Дай Бог, чтобы последствия его суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога, прошу вашу милость, вразуми его, чтобы он прекратил и оставил такую суровость и скорее добровольно уступил могилевцам их церкви, не дожидаясь того, чтобы они сами и без просьбы отобрали их у него.... Пожалуйста, ваша милость, держи его на вожжах“. Но и Рутский не удержал, да кажись, и не хотел удерживать своего сподвижника и любимца. Между тем уже не один раз православные мещане то в Полоцке, то в Могилеве, то в Витебске готовы были сами подняться на расправу со свирепым гонителем, и только местные власти польские охраняли его, но, по неразумию, не унимали его гонений и даже потворствовали ему. А сам Кунцевич вздумал еще нажаловаться на православных, а себя во всем оправдывать в письме к высшему сановнику, канцлеру Льву Сапеге. В ответ на это Сапега написал ему (от 12 марта 1622 г. из Варшавы) длинное и весьма замечательное письмо, которое и приведем здесь с небольшими сокращениями. „Не хотел бы я,—писал Сапега,—вступать с вашим преосвященством в переписку и споры; но видя упорство, с каким вы отстаиваете свои мнения, не внимая никаким убеждениям, нахожу себя вынужденным отвечать, вопреки моему желанию, на неосновательное письмо ваше. Признаюсь, что и я заботился об унии..., но мне никогда и на ум не приходило то, что вы будете привлекать к ней столь насильственными мерами... Вам трудно отрекаться от этого, когда вас уличают жалобы, поданные русскими начальникам польским и литовским. Разве вам неизвестен ропот нерассудительного народа и выражаемое им желание лучше принять турецкое подданство, чем терпеть такое притеснение своей веры и благочестия? По вашим словам, унии противятся только некоторые монахи из епархий Борецкого и Смотрицкого и несколько лиц из киевской шляхты; но прошение королю, чтобы он утвердил в тех епархиях Борецкого и Смотрицкого, а вас с прочими удалил, подано не несколькими монахами, а всем запорожским войском. Горе тому, кто легковерен! А мало ли получаем мы жалоб на сеймах не от монахов только, но от всей Украйны и Руси? Руководясь не столько любовью к ближнему, сколько суетою и личными выгодами, вы злоупотреблением своей власти, своими поступками, противными священной воле и приказаниям „Речи Посполитой**), зажгли те опасныя искры, которые всем нам угрожают пагубпым и всеистребляю-щим пожаром... Вы пишете „об обращении отщепенцев и проч. Нужно заботиться об их обращении, но нужно это делать благоразумно и сообразно с обстоятельствами времени, как дело, зависящее от свободного согласия; нужно заботиться, чтобы наша ревность и желание единоверия основывались на правилах любви, по слову святого Павла.
**) Так называли поляки свое польское государство
Но вы уклонились от наставлений святого апостола, а потому неудивительно, что находящиеся под вашею властью вышли из повиновения вам. Что касается опасностей, угрожающих вашей жизни, на это можно сказать: каждый сам бывает причиною своего несчастия... Прочитайте жития всех благочестивых епископов, прочитайте творения Златоуста,—вы не найдете там ни жалоб, ни протестов, ни намека на судебные процессы и позывы к суду..., а найдете только то, что способствует к умножению славы Божией, назиданию человеческих душ. А посмотрим на ваши деяния: вы наполнили земские суды, магистраты, трибуналы, ратуши, епископские канцелярии позывами, тяжбами, доносами, чем не только нельзя распространить унии, но можно расторгнуть и последний союз любви в обществе и наполнить сеймы и управы разладом и ссорами. Еще пишете: „если неправоверные нападают на меня, то я поневоле должен защищаться". Поистине, не тому учит нас Христос. Ведомый яко овца на заклание, имея для своей защиты легионы ангелов, Он молился за врагов Своих: так должно поступать и вам. Долг мудрого—употребить все меры благоразумия прежде, чем взяться за оружие, и не писать колких писем к начальству его королевского величества, не отвечать угрозами, как это делаете вы. Апостолы и другие святые никогда так не поступали. Продолжаете: „вольно вам топить униатов, рубить им головы". Нет! не должно так поступать с ними, потому что божественное евангелие строго внушает всем мстителям, в том числе и вам: Мне отмщение, Аз воздам. Сколько апостолов, учеников Господних, сколько христиан запечатлело своей кровью славу распятого Господа, претерпело ради Его жесточайшие муки! И однако нигде нет в святых писаниях ни одной их жалобы или протестов на Неронов, Тивериев, Диоклецианов, но „идяху радующеся от лица собора, яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие прияти". „На сеймах, продолжаете вы, поднимаются голоса не только вредные для унии, но для всего правоверного духовенства римского". Кто же тому причиной? Одна уния—виновница всех этих несчастий! Когда вы делаете насилие совести человеческой, запираете церкви для того, чтобы люди погибали без богослужения, без христианских обрядов и таинств, как неверные; когда злоупотребляете милостью и властью короля,—вы обходитесь без нас; а когда нужно усмирять смуты, возбуждённые в народе вашим беспутством,—вы хотите нами запирать двери. Оттого противная сторона думает, что мы с вами составили заговор, направленный к насилию совести и нарушению всеобщего спокойствия, чего, конечно, не бывало. Довольно и того, что вы с нами в унии, так и берегите эту унию про себя, и в звании, в неже звании бысте, оставайтесь себе спокойно, не подвергайте нас общенародной ненависти, а себя явной опасности и всеобщему нареканию. „Не принимающих унии, пишете дальше, следовало бы изгнать из государства". Избави Бог нашу отчизну от этого безрассудства! Давно уже в наших странах водворилась римско-католическая вера, и пока она не имела подражательницы себе в деле благочестия и подчинения святому отцу (папе), до тех пор славилась своей любовью к спокойствию, могуществом внутри и вне государства. Но как только связалась с какою-то сварливою и беспокойной подругой, терпит, но её милости, на каждом сейме, на каждом собрании народном, на каждом уездном заседании, разные раздоры и нарекания. Лучше бы, кажется, было сделать разрыв с этою неугомонною союзницей; потому что мы никогда не видали в нашей отчизне таких нестроений, какие посеяла среди нас эта благовидная уния.... „Отдавать, говорите, церкви на поругание" и проч. Но печатать и запирать церкви и глумиться над кем - либо, разве не есть пагубное разрушение братского единомыслия и взаимного согласия? Укажите, кого вы приобрели, кого уловили такой суровостью вашею, строгостью, печатанием и запиранием церквей. Окажется, что вы потеряли и тех, которые были вам послушны в Полоцке. Из овец вы превратили их в козлищ, навлекли опасность на государство, а, может быть, погибель и всем нам католикам. Вместо радости, пресловутая ваша уния наделала нам только хлопот, беспокойств, раздоров, и так нам опротивела, что мы желали бы лучше остаться без неё: так много, по её милости, мы терпим беспокойств, огорчений и докук. Вот плод вашей пресловутой унии! Сказать правду, она приобрела известность только смутами и раздорами, которые произвела в народе и в целом крае. Если—избави Бог—отчизна наша потрясется (вы своей суровостью полагаете к тому торную дорогу), что тогда будет с вашею унией? „По крайней мере, пишете вы, я получил в этом деле предписание верховного пастыря или его наместника” и проч. Противиться верховному пастырю есть проклятое покушение; но я уверен, что если бы св. отец (папа) знал все те смуты, какие породила ваша уния в пашей отчизне, он дал бы позволение на все, чему вы у нас так упорно противитесь. Мы знаем из опыта снисхождение св. отца, который, будучи отцом, а не отчимом церкви Христовой, так мудро управляет ею, что весьма многое разрешил в некоторых странах, для их общественного блага, что у нас запрещено, как грех смертный. В силу всего сказанного, король приказывает вам распечатать и отпереть церковь их (православных) в Могилеве, о чем и извещаю вас, по его воле. Если же и после настоящего напоминания вы этого не сделаете, то, по повелению его величества, я сам прикажу распечатать и отдать церковь, дабы они в своих церквах отправляли свое богослужение. Жидам и татарам позволено в областях королевства иметь свои синагоги и мечети; а вы печатаете христианские церкви! Оттого и ходит везде молва, что они (православные) лучше хотят быть в подданстве неверных турок, чем терпеть такое насилие своей Совести. „Но,— возражаете, — справедливо ли делать такое снисхождение для сомнительного спокойствия в будущем?" Не только справедливо, по и необходимо! Потому что, если мы станем еще более стеснять их религию, то произойдут неизбежные раздоры в обществе. Повсюду уже раздается молва, что они навсегда желают разорвать всякую с нами связь. Что касается до полочан и иных против вас возмутителей, то может статься, они и в самом деле таковы, а все-таки скажу, что вы сами расположили их к возмущению. Они были вам послушны, не оставляли вашей церкви, по вы сами от себя оттолкнули их... Мы не хотим, чтобы эта, столь пагубная для нас, уния до конца погубила нас. Вот ответ на письмо ваше! Желал бы я на будущее время быть свободным от состязания с вами. Прошу только Всевышнего о ниспослании вам духа кротости и любви к ближнему".
10. Жалобы православных варшавскому сейму; вмешательство папы, воспрепятствовавшее рассмотрению жалоб.
Кунцевич не образумился и продолжал свои неистовства. А митрополит Рутский послал еще и жалобу папе, будто униаты терпят обиды от православных, и папа в письме к королю просил его защищать униатов. Но подняли голос за правду и в защиту веры и народности русской и все западнорусские дворяне, те т.-е., которые оставались еще верными православию. Это было на варшавском сейме в первых месяцах 1623 года. От волынского дворянства в числе других выступил здесь тот же известный нам ревнитель Л. Древинский. А от всего православного дворянства в пределах Западной Руси, Литвы и Польши прислана была на сейм петиция, т.-е. покорнейшая просьба, написанная весьма обстоятельно, сильно, в защиту дела православия и русского народа. Здесь православные дворяне, между прочим, говорили: „Вот уже 28 лет, как мы заявляем и перечисляем на каждом сейме те великие несправедливости и нестерпимое угнетение, каким подвергают нас отступники от нашей веры—митрополит и епископы, и со слезами, с рыданиями умоляем вас употребить ваше мощное ходатайство пред его величеством королем, чтобы он избавил русский народ от тяготеющего над ним гнета. Но доселе избавления нет... Не чужого просит русский народ, а своего собственного: просит о сохранении своих прав, своих вольностей. И в чем же? в делах веры, которою мы обязались пред Богом и которую должны сохранить. Ее-то вырывают у нас из души наши отступники... Наш русский народ соединился с польским, как равный с равным, как народ свободный со свободным. А в чем же он свободный народ, когда его могут принуждать даже в вере? Свобода и неприкосновенность его старожитной, греческой веры всегда была первой и важнейшей из всех его вольностей... Итак, исходатайствуйте нам у его величества короля, чтобы он благоволил оставить нам ту самую свободу веры, то самое право избрания иерархов, какие имела паша церковь прежде. Мы ничего не просим, кроме того, что уже более шестисот лет нам принадлежит, чтоб, как святыню, всегда сохраняли нам польские короли, что утвердил за нами и сам нынешний король своей присягою при своем восшествии на престол и самым делом, предоставив нашему патриарху посвятить нам митрополита”. Резкими чертами изображали далее русские дворяне те бедствия, какие причиняла православным уния. „Бог свидетель, что заставляют нас переносить эти Пакосты, Шишки, Стецкие, Душехваты, эти Палисвяты, Почановские и Рутские, которые выдают себя ныне за русских епископов. Знает то и король наш милостивый, знаете и ваша вельможность. Они возбраняют нам свободное отправление нашего богослужения, хватают наших священников, мучат их, заключают в темницы, и когда мы заступаемся за наших духовных, тревожат нас самих судебными позвами и преследованиями, вводят нас в убытки. Бродские книги, когда мы желаем записать туда наши жалобы на наших притеснителей, заключаются пред нами; городские урядники не принимают тогда наших протестаций; возных и уполномоченных, которых мы посылаем по этим делам, бьют и лишают свободы. Но что еще несноснее, поносят нашу честь, которая для нас дороже самой жизни; дерзают, своими ложными доносами, наводить сомнение на нашу верность престолу, заставляют подозревать нас в измене... В Белоруссии полоцкий архиепископ пять уже лет держит запечатанными православные церкви Орши и Могилева. Граждане полоцкие и витебские, которые не могут иметь в городе, по запрещению того же архиепископа, ни церкви, ни даже дома для отправления своего богослужения, принуждены по воскресным и праздничным дням выходить для того за заставы в поле, да и то без священника, так как ни в городе, ни близ города им не позволено иметь своего священнослужителя. Бедные люди, не привыкшие к иной вере, кроме той, в которой родились и выросли, поставлены в необходимость возить своих детей для крещения за десять миль и более, и во время дальнего пути многие дети умирают некрещенными. Так же далеко принуждены ездить и все, желающие получить церковное благословение брака. Многие во все это время лишены были возможности исповедать свои грехи и удостоиться святого причащения, и умирали без христианского напутствия. Наконец, вот дело ужасное, невероятное, варварское и свирепое: в прошлом году, в том же белорусском городе Полоцке, тот же апостат-епископ, чтобы еще более досадить гражданам, намеренно приказал выкопать из земли христианские тела, недавно погребённые в церковной ограде, и выбросить из могил на съедение псам, как какую-либо падаль"... В заключение всего, русские дворяне, во имя целости и благоденствия отечества, настоятельно просили, чтобы совсем выброшена была эта „кость раздора", которая зовется унией (соединением) и ведет только к разделению и смутам, и чтобы король исполнил, наконец, на настоящем сейме свои обещания православным, так часто повторяемые, и не на словах, а на самом деле, успокоил их веру, явил свое благоволение к их духовным архипастырям, которые так опозорены в королевских универсалах, и благоволил дать этим архипастырям их архиерейские кафедры.
Но напрасны были все просьбы православного русского дворянства. Римский папа опять вмешался в дело и уже прислал новое письмо к королю, убеждая его и польских сенаторов защищать унию от схизматиков (так, по неразумию, называл он православных), и с согласия короля сейм постановил: успокоение людей Восточной веры отлагаем на будущий сейм, а теперь обещаем тишину для обеих сторон (т.-е. православной и униатской), уничтожая все приговоры, распри, тяжбы, кои бы оказались с обеих сторон“. Понятно, чрез такое постановление сторона преследуемая, гонимая оказывалась в обиде, а преследующая, т.-е. униатская, в выигрыше.
11. Убийство Кунцевича; жестокая расправа с гражданами гор. Витебска.
И действительно, униаты, зная, что король на их стороне, продолжали свои гонения. Кунцевич дошел до последнего безумия. Мало того, что он поотнимал у православных все церкви в городах своей епархии, он не позволял им совершать богослужение даже в домах, даже в шалашах за городом, схватывал православных священников, заключал в тюрьмы, изгонял из епархии и т. под. Более благоразумные люди, даже из латинян, настойчиво предостерегали его, что за свои неистовства он кончит не добром. Изувер хвалился, что за унию не боится и смерти. Итак сам он напрашивался на смерть. В конце октября 1623 г. приехал он в Витебск, где уже прежде „омерзел” он всем православным. Две недели прожил он здесь, похваляясь, что ждет, пока его убьют. Не дождавшись, нашел повод ускорить дело. Утром в воскресенье 13-го ноября православный священник Илия шел на служение в свою загородную церковку. По приказанию Кунцевича, называвшего эту церковку синагогой, слуги его схватили священника и заключили в поварскую кухню. Спутник священника поднял крик. На всех церквах Витебска раздался набат; собрались толпы бушующего народа, бросились на архиерейский дом,—и Кунцевич был убит, а труп его с привешенным камнем брошен в реку Двину в самом глубоком месте. Такая расправа была, конечно, преступлением. Но сам Кунцевич был главным виновником его; погиб он не за веру, которую надлежало распространять кротостью, а за свои антихристианские жестокости и изуверства, которыми и накликал убийство. Смерть его—не смерть христианского мученика, а нечто похожее на самоубийство. Конечно, жители Витебска заслуживали кары. Но и каратели действовали, как мстители, с ненасытною яростью. Не сыт был на кровавую месть римский папа; сведав об убийстве Кунцевича, он писал королю: „да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови схизматиков (т.-е. православных)"! Но этот меч уже действовал в Витебске. Девятнадцати лицам отрублены головы, около ста других, бежавших из города, осуждены на смерть, имения их забраны; город лишен всех прав; ратуша его разрушена, колокола отняты от всех церквей, уже прежде захваченных на унию; разрушены два шалаша за городом, в которых православные собирались на молитву. Папа похвалил короля за такой суд и расправу. Не вспомнили судьи и каратели, что тяжесть преступления смягчалась зверскими жестокостями того, кто сам вызвал на преступление, а следовательно был главным виновником его. Забывая это, забывая правду и милость, они хотели только навести ужас на православных, поразить православие.
12. Попытки униатских епископов к сближению с православными; отпадение в унию православного епископа Мелетия Смотрицкого; суд над ним в Киеве.
Само собой понятно, что православные в Западной Руси сильно опечалены были витебским делом. Но они чувствовали, что не причастны преступлению, и не упадали духом. Более потревожились униаты. Увидели они, до чего доводит уния, посеявшая рознь и вражду в Западной Руси между братьями одного и того же русского народа, к которому принадлежали и православные, и униаты. И вот, стали униатские владыки заговаривать о примирении с православными, и не раз зазывали их на съезды для совещаний о примирении. К несчастью эти владыки чрез свою унию связаны были с папством, которого уж никак не могли признать православные, храня чистоту и целость своей веры. Потому и затея примирения не состоялась. Удалось однако униатам сманить на свою сторону одного из православных епископов. Это был Мелетий Смотрицкий, поставленный патриархом Феофаном на епархию полоцкую. До епископства и на епископстве он был усердным защитником православия, много писал в защиту его. Живя большей частью в Вильне, укрываясь от гонений, он и не видел своей полоцкой епархии, где владел и свирепствовал Кунцевич. И стали униаты обвинять его, будто он-то возмущает жителей Полоцка, Могилева, Витебска против унии и Кунцевича, будто он возмущает и Козаков. Тяжело было ему. Тяготило его и бедствие православной церкви в Западной Руси. А когда побывал он на Востоке, то и там увидел печальное положение православных под властью турок. Люди сильные не падали оттого духом, не поддавались соблазну, памятуя, что церковь Христова и в самые первые времена свои много страдала от гонений. Но Мелетий хотя был и учен, не силен был духом. Итак, соблазняясь бедствиями православной церкви, поддался он и другому соблазну—соблазну примирения с униатами. Возвратясь с Востока и нося уже в сердце задатки измены православию, он приметил, что впадает в подозрение у православных, стал бояться их и укрылся в Дерманском монастыре (на Волыни), который находился в имении знатного русского пана, но к несчастно уже отступника латинника (князя Заславского). Случился тут и униатский митрополит Рутский. Оба они налегли на Мелетия, обещая ему всякие милости, и он принял унию. Все трое положили держать эту измену втайне, чтобы тайный униат, а по виду православный, мог иметь общение с православными и совращать их. Мечтали действовать и на самого митрополита Иова и других важнейших духовных. С этою целью Мелетий написал книжку о своем странствии на Восток, в которой, клевеща на Восточную церковь, защищал папские учения, принятые в унию. Надеялись, что эта книжка, как писанная православным (каким хотел еще слыть Мелетий), быв тайно распространяема, соблазнит многих. Но нашелся на Волыни другой изменник, игумен Кассиан Сакович, который не утерпел и поторопился напечатать эту книжку, и стала она известна всем. Произошел всеобщий соблазн, но дело соблазна приняло оборот совсем не такой, как рассчитывали соблазнители. Твердый в православии и мудрый митрополит Иов созвал собор в Киеве, в Киево-Печерской лавре, ко дню Успения Божией Матери 15 августа. На этом соборе были все православные архиереи (кроме далёкого львовского). То были пастыри, славившиеся благочестием и ревностью к вере, каковы особенно: Исаия Копинский—теперь архиепископ черниговский и смоленский, Исакий Борискович—епископ луцкий, и др. Были на соборе архимандриты, игумены и избранные иноки, протоиереи, иереи из обеих половин Южной Руси, из Волыни, Подолии, Галицкой Руси, Белоруссии, Литвы, Подлесья и др. Между первыми были славный опытностью и просвещением Петр Могила архимандрит печорский, и знаменитый подвижник Иов Железо, игумен почаевский (о них еще скажем), между вторыми—известны своей ученостью и твердостью в вере: волынский протоиерей Лаврентий Зизаний и Слуцкий—Андрей Мужиловский. Были свидетелями и пособниками собора и многие миряне, в том числе члены некоторых братств и козаки. Прибыл на собор и Мелетий, все еще не объявивший себя униатом. Напрасно пытался он защищать себя и папские учения, изложенные в его книге. Учения эти изобличены как противные православной церкви; листы его книжки преданы сожжению. Мелетий каялся, сам жег листы своей книжки. Но покаяние человека, пошатнувшегося в вере, оказалось потом лицемерным. Уехав из Киева, он огласил, что каялся принужденно, из страха, и теперь уже явно перешел к униатам. Тут - то объявилась облыжность последних, самого короля и папы. Все они прежде не признавали Мелетия посвященным архиереем, а называли самозванцем, как и других архиереев, посвященных патриархом Феофаном. А теперь все они приняли Мелетия как архиерея, не требуя нового посвящения его взамен того, какое он принял от патриарха Феофана. Новая измена Мелетия, хотя и огорчила православных, но не поколебала их духа, твёрдого в православии. А собор 1628 г. достиг своей цели, предостерег православных от соблазна униатов, зазывавших их в унию под видом соглашения и примирения. Он укрепил союз между православными на всем пространстве Южной и Западной Руси. С этою целью были изданы от собора и послания ко всему православному народу Южной и Западной Руси, в которых излагалось все дело собора и члены его удостоверяли, что они не думали ни о каком отступничестве, что и впредь клятвенно обещаются беречься его при помощи Божией до самой кончины. Вместе с тем они просили и убеждали всех православных пребывать твердыми в благочестии и вере, Богом преданной, апостолами проповеданной, соборами вселенскими утвержденной и кровью мучеников запечатленной.
13. Характер управления Иова Борецкого митрополией; кончина его.
После собора 1628 года митрополит Иов еще три года управлял митрополией Западной Руси. Во все время своего свыше - десятилетнего управления он жил в Киеве, будучи для всей Западной Руси светильником веры, поборником за православие против соблазнов и наветов противников, ревнителем благоустройства и подъём а духовных сил церкви. Своими трудами, учительными посланиями и соборами он привлекал к Киеву взоры православных всей Западной Руси. Он же первый стал направлять Киев и всю Южную Русь к мысли о союзе с Москвой и единоверной и единоплеменной Северной Русью (о чем скажем еще ниже). Не смог он возвратить от униатов захваченный ими кафедральный Киево-Софийский собор и потому жил в Михайловском монастыре, но не дал захватить его униатам, чего домогались они с помощью короля и польских властей. И пред самой кончиною он помышлял о благе церкви православной, оставлял ей все свое достояние и особенно напоминал о киево - братском училище и о „просвещении христианских детей, как деле и церкви Божией и всему православному народу российскому потребнейшем”. Скончался он (2 марта 1631 г.) и погребен в том же Михайловском монастыре.
14. Избрание на киевскую митрополию Исаии Копинского; увещательное послание его отступнику от православия князю Иеремию Вишневецкому.
После Иова стал митрополитом Исаия Копинский, муж благочестивый, строгий подвижник, пламенный ревнитель православия и блага родной ему русской земли. Патриарх Феофан, как знаем уже, поставил его во епископа на кафедру Перемышльской епархии. Но захватившие ее униаты не допустили туда Исаию. За то потом православные Южной заднепровской Руси, в том числе козаки, знавшие о благочестии и ревности по вере Исаии, пожелали иметь его своим архипастырем. Митрополит Иов с церковным собором внял их желанию и назначил Исаию архиепископом черниговским. Но и теперь, как во время епископства, Исаия проживал попеременно в тех же заднепровских монастырях нынешней Полтавской губ., которые стал устраивать еще до епископства. Это монастыри Густынский, Ладинский и Лубенский-Мгорский, бывшие во владениях князей Корыбутов-Вишневецких и устроенные при помощи пожертвований от супруги князя Михаила Корыбута-Вишневецкого Раины Могилянки, двоюродной сестры Петра Могилы. Напомним здесь, что род князей Вишневецких, происходивший от литовского великого князя Ольгерда (в православии Алексея), принадлежал к тем знаменитым литовско-русским (т.-е. литовским, но обрусевшим) князьям, которые отличались преданностью к вере православной и народности русской. Известны в этом роде и козацкие гетманы - богатыри, братья Димитрий и Михаил. Первый прославился и мученической смертью за веру в Константинополе (1564 г.). Второй—муж отважный, набожный, любящий справедливость, отец сирых и убогих, был благотворителем Киево-Печерской лавры и погребен в ней (1584 г.). Сын этого Михаила, тоже Михаил, по своей преданности был, как выражается один знавший его православный писатель, утешением церкви православной в ту пору, когда постигли ее беды и напасти от унии и латинства. Но еще большей преданностью вере, ревностью по ней и благочестием отличалась супруга его Раина (Ирина) Могилянка. Устраивая вместе с духовным отцом своим Исаией упомянутые заднепровские монастыри и церкви в своих обширных имениях, делая вклад им, она ограждала их неприкосновенность граматами с заклятиями: „а если кто в последующие времена захочет нарушить или уничтожить или отменить эти вклады (фундации), которые мы раз подали, или захотел бы нападать и отменять нашу благочестивую, православную веру,—да будет на том клятва святых отцов, да рассудится он со мною пред престолом Божиим". Сын Михаила и Раины, Иеремия, скреплял грамоты матери своей подписью. Мать была тогда уже вдовою, а по смерти её сын забыл заветы и клятвы матери. Побыл он в иезуитской школе, где иезуиты и начали его совращение, а когда он женился на польке Замойской, то с её помощью и довершили свое дело. Иеремия стал пренебрегать и родной верой и русской народностью, латинился и полячился. В эту - то пору Исаия Копинский, став уже митрополитом киевским, счел своим долгом и правом усовестить молодого князя и написал ему длинное увещательное письмо, начав так: „Сиятельный, милостивый князь, пан мой милостивый! Смиренно прошу, чтобы ваша княжеская милость приняли сие послание мое милостиво, прочитали без душевного оскорбления и со вниманием: ибо я должен писать по своему пастырскому долгу. Великая жалость, милостивый князь, объемлет сердца всех нас духовных и всего православного христианства при виде, что ваша княжеская милость, вожделенная утеха нашей древней веры греческой, не последуете предкам и родителям своим. Не менее плачет и рыдает церковь Божия, мать наша, что ваша княжеская милость хотите презирать ее. С великой охотою все мы ждали вожделенной утехи нашей: но она, сверх чаяния нашего, превращается для нас в скорбь. И что же ваша княжеская милость приметили в церкви Божией сомнительного, подозрительного, еретического? Не Иерусалим ли по Господе Бозе—глава всего света? Не оттуда ли вера христианская получила начало и основание? От Сиона изыде закон, и слово Господне от Иерусалима, как говорит пророк. Не там ли Господь наш Иисус Христос совершил спасение наше святейшею кровью Своею? Не там ли искупил свет дражайшею кровью? Не там ли Сам поставил первого епископа, патриарха иерусалимского, Своим наместником, как свидетельствует предание? Не оттуда ли учение Христово распространилось по всему свету от востока до запада солнца и дошло до самого Рима? Чем Рим лучше Иерусалима, и зачем пренебрегают Иерусалимом—матерью всех церквей и обращаются к Риму? Зачем уничтожают Иерусалим и превозносят Рим?.. В Иерусалиме умер Христос ради нас, там воскрес из мертвых, там вознесся на небо, там послал Святого Духа на учеников Своих и апостолов. Там совершилось наше спасение; там Господь оставил и гроб Свой на вечную память. Там оставил после Себя наместником Своим и патриархом Иакова. Чем же Рим лучше Иерусалима? Тут патриарх наместник Иисуса Христа, а там папа наместник святого Петра; здесь наместник Самого Иисуса Христа, а там наместник ученика и слуги Его; тут гроб Иисус Христов, а там гроб Петров. Кто пренебрегает Иерусалимом и наместником Его, тот, подлинно, пренебрегает и Самим Исусом Христом. Почему же будем пренебрегать церковью Божией, матерью нашею и матерью всех церквей? Что видим в ней худого или несовершенного? По благодати Божией нет в церкви нашей никакого заблуждения, не найдется никакой ереси. Как однажды приняла она члены веры, постановленные и утвержденные на семи вселенских соборах, так и хранит их до сего времени в целости, ничего не прибавляя и не убавляя. Не знаю, кто внушил вашей княжеской милости такое отвращение к ней, или кто отвратил или отвращает от неё вашу княжескую милость? Говорю искренно и правду: на том пребудет вечное неблагословение Божие! Все знаем, милость княжеская, какими страшными условиями в отношении к вере, обязательствами и клятвами обязала вас ваша мать, отходя от сего света. На чью душу падет это? Господь Бог ведает и мы ведаем, что клятва отцовская иссушает, а материнская искореняет, как говорит писание. Какую утеху, какую радость получили и получают все те, которые отступают от древней веры ради суеты этого жалкого света? Разве не видим своими глазами того, что делается (с ними)? Спросил бы я всех их: для чего они отступают от древней греческой веры, для чего пренебрегают ею? Если для мудрости сего света, то мудрость мира сего—буйство у Бога, как говорит апостол. Если ради какого-нибудь заблуждения (в церкви): то, по благодати Божией, никакого заблуждения в церкви Христовой не найдется и не может находиться. Скорее оно может пойтись там, где каждый год что-нибудь новое приложат или отнимут. Если же отступают от веры ради мирской славы, то это дело самое ничтожное. Впрочем, лучшую славу и уважение у всех имеют те, которые тверды в своей вере, чем те, которые колеблются и не пребывают твердо в ней и не хотят пребывать. Разве не великую славу имели князья Острожские—воевода Киевский и сын его воевода Волынский, на которых многие засматривались? Разве не великую славу имел повсюду блаженной памяти родитель вашей княжеской милости Михаил Корибут? Разве не во всех странах прослыла слава его мужества и доблестей рыцарских? Разве не был он утешением и подпорою для всех правоверных, и не засматривались ли на него все противники? Разве не прославились в Короне польской рыцарскими доблестями предки вашей княжеской милости, начиная от Ольгерда прадеда вашего—великого князя литовского...... Все они были веры греческой, и это нимало не препятствовало, а еще содействовало их славе. Ужели теперь чрез вашу княжескую милость должна прекратиться исконная слава знаменитого дома вашего, великих князей ваших предков, бывших веры греческой? Предки вашей княжеской милости, блаженной памяти отец и мать, были по своему роду веры греческой, а ваша княжеская милость ужели хотите одни от них отлучиться? Не дай Боже, чтобы чрез вашу княжескую милость столь славный дом отступил от веры греческой! Если это для великого братства, то оно в руках Божиих: Господь Бог дает, кому что хочет. А мы просим Господа Бога и всегда должны просить, чтобы не допустил вашей княжеской милости отступить от древней апостольской веры. Зломыслящие на нас противники наши говорят, что греческая вера есть хлопская: если есть так, как они говорят, то цари греческие и другие великие монархи были хлопской веры; хлопской веры были апостолы, патриархи и святые отцы Восточной церкви, которых мы считаем великими, каковы они и суть. Итак смиренно прошу вашу княжескую милость именем всего христианства, именем всей церкви: не давайте увлекать себя политическим расчётам; вспомните, ваша княжеская милость, блаженной памяти своих родителей, как они были набожны, какого держались богослужения, какой веры, не хлопской, не еретической, не заподозренной. Они имели столько ума, были так сведущи в вещах, но держались, говорю, веры древней, церкви Восточной, апостольской, чистой, не оскверненной и не поврежденной никакими человеческими вымыслами. Почему же ваша княжеская милость не станете наследовать веры предков своих, в которой и вы родились? она ни в чем не может быть заподозрена. Вы обратитесь не до чужой, а до своей матери—церкви Божией. Во имя Божие, всего духовенства, всего христианства, смиренно и слезно просим —не пренебрегайте, ваша княжеская милость, своей веры, в которой вы рождены водою и Духом, но обратитесь к церкви Божией—природной матери своей и утешьте нас всех. И когда ваша княжеская милость восхотите благочестиво сделать это, то благословение Божие и родительское всегда почивать будет на вашей княжеской милости, и вы утешите всю церковь, все христианство древней веры, и, проведши счастливо и благополучно век свой здесь— на земле, наследуете живот вечный по благодати Божией. Аминь".
15. Совращение некоторых княжеских и дворянских родов в католицизм.
Но гордый князь уже настолько пропитан был иезуитским и польским духом, что не внял смиренному голосу старца-архипастыря. Напротив, увлекаясь тем же духом, он стал злейшим врагом православия, русского народа, особенно козачества. К несчастью, отступничество в среде бывших православных русских князей и дворян продолжало шириться, и обыкновенно тем же путем, как и прежде, т.-е. чрез иезуитское обучение, чрез родственные союзы с польскими родами и вообще увлечение польским духом, польскими нравами, с расчётом притом на королевские милости и почести в польском государстве. С горестью писал митрополит Исаия Копинский московскому патриарху Филарету: „благочестивых князей нет уже у нас; благородных вельмож оскудение; все от Восточного православия на Запад уклонишася; едва кто уже от худых и неславных при благочестии и православной вере обретается". И здесь опять нужно прибавить, что все западнорусские князья и дворяне, отпадавшие от православия, отпадали не в унию, где еще держались следы народной веры в церковном чине и богослужении, а в польское латинство. Да и латино-польские бискупы и ксендзы по-прежнему забирали себе в свою паству таких знатных и богатых отступников, а унии оставляли мещанство, и то беднейшее, и простолюдье, которое называлось у панов хлопством. Но если унии пришлось оставаться при мещанстве, хлопстве, т.-е. простолюдье, то православие еще и теперь имело не мало верных ему русских князей и дворян. Так в рядах православных видны еще теперь князья Четвертинские, Чарторыйские, Огинские, Соломерецкие, Лузины и др., знатные дворяне Древинские, Гулевичи, Шпаковские, Домашевские, Еиселп, Проскуры-Сущанские, Стеткевичи, Войны, Далманы, Копти, Костюшки и др. Одни из них учреждали новые монастыри и церкви или благотворили прежним, причем обыкновенно приговаривали и заклинали, чтобы эти монастыри и церкви всегда оставались в православии, в послушании православному константинопольскому патриарху или киевскому митрополиту, или же отдавали их в опеку сильнейшим монастырям, каковы Киево-Печерский, Виленский Свято-Духовский. Другие были членами православных братств, покровительствовали их школам, а также труженикам из просвещенных иноков, трудившихся над изданием церковных и учительных книг на пользу церкви и в защиту православия. Вообще же православные князья и дворяне почти из года в год возвышали голос в защиту православия на своих областных сеймах и на общих сеймах в Варшаве. Следует прибавить, что православные князья и дворяне, хотя уже вынуждены были заносить свои жалобы и просьбы на варшавских сеймах на языке польском, но охраняли и свой родной русский язык, как знамя своей народности, так - что этот язык еще удержался и в судебных записях или книгах так называемого уряда градского и земского и в законах русско-литовских земель, известных под названием „Статута".
16. Твердость православных братств в борьбе с католицизмом.
Еще тверже стояли на страже православия церковные братства в городах, где они почти всегда состояли при монастырях, имея их в своей обороне и опеке и воспособляясь духовным руководством благочестивых архимандритов, игуменов и иноков. И теперь, как прежде, они заботились об устроении и поддержании самих монастырей и церквей, о школах, типографиях, издании богослужебных и отеческих книг, имели при себе просвещенных проповедников и учителей, словом и писаниями поучавших народ, обличавших лжеучения папские и униатские и защищавших православную веру. Таковы особенно братства: виленское, львовское, луцкое и киевское. Виленское братство при Свято-Духовском монастыре было опорой православия для всей Северо-Западной Руси, где имело под своей опекой до десяти монастырей и не мало членов из дворянства. Зато и злобились на него гонители православия и причиняли много обид. Вот один из примеров на это. В 1629 г. вечером на праздник Богоявления шло служение в монастыре. Вдруг униатские монахи бывшего насупротив Свято-Троицкого монастыря вместе со своим старшим ксендзом и толпою буянов открыто напали на Свято-Духов монастырь, стреляли и бросали камни в ворота, стены, окна, и на двор монастыря, поранили камнем в голову Слуцкого протопопа Андрея Мужиловского, находившегося здесь для богомолья; не успев ворваться в самый монастырь и произвести здесь разорение, кричали с угрозами, что будут всегда и везде нападать на всяких людей, духовных и светских, старожитной Восточной веры, бесчестить их, бить и убивать. На это тогда же принесли жалобу настоятель Свято-Духова монастыря и ректор братской школы Иосиф Бобрикович и старосты братства князь Ян Огинский и волынский дворянин Древинский, как сами от себя, так и от имени всех князей, дворян и граждан старожитной Восточной веры. Но жалоба осталась бесплодною. Подобные обиды терпели и другие братства.
17. Петр Могила—попечитель и опекун киевского Богоявленского братства.
Безопаснее было киевское Богоявленское братство, имевшее ближайшую защиту в митрополите, местных дворянах и гражданах, но особенно в козачестве. Согласно завету митрополита Иова, братство при его преемнике Исаии Копинском приобрело мощного покровителя и опекуна в лице Печерского архимандрита Петра Могилы. Этот знатный по происхождению, просвещенный и ревностный по вере духовный муж задумал основать в лавре высшее училище, собрав для сего достойных учителей из Львова и других мест. Но в 1631—1632 годах митрополит Исаия, православные епископы, архимандриты, игумены, протоиереи, иереи и иноки, вписные братья Богоявленского братства, просили Петра Могилу принять звание старшего и опекуна братства и перевести свое лаврское училище в братский монастырь. Об этом еще прежде просили Могилу и все православные дворяне, обыватели киевского воеводства, вписные члены братства. Наконец об этом же просили Могилу гетман Иван Петражицкий, есаулы, полковники и старшины всего войска запорожского, обещаясь иметь братский монастырь, его училище, богадельню и все, к ним относящееся, под своей защитою и стоять за них до самой смерти. Склоняясь на такие просьбы, Петр Могила принял звание старшего братчика, опекуна братского училища, соединил с ним лаврское училище, перевел сюда учителей, стал благоустроят училище, вводя высшее и многостороннее обучение, добрые порядки, и жертвуя на поддержание и преспеяние монастыря свои средства, помогая ему и из средств богатой лавры. С этой поры киево-братское училище стало еще более возвышаться и славиться на всю Южную и Западную Русь и было сильной подмогою православным в борьбе их за свою веру.
18. Союз козачества с дворянами и братствами в деле защиты веры и русской народности; вопли их к единоверной и единоплеменной Москве; смерть Сигизмунда III.
В деле киевского братства видим, что южнорусское казачество действует для защиты веры и церкви в союзе с дворянами. Так оно действовало не один раз, посылая своих послов на вольные сеймы в Варшаву для ходатайства о правах церкви православной и совместно с послами от дворян. Но как дворянские, так и козацкие просьбы обыкновенно оказывались напрасными. По обычаю и король и польские паны отделывались отговоркой, что теперь на сейме есть другие спешные дела, а дело православной церкви отлагается до будущего сейма. А между тем польские паны стремились ослабить казачество в Южной Руси, вторгались в нее с польским войском, угнетая и порабощая вольный народ и самих Козаков. Таким образом оказывалось, что ни православные епископы и духовные лица, ни дворяне, ни братства, ни козаки не могут дождаться правды и успокоения от польского короля, польских панов и вообще от Польши.
Оставалась надежда на помощь и защиту от единоверной и единоплеменной Северной Руси и её православного царя. Туда и начали обращаться православные. Счастливым поводом к этому было то, что православная иерархия в Западной Руси была восстановлена тем же патриархом Феофаном, который был в Москве и поставил там патриархом Филарета, отца царя Михаила Фёдоровича. И вот уже митрополит Иов стал посылать просьбы о помощи и защите к царю Михаилу и патриарху Филарету. Писали или сами ходили за тем в Москву и другие владыки, как-то: Исаия Копинский, Исакий Борискович; обращались туда за пособиями для своих монастырей, церквей, школ и православные братства. Уже теперь при подобных сношениях высказывались тайные желания и надежды, чтобы пока хотя одна Южная Русь перешла под защиту и власть московского православного царя, что этого желает и казачество. В Москве к сердцу принимали жалобы и просьбы православных; царь, патриарх и другие радетели посылали свои пожертвования на нужды православной церкви в Южной и Западной Руси, даже отдаленной галицкой Руси, по просьбам тамошнего львовского братства. Но открыто и прямо подняться на вооруженную защиту Южной и Западной Руси московская Русь еще не могла. Ей самой еще нужно было укрепиться после бывших смут, войн и разорений. Да и в Южной Руси еще не было крепкой мысли и союза на переход под кров единой, единоверной и единоплеменной России. Требовалось на все это время. А потому Южная и Западная Русь должна была пока доискиваться прав своей веры, церкви и народности пред теперешним своим польским правительством. К счастью для неё открылось благоприятное к тому время. Слепой послушник иезуитов, всегдашний пособник униатов и угнетатель православия ради латинства и унии, король Сигизмунд III умер в 1632 году (30 апреля). Вздохнули православные в надежде на облегчение их участи, на восстановление законных прав их.
