предыдущее - в начало главы - далее
1.2 Белорусско-польские вкрапления в родовых гербах русских дворянских историков XVIII века
ХVIII век занимал важное место в развитии русской историографии. Именно в это время в ней завершался общеевропейский процесс превращения исторических знаний в науку, что означало выделение истории из общей суммы знаний о прошлом, подведение под исторические факты определенной философской основы, выработку критического отношения к источникам, установление тесных связей с западноевропейской историографией, создание обобщающих трудов по политической истории Российского государства. Немаловажную роль в этом процессе сыграли труды видных представителей дворянской исторической науки (В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина и др.), делавших попытки определить задачи истории с точки зрения своего сословия.
Типичным представителем дворянской исторической науки второй четверти ХVIII века являлся В. Н. Татищев (1686–1750). Его основной труд «История Российская с самых древнейших времен» стал первым опытом научного освещения прошлого страны с позиций рационалистической философии. В Татищеве ученый-историк тесно переплетался с политическим деятелем, с администратором и военным специалистом. Его исторические взгляды определялись характером политической деятельности, а изучение российской истории давало материал для политических выводов. Расценивая историю как обобщение опыта прошлого, В. Н. Татищев подчеркивал, что она нужна во всех областях человеческого знания и практической деятельности. Ни одно правительство, считал он, без знания истории не может правильно выполнять свои государственные функции. Да и вообще без знания истории, полагал он, ни один человек «мудр и полезен быть не может».
Давая емкую и развернутую оценку трудов основоположника русской исторической науки, С. М. Соловьев в свое время писал: «Заслуга Татищева состоит в том, что он первым начал дело так, как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике…, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследований…, одним словом, указал путь и дал средства своим соотечественникам заниматься русской историей».
О причинах обращения В.Н. Татищева к занятиям истории писали В. И. Астахов, С. Л. Пештич, А. Г. Кузьмин, А. Л. Шапиро, А. И. Юхт и другие исследователи. Между тем, отмечая теоретические и практические мотивы, приведшие этого видного представителя дворянского сословия в науку о прошлом, никто из упомянутых специалистов не сказал ни единого слова об его отношении к родовому гербу, отражавшему несомненные заслуги Татищевых перед Отечеством, начиная с древнейших времен. Исходя из заботливого отношения историка к своим далеким предкам и потомству, есть основания утверждать, что он весьма бережно относился к родовым традициям, во многом запечатлевшимся в гербе. Более того, знакомство будущего историка еще в молодости с генеалогическим древом Татищевых, их гербом, в значительной степени стимулировали его интерес к государевой службе, к истории монархического правления и страны в целом.
Вот что представлял из себя этот герб: «Щит, разделенный надвое, в нижней части заключает герб княжества Смоленского: в серебряном поле на траве стоящая черная пушка на золотом лафете с сидящей на пушке райской птицей. В верхней части щита, в красном поле, на золотом древке белое знамя означает доблести рода Татищевых, не щадивших себя в войнах за Отечество в качестве счастливых представителей ополчений. Графская ветвь рода Татищевых, получившая при возведении в это достоинство особый герб, удержала в нем эти же два поля с прибавкой еще третьего – в память пожалования: в золотом поле возникающий государственный двуглавый орел. Это поле в графском гербе верхнее. За исключением его да графской короны (вместо дворянской) над гербовым щитком, отмен никаких нет. Потому что как дворянский герб, так и графский, помещены на развернутой горностаевой мантии, увенчанной русской княжеской шапкой – для указания происхождения рода от князей Рюрикова племени. И хотя, вступив на службу московских государей, предок Татищевых не изъявлял претензий на удержание княжеского титула, довольствуясь дворянскими правами, но происходил он по прямой линии от Мономаха и из старшей линии даже, чем московские государи – из рода Калиты».
Известно, что у внука Мономаха – Ростислава-Михаила Мстиславовича (умер в 1166 г.) был правнук Святослав Глебович (умер в 1310 г.). Его же внук Василий Юрьевич, любимый слуга Ивана III, за искусство раскрытия преступлений при судейском разборе получил прозвище Татьищ, т. е. разыскиватель похитителей. Для детей князя Василия Юрьевича это прозвище стало фамильным и всех их стали величать уже Татищевыми.
В. Н. Татищев безусловно знал, что его родственник Игнатий Петрович был храбрым воеводой при Иване Грозном и отличался дипломатическими способностями. В первый год воцарения Федора Ивановича его посылали на встречу со шведскими уполномоченными на реке Плюсе, близ Нарвы, для заключения мирного трактата; при царе Борисе Годунове он был воеводой в Рязани, думным дьяком и умер в 1604 году в должности царского казначея, т. е. хранителя государственных драгоценностей и костюмов. Знал историк и о том, что внук Игнатия Петровича – Михаил Юрьевич был уже боярином и умер в 1701 году, имея почти сто лет, одним годом не дожив до смерти младшей дочери, ставшей матерью царицы Прасковьи – супруги соправителя Петра I Ивана Алексеевича [40].
Таково было место в истории государства Российского представителей старшей ветви фамилии дворян Татищевых. Вторая из старших ветвей пошла от младшего сына Федора Большого Васильевича – Матвея Федоровича, один из праправнуков которого Никита Алексеевич и стал отцом историка и политического деятеля В. Н. Татищева. Положение Татищевых в обществе укреплялось по мере того, как увеличивалась вероятность наследования престола потомством царя Ивана V. В 1691 году Михаил Юрьевич получил боярский чин, а Никита Алексеевич почетное поручение Поместного приказа для разбора поземельных фортов в Дмитровском уезде. В 1697 году Никита Татищев принимал участие в строительстве фортификационных сооружений под Азовом и Таганрогом. Возрастали в его время и его поместья. В связи с рождением царевны Анны сыновья Никиты Алексеевича, десятилетний Иван и семилетний Василий (будущий историк), были пожалованы в стольники. Так началась придворная служба Василия – первая его жизненная школа.
Хотя с кончиной царя Ивана Алексеевича Татищевы должны были покинуть придворные должности, близость их к дому царицы Прасковьи сохранялась. Василий до конца жизни царицы был в нем своим человеком, имея здесь и друзей, и недругов. Соприкосновение в детстве с самыми верхами государственной системы, несомненно, оказало влияние на формирование мировоззрения и в какой-то мере характера Василия Никитича. Широкий государственный кругозор был ему как бы задан с детства. С этого же времени ему стали свойственны и весьма многих раздражающие независимость суждений, и чувство собственного достоинства. Эти качества характера В. Н. Татищев сохранил и в последующей своей не только военно-административной, но и научно-исторической деятельности. Будучи приближенным к Петру I, он показался последнему многообещающим офицером, проявлявшим расторопность и усердие в несении важной для государства службы. Признавая, что «монархическое правление государству нашему протчих полезнее», историк считал, что всем в своей жизни он обязан Петру Великому. Офицер Татищев явно выделялся на фоне своих сверстников самоотверженностью и результативностью выполнения любых поручений. Такое служение он рассматривал как завет предков и напутствие отца «служить государю честно». Василий Татищев неоднократно оказывался в поле зрения Петра. Пути их пересеклись и в величайшем событии Северной войны – Полтавской битве 1709 года.
Бригада, в которой находился Татищев, подверглась мощнейшему натиску со стороны шведов. Накануне, 26 июня, один унтер-офицер Семеновского полка «немчин», перебежал к врагу. Предвидя, что перебежчик укажет шведам наиболее слабые звенья в русском войске, Петр I распорядился переодеть вновь набранный полк в иную форму, а их мундиры надели солдаты одного из лучших полков – Новгородского. На первый батальон Новгородского полка и обрушили свой удар шведы. Драгуны же, входившие в ту же дивизию (в числе которых был и Татищев), видимо, не были своевременно уведомлены о переодевании, проведенном к тому же в считанные часы. Поэтому они и приняли своих за шведов.
Петр сам взял на себя командование дивизией, а после того, как первый батальон Новгородского полка, понеся большие потери, начал отступать перед превосходящими силами противника, возглавил второй батальон и повел его в наступление. Именно в это время пуля прострелила ему шляпу. Естественно, что драгуны стремились не отстать от ринувшегося в битву царя. Татищев оказался рядом, когда и его встретила шведская пуля. «Счастлив был для меня тот день, – вспоминал он позже, – когда на поле Полтавском я ранен был подле государя, который сам все распоряжал под ядрами и пулями. И когда по обыкновению своему он поцеловал меня в лоб, поздравляя раненых за Отечество. Счастлив был тот день…».
Быть полезным государю и государству Российскому Татищев стремился всю свою жизнь как при исполнении своих служебных обязанностей, так и при создании своей «Истории». Подчинение всего себя идее «государственной пользы» делало Татищева мыслителем неоднозначно осознающим себя в социальном плане. Дворянским историком его можно считать лишь в той мере, в какой российское государство ХVIII века было дворянским, да может быть, и в силу некоторых унаследованных им традиций, включая семейные. Экономические и административные меры, предлагавшиеся Татищевым для пользы государства, Петр I выслушивал с явным интересом, хотя и не спешил воплощать их в жизнь. И вообще Татищеву было трудно уразуметь, почему многие из тех в окружении царя, кто постоянно говорил о государственной пользе, не хотели принять предложений, имеющих в виду как раз общий интерес. Ошибка историка заключалась в том, что он переоценивал «честность» и приверженность государству дворянского сословия. Татищеву казалось, что он говорит на языке, понятном для всех дворян, а дворянство в лице Сената и многих других администраторов увидело в его речах и трудах угрозу для своих привилегий и побуждение к отрабатыванию того, что давалось даром как «первому» сословию. Трагедия Татищева заключалась в том, что в условиях ХVIII века было слишком мало шансов на принятие его предложений каким-либо возможным правительством.
Будучи рационалистом, историк признавал необходимыми условиями обеспечения порядка и процветания страны патриотизм и просвещение. Вместе с тем, он отмечал, что «страсть самолюбия или самохвальства – плохие советчики историка. Историк должен знать правду и стремиться к ней. При этом ―о своем отечестве историк ―всегда более способа имеет правую написать, нежели иноземец…. Историк не должен приукрашивать историю своей страны. Однако необходимо, писал Татищев, «не токмо нам, но и всему ученому миру, что через нея неприятелей наших, яко польских и других, басни и сусчие лжи, к поношению наших предков выраженные обличаться и опровергнуться» [61].
Царствование Петра I послужило темой ряда исторических работ, принадлежащих перу его ближайшего сотрудника Бориса Ивановича Куракина (1676–1727), женатому на сестре первой супруги Петра I А. Ф. Лопухиной. Герб князей Куракиных был следующим: «щит, разделенный на четыре части: в первой и четвертой частях – герб королевства Польского: в красном поле белый одноглавый орел с распростертыми крыльями. Во второй части герб Новгорода Великого: в серебряном поле малиновый стул, на котором поставлены крестообразный державный жезл и длинный крест; над стулом тройной подсвечник с горящими свечами, а по сторонам стула два черных медведя, стоящие лапами на золотой решетке. В третьей части – в голубом поле серебряный крест, под ним золотой полумесяц рогами вниз, а под полумесяцем серебряная шестиконечная звезда; посредине герба малый щиток с гербом Великого Княжества Литовского: в красном поле всадник, скачущий на белом коне с поднятым мечом. На гербе – княжеская мантия и российско-княжеская шапка» [37]. Родоначальником Куракиных был московский боярин и воевода, князь Федор Андреевич Курака. Сам он был бездетным, но четыре его брата – бояре Ивана Грозного (Дмитрий, Петр, Иван и Григорий) имели немалое потомство. Наиболее ярким представителем этого аристократического рода и был Б. И. Куракин. Участник многих военных походов, начиная с Азовского и вплоть до Полтавы, Куракин в последующем прославился не только как видный российский дипломат, мемуарист, автор большого эпистолярного наследия, но и как историк. В своих политических взглядах Куракин симпатизировал потомственной аристократии, которую он считал несправедливо обиженной Петром. Исторические познания Куракина были непосредственно связаны с его дипломатической деятельностью. Ему в качестве посла при разных европейских дворах надо было знать не только отечественную историю, но и всеобщую. Нередко приходилось составлять для себя своего рода исторические справки, прибегая и к истории своего герба и рода. Его перу принадлежат: «Дневник и путевые заметки», «Жизнь князя Бориса Куракина», «Записки о русско-шведской войне», «Гистория о царе Петре Алексеевиче» и др. Наиболее заслуживающим историографического изучения представляется сочинение Куракина о Петре 1. Это часть большого, но незавершенного труда «Гистория Славянороссийской империи», в основу которого были положены как письменные источники, так и личные воспоминания автора. Куракин предполагал вкратце остановиться на происхождении славян и русского народа, а также рассказать о начале князей по киевской линии. Разумеется, аристократическое происхождение исследователя сказалось и на восприятии им исторической действительности. Так он намеревался изложить не только историю всех ветвей Рюриковского рода, но и «фамилии выезжих», т.е. рода Куракиных, которые вели свое родословие от полоцкого князя Изяслава. Из «Гистории Славяно-российской империи» читатель узнает о крещении Руси, обычаях, княжеском правлении и времени, когда Русь становится суверенной страной. Описание конкретных исторических личностей начинается с Ивана III и заканчивается Петром I и его ближайшим окружением. Интерес к сильным мира сего пронизывает весь этот труд Куракина. «Характеры» исторических лиц во многом определяют, по мнению автора, все происходящие в мире события. История – это поле борьбы отдельных характеров, причем жизненный успех чаще всего зависит от счастья, случая, «фавора» [158].
Крупнейшим представителем русской историографии второй половины ХVIII века является стойкий поборник дворянских прав и привилегий князь М. М. Щербатов (1733–1790) – аристократ по происхождению, общественному положению и по убеждениям. Последнее в немалой степени объяснялось семейными традициями его фамилии, а также родовым гербом: «черный одноглавый коронованный орел с длинным серебряным крестом в правой лапе, закинутым на левое плечо и с распростертыми поднятыми вверх крыльями, представляет черниговский герб; в нем изображен в центре большого гербового щита, рассеченного на четыре части, еще маленький щиток с золотым полем. В остальных четырех разделах щита: в первом и четвертом киевский герб – в лазуревом поле ангел в серебряной одежде, имеющий в правой руке обнаженный серебряный меч, а в левой – золотой щит. Во второй же и третьей частях щита в черном поле изображена серебряная крепость с башнями и воротами. Щит гербовый помещен на развернутой горностаевой княжеской мантии и увенчан княжеской короной. Эмблемы герба указывают на происхождение рода Щербатовых от киевского и черниговского князей Рюрикова дома, а именно от потомства второго сына Ярослава I – Святослава Ярославовича (умер в 1076 году), которому приходился потомком в шестом колене (от Рюрика в ХI по родословию) св. Михаил Всеволодович, родоначальник нескольких княжеских родов, в том числе Одоевских, Барятинских, Горчаковых, Оболенских. Из рода же Оболенских происходил родоначальник рассматриваемого нами рода Щербатовых – князь Василий Андреевич (лицо ХVII колена от Рюрика, жившее в ХV веке)». Будущий историк родился в семье генерал-майора князя Михаила Юрьевича Щербатого (1678–1738), приходившегося внуком окольничего царя Ивана IV Грозного, от третьего брака генерала.
Подобно другим представителям знатных дворянских фамилий, М. М. Щербатов в тринадцатилетнем возрасте был определен в гвардию, но сразу после издания в 1762 году «Манифеста о вольности дворянской» оставил военную службу. Будучи депутатом Екатерининской комиссии для составления нового свода законов, Щербатов весьма активно выступал в ней за развитие дворянского самоуправления и дворянского сословного суда, за замкнутость высшего сословия и против петровской «Табели о рангах», открывавшей доступ в дворянство недворянам. Несмотря на то, что Щербатов был одно время президентом Камер-Коллегии, ведавшей денежными доходами, а затем сенатором, он не стал поборником екатерининских порядков. Губернская реформа 1775 года дала, по его мнению, слишком большую власть губернаторам и слишком малую – губернским предводителям дворянства, а привилегии, предоставленные дворянам жалованной грамотой 1785 года, он считал недостаточными.
В полном соответствии со своей политической программой защиты всех привилегий дворянства и его прав на соучастие в управлении государством Щербатов создал и свою схему русской истории. История «единовластительства или самодержавия», как основной стержень истории России дополнялась у него второй темой – доказательством исторической роли русского дворянства. В понимании Щербатова дворянство – не антагонист, а законный преемник боярства, объединяемый с ним общим понятием «аристократия». Обоснование необходимости единения царя с аристократическими кругами, в том числе и со Щербатовыми, проходит у историка через всю его «историю России с древнейших времен», а также публицистику. Определенной политической задаче отвечала также работа М. М. Щербатова «О древних чинах, бывших в России, и о должности каждого из оных (1776 год). Крайне противоречиво отношение историка к Петру 1 и его реформам. В работе «Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Великого», написанной в 1782 году, он говорил, что политика Петра на двести лет ускорила развитие России. Одновременно с этим он считал, что его преобразования привели к «повреждению нравов» в России и умалению роли знатных боярских родов».
Значительный след в русской историографии второй половины ХУШ века оставил другой дворянский историк И. Н. Болтин (1735–1792). Происхождение его рода относится к ХIV веку. Стрийковский приписывает Ольгерду поражение в Подолии, близ Синих вод, монгольских князей Кутлуаока, Кичибея и Димейтера в 1331 году. Первый из них после этого при Иване Калите переселился в Москву, где принял православие с именем Георгия, а затем женился на русской и прижил с ней сына Михаила, известного под именем Болт. Его сын Матвей первый стал писаться Болтиным, и от него пошла эта дворянская фамилия. Потомство от Бориса Болтина продолжалось его сыновьями: Степана, Алексея (Баима) и Никиты. У Степана был сын Никита, а у Никиты Борисовича сын Иван Никитич, ставший генерал-майором, прокурором военной коллегии и ученым-историком. Герб рода Болтиных издревле был у этой фамилии, причем в нарушении науки гербоведения щитодержицы герба – лев и единорог были помещены в нашлемнике сверх намета. Сам же герб – «в красном поле ездок в татарском одеянии, на белом коне, обращенный в левую сторону и держащий серебряный меч, поднятый вверх. Намет красный с подложкою золотом».
Отношение Болтина к истории довольно оригинально. Он не получил систематического образования, но по внутренним побуждениям в течение всей своей жизни упорно учился, причем читая отечественную и западноевропейскую историческую литературу, делая многочисленные выписки. Вероятно, эти знания вместе с ним и умерли бы, если бы во Франции не увидела свет клеветническая работа Леклерка, посвященная истории России. Разбирая книгу француза, Болтин вольно или невольно задел Щербатова. «Примечания» Болтина на работу Леклерка и Щербатова и его «Ответ» на письмо князя Щербатова явились основными трудами 50-летнего историка, в которых достаточно цельно представлено все его научное мировоззрение.
В отличие от практического изложения русской истории Щербатовым Болтин ставил и пытался решить общеисторические вопросы: об отличии русской истории от западноевропейской, о происхождении русского народа, о возникновении крепостного права и т. д. В то время, когда еще господствовало в науке правило, по которому историк не должен иметь ни отечества, ни родственников, ни друзей, Болтин думал уже совсем иначе, полагая, что историк «… не должен закрывать или превращать истину бытий по пристрастию к своему отечеству, к родственникам, друзьям своим, но всегда и при всех говорить правду, без всякого лицеприятия». Если Щербатов и его предшественники в основу исторических событий клали действия отдельных лиц, то Болтин искал общую причину, от которой зависел весь исторический процесс в целом. Он говорил о влиянии среды на развитие человеческого общества, нравов людей на законы, которыми они живут. Рассматривая проблему возникновения крепостного права на Руси, историк ставил его развитие в зависимость от злонамеренной воли дворян. Несмотря на такого рода критические замечания, Болтин был убежденным монархистом. «Пусть всякий думает о вещах по-своему, но делает только то, что повелевает законная власть», – подчеркивал он. В. О. Ключевский в статье, посвященной И. Н. Болтину, справедливо писал: «У нас нередко повторяют, что впервые сказал Болтин, и очень редко припоминают, что Болтин первый сказал это». В отличие от своих предшественников и современников Болтин не преклонялся перед деяниями своих предков, полагая, что они не могли действовать так, как бы хотелось нам, ибо они были людьми своего времени, причем со своими положительными и отрицательными чертами в поведении. Однако определенный жизненный опыт они нам все-таки передали. Таким образом, можно сказать, что родовые гербы русских дворянских историков ХVIII века вольно или невольно оказывали на них определенное воздействие как в концептуальном плане, так и в конкретно-фактологическом рассмотрении.