Предыдущее Чтение -   Следующее Чтение 
Все главы книги

 

 ЧТЕНИЕ ХV.

Общий характер истории падения русско-польского государства, её двойственность. История шляхетско-польская, дипломатическая. История народная, западно-русская. Состояние Польши при Августе III. Положение западно-русского народа в Белоруссии и Малороссии. Шляхетская и латинская пропаганда. Оживление западно-русского народа со вступлением на престол Елизаветы Петровны и особенно при Екатерине II. Георгий Конисский, Гервасий Переяславский и Мельхиседек Яворский. Гайдамацкое восстание и его неудачи. Станислав Понятовский. Вмешательство Пруссии и России в дела Польши. Вопрос о диссидентах. Барская конфедерация. Первый раздел Польши. Спокойные времена Польши, стремление к улучшениям, объединение партий. Новые реформы польского правления. Конституция 3 мая. Её противоречие интересам народа и дипломатии того времени. Народные страдания. Вмешательство России и Пруссии. Второй раздел Польши. Восстание её под предводительством Костюшки. Третий раздел. Общее замечание о гибели Польши ¹).

стория последних времен русско-польского государства состоит из двух, совершенно отдельных и непримиримых историй. Во-первых, история верхнего слоя этого государства, история шляхетско-польская, тесно связанная своими элементами с историей западной Европы и еще теснее с дипломатией всех соседних государств. Эта шляхетско-польская история последних времен русско-польского государства давно уже разрабатывается и много разработана, особенно во французских сочинениях, из которых большею частью и знакомилось с нею наше образованное общество; поэтому неудивительно, что оно часто проникалось сожалением и сочувствием к Польше без малейшего внимания к страданиям западно-русского народа от той же Польше, —неудивительно потому, что все почти французские сочинения о падении Польши — это иеремиада, иеремиада самая фальшивая, хотя и очень увлекательная.

Другая история русско-польского государства последних времен—это история народная, западно-русская ²). На эту историю писатели или вовсе не обращали никакого внимания, или видели в ней лишь интригу русского правительства. Для нас она имеет особенное значение, и мы увидим в ней самое логическое развитие прежней западно-русской истории.

Между этими двумя историями падения русско-польского государства, историей польско-шляхетской и западно-русской, народной, есть очень и очень немногие пункты общие, и то не пункты сделки между западно-русским народом и шляхетской Польшей, как мы видели, например, при Хмельницком или еще более при Выговском и Мазепе, а пункты борьбы, самой решительной и неутомимой, при которой обе стороны уже совершенно расходились. Шляхетская Польша шла на запад, западно-русский народ к России. Мы будем излагать, как и прежде, ту и другую историю, но главное наше внимание будем обращать на последнюю.

Припомним себе общее положение русско-польского государства в ХѴІII столетии. Польша окружена была со всех сторон сильными государствами: Россией, Турцией, Австрией и Пруссией. Обнаруживать ей теперь стремление к широким идеям было очень трудно. Недавние и важнейшие её счеты с Турцией были прерваны, как мы уже говорили, в 1739 г. Белградским миром России с Турцией, по которому Польша оказалась совершенно отделенной от Крыма и на половину от Турции русской полосой земли. С другой стороны, от шумной, политической деятельности Польшу неодолимо отклоняло внутреннее её расслабление. После козацкой, русской и шведской войны при Яне Казимире, после турецкой при Собесском, после шведской же войны при Карле XII, Польша пришла в страшное изнеможение. Необходим был отдых, необходима была не громкая, но спокойная жизнь. История как будто нарочно присудила Польше для такой жизни и государя. В 1733 году вступил на польский престол и управлял им 30 лет второй уже из Саксонии (первый при Петре, тоже Август) король, Август III, известный необыкновенными силами физическими, необыкновенным разгулом, но совершенно неспособный к важным, великим делам государственным. Поляки очень были довольны таким государем и усердно подражали ему в роскошной, веселой жизни. По словам Лелевеля, о Польше тогда говорили, что она существует неладом, но что ей в этом положении хорошо и безопасно. Польшу того времени сравнивали с постоялым двором, в который можно приехать, пошуметь и ехать дальше. Но не всем, однако было удобно и безопасно среди этого нелада и шума. Сеймы срывались один за другим, т. е. не принимались никакие меры к улучшениям, и что особенно было важно, не наказывались важнейшие шляхетские преступления. Можно поэтому представить себе, какое своеволие, какое безчиние распространялось, по всему польскому королевству. Своеволие сделалось даже каким-то геройством. Оригинальным типом такого геройства был в то время литовский магнат Карл Радзивил, известный под названием—panie-kochanku (обычная его поговорка). Он производил разные фокусы над всеми, кто подвертывался ему под руку. Вздумает ударить шляхтича за обедом ложкою, по лбу, шляхтич получает удар и отправляется на свое место. Или вздумает вместо лошадей запрячь в экипаж медведей и едет в костел, куда много съезжалось и других панов. Лошади панские бесятся, ломают экипажи. Радзивил вознаграждает убытки одной большой монетой, которую нарочно для этого вычеканивает. Паны станут делить и перессорятся. Или вздумает Радзивил сделать подарок соседу, приказывает навалить на воз жидов, притиснуть их жердью, свезти к приятелю и вывалить на дворе. Радзивил, впрочем, при всем своем необузданном своеволии имел доброе сердце и не делал сознательно зло, неисправимое. Но многие собратья его, идущие по той же дороге, доходили до невероятных крайностей. Многим из них, например, ничего не стоило попробовать ружье и убить жида. Люди вообще слабые, беззащитные страдали тогда от панов на каждом шагу. Но особенно тяжел и невыносим был панский деспотизм западно-русскому, православному народу. Русские православные были специальным предметом их изобретательной жестокости. Увидит польский пан православного священника и прикажет обжечь ему бороду, избить и посадить в чулан или яму, а то вздумается ему отрезать православному палец, руку, и отрежет с полным спокойствием.

Само собой разумеется, что таким фанатическим настроением польских панов старались, как можно больше, воспользоваться латинские и униатские ксендзы. Они считали это время самым лучшим временем для пропаганды и занимались ей так усердно, как никогда. Никогда не бывало у них столько миссий, как в эти времена, в XVIII столетии. Миссии устраивались следующим образом. Составлялась экспедиция ксендзов, отправлялась в назначенное место и начинала дело пропаганды, т. е. проповедовала, исповедовала, обращала народ в латинство или унию. Местные власти усердно оказывали ей свое содействие и принуждали народ идти слушать проповедь, исповедоваться, обращаться в латинство или унию. Некоторые заключались в темницу, нередко подвергались невероятным истязаниям.

Так, Георгий Конисский в своей жалобе королю, поданной 1765 г. преемнику Августа, Станиславу Понятовскому, рассказывает, что одну православную женщину, жену русского из России, посадили в темницу с дитятей, избив перед тем мужа, так что он вскоре умер. Умерло в темнице и дитя. Несчастную женщину убеждали оставить православие, приказав сторожу держать её руку над зажженной лучиной. Эту операцию производили иногда сами ксендзы. Не хочется верить всем этим делам, но о них говорят подлинные документы и люди, известные безукоризненной честностью. Никакое государство не могло существовать с такими порядками вещей. Но Польша все-таки продолжала существовать, пока рассказанные нами дела совершались главным образом в Белоруссии. Как ни страдал здесь народ от польских неистовств, но не мог ничего сделать. Его разбросанность, при множестве панов, решительно не дозволяла ему противопоставить свою силу. Другое дело, когда польские неистовства стали разыгрываться в Малороссии.

Малороссия, или собственно южная её окраина, после 1739 г. заняла новое положение. До тех пор это была большей частью пустыня, очень неудобная и опасная для поселения, потому что примыкала к Крыму и Турции, и первая подвергалась их нападениям. После Белградского мира она заслонена была от этой опасности Россией и оказалась весьма удобной страной. Польские паны устремились туда для новых поселений, селились на новых местах, древних землях вольного козачества, и скликали со всех сторон людей для колонизации, привлекая их приманкой разных вольностей, которые потом отнимали. Само собой разумеется, что за панами устремились и ксендзы латинские и особенно униатские. Вся Малороссия была тогда запружена ими. По спискам униатских церквей видно, что в это время (с 30 г. XVIII ст.) их настроено в Малороссии столько, как не строилось никогда в другие времена. Религиозная пропаганда здесь, однако встречала сильные преграды. Малороссия почти не знала до тех пор латинства и даже унии. В тех местах, где утверждалась уния, униатство было только по имени, а на деле оставался весь православный строй религиозной жизни, —православное устройство церквей, православное богослужение, православная одежда священников. Искажение в унии православия латинскими и польскими нововведениями происходило до того времени собственно в белорусской стране, —сокращалась и изменялась церковная служба, изменялись церковное устройство, священническое облачение и одежда, и все это делалось вопреки всем условиям соединения западно-русской церкви с римской, по чистому произволу полячившейся униатской иерархии. В 1720 году эта ополячившаяся иерархия задумала узаконить эти отступления в унии от православного строя и на состоявшемся тогда соборе в Замостье узаконила их. Даже сам папа смутился от такой латино-польской ревности униатской иерархии, долго не утверждал постановлений Замойского собора и когда утвердил, то сделал оговорку, что эти постановления не должны нарушать постановлений касательно всецелого соблюдения в унии обрядов восточной церкви. Однако униатская иерархия, предавшаяся латинству и Польше, решилась везде вводить свои искажения восточных обрядов, переделывала по ним церковные книги и решилась распространить эти искажения вместе с унией и на Украйну. Чтобы поколебать здесь православие, униатские власти принимали особенная меры. Они заводили консистории, семинарии, низшие училища, устраивали миссии, выбирали для пропаганды самых даровитых и усердных духовных. Но успеха было все-таки мало. Грубый и окаменелый в схизме народ, как выражались эти проповедники, не хотел знать проповеднических трудов. Оказалось, необходимым обратиться к обычному, мирскому содействию панов. В северо-западной части Малороссии униатам удавалось получать такое содействие; но на юге, на Украйне, они встретили большое препятствие. Польские паны, поселившиеся здесь, особенно Потоцкие, Любомирские, и по старым преданиям от времен Палия, и, по экономическим расчётам, находили неудобным тревожить и разгонять народ униатской пропагандой. Особенно тяжел был униатам Ксаверий Любомирский, напитавшийся вольнодумными идеями и смотревший на веру с промышленной точки зрения. Униатские власти подходили к нему с разных сторон, чтобы пробудить в нем религиозную ревность. Есть целая переписка их об этом деле, о том, как они совещались, как придумывали разные средства образумить Любомирского. Долгое время им все не удавалось, но наконец представился удобный случай. У Любомирского умерла жена. Униаты увидели, что теперь самое удобное время добиться у Любомирского содействия. Он огорчен, религиозное чувство в нем ожило. Они решились повести дело так: Любомирский долгое время и в разных местах совершал панихиды по своей жене; униаты каждый раз, без приглашения, посылали от себя на эти торжества целые группы монахов, которые усердно молились и плакали об умершей жене Любомирского. Это естественно обратило внимание растроганного пана.

Тогда один опытный униат подступил к Любо-мирскому ближе и убедил его оказать содействие унии. Униатская пропаганда энергично огласилась и в Украйне. Православные церкви стали превращать в униатские, православных священников изгонять вон. Народ встревожился и здесь, как в Белоруссии. Но откуда и здесь могли взяться силы для защиты народного дела? Мы знаем, что предшествовавшие смуты снесли с лица земли, смели все верхнее козачество, заразившееся или польскими началами, или турецкими. Снесены были и козацкие группы времен Палия, преданные народу. Остатки их сохранились только в польских городах и панских поместьях, т. е. под польскою властью и польским управлением. Оставался, конечно, простой народ, но, казалось, без всяких средств найти себе объединение, руководителей. Объединение, однако произошло; нашлись и руководители.

Начало этого нового оживления западной России тесно связано с именем русской государыни Елизаветы Петровны, а необычайное развитие его с именем другой русской государыни Екатерины II. Русское, православное направление жизни, обнаружившееся в России с самого начала царствования Елизаветы Петровны, сейчас же стало отражаться во всей западной России и возбуждало оживлённые надежды на лучшее будущее, — а случайно вызванное в Елизавете (Разумовским) внимание к малороссам произвело точно завоевание западной России, особенно Украйны. Русский народ польского государства признавал Елизавету Петровну своей государыней и священники его — граждане того же польского государства—смело поминали ее в своих церквах. В 1755 году, при избрании ректора киевской академии Георгия Конисского на могилевскую епископскую кафедру обнаружилось, что и Белоруссия, и восточная и западная Малороссия составляют единое целое. Избрание это было всенародное. Далее, когда в 1762 году Екатерина II, при вступлении на престол, объявила в манифесте, что выступает на защиту православия и русской народности от иноземных посягательств, то этот манифест произвел в западной России впечатление, сильно смутившее тамошние униатские власти, а Георгий Конисский приветствовал Екатерину II на коронации, как государыню не только от своего имени, но и от имени Белоруссии. И для всех тогда было осязательно, что русская государыня распоряжается Польшей. Она посадила на польский престол не знатного и не важного, но угодного ей человека—Станислава Понятовского.

Три главных руководителя западно-русского народа взялись теперь обдумывать и приводить в исполнение средства спасти этот народ от невыносимых тягостей польского ига. Это сейчас упомянутый избранник этого народа белорусский епископ, Георгий Конисский, затем Переяславский епископ Гервасий, которому вверены были все православные Украйны и который занял положение истинного патриарха для народа этой страны, и наконец—игумен Мотренинского монастыря (около Чигирина, у Днепра) Мельхиседек Яворский, — самоотверженный сотрудник этих руководителей и ближайший двигатель умов во всей Украйне.

Народное русское оживление и ряд крупных событий, обративших на себя всеобщее внимание, обнаружились одновременно и в Белоруссии, и в Украйне, с 1765 г. и чем дальше, тем яснее становились. В этом году из той и другой страны последовали заявления русской, православной силы, озадачившие и польское правительство, и польское общество. Георгий Конисский сказал в Варшаве королю знаменитую речь о страданиях русского народа в Польше, сделавшуюся известной и в западной Европе, и затем подкрепил ее столь же сильным по богатству фактов мемориалом об обидах, там же поданным королю. В то же время Мельхиседек приносил в Петербурге жалобу на столь же тяжкие обиды православным в Украйне. Жалоба передана в Варшаву в дополнение к жалобам Георгия Конисского, которому и поручено ведать все дело всей православной западной России. Как ценили в западной России этого общего западно-русского ходатая, это можно достаточно видеть из следующих выражений к нему чувств благодарности. „Помним ваши апостольские труды “, писал ему Гервасий. Тот же Гервасий, извещая киевского митрополита о делах Георгия в Варшаве, между прочим, выражал: „из Варшавы от апостольского трудника, преосвященного Георгия... письмо привезено “.

Этими словами Гервасий верно выражает не только свои личные чувства к Георгию Конисскому, но и воодушевление своей паствы. В том же 1765 году, летом, Гервасий, тогда уже глубокий старец, предпринял самое обычное в наши времена дело — посещение своей паствы на западной стороне Днепра; но это простое дело было тогда великим, историческим делом. Он двинулся в чужое государство и в такую часть своей паствы, которая около полустолетия не видала у себя архиерея. Поднялось сильное движение православного украинского народа к берегам Днепра, у которых (по западной стороне его) Гервасий объезжал монастыри, и увлекло его на значительное расстояние на запад, внутрь страны. Громадные толпы народа, даже отряды панских козаков сопровождали Гервасия. Ему на пути устраивали триумфальные ворота и выходили навстречу с хоругвями. Это было торжественное, победоносное шествие смиренного, любвеобильного представителя самой неодолимой силы западно-русского народа, и перед ней все преклонялось.

В смущении закопошились высшие униатские власти и засели за трудную работу опровержения фактов мемориала Георгия и других жалоб православных. В еще большем смущении собрались в Телепине на совещание двигатели унии в Украйне, и едва спасли свою жизнь от народной ярости. Положение их стало еще труднее в следующем 1766 г., когда из Варшавы в Украйну пришло известие, что Мельхиседек, находившийся уже в Варшаве, добился утверждения королем прав и вольностей православных. Во всей Украйне уния от этих известий таяла, как воск.

Народ с особенным усердием стал очищать от неё свои церкви к пасхе этого года, чтобы совершить этот великий праздник везде по православному. И в Белоруссии и особенно в Украйне на помощь униатам пришли поляки, и начали неистовые преследования православных под предлогом усмирения бунтов. В Украйну вступило польское войско и при содействии его присланный нарочно в Украйну великий фанатик, униатский оффициал Мокрыцкий стал восстанавливать унию, —нападал на дома священников, конфисковывал и истреблял их имущество, а самих забирал в свою резиденцию в Корсунь, тиранил и затем упорных препровождал на новые муки в средоточие униатского управления в Украйне, в Радомысль.

Польские войска, бывшие под начальством Воронича, не ограничились этим содействием униатским властям. Они решились произвести подавляющее и уже прямое действие на самое православное население и избрали для этого прежде всего самую выдающуюся местность по энергии православного населения, именно, Черкасы. Здесь, после отказа принять унию, поляки стали бить людей, раздирали рты, выворачивали ноги и руки. Затем распущено было известие, что все население будет уведено в недалеко отстоявший польский лагерь. Мужчины и женщины в ужасе разбегались по лесам и лугам, оставляя на произвол судьбы имущество и даже детей. В другой, тоже сильной своей приверженностью к православию местности — в Жаботине, поляки погубили необыкновенного деятеля, прославленного и в народной памяти, сотника Харька, друга и охранителя от опасностей Мельхиседека. Его Воронич потребовал в польский лагерь и без суда приказал отрубить голову, а вскоре перед праздником преображения господня вступило в Жаботин польское войско и заявило, что вырежет народонаселение. Для большей еще убедительности польские воины стали приготовлять оружие, оттачивать сабли, ножи, и жаботинцы получили приказ утром в день преображения собраться во дворе начальника польского войска—Воронича. Народ приготовился к смерти и, явившись к Вороничу, заявил, что готов умереть за православную веру. Польский вождь пришел в неистовство; но не решился на ужасное дело — истребление всего населения Жаботина. Он пригрозил жаботинцам привести на них больше войска и прогнал со двора. Еще тяжелее пришлось жителям самой ненавистной униатам местности — местечка Телепина, где народ недавно разогнал собрание представителей украинской унии, в чем и Харько хотел принять участие, но опоздал. Мокрыцкий издал декрет, которым все жители Телепина, и старые, и малые, осуждались на смерть. Сомнение народа, чтобы можно было совершить такое невероятное дело, сильно разрушалось тем обстоятельством, что в Телепин действительно вступило пятьсот солдат, которые заявили, что присланы для казни народа. Телепинцы в ужасе послали к польскому вождю мольбу о помиловании и подарки, и покорились Мокрыцкому, который и принял их обратно в унию и прочитал над ними разрешительную молитву. Но униаты и поляки не ограничивались таким легким завоеванием украинцев для унии, а решились для большого утверждения их в ней совершить торжественно в том же 1766 г. (след. во второй половине XVIII в.) казнь, которая своей лютостью живо напоминает не только времена инквизиции, но и времена языческих императоров, Нерона, Диоклетиана. Жители местечка Мглиева или Мглеева, у которых священник не соглашался бросить унии, решились лишить его возможности совершать службу и требы по-униатски. Они вынесли из церкви церковные вещи и спрятали в нарочно для этого сделанный сундук. Но к дарохранительнице с запасными дарами никто не считал себя в праве прикоснуться. На приходском совещании по этому поводу решено было избрать самого благочестивого и чистой жизни прихожанина, и поручить ему взять с престола и спрятать дарохранительницу. Выбор пал на старика Данилу Кушнера. Данило повиновался, положил пред престолом три земных поклона, обернул свои руки церковною завесой, благоговейно взял дарохранительницу и поставил в сундук. Униаты пожаловались военным властям, заявив, что Данило не допустил униатского священника до совершения обедни, разбросал священные вещи, пролил чашу и спрятал ее, т. е. обвинили его в кощунстве и святотатстве. Польские власти воспользовались этим обвинением, чтобы навести ужас на народ, и, когда Данило отказался принять унию, осудили его на ужасную смерть. Для более внушительного зрелища они согнали народ из разных сел к своему лагерю под Ольшаной, и здесь обвили у Данилы руки паклей, облили смолой и зажгли. Страдалец от великой боли возопил к Богу: „Господи, Боже мой! что сие подал ми еси: но воля твоя святая да будет на мне! Приими дух мой! “ Потом, посмотрев на народ, сказал: „православные христиане! не веруйте вы униатам! Они прокляты и вера их проклята“! Поляки смутились и хотели было прекратить казнь и отпустить страдальца. Но униатский протопоп Гдышицкий настоял, чтобы Даниле была отсечена голова, которая затем была водружена на столб, а тело его предано сожжению.

Но униаты и поляки сильно ошиблись в расчёте, когда ожидали подавляющего действия от этой казни. Спустя некоторое время, православные тайно унесли голову мученика за Днепр и направились к Переяславлю. Народ со всех сторон устремился туда же. В Переяславле 24 октября 1766 г. произошло небывалое торжество. Епископ Гервасий в облачении и с хоругвями, в сопровождении многочисленного духовенства и народа, вышел на встречу мученику, внес его голову в кафедральную церковь и здесь похоронил ее за левым клиросом.

Понятно, какие чувства к полякам и в частности к униатам вызывало это торжество в собравшемся народе, и тем сильнее было это чувство, что у всех тогда же было опасение за другого и самого видного в Украйне человека—Мельхиседека, давно уже схваченного поляками. Его давно подстерегали поляки и униаты, когда он к весне того же 1766 года возвратился из Варшавы с королевскими грамотами о нравах и вольностях православного западно-русского народа. В одну из поездок его за Днепр к Гервасию, в начале июля, они его схватили и заточили. Сначала никто из православных не знал, где он находится; затем узнали, что его заточили в Дерманский монастырь на Волыни и хотят живого заделать (замуровать) в стене; наконец, пришло оттуда от него собственноручно написанное известие: „бедно стражду, смертно болен, в железах жестоких “. Заточение Мельхиседека сопровождалось новыми бедствиями для жителей Украйны. Иноки стали разбегаться из приднепровских монастырей, где народ только и находил тогда убежище и возможность удовлетворять своим религиозным потребностям.

Но мы знаем, что на торжественном прославлении мученика Данилы были собраны в большом числе силы и восточной, и западной Малороссии. Объединение это естественно вызывало заботу общими силами помочь украинской беде. Действительно, тогда уже происходили сношения украинцев с Запорожской Сечью и оттуда выдвигались защитники Украйны. Происходили сношения даже с донскими козаками. Обозначались грозные для поляков силы.

Этот опасный и для всех вредный взрыв народных страстей был на некоторое время отсрочен трудами Гервасия и Мельхиседека. Гервасий приказал всем инокам оставаться на своих местах в западноднепровских монастырях и исполнять свои обязанности. Он призывал всех к терпению и указывал даже на славу в истории. „Чада возлюбленнии, православии, писал он в одном послании, веруйте, истинно бо есть, что и ныне и вы вашими святыми и благочестивыми и ревностными поступлении и таковыми о вере неисповедимыми терпениями и страданиями пред всем христианским миром славу есте стяжали и историю, веками нестеряемую “. Наконец, он всех обнадеживал скорым заступничеством России, так как образ действий поляков нарушает, говорил он, все договоры России с Польшей.

В самое трудное для Гервасия время, т. е. вскоре после погребения в Переяславле головы Данилы, неожиданно явился на восточной стороне Днепра Мельхиседек. Русское правительство вступилось за него. Из Варшавы налегли на униатов, и те, не желая себя позорить, дали Мельхиседеку возможность бежать. Его высвободили из заточения какие-то русские купцы и доставили за Днепр. Из заточения своего Мельхиседек вынес также убеждение и распространял его, что дела поляков и униатов не могут не вызвать заступничества России. Действительно, события вскоре оправдали справедливость такого убеждения.

Давно уже Россия делала в этом смысле представления в Варшаве, и так как в Польше страдали не одни православные, но и протестанты, то к России примыкали западноевропейские протестантские государства, даже Англия, а тем более ближайшая соседка Польши и весьма неравнодушная к польской земле Пруссия. В 1766 г. польский сейм отверг иностранные ходатайства; но когда в 1767 г. стали составляться конфедерации: протестантская—Торунская и православная—Слуцкая, на помощь которой стали подходить русские войска, то униаты разбежались из Радомысля, и многие православные узники, томившиеся там, получили свободу.

Тогда же пришел указ из св. синода объявить православным, что русская государыня старается защитить их. По всей западной России опять стали составляться прошения о возвращении в православие.

Обе конфедерации, православная и протестантская, слились в одну—Радомскую, к которой вынужден был пристать король, и в 1768 г. заключен был трактат, по которому православные и протестанты в Польше получали свободу совести, хотя и неполную (отступление от господствующей веры в Польше подвергало изгнанию из отечества), но все-таки обеспечивающую спокойствие тех, кто не принадлежал к латинской вере.

Но не долго православные жили надеждами на лучшее будущее. Даже против такой свободы совести восстали многие поляки и составили так называемую Барскую конфедерацию, названную так по местности, в которой она сосредоточивалась, т. е. по городу Бар, в южной Украйне, на границе той пустынной полосы, которая отделяла Турцию от России и Польши.

Конфедерация эта, между прочим, отвергала всякую свободу совести, и потому в Украйне под её влиянием сейчас же возобновились гонения на православных. На беду, еще Барская конфедерация стала стягивать к себе войска из Украйны, и в том числе пожелала стянуть к себе украинских козаков. Народ ясно видел, что злейшие его враги отнимают у него последнюю силу и мало того, что направят ее на дело, враждебное ему, но при этом будут совершенно безнаказанно тиранить народ. Униаты, снова нахлынувшие с своею пропагандой, вполне это подтверждали. Между тем, народ знал, что против Барских конфедератов подвигаются русские войска, и вполне сознавал, что его обязанность действовать заодно не с Барскими конфедератами, а с подступающими русскими войсками. В это-то время какие-то злые люди пустили в народ подложный манифест Екатерины II, приглашавший истреблять панов, ксендзов и жидов. Народ страшно заволновался. Явились вожди, между прочим, Гонта — видный и даже образованный человек из местных козаков, и запорожец Железняк. Составившиеся отряды стали совершать страшные дела, —истребляли до тла все польское, ксендзовское, жидовское. Особенно жестоко истреблено польское и жидовское население в городе Умани, от чего и самое восстание получило название Уманской резни. Восстание это разрасталось с необыкновенною быстротой и подходило к Волыни и Белоруссии. Восстание грозило самому существованию Польши, как польско-русского государства, и раздел этого государства сразу на польскую и русскую страну опять ясно обозначился.

Из истории даже новейших времен известно, что иные государства не только пользовались подобными смутами у соседей, но даже возбуждали их для своих целей. Так, между прочим, та же Польша не только пользовалась нашими самозванческими смутами и пробовала завоевывать Россию, но несомненно и возбуждала их с самого начала.

Русское государство времен Екатерины II, не смотря даже на то, что Польшу тогда расшатывал русский же, православный народ, составлявший из древности достояние России и теперь жестоко страдавший от Польши, не сочло позволительным пользоваться для своих целей такими бедствиями Польши. Оно напротив само восстало против уманских гайдамаков. Екатерина II объявила, что манифест, пущенный в народ от её имени, подложный манифест, и приказала своим войскам усмирить гайдамацкое украинское восстание. Гайдамаки были усмирены; подавлена была даже Запорожская Сечь, причем эти прославленные ужасные люди показали именно русскую доблесть. Когда у них перед приходом русского войска поднялись толки, что нужно биться и с русскими, то большинство решило, что нельзя воевать против русской царицы.

К величайшему прискорбию, все это дело подавления народного восстания в Украйне вели русские люди, или не понимавшие западно-русских народных дел, или даже преданные полякам. Русский посол в Варшаве, наводивший не раз ужас на польских крикунов о вольности и заставлявший польские сеймы делать, что ему было угодно, князь Репнин, в действительности был другом поляков, не бунтовавших против России, и был всегда весьма недружелюбен к русским западной России. Он показывал явное невнимание не только к Мельхиседеку, но даже к Георгию Конисскому. Еще более был расположен к полякам усмиритель гайдамаков генерал Кречетников, а другой генерал Ширков был даже несомненно жалким орудием поляков через жену свою—польку.

Вследствие таких обстоятельств в усмирении гайдамаков сделано было много вопиющих ошибок и несправедливостей. Так усмиренные разделены были на две группы, и русские подданные препровождены для наказания на восточную сторону Днепра, что было совершенно естественно, а другие—подданные польского государства переданы польским властям. Новыми ужасами поражена была украинская земля. Виселицы с болтающимися на них трупами казненных обозначали главнейшие пути сообщения в этой стране на огромное пространство. С главных виновников восстания, как с Гонты, поляки сдирали кожу, другим обрубали руки, ноги, залечивали и пускали в народ для надлежащего внушения. Пострадали от польских наветов и главные представители Украйны—Гервасий и Мельхиседек. Оба они удалены были с своих мест и устранены от всякого дальнейшего влияния на дела Украйны. Остался нетронутым только один представитель западно-русского народа, иерарх Белоруссии, Георгий Конисский. Мало того, польские паны, не участвовавшие в Барской конфедерации, старались обратить русские войска в средство для восстановления своей расшатанной помещичьей власти над русскими крестьянами своей страны и не раз достигали этого.

Таким образом, Екатерина II не только устранилась, подобно Петру I, от разрешения русско-польского вопроса по указаниям западно-русского народа, и помогла Польше покорить себе этот народ, но поступала еще гораздо суровее, чем Петр I. Но по примеру же Петра I Екатерина не нашла возможным отступиться от защиты важнейшей стороны жизни этого народа, —православия. Она увидела ясно, что истинные смутотворцы в Украйне—униатское духовенство. Поэтому еще до первого раздела Польши, именно в 1771 г., по жалобе православных украинцев, многочисленные из униатских властей забраны были в Украйне русскими отрядами и засажены в Бердичеве, в крепость. Это событие понято было в Украйне и даже на Волыни так, что теперь конец и унии и польской власти. Православные духовные взялись ревностно за восстановление православия, и силами народа, и при содействии русских отрядов. Некоторые из русских военных начальников усердно помогали в этом туземным православным. Особенно ревностно действовал князь Петр Голицын. В Украйне и значительной части Волыни, казалось, вполне и окончательно восстановлялась русская православная жизнь и русское управление. Таким образом, народ опять наводил русское правительство на решение и его гражданской участи. Ходили слухи, что так и будет. В тоже время и политические события вынудили Екатерину взяться за гражданское разрешение русско-польского вопроса.

Усмирение Барской конфедерации втянуло Россию в турецкую войну, которую и подготовили поляки в союзе с французами, и не мало затрудняли Россию во время самой войны. Екатерина подалась на давние и настойчивые предложения Пруссии разделить польское государство, и произвела в 1772 г. этот раздел, так называемый первый раздел Польши. Но раздел этот произведен так, что России досталась самая неплодородная часть русской Польши, восточная Белоруссия, а самая богатая по земле и энергии народа Украйна, к изумлению и прискорбию русского населения её, осталась под властью Польши, и, что еще более странно, к этому разделу привязалась держава, не положившая никаких трудов для усмирения буйной Польши, именно, Австрия, получившая даром, к великой обиде русского народа, Галицию, не выдававшуюся ни польской, ни даже русской смутой, хотя несомненно тяготевшей и к Украйне, и к России вообще.

Русские жители Украйны и части Волыни задумали было поправить решение союзных держав, произведших первый раздел Польши. В 1773 году они составили акт великой исторической важности, к сожалению, остававшийся в нашей науке неизвестным до последнего времени. Это — полномочие избранным депутатам в Петербург от имени жителей воеводств: Киевского, Брацлавскаго, Подольского и Волыни, т. е. от всей западной Малороссии, просить Екатерину II, чтобы потребовала у Польши отмены стеснительных ограничений в трактате 1768 г. прав свободы совести, т. е. права переходить в православие; „буде же польский главный суд не позволит на желание их учинить удовольствие, то они (малороссы) своим верующим листом дают депутатам право поддать их самодержавию российскому под вечное защищение и подданство“. Но это была напрасная или, лучше сказать, преждевременная по тогдашним соображениям попытка. В Киеве, куда депутаты прежде всего обратились с своим актом, русские власти потребовали выбросить последнее условие, и депутаты отправились в Петербург только с просьбой о защите их прав на спокойствие совести.

После первого раздела наступил как бы отдых для Польши от долговременных смут и тревог. Время этого отдыха продолжалось десять лет и ознаменовано в истории последнего времени Польши некоторыми полезными делами. Польша тогда испытала на себе силу соседей и убедилась, что нужно жить скромнее. С другой стороны, освобожденная от значительной части лишних, совершенно не польских областей, она тем удобнее могла заняться своими внутренними делами. Наконец, такому повороту много способствовало и то, что польские партии, убедившись в своей несостоятельности, сдвигались в одну и окружали охотнее своего злополучного короля, Станислава Понятовского. В самый год раздела Польша уничтожила у себя по решению папы иезуитский орден. Громадные имения его и капиталы теперь обращались на устройство училищ под управлением училищной комиссии, во главе которой стояли очень умные люди, как Конарский, Чацкий, Коллонтай. Тизенгаузен занимался приведением в лучшее состояние промышленности, сельского хозяйства. Король поощрял науки. При нем писал польскую историю Нарушевич, щедро поощренный и русской императрицей Екатериной II. Поговаривали тогда даже об обеспечении положения хлопов. Но польская жизнь не так сложилась, чтобы поляки могли выработать действительное народное благо. Его не было и в то, видимо счастливое время. Всеми улучшениями пользовалось только шляхетство, поднявшее бурю, при одном слухе о предположениях облегчить крепостное состояние. Поэтому хлопство и теперь также страдало, как и прежде, особенно хлопство русское. Поляки живо помнили гайдамацкие дела, а русский народ, оставленный под властью Польши, в свою очередь, видел, что часть его уже достигла целей гайдаматчины и находится под властью России.

Как только униатские священники были выпущены из Бердичева (1773 г.) и русские войска стали выходить из русско-польских областей, так сейчас же налегло на эти области старое иго—уния со всеми жестокостями старого времени. Православные священники подвергались опять изгнанию, церкви обращались в униатские и замещались униатскими священниками, которые старались сугубо отомстить за недавние свои невзгоды и иногда даже превосходили польских мстителей за Уманскую резню. Так в 1776 г. в том самом городе Умани, где происходила эта резня, целая группа униатских духовных замучила варварским образом уманского протопопа, Кирилла Зельницкаго. Проповедники христианской истины и любви выламывали этому протоиерею суставы, плясали на нем, изломали грудь и выдавили внутренности. Вновь напуганный и давно уже измученный народ по-старому бросился на восточную сторону Днепра, жаловался, и искал в тамошних церквах христианского утешения. Но поляки устроили строжайшую стражу у Днепра и преграждали сношения. В особенности они затрудняли присылку оттуда священников в приходы, занятые униатами. Тогда народ стал посылать своих кандидатов для рукоположения в Молдавию. Намножилось в Украйне безприходных священников, часто далеко не высоких качеств по образованию, но, как сталь, твердых в православии и народности. Они прятались по хуторам и мельницам; но производили такое сильное действие на народ, что образованнейшие и хитрейшие униаты сознавались в своем бессилии побороть этих безприходных священников.

Слухи в Молдавии о затруднениях в Украйне добывать православных священников вызвали оттуда на помощь украинцам бывшего Призрендского митрополита (в старой Сербии) Евсевия, великого искателя приключений и смутотворца, но в тоже время весьма образованного человека и великого ненавистника униатов. Евсевий в 1778 г. прибыл из Молдавии в Украйну, утвердился в Немирове, открыл здесь в роде епархиального управления и в сопровождении вооруженной стражи из сербов, валахов, в немалом числе населявших Немиров, объезжал свою, самозванно открытую епархию, и жестоко расправлялся с униатами. Много хлопот он наделал и польскому, и русскому правительству, и только в 1781 г. его выжили из пределов польского государства.

Эта новая и совершенно неожиданная смута, без сомнения, имела не мало влияния на то, что Екатерина решилась ускорить давнее уже предположение устроить новую православную епархию в русских областях, оставшихся под властью Польши. Православным епископом для этой епархии был назначен в 1785 г. слуцкий архимандрит, Виктор Садковский. Но и эта мера не установила спокойствия, не смотря на крайнее миролюбие русского правительства, не смотря даже на податливость перед поляками новоназначенного епископа, который с разрешения Екатерины принял польское подданство и всеми мерами старался жить дружно с поляками и даже униатами.

Назначение православного епископа для русских православных подданных в польском государстве составляет любопытную страницу в истории польских понятий о свободе совести. Оно произвело взрыв негодований и воплей. В переписке того времени доказывалось, что это противно и опасно для католической церкви латинского и униатского обряда и не должно бить терпимо. И не какие-либо невежественные фанатики высказывали такие мнения, а образованнейшие люди польского общества, окружавшие короля, и в числе их, самые, по-видимому, гуманные униаты—униатский митрополит, Смогоржевский и его ближайший поверенный при польском дворе, королевский секретарь, а затем луцкий униатский епископ, Левинский.

У униатов, впрочем, негодование против назначения в Польшу православного епископа имело особый характер. Они боялись, что величественность православного архиерейского облачения и службы будет подавлять их—униатов, и такое сознание, что они, исказив в унии православные обряды, уничижили и ее и себя, было так сильно, что даже такой чистокровный по воспитанию и жизни поляк, как Смогоржевский, стал изучать православные особенности устройства храмов, а Левинский, когда его сделали викарным архиереем, стал просить дозволения служить в саккосе. В числе тогдашних униатов западной России оказался еще более сильный и, по всему видно, искренний реформатор унии. Это священник Туркевич, задумавший широкий план восстановления в унии всех православных обрядов с целью сближения с православными и восстановления между теми и другими христианского мира. Но планы Туркевича не нашли себе поддержки в Малороссии, где он их развивал, и понятно почему. Не могла установить мира даже преобразовавшаяся уния там, где ее отвергали в самой сущности и желали прямо православия. Преобразование унии в смысле сближения с православием могло иметь смысл и жизнь там, где искажение унии сливало ее почти всецело с латинством и грозило ей с этой стороны гибелью. Так это было в белорусской стране и это дело тогда же, как увидим, поднимал новый и первый в России униатский епископ, Лисовский. В Малороссии планы примирения унии с православием наделали лишь беды и православным, и униатам.

Поляки никак не могли себе представить, чтобы православный архиерей, хотя и принявший польское подданство, не был предан России и не действовал в Польше в русских интересах. Они окружали его цепью зорко следивших за каждым его шагом наблюдателей, к чему призваны были, между прочим, все монахи униатского Базилианского ордена. Эти наблюдатели обратили особенное внимание на то, что Виктор пишет донесения в св. синод, и еще более на то, что он поминает русскую императрицу и празднует русские торжественные дни, и даже такие события, как русские победы в новой турецкой войне (1787 г.). Все это им казалось очень подозрительным. Подозрение еще более усиливалось тем, что тогда, по случаю военных действий, в русских областях тогдашней Польши было опять много военных людей и торговцев из России, которые в столкновениях с поляками не затруднялись грозить им новою расправой с Польшей русской императрицы. Полякам представилось, что готовится новый бунт народа, а объезд Виктором в 1788 г. своей епархии представлялся им решительным с его стороны шагом к вызову этого бунта.

Польское правительство, находившееся под сильным влиянием начавшегося уже тогда, так называемого четырёхлетнего сейма, постановило принять решительные меры против воображаемого бунта и столь же воображаемых руководителей его. Сеймовые маршалы издали прежде всего универсал, предписывавший всем выходцам из России, — торговцам и монахам удалиться из пределов Польши в течение двух недель под страхом подвергнуться заключению в крепости, а все местные духовные должны принести присягу на верность польскому королю и Речи Посполитой и впредь не поминать на богослужении царских особ иноземных. В тоже время дан был приказ арестовать Виктора. Он и был арестован с некоторыми членами его Слуцкой консистории, но в начале же ареста от Виктора и его консистории потребовали издать духовенству указы, согласно вышеупомянутым требованиям. Это было исполнено, и Виктор затем препровожден в Варшаву для следствия и суда, где и просидел в тяжком заключении до 1792 г.

Приводить в исполнение указы Виктора и его консистории взялись сами поляки, и стали приводить к новой присяге не только духовенство, но и народ. При этом многие из них развернули поразительные свои способности вызывать бунты и, во всяком случае, тиранить невинных людей. Так, в Белоруссии особенно отличился польский поручик Мировский. Он изобрел свою присягу, требовавшую верности не только польскому королю и польскому государству, но и местному пану и его преемникам, и призывавшую все бедствия и казни на присягавшего и его дом, если он преступит эту присягу. Но кроме того Мировский и другие исполнители сеймового распоряжения касательно присяги предлагали присягавшим подписывать какие-то, неизвестные им пункты. Отказ вызывал казни, для чего заблаговременно приготавливались розги, палки, а Мировский возил с собой даже палача и объявлял, что имеет над всеми право жизни и смерти.

Подобный образ действий особенно был опасен в Малороссии. Народ там с трудом привлекали к присяге; но с подписями на какие-то пункты дело было еще труднее. Народ думал, что ему предлагают подписываться на унию. Все русское население Польши приведено было этой присягой в страшное брожение, которое распространилось даже на униатское население волынской области. По крайней мере, чины польского правительства были в этом уверены, производили расследование, арестовывали и угрожали страшными муками многим униатским священникам.

Целая комиссия работала над разбором данных о бунте русского народа, написала и издала целое сочинение об этом, и представила сейму, который разобрал его, признал, что зло захвачено вовремя и 2 апреля 1790 г. маршалы сейма универсалами пригласили граждан польского государства возблагодарить Бога за избавление от угрожавшего бунта. Вслед за тем польский сейм переложил гнев на милость, призвал представителей православия на совещание об устройстве их самостоятельного церковного управления, составлен был проект, затем созвана в 1791 г. Пинская конгрегация, которая под руководством польских комиссаров решила установить для православных Польши национальную церковь с зависимостью от Константинопольского патриарха, с архиепископом, тремя епископами и многосложною низшею организацией, напоминавшей и протестантские общины, и униатские конгрегации, и польские сеймики, сеймы. Но этой национальной, сложно организованной церкви строго запрещалось самое существенное в её жизни—общение с единоверною, русскою церковью. Это последнее запрещение, противоречившее самым основным началам православия вообще, и было главным вызовом ко всей этой сложной работе по устройству русской церкви в Польше. Наконец, среди более крайних ревнителей о восстановлении сил Польши, стала бродить мысль об облегчении хлопа. Но это подняло целую бурю среди панов. Из среды панов, из Полоцкого, например, воеводства послам на сейм даже дана была инструкция, чтобы они всеми силами старались не допускать этой перемены, потому что хлопство необходимо для шляхетства, шляхетство погибнет при малейшей воле хлопства.

События показали, что и среди вышеупомянутых ревнителей широкой польской свободы крестьянская воля представлялась лишь как средство повредить России. Они видели и иные из них прямо высказывали, что Россия владеет умами и чувствами русского народа в Польше. Поэтому они думали, что если дать свободу русскому хлопу в Польше, то можно не только оторвать его от России, но идти с ним воевать самую Россию и разрушать ее. Очевидно, они думали повторить пугачевскую историю.

Вот, подлинная история Польши того времени внизу, в русском народе этого государства. Из неё можно видеть, каковы были задатки благ жизни для этого народа и какие в ней были настойчивые для России вызовы взяться опять за дела Польши и решить их по указаниям этой истории внизу, в самом пароде.

Но кроме этой ясной и указывающей бесповоротное решение русско-польского вопроса, была еще другая, польская история наверху, в шляхетской среде, которая и тогда ослепляла у многих глаза для наблюдения и уразумения действительного хода дел, и до сих пор ослепляет.

Тогда происходил четырехлетний, чрезвычайный сейм, завершившийся майской конституцией 1791 г. и затем вторым разделом Польши.

Польша, значительно объединённая в своих партиях, значительно ожившая в своем шляхетстве, естественно пожелала завершить здание своих улучшений, и решилась выработать новую политическую жизнь. В 1788 году составился для этой цели сейм, который превращен в бессменный, и четыре года работал над новой своей конституцией, которую наконец выработал и принял в 1791 г. 3 мая. По этой конституции Польша делалась монархической страной с усиленной властью короля и его правительства и с более правильным парламентарным устройством, т. е. допущено решение дел по большинству голосов, а не по единогласному согласию, которое давало возможность самому негодному и даже подкупленному шляхтичу закричать: nie pozwalam! (не дозволяю), и весь сейм расстраивался.

Поляки превозносят свою майскую конституцию. Конечно, она имеет достоинства, особенно в сравнении с прежними порядками в польской государственной жизни. Но считать ее образцом совершенства могут только одни польские шляхтичи. В ней сразу бросаются в глаза два капитальных недостатка.

В ней нет свободы совести. Латинство в ней признается также фанатически господствующим, как и в старые времена. Иноверцам дается только частная, личная свобода в пределах веротерпимости, очевидно, по подражанию веротерпимости в России, но гораздо уже её, т. е. без равноправности в государственной среде.

Затем, в ней нет свободы хлопству. Допущено только облегчение, например, в том, что хлопа нельзя было убить безнаказанно, как в старые времена. Но известно, что это постановление сделано было еще на Радомском сейме и сделано по настоянию представителя России, князя Репнина.

Мы знаем, в какие бедствия повергли многочисленные, сеймовые сочинители конституции русского хлопа и всех русских польского государства перед обнародованием этой конституции и с каким законным правом русская императрица должна была теперь восстать против Польши, не смотря ни на какие её конституции, и освободить от неё русский народ западной России, который Польша теперь не только отрезывала от России, даже в делах веры, но и собиралась поднять его против неё.

Русское правительство вполне тогда сознавало и это свое право и его обязательность. Никогда прежде Екатерина II не действовала по отношению к Польше с такою решительностью и в таком русском, народном направлении, как теперь. Она быстро заняла русские области Польши для окончательного присоединения их к России. Когда последовал в 1793 г. так называемый второй раздел Польши, то Екатерина велела отчеканить медаль с изображением карты отнятых областей и с надписью кругом её: „отторженное возвратих“.

Эта надпись была справедлива в том смысле, что в отнятых теперь у Польши областях не было ни одной местности, не принадлежавшей когда-либо России, и что в этих областях, как увидим, жизнь восстанавливалась с такою быстротой и силой, что не могло возникать никакого сомнения в прочности слияния с остальною Россией этих, некогда отторгнутых и теперь возвращаемых областей.

Но эта надпись не верна в том смысле, что второй раздел не возвращал России всех русских областей Польши. По второму разделу к России отошли только часть Белоруссии по Динабург, Минск, и Пинск, и часть западной Малороссии от Пинска до Каменец Подольского почти по прямой линии. Остальная часть Белоруссии до Немана и дальше, и Волынь до Галиции и Холмской области остались за Польшей. Не говорим уже о сейчас упомянутой Галиции, а также части Холмской области остававшихся от первого раздела за Австрией еще.

Неестественность второго раздела Польши еще больше увеличена была самими поляками и дипломатией того времени и увеличена до того, что совсем закрыла собой живое, историческое дело, — разрешение русско-польского вопроса.

После обнародования майской конституции многие поляки, поборники старых польских порядков, стали жаловаться соседним правительствам па незаконность преобразований, произведенных в Польше четырехлетним сеймом, и призывали их восстановить этот старый порядок с историческим польским правом кричать: nie pozwalam! К честным поборникам польской старины сейчас же присоединились поляки продажные, для которых деньги заменяли и всю нравственность, и все, что есть дорогого в родине. Дипломатия, т. е. собственно прусская, тем более обрадовалась этим жалобам, что еще в 1768 году ей удалось навязать Польше тягостное и беззаконное обязательство—не изменять своего внутреннего управления. Это давало предлог и Пруссии и Австрии поживиться теперь на счет Польши.

Таким образом, все дело второго раздела Польши, перенесенное в область шляхетства, переставало быть исключительно русским делом, каким ему следовало быть, обращалось в общее дело соседей, и разделу подвергалась уже и чисто польская земля, с польским народом на историческую гибель в чужом, германском мире.

Понятно, что рассматриваемый с этой шляхетской и дипломатической точки зрения второй раздел Польши представлялся делом измены дурных поляков и еще больше делом дипломатических интриг и неправд.

Поляки после этого раздела пришли в крайнее ожесточение и стали в положение людей, которые, постоянно теряя, сами вызываются на дальнейшие потери и отчаянно защищают последнюю мелочь.

В 1794 году они собрали оставшиеся у них силы, увлекли и своего короля Станислава, и восстали против России и Пруссии. Известный Костюшко стал во главе восставших и даже кликал клич, но напрасный, к польскому, простому народу. Союзники опять подавили поляков, причем особенно много сделал наш знаменитый Суворов.

Польша подверглась в 1795 г. третьему разделу, и на этот раз разделена уже вся. Россия получила западную часть Белоруссии и восточную Литвы до Немана и Вильны по Буг. Пруссия прибавила себе занеманскую Литву, большую часть северной половины Польши с Варшавой, и сумела ворваться даже в пределы белорусского племени—Подлесье и врезалась даже далее на юго-восток, в нынешний Белостокский уезд гродненской губернии. Австрия приобрела юг Польши— Краковскую область, Радомскую губернию и тоже еще более врезалась в русскую землю—Холмскую область.

Польша кончила свое старое существование. Самое имя её было уничтожено. Над ней совершился исторический приговор, давно заявленный историей и давно требовавший разделения её, как польско-русского государства, на две части: русскую и польскую. Это был неминуемый приговор. Но к этому приговору, который мог бы и не касаться политической жизни чисто польской части Польши, Пруссия прибавила свою, давнюю страсть живиться западнославянскими землями, а примеру Пруссии последовала и Австрия, которая, как известно, вся сложена из различных кусочков и для которой все равно, какие получаются кусочки чужой земли, лишь бы получались.

Погибло польское государство, но не погиб польский народ, хотя и безмолвно присутствовавший при погибели своего отечества. В следующий раз мы увидим, как вырабатывалась снова польская государственность и вырабатывалась ли она из польского народа и на польской ли земле?

 

---

1) О последних временах польского государства: История падения Польши С. М. Соловьева изд. 1863 г. Последние годы Речи Посполитой польской, соч. Н. И. Костомарова, изд. 1870 г. Гродненский сейм соч. Д. И. Иловайского, изд. 1870 г. Мое сочинение: История воссоединения западно-русских униатов старых времен (т. е. до 1800 г.) изд. 1873 г. История Замойского собора, соч. Гавр. Хрусцевича, изд. 1880. Апелляция к папе Льву ХIII отца Иоанна Наумовича, перевод с латинского, изд. 1883 г.

2) Не говорим польская народная, потому что её пет. Польский народ с гробовым молчанием присутствовал при падении Польши.

 Предыдущее Чтение  -   Следующее Чтение

Все главы книги