Предыдущее Чтение - Следующее Чтение
Все главы книги
ЧТЕНИЕ XVI.
Положение русских областей, отошедших от Польши после разделов этого государства. Оживление русских сил в народе. Система управления при императрице Екатерине. Русская колонизация. Положение областей чисто польских под властью Австрии и Пруссии. Решительная невозможность развиваться в них мысли о восстановлении польской государственности. Мысль эта развивается на русской почве. Перемены в управлении западной России при императоре Павле. Адам Чарторыйский. Его дружба с императором Александром I. Новые перемены в управлении западной России. Научное преобразование в воспитании юношества в западной России. Польские политические надежды на императора Александра І-го. Надежды на Наполеона. Герцогство Варшавское. Польское царство. Волнения поляков, закончившиеся восстанием 1831 г. Народная история западной России того времени. Положение униатов после Екатерины. Бедствия их от латинян. Партия униатская, старающаяся защищать унию от латинства и сблизить с православием. Митрополит Ираклий Лисовский; епископ Красовский. Неудачи их. Деятельность Иосифа Семашки. Дело воссоединения униатов. Заключение 1).
заключение нашего исторического очерка западной России, расскажем, как возникла и стала осуществляться мысль о восстановлении польской государственности после разделов Польши. Мы увидим, что эта мысль развилась на русской почве, в западной России, почему этот вопрос и касается близко этой страны. В настоящем нашем рассказе, как и в предыдущем, мы опять увидим две истории, —шляхетско-польскую, которая разработана в бесчисленных сочинениях, и народную, западно-русскую, скрывающуюся до сих пор в архивной пыли.
Разделы Польши были для неё страшным, потрясающим ударом. Погибла государственность, построенная веками, но, что было еще хуже, быстро стало погибать вместе с государственностью и то, что давало ей жизнь, —быстро стали погибать полонизм и латинство этого государства. Особенно легко и быстро эта погибель происходила в областях, присоединенных к русской империи, — в западной России, где народное и религиозное единство дало русскому правительству твердую опору для действий. Следующие факты подтверждают нашу мысль.
Едва последовал первый раздел Польши, т. е. едва присоединена была к России северо-восточная часть Белоруссии, как уния в этой стране стала исчезать без всяких усилий со стороны русского правительства и без всякой заботы о сохранении её со стороны униатов. Она без всякого сомнения и совершенно исчезла бы, если бы гибель её не была задержана самым неожиданным образом со стороны Екатерины. Присоединяя к России по первому разделу часть польского государства, Екатерина издала свой знаменитый указ о веротерпимости, по которому все спокойно должны были оставаться в своей вере. Этот прославленный всеми указ повел к вопиющей неправде в Белоруссии. Он насильственно задержал в унии десятки тысяч народа, с великим нетерпением дожидавшегося раздела Польши, чтобы бросить унию, а теперь он должен был оставаться в ней. Восемь лет Георгий Конисский умолял отворить двери в православие этим узникам унии, обращавшимся к нему с просьбой целыми приходами, и только в 1780 г. двери эти были отворены. В тоже время Екатерина II сделала другую ошибку, еще труднее поправимую. Чтобы надежнее привлечь к России поляков Белоруссии и отвлечь их от польского фанатического духовенства, Екатерина не уничтожила в этой стране иезуитов, а напротив вверила им воспитание белорусского юношества, а остальную латинскую иерархию Белоруссии старалась направить на путь самостоятельной, независимой жизни под руководством известного, гуманного латинского митрополита, Сестренцевича. Иезуиты—эти всемирные развратители верующих латинского закона — страшно развратили белорусскую интеллигенцию, приготовили фанатиков и латинства, и полонизма, а гуманный Сестренцевич стал загонять в латинство униатов. Сдавленные со всех сторон униаты сами стали защищать себя. Между ними обнаружилось явное стремление к очищению унии от латинских особенностей и к сближению её с православием. Управлявший этой группой униатов Ираклий Лисовский, сперва архимандрит, потом епископ и наконец митрополит униатский, с которым еще познакомимся ближе, возбуждал в латинянах и друживших с ними униатах остальной части западной России — жестокую ненависть. Они выдумывали против него самые утончённые интриги. Так напр. они переписывались между собою, как бы помешать Лисовскому получить епископский сан, и придумали выставить следующее препятствие. Зная, что Лисовский не имеет шляхетства, они думали убедить русское правительство, что не шляхтич не может быть епископом по древним обычаям униатской церкви и что поэтому русское правительство не должно допускать Лисовского к епископскому сапу.
Направление дел в восточной Белоруссии, подвластной уже России, производило сильное влияние на народ остальных областей западной России, бывших еще под властью Польши. Народ в этих областях, особенно в Малороссии, рвался тоже из унии в православие. Русское правительство, старавшееся, очевидно, не раздражать поляков, сильно сдерживало этот порыв народа, обставляло присоединение разными формальностями, которые так пугали православную иерархию, что, например, минский епископ Виктор, присоединивший однажды четырех униатов по необходимости, со страхом писал в Петербург, чтобы его за это не осудили. Но народ не хотел знать дипломатических расчётов и требовал присоединения к православию. Сохранилось много прошений, поданных народом в этом смысле. В прошениях этих так подробно рассказываются время и способ насильного обращения народа в унию и его неизменное желание бросить ее, что сомневаться в верности их невозможно. В этих прошениях нередко высказываются очень замечательные вещи. В некоторых говорится: „когда же и для нас взойдет солнце, когда же и мы будем присоединены к единоверной России, избавимся от ига польского “.
Когда же наконец, это желание народа сбылось, последовал второй и третий разделы, то во многих местах уния исчезла мгновенно. Целые десятки тысяч народа присоединялись вдруг. Не успевали присылать православных священников. В течение полутора года, в 1794 и в начале 1795 года, присоединилось к православию больше трех миллионов униатов без волнений, без пролития крови. Это беспримерное явление в истории! Тут бессильны все возражения. Так мгновенно не совершаются крупные факты путем насилий, приказов. Мы этим, конечно, не отвергаем мелких злоупотреблений и насилий. Они происходили, но почти исключительно только в конце этого периода крупного воссоединения униатов, именно в 1795 году. В это время число желавших присоединиться приходило к концу, оставались более утвердившиеся в унии; а между тем назначены были новые духовные православные власти, которые естественно желали взяться за дело усердно.
Впрочем, так как русское правление тогда еще не было везде организовано и духовным властям не могло быть оказываемо твердое содействие, то злоупотребления их по делу о воссоединении униатов принимали очень оригинальный характер, живо напоминавший дела западной России во времена польского государства. Вот, как обыкновенно происходили насильственные воссоединения: православные узнавали, например, что в таком-то приходе есть желающие принять православие. Составлялась экспедиция из священников, причетников, отправлялась туда и приступала без дальних околичностей к освящению униатской церкви. Если желавших православия было большинство в этом приходе или они были сгруппированы подле церкви, то православие восстанавливалось; но если было наоборот, то униаты прогоняли экспедицию и оставались в унии. До какой простоты иногда доходило дело, можно судить потому, что в одном месте православные священники, уже приступившие к освящению униатской церкви, принуждены были спасаться бегством и переплывать через реку. Эту сцену устроили им польские паны, но суда не было никакого и церковь осталась униатской.
Уния оставалась только в западной части западной России, в областях, более ополяченных и олатиненных. Вся же Малороссия и восточная часть Белоруссии как будто не знала унии. Народная русская сила воскресла здесь вдруг, сбросила с себя с поразительной легкостью не только государственное, но и духовное польское иго.
Одновременно с оживлением народа быстро подвигалось оживление западной России и в других сферах. Императрица Екатерина II уничтожила здесь литовский статут, заключавший в себе, правда, не мало древних русских начал, но заключавший также очень много и латино-германских начал. Вместо статута введено было русское право. Назначались русские чиновники и, мера особенно важная, были раздаваемы русским людям королевские и конфискованные имения. Таким образом, одновременно с русским управлением, полагалось прочное начало образованию русской общественной силы. Нет сомнения, что весь этот порядок вещей быстро повел бы к тому, что полонизм в западной России исчез бы бесследно, и это тогда тем легче могло совершиться, что многие тогдашние западно-русские поляки были поляками только по имени и, по шляхетским притязаниям, а на деле были русскими, даже большею частью не знали польского языка.
Само собой очевидно, что при таком направлении дел невозможно было полякам западной России думать о восстановлении польской государственности. Такой мысли предстояло развиваться разве на чисто-польской земле, среди польского народа. Но эта земля и этот народ тогда разделены были между двумя государствами, Австрией и Пруссией, которые за недостатком народной опоры в польских своих владениях, тем с большими усилиями старались прочно организовать в них свое управление. Они двинули против польского элемента силу искусной своей государственности и своей высокой цивилизации. Польше под их властью было несравненно тяжелее, чем под властью России, и еще труднее воскрешать здесь свою государственность. Стали они воскрешать ее не на своей чисто-польской земле, под властью немцев, а у своих сострадательных братьев—русских славян, на русской земле.
Ошибки Екатерины II в делах западной России сохраняли долго свою силу, а умная сторона её управления просуществовала недолго. Она быстро начала изменяться со вступлением на русский престол Павла Петровича. Самые благородные и самые гибельные для западной России побуждения заставили изменить умную систему управления Екатерины. Поляки возбудили в императоре Павле сильное сожаление к их печальной участи. Он стал освобождать из изгнания в Сибири многих из них и возвращал им конфискованные имения, из которых выводил русских людей, вознаграждая их имениями внутри империи. Таким образом, Россия дважды окупала благородное сострадание к полякам. Затем, император Павел восстановил в западной России литовский статут, что бесспорно радовало в областях, недавно его оставивших, но в восточной Белоруссии введение статута приводило в отчаяние, —так там отвыкли от него.
Удаление из западной России более влиятельных русских людей и восстановление польских порядков жизни, естественно, само собой, вело к тому, чтобы эта страна очутилась снова под польским влиянием и в польских руках. Два обстоятельства сразу упрочивали то и другое еще при императоре Павле. Поляки при нем введены в русское дворянство и русское чиновничество 2). Перед ними открылась вся широта прав русского дворянства и стремлений русского чиновничества. Их власть в западной России на деле стала гораздо сильнее, крепче, чем во времена польского государства. В этом нетрудно убедиться, если вспомнить, что тогда было в России крепостное право, которое должно было лечь новою тягостью на западную Россию. Польское хлопство—неоспоримо худшее состояние, чем крепостная зависимость в России; но при слабости польского государства, особенно при его разложении, хлопство в западной России часто было очень страшно панам. От него они часто не могли спокойно спать и потому принуждены были иногда против воли давать ему льготы. Россия с своей государственной организацией, полной силы и способной всегда восстановить порядок, избавляла польских панов от этого страха. Они могли спокойно давить хлопа, лишённого всякой возможности и надежды обуздать пана.
В довершение всех бедствий западной России, к императору Павлу нашла доступ и латинская иерархия. В те времена, в девяностых годах прошедшего столетия, французская революция была в разгаре. Престолы соседних государств шатались и всем было ясно, что подкапывает их сила, носящая знамя неверия. Вопрос о дружном соединении всех верующих, без различия вероисповеданий, был тогда самым естественным и животрепещущим. Император Павел избран был гроссмейстером мальтийского ордена. Латиняне били им обласканы. Иезуиты забрались во дворец. Православная пропаганда по делу об униатах приостановлена. Латинские епископии, несколько стесненные при Екатерине 3), получили старые льготы, униатские епископии и митрополия восстановлены. Словом, западная Россия едва сделала решительный шаг к восточной России, как столь же решительно должна была отступить назад к Польше. В ближайшем, однако будущем ее ожидало тогда положение, которое представляет нам еще более светлый образец благородства и еще более мрачное зло для западной России.
Еще при императрице Екатерине приехало в Петербург из-за границы одно польское семейство. Побудила его к этому угроза конфисковать его обширные имения, если оно останется за границей. Это было семейство Чарторыйских. Молодой Чарторыйский Адам поступил на русскую службу, вращался при русском дворе и сблизился с тогдашним великим князем Александром Павловичем, будущим русским императором. Между ними завязалась тесная дружба. Деревья Таврического сада чаще всего были свидетелями задушевных бесед молодых друзей. Главный предмет этих бесед известен; он передан самим Чарторыйским и его жизнеописателями. Ополячившийся западно-русский князь, Чарторыйский изливал свое горе по поводу бедствий поляков и Польши. Будущий русский император с благородством и теплотой, которыми так полна была его душа, сожалел об этих бедствиях и высказывал желание облегчить их. По-видимому, искренность и сочувствие соединяли крепко обоих друзей. Эти свойства действительно были и высказывались во всей полноте и блеске со стороны Александра Павловича, но в душе поляка Чарторыйского основала свое гнездо самая ядовитая змея. Он, конечно, не мог быть совершенно равнодушным, особенно в молодости, к такому человеку, как император Александр Павлович; но и в молодости, а тем более потом, Чарторыйский сумел соединять привязанность к русскому императору с непримиримой ненавистью к России. С такой дружбой, вмещавшей непримиримые принципы и недостойной всякого честного человека, Чарторыйский находил возможным выдвигаться на государственной русской службе, быть даже в положении русского министра иностранных дел.
Влияние Чарторыйского быстро повело к расширению польских прав в западной России и круга действий польской силы. Польское управление восстановлено в западной России во всей почти старой полноте. Дозволено полное восстановление статута литовского с сеймиками для выбора судей и разных чиновников. Русское управление в стране подкапывалось этим путем в самом корне. Все важнейшие отрасли управления перешли в руки поляков. Поляки оказались везде на верху над русским народом.
Понятное дело, что одна эта перемена дел возбудила роскошные надежды поляков, а дружба Чарторыйского с императором Александром и положительные уверения его друзей, что Польша будет восстановлена, закрепляли их самым прочным образом. Оставалось только, в полной уверенности и спокойствии, готовить средства для будущей Польши. Чарторыйский занялся этим приготовлением в самых широких размерах и развернул его на всем пространстве западной России. Он занялся приготовлением для будущей Польши молодого поколения в этой стране.
В 1803 году восстановлена была Виленская иезуитская академия под именем университета. Иезуитская сущность—подавление в стране всего русского, православного — осталась в новом университете неприкосновенной, только обставлена была современными научными усовершенствованиями и воплощена больше прежнего в полонизации. Польская национальная наука выступила в Виленском университете в таком величии, в каком никогда не являлась во времена польского государства. Тут собраны были лучшие дарования, тут было все разнообразие высшего заведения, совмещена была даже латинская и униатская академия под именем главной семинарии, —и все венчалось видимой свободой и гуманностью. Чарторыйский сделан куратором этого обманчиво-величественного заведения.
На другом пункте западной России, в Малороссии, именно, в Кременце, подле древней православной обители Почаевской, давно уже, впрочем, захваченной униатами и бывшей тогда в их руках, устроилась главная колония Виленского университета — Кременецкий лицей под управлением Чацкого, главного советника Чарторыйского или, лучше сказать, руководителя его. Таким образом, все лучшие силы западной России, искавшие широкого развития путем образования, попадали в одно из этих двух роскошных гнезд полонизма и вырастали в них поляками, мечтавшими о восстановлении Польши.
Чарторыйский, однако не ограничивался лучшими молодыми силами западной России. Его система образования была гораздо шире; она захватывала все, что только в западной России стремилось к какому бы то ни было образованию. Виленскому университету подчинены были все училища западной России. По старым польским понятиям образование юношества, особенно среднее и низшее, должно было находиться в руках духовенства. В западной России, как мы знаем, были опытные специалисты в этом деле—иезуиты. Но иезуиты не нравились Чарторыйскому. Их теория была слишком широка, могла возвышаться даже над интересами Польши, чего особенно нужно было бояться в то время, когда иезуиты пользовались теплым приютом в России. Пропаганду в России и, следовательно, благоволение к России они могли, по крайней мере, на время поставить выше чисто-польских стремлений Чарторыйского. Чарторыйский отвернулся от иезуитов и оперся на другой воспитательный орган латинства — орден пиаров, которые тоже давно уже занимались в бывшем польском государстве образованием, в подрыв иезуитам, и после изгнания иезуитов везде заменили их. Не имея таких всемирных целей, как иезуиты, пиары больше примыкали к национальным интересам Польши и очень нравились полякам особенно потому, что в своей системе образования охотно допускали научные усовершенствования, которых не терпели иезуиты. Чарторыйский вверил пиарам среднее образование, стал устраивать для них заведения в роде гимназий по всему пространству западной России.
Наконец, последняя, самая гибельная мера Чарторыйского была следующая. Основной мыслью его было слияние в западной России всего русского с польским. Этой цели больше всего могли содействовать училища пиаров, но они не так удобно могли захватывать русскую массу людей. Как монахи латинские, они значительно были чужды русским. На русских гораздо удобнее и полнее могли действовать монахи униатской церкви, —базилиане. Этот орден, вместе с чисто-иезуитскими и польскими началами, сохранял, хотя и в искаженном виде, восточные, русские обряды. Народ русский легче мог отдаваться им, не замечая действительного их направления. Чарторыйский понял это громадное значение Базилианского ордена и позаботился об умножении и устройстве его училищ. Такие училища были во всех важнейших базилианских монастырях.
Таким образом, в руках партии Чарторыйского было сосредоточено высшее образование западно-русского юношества и многочисленные средние учебные заведения, пиарские и базилианские. Все эти заведения поставлены были в очень хорошее положение по средствам. Русское правительство не жалело денег. Чарторыйский, кроме того, по указанию Чацкого, нашел местные богатые средства. Он привел в известность, какие когда-либо сделаны были разными лицами пожалования в пользу образования, зачисленные на имения жертвователей, и потребовал, чтобы все подобные суммы были выплачиваемы. Для понуждения неисправных плательщиков употреблялась русская сила.
Благодаря всем этим мерам Чарторыйского, польский дух в западной России стал оживать и крепнуть во всех сферах общества, проникая быстро в самые непочатые слои сохранявшейся до тех пор русской жизни. Убеждение в восстановлении Польши не допускало уже никакого сомнения. Все уверены были, что император Александр осуществит эту мысль в самом скором времени. Когда император в 1805 году отправлялся в Австрию для борьбы с Наполеоном и проезжал австрийскую Польшу, то поляки с неописанным восторгом встречали его, как воскресителя их нации. Впрочем, и тогда уже чувства их начали двоиться. Те же надежды возбуждал в них и Наполеон I. Надежды эти сбылись, до согласия обоих императоров, в 1807 году. При заключении Тельзитского мира восстановлено было из частей прусской и австрийской Польши Варшавское герцогство. В 1809 году по Венскому миру оно было увеличено за счет Австрии Краковской областью. Хотя Наполеон далеко не выполнил желаний поляков, но обаяние его на них стало брать решительный верх над обаянием, какое имел прежде император Александр. Такой перемене не следует удивляться. Народные чувства благодарности очень редко бывают добродетелью; они обыкновенно неразрывно связаны с выгодой. Но поляки в своей неблагодарности к русскому императору зашли слишком далеко. В 1812 году они с рвением кинулись в борьбу Наполеона с Россией и везде давали себя знать русским своими жестокостями.
В Москве народ особенно ненавидел и боялся тех французов, которые понимали по-русски и говорили по-русски. Это были поляки. Поход Наполеона на Россию, как известно, кончился неудачно. В том же году сам он и остатки его громадной армии побежали назад. За ними пошли русские войска и заняли всю Польшу. Они пылали народной ненавистью к неблагодарной стране и готовы были превратить ее в пустыню. Но Польшу спас от этого бедствия тот же император Александр. Его не изменила польская неблагодарность. Он остался для поляков тем же благодетелем. В 1815 году, на Венском конгрессе, он преодолел все препятствия и восстановил герцогство Варшавское, под именем Царства Польского, с присоединением его к России. В том же году новому царству дана была конституция. Великий князь Константин Павлович поставлен во главе его по военному управлению. На Венском конгрессе обещано было расширение царства. Все поляки понимали это обещание так, что к царству будет присоединена западная Россия. Сам император Александр как бы утверждал в этой мысли поляков, и подчинил Константину Павловичу прилегающие к Польше западные губернии, впрочем, в военном, а не в гражданском отношении.
Новое польское государство начало самостоятельную, конституционную жизнь. Но, как известно, жизнь эта с каждым годом развивала в поляках большую и большую ненависть к России. Партия недовольных росла по часам, образовалось неодолимое противодействие России, быстро развивались тайные общества. В 1821 году пришлось распустить сейм, пришлось заняться расследованием тайных обществ. В 1825 г. сейм был снова открыт, но необходимо было сделать его уже не гласным. Со вступлением на престол императора Николая, дела не улучшились. На поляков не подействовали: ни торжественная коронация императора в Варшаве польским королевским венцом в 1829 году, ни обещание соблюдать все права Польши. В конце следующего 1830 г. вспыхнуло польское восстание.
Быстрое оживление, блеск и шум польской партии в западной России этого новейшего времени, т. е. со времен императора Павла, совершенно заслонили собою народную западно-русскую историю. Она как будто кончилась в это время для потомства, но на деле было иначе. Народная, западно-русская история в это время развивалась своим старым путем и развивалась несравненно больше и живее, чем думаем мы—недавние потомки людей того времени, забывшие изучать дела западно-русские под слоем польским. Развивалась эта история, как и в старые времена, в форме религиозной, —в униатском вопросе.
Положение униатской церкви, с конца царствования императрицы Екатерины II, было следующее. Для управления латинянами русской империи устроена в Петербурге римско-католическая коллегия. Этой коллегии подчинена была и униатская церковь. Такого важного шага, чтобы униатская церковь управлялась латинской иерархией, никогда не могла достигнуть Польша. Понятно, что положение западно-русских униатов, при таком управлении, должно было сделаться очень бедственным при первой ослабе, попущенной латинской иерархии. Ослаба эта, как мы говорили, сделана при императоре Павле. Тогда же она и отразилась на униатах. Император Павел, как человек прямой и решительный, не мог понять такого двуличного и неопределённого вероисповедания, как униатское, и отзывался об униатах, что это — ни рыба, ни мясо, т. е., что нужно быть или православным, или латинянином, а не униатом. Эта фраза как нельзя более оттенила тогда историческое развитие унии. Она в те времена явно направлялась к православию. Поляки естественно желали повернуть ее к латинству. При Екатерине уния пошла по первому пути. Теперь поляки повернули ее на второй, пустили в ход объяснение, что само русское правительство желает, чтобы униаты делались латинянами и, не дожидаясь их согласия, силою обращали в латинство целые униатские приходы. Униаты возопили. Во главе их, как мы знаем, стоял Ираклий Лисовский, человек неспособный поддаться внушениям латинян. Он стал особенно ревностно действовать в следующее царствование, при императоре Александре I. В 1803—5 гг. Лисовский подавал прошения с жалобой на угнетение униатов со стороны латинян. Тогда же он добился разрешения приехать в Петербург и открыл в скором времени поразительные вещи, именно, что латиняне успели насильно обратить в латинство двадцать тысяч униатского народа. Лисовский умолял избавить униатов от латинской опеки и подчинить их управлению святейшего синода. В 1811 г., приближаясь к смерти, Лисовский сделал завещание, в котором умолял русское правительство спасти унию от латинской погибели, по крайней мере, вверить управление ею после его смерти такому человеку, который бы любил в унии восточные обряды и охранял их от латинских искажений. Он указывал в этом случае на полоцкого епископа Красовского. Господство Чарторыйского, а потом военные времена, с 1812 г. делали невозможным серьезное изучение униатского вопроса и надлежащее внимание к нему. Униатское управление осталось при римско-католической коллегии. Образован был только в коллегии особый униатский департамент, в котором заседали одни униаты. Но эти члены униатского управления не могли иметь силы. Они должны были представлять свои дела в общее собрание коллегии, где латинское большинство членов уничтожало все униатские распоряжения, направленные против латинян. Красовский не только не был сделан митрополитом, но предан суду и сгиб в Луцке, куда был перемещен после суда.
Но голос Лисовского и Красовского не замер. За ними стояла значительная униатская партия, жаждавшая избавления от позорного латинского и польского рабства. Это было лучшее - белое духовенство униатской церкви. Лисовский и Красовский ратовали вверху; белое униатское духовенство ратовало внизу, где оно находило себе врагов, еще более опасных, чем латиняне, в монахах униатских—базилианах. В одной из отдаленнейших тогда униатской епархии, брестской, по счастливому случаю, управление было в руках белого духовенства. Монахи базилиане, поработившие себе почти все пространство западной России, где только были униаты, смотрели очень враждебно на такое управление брестской епископии и хотели уничтожить его. Члены брестской капитулы в 1819 г. подали тогдашнему униатскому митрополиту Булгаку объяснение, в котором изложили с необыкновенным знанием дела всю историю бедствий белого униатского духовенства от монахов базилиан. Это новое заявление прав на жизнь также пропало, как и прежние, но пропало только для ближайшего времени. Оба протеста: протест Лисовского и протест против рабства лучшей части униатской церкви, руководителей народа, белого духовенства, от монахов базилиан послужили основными принципами для деятельности нового лица, выступившего на борьбу против этих зол, —для деятельности знаменитого, приснопамятного митрополита литовского, Иосифа Семашки.
Начало деятельности Иосифа Семашки, по вопросу о воссоединении униатов, относится к 1827 году. В это время Иосиф Семашко заседал в римско-католической коллегии во 2 (униатском) департаменте её, в качестве депутата от униатов, как каноник луцкой епископии. Несправедливости латинян по отношению к униатам привели его в негодование и в сильное раздумье над несчастной судьбой униатской церкви. То и другое луцкий каноник высказал тогдашнему директору департамента исповеданий Карташевскому и, по совету его, изложил в виде докладной записки. Записка была представлена государю Николаю Павловичу и обратила на себя надлежащее внимание; но не легко было сделать из неё практическое приложение, потому что многие тогдашние русские сановники еще находились под влиянием направления Чарторыйского и считали неуместным помогать русскому народу западной России вопреки интересам польской и латинской партии в этой стране. Подобной щекотливости не имел тогдашний министр внутренних дел, Д. Н. (впоследствии граф) Блудов, — друг лучших тогдашних русских писателей и русских людей, Карамзина, Жуковского и других. Он принял на себя дело униатское и с тех пор до 1836 г. постоянно работал вместе с Иосифом Семашкой. В 1827 — 30 году приняты были следующие меры:
Униатская церковь отделена была от латинской учреждением униатской коллегии, запрещением смешения в служении и совершении обрядов духовенства той и другой церкви, уничтожением панского ктиторства над униатскими церквами.
Ослаблено значение Базилианского ордена закрытием большей части базилианских монастырей.
Положено начало образованию нового униатского поколения в новом духе основанием 1826 г., Жировицкой униатской семинарии.
Все эти меры, как естественно было ожидать, вызвали самые усиленные интриги со стороны польской и латинской партий. Через Варшаву пущено было в самые высшие правительственные сферы анонимное письмо, в котором стремление униатов к православию представлялось недостойной интригой белого духовенства против монахов базилиан, а базилиане выставлены, как неутомимые двигатели истины и просвещения, и сравнены с иезуитами латинской церкви. Последняя фраза погубила все дело. Русское правительство теперь ясно поняло, что такое базилиане. В отчаянии базилиане решились на невероятную меру: они предложили святейшему синоду взять их орден в свое управление, только бы его не подчиняли белому униатскому духовенству, т. е. епархиальному управлению. Поляки между тем подстерегали ревнителей православных обрядов между униатскими священниками и нередко расправлялись с ними самым бесцеремонным образом. Сохранилось несколько дел об истязании священников и крестьян за приверженность к православным обрядам. Униатское духовенство, однако не унывало. Оно встречало с сочувствием преобразования в униатской церкви. Ослабление власти латинян, падение ненавистных базилиан, надежда улучшить свой, страшно жалкий быт материальными средствами Базилианского ордена — все это были такие перемены, которые не могли не возбуждать радости в душе тех бедных, задавленных униатских священников, которые стояли ближе к народу и к своей древней русской вере.
Польское восстание 1831 года резко изменило это естественное, постепенное-православное развитие унии... Польская смута показала правительству, как нельзя яснее, всю опасность латинского направления в унии и всю благотворность для России воссоединения униатов. Воссоединение таким образом получило в высшей степени политическое значение. Правительство не могло не желать ускорения униатского дела и не удвоить своего содействия ему. В этом убеждении правительство было утверждено и православными архиереями, бывшими тогда в нескольких пунктах западной России: в Могилеве, Полоцке, Минске, Житомире. Все они следовали старым обычаям и восточной и западной России прямо обращать в православие, и занимались этим делом с большим или меньшим успехом. О готовившемся другом, постепенном воссоединении униатов они долгое время не знали и естественно находили много странного в том оживлении униатской церкви, какое возбуждал в ней Иосиф Семашко, приобретавший везде большую и большую силу. Все это создало множество совершенно напрасных недоразумений и даже враждебных чувств. Униатское духовенство оскорблялось всяким случаем прямого обращения народа в православие. Деятели воссоединения поставлены были в неприятную необходимость или вести борьбу с православными властями ко вреду собственного дела, или уступать им к соблазну между униатами. Польская латинская партия воспользовалась этим разладом и удвоила свои усилия, чтобы в деле воссоединения выместить свои неудачи в восстании 1831 г. Она стала заботливо распространять мнение, в сущности совершенно верное, но изуродованное и сильно смущавшее многих униатов, что деятели униатские, очищавшие унию от латинства, тоже делают, что и православные власти, что всех ожидает то же самое, говорили они, насилие совести, причем постоянно выставляли на вид, как грешно нарушать присягу папе, данную при рукоположении в священнический сан. Оставшиеся базилиане и особенно безместные, вдовые униатские священники, которых было очень много при более богатых униатских церквах и при костелах в должности викариев, рассыпались по всей западной России с проповедью против воссоединения. Паны и ксендзы давали им убежище, пересылали одни к другим. Не говорим уже об агентах чисто латинской веры и чисто польской крови.
Само собою разумеется, что при таком порядке вещей деятелям воссоединения было необыкновенно трудно развивать между униатами общественную, православную силу. Злоупотребления и интриги становились им поперек на каждом шагу. Число людей, преданных делу воссоединения в унии древневосточного строя, против которого не могла заговорить совесть ни одного честного униата, уменьшалось самым искусственным образом. Деятели воссоединения пришли к убеждению, что почва у них выхватывается из-под ног наибеззаконнейшим способом, но в то же время столь искусным, что святое, вековое дело западно-русской жизни может погибнуть. Под влиянием этих опасений, которых силу может понять только тот, кто хорошо знает польскую крамолу того времени, они согласились на ускорение дела о воссоединении униатов, согласились дать ему бесповоротное направление. В этих видах в 1834 году составлен собор униатских властей в Петербурге, и на нем решено ввести в униатскую церковь немедленно православное устройство и употребление православных книг московского издания.
Эта мера, при всей своей соборной санкции, требовала самой благоразумной осторожности. К сожалению, этой осторожности не имели многие низшие исполнители униатские и еще меньше имели ее чиновники, которым поручено содействовать униатским благочинным. Польская латинская партия воспользовалась и этим обстоятельством. Под её руководством, олатинившиеся униатские священники стали возмущать своих собратий священников, народ, и разными искусственными мерами составлять протесты. Таких, особенно шумных протестов было два: один в Новгородке в 1834 г., большинство членов которого не знало, что подписывает, и другой в Церковне в 1838 г., где в числе подписей нашлись имена людей, не владевших рукой. Быстрый разбор дела на месте и наказание виновных в подстрекательстве немедленно разрушали эти интриги. Но гораздо труднее было улаживать те дела, в которые замешивали народ. Народ этот, как известно, был тогда в крепостном состоянии у польских панов. В силу этого права паны секли народ за всякое сочувствие к православию и силою посылали его препятствовать переустройству униатских церквей по православному. Всем было ясно, что народ настраивают и увлекают в это дело паны; но не всегда можно было доказать это, потому что папы грозили адской крепостной мукой тем крестьянам, которые бы их открыли. Практические русские чиновники разрешали эти затруднения так, что и сами иногда наказывали крестьян, и крестьяне получали возможность убеждать своих панов, что принимают православие невольно. Мы не можем здесь вдаваться в подробности, которыми полны многочисленные, прочитанные нами дела: но мы уверяем читателей, что никакая история не представляет собою такого адского, чудовищного сплетения интриг, как простейшая история воссоединения западно-русских униатов, и что этой простоты, а равно и адских интриг невозможно понять, опуская из виду польский иезуитизм и крепостное право, бывшие тогда в такой силе в западной России. Деятелям воссоединения, среди всех этих обстоятельств, приходилось испытывать много мук и много нужно было им иметь энергии, чтобы десять раз не пасть духом под тяжестью самых искусственных и в то же время самых тяжелых ударов. Они, однако не пали духом. Во главе их стоял Иосиф Симашко, о котором известный своею страстью к острым словам, Вигель говорил, что это—человек, созданный разрушать или созидать царства, и о котором мы, на основании и довольно близкого личного знакомства, и еще более, на основании многолетнего изучения его дел по архивным документам, скажем, что это был западно-русский ясновидящий, разрешавший труднейшие вопросы и дела с того простотой и лёгкостью, какие, кроме дарований и даже прежде дарований, даются в самой плоти и крови родной землей и родными историческими преданиями. Дело воссоединения, хотя с трудом, но пошло к концу. Оно совершилось, как известно, 25 марта 1839 г.
Значительная часть тогдашнего русского общества не поняла русского, народного значения воссоединения западно-русских униатов. Только в последнюю польскую смуту всем стало ясно, что это было великое дело, не только церковное, но и государственное и что та и другая сторона его крепко стоят на основах народных и живых исторических преданиях.
При всяком внешнем сближении западной России с восточной сказывалось и закреплялось чем-либо особенным и внутреннее их сближение, и объединение. Так было в старые времена при Иоанне III и во времена Хмельницкого. Так было при Екатерине II и Николае I. То же естественно случилось и во времена последней польской смуты 1863 г., этого величайшего из польских безумий, по сознанию самих поляков, и тем яснее сказалось теперь единение восточной и западной России, что в той и другой уже совершилось тогда великое русское дело—освобождение крестьян, и уже не одни образованные люди могли принимать участие, заявлять и словом, и делом единение обеих половин России, а все русские люди той и другой. Единение это и сказалось в таких делах, которые навсегда останутся величественными памятниками цельной русской силы. В эту последнюю смуту совершены в западной России следующие, главнейшие дела:
Прочно устроено крестьянское, поземельное дело. Особенную важность в этом отношении имеют: обязательный выкуп крестьянской земли и заботы правительства о земельном устройстве обезземеленных крестьян, так называемых батраков.
Воздвигнуты из развалин и вновь построены многочисленные православные храмы и хорошо обеспечено православное духовенство.
По всей стране устроены многочисленные народные училища и обеспечено правильное, русское ведение в них учения учреждением нескольких учительских семинарий, в которых будущие учителя берутся главным образом из самого же простого народа.
Приняты меры и к тому, чтобы выдающиеся, даровитые русские люди в западной России могли легче получать среднее и высшее образование и вообще легче и правильнее развиваться путем образования, путем науки. Учреждены в этих видах стипендии в средних и высших учебных заведениях и употреблены большие денежные средства для развития в западной России книжного дела и ученых работ. Была даже мысль об открытии в Вильне духовной академии, в которой бы совмещались главнейшие знания, нужные и для духовных, и для светских людей.
Восстановлено во всей административной, учебной и общественной среде господство русского языка.
Для прочного развития всех этих дел и вообще для правильного течения русской жизни в этой стране устроено действительно русское управление из русских людей и положено начало образованию русского землевладельческого, образованного класса указом 10 декабря 1865 года, которым даны особенные льготы русским людям по приобретению земли в западной России и положен предел дальнейшему увеличению в этой стране польского землевладения.
Имя бывшего в труднейшие из этих времен, начальника северо-западного края, графа Михаила Николаевича Муравьева, как главнейшего двигателя почти всех этих дел, будет, без сомнения, всегда памятно и чтимо в среде истиннорусских людей. Будет, без сомнения, тоже памятно и почитаемо имя и ближайшего его преемника Константина Петровича Кауфмана, внёсшего и в эти дела, и в новые, им самим двинутые (указ 10 декабря и другие дела, ниже изложенные), необыкновенное нравственное оживление и сердечную близость к народу. Будет вспоминаться с уважением и имя киевского генерал-губернатора генерала Безака, действовавшего также в русском духе и в единогласии с вышеуказанными видами.
Рядом со всей этой сильной, правительственной деятельностью развивалась в единстве с ней богатая, никогда в новые времена невиданная, общественная деятельность русских людей и восточной и западной России для блага народа этой последней страны.
Упрочена, как постоянное учреждение, и стала работать Виленская археографическая комиссия.
Открыт северо-западный отдел географического общества.
Устроена по научным началам Виленская публичная библиотека и начато ученое описание древнейших русских сокровищ её.
Начато и быстро пошло развиваться драгоценное по богатству материалов издание „Виленского Археографического сборника “.
Сделаны были даже необыкновенной важности научные открытия, —найдено так называемое Туровское евангелие, относимое многими к XI в., и летопись Авраамки, в которой есть и западно-русская летопись.
Начато упомянутое нами важное издание литографий и описаний вещественных и рукописных древних памятников западной России.
Все эти труды сосредоточивались и одушевлялись в Виленском учебном округе, сначала при бывшем попечителе этого округа, князе П. А. Ширинском-Шихматове (до 1864 г.), а потом (1864—8 г. г.) при Иване Петровиче Корнилове. Продолжались эти дела и особенно разрабатывался вопрос о Виленской академии и велось живописное издание памятников, при преемнике И. П. Корнилова, Помпее Николаевиче Батюшкове (1868—9 гг.), и до того времени занимавшемся делами западной России, именно, ведением дела о постройке и украшении храмов во всей западной России и изданием вероисповедного атласа этой страны.
Многочисленные заявления и богатые пожертвования из восточной России сопровождали тогда всякое доброе дело в западной половине её, а в этой последней с поразительной быстротой оживали и начинали действовать местные общественные силы, в особенности, оживали и начинали действовать остатки старых братств, и в них, как и в других делах, становились рядом, и восточно-русские, и западно-русские люди для посильного труда во имя человеколюбия, православной веры и русской народности.
Во всей стране было такое сильное русское сознание, что поднялись суждения, составлялись и даже и по частям осуществлялись предположения ввести русский язык в латинское богослужение для русских латинского закона и о замене весьма неудобной латинской азбуки более пригодною русской азбукой в книжках для литвинов западной России. Даже в среде жидов возникла и стала заявлять себя группа людей, искренно старавшихся освободить массу простых, бедных жидов от талмуда и кагала и роднить их с Россией.
Само собою разумеется, что такое сильное русское направление дел и развитие русского сознания не могло не повести, как всегда бывало и прежде, к восстановлению православия в народе латинского закона. Унии уже не было тогда в западной России; но много было таких людей из народа, которые попали в латинство посредством насилия при крепостном состоянии и посредством разных хитростей, и помнили еще свою жизнь в русской вере или жизнь в ней своих отцов. Они возвращались в православие, а за ними пошли и многие из давних латинян, смущенные позорным участием в мятеже многих из местной латинской иерархии и почувствовавшие потребность быть единой веры с величайшим своим благодетелем Царем Освободителем и со всею Русью.
Русское сознание, вызванное и оживленное в западной России такими крупными, историческими явлениями, проникло и заговорило на дальних западных окраинах русских поселений, — в Холмской области, среди малороссов и белоруссов этой страны, по недоразумению оставшейся в составе привислянских губерний. Лучшие местные русские Холмской области поняли, что они вовсе не поляки и что им необходимо спасать их русскую веру от последнего разложения и превращения в латинство. Русские государственные люди необыкновенных дарований и необыкновенного русского развития, — Н. А. Милютин и князь Черкасский, управлявшие тогда делами Польши, сразу поняли и поддержали это направление. На помощь им пришли многие ратоборцы за Русь из Галиции, — этой вернейшей русской станицы на русском юго-западе. Холмская уния быстро стала восстанавливать в себе остатки православия, и в 1875 г. последовало воссоединение с православной церковью последних униатов в пределах русского государства, —холмских униатов.
Человеческое непостоянство и человеческие страсти часто и много путали, искажали, извращали все указанные нами дела и направления, и создавали много страданий неповинным людям, иногда даже превращали их в друзей поляков и во врагов России. Разделялись и враждовали часто между собой и русские люди разных мест и направлений. Но над всеми этими проявлениями человеческого непостоянства и человеческих страстей стоит и возносится выше и выше историческая правда западной России, а она заключается в том, что это—страна русская в самых корнях своих, и корнях здоровых, которые не могут не давать росту и красоты и своим старым стволам, и своим молодым ветвям. Теперь уже на пространстве всей западной России стоят миллионы людей, которым понятны и отзываются в сердцах и радости и скорби всей России, а это такая основа русской исторической жизни, при которой русским и литовским людям этой страны можно добро смотреть на всякие превратности в жизни человеческих обществ.
1) Иезуиты в России с царствования Екатерины II и до нашего времени, два тома, сот. священника М. Морошкина, изд. 1867 и 1870 г. История царствования императора Александра I, соч. генер. Богдановича, т. III, гл. XXII и XXXVII, т. ІV, гл. XXXIX, т. V, гл. LIV, особенно гл. LVI (устройство царства польского), LXIV, LXV и LXVI (записка Карамзина о западной России), и т. VI, гл. LXXII. История польского восстания и войны 1830 и 1831 г. три тома, соч. Ф. Смита, переведено с немецкого Квитницким, изд. 1863—4 г. Иосиф, митрополит литовский и воссоединение униатов с православною церковью в 1839 году, соч. графа Д. А. Толстого, изд. 1869 г.; О почившем митрополите литовском Иосифе — мое сочинение, изд. 1869 г. Издаются Академией Наук записки митрополита Иосифа Семашки. Судьбы унии в русской Холмской епархии, Н. Попова, изд. 1874 г.
2) При Екатерине они в этом отношении занимали довольно стесненное положение, высшие должности им не давались.
3) Некоторые латинские епископские кафедры при Екатерине были переведены из старых центров деятельности на новые места.
Предыдущее Чтение - Следующее Чтение